Страница:
Речь его была встречена аплодисментами и возгласами одобрения.
– Он – белый! – закричал Ричард. – Посмотри, Тереза! Я думаю… нет, нет, хотя очень похож. Интересно, кто он?
Выступавший поднял руку, прося тишины.
– Мы хотим двадцатипроцентного повышения. Это наши требования на данный момент. Вы прекращаете работу и не отступитесь от своего, пока не добьетесь того, на что имеете право. Все очень просто.
Он спрыгнул с платформы и был увлечен толпой. Все закружилось вокруг в водовороте людского потока, шумном многоголосии.
Ричард дал задний ход. Увидев проходящего мимо мужчину в рабочей одежде, он спросил:
– Кто выступал? Как его зовут?
С минуту мужчина оценивающе смотрел на Ричарда, облаченного в полотняный пиджак, и Терезу, одетую в летнее платье лилового цвета. Зачем вам это нужно? – спрашивали его глаза. Затем он ответил.
– Он работает в газете «Рупор». Он знает, что говорит. А зовут его Курсон. Патрик Курсон.
Для юного Билла все началось за ужином. Патрик был взволнован:
– Мне не нравится то, что происходит. Когда я ехал домой после выступления, я проезжал мимо двух полицейских участков. Кто-то разгромил их. Создается впечатление, что сложившуюся ситуацию хотят использовать преступные элементы.
Дезире сменила тему разговора, как всегда, в самый интересный момент. Эта ее привычка просто выводила Билла из себя. Вечно она норовит ускользнуть от любой неприятной, отвратительной, по ее представлению, темы. Страх безобразен, бедность, непристойность тоже отвратительны.
– Очень жаль, что я не была там и не слышала твоего выступления, – успокаивающе сказала она. – Ты не говорил, что собираешься выступать.
– Я и сам не знал. Я возвращался домой после утреннего инцидента с Фрэнсисом Лютером, когда меня перехватили с запиской. Хотели, чтобы я толкнул речь в поддержку забастовки. «Партия Нового дня» солидарна с вами и тому подобное. И Николас Не вовремя уехал. А жаль! – мрачно добавил Патрик.
– Больше всего ты переживаешь из-за размолвки с Фрэнсисом Лютером. Не стоит так огорчаться, Патрик, – сказала Дезире.
Патрик молчал. Билл встрепенулся.
– Что случилось? Вы поцапались с мистером Лютером?
– Знаешь, Билл, это не твое…, – начала Дезире, но Патрик прервал ее.
– Да ничего, пускай спрашивает. Я очень устал и не могу говорить об этом, Билл. Но когда все утрясется, я обязательно расскажу тебе обо всем.
Заговорила Лорин:
– Папа сказал мне, что полиция прочесывает Причальную улицу. Наверное, что-то должно случиться.
– Бог даст, не случится, – ответил Патрик. – Забастовка – это организованная форма борьбы за собственные права, а не тусовка хулиганов. – Он встал из-за стола. – Однако лучше провести сегодняшний вечер дома, дабы избежать неприятностей, если ситуация выйдет из-под контроля. Куда это ты собираешься, Билл?
– Да… мне надо посмотреть кой-чего в сарае.
Из сарая можно незаметно выскользнуть из дома: обогнуть гаражи, спуститься вниз по горе. Если в городе какая-нибудь заваруха, его дружки непременно придут туда. У многих не такие строгие отцы, как Патрик, и они могут болтаться вечерами, где им вздумается.
На углу он столкнулся с двумя приятелями, которые тоже направлялись в город. К тому времени, когда они подошли к подножию горы, к пересечению дорог, вереница мальчиков в возрасте от двенадцати до двадцати лет устремилась к центру города.
Постепенно группа увеличивалась и двигалась все быстрее и быстрее.
– Что происходит? – спросил Билл соседа.
– Не знаю. Говорят, там в городе что-то случилось. – Мальчики побежали, их туфли гулко стучали о мостовую. Вечер переходил в ночь, зажигались огни, дома оживали. Хлопали двери, улицы наполнялись шумом голосов. Казалось, возбуждение передается по воздуху. Сердце Билла учащенно билось, он тоже был возбужден. Ему хотелось смеяться. Он не мог объяснить почему, но это было здорово: бежать в центре толпы, всем вместе, все, как один, бежать навстречу опасности, бою!
У Причальной улицы их остановил развернутый строй полицейских.
– Стой! Поворачивай назад! Дальше нельзя!
– Почему? В чем дело?
– Приказ губернатора.
Были слышны громкие крики, автомобильные гудки, звон разбитого стекла, пронзительная сирена санитарной машины.
– Да Кунья! – крикнул кто-то. – Да, они захватили бриллианты старика! У Да Кунья?
Темные лица под внушительными полицейскими шлемами гордо игнорировали все вопросы.
– Ну пропустите нас! Дайте посмотреть! Строй полицейских сомкнулся.
