Симон указывал рукой в том направлении, куда она ускакала. Всадник приподнялся на стременах и внимательно всмотрелся вперед. Потом пришпорил своего коня.
19
19
Тучи мошкары зависли между ветвями деревьев. Лошадь Каролины отмахивалась хвостом, однако насекомые наседали на нее со всех сторон. Их жужжание становилось все громче, все назойливей. Однако Каролина не замечала этого. Все ее чувства были сконцентрированы на всаднике, который скакал по лугу. Будто притягиваемый магнитом, он скакал точно по прямой линии к тем деревьям, за которыми притаилась Каролина.
Это он! Он пришел! Ее любовь, ее мука. Ее жизнь и счастье!
Кобыла беспокойно затанцевала, чувствуя приближение другого животного, и наконец, отбросив голову назад, громко приветственно заржала. Каролина натянула поводья. С другой стороны ручья было огороженное пастбище, слева граничащее с лиственным лесом. Каролина направила кобылу в воду. Животное с трудом удерживало равновесие на скользких камнях. Но Каролина крепко держала его, понукала идти вперед. Они преодолели ручей, поднялись по откосу и одним высоким прыжком перемахнули через ограду пастбища.
Каролина бросила взгляд назад и увидела по ту сторону ручья медно-рыжую гриву коня. Всадник припал к лошадиному крупу. Добравшись до ручья, он приподнялся на стременах и поднял руку. Каролина еще крепче сжала лошадиные бока, и кобыла, высоко подняв голову и раздув ноздри, опять понеслась вперед, оставляя в траве глубокие темные следы. Опушка леса приближалась.
Каролина все еще подгоняла кобылу, когда узнала знакомое возвышение между двумя дубами. Оттуда начиналась просека, ведущая через густой лес. Она достигла другой стороны ограды. Лошадь с ходу взяла препятствие. Это было темпераментное, умное животное: достаточно легкого движения всадника, чтобы направить ее в нужную сторону.
Лес, сумрачный и по-осеннему пестрый, принял кобылу и всадницу в свои объятия. Каролина вдыхала знакомый с детства аромат сухих листьев и цветов. В вышине прокричала сойка. Каролина слышала сзади топот копыт и хруст ветвей. Она поскакала дальше с отрешенной, спокойной улыбкой на лице. Здесь она чувствовала себя уверенно; это был лес ее детства, лес ведьм и чудес, лес говорящих зверей и танцующих огоньков. Справа между стволами виднелась поляна, поросшая высокой, побуревшей после длинного жаркого лета травой. Нередко бедняки косили здесь траву для своего скота: ведь луга примыкали к заброшенной мельнице Жирадо. Издалека мельница, лишенная крыльев, была похожа на церковь. Марианна всегда суеверно крестилась, когда речь заходила о мельнице Жирадо. Звенящим шепотом рассказывала она о золоте, лежащем в глубоком колодце, о духе мельника, который в новолуние выходит из этого колодца. Но эти истории возбуждали в Каролине не страх, а живое любопытство. Ночи напролет ждали они с Филиппом появления духа. Привидение не показывалось, однако в жаркие летние ночи им доводилось видеть блуждающие огоньки. Не маленькие голубые огоньки, которые вспыхивали над скошенными лугами, а большие, в рост человека, светящиеся столбы. Они появлялись в разных местах, но исчезали всегда только над колодцем. Они двигались по прямой, но, приближаясь к воде, начинали описывать круги и так, по сужающейся спирали, двигались к колодцу, пока, оказавшись над ним, не вырастали внезапно вдвое, чтобы без следа исчезнуть внутри.
Каролина и Филипп никогда и никому не рассказывали об увиденном. Это было их общей тайной. Снова и снова притягивало их туда. Уже взрослыми они не раз возвращались к этому месту, проклятому людьми и удивлявшему их своей райской, первозданной свежестью и красотой. Птицы пели здесь звонче; шпорник цвел три раза в год, а воздух полнился сладким ароматом ежевики.
Каролина не воспользовалась прямой дорогой – через луг и холмы – к мельнице Жирадо. Она поскакала дальше лесом, пока не заметила, что стук копыт сзади умолк. Придержав лошадь, Каролина прислушалась. Во внезапно наступившем гробовом молчании природы было что-то ужасное. Испугавшись, она едва не позвала его по имени. Но удержалась: вдруг он совсем рядом, притаился за деревьями и ждет лишь ее испуганного крика. Ну нет! Пусть он сначала позовет ее, пусть испугается!
В тени кленовой аллеи, ведущей к задней стороне мельницы, она проскакала к полуразрушенному строению. Черная туча на западе росла на глазах. Ее пронзали зарницы. Внезапный порыв ветра согнул деревья. Сорванные им листья закружились в воздухе и пурпурным ковром упали на землю. Вдалеке в деревне пробили часы.
