К сожалению, времена были еще те, контракта между фирмой, производящей сигареты «Winston», и военным летчиком Тресвятским заключено не было, а потому последний миллионером не стал, хотя жест его произвел впечатление на всю Европу.)
— А я закурю, — сказал Стриженый. Он чиркнул зажигалкой и затянулся.
— Задерживаются твои друзья, лейтенант, — повторил свое замечание Стриженый. — Задерживаются…
— Значит, есть причина, — отозвался Стуколин. На самом деле он, конечно, волновался за друзей, но беспокойства своего старался при посторонних не выказывать.
— Есть, — пробормотал Стриженый. — Ну давай еще по одной, что ли?
Алексей не возражал. Стриженый снова наполнил стаканчики и произнес новый тост:
— За успех нашего безнадежного дела, — и перед тем, как выпить, добавил: — Банально, зато всегда актуально.
Выпив, они помолчали. Стриженый курил, стряхивая пепел в маленькую металлическую пепельницу, встроенную в дверцу с внутренней стороны.
— Скажи, лейтенант, ты в курсе того, что происходит? — спросил вдруг Стриженый, нарушив молчание.
Стуколин недоуменно воззрился на него.
— Не понял, — сказал он, помедлив. — В курсе чего?..
Стриженый глубоко затянулся, потом затушил окурок и посмотрел на Стуколина исподлобья.
— Недавно показывали по ящику фильм, — сообщил он доверительным тоном. — Я вообще ящик смотрю редко. Только если кубок Европы… Или чемпионат мира, например. Игры «Зенита» опять же. Или бокс…
Старший лейтенант Стуколин подумал, что его собеседник, скорее всего, сознательно оттягивает момент, когда придется говорить начистоту. Это Алексею не понравилось. Вдруг зачесались кулаки.
— Бокс — это хорошо! — изрек Стуколин и поднял пустой стаканчик. — Может, еще выпьем? За бокс?
— Так вот, — продолжал Стриженый, взяв бутылку и наполнив стаканчики: сначала старшему лейтенанту, затем себе, — показывали, значит, фильм, а у меня свободное время выдалось и книжки толковой под рукой не было, вот я этот фильм и посмотрел…
— Что хоть за фильм? — спросил Стуколин, которого длинное вступление несколько утомило.
— «Человек-ракета» называется, — ответил Стриженый и улыбнулся чему-то своему. — Очередной американский бред на тему довоенного комикса. Я такие фильмы не люблю — не идиот все-таки, высшее образование имею — но тут по случаю посмотрел.
Алексей американского фильма под названием «Человек-ракета» не видел, а потому проявил определенный интерес:
— А какой сюжет?
— Сюжет я пересказывать не буду, — Стриженый скривился. — Он этого совершенно не заслуживает. Но один эпизод мне запомнился. Надолго.
Стриженый снова замолчал и стал искать сигареты. Пока он хлопал себя по карманам, Алексей выпил свой коньяк и продемонстрировал Стриженому пустой стаканчик, требуя продолжения. Тот безропотно налил. Стуколин снова выпил и откинулся в кресле. В голове у него зашумело, кулаки чесаться перестали, он расслабился и приготовился выслушать заявление Стриженого, каким бы оно ни было.
— Эпизод такой, — продолжил свой монолог Стриженый. — Тридцать девятый год, шпион Третьего рейха окопался в Штатах и собирается добыть сверхсекретное оружие для Гитлера. Для этого он «втемную» использует местную мафиозную группировку. В последний момент, как ты понимаешь, всё срывается, и мафия узнаёт, кем на самом деле является их «благодетель». И что ты думаешь?
— Что я думаю? — Стуколин несколько осоловел и не сразу понял, о чем идет речь.
— Бандиты сразу перешли на сторону официальных властей и разобрались с фашистами похлеще спецназа.
— Так это ж комикс, — старший лейтенант зевнул. — Ты куда клонишь?
Стриженый опрокинул в себя стопку коньяка, которую уже минут пять держал в руках.
— Я бандит, — сказал он просто. — Я — то, что называют «мафией». Если бы я хоть раз указал в налоговой декларации все источники своих доходов, меня немедленно арестовали бы. Но при этом!.. — он поднял указательный палец. — При этом, лейтенант, я люблю свою страну. И мне небезразлично, в какое дело я ввязался. Ведь мы грабим норвежские военно-транспортные самолеты, я правильно всё понимаю?
Если бы Стуколин располагал информацией о прошлом Стриженого, он сильно удивился бы: бывший фарцовщик и «старатель» вдруг стал патриотом — не смешите меня! Но старший лейтенант такой информацией не располагал, потому к словам Стриженого отнесся с определенным сочувствием. В конце концов, бандит бандитом, но парень хороший — вон уже и о Родине задумался!
— Правильно, — сказал он. — Ты правильно понимаешь.
— Вот я и говорю, — Стриженый придвинулся к старшему лейтенанту и взял его за рукав куртки, чтобы усилить эффект доверительности, — мы, — он выделил местоимение «мы» интонацией, — мы грабим транспортные самолеты, которые принадлежат военно-воздушным силам Норвегии, фактически и юридически мы осуществляем нападение на территорию Норвегии, на ее граждан. Это может закончиться войной?
— Это может закончиться войной, если мы не будем грабить транспорты! — высказался Стуколин довольно резко, но тут же прикусил язык: несмотря на опьянение и общую расслабленность, он сообразил, что сболтнул лишнего.
Чтобы исправиться, он произнес, стараясь говорить медленно и обдумывая, что он говорит:
— Понимаешь, это государственная тайна. И лучше бы тебе не знать большего.
— Государственная тайна? — Стриженый тихо и невесело рассмеялся. — Сколько живу, все время слышу: «Государственная тайна», «Военный секрет», «Только для служебного пользования». Но, знаешь, я уже не пионер из «четвертого-б» и не верю в то, что сохранение государственной тайны во всех случаях полезно для государства. Обрати внимание, лейтенант, не для начальников наших — политиков и президентов, — а для России! Вот я и думаю, снова меня впутывают в опасное дело, бормочут что-то про государственную тайну, я рискую своей головой и своими парнями и снова не знаю, будет ли моим детям толк от того, что я делаю, или опять я и они окажемся в дураках.
У Стриженого не было детей, но этого Стуколин не знал. Впрочем, отвечать напрямую он в любом случае не собирался.
— Ты можешь поверить моему слову? — спросил он Стриженого.
— Смотря какому слову…
— Слову офицера.
— Могу.
— Я даю тебе слово, что мы поступаем правильно. Мы не можем поступить иначе, мы будем перехватывать транспорты до тех пор, пока они будут лететь по этому воздушному коридору.