– Назад, ребятки! Возвращайтесь домой! Никто не пройдет!
Кто-то рядом с Биллом предложил:
– Вокруг площади. Мы выйдем с другого конца!
Группа повернула в противоположную сторону, обогнула железную ограду у памятника Нельсону; с гиканьем и улюлюканьем пробежали дальше, весело швырнув на пути пару камней в окна обувного магазина и туристического агентства. Они выбежали с другой стороны Причальной улицы и их снова остановили!
– Дерьмо! – прошептал Билл.
Завыла сирена скорой. Трубили пожарные машины. Уличные фонари мерцающим светом озаряли беснующуюся толпу на Причальной улице. Билл был разочарован, ему хотелось действовать. Минуту или две группа стояла в нерешительности, затем, недовольные и разочарованные, мальчики начали расходиться. Билл и еще двое ребят вернулись на площадь. В кромешной темноте уличный фонарь освещал лишь фигуру Нельсона. До чего же высокомерным он казался на своем постаменте! Рука – на шпаге; он словно изучал все вокруг своим зорким взглядом. Будто бы он – хозяин этого места, всей площади и всех и вся на ней!
– Ублюдок! – сказал Билл.
Его приятель удивленно спросил:
– Кто?
– Нельсон, Нельсон – ублюдок. Мальчик пожал плечами – он не понял.
– Куда ты пойдешь, Билл?
Билл не знал. Но одно он знал точно: что не готов к возвращению домой. Только не сегодня! Он не сможет уснуть. Слишком много событий за один день. И это здесь, где никогда ничего не происходит!
На другой стороне площади послышался рев приближающегося грузовика, шофер прокричал:
– Эй, мальчики! Подбросить вас?
Билл и Том Фолоом побежали к грузовику.
– Ага. А куда вы едете?
– Домой. В Сент-Элизабет. Вам по пути?
– Да, – ответил Билл.
– Забирайтесь на заднее сиденье. На переднем у меня корзина с цыплятами. Крикните, когда остановить.
– Как же мы доберемся оттуда домой? – прошептал Том, когда они выехали из города.
– Не знаю. Может быть, доедем на попутке. А если надо будет, то я пешком дойду! Во всяком случае домой попасть я не тороплюсь!
Слова были брошены небрежно, но звучали очень внушительно. Том посмотрел на Билла с уважением.
Грузовик, открытый пикап, пробирался по сельской местности, по «живому» туннелю деревьев. Фары высвечивали темноту ночи. И позади оставалась темнота: темное небо, нависшее над черной землей. Ветер растрепал волосы Билла. Ему казалось, что он летит, парит над землей. Он могуществен, всесилен, и все подвластно ему.
На перекрестке шофер притормозил. Он высунулся из окна.
– Посмотрите. О Боже! Что они натворили?!
Полицейский участок был разгромлен. Дверь выломали, она лежала на траве рядом с горой бесформенных обломков столов и стульев. По обеим сторонам дороги тянулись ряды хижин. Везде горел свет, на улице было полно народу, хотя время было позднее. Сна как не бывало.
– Что происходит? – спросил Билл шофера.
– Эти парни взбесились! Вдоль дороги разгромлены еще два или три полицейских участка… И горит тростник. Но сейчас слишком темно – ничего не видно.
Том хотел узнать, куда они едут. Боится, презрительно подумал Билл.
Неожиданно они остановились.
– Эй, посмотрите!
На обочине дороги, наполовину в канаве лежал перевернутый грузовик. Его груз, бананы, были разбросаны прямо на дороге.
– Я слышал, – сказал шофер, – это случилось утром. Парень, который живет здесь неподалеку, в Элевтере, нанял из резервации карибов, чтобы доставить бананы на корабль, – он засмеялся. – А они навели порядок. Здорово!
Элевтера. Лужайки, клумбы, цветы. И гордость!
– Я сворачиваю здесь на Мертл, ребята. Вы не сказали мне, куда едете.
Билл решился. Он не мог объяснить, что и как подтолкнуло его к этому решению. Просто неожиданно его осенило…
– Я выхожу здесь. Недалеко отсюда живет мой дружок.
– Давай поедем до Мертла, – сказал Том. – Оттуда мы доедем на попутке до дома. Поехали, Билл. Уже поздно. Я хочу домой.
Но Билл вылез из кабины, за ним – Том. Когда грузовик скрылся из вида, Билл пошел в противоположном направлении, к Элевтере. Он медленно тащился по дороге в кромешной темноте, одолеваемый различными мыслями, сомнениями. Что-то произошло сегодня утром между Патриком и мистером Лютером. Интересно, была ли какая-нибудь взаимосвязь между перевернутым грузовиком с бананами и этим инцидентом. Патрик-то был добродушный, безобидный простофиля, и наверняка, в этой ссоре был повинен Лютер. Но как бы то ни было, не его это дело!
– Какого черта! Куда мы идем, Билл? – ныл Том. – Я устал.
