Пик Мервин. Титус Гроун (Горменгаст - 1)

   Впрочем, реальная жизнь постоянно опрокидывает самые блистательные расчеты. Кто знает, что на уме у Свелтера? Не говоря уже о том, что за оставшееся время может произойти что угодно, нельзя исключать даже самое невероятное. Сам Флей предпочел бы нанести смертельный удар врагу не у двери в спальню герцога, а где-нибудь подальше. Например, в саду. Или в колоннаде. Или...
   Услышав неприлично громкий звук, камердинер разом оборвал размышления. Фуксия, делая страшное лицо, привалилась грудью к краю стола. Доктор потянулся за стаканом с водой. Юному же Титусу похоже надоело спать, и он принялся отчаянно кричать и барахтаться в своих пеленках. В самом деле, церемония что-то затягивалась...
   Размышления о житье-бытье не отвлекали Стирпайка от контроля над происходящим. Слух действовал независимо от памяти, любой шум анализировался и доходил до рассудка юноши с тем или иным пояснением, так что Стирпайк отлично представлял себе, что происходит за столом. Присутствующие то и дело ерзали на своих местах, что явно указывало на их усталость. Только госпожа Гертруда сидела смирно. Впрочем, она была не в счет - юноша давно понял, что эта женщина - не от мира сего. Тем более что вялость герцогини с лихвой компенсировалась активностью дочери - Фуксии явно не сиделось на месте. Она подгибала одну ногу под себя и качала другой, свисавшей. Стирпайк отлично понимал девочку - сидеть за одном столом с такими скучными людьми - занятие не из приятных. Лорд Сепулкрейв сидел в общем спокойно, только изредка начинал беспокойно сучить ногами - возможно, считал, что царапает когтями черепицу Кремневой башни. Кора и Кларисса тоже иногда болтали ногами - те, скорее всего, мечтали об обещанных золотых тронах и всем, что к ним прилагается. Альфред Прунскваллер постукивал носками лакированных штиблет об пол, словно отсчитывал секунды. Доктору явно не терпелось вырваться из нудной трапезной комнаты в свое уютное жилище. Зато его сестра сидела терпеливо. Все пытается играть роль леди, подумал Стирпайк равнодушно.
   Чуть в стороне неслышно ступают по полу чьи-то суетливые шаги. Вначале Стирпайк не мог понять, что это за человек. И только после характерного стука посуды и бесконечных восклицаний типа "прошу" и "оцените мое искусство" он понял, что это Свелтер. И этот здесь. Как собака вертится возле хозяев...
   Вдали виднеются длинные ступни в стоптанных башмаках. Ага, Флей, тут ошибка исключена. Ишь, ноги подрагивают. Боится, и поделом ему.
   ...Барквентин-то разоряется, стрекочет и стрекочет. Хоть бы подавился куском мяса или голос у него сел... Стирпайк с облегчением вздохнул, услышав плач Титуса. Этот их ритуал - совсем мерзкое дело, коли даже несмышленыш Титус разревелся. К тому же хоть на несколько минут будет заглушен голос Барквентина.
   Впрочем, архивариус и сам устал держать в руках толстенные инкунабулы, где до малейших деталей были расписаны все обряды дома Гроунов на целый год. Воспользовавшись плачем виновника торжества, старик украдкой перелистнул оставшиеся страницы - к его радости, их было всего две. Как только Титус успокоился, новый секретарь лорда Сепулкрейва скороговоркой пробубнил оставшиеся пожелания и отложил фолиант в сторону. Облегченно плюхнувшись в кресло, старик плеснул себе вина - от долгого чтения у него пересохло в горле.
   Всему рано или поздно приходит конец - официальная часть ритуала была закончена, а уж сидеть далее за столом или отправляться по своим делам - это личное дело каждого из гостей. Фуксия тут же заявила нарочито слабым голосом, что от духоты у нее ужасно кружится голова, и что она должна подышать немного свежим воздухом. Доктор тут же изъявил желание сопровождать юную герцогиню на улицу - на случай, если она лишится чувств по дороге. Перед уходом Прунскваллер не забыл наказать Флею отвести лорда Сепулкрейва в спальню - "как только все закончится". Даже леди Гертруда решила воспользоваться необычным поводом - приняв из рук удивленной няньки ребенка, она принялась расхаживать с ним взад-вперед, тем не менее постепенно приближаясь к выходу, и приговаривать:
   - Будь здоров, расти большой, все прошло, все... Не плачь, не плачь, вырастишь большой, покажу тебе птичек...