Стриженый помолчал, разминая в пальцах новую сигарету. Стаканчик с коньяком и бутылку он отставил на специальную полочку.
— Олег, — обратился он вдруг к сидящему впереди водителю, — выйди!
Водитель беспрекословно вылез из машины под дождь, захлопнул дверцу. Видно, Стриженый решил, что дипломатией здесь ничего не добьешься, и двинулся напролом.
— Буду откровенен с тобой, лейтенант… Ты, кстати, коньяка еще не желаешь?
— Нет, спасибо.
— Так вот, буду с тобой откровенен. Я не люблю, когда меня используют «втемную». Я не люблю, когда вместо толкового объяснения, что происходит, меня пугают «государственной тайной». Ведь если все сорвется или пойдет вкривь и вкось, козлами отпущения станем мы, а вовсе не наши начальники. Мы — а значит и я — имеем право знать, в чем мы участвуем и чем мы рискуем.
Лохом быть не хочется, лейтенант. Очень не хочется быть лохом…
Доводы Стриженого поколебали неприступность Стуколина в вопросе сохранения тайны. Ему действительно нравился Стриженый, и он не понимал, почему от этого парня скрывают истинную подоплеку событий, в которых тот принимает самое непосредственное и активное участие. С другой стороны, Стуколин хорошо помнил, что, когда вопрос о тех, кто будет прямо или косвенно участвовать в операции «Испаньола», обсуждался на «военном совете» в Ленинской комнате части 461-13 «бис», советник Маканин был категоричен: никто ничего не должен знать. Причины держать всё в секрете объяснять было не нужно; война не объявлена, поддержки сверху в случае провала ждать не приходится, разведка потенциального противника шурует во всю, и тэдэ, и тэпэ. Но теперь, после выступления Стриженого, старший лейтенант вдруг задумался: а так ли всё очевидно, как показалось в первый раз? Нет ли тут какой-нибудь каверзы, тщательно скрываемой Маканиным от участников операции?..
Очень не хочется быть лохом…
— Мне кажется, мы должны поделиться, — сказал Стриженый, не дождавшись от Стуколина ответной реплики. — Я расскажу тебе, что знаю я. Ты расскажешь мне, что знаешь ты. Только так мы можем разобраться, что к чему в этом деле и правду ли нам говорят наши руководители…
Стуколин подумал, что в предложении Стриженого есть свой резон. Подобный обмен поможет расставить точки над i. Выясним, где Маканин говорит правду, а где недоговаривает или просто врет. Это важно. И не только для душевного спокойствия, но и для того, чтобы быть стопроцентно уверенным — завтра тебя не назовут «военным преступником» в Международном трибунале и из-за твоих действий не разразится новая мировая война.
Старший лейтенант Алексей Стуколин был готов выложить Стриженому всё, что знал об операции «Испаньола». Единственное, что останавливало его, — мнение друзей: скрыть от них свою откровенность с посторонним участником операции он не имел права. Да, сначала нужно посоветоваться с Громовым.
— Я тебя понял, — сказал Алексей Стриженому. — Но сейчас ничего сказать по этому поводу не могу. Мне надо переговорить с…— он замялся, — с теми, кто…— произнести имена друзей означало выдать часть тайны, но Стуколин нашелся: — с теми, кто в истребителях.
— С другими офицерами? — уточнил Стриженый с непонятной интонацией.
— Да, — подтвердил Стуколин. — С другими офицерами, занятыми в операции перехвата.
— Как ты думаешь, что они тебе скажут? Они не сидели здесь с нами, не пили этот коньяк и не говорили по душам. Что они тебе скажут?
Стуколин подумал. Выходило, что да, под влиянием момента сказать можно все, что угодно, но вот когда пройдет время и начнешь сопоставлять и прикидывать… Ни Громов, ни Лукашевич не знают Стриженого, они его ни разу не видели. Не видели они, как он блестяще разобрался с экипажем первого транспорта; не видели они, как он мучается, рассуждая о будущем Родины и о том, что его действия могут быть использованы не на благо, а во вред, в конце концов, не пили они с ним коньяк…
Что они скажут?..
— Но я давал обещание, — признался Стуколин. — Я обещал, что не открою тайну никому постороннему.
— А я, значит, посторонний? — Стриженый снова рассмеялся и снова невесело. — Как мы, русские, все-таки зашорены. У них вон, на Западе, всё намного проще. Если тебе кажется, что правительство тебя обманывает, поступай, как считаешь нужным, по совести, и никто тебе слова обидного не скажет.
Тут он был не прав. Но Стуколин не смог с ходу припомнить случай, который опровергал бы утверждение Стриженого, а потому промолчал.
— …А у нас всё не как у людей. Казалось бы, делаем общее дело, роли распределены, акценты расставлены, так нет, надо обязательно друг друга запутать, довести до такого, чтобы все друг друга подозревали и ненавидели…
Стуколин всё еще колебался, но тут их беседу прервали в самый щекотливый момент: в окошко вдруг застучал изгнанный из джипа водитель. Стриженый с недовольным видом опустил стекло, и тут же причина, по которой Олег рискнул накликать на себя гнев шефа, стала понятна. С запада накатывался гул мощных двигателей.
— Летят, — сообщил Олег с глупой улыбкой на мокром от дождя лице.
— Ну что ж, — Стриженый посмотрел на Стуколина. — Пора работать, лейтенант! Договорим в следующий раз…
(Карелия, сентябрь 1998 года)
Роторы четырех турбовинтовых двигателей «Аллисон» Т56-А-15 мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, провернувшись несколько раз по инерции, остановились. Норвежский военно-транспортный самолет С-130Н «Геркулес» замер в конце взлетно-посадочной полосы. Пираты в кожаных куртках уже шли к нему, доставая на ходу оружие и стараясь не обращать внимание на дождь и злой ветер.
Как и неделю назад, переговоры с экипажем повел Стриженый. Когда люк, ведущий в кабину «Геркулеса», распахнулся, Стриженый приказал показавшемуся пилоту опустить трап. Пилот уточнил:
— Вам нужен груз?
— Догадливый, — отметил Стриженый.
— Забирайте груз, — сказал пилот и захлопнул люк.
— Я не врубился, — Стриженый озадаченно повертел головой, — он мне хамит?
Тут рампа грузового отсека начала опускаться, и последний вопрос отпал сам собой.
— О-о! — восхитился Стриженый. — Нас уже понимают с полуслова!
Он повернулся к подчиненным:
— Вперед, ребята! Выпотрошите мне его! Старший лейтенант Стуколин, все еще слегка пьяный и находящийся под впечатлением от странной беседы, состоявшейся несколько минут назад, направился, покачиваясь, к своему грузовику. Женя Яровенко ждал его, сидя за рулем.
