Разговор этих троих касался только одного вопроса — подготовки операции перехвата. В начале встречи Фокин передал Зартайскому папку с расшифровками кодов операции. Теперь полковник лениво ее перелистывал — знал, что еще успеет на эти бесконечные таблицы насмотреться, а то и выучит их наизусть.
— Итак, округ подготовлен, — говорил Маканин, пригубив в очередной раз глинтвейна. — Прохоров отчитался. Что у нас с полосой?
— Полосу восстанавливают, — заверил Фокин. — К началу сентября закончат.
— Смотрите там, — предупредил Зартайский. — Если транспорт навернется, всем будет очень плохо.
— Мы понимаем, товарищ полковник, — отозвался лейтенант. — Не навернется ваш транспорт. Тем более что этот тип неприхотлив, проверен в деле, длинных и гладких полос не требует.
— Да, кстати, — вдруг спохватился Зартайский, — а горючки-то ему до своего аэродрома хватит? С учетом незапланированной посадки?
— Должно хватить, — ответил Маканин. — Зоя на компьютере просчитала все возможные модели развития ситуации.
— А, ну если Зоя… Зое я доверяю…
— Как собираетесь реализовывать продукт? — поинтересовался Фокин.
— Есть на примете один бандит, — Маканин отхлебнул глинтвейна. — С ним сейчас работают.
— По плану он должен забирать груз? — уточнил Зартайский.
— Именно. Команда у него лихая — и груз заберут, и пилотов уговорят.
— Но ведь бандиты, — Зартайский засомневался. — Стоит им доверять такое дело?
— Им как раз стоит, — резковато заявил советник. — Они свой гешефт имеют и за него кому хочешь горло перегрызут. Да и тайны хранить умеют почище некоторых генералов.
Фокин в свою очередь выступил с поддержкой советника:
— Верное наблюдение. А уж как они наш Комитет ненавидят — это что-то!
— Ну, если вы так считаете…— быстро согласился полковник.
— Есть еще вопросы? — Маканин потянулся за сигарами.
— Дипломатия, — напомнил Фокин. — Мы еще не обсуждали реакцию дипломатов. И ответные меры в случае ноты.
— Ноты не будет, — успокоил Маканин. — Они не заинтересованы в том, чтобы этот вопрос обсуждался на открытом уровне. В любом другом случае им придется ответить на слишком много неудобных вопросов. И не только им.
— Однако оперативную разработку они начнут?
— Сомневаться не приходится. Они немедленно активируют свою резидентуру в Заполярье. И это нам на руку. Ведь мы будем знать, с какой стороны ждать нападения.
— Да, — кивнул Зартайский. — Если бы еще знать фамилию резидента…— добавил он мечтательно.
— Не беспокойся. Резидент сам к нам придет.
— Тогда всё, — сказал Фокин. — У меня нет больше вопросов.
— Ну что ж, — Зартайский тяжко вздохнул и поднялся из кресла. — Тогда до следующей встречи.
— А может быть, «пулю» распишем? — предложил Маканин. — Времени полно.
— А Владимир играет? — полковник с любопытством посмотрел на Фокина.
— Еще как, — дал положительную рекомендацию советник. — Особенно силен на «распасах». Фокин польщено улыбнулся.
(Санкт-Петербург, сентябрь 1998 года)
Стриженый начинал с низов — фарцовщиком. Территорию работы для него определили вышестоящие «товарищи», и Стриженый (тогда — студент Технологического института Павел Стрижельчик), уважая теневое законодательство, честно промышлял у гостиницы «Москва». Однако бороду сбрить можно, а вот куда мысли девать?! Навечно застыть в статусе мальчика на побегушках не входило в планы Стриженого, его тянуло к большему размаху и к большим деньгам.
Останавливало Стриженого только отсутствие покровителя, заинтересованного в возвышении рядового фарцовщика, а за собственную излишнюю инициативу могли и в Фонтанке притопить. Так что продолжал себе студент Стрижельчик околачивать иностранцев на площади с видом на Лавру и ждал у моря погоды, то бишь подходящего случая, когда можно будет и себя показать, и покровителем обзавестись.
В конце концов случай представился, и, что любопытно, заход был сделан оттуда, откуда Стриженый его меньше всего ожидал. Выглядело это следующим образом. Стриженый попался. Не рассчитал, приклеился не к тому, иностранец поднял вой, и Стриженого повели под белы рученьки в ближайшее отделение милиции. Стриженый, впрочем, был спокоен: не семьдесят пятый год на дворе, а вовсе даже восемьдесят седьмой — отделается предупреждением и штрафом в смешную сумму. Потому в отделении он вел себя нагловато и очень удивился, когда его почти с ходу отправили в КПЗ.
В камере предварительного заключения Стриженый провел сутки и начал беспокоиться. Охрана ни в какие переговоры не вступала, на просьбы пустить к телефону «менты поганые» отвечали дружным ржанием. Кроме того, к Стриженому никого не подсаживали, что было само по себе странно, учитывая извечную перегруженность сортировочных пунктов между свободой и зоной. На вторые сутки в камеру вошел некто одетый в цивильное, с большими темными очками на хрящеватом носу. Охранник принес табурет, некто уселся посреди камеры и, насмешливо глядя на слегка уже заросшего щетиной Стрижельчика, сказал:
— Я не стану читать тебе нотаций, Павел. Ты не из тех, кого можно убедить нотациями. Ты признаёшь только деловые предложения. Что ж, у меня есть к тебе деловое предложение.
Стриженый в те далекие времена был еще довольно глуп и вместо того, чтобы спокойно сидеть и слушать незнакомца в очках, начал плакаться в том смысле, что его арестовали по ошибке, держат в камере в нарушение уголовно-процессуального кодекса, он хотел бы встретиться со своим адвокатом и позвонить домой, сказать мамочке, почему и где задерживается. Незнакомец выслушал этот детский лепет, зевнул, встал и покинул камеру. Не прошло и минуты, как его место заняли двое звероподобных охранников с дубинками. Эти деловых предложений не делали, сразу приступив к тому, что у них, видимо, получалось лучше всего. Когда через полчаса незнакомец в темных очках снова появился в камере, Стриженый заметно поумнел и готов был слушать его хоть сутки напролет.