   Похоже, ребенок так и не внял утешениям матери, потому что начал плакать даже сильнее. Впрочем, герцогиню это не слишком волновало - приблизившись к двери, она обернулась к няньке и прошептала:
   - Быстрее забери мальчишку.
   Разумеется, старая нянька ожидала от нее подобного маневра, потому даже не выразила удивления и бережно приняла в объятия младенца. Гертруда тут же вышла. Флей, бросив на Свелтера уничтожающий взгляд, взял под руку лорда Сепулкрейва и бережно повел его к выходу. Свелтер тут же смекнул, что его миссия исчерпана - господа ушли, блюда поданы в должном порядке. Гости почти ничего не съели, и теперь за столом жадно насыщался Барквентин - сегодняшнее красноречие разожгло в нем поистине волчий аппетит. Свелтер ничего не имел против Барквентина, к тому же секретарь то и дело благодарно смотрел в сторону шеф-повара. Конечно, благодарил его за вкусные яства, подумал Свелтер гордо. Дружелюбно подмигнув Барквентину и пожелав ему приятного аппетита, шеф-повар отправился восвояси.
   Барквентин был голоден, к тому же в отсутствие господ можно было не обременять себя хорошими манерами, что старик и делал. Обглоданные кости летели прямо на богато расшитую скатерть, Барквентин звучно чавкал и чмокал, наливая себе всевозможные напитки. Он совершенно не замечал Кору и Клариссу, которые по-прежнему сидели на своих местах. Аристократки не мигая наблюдали за гастрономическим вандализмом Барквентина.
   День начал склоняться к вечеру, и трапезная зала, без того мрачноватая, стала вообще сумеречной. Свечи догорали, а иные и вовсе погасли. Пламя еще горевших свечей играло на тяжелых столовых приборах с фальшивыми гербами Гроунов...
   Наконец насытился и Барквентин. Кряхтя, он с сожалением посмотрел на так и не попробованные блюда, стоявшие в середине и на другом конце стола. Впрочем, что-то нужно было оставить и поварятам.
   Стирпайк тоже не терял времени даром - когда приглашенные гурьбой устремились к выходу, он воспользовался минутной суетой и умудрился проскользнуть в коридор в общей массе. Теперь же, выждав некоторое время, он потянул ручку двери на себя и с невинным видом вошел в трапезную, вопрошая при этом, что здесь происходит.
   И тут произошло неожиданное - погасли еще две свечи, где-то в середине стола раздался странный скрип, звон разбивающейся посуды и ругательства Барквентина.
   - В чем дело? - спросил Стирпайк твердо, поскольку теперь у него были все основания интересоваться странными звуками. Словно в аккомпанемент его вопросу послышался визг близнецов.
   - Свет, свет зажги, скотина, - закричал Барквентин. - Ты слышал, что тебе говорят, остолоп? Принеси свечей! Вон там в углу стоит ящик.
   Однако грубый тон и оскорбления Барквентина ничуть не смутили юношу после нескольких часов скуки под столом он готов был заниматься чем угодно, потому-то моментально откликнулся:
   - Сию минуту, сударь. Сейчас я все устрою. Секунду.
   Отыскать свечи и зажечь их было действительно секундным делом. Оказалось, что Барквентин переусердствовал с крепкими напитками, к тому же в темноте он налетел на стул. Но старику еще повезло - разбился только один стеклянный кувшин, остальная упавшая посуда была, по счастью, серебряная. Сообразив, что он выставляет себя с самого начала не в самом выгодном свете перед окружающими, новый секретарь герцога пробормотал неуклюжие извинения и опрометью вылетел в коридор, проклиная свое легкомыслие. Впрочем, Стирпайк почти сразу забыл о нем и устремился к близнецам, только сейчас медленно поднимавшихся со своих мест.
   - Ах, ах, кого я вижу, - затараторил он, беря аристократок под локти, - в самом деле, приятная неожиданность. А я уж начал было волноваться - смотрю, народ валом валит с завтрака, хотя завтрак длился чуть не весь день... Слыханное ли дело, так утомлять утонченные натуры. Думаю, вам не помешало бы выпить по чашечке крепкого кофе, а? Идемте, идемте из этой мрачной комнаты. Какая же это комната - тюрьма прямо...