Когда за пеленой дождя прогремели первые выстрелы, Стуколин даже не сразу понял, что это за звуки, и только когда шальная пуля, просвистела совсем рядом и разбила вдребезги левую фару грузовика, до него дошло: стреляют! И он упал в жидкую грязь.
Стрельба на некоторое время затихла. Женя выскочил из кабины и подбежал к Стуколину.
— Куда?! — заорал ему тот. — Ложись, сержант, мать твою!
Яровенко плюхнулся на живот и подполз к лейтенанту.
— Ты цел, старший?
— Цел я, цел, — откликнулся Стуколин. — Куда ты поперся? Хочешь, чтоб башку прострелили? Отчаянный малый помотал головой.
— Не хочу, — сказал он с совершенно дурацкой улыбкой. — Но и тебя, старший, оставить не могу.
— А кто тебя просил оставлять? Ждал бы себе в кабине.
Стуколин огляделся. Рампа грузового отсека была опущена и касалась бетона. Там уже стоял грузовик, подготовленный к принятию первой порции ящиков и коробок. Между задними колесами грузовика и рампой лежал один из парней Стриженого. Лежал он на спине, раскинув руки, дождь лил ему прямо на лицо, но парень не делал никаких попыток пошевелиться. «Убит!» — понял Стуколин, он мгновенно протрезвел.
Второй парень прятался за передним колесом грузовика. Он сидел на корточках и держал в оставленной руке пистолет. Издалека марку оружия было не распознать, но старшему лейтенанту показалось, что это пистолет Токарева, известный под аббревиатурой «ТТ». Остальные подчиненные Стриженого и он сам залегли в разных позициях на бетоне полосы.
— Кто стрелял?! — крикнул им Стуколин. — Вы видели, кто стрелял?
Стриженый приподнял голову.
— Стреляли из отсека, — сообщил он, и в ту же секунду, словно в подтверждение его слов, в хвосте транспорта раздались новые выстрелы.
Обзор с того места, где находился Стуколин, был не ахти, но все же часть проема грузового отсека он видел. Там за ящиками с натовскими пайками перемещались какие-то фигуры. Выходить наружу они явно не собирались, дожидаясь, когда пираты сами придут к ним.
Парень, прятавшийся под колесами грузовика, вдруг бросил пистолет, встал на четвереньки и, пятясь, как рак, быстро-быстро пополз прочь.
— Вот и война началась, старший, — прошептал Женя; дурацкая улыбка не сходила с его лица. — Настоящая война!
— Чему ты-то радуешься, идиот? — озлился на него Стуколин. — Война? Одного из наших уже убили, вот тебе и вся война.
— Эй, лейтенант! — окликнул Стриженый. — Что делать будем? Идеи какие-нибудь есть?
Пока Алексей прикидывал, как бы ответить помягче, свое слово решили высказать те, кто засел в «Геркулесе».
— Русские! — воззвал сильный мужской голос. — Убирайтесь, русские! Вы ничего не получите! Убирайтесь, пока мы не пустили вам кровь!
— Дурачье! — проревел в ответ Стриженый. — Чтобы вас всех грохнуть, нам достаточно одной гранаты!
Он был прав. Если в грузовой отсек транспортного самолета забросить хотя бы одну осколочную гранату, будет такое… месиво. Но от этого крайнего во всех смыслах поступка не выигрывал никто: ни боевики, засевшие в транспорте, ни пираты. Патовая ситуация. Боевики, кажется, это прекрасно понимали.
Владелец сильного голоса и Стриженый принялись переругиваться, поминая матушек. Боевики с транспорта явно тянули время.
«Зачем им это?» — спросил себя Стуколин и вдруг понял зачем.
— Сиди здесь, — приказал он Жене Яровенко, — и не вздумай высовываться. Понял меня?
— Так точно, старший, — по-прежнему весело откликнулся Женя.
— Смотри у меня, — утвердил напоследок серьезность своего приказа Алексей и по-пластунски пополз туда, где лежал и ругался Стриженый.
Добравшись до него, старший лейтенант притянул Стриженого к себе и зашептал ему на ухо:
— Это пора кончать. Они тянут время. Они ждут подмогу.
— Почему ты так решил? — спросил Стриженый тоже шепотом.
— В Заполярье у них есть свои агенты. Об этом нас предупреждали. Пилоты не могли быть уверены в том, что их и во второй раз будут сажать на ту же самую полосу. Но подготовиться к такому варианту они могли.
— Ты хочешь сказать, что сейчас сюда едут их бойцы? — Стриженый нахмурился.
— А сколько их будет? И чем они будут вооружены?
Стуколин пожал плечами:
— Этого я не знаю.
— У меня двадцать четыре пацана… точнее, двадцать два… — Стриженый напряженно думал, движение мысли прямо-таки отражалось на его лице. — У всех легкое стрелковое оружие… Мы не знаем, сколько бойцов в самолете и сколько еще прибудет… Нужно уходить! — сделал он вывод.
— Уходить?! — Стуколин даже повысил голос. — Ты собираешься всё бросить и уйти?
— Да, — Стриженый опустил глаза, но от решения своего не отказался. — Они перестреляют нас, как… как кроликов.
— Мы не имеем права отпустить их! — заявил Стуколин.
— За всех не выступай, — огрызнулся Стриженый, он продолжал прятать глаза и говорил без свойственной ему уверенности, что, конечно, выдавало его душевное смятение. — Меня подрядили забрать груз… Забрать груз, и только! Я — перекупщик, понятно? Я — коммерсант…
— Коммерсант, — с невыразимым презрением произнес Стуколин. — То-то ты с пушкой ходишь.
— В наше время коммерсанту без пушки нельзя, — охотно сменил тему Стриженый. — В наше время без пушки тебя и за человека никто не примет.
Перевалившись на бок, Стуколин почесал кулак.
— Да тебя и с пушкой за человека никто не примет. Еще только стрелять начали, он уже обгадился. Родину, говорит, люблю. О детях, говорит, думаю. Защитник Отечества, блин.
Стриженый побагровел.
— Ты много о себе думаешь, лейтенант, — сказал он злым голосом. — Я ведь и обидеться могу.
— Да плевать я хотел на твои обиды! Мы здесь треплемся, а время идет. Нужно что-то делать, иначе нас и вправду всех перестреляют!
Стриженый задышал носом и сразу чихнул. Выругавшись, он посмотрел на Стуколина более трезвым взглядом.
— Ты что-то придумал, лейтенант? Или, может, все-таки гранатой? Но у меня гранат нет.