Она проехала мимо дома мельника. Старый мельничный жернов все еще лежал у двери. Рядом стояла скамья, позеленевшая от плесени и поросшая мхом. Каролина обернулась назад, вглядываясь в опушку леса. Все было тихо. Ни один лист не пошевелился. Ветер снова стих. Совсем рядом с ней пролетела ласточка, почти касаясь крыльями гранитных плит платформы ветряной мельницы. Каролина поднялась на площадку. В годы своего отрочества, когда она хотела остаться наедине со своей тревогой, эта площадка была ее любимым местом. Она лежала на камнях, обратив лицо к небу. Здесь она мечтала о любви, которая должна быть такой же великой и необузданной, как сама природа, внезапной, как молния, и чистой, как лунный свет. Никогда она не мечтала, как другие девушки, о добром муже, о розовощеких детях, о маленьких домашних радостях. Она тосковала о шторме, о мятеже. Стук падающего камня вывел ее из задумчивости. На краю площадки возникла чья-то фигура. Каролина крепче схватилась за повод. Ведя в поводу рыжего коня, герцог подходил к ней.
Проходили секунды, но никто из них не двигался, не произносил ни слова. Сколько раз в мучительные месяцы разлуки оба представляли себе эту встречу! Они думали, что подготовлены к ней. Но теперь чувствовали себя захваченными врасплох, беззащитными. Слишком болезненным, слишком внезапным оказался этот миг.
Счастье, испытываемое ими, оказалось чрезмерным. Не было слов, способных описать его. Это была сила, заставляющая две звезды прокладывать в небе бесконечные пути, чтобы однажды при встрече слиться в единое светило.
Герцог стоял неподвижно. Как будто не он еще минуту назад скакал бешеным галопом. Раньше эта способность сохранять в любой ситуации полное спокойствие раздражала Каролину. Теперь она любила его за это. Его внешнее спокойствие было защитной стеной, которой он ограждал свою любовь. Внезапный страх пронизал ее: а вдруг этот бастион стал недоступным и для нее?
Вдруг его любовь – это прошлое, давно минувшее, которое никогда уже не вернешь? Она ждала хоть какого-то знака от него. Поводья жгли ей руки, она не в состоянии была удержать их. Герцог продолжал молча стоять перед ней. Потом подошел и потрепал ее лошадь по холке.
– Она очень похожа на Луну, – тихо сказал он. – И темперамент почти такой же.
Каролина вслушивалась в его голос. Он казался ей сладостнее всякой музыки. Он стоял перед ней, но она боялась коснуться его, все еще не веря, что это ее муж из плоти и крови. Она не решалась поверить в то, что больше он не исчезнет, не растает как мираж. И постепенно ее охватывало радостное чувство. Это было чувство избавления, как бывает, когда вырываешься из ночного кошмара, из смертельного ужаса. Рука герцога скользнула по шее кобылы.
– Ты купила ее в конюшне Дижона. Мой конь с того же конного завода. Я был там двумя днями позже.
– Вот почему ты нашел меня так быстро! – догадалась она. – Твой жеребец чувствовал, где она. – Их взгляды встретились.
В самой глубине его непостижимых глаз таилась улыбка. Им хотелось столько сказать друг другу, а с губ слетали ничего не значащие слова.
– Симон сказал, что я найду тебя или у мельницы, или в зарослях ежевики. Иногда я даже завидую ему, что он знает о тебе больше, чем я.
– В ежевике найти меня было бы труднее.
– Нет таких кустов, где можно было бы не заметить твоего красного костюма.
– Я купила его в Лионе.
– Я слышал об этом. Кажется, ты скупила пол-Лиона.
– Мне казалось восхитительным так тратить деньги.
– Леблан разделит твою радость. Он никогда не бывает таким счастливым, как в те моменты, когда его письменный стол завален счетами.
Каролина любила его. Она боготворила его. Каждое его слово, жест, взгляд говорили ей: я люблю тебя! Они не нуждались в страстных признаниях. Они могли пользоваться самыми простыми, обыденными словами. Чем меньше смысла было в том, что они произносили, тем больше подтекста несли эти слова.
– Поскачем дальше? – спросил он.
Она подняла глаза к небу. Оно еще больше потемнело.
– Давай пойдем к зарослям ежевики, – сказала она, – я так соскучилась по этому месту.
Он протянул ей руку, помог сойти с лошади. Растроганно он смотрел на эту загорелую руку. Сколько часов провела Каролина под палящим солнцем в колючем песке пустыни? Сколько дней сжимала эта тонкая рука поводья? Однако он не хотел, чтобы мысли о том темном и страшном, что происходило в эти месяцы, поглотили его. Они не должны оборачиваться, смотреть назад – по крайней мере сейчас. Им надо найти прибежище в самых простых вещах, простых словах. Они нуждаются в этом мостике, чтобы добраться до берега будущего, которое начинается именно в этот час.
– В Лионе не нашлось перчаток? – спросил он.
– Разве ты забыл, что я покупаю перчатки только у мадам Ольшевской? Леблан может не беспокоиться. В его конторе скоро будет целая гора счетов. Я не забыла: ты обещал сделать меня самой элегантной женщиной Парижа.
– Самой элегантной женщиной Франции, – уточнил Жиль.