   Обе герцогини с благодарностью посмотрели на Стирпайка - он, как всегда, подоспел в самый раз. Церемония на самом деле оказалась скучной, коли даже Кора и Кларисса устали на ней присутствовать...
   ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ
   Остаток дня прошел без особых волнений - погода наконец смилостивилась и разогнала тучи, так что яркое солнце радовало людей около часа. Обитатели Горменгаста сполна воспользовались капризом природы и вволю нагулялись. Пентекост то и дело покрикивал на подчиненных ему младших садовников, возившихся на клумбах. По случаю дня рождения наследника - год как-никак немалый срок - было срезано известное количество цветов, из которых Пентекост составил два десятка букетов. Букеты действительно были прекрасны - в этом были единодушны все. Пентекост отдал букеты старшей горничной с наказом расставить их в самых видных местах, что было ему искренне обещано.
   ...Барквентин лежал на грязном матрасе в своей комнате с низким потолком. Вдруг послышалось шипение, после чего старые часы натужно пробили восемь раз. Барквентин принялся загибать пальцы, оценивая свое сегодняшнее поведение. По всему выходило, что он отлично справился с возложенными обязанностями. Так старался, что смертельно устал. Жаль только, что лорд Сепулкрейв был не в состоянии оценить его труды. Впрочем, это простительно. Подумав, Барквентин оценил свою деятельность на одиннадцать баллов по десятибалльной шкале. Все хорошо... На потолке, прямо над головой новоиспеченного архивариуса, хлопотал паук, поправляя свою паутину. Барквентин терпеть не мог насекомых, но пауков старался не обижать - животина полезная, опять же мух ловит, да и не докучает, висит себе под потолком... И пусть висит...
   Фуксия, конечно, сразу пришла в себя, едва выйдя за порог трапезной. Впрочем, как ни уверяла она няньку, что с нею абсолютно все в порядке, нянька заставила-таки воспитанницу выпить кружку горячего молока с успокоительным. Нянька по-прежнему ни на шаг не отходила от Титуса. Доктор Прунскваллер подолгу находился теперь в комнате лорда Сепулкрейва - он боялся, что успокоительные, которые он в изобилии впрыскивал герцогу, могут дать какие-нибудь осложнения. Ведь известно - человек самая хитроумная машина, за которой нужен самый изощренный уход.
   Казалось, что весь Горменгаст затаился в ожидании чего-то. Вопреки здравому смыслу, когда всеобщее напряжение после проведения дня рождения наследника должно было бы неуклонно спадать, оно, наоборот, возрастало. У обитателей замка складывалось ощущение, что начинается нечто такое, что оставит неизгладимый след в жизни всех без исключения. Особенно тяжело переносили напряжение Свелтер и Флей - оба были буквально на грани срыва. Фуксия боялась за отца - каждую ночь она просыпалась и глядела в страхе на потолок. Ей казалось, что отец вот-вот должен окончательно свихнуться, а тогда... Девочке было просто страшно представить себе, что за "тогда" ожидает ее. Отец был для нее олицетворением прежнего образа жизни, который она по молодости лет ненавидела, но теперь стала ценить все больше. Фуксия пока не понимала, что взрослеет. Госпожа Гертруда без конца докучала доктору, задавая каждый час один и тот же вопрос:
   - Ну как?
   Что мог ответить доктор? Медицина никогда еще не претендовала на всемогущество, но разве объяснишь это взбалмошным бабам? Прунскваллер расточал улыбки и заверял герцогиню, что делает все, что только в его силах, а в душе ругал настырную даму самыми последними словами. Больше всего эскулапа раздражала ее манера поведения - она задавала вопросы о здоровье мужа откровенно безразличным тоном. Уж молчала бы, тут лицемерное приличие ни к чему, думал доктор с ожесточением, приготовляя очередную порцию успокоительного для пациента. Иногда Прунскваллера одолевала шальная мысль почему, собственно судьбе было угодно поразить лорда Гроуна? Тот вел вполне благопристойный образ жизни, к людям относился хорошо и никогда их не унижал. В отличие, кстати, от его супруги. Уж лучше бы она... И тут же Альфред Прунскваллер отгонял ужасную мысль - как известно, не желай другому того, чего не желаешь себе. И все-таки - как бывает иногда несправедлива судьба.