– А тебя кто-нибудь просил? Что ты за мной увязался? Тогда иди и помалкивай!
Ночь была тихая и теплая. Казалось, Коувтаун с его беспорядками где-то далеко, совсем в другом мире. Билл споткнулся о камень, потревожив безмолвие ночи. Вдоль дороги тянулся сетчатый забор, через который он мог различить очертания дремлющего скота. В воздухе пахло ванилью и сеном. Билл остановился, перевел дыхание; продолжил свой путь. За ним плелся Том. Билл не знал, зачем он приехал сюда, почему он идет к Фрэнсису.
Еще один поворот – и перед ним раскинулась Элевтера. Справа от него на небольшом возвышении стоял дом. Луна осветила на мгновение белые колонны. Однажды он был здесь с Патриком и пил лимонад на этой террасе. Он вспомнил хозяйку дома: она была одета в платье с кружевным воротником. Была очень вежливая, но он возненавидел ее. Так он стоял и вспоминал.
Вдруг подул ветер, зашумело море, «заволновались» деревья. В свете луны он видел, как вдалеке разбилась волна об утес. Красивее этого он не видел ничего в своей жизни: море, ветер, благоухание и тишина! Красота, способная причинить боль и разозлить. Ты зол на самого себя, что чувствуешь и воспринимаешь эту красоту!…
И опять небо заволокли серебристые облака. Будет шторм, – подумал Билл. В доме был погашен свет, только внизу светилось одно окно. Ублюдки, ложатся спать! Он смотрел на это окно. Потом он медленно двинулся по тропе. Он не знал, что его привело сюда и что он здесь хотел. Единственное желание его, было – посмотреть. Он пробрался сквозь живую изгородь гибискуса, поближе к дому.
Залаяла собака, за ней – другая. По их тявканью можно было догадаться, что это – глупые, маленькие щенки.
– Тихо! – послышался мужской голос. Вокруг стояла такая тишина, что ветер доносил любые звуки.
Билл ждал. В окне он увидел женский силуэт. Он не мог узнать, кто это – слишком далеко. В каком-то длинном светлом одеянии, воздушная, подобная белоснежному цветку… она была недосягаема для него. Красивая, ее холят и лелеют… – Билл вспомнил драгоценности в бархатных коробочках в магазине Да Куньи. Он чувствовал тонкий аромат ее духов. Чуткое восприятие и образное мышление донесли запах керосина в зажженой лампе, стоящей на клеенке в покосившейся хижине. А эта женщина… о чем она думает и что чувствует? Любит ли она свое жилище?
Он еще долго стоял и смотрел, прислонившись к дереву, на это окошко. Женщина уже ушла. Билл засунул руки в карманы, в одном из них – бычок сигареты, остался после «нелегального» курения в гараже. А еще у него целый пакетик спичек! Он вынимал их, бережно переворачивал в руке. У него появилась странная, дикая мысль, он отгонял ее, но она снова и снова возвращалась. Его охватило возбуждение, как тогда в Коувтауне, когда он бежал, сопровождаемый воем сирен и звоном разбитого стекла. И опять ноги несли его куда-то; сильное волнение, дикое, веселое, злое. А почему бы и нет? Почему? К черту все! Почему бы и нет?! Он беззвучно смеялся. Ему было весело до глубины души. Стараясь держаться подальше от дорожки, на которую падал свет из окна спальной, он тихо подкрался к дому. Здесь – он не мог ошибиться – пахло свежей краской. Внизу было приоткрыто окно, под ним прямо на траве валялись тряпки, о которые вытирали руки маляры. Он подобрал и понюхал их. Да, запах скипидара и краски.
Все так легко и просто! Великие, гениальные поступки до невероятности просты! Швырнуть в окно тряпки, рядом с развевающимися шторами, чиркнуть спичкой и… все дела!
Завороженный, напуганный Том внимательно следил за Биллом.
– Что ты делаешь, Билл? Для чего ты все это делаешь?
– Потому что я так хочу, дурак! И если ты, – угрожающе прошептал Билл, – когда-нибудь пикнешь кому-нибудь об этом, я скажу, что мы вместе решили сделать это. И ты будешь…
– Билл, Билл, положись на меня! За кого ты меня принимаешь! Клянусь, что никогда…
Огонь побежал по шторе. Жаль, что нельзя остаться посмотреть! Они что есть сил бежали к шоссе. Если пробежать три или четыре мили по побережью, там, у перекрестка на Мурхед можно сесть на попутку. Если кто-нибудь и спросит, достаточно правдоподобным будет объяснение, что они были в Мурхеде. И никаких проблем! Последнее, что они слышали, когда добежали до шоссе – визг, громкий лай собак.
– Думаю, что они скучают по Марджори, – ответила Ти.
У нее болела голова – она рано легла спать. Ричард предложил аспирин, она с благодарностью приняла его, но аспирин не помог, не снял боль. Сильную, невыносимую боль невозможно терпеть: она перестала понимать, где она, что с ней.