— Ты недавно в этом бизнесе, — продолжил незнакомец столь неудачно прерванный монолог, — и на тебе ничего серьезного нет. Нас это устраивает. Мы предлагаем тебе свою защиту и долю в прибылях. За это ты будешь делать всё, что я тебе скажу.
Несмотря на острую боль в почках, Стриженый решился уточнить:
— Вы хотите, чтобы я стал осведомителем?
— Нет, — сказал незнакомец. — Осведомителей у нас хватает. Ты будешь заниматься валютными операциями. Но запомни, никто никогда не должен узнать, для кого ты менял.
— А если я откажусь?
— Если ты откажешься, то сядешь прочно и надолго. На зоне теперь нравы крутые. Слышал, как там с «чушками» поступают? А ты будешь «чушком» — гарантирую.
— Но ведь вы сами сказали, что на мне ничего серьезного нет! — плачущим голосом напомнил Стриженый.
— Был бы человек… — незнакомец в темных очках не закончил знаменитую фразу, принявшись вместо этого перечислять статьи и сроки, под которые подпадает студент Павел Стрижельчик. — Статья 156, нарушение правил торговли, один год. Статья 162, занятие запрещенными видами индивидуальной трудовой деятельности, два года. Статья 162, пункт 1, уклонение от подачи декларации о доходах, два года…
Стрижельчик затосковал. Его вербовали, вербовали нагло, и он ничего не мог с этим поделать.
— Я согласен, — выдавил он, сам удивляясь легкости, с какой пошел на сотрудничество с органами.
— И правильно, — одобрил незнакомец. — Распишись вот здесь и обговорим детали.
С непринужденностью дьявола, покупающего очередную душу в обмен на исполнение сокровенных желаний, он извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и предоставил Стриженому возможность ознакомиться с текстом договора, включающего в себя как права, так и обязанности будущего сексота [24]. Стриженый ознакомился, крякнул, но подписал.
— Как мне… называть вас? — спросил он, закончив с этой малоприятной процедурой.
— Называй меня Куратором, — отвечал незнакомец.
Сотрудничество с могущественным Куратором быстро принесло плоды. Через руки Стриженого потекли такие деньги, о которых он не мог раньше даже мечтать. Отработав на отмывании валюты чуть больше года, Стриженый переквалифицировался в прорабы финансовых пирамид. Следуя указаниям Куратора, которые тот отдавал на еженедельных тайных встречах, Стриженый действовал смело, напористо и ни разу не пожалел об этом. Скоро дружбы с ним — удачливым нуворишем — стали искать многие.
Попутно с возведением финансовых пирамид Куратор поручил ему «добычу драгоценных металлов», то есть скупку изделий из платины, золота и серебра, печатных золотосодержащих плат и самородков, поступающих по нелегальным каналам с приисков Сибири. «Старательская» стезя не привлекала Стриженого. Более того, она его пугала, Еще в бытность свою мелким фарцовщиком он знал, что черный рынок драгметаллов в Петербурге давно поделен, всё там схвачено, а новому человеку могут запросто голову отвернуть. Однако Куратор был уверен в успехе, и действительно, стоило Стриженому только начать, как всё завертелось само собой, и матерые «старатели» без разговоров расступились, пропуская к кормушке молодого и наглого новичка. Стриженый был приятно этому обстоятельству удивлен, получив еще одно подтверждение всемогущества Куратора.
Со временем Стриженый начал брить голову, располнел, обзавелся виллой в Крыму, роскошным автомобилем и собственной криминальной группировкой. Теперь ему не надо было все делать самому, на него работали другие, он вкусил силы и власти, и встречи с Куратором стали его тяготить. Однако первая же попытка пойти своим путем, избавиться от негласного контроля была подавлена с беспощадной жестокостью. Купленный им через подставных лиц ресторан в центре Петербурга подвергся нападению неизвестных. Серьезно пострадали персонал и охранники, а само заведение выгорело дотла. На новой встрече Куратор отчитал Стриженого, как мальчишку, и напомнил, что, помимо всего прочего, где-то лежит и ждет своего часа подписанный неким Павлом Стрижельчиком договор, и партнеры Стриженого по бизнесу вряд ли обрадуются, узнав, что он — секретный сотрудник КГБ. Покрывшись холодным потом, Стриженый поклялся никогда больше не утаивать инициативы и доходы от своего Куратора.
Вот и в этот теплый сентябрьский день он выехал в направлении Лебяжьева, чтобы предстать перед Куратором с очередным отчетом и передать очередную чековую книжку. На эти встречи он, разумеется, ездил один.
Куратор дожидался его в лесочке у дороги, изображая то ли грибника, то ли бомжа-автостопщика. Выслушав рапорт и приняв книжку, он сказал:
— Есть работа. Нужно разгрузить один самолет. Двадцать тонн. С последующей реализацией на черном рынке.
— Какой груз? — жадно поинтересовался Стриженый.
В нем заиграла кровь, эта работа ему уже заранее нравилась.
— Натовское шмотье, пищевые рационы.
— На этом много не заработаешь, — предупредил Стриженый.
Куратор не удостоил ответом.
— Где будем брать груз?
— Карелия. Слышал о такой местности?
— Моя доля?
— Десять процентов.
— Десять процентов?! — Стриженый совершенно искренне возмутился. — Это же грабеж среди бела дня! Да у меня на бензин больше уйдет!
Куратор оскорбительно засмеялся.
— А ты, Стрижельчик, ловчила, — сказал он таким тоном, словно никогда этого не знал, а вот теперь понял вдруг, с кем приходится иметь дело. — Хорошо, — продолжил он, посерьезнев. — Сколько тебе надо для полного счастья?
— Пятьдесят! — заявил Стриженый, быстро сведя в уме дебит с кредитом. — И ни цента меньше!
— Размечтался, — Куратор любил поторговаться. — Тебе же всё на блюдечке принесут. Пятнадцать процентов, и ни цента больше.
В итоге сошлись на двадцати двух процентах от суммы, которую Стриженый выручит, продав амуницию и пайки.
— И чтобы без сюрпризов, — предупредил Куратор, назвав время и место. — И своих придурков как следует проинструктируй.