— Гранаты и у меня нет, — признался Стуколин. — Но граната нам не нужна. Мы их выкурим без всякой гранаты.
— Это как?
— Дым. Хороший едкий дым. Мы их выкурим.
— Дымовой шашки у меня тоже нет.
— Узко мыслишь, Павел! — Стуколин был отходчив, а потому раздражение, вызванное нерешительностью Стриженого, проявившейся в самый ответственный момент, сразу прошло. — Для дыма шашка не нужна. Достаточно ветоши, сырых веток, бутылки автомобильного масла и канистры бензина.
— Идея! — одобрил Стриженый с горячим энтузиазмом; он уже улыбался. — Ох как они побегут!
Повернувшись, он свистнул и замахал рукой, призывая своих «пацанов». Те зашевелились и поползли со всех сторон. Боевики, засевшие в грузовом отсеке «Геркулеса», обнаружив активность в стане противника, открыли беспорядочную стрельбу. Это, впрочем, не помешало Стриженому провести военный совет и отдать подчиненным соответствующие распоряжения. Когда парни отправились готовить наполнители для дымовых шашек, Стриженый снова обратился к Стуколину:
— Минут пятнадцать, лейтенант, у нас на это уйдет. А потом… как «груз» доставлять будем? Мелкими порциями? Или одной большой?
— Мелкими удобнее. Но есть риск, что кого-нибудь подстрелят…
— Кого-нибудь подстрелят в любом случае, — пообещал Стриженый.
— Понятно, но риск можно свести к минимуму, — ответил Стуколин и изложил свой план.
— А кто в кузов полезет? — уточнил Стриженый, выслушав старшего лейтенанта.
— Я полезу, — браво отвечал Стуколин. — Я предложил, я и полезу.
— Что ж, — резюмировал Стриженый, помолчав, — никто тебя за язык не тянул.
Ветки валежника, сырые от дождя, обмотали ветошью, обильно политую машинным маслом и бензином. Получившуюся «куклу» укрепили куском бечевки. Работы велись в кузове «ЗИЛа», принадлежащего воинской части 461-13 «бис». Затем «куклу» прислонили к заднему борту, поставив на попа, а в специально проделанную в ветоши дыру впихнули бутылку с бензином, в горлышко которой насовали сухой бумаги — это запал. Поджечь его и собирался старший лейтенант Стуколин, расположившийся на полу кузова таким образом, чтобы не попасть под обстрел и не пострадать при ударе. Каблуками сапог старший лейтенант упирался в скамейку по правому борту, в левой руке он держал зажигалку, которую ему отдал Стриженый, правая была свободна, но в любой момент могла выхватить пистолет «ТТ», засунутый в карман куртки.
— Готов, старший? — спросил Женя, показав над задним бортом свое чумазое от грязи лицо.
— Всегда готов, — буркнул Стуколин; он немного нервничал.
Яровенко занял место в кабине, развернулся и врубил передачу заднего хода. Как и следовало ожидать, боевики на транспорте, едва завидев приближающийся грузовик, открыли по нему беглый огонь. «Пацаны» Стриженого не остались в долгу, но, по настоянию Стуколина, они стреляли в воздух: Алексей опасался, что какая-нибудь шальная пуля нанесет непоправимый вред «Геркулесу» и он загорится или не сможет потом взлететь.
Старший лейтенант лежал на полу кузова и наблюдал, как пули рвут натянутый брезент над его головой. В этот момент он старался ни о чем не думать; посторонние мысли, как Алексею казалось, могли помешать ему быстро и точно привести в действие намеченный план.
Яровенко предстояло выполнить ювелирную работу. На заднем ходу он объехал грузовик, стоявший пустым у рампы, и буквально впритирку к нему — борт к борту — подал «ЗИЛ» к норвежскому транспорту. Пули продолжали свистеть. Одна из них выбила щепку из доски заднего борта, другая зацепила «куклу». Старший лейтенант продолжал оставаться безучастным и неподвижным. Но когда «ЗИЛ» остановился, Стуколин начал действовать. Он чиркнул кремнием зажигалки. Импровизированный фитиль занялся, и Алексей, приподнявшись, ухватился руками за «куклу» с очевидным намерением толкнуть ее так, чтобы она перевалилась через борт и упала на рампу грузового отсека. Стрельба стихла: видимо, боевики обалдели, не понимая, что этот грузовик-камикадзе собирается сделать. Фитиль горел бойко, а Стуколин напрягал все силы, пытаясь из полулежачего положения выпихнуть вонючую «куклу» за борт. «Кукла» не поддавалась. Скорее всего, ветошь за что-то там зацепилась, и старший лейтенант сообразил, что еще секунда-другая и будет поздно: «кукла» останется в грузовике и зачадит.
И тогда Алексей встал. Он поднялся в полный рост и, даже не глядя в сторону «Геркулеса», дернул «куклу» вверх, одновременно толкая ее вперед. С треском рвущейся ткани «кукла» поддалась и вывалилась за борт. Разлетелись осколки бутылки с бензином. Почти сразу пошел дым. Старший лейтенант отпрянул в глубь кузова, но уйти с линии огня не успел. Пятимиллиметровая пуля, выпущенная из винтовки «Имбел» MD2 (производство Бразилия), пробила ему грудь.
Стуколина швырнуло на пол грузовика, и на секунду от сильной боли он потерял сознание. Когда старший лейтенант очнулся, грузовик уже несся по бетону, подскакивая на стыках, Алексея бросало от борта к борту; ему казалось, что он вдруг попал в недра адской машины — то ли центрифуги, то ли бетономешалки. Перед глазами всё плыло, дышать было больно и трудно. Он решил, что умирает и это первый круг ада. Но потом тряска прекратилась, рядом появился кто-то, и Стуколин понял, что ничего еще не кончилось, что люди, стрелявшие в него, пришли завершить начатое и что их нужно встретить достойно.
Старший лейтенант потянулся за пистолетом. «Хоть одного, да с собой заберу», — мелькнуло в затуманенном сознании. Он нащупал рукоятку, но вытащить пистолет из кармана не хватило сил.
— Убили, сволочи! — протяжно закричал Женя Яровенко. — Старшего убили!
Глава одиннадцатая. ГЕРОЙСКИЙ «ЗАПОРОЖЕЦ».
— Привет! — громко и радостно сказал Лукашевич.
Стуколин, бледный и обмотанный бинтами, возлежал на кровати и слабо улыбался. При появлении друзей он попытался приподняться на локте и сделать приветственный жест.
— Лежи, лежи, — испугался за него Лукашевич. — Швы разойдутся.
— Если бы могли, уже разошлись бы, — отвечал Стуколин.