От стыда она готова сквозь землю провалиться. Стыдно? Почему? Потому что она родила его или потому что отказалась от него? Она не знала. Ей так жаль его молодую гордость. Патрик Курсон. Но она страшно боится. Этот страх – ее наказание, кара господня. Да, она и сейчас боится.
Когда-нибудь он снова войдет в твою жизнь, говорила Агнес. Мудрая и добрая. Честная и сильная. Агнес, спасшая меня.
Проклятая, проклятая, как остров, который так любила она и ее отец. И любит Фрэнсис. И, кажется, любит он!
Как решителен он был сегодня! Сильный и решительный, как ее отец. Уединение этого острова, обилие солнца и света обостряют все чувства и ощущения. Сильнее гнев, глубже печаль и скорбь, острее желание.
Удивительно, кажется, давно известно, что нельзя ничего забыть, стереть из памяти. Пытаешься заглушить или вовсе избавиться от каких-то навязчивых воспоминаний, но… все твои усилия тщетны. Невидимые клеточки, участки мозга фиксируют, запоминают все независимо от твоей воли и желания. Давно забытое всплывает в памяти, словно озарение…
Насилие? Изнасилование? И да, и нет. То счастливое лето. Солнце, ветер, поэзия. Удивительное открытие: твои и его мысли совпадают. Какие наивные, мудрые, дерзкие и смелые! И какие молодые!
Она взяла его руку. В полуденной тишине пролетел, сверкая золотистым оперением попугай. Королевский изумрудно-голубой попугай. «Я тебя никогда не забуду!» – сказала она что-то в этом роде. Она взяла его за руку, с нежностью посмотрела на него.
Насилие, ты говоришь?
И это случилось, когда ей было пятнадцать лет. Она ничего не знала, но интуитивно воспринимала все. И тогда она испытывала ранее не ведомые ей чувства. И никогда больше не суждено ей было чувствовать то, что тогда, в те дни!
Из ванной выходит Ричард. Спрашивает, как она себя чувствует.
– Лучше, – она обманывает его. На самом деле голова у нее раскалывается, ее трясет: от озноба не спасает даже одеяло. Она поворачивает голову на подушке, касаясь щекой распущенных волос. Афродита, говорил Анатоль.
– Приятная комната. Очень мило, – замечает Ричард.
– Красно-белая, – отвечает она, так как Ричард ждет ее реакции. – Веселенькая и очень живая.
Хорошо говорить о нейтральных, банальных вещах. Это помогает. Хороший способ – погрузиться с головой в окружающий тебя повседневный быт. Это очень помогает, отвлекает, снимает напряжение – сварить кофе или порезать хлеб, когда кто-то из домашних умирает мучительной смертью.
– Не красно-белая, – уточнил Ричард. У него такой острый глаз и тонкий вкус! – Неуловимые оттенки: малиновый и кремовый. Ты знаешь, это китайские пионы.
Он подходит к телефону, трясет его. Никаких гудков.
– Похоже, не работает. Вот уже полчаса не могу никуда дозвониться. Думаю, что это все из-за забастовки.
– Да, наверное.
– Хочу узнать, как там дела у Марджори. Наш первый внук! – в голосе его слышалось изумление.
Теперь стал домоседом. В пожилом возрасте, недобро подумала она. Угомонился, поумнел. С годами утратил страстный темперамент. Я никогда не понимала его. А может быть, нечего было понимать и знать. Он всегда думал о чем-то своем, постороннем, витал в облаках, о чем бы я с ним ни говорила. Его трогало только искусство. А я и не старалась что-либо изменить. Наверное, это – моя вина. А может быть, как раз это его и устраивало.
– Фрэнсис говорит, что доктор – очень опытный, получил образование в Лондоне. Конечно, первый ребенок – самый тяжелый. Хотя у тебя все протекало достаточно легко. Но ты ведь была так молода!
Прожили вместе всю жизнь как чужие, он, я и наши дети. Семейная пара двух доброжелательных незнакомцев. Живут рядом, но каждый – сам по себе. Нет, я долго пыталась построить прочный семейный союз. Я хотела этого. Мне было нужно это. Только не получилось! Каждый день мы общаемся, обсуждаем что-то, живем общими повседневными заботами, я по-своему счастлива, хотя между нами барьер невысказанного, тихое умалчивание тайны, которую не знает он.
А что если сказать ему, кто я есть на самом деле?
Ты выкарабкаешься, говорила Марсель. Она учила ее жить, быть смелой и хитрой, изворотливой. Это пригодилось. Но сейчас от нее требуется мужество иного рода: не умение хитрить и изворачиваться, а смелость, решительность – открыть правду.
Ричард, скажу я, Ричард, выслушай меня, я должна сказать тебе, что…
Он снимает туфли. Комната наполняется розовым светом. Если я скажу что-нибудь, осыпятся лепестки пионов, а лампа разобьется вдребезги.