Темная тень упала на них. Казалось, огромная птица пролетела над ними, закрыв их размахом крыльев. Темные облака опустились ниже, скрыв часть темно-красного солнечного диска.
– Ты забыла про ежевику? – спросил он.
– Пойдем! – Каролина потянула его за собой.
Они пересекли просторный двор мельницы, пробежали заросшим садом. Каролина снова была очарована этими зарослями. Нигде природа не расцветает так пышно, как в местах, где она вновь становится полноправной хозяйкой после долгого владычества человека. Ревень превратился в мощные кусты; чертополох с розовыми бутонами и серебристыми стеблями доходил Каролине до плеча. Одинокий розовый куст с темно-красными цветами стал вышиной с дерево.
Они покинули сад и по еле заметной тропинке направились к лесу. Каролина отпустила его руку и побежала. Она хотела быть там первой, хотела принести ему темные спелые ягоды, напоенные теплом и ароматом летнего солнца. Ягоды скрывались между листьями, черные и будто стеклянные. Каролина дрожащими руками принялась жадно срывать их. С другой стороны кустарника появился Жиль, но она не окликнула его. Каролина знала, что он ее видит. Когда он опустился рядом с ней на поросшую мхом землю, она протянула ему полную горсть ягод. Жиль наклонился над ее ладонью.
«Как же я люблю его!» – подумала Каролина, положив руки ему на плечи.
Он мягко привлек ее к себе. Он ощущал, как ее волосы струятся у него между пальцами, он смотрел в ее бездонные глаза, он оживал от ее любви. Он всегда любил ее, но только когда потерял, осознал, как глубока была его любовь. С того самого часа его жизнь остановилась; и он знал, что если еще раз потеряет ее, это будет его конец.
Жиль нежно убрал волосы с ее лба:
– Я больше никогда не оставлю тебя одну.
– Жиль, Жиль, любимый!– Каролина шептала это почти беззвучно.
Все прошлое пропало, растворилось навсегда. Она покрыла быстрыми поцелуями его руку.
Яркая вспышка осветила небо. Одновременно тишину разорвал мощный удар. Вершины деревьев над ними грозно зашумели. Снова блеснула молния, и грянул гром. От мельницы послышалось беспокойное, испуганное ржание. Каролина взглянула на герцога расширившимися глазами, как будто хотела еще раз, последний раз запечатлеть в своей памяти его лицо. Потом вскочила на ноги.
– Кони, – пробормотала она.
Каролина устремилась к старой мельнице. Колючки цеплялись за ее платье. Ей приходилось прилагать все силы, чтобы справиться с порывами ветра. Гроза, собиравшаяся так долго, разразилась с неистовой силой. Темно-фиолетовое, раскалываемое молниями небо становилось все глубже, погребая землю под темным огненным покрывалом. Завывающим шквалом гроза проносилась над гребнями холмов.
Упрямо нагнув голову, Каролина продвигалась вперед. Юбка прилипла к ее ногам спереди, а сзади раздувалась, как парус. Она прижимала юбку руками, расправляла ее. Под ногами хрустели сломанные ветви. Сквозь шум грозы доносилось испуганное ржание лошадей. На мгновение воцарился полный мрак. Гроза вдруг прекратилась, словно собираясь с новыми силами. Но животные ржали все отчаянней. Лист чертополоха, острый как нож, обжег ей руку. Она уже была в мельничном саду. Порывы ветра поломали здесь все подсолнухи.
Еще не упало ни одной капли дождя; между тем гроза все набирала силу. Молнии становились все ярче, удары грома – оглушительнее. Воздух был насыщен электричеством. Каролина чувствовала и оцепенение, и опьянение одновременно. Противостояние этих чувств не вызывало у нее страха: напротив, она испытывала триумф, она была счастлива, ощущая себя частичкой природы, участницей этого бунта: не плотью, пугливо прижимающейся к земле, а огнем, пылающим дыханием неба. Кони метались по каменной платформе ветряной мельницы. Внезапная смена тьмы и вспышек света лишила их равновесия. Ослепшие от страха, они носились туда-сюда.
Каролина побежала вверх по ступеням. Достигнув платформы, она на миг остановилась, переводя дыхание, и медленно направилась к лошадям. Она пыталась успокоить их, но ее голос тонул в шуме грозы. Черная кобыла с пеной у рта встала на дыбы. Напряженное тело животного взвилось в воздух.
Но тут случилось нечто невероятное! Она услышала страшный треск над своей головой, прикрыла глаза от ослепительно яркого света. Рука, схватившая поводья лошади, приняла на себя весь удар. Она хотела отступить, но не смогла разжать пальцы. Горячий ток пронзил ее тело. Она пошатнулась, но не упала.
– Жиль, Жиль! – закричала она.
Свет, ослепивший ее, угас. Разряд электричества, прошедший через ее тело, ушел в землю. Удивительный покой снизошел на нее, объял ее сердце и усталую плоть. Счастье, о котором она так мечтала, рай... теперь она принадлежит им... навсегда...
«Жиль», – сказала она, однако это был лишь удар ее сердца, ее уста оставались немы.
«Жиль, – говорило сердце, – Жиль».