— А я закурю, — сказал Стриженый. Он чиркнул зажигалкой и затянулся.
— Задерживаются твои друзья, лейтенант, — повторил свое замечание Стриженый. — Задерживаются…
— Значит, есть причина, — отозвался Стуколин. На самом деле он, конечно, волновался за друзей, но беспокойства своего старался при посторонних не выказывать.
— Есть, — пробормотал Стриженый. — Ну давай еще по одной, что ли?
Алексей не возражал. Стриженый снова наполнил стаканчики и произнес новый тост:
— За успех нашего безнадежного дела, — и перед тем, как выпить, добавил: — Банально, зато всегда актуально.
Выпив, они помолчали. Стриженый курил, стряхивая пепел в маленькую металлическую пепельницу, встроенную в дверцу с внутренней стороны.
— Скажи, лейтенант, ты в курсе того, что происходит? — спросил вдруг Стриженый, нарушив молчание.
Стуколин недоуменно воззрился на него.
— Не понял, — сказал он, помедлив. — В курсе чего?..
Стриженый глубоко затянулся, потом затушил окурок и посмотрел на Стуколина исподлобья.
— Недавно показывали по ящику фильм, — сообщил он доверительным тоном. — Я вообще ящик смотрю редко. Только если кубок Европы… Или чемпионат мира, например. Игры «Зенита» опять же. Или бокс…
Старший лейтенант Стуколин подумал, что его собеседник, скорее всего, сознательно оттягивает момент, когда придется говорить начистоту. Это Алексею не понравилось. Вдруг зачесались кулаки.
— Бокс — это хорошо! — изрек Стуколин и поднял пустой стаканчик. — Может, еще выпьем? За бокс?
— Так вот, — продолжал Стриженый, взяв бутылку и наполнив стаканчики: сначала старшему лейтенанту, затем себе, — показывали, значит, фильм, а у меня свободное время выдалось и книжки толковой под рукой не было, вот я этот фильм и посмотрел…
— Что хоть за фильм? — спросил Стуколин, которого длинное вступление несколько утомило.
— «Человек-ракета» называется, — ответил Стриженый и улыбнулся чему-то своему. — Очередной американский бред на тему довоенного комикса. Я такие фильмы не люблю — не идиот все-таки, высшее образование имею — но тут по случаю посмотрел.
Алексей американского фильма под названием «Человек-ракета» не видел, а потому проявил определенный интерес:
— А какой сюжет?
— Сюжет я пересказывать не буду, — Стриженый скривился. — Он этого совершенно не заслуживает. Но один эпизод мне запомнился. Надолго.
Стриженый снова замолчал и стал искать сигареты. Пока он хлопал себя по карманам, Алексей выпил свой коньяк и продемонстрировал Стриженому пустой стаканчик, требуя продолжения. Тот безропотно налил. Стуколин снова выпил и откинулся в кресле. В голове у него зашумело, кулаки чесаться перестали, он расслабился и приготовился выслушать заявление Стриженого, каким бы оно ни было.
— Эпизод такой, — продолжил свой монолог Стриженый. — Тридцать девятый год, шпион Третьего рейха окопался в Штатах и собирается добыть сверхсекретное оружие для Гитлера. Для этого он «втемную» использует местную мафиозную группировку. В последний момент, как ты понимаешь, всё срывается, и мафия узнаёт, кем на самом деле является их «благодетель». И что ты думаешь?
— Что я думаю? — Стуколин несколько осоловел и не сразу понял, о чем идет речь.
— Бандиты сразу перешли на сторону официальных властей и разобрались с фашистами похлеще спецназа.
— Так это ж комикс, — старший лейтенант зевнул. — Ты куда клонишь?
Стриженый опрокинул в себя стопку коньяка, которую уже минут пять держал в руках.
— Я бандит, — сказал он просто. — Я — то, что называют «мафией». Если бы я хоть раз указал в налоговой декларации все источники своих доходов, меня немедленно арестовали бы. Но при этом!.. — он поднял указательный палец. — При этом, лейтенант, я люблю свою страну. И мне небезразлично, в какое дело я ввязался. Ведь мы грабим норвежские военно-транспортные самолеты, я правильно всё понимаю?
Если бы Стуколин располагал информацией о прошлом Стриженого, он сильно удивился бы: бывший фарцовщик и «старатель» вдруг стал патриотом — не смешите меня! Но старший лейтенант такой информацией не располагал, потому к словам Стриженого отнесся с определенным сочувствием. В конце концов, бандит бандитом, но парень хороший — вон уже и о Родине задумался!
— Правильно, — сказал он. — Ты правильно понимаешь.
— Вот я и говорю, — Стриженый придвинулся к старшему лейтенанту и взял его за рукав куртки, чтобы усилить эффект доверительности, — мы, — он выделил местоимение «мы» интонацией, — мы грабим транспортные самолеты, которые принадлежат военно-воздушным силам Норвегии, фактически и юридически мы осуществляем нападение на территорию Норвегии, на ее граждан. Это может закончиться войной?
— Это может закончиться войной, если мы не будем грабить транспорты! — высказался Стуколин довольно резко, но тут же прикусил язык: несмотря на опьянение и общую расслабленность, он сообразил, что сболтнул лишнего.
Чтобы исправиться, он произнес, стараясь говорить медленно и обдумывая, что он говорит:
— Понимаешь, это государственная тайна. И лучше бы тебе не знать большего.
— Государственная тайна? — Стриженый тихо и невесело рассмеялся. — Сколько живу, все время слышу: «Государственная тайна», «Военный секрет», «Только для служебного пользования». Но, знаешь, я уже не пионер из «четвертого-б» и не верю в то, что сохранение государственной тайны во всех случаях полезно для государства. Обрати внимание, лейтенант, не для начальников наших — политиков и президентов, — а для России! Вот я и думаю, снова меня впутывают в опасное дело, бормочут что-то про государственную тайну, я рискую своей головой и своими парнями и снова не знаю, будет ли моим детям толк от того, что я делаю, или опять я и они окажемся в дураках.
У Стриженого не было детей, но этого Стуколин не знал. Впрочем, отвечать напрямую он в любом случае не собирался.
— Ты можешь поверить моему слову? — спросил он Стриженого.
— Смотря какому слову…
— Слову офицера.
— Могу.
— Я даю тебе слово, что мы поступаем правильно. Мы не можем поступить иначе, мы будем перехватывать транспорты до тех пор, пока они будут лететь по этому воздушному коридору.
Стриженый помолчал, разминая в пальцах новую сигарету. Стаканчик с коньяком и бутылку он отставил на специальную полочку.
— Олег, — обратился он вдруг к сидящему впереди водителю, — выйди!