— Все будет в лучшем виде, товарищ Куратор, — пообещал Стриженый. — Вы меня знаете…
(Будё, Северная Норвегия, сентябрь 1998 года)
Лейтенанту ВВС Герхарду Бьернсону не нравилось, когда им помыкают, словно мальчиком с бензоколонки. И ладно бы еще собственное начальство помыкало (на то оно и начальство, чтобы помыкать), а то ведь эти… Лейтенант задумался, как определить «этих», но не смог подобрать в норвежском языке эпитета, который вместил бы в себя и адекватно выразил гремучую смесь из ненависти и презрения, которые он испытывал по отношению к иностранному экипажу, прибывшему в Будё неделю назад.
Впервые он увидел четверку офицеров, одетых в форму турецких ВВС, за стойкой бара «Атлантик». Герхард зашел туда пропустить кружечку темного пива и перекинуться парой слов с хозяином заведения Нильсом. Поскольку он бывал здесь довольно часто, новички сразу привлекли его внимание. Они говорили на незнакомом гортанном языке, а когда переходили на английский, то демонстрировали ужасающий акцент и бедный словарный запас. Они походили на турок, но, конечно же, не были турками, — турецкие офицеры известны своей скромностью, а эти вели себя развязно, курили какую-то наркотическую дрянь, гоняли хозяина и требовали девочек. С ними был сопровождающий — унылый и незнакомый Бьернсону лейтенант, который поначалу пытался их увещевать, а потом махнул рукой и отошел за отдельный столик. Бьернсон подсел к нему со своей кружкой и спросил, подмигнув:
— Что это за парни?
— Союзнички! — ответствовал лейтенант с брезгливой миной. — Поведут транспорт на Восток. Быстрее бы.
— Турки?
— Нет, не турки
— А кто?
Лейтенант назвал страну, откуда были родом развязные пилоты, но название было столь труднопроизносимым, что Бьернсон его тут же забыл. Он только успел сообразить, что это где-то в России.
— Они — русские?!
— Да какие они русские, — лейтенант удивился непонятливости собеседника — Они мусульмане. Видишь, не пьют. А русские — православные и все время пьют.
— А-а, — высказался Герхард, так ничего и не поняв
В любом случае эти офицеры (русские они там или не русские) произвели на него отталкивающее впечатление, поэтому он не обрадовался, когда утром следующего дня выяснилось, что именно ему, Герхарду Бьернсону, как командиру подразделения технического обслуживания, предстоит загрузить, заправить и подготовить к вылету один из "Геркулесов [25]", находившихся в Буде и передаваемых этой шайке в ее полное распоряжение.
Наихудшие предчувствия Герхарда подтвердились. И на чужой авиационной базе пришельцы из загадочной России вели себя точно так же, как в баре благовоспитанного Нильса. Они во все совали свой нос, требовали к себе какого-то особенного отношения, ругались на смеси английского, русского и своего родного языков, откровенно напрашивались на драку. Терпение Бьернсона лопнуло, когда один из них обратился к нему с просьбой «сгонять в город за травой». Герхард пошел к своему непосредственному начальнику в лице майора Мунка и попросил освободить его от работы с этим конкретным экипажем. Майор Мунк затопал ногами, забрызгал Герхарда слюной с ног до головы и велел заниматься своими прямыми обязанностями и не совать нос куда не следует, потому что это не просто экипаж, это экипаж наших потенциальных союзников на Востоке, их не следует обижать, а, наоборот, следует любить и оберегать с той же нежностью, что и старенькую маму. Бьернсон в сердцах плюнул на пол, чем исчерпал весь свой запал.
К счастью, время потихоньку шло, грузовой отсек «Геркулеса» заполнялся, и скоро ненавистному экипажу предстояло отправиться в путь Заправочная команда закончила последние процедуры и сматывала шланги, красавец транспорт был готов к длительному перелету. Бьернсон суетился тут же, присматривая за подчиненными, и был настолько поглощен работой, что даже не понял сразу, почему и как он вдруг оказался на бетоне взлетно-посадочной полосы, уткнувшись в нее разбитым носом. Сначала он подумал было, что сам споткнулся, но потом тело подсказало — его с силой толкнули в спину. Помогая себе руками, он сел и увидел, что над ним стоят все четверо офицеров из вздорного экипажа и громко, заливисто хохочут. Бьернсон хотел вскочить и дать немедленно сдачи, но вовремя сдержал себя, потому как вспомнил график рейса расписан по минутам, малейшая задержка повлечет штрафы, а спишут все на него — на Герхарда Бьернсона.
Продолжая смеяться, ненавистный экипаж направился к «Геркулесу» Бьернсон встал и, утирая рукавом кровь, текущую из носа, смотрел, как эти четверо один за другим поднимаются по трапу и уходят из его жизни навсегда. Уходят такими же самодовольными, наглыми, какими пришли.
Он дождался, когда раскрутятся винты и транспорт, разогнавшись на полосе, оторвется наконец от земли. А потом лейтенант Бьернсон сказал такое, чего никогда нельзя говорить вслед взлетающему самолету.
— Чтоб тебя сбили! — прокричал он и погрозил небу кулаком.
Вполне возможно, что его желанию вскоре суждено будет сбыться…
Глава восьмая. ОПЕРАЦИЯ «ИСПАНЬОЛА».
— Когда последний раз «шило» закладывали?
— Позавчера, Федор Семенович, — ответил Громов, честно глядя военврачу в глаза.
— Побожись! — потребовал тот.
— Так я же безбожник, — со смехом напомнил Громов. — Чернокнижник.
— Знаем мы… — буркнул Федор Семенович, расписываясь в карте. — Летите, соколы.
Погодка тоже не подкачала. Направившихся к ангарам офицеров встретило приветливое и совсем еще неосеннее солнце. Громов заулыбался, щурясь, и Лукашевич отметил, что командир все-таки нервничает — перед обычными вылетами майор всегда был предельно серьезен и собран. Впрочем, и сам Лукашевич нервничал.
Натянув комбинезоны и надев летные шлемы, под веселые прибаутки техников пилоты влезли в кабины истребителей, отработали готовность номер один. Закончив с положенными перед взлетом процедурами, Громов запустил двигатель и вывел «МиГ» в начало взлетно-посадочной полосы.
— Седьмой, — обратился он по обычному каналу связи к командно-диспетчерскому пункту «ближнего привода». — Двести тридцать первый к взлету готов.