И снова: «Жиль».
До самого последнего удара.
Герцог встал на колени рядом с ней, приподнял ее за плечи.
Кони успокоились. Гроза двинулась дальше. Бледный свет вернулся в мир. Словно вздох облегчения заставил колыхнуться листья и травы.
Ее лицо окружал ореол темных распущенных волос. Глаза, как у спящего ребенка, были не до конца прикрыты. Она не была больше безрассудно смелой всадницей, скакавшей перед ним вопреки грозе и грому, – нет, она лежала перед ним хрупкая и беззащитная.
Жиль вглядывался в ее лицо, мягкая отрешенность которого свидетельствовала о желанном блаженстве, в котором пребывала сейчас ее душа. Он прижался губами к ее лбу и долго сидел рядом, не решаясь вытащить ладонь из-под ее головы, чтобы резким движением не потревожить ее покой.
Бережно поднял он Каролину, отнес к лошадям. Он посадил ее рядом с собой в седло, левой рукой нежно прижимая ее к себе, а правой – держась за повод.
– Спи, любимая, – прошептал он. – Я с тобой. Я отвезу тебя домой.
Небо потемнело, лишь бледная узкая полоска на западе излучала слабый свет. Он был такой призрачный, словно исходил не от горячего светила, а из-под земли.
Всадник медленно ехал по дороге, словно впереди у него была бесконечность. Он нежно прижимал к себе женщину, иногда что-то шепча ей на ухо. Ее темные волосы падали ему на плечо.
Волнующиеся поля, простирающиеся до самых кованых железных ворот, ведущих в парк Розамбу, еще напоминали о недавнем ненастье. Ворота были распахнуты. Их уже давно ждали. Тускло поблескивала покрытая щебнем дорога. В зеленоватой глубине парка светилось зеркало пруда, рядом виднелся турецкий павильон с острыми минаретами. В тишине слышалось журчание воды – никогда не прекращающиеся звуки, тоже напоминавшие о вечности. Герцог въехал на широкую аллею, окруженную розовыми кустами. По обе стороны стояли каменные скамьи, рядом с которыми высились мраморные боги и нимфы. Их постаменты утопали в бархатистой, коротко подстриженной траве. Печаль царила надо всем.
– Розамбу, – прошептал мужчина женщине, так тяжко давившей на его грудь.
Но он не думал об этом, он ждал лишь того момента, когда она откроет глаза и узнает его.
Во дворе замка горели фонари. В канделябрах по обе стороны широкой лестницы сияли свечи. Окна приветливо светились. Вся прислуга выстроилась у лестницы. Мужчины были в белых рубахах и праздничных ливреях. Женщины щеголяли в платьях с туго накрахмаленными белыми воротниками и манжетами. Многие держали в руках цветы.
Через двор большими шагами спешил Симон.
Внезапно он остановился и застыл, не сводя глаз с пары на лошади, тесно прижавшейся друг к другу. Его глаза наполнились слезами.
Замерев в испуганном молчании, слуги смотрели на мужчину, медленно поднимавшегося по лестнице. Он бережно нес на руках женщину. В зале горела огромная хрустальная люстра, отбрасывая на стены яркие блики. В массивных канделябрах празднично сияли высокие позолоченные свечи.
Герцог поднялся по лестнице, прошел по галерее.
Дверь в покои Каролины была открыта. В салоне был накрыт стол. Хрусталь, серебро, розы. Сквозь распахнутые окна сюда доносились свежесть воздуха и аромат трав, которые бывают только после сильной грозы. Занавеси медленно колыхались. В спальне горел только один светильник, создавая уютный полумрак.
Жиль осторожно положил ее на постель, бережно снял сапоги с ее усталых ног, расстегнул жакет. И ощутил нежный, дурманящий аромат ее кожи.
Ее руки казались еще более загорелыми на фоне белого шелка. На левой руке уже запекся длинный кровавый след. На указательном пальце, через который молния прошила ее тело, остался темный след ожога.
Нет, это не кровь! Это сладкий густой сок ежевики засох на коже! Он взял ее руку, прижался к ней губами, поцеловал эти пальцы, совсем недавно кормившие его ягодами и еще сохранившие их теплый аромат.
Но на губах его остался только горький привкус фосфора и серы. Ему больше не уклониться, не спрятаться от правды. Он пережил все снова. Они у мельницы. Она убегает от него в своем новом ярком костюме. Она стоит на самом верху платформы. За ней – черная башня мельницы. Испуганное ржание лошадей. Черная кобыла, взвившаяся на дыбы, как призрак на фоне темного неба. И внезапно вся картина освещается яркой вспышкой. Над Каролиной сверкает молния.
Жиль снова и снова целовал ее руку. Если ее сердце перестало биться, почему же живет и бьется его?
Он накрыл Каролину шелковым покрывалом, поднялся и подошел к столу, на котором стоял подсвечник. Он расстегнул бархатный камзол, рубашку, развязал шелковый галстук. Потом снял с груди кожаный мешочек.