Водитель беспрекословно вылез из машины под дождь, захлопнул дверцу. Видно, Стриженый решил, что дипломатией здесь ничего не добьешься, и двинулся напролом.
— Буду откровенен с тобой, лейтенант… Ты, кстати, коньяка еще не желаешь?
— Нет, спасибо.
— Так вот, буду с тобой откровенен. Я не люблю, когда меня используют «втемную». Я не люблю, когда вместо толкового объяснения, что происходит, меня пугают «государственной тайной». Ведь если все сорвется или пойдет вкривь и вкось, козлами отпущения станем мы, а вовсе не наши начальники. Мы — а значит и я — имеем право знать, в чем мы участвуем и чем мы рискуем.
Лохом быть не хочется, лейтенант. Очень не хочется быть лохом…
Доводы Стриженого поколебали неприступность Стуколина в вопросе сохранения тайны. Ему действительно нравился Стриженый, и он не понимал, почему от этого парня скрывают истинную подоплеку событий, в которых тот принимает самое непосредственное и активное участие. С другой стороны, Стуколин хорошо помнил, что, когда вопрос о тех, кто будет прямо или косвенно участвовать в операции «Испаньола», обсуждался на «военном совете» в Ленинской комнате части 461-13 «бис», советник Маканин был категоричен: никто ничего не должен знать. Причины держать всё в секрете объяснять было не нужно; война не объявлена, поддержки сверху в случае провала ждать не приходится, разведка потенциального противника шурует во всю, и тэдэ, и тэпэ. Но теперь, после выступления Стриженого, старший лейтенант вдруг задумался: а так ли всё очевидно, как показалось в первый раз? Нет ли тут какой-нибудь каверзы, тщательно скрываемой Маканиным от участников операции?..
Очень не хочется быть лохом…
— Мне кажется, мы должны поделиться, — сказал Стриженый, не дождавшись от Стуколина ответной реплики. — Я расскажу тебе, что знаю я. Ты расскажешь мне, что знаешь ты. Только так мы можем разобраться, что к чему в этом деле и правду ли нам говорят наши руководители…
Стуколин подумал, что в предложении Стриженого есть свой резон. Подобный обмен поможет расставить точки над i. Выясним, где Маканин говорит правду, а где недоговаривает или просто врет. Это важно. И не только для душевного спокойствия, но и для того, чтобы быть стопроцентно уверенным — завтра тебя не назовут «военным преступником» в Международном трибунале и из-за твоих действий не разразится новая мировая война.
Старший лейтенант Алексей Стуколин был готов выложить Стриженому всё, что знал об операции «Испаньола». Единственное, что останавливало его, — мнение друзей: скрыть от них свою откровенность с посторонним участником операции он не имел права. Да, сначала нужно посоветоваться с Громовым.
— Я тебя понял, — сказал Алексей Стриженому. — Но сейчас ничего сказать по этому поводу не могу. Мне надо переговорить с…— он замялся, — с теми, кто…— произнести имена друзей означало выдать часть тайны, но Стуколин нашелся: — с теми, кто в истребителях.
— С другими офицерами? — уточнил Стриженый с непонятной интонацией.
— Да, — подтвердил Стуколин. — С другими офицерами, занятыми в операции перехвата.
— Как ты думаешь, что они тебе скажут? Они не сидели здесь с нами, не пили этот коньяк и не говорили по душам. Что они тебе скажут?
Стуколин подумал. Выходило, что да, под влиянием момента сказать можно все, что угодно, но вот когда пройдет время и начнешь сопоставлять и прикидывать… Ни Громов, ни Лукашевич не знают Стриженого, они его ни разу не видели. Не видели они, как он блестяще разобрался с экипажем первого транспорта; не видели они, как он мучается, рассуждая о будущем Родины и о том, что его действия могут быть использованы не на благо, а во вред, в конце концов, не пили они с ним коньяк…
Что они скажут?..
— Но я давал обещание, — признался Стуколин. — Я обещал, что не открою тайну никому постороннему.
— А я, значит, посторонний? — Стриженый снова рассмеялся и снова невесело. — Как мы, русские, все-таки зашорены. У них вон, на Западе, всё намного проще. Если тебе кажется, что правительство тебя обманывает, поступай, как считаешь нужным, по совести, и никто тебе слова обидного не скажет.
Тут он был не прав. Но Стуколин не смог с ходу припомнить случай, который опровергал бы утверждение Стриженого, а потому промолчал.
— …А у нас всё не как у людей. Казалось бы, делаем общее дело, роли распределены, акценты расставлены, так нет, надо обязательно друг друга запутать, довести до такого, чтобы все друг друга подозревали и ненавидели…
Стуколин всё еще колебался, но тут их беседу прервали в самый щекотливый момент: в окошко вдруг застучал изгнанный из джипа водитель. Стриженый с недовольным видом опустил стекло, и тут же причина, по которой Олег рискнул накликать на себя гнев шефа, стала понятна. С запада накатывался гул мощных двигателей.
— Летят, — сообщил Олег с глупой улыбкой на мокром от дождя лице.
— Ну что ж, — Стриженый посмотрел на Стуколина. — Пора работать, лейтенант! Договорим в следующий раз…
(Карелия, сентябрь 1998 года)
Роторы четырех турбовинтовых двигателей «Аллисон» Т56-А-15 мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, провернувшись несколько раз по инерции, остановились. Норвежский военно-транспортный самолет С-130Н «Геркулес» замер в конце взлетно-посадочной полосы. Пираты в кожаных куртках уже шли к нему, доставая на ходу оружие и стараясь не обращать внимание на дождь и злой ветер.
Как и неделю назад, переговоры с экипажем повел Стриженый. Когда люк, ведущий в кабину «Геркулеса», распахнулся, Стриженый приказал показавшемуся пилоту опустить трап. Пилот уточнил:
— Вам нужен груз?
— Догадливый, — отметил Стриженый.
— Забирайте груз, — сказал пилот и захлопнул люк.
— Я не врубился, — Стриженый озадаченно повертел головой, — он мне хамит?
Тут рампа грузового отсека начала опускаться, и последний вопрос отпал сам собой.
— О-о! — восхитился Стриженый. — Нас уже понимают с полуслова!
Он повернулся к подчиненным:
— Вперед, ребята! Выпотрошите мне его! Старший лейтенант Стуколин, все еще слегка пьяный и находящийся под впечатлением от странной беседы, состоявшейся несколько минут назад, направился, покачиваясь, к своему грузовику. Женя Яровенко ждал его, сидя за рулем.
Когда за пеленой дождя прогремели первые выстрелы, Стуколин даже не сразу понял, что это за звуки, и только когда шальная пуля, просвистела совсем рядом и разбила вдребезги левую фару грузовика, до него дошло: стреляют! И он упал в жидкую грязь.