– У меня не выходит из головы выступление этого парня, – говорит Ричард, снимая туфли. – Он – хороший оратор. Наверное, получил прекрасное образование. Думаю, в Англии, судя по акценту. Он почти белый. Такому, наверное, тяжелее, чем остальным.
Она думает, конечно, у него нос моего отца, так говорила Агнес? И он немного похож на Фрэнсиса.
Что-то беспокоит ее. Может быть, она сходит с ума? Она ходит по краю пропасти.
– Тебе не кажется, что в его лице что-то есть, характерное для нашей семьи, моей семьи?
– О Боже, нет! Что за безумная мысль!
– А мне так показалось, – все равно, что играть в русскую рулетку. Так сказать ему? Сейчас или подождать до утра? А может быть, не говорить вообще?
– Тебе надо проверить зрение, – зевает Ричард. – Да что все лают эти шавки?
– Наверное, в амбар залезла кошка.
Он зовет собак в дом, гладит, успокаивает их. Затем ложится спать.
– Ну и ветер! – жалуется Ричард. – Не знал, что здесь такой сильный ветер.
– Это северо-восточный пассат. Я прикрою окна.
Она встает. В течение некоторого времени стоит и смотрит на север, на Биг Диппер.
– Страшно, – думает она вслух.
– Что ты сказала? Страшно?
– Да. Когда ночь опускается на землю.
Она снова ложится. Судя по его дыханию, Ричард уснул. Ей жаль его. Каково ему будет утром, если она преподнесет ему…? Ему и всем остальным. Знать бы только, как поступить! Всему виной этот остров: невозможно даже спокойно думать.
Печальный ветер. Стонут деревья. Она вспоминает те ночи. Жизнь леса: кваканье, карканье, писк и визг. Душераздирающий вопль маленького зверька, очевидно, схваченного хищником. Она помнит все. Только совсем стерлось в памяти, как стонет ветер всю ночь на Морне.
Да, это будет бессонная ночь. Не стоит, да и бесполезно противостоять этому: уснуть все равно не удастся. И утром, когда заиграют первые утренние блики на потолке комнаты и запоют первые птицы, она так и не сомкнет глаз. Может быть, она и решит, как ей поступить. Она молится за всех страждущих и ищущих.
Может быть, в конце концов она и вздремнет немного. А что если она спит сейчас, а не думает о своих многочисленных проблемах? Она насторожилась. Что-то не так. Что происходит? Порывы ветра сопровождаются странным треском, пощелкиванием, и как шаги по высокой траве, как папиросная бумага слегка потрескивает в коробке. Может быть, это похрапывает Ричард? Но нет, он спит тихо в своей кровати. Должно быть, надвигается буря. Она снова погружается в свои беспорядочные воспоминания.
Немного погодя она слышит рокот прибоя. Странно, дом расположен достаточно далеко от побережья. Она удивлена, но не очень. Она слишком устала. Она снова возвращается к своим мыслям.
Но, сомнений нет! Она ощущает едкий запах дыма. Новый звук: шипенье, треск, подобный тому, когда мясо жарится на сковородке. Она встает с кровати, неуверенно стоит посреди комнаты, стараясь определить направление. Где-то что-то горит. И вдруг она понимает все! В панике она бросается к двери спальной, распахивает ее. Нестерпимая жара, подобная ослепляющему солнцу отбрасывает ее назад в комнату. И холл, и лестница горят ярким пламенем. Клубы дыма в ее легких. Неистовой силой она пытается захлопнуть дверь. Но не побороть ей напора этого палящего горящего зноя. Она задыхается. Языки пламени перекинулись в комнату. Они как солдаты, целая армия солдат, бряцающая своим смертоносным оружием. Они цепляются за прозрачные шторы и ковер, они «лижут» кружевные плечи ее рубашки, ее длинные черные волосы. Мучительная боль в легких.
– Ричард! – кричит она.
Полусонный он ковыляет к окну, выбивает его и выталкивает ее. Жуткая какофония звуков в ее ушах. Его крик, крик человека объятого сметающим все на своем пути пламенем, и ее – она, скованная страхом, спасается, падает на старые деревянные коробки под окном.
Глава 15
– Он – белый! – закричал Ричард. – Посмотри, Тереза! Я думаю… нет, нет, хотя очень похож. Интересно, кто он?
Выступавший поднял руку, прося тишины.
– Мы хотим двадцатипроцентного повышения. Это наши требования на данный момент. Вы прекращаете работу и не отступитесь от своего, пока не добьетесь того, на что имеете право. Все очень просто.
Он спрыгнул с платформы и был увлечен толпой. Все закружилось вокруг в водовороте людского потока, шумном многоголосии.
Ричард дал задний ход. Увидев проходящего мимо мужчину в рабочей одежде, он спросил:
– Кто выступал? Как его зовут?
С минуту мужчина оценивающе смотрел на Ричарда, облаченного в полотняный пиджак, и Терезу, одетую в летнее платье лилового цвета. Зачем вам это нужно? – спрашивали его глаза. Затем он ответил.