Одно мгновение он сжимал его в руке, не в силах решиться, потом развязал и вытащил оттуда кусок пурпурного шелка. Сегодня утром он в последний раз смотрел на этот бриллиант. Тот лежал перед ним, ясный, прозрачный, сияющий вечным, неугасимым светом.
Он положил сверток на деревянный стол и развернул его.
На пурпурном шелке лежала горстка серого пепла.
Это он! Он пришел! Ее любовь, ее мука. Ее жизнь и счастье!
Кобыла беспокойно затанцевала, чувствуя приближение другого животного, и наконец, отбросив голову назад, громко приветственно заржала. Каролина натянула поводья. С другой стороны ручья было огороженное пастбище, слева граничащее с лиственным лесом. Каролина направила кобылу в воду. Животное с трудом удерживало равновесие на скользких камнях. Но Каролина крепко держала его, понукала идти вперед. Они преодолели ручей, поднялись по откосу и одним высоким прыжком перемахнули через ограду пастбища.
Каролина бросила взгляд назад и увидела по ту сторону ручья медно-рыжую гриву коня. Всадник припал к лошадиному крупу. Добравшись до ручья, он приподнялся на стременах и поднял руку. Каролина еще крепче сжала лошадиные бока, и кобыла, высоко подняв голову и раздув ноздри, опять понеслась вперед, оставляя в траве глубокие темные следы. Опушка леса приближалась.
Каролина все еще подгоняла кобылу, когда узнала знакомое возвышение между двумя дубами. Оттуда начиналась просека, ведущая через густой лес. Она достигла другой стороны ограды. Лошадь с ходу взяла препятствие. Это было темпераментное, умное животное: достаточно легкого движения всадника, чтобы направить ее в нужную сторону.
Лес, сумрачный и по-осеннему пестрый, принял кобылу и всадницу в свои объятия. Каролина вдыхала знакомый с детства аромат сухих листьев и цветов. В вышине прокричала сойка. Каролина слышала сзади топот копыт и хруст ветвей. Она поскакала дальше с отрешенной, спокойной улыбкой на лице. Здесь она чувствовала себя уверенно; это был лес ее детства, лес ведьм и чудес, лес говорящих зверей и танцующих огоньков. Справа между стволами виднелась поляна, поросшая высокой, побуревшей после длинного жаркого лета травой. Нередко бедняки косили здесь траву для своего скота: ведь луга примыкали к заброшенной мельнице Жирадо. Издалека мельница, лишенная крыльев, была похожа на церковь. Марианна всегда суеверно крестилась, когда речь заходила о мельнице Жирадо. Звенящим шепотом рассказывала она о золоте, лежащем в глубоком колодце, о духе мельника, который в новолуние выходит из этого колодца. Но эти истории возбуждали в Каролине не страх, а живое любопытство. Ночи напролет ждали они с Филиппом появления духа. Привидение не показывалось, однако в жаркие летние ночи им доводилось видеть блуждающие огоньки. Не маленькие голубые огоньки, которые вспыхивали над скошенными лугами, а большие, в рост человека, светящиеся столбы. Они появлялись в разных местах, но исчезали всегда только над колодцем. Они двигались по прямой, но, приближаясь к воде, начинали описывать круги и так, по сужающейся спирали, двигались к колодцу, пока, оказавшись над ним, не вырастали внезапно вдвое, чтобы без следа исчезнуть внутри.
Каролина и Филипп никогда и никому не рассказывали об увиденном. Это было их общей тайной. Снова и снова притягивало их туда. Уже взрослыми они не раз возвращались к этому месту, проклятому людьми и удивлявшему их своей райской, первозданной свежестью и красотой. Птицы пели здесь звонче; шпорник цвел три раза в год, а воздух полнился сладким ароматом ежевики.
Каролина не воспользовалась прямой дорогой – через луг и холмы – к мельнице Жирадо. Она поскакала дальше лесом, пока не заметила, что стук копыт сзади умолк. Придержав лошадь, Каролина прислушалась. Во внезапно наступившем гробовом молчании природы было что-то ужасное. Испугавшись, она едва не позвала его по имени. Но удержалась: вдруг он совсем рядом, притаился за деревьями и ждет лишь ее испуганного крика. Ну нет! Пусть он сначала позовет ее, пусть испугается!
В тени кленовой аллеи, ведущей к задней стороне мельницы, она проскакала к полуразрушенному строению. Черная туча на западе росла на глазах. Ее пронзали зарницы. Внезапный порыв ветра согнул деревья. Сорванные им листья закружились в воздухе и пурпурным ковром упали на землю. Вдалеке в деревне пробили часы.
Она проехала мимо дома мельника. Старый мельничный жернов все еще лежал у двери. Рядом стояла скамья, позеленевшая от плесени и поросшая мхом. Каролина обернулась назад, вглядываясь в опушку леса. Все было тихо. Ни один лист не пошевелился. Ветер снова стих. Совсем рядом с ней пролетела ласточка, почти касаясь крыльями гранитных плит платформы ветряной мельницы. Каролина поднялась на площадку. В годы своего отрочества, когда она хотела остаться наедине со своей тревогой, эта площадка была ее любимым местом. Она лежала на камнях, обратив лицо к небу. Здесь она мечтала о любви, которая должна быть такой же великой и необузданной, как сама природа, внезапной, как молния, и чистой, как лунный свет. Никогда она не мечтала, как другие девушки, о добром муже, о розовощеких детях, о маленьких домашних радостях. Она тосковала о шторме, о мятеже. Стук падающего камня вывел ее из задумчивости. На краю площадки возникла чья-то фигура. Каролина крепче схватилась за повод. Ведя в поводу рыжего коня, герцог подходил к ней.