Времена «волнушек-боровиков» давно миновали, и позывные снова присваивались в зависимости от настроений дежурного по КДП. Так, позывной «двести тридцать первый» означал, что сейчас в небе Заполярья нет ни одного «МиГа-23» и истребитель Громова будет первым.
— Двести тридцать первый, взлет разрешаю! — отозвался дежурный и после паузы добавил: — Не заиграйтесь там, ребята.
Громов снова усмехнулся и увеличил обороты турбины. «МиГ» разогнался на километровой полосе и, набрав скорость в 90 метров в секунду, оторвался от земли. За истребителем Громова место в начале полосы заняла машина Лукашевича. Через минуту истребитель старшего лейтенанта (позывной — «двести тридцать второй») поднялся в небо, принимая на себя роль «ведомого».
Штурманом наведения сегодня был молодой капитан, недавно появившийся в авиаполку. Появился он не случайно, но об этом в воинской части 461-13 «бис» мало кто догадывался.
— Двести тридцать первый, двести тридцать второй, на связи база, — напомнил штурман о себе почти сразу после того, как истребители набрали высоту. — Как слышно меня?
— Слышу вас хорошо, база, — доложил Громов. — Какие будут распоряжения?
— К проведению плановых учений готовы?
— Готовы, база.
— "Испаньола [26]", — произнес штурман раздельно. — Повторяю: «Испаньола». Как поняли меня?
— Вас понял, — отвечал Громов. — «Испаньола». Лукашевич внутренне сжался. Слово «Инспаньола» было кодом для начала одноименной операции. Старший лейтенант вспомнил, как господин советник Маканин, закуривая очередную сигару, сообщил им об этом, а Стуколин сразу переспросил: «Почему ДИспаньола»?" — «А вы подумайте», — с непонятным смешком ответил тогда господин советник.
— Азимут — 180, — затараторил штурман. — Удаление — 450. Расчетное время выхода на условную цель — тридцать пять минут.
"Ясненько, — подумал Лукашевич. — Значит, пойдем на крейсерской [27]".
Он положил «МиГ» на крыло, разворачивая его по азимуту. Солнце теперь было по левую руку, светило ярко, но поляризованное стекло летного шлема не давало его лучам ослепить пилота. Делать было совершенно нечего. Громов, истребитель которого рассекал поднебесье в пятистах метрах впереди и в ста метрах выше, в переговоры с «ведомым» вступать не захотел. РЛС «Сапфир» (радиус действия — 85 километров) пока не отметила ни одной цели в пределах досягаемости. А потому старший лейтенант расслабился. Истребитель сам выйдет к точке рандеву, вмешательства пилота на этом участке полета не требовалось.
Лукашевич подумал, что вот сейчас где-то, под таким же ярким прозрачным небом, неторопливо идет по воздушному коридору тяжело груженный «Геркулес». До сих пор эту машину старший лейтенант видел только на картинках или в виде засветки на многофункциональном индикаторе, но очень хорошо ее себе представлял — тупоносая, с четырьмя турбовинтовыми двигателями под сравнительно узкими крыльями, с характерным срезом фюзеляжа в хвостовой части, там, где находится рампа (наклонная погрузочная платформа) — чем-то смахивающий на знаменитый В-17 [28], но в то же время совершенно на него непохожий.
Мысли Лукашевича изменили направление. Он вдруг вспомнил о том, как их — курсантов второго года обучения, только что вернувшихся с каникул — собрал в лекционном зале подполковник Захаров, особист училища, и довел до общего сведения информацию о произошедшем на днях «сбитии» «Боинга-747», принадлежащего южнокорейской авиакомпании KAL. Старший лейтенант вспомнил эту лекцию в таких подробностях, словно она была прочитана вчера: жирное, лоснящееся лицо подполковника, его жесты и слова.
«В ночь с 31 августа на 1 сентября со стороны Тихого океана ДБоинг» вошел в воздушное пространство над полуостровом Камчатка, — Захаров читал по бумажке, его слова громом звучали в притихшей аудитории, — затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над островом Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря. После того как все средства остановить нарушителя без применения оружия были исчерпаны, пилот перехватчика получил приказ сбить нарушителя. В 18 часов 26 минут по Гринвичу ДБоинг" был уничтожен".
Суконные, корявые фразы официального сообщения, оставляющего больше вопросов, чем дающего ответы, взбаламутили курсантскую среду. Ну как же! Событие мирового значения! Завидовали пилоту — отличился! Жаждали узнать подробности «сбития» — опыт боевых действий всегда интересен. Строили гипотезы и распространяли самые невероятные слухи.
Однако подробности стали известны много позже — после серии публикаций в «Известиях». Выяснилось, что пилота, сбившего «Боинг» авиакомпании KAL, звали Геннадий Осипович; что никакой награды он за это не получил; что мигалки и бортовые огни «Боинга» были включены; что предупредительные выстрелы истребителя экипаж «Боинга» видеть не мог, потому что в пушке не было зажигательных снарядов, а только бронебойный; что в результате меткого попадания ракет погибло 260 ни в чем не повинных пассажиров. В общем, подробности не вдохновляли В дальневосточном небе произошла трагедия, а то, что виновниками этой трагедии стали родные военно-вооруженные силы, подливало масла в огонь.
Бывшие курсанты, а ныне — летающие офицеры разошлись во мнениях, как оценивать давнишний инцидент Стуколин, например, отстаивал версию, согласно которой никаких пассажиров в «Боинге» не было, сам «Боинг» был переделан цэрэушниками в самолет разведки, и сбили его правильно, нельзя его было упускать. Громов, напротив, считал, что командованием дальневосточного округа был допущен ряд ошибок и что трагедии можно было избежать. С другой стороны, он признавал, что обстановка в регионе тем летом была сложная, янки выпендривались во всю, маневрировали у границы, лезли без повода на рожон. Поэтому поспешность командования округом в принятии решения по «сбитию» понятна, но оправдана ли?
«А ты не сбил бы?! — кричал Стуколин в пылу полемики. — Ты не сбил бы, если приказали бы?!»
«Сбил бы», — признавал Громов с глубокой печалью.
Лукашевич, как всегда, занимал нейтральную позицию «Сбить его следовало, — говорил он, — в любом случае. Но не нужно было потом изображать оскорбленную невинность. Сбили и сбили — что тут такого?»