Стрельба на некоторое время затихла. Женя выскочил из кабины и подбежал к Стуколину.
— Куда?! — заорал ему тот. — Ложись, сержант, мать твою!
Яровенко плюхнулся на живот и подполз к лейтенанту.
— Ты цел, старший?
— Цел я, цел, — откликнулся Стуколин. — Куда ты поперся? Хочешь, чтоб башку прострелили? Отчаянный малый помотал головой.
— Не хочу, — сказал он с совершенно дурацкой улыбкой. — Но и тебя, старший, оставить не могу.
— А кто тебя просил оставлять? Ждал бы себе в кабине.
Стуколин огляделся. Рампа грузового отсека была опущена и касалась бетона. Там уже стоял грузовик, подготовленный к принятию первой порции ящиков и коробок. Между задними колесами грузовика и рампой лежал один из парней Стриженого. Лежал он на спине, раскинув руки, дождь лил ему прямо на лицо, но парень не делал никаких попыток пошевелиться. «Убит!» — понял Стуколин, он мгновенно протрезвел.
Второй парень прятался за передним колесом грузовика. Он сидел на корточках и держал в оставленной руке пистолет. Издалека марку оружия было не распознать, но старшему лейтенанту показалось, что это пистолет Токарева, известный под аббревиатурой «ТТ». Остальные подчиненные Стриженого и он сам залегли в разных позициях на бетоне полосы.
— Кто стрелял?! — крикнул им Стуколин. — Вы видели, кто стрелял?
Стриженый приподнял голову.
— Стреляли из отсека, — сообщил он, и в ту же секунду, словно в подтверждение его слов, в хвосте транспорта раздались новые выстрелы.
Обзор с того места, где находился Стуколин, был не ахти, но все же часть проема грузового отсека он видел. Там за ящиками с натовскими пайками перемещались какие-то фигуры. Выходить наружу они явно не собирались, дожидаясь, когда пираты сами придут к ним.
Парень, прятавшийся под колесами грузовика, вдруг бросил пистолет, встал на четвереньки и, пятясь, как рак, быстро-быстро пополз прочь.
— Вот и война началась, старший, — прошептал Женя; дурацкая улыбка не сходила с его лица. — Настоящая война!
— Чему ты-то радуешься, идиот? — озлился на него Стуколин. — Война? Одного из наших уже убили, вот тебе и вся война.
— Эй, лейтенант! — окликнул Стриженый. — Что делать будем? Идеи какие-нибудь есть?
Пока Алексей прикидывал, как бы ответить помягче, свое слово решили высказать те, кто засел в «Геркулесе».
— Русские! — воззвал сильный мужской голос. — Убирайтесь, русские! Вы ничего не получите! Убирайтесь, пока мы не пустили вам кровь!
— Дурачье! — проревел в ответ Стриженый. — Чтобы вас всех грохнуть, нам достаточно одной гранаты!
Он был прав. Если в грузовой отсек транспортного самолета забросить хотя бы одну осколочную гранату, будет такое… месиво. Но от этого крайнего во всех смыслах поступка не выигрывал никто: ни боевики, засевшие в транспорте, ни пираты. Патовая ситуация. Боевики, кажется, это прекрасно понимали.
Владелец сильного голоса и Стриженый принялись переругиваться, поминая матушек. Боевики с транспорта явно тянули время.
«Зачем им это?» — спросил себя Стуколин и вдруг понял зачем.
— Сиди здесь, — приказал он Жене Яровенко, — и не вздумай высовываться. Понял меня?
— Так точно, старший, — по-прежнему весело откликнулся Женя.
— Смотри у меня, — утвердил напоследок серьезность своего приказа Алексей и по-пластунски пополз туда, где лежал и ругался Стриженый.
Добравшись до него, старший лейтенант притянул Стриженого к себе и зашептал ему на ухо:
— Это пора кончать. Они тянут время. Они ждут подмогу.
— Почему ты так решил? — спросил Стриженый тоже шепотом.
— В Заполярье у них есть свои агенты. Об этом нас предупреждали. Пилоты не могли быть уверены в том, что их и во второй раз будут сажать на ту же самую полосу. Но подготовиться к такому варианту они могли.
— Ты хочешь сказать, что сейчас сюда едут их бойцы? — Стриженый нахмурился.
— А сколько их будет? И чем они будут вооружены?
Стуколин пожал плечами:
— Этого я не знаю.
— У меня двадцать четыре пацана… точнее, двадцать два… — Стриженый напряженно думал, движение мысли прямо-таки отражалось на его лице. — У всех легкое стрелковое оружие… Мы не знаем, сколько бойцов в самолете и сколько еще прибудет… Нужно уходить! — сделал он вывод.
— Уходить?! — Стуколин даже повысил голос. — Ты собираешься всё бросить и уйти?
— Да, — Стриженый опустил глаза, но от решения своего не отказался. — Они перестреляют нас, как… как кроликов.
— Мы не имеем права отпустить их! — заявил Стуколин.
— За всех не выступай, — огрызнулся Стриженый, он продолжал прятать глаза и говорил без свойственной ему уверенности, что, конечно, выдавало его душевное смятение. — Меня подрядили забрать груз… Забрать груз, и только! Я — перекупщик, понятно? Я — коммерсант…
— Коммерсант, — с невыразимым презрением произнес Стуколин. — То-то ты с пушкой ходишь.
— В наше время коммерсанту без пушки нельзя, — охотно сменил тему Стриженый. — В наше время без пушки тебя и за человека никто не примет.
Перевалившись на бок, Стуколин почесал кулак.
— Да тебя и с пушкой за человека никто не примет. Еще только стрелять начали, он уже обгадился. Родину, говорит, люблю. О детях, говорит, думаю. Защитник Отечества, блин.
Стриженый побагровел.
— Ты много о себе думаешь, лейтенант, — сказал он злым голосом. — Я ведь и обидеться могу.
— Да плевать я хотел на твои обиды! Мы здесь треплемся, а время идет. Нужно что-то делать, иначе нас и вправду всех перестреляют!
Стриженый задышал носом и сразу чихнул. Выругавшись, он посмотрел на Стуколина более трезвым взглядом.
— Ты что-то придумал, лейтенант? Или, может, все-таки гранатой? Но у меня гранат нет.
— Гранаты и у меня нет, — признался Стуколин. — Но граната нам не нужна. Мы их выкурим без всякой гранаты.
— Это как?
— Дым. Хороший едкий дым. Мы их выкурим.
— Дымовой шашки у меня тоже нет.