   Даже Кора и Кларисса, не проявлявшие интереса к жизни Горменгаста, и те почувствовали неуловимую тревогу, которая словно витала в воздухе. Разумеется, близнецы восприняли это как чьи-то попытки сжить их со света и вообще замкнулись в четырех стенах. Ирма Прунскваллер, растянувшись в горячей ванне, делала бесконечные мрачные предположения. Что случилось? Несомненно, Горменгасту грозит беда, и все это чувствуют. Только вот что было предвестником этой беды, что было источником мрачных ожиданий, что?
   Словом, каждый воспринимал тревогу по-своему, но в одном обитатели замка были едины - жизнь вдруг резко изменилась, и изменилась к худшему. При встрече люди сдержанно приветствовали друг друга и тут же опускали глаза в пол - никто не хотел начинать разговоров на отвлеченные темы, потому что понимал - других тревожит то же, что не дает покоя и ему. А обсуждать свои страхи - только усиливать их.
   Так, в страхах и напряженном ожидании, кончился день рождения Титуса и наступил вечер. Горменгаст превратился в мрачную громаду, позади которой высилась другая громада - гора.
   Кто-то из обитателей Горменгаста задумался - испытывают ли жители предместья эту же необъяснимую тревогу? Проверить это было почти невозможно, поскольку любой придворный, даже самый что ни на есть последний, считал ниже своего достоинства якшаться с "грязными дровосеками". Во всяком случае, с высоты замка предместье казалось таким же, каким было всегда - хмурым и скучным. А что насчет тревог, так они никогда не покидали квартала резчиков по дереву. Именно туда и въезжала сейчас на лошади закутанная в темное женщина.
   Если бы кто встретился наезднице по дороге, наверняка ужаснулся бы, взглянув на ее лицо. Это лицо выражало такую отчаянную безысходность, отчужденность от окружающего мира, что его смело можно было бы именовать лицом смерти. Иногда лошадь замедляла шаг и останавливалась, и женщина шептала несколько слов и слегка проводила ладонью по шелковистой шкуре животного. Лошадь снова двигалась вперед - чтобы остановиться через несколько десятков шагов.
   Но оставалось уже немного - у околицы предместья женщина спешилась и сказала лошади:
   - Тебе пора назад. Вернешься к хозяину. Заодно он будет знать, что я благополучно добралась до места. Иди же.
   Но лошадь почему-то не тронулась с места. Подумав, женщина звучно хлопнула в ладоши возле морды животного. Лошадь испуганно отшатнулась, а потом, повернувшись, мелким шагом затрусила обратно. Женщина наблюдала, как она удаляется, все дальше и дальше, пока совсем не скрылась в темноте.
   Проводив лошадь, Кида повернулась к домам и вдруг услышала голоса. Так и есть - собралась толпа, ее заметили, в ее сторону даже тычут пальцами.
   На мгновение происходящее показалось женщине нереальным. Не сон ли это? Услужливая память подсказала, что она уже на месте - во всяком случае, если это был сон, то очень яркий, сумевший вобрать в себя каждую деталь. И эта толпа...
   Хотя рано или поздно это все равно должно было случиться. Не вечером, так днем, ночью - какая разница. В душе Кида не испытывала ни страха, ни отчаяния, хотя наверняка знала, что встретят ее неласково. Пусть делают, что хотят. Страшнее того, что было, уже не случится.
   Кида подняла руку и, словно во сне, поправила выбивавшийся из-под темного покрывала локон. "Я должна выносить ребенка, - сказала Кида себе самой, и собственный голос показался ей далеким и чужим, - и только тогда могу спокойно сказать, что все действительно закончилось. Родится ребенок, и я стану свободна. Свободна от него. И он будет свободен от меня. Я могу со спокойной совестью заснуть. Заснуть навечно".
   Нахмурившись, Кида решительно зашагала в сторону предместья. Справа мрачной тенью высился Горменгаст, в котором жил выкормленный ею Титус. Скоро она даст жизнь другому маленькому человечку, чтобы потом точно знать - жила она не зря.
   ПОДГОТОВКА К ВЫСТУПЛЕНИЮ
   Двенадцать месяцев пролетели незаметно. Титусу пошел второй год. Поговаривают, что именно в этом месяце в сознании ребенка закладывается заряд агрессивности, если эта агрессивность процветает вокруг ребенка. В случае с Титусом это не так чтобы сильно, но проявлялось.