— Итак, округ подготовлен, — говорил Маканин, пригубив в очередной раз глинтвейна. — Прохоров отчитался. Что у нас с полосой?
— Полосу восстанавливают, — заверил Фокин. — К началу сентября закончат.
— Смотрите там, — предупредил Зартайский. — Если транспорт навернется, всем будет очень плохо.
— Мы понимаем, товарищ полковник, — отозвался лейтенант. — Не навернется ваш транспорт. Тем более что этот тип неприхотлив, проверен в деле, длинных и гладких полос не требует.
— Да, кстати, — вдруг спохватился Зартайский, — а горючки-то ему до своего аэродрома хватит? С учетом незапланированной посадки?
— Должно хватить, — ответил Маканин. — Зоя на компьютере просчитала все возможные модели развития ситуации.
— А, ну если Зоя… Зое я доверяю…
— Как собираетесь реализовывать продукт? — поинтересовался Фокин.
— Есть на примете один бандит, — Маканин отхлебнул глинтвейна. — С ним сейчас работают.
— По плану он должен забирать груз? — уточнил Зартайский.
— Именно. Команда у него лихая — и груз заберут, и пилотов уговорят.
— Но ведь бандиты, — Зартайский засомневался. — Стоит им доверять такое дело?
— Им как раз стоит, — резковато заявил советник. — Они свой гешефт имеют и за него кому хочешь горло перегрызут. Да и тайны хранить умеют почище некоторых генералов.
Фокин в свою очередь выступил с поддержкой советника:
— Верное наблюдение. А уж как они наш Комитет ненавидят — это что-то!
— Ну, если вы так считаете…— быстро согласился полковник.
— Есть еще вопросы? — Маканин потянулся за сигарами.
— Дипломатия, — напомнил Фокин. — Мы еще не обсуждали реакцию дипломатов. И ответные меры в случае ноты.
— Ноты не будет, — успокоил Маканин. — Они не заинтересованы в том, чтобы этот вопрос обсуждался на открытом уровне. В любом другом случае им придется ответить на слишком много неудобных вопросов. И не только им.
— Однако оперативную разработку они начнут?
— Сомневаться не приходится. Они немедленно активируют свою резидентуру в Заполярье. И это нам на руку. Ведь мы будем знать, с какой стороны ждать нападения.
— Да, — кивнул Зартайский. — Если бы еще знать фамилию резидента…— добавил он мечтательно.
— Не беспокойся. Резидент сам к нам придет.
— Тогда всё, — сказал Фокин. — У меня нет больше вопросов.
— Ну что ж, — Зартайский тяжко вздохнул и поднялся из кресла. — Тогда до следующей встречи.
— А может быть, «пулю» распишем? — предложил Маканин. — Времени полно.
— А Владимир играет? — полковник с любопытством посмотрел на Фокина.
— Еще как, — дал положительную рекомендацию советник. — Особенно силен на «распасах». Фокин польщено улыбнулся.
(Санкт-Петербург, сентябрь 1998 года)
Стриженый начинал с низов — фарцовщиком. Территорию работы для него определили вышестоящие «товарищи», и Стриженый (тогда — студент Технологического института Павел Стрижельчик), уважая теневое законодательство, честно промышлял у гостиницы «Москва». Однако бороду сбрить можно, а вот куда мысли девать?! Навечно застыть в статусе мальчика на побегушках не входило в планы Стриженого, его тянуло к большему размаху и к большим деньгам.
Останавливало Стриженого только отсутствие покровителя, заинтересованного в возвышении рядового фарцовщика, а за собственную излишнюю инициативу могли и в Фонтанке притопить. Так что продолжал себе студент Стрижельчик околачивать иностранцев на площади с видом на Лавру и ждал у моря погоды, то бишь подходящего случая, когда можно будет и себя показать, и покровителем обзавестись.
В конце концов случай представился, и, что любопытно, заход был сделан оттуда, откуда Стриженый его меньше всего ожидал. Выглядело это следующим образом. Стриженый попался. Не рассчитал, приклеился не к тому, иностранец поднял вой, и Стриженого повели под белы рученьки в ближайшее отделение милиции. Стриженый, впрочем, был спокоен: не семьдесят пятый год на дворе, а вовсе даже восемьдесят седьмой — отделается предупреждением и штрафом в смешную сумму. Потому в отделении он вел себя нагловато и очень удивился, когда его почти с ходу отправили в КПЗ.
В камере предварительного заключения Стриженый провел сутки и начал беспокоиться. Охрана ни в какие переговоры не вступала, на просьбы пустить к телефону «менты поганые» отвечали дружным ржанием. Кроме того, к Стриженому никого не подсаживали, что было само по себе странно, учитывая извечную перегруженность сортировочных пунктов между свободой и зоной. На вторые сутки в камеру вошел некто одетый в цивильное, с большими темными очками на хрящеватом носу. Охранник принес табурет, некто уселся посреди камеры и, насмешливо глядя на слегка уже заросшего щетиной Стрижельчика, сказал:
— Я не стану читать тебе нотаций, Павел. Ты не из тех, кого можно убедить нотациями. Ты признаёшь только деловые предложения. Что ж, у меня есть к тебе деловое предложение.
Стриженый в те далекие времена был еще довольно глуп и вместо того, чтобы спокойно сидеть и слушать незнакомца в очках, начал плакаться в том смысле, что его арестовали по ошибке, держат в камере в нарушение уголовно-процессуального кодекса, он хотел бы встретиться со своим адвокатом и позвонить домой, сказать мамочке, почему и где задерживается. Незнакомец выслушал этот детский лепет, зевнул, встал и покинул камеру. Не прошло и минуты, как его место заняли двое звероподобных охранников с дубинками. Эти деловых предложений не делали, сразу приступив к тому, что у них, видимо, получалось лучше всего. Когда через полчаса незнакомец в темных очках снова появился в камере, Стриженый заметно поумнел и готов был слушать его хоть сутки напролет.
— Ты недавно в этом бизнесе, — продолжил незнакомец столь неудачно прерванный монолог, — и на тебе ничего серьезного нет. Нас это устраивает. Мы предлагаем тебе свою защиту и долю в прибылях. За это ты будешь делать всё, что я тебе скажу.