– Он работает в газете «Рупор». Он знает, что говорит. А зовут его Курсон. Патрик Курсон.
Для юного Билла все началось за ужином. Патрик был взволнован:
– Мне не нравится то, что происходит. Когда я ехал домой после выступления, я проезжал мимо двух полицейских участков. Кто-то разгромил их. Создается впечатление, что сложившуюся ситуацию хотят использовать преступные элементы.
Дезире сменила тему разговора, как всегда, в самый интересный момент. Эта ее привычка просто выводила Билла из себя. Вечно она норовит ускользнуть от любой неприятной, отвратительной, по ее представлению, темы. Страх безобразен, бедность, непристойность тоже отвратительны.
– Очень жаль, что я не была там и не слышала твоего выступления, – успокаивающе сказала она. – Ты не говорил, что собираешься выступать.
– Я и сам не знал. Я возвращался домой после утреннего инцидента с Фрэнсисом Лютером, когда меня перехватили с запиской. Хотели, чтобы я толкнул речь в поддержку забастовки. «Партия Нового дня» солидарна с вами и тому подобное. И Николас Не вовремя уехал. А жаль! – мрачно добавил Патрик.
– Больше всего ты переживаешь из-за размолвки с Фрэнсисом Лютером. Не стоит так огорчаться, Патрик, – сказала Дезире.
Патрик молчал. Билл встрепенулся.
– Что случилось? Вы поцапались с мистером Лютером?
– Знаешь, Билл, это не твое…, – начала Дезире, но Патрик прервал ее.
– Да ничего, пускай спрашивает. Я очень устал и не могу говорить об этом, Билл. Но когда все утрясется, я обязательно расскажу тебе обо всем.
Заговорила Лорин:
– Папа сказал мне, что полиция прочесывает Причальную улицу. Наверное, что-то должно случиться.
– Бог даст, не случится, – ответил Патрик. – Забастовка – это организованная форма борьбы за собственные права, а не тусовка хулиганов. – Он встал из-за стола. – Однако лучше провести сегодняшний вечер дома, дабы избежать неприятностей, если ситуация выйдет из-под контроля. Куда это ты собираешься, Билл?
– Да… мне надо посмотреть кой-чего в сарае.
Из сарая можно незаметно выскользнуть из дома: обогнуть гаражи, спуститься вниз по горе. Если в городе какая-нибудь заваруха, его дружки непременно придут туда. У многих не такие строгие отцы, как Патрик, и они могут болтаться вечерами, где им вздумается.
На углу он столкнулся с двумя приятелями, которые тоже направлялись в город. К тому времени, когда они подошли к подножию горы, к пересечению дорог, вереница мальчиков в возрасте от двенадцати до двадцати лет устремилась к центру города.
Постепенно группа увеличивалась и двигалась все быстрее и быстрее.
– Что происходит? – спросил Билл соседа.
– Не знаю. Говорят, там в городе что-то случилось. – Мальчики побежали, их туфли гулко стучали о мостовую. Вечер переходил в ночь, зажигались огни, дома оживали. Хлопали двери, улицы наполнялись шумом голосов. Казалось, возбуждение передается по воздуху. Сердце Билла учащенно билось, он тоже был возбужден. Ему хотелось смеяться. Он не мог объяснить почему, но это было здорово: бежать в центре толпы, всем вместе, все, как один, бежать навстречу опасности, бою!
У Причальной улицы их остановил развернутый строй полицейских.
– Стой! Поворачивай назад! Дальше нельзя!
– Почему? В чем дело?
– Приказ губернатора.
Были слышны громкие крики, автомобильные гудки, звон разбитого стекла, пронзительная сирена санитарной машины.
– Да Кунья! – крикнул кто-то. – Да, они захватили бриллианты старика! У Да Кунья?
Темные лица под внушительными полицейскими шлемами гордо игнорировали все вопросы.
– Ну пропустите нас! Дайте посмотреть! Строй полицейских сомкнулся.
– Назад, ребятки! Возвращайтесь домой! Никто не пройдет!
Кто-то рядом с Биллом предложил:
– Вокруг площади. Мы выйдем с другого конца!
Группа повернула в противоположную сторону, обогнула железную ограду у памятника Нельсону; с гиканьем и улюлюканьем пробежали дальше, весело швырнув на пути пару камней в окна обувного магазина и туристического агентства. Они выбежали с другой стороны Причальной улицы и их снова остановили!
– Дерьмо! – прошептал Билл.
Завыла сирена скорой. Трубили пожарные машины. Уличные фонари мерцающим светом озаряли беснующуюся толпу на Причальной улице. Билл был разочарован, ему хотелось действовать. Минуту или две группа стояла в нерешительности, затем, недовольные и разочарованные, мальчики начали расходиться. Билл и еще двое ребят вернулись на площадь. В кромешной темноте уличный фонарь освещал лишь фигуру Нельсона. До чего же высокомерным он казался на своем постаменте! Рука – на шпаге; он словно изучал все вокруг своим зорким взглядом. Будто бы он – хозяин этого места, всей площади и всех и вся на ней!