   Конечно, Титус Гроун не сможет вспомнить этих дней, когда станет взрослым человеком. Да и кто может с определенностью вспомнить, что повлияло в детстве на формирование его личности?
   А пока юный герцог делал отчаянные попытки научиться ходить. Цепляясь за стены и мебель, мальчишка падал, но снова поднимался и шевелил непослушными ножками.
   Нянька наблюдала за попытками питомца и радовалась - мальчик спокойный, падает, но не плачет. Волновало няньку только то, что Титус почти не улыбался.
   По коридорам Горменгаста теперь часто разносился дробный стук клюки Барквентина - сын Саурдаста старался поспеть всюду, к неудовольствию многих обитателей замка. Новому архивариусу до всего было дело, он поучал всех, кого не лень, отчего многие затаили против него неприязнь.
   Впрочем, что бы там ни говорили, а со своими новыми обязанностями старик справлялся отлично. Лето выдалось жаркое, и Барквентин, роясь в старинных книгах, узнал, что и зима будет суровой, а потому нужно запасаться дровами. Об этом он не преминул сообщить главному истопнику, который отвечал и за заготовку дров. Тот, рассердившись на вездесущего секретаря, пообещал отправить в печь его костыль.
   А жизнь между тем шла своим чередом. Отцвели сады, наливались соком на ветках плоды.
   На речке копошились в вонючем песке насекомые, прохлаждались птицы, прилетевшие сюда на водопой или в поисках съестного.
   Разлегшиеся в зеленой ряске лягушки иногда принимались квакать, переговариваясь между собой о лягушачьем житье-бытье. Там, где река была поглубже, в зарослях камыша бродили цапли, высматривая поживу. Звучно крякали утки, завидев в небе какого-нибудь хищника.
   Шумели дожди, палило солнце - одним словом, лето.
   Со времени занудного завтрака минуло четыре дня. Герцогиня, собирая в горсть рассыпанный по столу птичий корм, вдруг подумала, что ее сын родился в этой самой комнате. И было это ровно год и четыре дня назад. Леди Гертруда поймала себя на мысли, что стала много философствовать. Такое открытие было для нее неожиданным. В самом деле, она задумалась о смысле жизни, о своих отношениях с окружающим миром, даже о круговороте природных циклов - чего с нею отродясь не случалось.
   Вот и сейчас женщина, облокотившись на подоконник, созерцала слонявшегося по двору Стирпайка. Жизнь - сложная штука, думала герцогиня, безучастно разглядывая долговязую фигуру бывшего поваренка. Муж сходит с ума. И она никогда не любила его. И сейчас не любит. Сердце госпожи Гертруды искренне распахивалось только навстречу кошкам и птицам. Любовь к мужу подменялась в душе этой женщины почтительностью перед его благородным происхождением и чувства долга по отношению к роду Гроунов, частью которого она стала.
   Герцогиня все-таки добилась своего - Флей был изгнан из замка. И теперь, глядя в окно, женщина вдруг подумала, что невзначай выбросила из жизни еще одну частичку прошлого Горменгаста. Разумеется, Флей заслужил такое наказание. Она и сейчас поступила бы точно так же. Но в глубине души шевелилась жалость не к Флею, а к нарушенному укладу жизни.
   Впрочем, о многом госпожа Гертруда просто не подозревала. Да, Флей был изгнан из Горменгаста сразу после окончания церемонии в честь Титуса. Старик давно знал, что это может произойти в любой момент, и потому заранее подготовил себе надежное убежище по ту сторону стены замка. И теперь, выждав четыре дня, бывший камердинер вернулся в Горменгаст под прикрытием темноты.
   Флей лучше всех знал все входы и выходы, даже те, что не были обозначены на недавно потерянных картах. И теперь, то и дело воровато озираясь по сторонам, Флей двигался к намеченной цели. Впрочем, можно было и не оглядываться - все равно ни одна живая душа не обнаружила бы его здесь.
   Прячась все эти дни в лесу, старик испытывал в душе странную пустоту. Он не хотел мириться с мыслью, что больше не является частью Горменгаста, но в то же время сознавал, что в замок не вернется. Пустота переросла в саднящую боль, но теперь все было в порядке - шок потери прошел, и Флей желал только одного достигнуть поставленной цели.