Несмотря на острую боль в почках, Стриженый решился уточнить:
— Вы хотите, чтобы я стал осведомителем?
— Нет, — сказал незнакомец. — Осведомителей у нас хватает. Ты будешь заниматься валютными операциями. Но запомни, никто никогда не должен узнать, для кого ты менял.
— А если я откажусь?
— Если ты откажешься, то сядешь прочно и надолго. На зоне теперь нравы крутые. Слышал, как там с «чушками» поступают? А ты будешь «чушком» — гарантирую.
— Но ведь вы сами сказали, что на мне ничего серьезного нет! — плачущим голосом напомнил Стриженый.
— Был бы человек… — незнакомец в темных очках не закончил знаменитую фразу, принявшись вместо этого перечислять статьи и сроки, под которые подпадает студент Павел Стрижельчик. — Статья 156, нарушение правил торговли, один год. Статья 162, занятие запрещенными видами индивидуальной трудовой деятельности, два года. Статья 162, пункт 1, уклонение от подачи декларации о доходах, два года…
Стрижельчик затосковал. Его вербовали, вербовали нагло, и он ничего не мог с этим поделать.
— Я согласен, — выдавил он, сам удивляясь легкости, с какой пошел на сотрудничество с органами.
— И правильно, — одобрил незнакомец. — Распишись вот здесь и обговорим детали.
С непринужденностью дьявола, покупающего очередную душу в обмен на исполнение сокровенных желаний, он извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и предоставил Стриженому возможность ознакомиться с текстом договора, включающего в себя как права, так и обязанности будущего сексота [24]. Стриженый ознакомился, крякнул, но подписал.
— Как мне… называть вас? — спросил он, закончив с этой малоприятной процедурой.
— Называй меня Куратором, — отвечал незнакомец.
Сотрудничество с могущественным Куратором быстро принесло плоды. Через руки Стриженого потекли такие деньги, о которых он не мог раньше даже мечтать. Отработав на отмывании валюты чуть больше года, Стриженый переквалифицировался в прорабы финансовых пирамид. Следуя указаниям Куратора, которые тот отдавал на еженедельных тайных встречах, Стриженый действовал смело, напористо и ни разу не пожалел об этом. Скоро дружбы с ним — удачливым нуворишем — стали искать многие.
Попутно с возведением финансовых пирамид Куратор поручил ему «добычу драгоценных металлов», то есть скупку изделий из платины, золота и серебра, печатных золотосодержащих плат и самородков, поступающих по нелегальным каналам с приисков Сибири. «Старательская» стезя не привлекала Стриженого. Более того, она его пугала, Еще в бытность свою мелким фарцовщиком он знал, что черный рынок драгметаллов в Петербурге давно поделен, всё там схвачено, а новому человеку могут запросто голову отвернуть. Однако Куратор был уверен в успехе, и действительно, стоило Стриженому только начать, как всё завертелось само собой, и матерые «старатели» без разговоров расступились, пропуская к кормушке молодого и наглого новичка. Стриженый был приятно этому обстоятельству удивлен, получив еще одно подтверждение всемогущества Куратора.
Со временем Стриженый начал брить голову, располнел, обзавелся виллой в Крыму, роскошным автомобилем и собственной криминальной группировкой. Теперь ему не надо было все делать самому, на него работали другие, он вкусил силы и власти, и встречи с Куратором стали его тяготить. Однако первая же попытка пойти своим путем, избавиться от негласного контроля была подавлена с беспощадной жестокостью. Купленный им через подставных лиц ресторан в центре Петербурга подвергся нападению неизвестных. Серьезно пострадали персонал и охранники, а само заведение выгорело дотла. На новой встрече Куратор отчитал Стриженого, как мальчишку, и напомнил, что, помимо всего прочего, где-то лежит и ждет своего часа подписанный неким Павлом Стрижельчиком договор, и партнеры Стриженого по бизнесу вряд ли обрадуются, узнав, что он — секретный сотрудник КГБ. Покрывшись холодным потом, Стриженый поклялся никогда больше не утаивать инициативы и доходы от своего Куратора.
Вот и в этот теплый сентябрьский день он выехал в направлении Лебяжьева, чтобы предстать перед Куратором с очередным отчетом и передать очередную чековую книжку. На эти встречи он, разумеется, ездил один.
Куратор дожидался его в лесочке у дороги, изображая то ли грибника, то ли бомжа-автостопщика. Выслушав рапорт и приняв книжку, он сказал:
— Есть работа. Нужно разгрузить один самолет. Двадцать тонн. С последующей реализацией на черном рынке.
— Какой груз? — жадно поинтересовался Стриженый.
В нем заиграла кровь, эта работа ему уже заранее нравилась.
— Натовское шмотье, пищевые рационы.
— На этом много не заработаешь, — предупредил Стриженый.
Куратор не удостоил ответом.
— Где будем брать груз?
— Карелия. Слышал о такой местности?
— Моя доля?
— Десять процентов.
— Десять процентов?! — Стриженый совершенно искренне возмутился. — Это же грабеж среди бела дня! Да у меня на бензин больше уйдет!
Куратор оскорбительно засмеялся.
— А ты, Стрижельчик, ловчила, — сказал он таким тоном, словно никогда этого не знал, а вот теперь понял вдруг, с кем приходится иметь дело. — Хорошо, — продолжил он, посерьезнев. — Сколько тебе надо для полного счастья?
— Пятьдесят! — заявил Стриженый, быстро сведя в уме дебит с кредитом. — И ни цента меньше!
— Размечтался, — Куратор любил поторговаться. — Тебе же всё на блюдечке принесут. Пятнадцать процентов, и ни цента больше.
В итоге сошлись на двадцати двух процентах от суммы, которую Стриженый выручит, продав амуницию и пайки.
— И чтобы без сюрпризов, — предупредил Куратор, назвав время и место. — И своих придурков как следует проинструктируй.
— Все будет в лучшем виде, товарищ Куратор, — пообещал Стриженый. — Вы меня знаете…
(Будё, Северная Норвегия, сентябрь 1998 года)
Лейтенанту ВВС Герхарду Бьернсону не нравилось, когда им помыкают, словно мальчиком с бензоколонки. И ладно бы еще собственное начальство помыкало (на то оно и начальство, чтобы помыкать), а то ведь эти… Лейтенант задумался, как определить «этих», но не смог подобрать в норвежском языке эпитета, который вместил бы в себя и адекватно выразил гремучую смесь из ненависти и презрения, которые он испытывал по отношению к иностранному экипажу, прибывшему в Будё неделю назад.