Проходили секунды, но никто из них не двигался, не произносил ни слова. Сколько раз в мучительные месяцы разлуки оба представляли себе эту встречу! Они думали, что подготовлены к ней. Но теперь чувствовали себя захваченными врасплох, беззащитными. Слишком болезненным, слишком внезапным оказался этот миг.
Счастье, испытываемое ими, оказалось чрезмерным. Не было слов, способных описать его. Это была сила, заставляющая две звезды прокладывать в небе бесконечные пути, чтобы однажды при встрече слиться в единое светило.
Герцог стоял неподвижно. Как будто не он еще минуту назад скакал бешеным галопом. Раньше эта способность сохранять в любой ситуации полное спокойствие раздражала Каролину. Теперь она любила его за это. Его внешнее спокойствие было защитной стеной, которой он ограждал свою любовь. Внезапный страх пронизал ее: а вдруг этот бастион стал недоступным и для нее?
Вдруг его любовь – это прошлое, давно минувшее, которое никогда уже не вернешь? Она ждала хоть какого-то знака от него. Поводья жгли ей руки, она не в состоянии была удержать их. Герцог продолжал молча стоять перед ней. Потом подошел и потрепал ее лошадь по холке.
– Она очень похожа на Луну, – тихо сказал он. – И темперамент почти такой же.
Каролина вслушивалась в его голос. Он казался ей сладостнее всякой музыки. Он стоял перед ней, но она боялась коснуться его, все еще не веря, что это ее муж из плоти и крови. Она не решалась поверить в то, что больше он не исчезнет, не растает как мираж. И постепенно ее охватывало радостное чувство. Это было чувство избавления, как бывает, когда вырываешься из ночного кошмара, из смертельного ужаса. Рука герцога скользнула по шее кобылы.
– Ты купила ее в конюшне Дижона. Мой конь с того же конного завода. Я был там двумя днями позже.
– Вот почему ты нашел меня так быстро! – догадалась она. – Твой жеребец чувствовал, где она. – Их взгляды встретились.
В самой глубине его непостижимых глаз таилась улыбка. Им хотелось столько сказать друг другу, а с губ слетали ничего не значащие слова.
– Симон сказал, что я найду тебя или у мельницы, или в зарослях ежевики. Иногда я даже завидую ему, что он знает о тебе больше, чем я.
– В ежевике найти меня было бы труднее.
– Нет таких кустов, где можно было бы не заметить твоего красного костюма.
– Я купила его в Лионе.
– Я слышал об этом. Кажется, ты скупила пол-Лиона.
– Мне казалось восхитительным так тратить деньги.
– Леблан разделит твою радость. Он никогда не бывает таким счастливым, как в те моменты, когда его письменный стол завален счетами.
Каролина любила его. Она боготворила его. Каждое его слово, жест, взгляд говорили ей: я люблю тебя! Они не нуждались в страстных признаниях. Они могли пользоваться самыми простыми, обыденными словами. Чем меньше смысла было в том, что они произносили, тем больше подтекста несли эти слова.
– Поскачем дальше? – спросил он.
Она подняла глаза к небу. Оно еще больше потемнело.
– Давай пойдем к зарослям ежевики, – сказала она, – я так соскучилась по этому месту.
Он протянул ей руку, помог сойти с лошади. Растроганно он смотрел на эту загорелую руку. Сколько часов провела Каролина под палящим солнцем в колючем песке пустыни? Сколько дней сжимала эта тонкая рука поводья? Однако он не хотел, чтобы мысли о том темном и страшном, что происходило в эти месяцы, поглотили его. Они не должны оборачиваться, смотреть назад – по крайней мере сейчас. Им надо найти прибежище в самых простых вещах, простых словах. Они нуждаются в этом мостике, чтобы добраться до берега будущего, которое начинается именно в этот час.
– В Лионе не нашлось перчаток? – спросил он.
– Разве ты забыл, что я покупаю перчатки только у мадам Ольшевской? Леблан может не беспокоиться. В его конторе скоро будет целая гора счетов. Я не забыла: ты обещал сделать меня самой элегантной женщиной Парижа.
– Самой элегантной женщиной Франции, – уточнил Жиль.
Темная тень упала на них. Казалось, огромная птица пролетела над ними, закрыв их размахом крыльев. Темные облака опустились ниже, скрыв часть темно-красного солнечного диска.
– Ты забыла про ежевику? – спросил он.
– Пойдем! – Каролина потянула его за собой.