— Узко мыслишь, Павел! — Стуколин был отходчив, а потому раздражение, вызванное нерешительностью Стриженого, проявившейся в самый ответственный момент, сразу прошло. — Для дыма шашка не нужна. Достаточно ветоши, сырых веток, бутылки автомобильного масла и канистры бензина.
— Идея! — одобрил Стриженый с горячим энтузиазмом; он уже улыбался. — Ох как они побегут!
Повернувшись, он свистнул и замахал рукой, призывая своих «пацанов». Те зашевелились и поползли со всех сторон. Боевики, засевшие в грузовом отсеке «Геркулеса», обнаружив активность в стане противника, открыли беспорядочную стрельбу. Это, впрочем, не помешало Стриженому провести военный совет и отдать подчиненным соответствующие распоряжения. Когда парни отправились готовить наполнители для дымовых шашек, Стриженый снова обратился к Стуколину:
— Минут пятнадцать, лейтенант, у нас на это уйдет. А потом… как «груз» доставлять будем? Мелкими порциями? Или одной большой?
— Мелкими удобнее. Но есть риск, что кого-нибудь подстрелят…
— Кого-нибудь подстрелят в любом случае, — пообещал Стриженый.
— Понятно, но риск можно свести к минимуму, — ответил Стуколин и изложил свой план.
— А кто в кузов полезет? — уточнил Стриженый, выслушав старшего лейтенанта.
— Я полезу, — браво отвечал Стуколин. — Я предложил, я и полезу.
— Что ж, — резюмировал Стриженый, помолчав, — никто тебя за язык не тянул.
Ветки валежника, сырые от дождя, обмотали ветошью, обильно политую машинным маслом и бензином. Получившуюся «куклу» укрепили куском бечевки. Работы велись в кузове «ЗИЛа», принадлежащего воинской части 461-13 «бис». Затем «куклу» прислонили к заднему борту, поставив на попа, а в специально проделанную в ветоши дыру впихнули бутылку с бензином, в горлышко которой насовали сухой бумаги — это запал. Поджечь его и собирался старший лейтенант Стуколин, расположившийся на полу кузова таким образом, чтобы не попасть под обстрел и не пострадать при ударе. Каблуками сапог старший лейтенант упирался в скамейку по правому борту, в левой руке он держал зажигалку, которую ему отдал Стриженый, правая была свободна, но в любой момент могла выхватить пистолет «ТТ», засунутый в карман куртки.
— Готов, старший? — спросил Женя, показав над задним бортом свое чумазое от грязи лицо.
— Всегда готов, — буркнул Стуколин; он немного нервничал.
Яровенко занял место в кабине, развернулся и врубил передачу заднего хода. Как и следовало ожидать, боевики на транспорте, едва завидев приближающийся грузовик, открыли по нему беглый огонь. «Пацаны» Стриженого не остались в долгу, но, по настоянию Стуколина, они стреляли в воздух: Алексей опасался, что какая-нибудь шальная пуля нанесет непоправимый вред «Геркулесу» и он загорится или не сможет потом взлететь.
Старший лейтенант лежал на полу кузова и наблюдал, как пули рвут натянутый брезент над его головой. В этот момент он старался ни о чем не думать; посторонние мысли, как Алексею казалось, могли помешать ему быстро и точно привести в действие намеченный план.
Яровенко предстояло выполнить ювелирную работу. На заднем ходу он объехал грузовик, стоявший пустым у рампы, и буквально впритирку к нему — борт к борту — подал «ЗИЛ» к норвежскому транспорту. Пули продолжали свистеть. Одна из них выбила щепку из доски заднего борта, другая зацепила «куклу». Старший лейтенант продолжал оставаться безучастным и неподвижным. Но когда «ЗИЛ» остановился, Стуколин начал действовать. Он чиркнул кремнием зажигалки. Импровизированный фитиль занялся, и Алексей, приподнявшись, ухватился руками за «куклу» с очевидным намерением толкнуть ее так, чтобы она перевалилась через борт и упала на рампу грузового отсека. Стрельба стихла: видимо, боевики обалдели, не понимая, что этот грузовик-камикадзе собирается сделать. Фитиль горел бойко, а Стуколин напрягал все силы, пытаясь из полулежачего положения выпихнуть вонючую «куклу» за борт. «Кукла» не поддавалась. Скорее всего, ветошь за что-то там зацепилась, и старший лейтенант сообразил, что еще секунда-другая и будет поздно: «кукла» останется в грузовике и зачадит.
И тогда Алексей встал. Он поднялся в полный рост и, даже не глядя в сторону «Геркулеса», дернул «куклу» вверх, одновременно толкая ее вперед. С треском рвущейся ткани «кукла» поддалась и вывалилась за борт. Разлетелись осколки бутылки с бензином. Почти сразу пошел дым. Старший лейтенант отпрянул в глубь кузова, но уйти с линии огня не успел. Пятимиллиметровая пуля, выпущенная из винтовки «Имбел» MD2 (производство Бразилия), пробила ему грудь.
Стуколина швырнуло на пол грузовика, и на секунду от сильной боли он потерял сознание. Когда старший лейтенант очнулся, грузовик уже несся по бетону, подскакивая на стыках, Алексея бросало от борта к борту; ему казалось, что он вдруг попал в недра адской машины — то ли центрифуги, то ли бетономешалки. Перед глазами всё плыло, дышать было больно и трудно. Он решил, что умирает и это первый круг ада. Но потом тряска прекратилась, рядом появился кто-то, и Стуколин понял, что ничего еще не кончилось, что люди, стрелявшие в него, пришли завершить начатое и что их нужно встретить достойно.
Старший лейтенант потянулся за пистолетом. «Хоть одного, да с собой заберу», — мелькнуло в затуманенном сознании. Он нащупал рукоятку, но вытащить пистолет из кармана не хватило сил.
— Убили, сволочи! — протяжно закричал Женя Яровенко. — Старшего убили!
Глава одиннадцатая. ГЕРОЙСКИЙ «ЗАПОРОЖЕЦ».
(Мурманск, сентябрь 1998 года)
В бокс они вошли по очереди. Впереди с улыбкой до ушей и с цветочками в выставленной руке шел Лукашевич. За ним с некоторой заминкой переступил через порог Громов, этот нес пакет с фруктами. Оба были в белых халатах, накинутых поверх «парадок».— Привет! — громко и радостно сказал Лукашевич.
Стуколин, бледный и обмотанный бинтами, возлежал на кровати и слабо улыбался. При появлении друзей он попытался приподняться на локте и сделать приветственный жест.
— Лежи, лежи, — испугался за него Лукашевич. — Швы разойдутся.
— Если бы могли, уже разошлись бы, — отвечал Стуколин.