Впервые он увидел четверку офицеров, одетых в форму турецких ВВС, за стойкой бара «Атлантик». Герхард зашел туда пропустить кружечку темного пива и перекинуться парой слов с хозяином заведения Нильсом. Поскольку он бывал здесь довольно часто, новички сразу привлекли его внимание. Они говорили на незнакомом гортанном языке, а когда переходили на английский, то демонстрировали ужасающий акцент и бедный словарный запас. Они походили на турок, но, конечно же, не были турками, — турецкие офицеры известны своей скромностью, а эти вели себя развязно, курили какую-то наркотическую дрянь, гоняли хозяина и требовали девочек. С ними был сопровождающий — унылый и незнакомый Бьернсону лейтенант, который поначалу пытался их увещевать, а потом махнул рукой и отошел за отдельный столик. Бьернсон подсел к нему со своей кружкой и спросил, подмигнув:
— Что это за парни?
— Союзнички! — ответствовал лейтенант с брезгливой миной. — Поведут транспорт на Восток. Быстрее бы.
— Турки?
— Нет, не турки
— А кто?
Лейтенант назвал страну, откуда были родом развязные пилоты, но название было столь труднопроизносимым, что Бьернсон его тут же забыл. Он только успел сообразить, что это где-то в России.
— Они — русские?!
— Да какие они русские, — лейтенант удивился непонятливости собеседника — Они мусульмане. Видишь, не пьют. А русские — православные и все время пьют.
— А-а, — высказался Герхард, так ничего и не поняв
В любом случае эти офицеры (русские они там или не русские) произвели на него отталкивающее впечатление, поэтому он не обрадовался, когда утром следующего дня выяснилось, что именно ему, Герхарду Бьернсону, как командиру подразделения технического обслуживания, предстоит загрузить, заправить и подготовить к вылету один из "Геркулесов [25]", находившихся в Буде и передаваемых этой шайке в ее полное распоряжение.
Наихудшие предчувствия Герхарда подтвердились. И на чужой авиационной базе пришельцы из загадочной России вели себя точно так же, как в баре благовоспитанного Нильса. Они во все совали свой нос, требовали к себе какого-то особенного отношения, ругались на смеси английского, русского и своего родного языков, откровенно напрашивались на драку. Терпение Бьернсона лопнуло, когда один из них обратился к нему с просьбой «сгонять в город за травой». Герхард пошел к своему непосредственному начальнику в лице майора Мунка и попросил освободить его от работы с этим конкретным экипажем. Майор Мунк затопал ногами, забрызгал Герхарда слюной с ног до головы и велел заниматься своими прямыми обязанностями и не совать нос куда не следует, потому что это не просто экипаж, это экипаж наших потенциальных союзников на Востоке, их не следует обижать, а, наоборот, следует любить и оберегать с той же нежностью, что и старенькую маму. Бьернсон в сердцах плюнул на пол, чем исчерпал весь свой запал.
К счастью, время потихоньку шло, грузовой отсек «Геркулеса» заполнялся, и скоро ненавистному экипажу предстояло отправиться в путь Заправочная команда закончила последние процедуры и сматывала шланги, красавец транспорт был готов к длительному перелету. Бьернсон суетился тут же, присматривая за подчиненными, и был настолько поглощен работой, что даже не понял сразу, почему и как он вдруг оказался на бетоне взлетно-посадочной полосы, уткнувшись в нее разбитым носом. Сначала он подумал было, что сам споткнулся, но потом тело подсказало — его с силой толкнули в спину. Помогая себе руками, он сел и увидел, что над ним стоят все четверо офицеров из вздорного экипажа и громко, заливисто хохочут. Бьернсон хотел вскочить и дать немедленно сдачи, но вовремя сдержал себя, потому как вспомнил график рейса расписан по минутам, малейшая задержка повлечет штрафы, а спишут все на него — на Герхарда Бьернсона.
Продолжая смеяться, ненавистный экипаж направился к «Геркулесу» Бьернсон встал и, утирая рукавом кровь, текущую из носа, смотрел, как эти четверо один за другим поднимаются по трапу и уходят из его жизни навсегда. Уходят такими же самодовольными, наглыми, какими пришли.
Он дождался, когда раскрутятся винты и транспорт, разогнавшись на полосе, оторвется наконец от земли. А потом лейтенант Бьернсон сказал такое, чего никогда нельзя говорить вслед взлетающему самолету.
— Чтоб тебя сбили! — прокричал он и погрозил небу кулаком.
Вполне возможно, что его желанию вскоре суждено будет сбыться…
Глава восьмая. ОПЕРАЦИЯ «ИСПАНЬОЛА».
(Кольский полуостров, сентябрь 1998 года)
Медицинскую комиссию прошли без проблем. Федор Семенович — единственный и незаменимый военврач на всю часть 461-13 «бис» — спросил только:— Когда последний раз «шило» закладывали?
— Позавчера, Федор Семенович, — ответил Громов, честно глядя военврачу в глаза.
— Побожись! — потребовал тот.
— Так я же безбожник, — со смехом напомнил Громов. — Чернокнижник.
— Знаем мы… — буркнул Федор Семенович, расписываясь в карте. — Летите, соколы.
Погодка тоже не подкачала. Направившихся к ангарам офицеров встретило приветливое и совсем еще неосеннее солнце. Громов заулыбался, щурясь, и Лукашевич отметил, что командир все-таки нервничает — перед обычными вылетами майор всегда был предельно серьезен и собран. Впрочем, и сам Лукашевич нервничал.
Натянув комбинезоны и надев летные шлемы, под веселые прибаутки техников пилоты влезли в кабины истребителей, отработали готовность номер один. Закончив с положенными перед взлетом процедурами, Громов запустил двигатель и вывел «МиГ» в начало взлетно-посадочной полосы.
— Седьмой, — обратился он по обычному каналу связи к командно-диспетчерскому пункту «ближнего привода». — Двести тридцать первый к взлету готов.