Они пересекли просторный двор мельницы, пробежали заросшим садом. Каролина снова была очарована этими зарослями. Нигде природа не расцветает так пышно, как в местах, где она вновь становится полноправной хозяйкой после долгого владычества человека. Ревень превратился в мощные кусты; чертополох с розовыми бутонами и серебристыми стеблями доходил Каролине до плеча. Одинокий розовый куст с темно-красными цветами стал вышиной с дерево.
Они покинули сад и по еле заметной тропинке направились к лесу. Каролина отпустила его руку и побежала. Она хотела быть там первой, хотела принести ему темные спелые ягоды, напоенные теплом и ароматом летнего солнца. Ягоды скрывались между листьями, черные и будто стеклянные. Каролина дрожащими руками принялась жадно срывать их. С другой стороны кустарника появился Жиль, но она не окликнула его. Каролина знала, что он ее видит. Когда он опустился рядом с ней на поросшую мхом землю, она протянула ему полную горсть ягод. Жиль наклонился над ее ладонью.
«Как же я люблю его!» – подумала Каролина, положив руки ему на плечи.
Он мягко привлек ее к себе. Он ощущал, как ее волосы струятся у него между пальцами, он смотрел в ее бездонные глаза, он оживал от ее любви. Он всегда любил ее, но только когда потерял, осознал, как глубока была его любовь. С того самого часа его жизнь остановилась; и он знал, что если еще раз потеряет ее, это будет его конец.
Жиль нежно убрал волосы с ее лба:
– Я больше никогда не оставлю тебя одну.
– Жиль, Жиль, любимый!– Каролина шептала это почти беззвучно.
Все прошлое пропало, растворилось навсегда. Она покрыла быстрыми поцелуями его руку.
Яркая вспышка осветила небо. Одновременно тишину разорвал мощный удар. Вершины деревьев над ними грозно зашумели. Снова блеснула молния, и грянул гром. От мельницы послышалось беспокойное, испуганное ржание. Каролина взглянула на герцога расширившимися глазами, как будто хотела еще раз, последний раз запечатлеть в своей памяти его лицо. Потом вскочила на ноги.
– Кони, – пробормотала она.
Каролина устремилась к старой мельнице. Колючки цеплялись за ее платье. Ей приходилось прилагать все силы, чтобы справиться с порывами ветра. Гроза, собиравшаяся так долго, разразилась с неистовой силой. Темно-фиолетовое, раскалываемое молниями небо становилось все глубже, погребая землю под темным огненным покрывалом. Завывающим шквалом гроза проносилась над гребнями холмов.
Упрямо нагнув голову, Каролина продвигалась вперед. Юбка прилипла к ее ногам спереди, а сзади раздувалась, как парус. Она прижимала юбку руками, расправляла ее. Под ногами хрустели сломанные ветви. Сквозь шум грозы доносилось испуганное ржание лошадей. На мгновение воцарился полный мрак. Гроза вдруг прекратилась, словно собираясь с новыми силами. Но животные ржали все отчаянней. Лист чертополоха, острый как нож, обжег ей руку. Она уже была в мельничном саду. Порывы ветра поломали здесь все подсолнухи.
Еще не упало ни одной капли дождя; между тем гроза все набирала силу. Молнии становились все ярче, удары грома – оглушительнее. Воздух был насыщен электричеством. Каролина чувствовала и оцепенение, и опьянение одновременно. Противостояние этих чувств не вызывало у нее страха: напротив, она испытывала триумф, она была счастлива, ощущая себя частичкой природы, участницей этого бунта: не плотью, пугливо прижимающейся к земле, а огнем, пылающим дыханием неба. Кони метались по каменной платформе ветряной мельницы. Внезапная смена тьмы и вспышек света лишила их равновесия. Ослепшие от страха, они носились туда-сюда.
Каролина побежала вверх по ступеням. Достигнув платформы, она на миг остановилась, переводя дыхание, и медленно направилась к лошадям. Она пыталась успокоить их, но ее голос тонул в шуме грозы. Черная кобыла с пеной у рта встала на дыбы. Напряженное тело животного взвилось в воздух.
Но тут случилось нечто невероятное! Она услышала страшный треск над своей головой, прикрыла глаза от ослепительно яркого света. Рука, схватившая поводья лошади, приняла на себя весь удар. Она хотела отступить, но не смогла разжать пальцы. Горячий ток пронзил ее тело. Она пошатнулась, но не упала.
– Жиль, Жиль! – закричала она.
Свет, ослепивший ее, угас. Разряд электричества, прошедший через ее тело, ушел в землю. Удивительный покой снизошел на нее, объял ее сердце и усталую плоть. Счастье, о котором она так мечтала, рай... теперь она принадлежит им... навсегда...
«Жиль», – сказала она, однако это был лишь удар ее сердца, ее уста оставались немы.
«Жиль, – говорило сердце, – Жиль».
И снова: «Жиль».
До самого последнего удара.
Герцог встал на колени рядом с ней, приподнял ее за плечи.
Кони успокоились. Гроза двинулась дальше. Бледный свет вернулся в мир. Словно вздох облегчения заставил колыхнуться листья и травы.