– Ублюдок! – сказал Билл.
Его приятель удивленно спросил:
– Кто?
– Нельсон, Нельсон – ублюдок. Мальчик пожал плечами – он не понял.
– Куда ты пойдешь, Билл?
Билл не знал. Но одно он знал точно: что не готов к возвращению домой. Только не сегодня! Он не сможет уснуть. Слишком много событий за один день. И это здесь, где никогда ничего не происходит!
На другой стороне площади послышался рев приближающегося грузовика, шофер прокричал:
– Эй, мальчики! Подбросить вас?
Билл и Том Фолоом побежали к грузовику.
– Ага. А куда вы едете?
– Домой. В Сент-Элизабет. Вам по пути?
– Да, – ответил Билл.
– Забирайтесь на заднее сиденье. На переднем у меня корзина с цыплятами. Крикните, когда остановить.
– Как же мы доберемся оттуда домой? – прошептал Том, когда они выехали из города.
– Не знаю. Может быть, доедем на попутке. А если надо будет, то я пешком дойду! Во всяком случае домой попасть я не тороплюсь!
Слова были брошены небрежно, но звучали очень внушительно. Том посмотрел на Билла с уважением.
Грузовик, открытый пикап, пробирался по сельской местности, по «живому» туннелю деревьев. Фары высвечивали темноту ночи. И позади оставалась темнота: темное небо, нависшее над черной землей. Ветер растрепал волосы Билла. Ему казалось, что он летит, парит над землей. Он могуществен, всесилен, и все подвластно ему.
На перекрестке шофер притормозил. Он высунулся из окна.
– Посмотрите. О Боже! Что они натворили?!
Полицейский участок был разгромлен. Дверь выломали, она лежала на траве рядом с горой бесформенных обломков столов и стульев. По обеим сторонам дороги тянулись ряды хижин. Везде горел свет, на улице было полно народу, хотя время было позднее. Сна как не бывало.
– Что происходит? – спросил Билл шофера.
– Эти парни взбесились! Вдоль дороги разгромлены еще два или три полицейских участка… И горит тростник. Но сейчас слишком темно – ничего не видно.
Том хотел узнать, куда они едут. Боится, презрительно подумал Билл.
Неожиданно они остановились.
– Эй, посмотрите!
На обочине дороги, наполовину в канаве лежал перевернутый грузовик. Его груз, бананы, были разбросаны прямо на дороге.
– Я слышал, – сказал шофер, – это случилось утром. Парень, который живет здесь неподалеку, в Элевтере, нанял из резервации карибов, чтобы доставить бананы на корабль, – он засмеялся. – А они навели порядок. Здорово!
Элевтера. Лужайки, клумбы, цветы. И гордость!
– Я сворачиваю здесь на Мертл, ребята. Вы не сказали мне, куда едете.
Билл решился. Он не мог объяснить, что и как подтолкнуло его к этому решению. Просто неожиданно его осенило…
– Я выхожу здесь. Недалеко отсюда живет мой дружок.
– Давай поедем до Мертла, – сказал Том. – Оттуда мы доедем на попутке до дома. Поехали, Билл. Уже поздно. Я хочу домой.
Но Билл вылез из кабины, за ним – Том. Когда грузовик скрылся из вида, Билл пошел в противоположном направлении, к Элевтере. Он медленно тащился по дороге в кромешной темноте, одолеваемый различными мыслями, сомнениями. Что-то произошло сегодня утром между Патриком и мистером Лютером. Интересно, была ли какая-нибудь взаимосвязь между перевернутым грузовиком с бананами и этим инцидентом. Патрик-то был добродушный, безобидный простофиля, и наверняка, в этой ссоре был повинен Лютер. Но как бы то ни было, не его это дело!
– Какого черта! Куда мы идем, Билл? – ныл Том. – Я устал.
– А тебя кто-нибудь просил? Что ты за мной увязался? Тогда иди и помалкивай!
Ночь была тихая и теплая. Казалось, Коувтаун с его беспорядками где-то далеко, совсем в другом мире. Билл споткнулся о камень, потревожив безмолвие ночи. Вдоль дороги тянулся сетчатый забор, через который он мог различить очертания дремлющего скота. В воздухе пахло ванилью и сеном. Билл остановился, перевел дыхание; продолжил свой путь. За ним плелся Том. Билл не знал, зачем он приехал сюда, почему он идет к Фрэнсису.
Еще один поворот – и перед ним раскинулась Элевтера. Справа от него на небольшом возвышении стоял дом. Луна осветила на мгновение белые колонны. Однажды он был здесь с Патриком и пил лимонад на этой террасе. Он вспомнил хозяйку дома: она была одета в платье с кружевным воротником. Была очень вежливая, но он возненавидел ее. Так он стоял и вспоминал.