Времена «волнушек-боровиков» давно миновали, и позывные снова присваивались в зависимости от настроений дежурного по КДП. Так, позывной «двести тридцать первый» означал, что сейчас в небе Заполярья нет ни одного «МиГа-23» и истребитель Громова будет первым.
— Двести тридцать первый, взлет разрешаю! — отозвался дежурный и после паузы добавил: — Не заиграйтесь там, ребята.
Громов снова усмехнулся и увеличил обороты турбины. «МиГ» разогнался на километровой полосе и, набрав скорость в 90 метров в секунду, оторвался от земли. За истребителем Громова место в начале полосы заняла машина Лукашевича. Через минуту истребитель старшего лейтенанта (позывной — «двести тридцать второй») поднялся в небо, принимая на себя роль «ведомого».
Штурманом наведения сегодня был молодой капитан, недавно появившийся в авиаполку. Появился он не случайно, но об этом в воинской части 461-13 «бис» мало кто догадывался.
— Двести тридцать первый, двести тридцать второй, на связи база, — напомнил штурман о себе почти сразу после того, как истребители набрали высоту. — Как слышно меня?
— Слышу вас хорошо, база, — доложил Громов. — Какие будут распоряжения?
— К проведению плановых учений готовы?
— Готовы, база.
— "Испаньола [26]", — произнес штурман раздельно. — Повторяю: «Испаньола». Как поняли меня?
— Вас понял, — отвечал Громов. — «Испаньола». Лукашевич внутренне сжался. Слово «Инспаньола» было кодом для начала одноименной операции. Старший лейтенант вспомнил, как господин советник Маканин, закуривая очередную сигару, сообщил им об этом, а Стуколин сразу переспросил: «Почему ДИспаньола»?" — «А вы подумайте», — с непонятным смешком ответил тогда господин советник.
— Азимут — 180, — затараторил штурман. — Удаление — 450. Расчетное время выхода на условную цель — тридцать пять минут.
"Ясненько, — подумал Лукашевич. — Значит, пойдем на крейсерской [27]".
Он положил «МиГ» на крыло, разворачивая его по азимуту. Солнце теперь было по левую руку, светило ярко, но поляризованное стекло летного шлема не давало его лучам ослепить пилота. Делать было совершенно нечего. Громов, истребитель которого рассекал поднебесье в пятистах метрах впереди и в ста метрах выше, в переговоры с «ведомым» вступать не захотел. РЛС «Сапфир» (радиус действия — 85 километров) пока не отметила ни одной цели в пределах досягаемости. А потому старший лейтенант расслабился. Истребитель сам выйдет к точке рандеву, вмешательства пилота на этом участке полета не требовалось.
Лукашевич подумал, что вот сейчас где-то, под таким же ярким прозрачным небом, неторопливо идет по воздушному коридору тяжело груженный «Геркулес». До сих пор эту машину старший лейтенант видел только на картинках или в виде засветки на многофункциональном индикаторе, но очень хорошо ее себе представлял — тупоносая, с четырьмя турбовинтовыми двигателями под сравнительно узкими крыльями, с характерным срезом фюзеляжа в хвостовой части, там, где находится рампа (наклонная погрузочная платформа) — чем-то смахивающий на знаменитый В-17 [28], но в то же время совершенно на него непохожий.
Мысли Лукашевича изменили направление. Он вдруг вспомнил о том, как их — курсантов второго года обучения, только что вернувшихся с каникул — собрал в лекционном зале подполковник Захаров, особист училища, и довел до общего сведения информацию о произошедшем на днях «сбитии» «Боинга-747», принадлежащего южнокорейской авиакомпании KAL. Старший лейтенант вспомнил эту лекцию в таких подробностях, словно она была прочитана вчера: жирное, лоснящееся лицо подполковника, его жесты и слова.
«В ночь с 31 августа на 1 сентября со стороны Тихого океана ДБоинг» вошел в воздушное пространство над полуостровом Камчатка, — Захаров читал по бумажке, его слова громом звучали в притихшей аудитории, — затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над островом Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря. После того как все средства остановить нарушителя без применения оружия были исчерпаны, пилот перехватчика получил приказ сбить нарушителя. В 18 часов 26 минут по Гринвичу ДБоинг" был уничтожен".
Суконные, корявые фразы официального сообщения, оставляющего больше вопросов, чем дающего ответы, взбаламутили курсантскую среду. Ну как же! Событие мирового значения! Завидовали пилоту — отличился! Жаждали узнать подробности «сбития» — опыт боевых действий всегда интересен. Строили гипотезы и распространяли самые невероятные слухи.
Однако подробности стали известны много позже — после серии публикаций в «Известиях». Выяснилось, что пилота, сбившего «Боинг» авиакомпании KAL, звали Геннадий Осипович; что никакой награды он за это не получил; что мигалки и бортовые огни «Боинга» были включены; что предупредительные выстрелы истребителя экипаж «Боинга» видеть не мог, потому что в пушке не было зажигательных снарядов, а только бронебойный; что в результате меткого попадания ракет погибло 260 ни в чем не повинных пассажиров. В общем, подробности не вдохновляли В дальневосточном небе произошла трагедия, а то, что виновниками этой трагедии стали родные военно-вооруженные силы, подливало масла в огонь.
Бывшие курсанты, а ныне — летающие офицеры разошлись во мнениях, как оценивать давнишний инцидент Стуколин, например, отстаивал версию, согласно которой никаких пассажиров в «Боинге» не было, сам «Боинг» был переделан цэрэушниками в самолет разведки, и сбили его правильно, нельзя его было упускать. Громов, напротив, считал, что командованием дальневосточного округа был допущен ряд ошибок и что трагедии можно было избежать. С другой стороны, он признавал, что обстановка в регионе тем летом была сложная, янки выпендривались во всю, маневрировали у границы, лезли без повода на рожон. Поэтому поспешность командования округом в принятии решения по «сбитию» понятна, но оправдана ли?
«А ты не сбил бы?! — кричал Стуколин в пылу полемики. — Ты не сбил бы, если приказали бы?!»
«Сбил бы», — признавал Громов с глубокой печалью.
Лукашевич, как всегда, занимал нейтральную позицию «Сбить его следовало, — говорил он, — в любом случае. Но не нужно было потом изображать оскорбленную невинность. Сбили и сбили — что тут такого?»