   Первый этап прошел гладко - бывший камердинер лорда Сепулкрейва проник в Горменгаст через гигантскую трещину в западной стене. Время осады аристократических замков давно прошло, стены теперь служили просто декорацией, так что о ремонте оборонительных сооружений никто не заботился. К тому же трещина была густо оплетена вьющимися растениями, а с обеих сторон стены росли деревья, уцепившиеся корнями за каменную кладку. Флей не зря рассчитывал, что тут его трудно обнаружить даже при желании. И кому он, собственно, теперь нужен?
   Никогда нельзя загонять в угол живое существо, столь же неосмотрительно лишать человека самой большой жизненной привязанности. Именно это и произошло с несчастным Флеем. Старик и сам не ожидал от себя тех метаморфоз, что произошли с ним за последние четверо суток. В его характере появилась невиданная прежде решительность. Флей дал себе слово - не считаться ни с чем в достижении поставленной цели. В очередной раз убедившись, что вокруг нет ни одной живой души, бывший камердинер сильнее стиснул пальцы и ощутил ребристую рукоять меча, который он предусмотрительно захватил при уходе в лес. Пожалуй, стоит выждать часа три. Неприятно, конечно, но зато так будет надежнее. Все равно отсюда не больше десяти минут ходьбы. В густых зарослях боярышника скрываются замшелые каменные ступени. Этому подземному ходу никак не меньше трехсот лет. Оттуда можно легко попасть в центральную галерею, которая, как знал Флей, в конце раздваивается - первый отросток ведет в винные погреба, второй - в подземные этажи кухни. Неожиданно для себя старик снова погрузился в воспоминания. Он излазил эти места вдоль и поперек в дни юности, когда в человеке так много энергии, что ее некуда девать, и кажется, что так будет вечно. Нет, не вечно, вздохнул он, потирая ноющее колено. Нет ничего вечного под луной...
   Впрочем, юность Флея была трудной и однообразной. Возможно, именно поэтому картины минувшего проходили перед его мысленным взором в черно-белых тонах. Сколько было страхов, трудностей и тревог. Вспомнился и тот счастливый день, когда он неожиданно был вызван в господские покои и поставлен в известность, что назначается личным камердинером юного лорда Сепулкрейва. Его служба ни разу не вызывала нареканий у господ - он служил не за страх, а за совесть. Впрочем, все это прошло. А прошлого не вернешь. Яростно мотнув головой, старик изгнал из головы назойливые воспоминания. Только надолго ли?
   Флей не помнил, как долго просидел на отколовшемся от стены куске кладки. Вскоре подул ветер. Впрочем, пока все благоприятствовало осуществлению замыслов Флея - и ветер был южным, теплым, и быстро разогнал тучи. На землю тут же хлынул лунный свет. Старик возрадовался - теперь ему не придется продираться через заросли на ощупь. Он сэкономит время и силы. Особенно хорошо, если небо останется чистым, когда он войдет в кусты боярышника - там легко можно лишиться глаза... С другой стороны, его запросто мог заметить какой-нибудь любитель ночных прогулок. Впрочем, у него же при себе меч. Случись что... Он и так достаточно настрадался.
   Положив меч рядом, Флей достал из котомки завернутую в чистую тряпицу провизию - он всегда был запасливым человеком. Это были еще "остатки былой роскоши" - захваченная при уходе еда. Правда, за четверо суток хлеб успел порядком зачерстветь, сыр - покрыться глубокими трещинами. Но это были уже мелочи. В лесу бывший камердинер набрал достаточное количество ежевики, так что голодная смерть ему не грозила. По крайней мере сегодня. Покончив с едой, старик вытер руки о камень - нужно накопить силы, чтобы воплотить в жизнь задуманное.
   Наконец Флей почувствовал, что ждать больше не имеет смысла. Он сделал шаг, другой, а потом остановился, прислушиваясь. Кто знает, как настроена судьба по отношению к нему сегодня. Какая-нибудь глупая оплошность может испортить все дело. Потому нужно действовать наверняка. Убедившись, что все в порядке, он позволил себе еще три шага. Но тут же ему показалось, что впереди раздался странный звук. Флей в ужасе замер. Но все по-прежнему было тихо, и старик принялся лихорадочно соображать, показалось ему или нет. Если нет, то тогда что там могло быть? Звук был слабым, так что если он действительно раздался, то его источник должен находиться на почтительном расстоянии отсюда, а значит, беспокоиться особо нечего. Мало ли что там может быть. Известно, что ночью даже случайный хруст упавшей с дерева веточки слышно едва не за милю. У страха, как говорится, глаза велики...