Ее лицо окружал ореол темных распущенных волос. Глаза, как у спящего ребенка, были не до конца прикрыты. Она не была больше безрассудно смелой всадницей, скакавшей перед ним вопреки грозе и грому, – нет, она лежала перед ним хрупкая и беззащитная.
Жиль вглядывался в ее лицо, мягкая отрешенность которого свидетельствовала о желанном блаженстве, в котором пребывала сейчас ее душа. Он прижался губами к ее лбу и долго сидел рядом, не решаясь вытащить ладонь из-под ее головы, чтобы резким движением не потревожить ее покой.
Бережно поднял он Каролину, отнес к лошадям. Он посадил ее рядом с собой в седло, левой рукой нежно прижимая ее к себе, а правой – держась за повод.
– Спи, любимая, – прошептал он. – Я с тобой. Я отвезу тебя домой.
Небо потемнело, лишь бледная узкая полоска на западе излучала слабый свет. Он был такой призрачный, словно исходил не от горячего светила, а из-под земли.
Всадник медленно ехал по дороге, словно впереди у него была бесконечность. Он нежно прижимал к себе женщину, иногда что-то шепча ей на ухо. Ее темные волосы падали ему на плечо.
Волнующиеся поля, простирающиеся до самых кованых железных ворот, ведущих в парк Розамбу, еще напоминали о недавнем ненастье. Ворота были распахнуты. Их уже давно ждали. Тускло поблескивала покрытая щебнем дорога. В зеленоватой глубине парка светилось зеркало пруда, рядом виднелся турецкий павильон с острыми минаретами. В тишине слышалось журчание воды – никогда не прекращающиеся звуки, тоже напоминавшие о вечности. Герцог въехал на широкую аллею, окруженную розовыми кустами. По обе стороны стояли каменные скамьи, рядом с которыми высились мраморные боги и нимфы. Их постаменты утопали в бархатистой, коротко подстриженной траве. Печаль царила надо всем.
– Розамбу, – прошептал мужчина женщине, так тяжко давившей на его грудь.
Но он не думал об этом, он ждал лишь того момента, когда она откроет глаза и узнает его.
Во дворе замка горели фонари. В канделябрах по обе стороны широкой лестницы сияли свечи. Окна приветливо светились. Вся прислуга выстроилась у лестницы. Мужчины были в белых рубахах и праздничных ливреях. Женщины щеголяли в платьях с туго накрахмаленными белыми воротниками и манжетами. Многие держали в руках цветы.
Через двор большими шагами спешил Симон.
Внезапно он остановился и застыл, не сводя глаз с пары на лошади, тесно прижавшейся друг к другу. Его глаза наполнились слезами.
Замерев в испуганном молчании, слуги смотрели на мужчину, медленно поднимавшегося по лестнице. Он бережно нес на руках женщину. В зале горела огромная хрустальная люстра, отбрасывая на стены яркие блики. В массивных канделябрах празднично сияли высокие позолоченные свечи.
Герцог поднялся по лестнице, прошел по галерее.
Дверь в покои Каролины была открыта. В салоне был накрыт стол. Хрусталь, серебро, розы. Сквозь распахнутые окна сюда доносились свежесть воздуха и аромат трав, которые бывают только после сильной грозы. Занавеси медленно колыхались. В спальне горел только один светильник, создавая уютный полумрак.
Жиль осторожно положил ее на постель, бережно снял сапоги с ее усталых ног, расстегнул жакет. И ощутил нежный, дурманящий аромат ее кожи.
Ее руки казались еще более загорелыми на фоне белого шелка. На левой руке уже запекся длинный кровавый след. На указательном пальце, через который молния прошила ее тело, остался темный след ожога.
Нет, это не кровь! Это сладкий густой сок ежевики засох на коже! Он взял ее руку, прижался к ней губами, поцеловал эти пальцы, совсем недавно кормившие его ягодами и еще сохранившие их теплый аромат.
Но на губах его остался только горький привкус фосфора и серы. Ему больше не уклониться, не спрятаться от правды. Он пережил все снова. Они у мельницы. Она убегает от него в своем новом ярком костюме. Она стоит на самом верху платформы. За ней – черная башня мельницы. Испуганное ржание лошадей. Черная кобыла, взвившаяся на дыбы, как призрак на фоне темного неба. И внезапно вся картина освещается яркой вспышкой. Над Каролиной сверкает молния.
Жиль снова и снова целовал ее руку. Если ее сердце перестало биться, почему же живет и бьется его?
Он накрыл Каролину шелковым покрывалом, поднялся и подошел к столу, на котором стоял подсвечник. Он расстегнул бархатный камзол, рубашку, развязал шелковый галстук. Потом снял с груди кожаный мешочек.
Одно мгновение он сжимал его в руке, не в силах решиться, потом развязал и вытащил оттуда кусок пурпурного шелка. Сегодня утром он в последний раз смотрел на этот бриллиант. Тот лежал перед ним, ясный, прозрачный, сияющий вечным, неугасимым светом.
Он положил сверток на деревянный стол и развернул его.
На пурпурном шелке лежала горстка серого пепла.