Вдруг подул ветер, зашумело море, «заволновались» деревья. В свете луны он видел, как вдалеке разбилась волна об утес. Красивее этого он не видел ничего в своей жизни: море, ветер, благоухание и тишина! Красота, способная причинить боль и разозлить. Ты зол на самого себя, что чувствуешь и воспринимаешь эту красоту!…
И опять небо заволокли серебристые облака. Будет шторм, – подумал Билл. В доме был погашен свет, только внизу светилось одно окно. Ублюдки, ложатся спать! Он смотрел на это окно. Потом он медленно двинулся по тропе. Он не знал, что его привело сюда и что он здесь хотел. Единственное желание его, было – посмотреть. Он пробрался сквозь живую изгородь гибискуса, поближе к дому.
Залаяла собака, за ней – другая. По их тявканью можно было догадаться, что это – глупые, маленькие щенки.
– Тихо! – послышался мужской голос. Вокруг стояла такая тишина, что ветер доносил любые звуки.
Билл ждал. В окне он увидел женский силуэт. Он не мог узнать, кто это – слишком далеко. В каком-то длинном светлом одеянии, воздушная, подобная белоснежному цветку… она была недосягаема для него. Красивая, ее холят и лелеют… – Билл вспомнил драгоценности в бархатных коробочках в магазине Да Куньи. Он чувствовал тонкий аромат ее духов. Чуткое восприятие и образное мышление донесли запах керосина в зажженой лампе, стоящей на клеенке в покосившейся хижине. А эта женщина… о чем она думает и что чувствует? Любит ли она свое жилище?
Он еще долго стоял и смотрел, прислонившись к дереву, на это окошко. Женщина уже ушла. Билл засунул руки в карманы, в одном из них – бычок сигареты, остался после «нелегального» курения в гараже. А еще у него целый пакетик спичек! Он вынимал их, бережно переворачивал в руке. У него появилась странная, дикая мысль, он отгонял ее, но она снова и снова возвращалась. Его охватило возбуждение, как тогда в Коувтауне, когда он бежал, сопровождаемый воем сирен и звоном разбитого стекла. И опять ноги несли его куда-то; сильное волнение, дикое, веселое, злое. А почему бы и нет? Почему? К черту все! Почему бы и нет?! Он беззвучно смеялся. Ему было весело до глубины души. Стараясь держаться подальше от дорожки, на которую падал свет из окна спальной, он тихо подкрался к дому. Здесь – он не мог ошибиться – пахло свежей краской. Внизу было приоткрыто окно, под ним прямо на траве валялись тряпки, о которые вытирали руки маляры. Он подобрал и понюхал их. Да, запах скипидара и краски.
Все так легко и просто! Великие, гениальные поступки до невероятности просты! Швырнуть в окно тряпки, рядом с развевающимися шторами, чиркнуть спичкой и… все дела!
Завороженный, напуганный Том внимательно следил за Биллом.
– Что ты делаешь, Билл? Для чего ты все это делаешь?
– Потому что я так хочу, дурак! И если ты, – угрожающе прошептал Билл, – когда-нибудь пикнешь кому-нибудь об этом, я скажу, что мы вместе решили сделать это. И ты будешь…
– Билл, Билл, положись на меня! За кого ты меня принимаешь! Клянусь, что никогда…
Огонь побежал по шторе. Жаль, что нельзя остаться посмотреть! Они что есть сил бежали к шоссе. Если пробежать три или четыре мили по побережью, там, у перекрестка на Мурхед можно сесть на попутку. Если кто-нибудь и спросит, достаточно правдоподобным будет объяснение, что они были в Мурхеде. И никаких проблем! Последнее, что они слышали, когда добежали до шоссе – визг, громкий лай собак.
* * *
– Маленькие никчемные существа, китайские мопсы, – сказал Ричард. – Хоть бы они замолчали! – он остановился, ожидая, что скажет Тереза.– Думаю, что они скучают по Марджори, – ответила Ти.
У нее болела голова – она рано легла спать. Ричард предложил аспирин, она с благодарностью приняла его, но аспирин не помог, не снял боль. Сильную, невыносимую боль невозможно терпеть: она перестала понимать, где она, что с ней.
От стыда она готова сквозь землю провалиться. Стыдно? Почему? Потому что она родила его или потому что отказалась от него? Она не знала. Ей так жаль его молодую гордость. Патрик Курсон. Но она страшно боится. Этот страх – ее наказание, кара господня. Да, она и сейчас боится.
Когда-нибудь он снова войдет в твою жизнь, говорила Агнес. Мудрая и добрая. Честная и сильная. Агнес, спасшая меня.
Проклятая, проклятая, как остров, который так любила она и ее отец. И любит Фрэнсис. И, кажется, любит он!
Как решителен он был сегодня! Сильный и решительный, как ее отец. Уединение этого острова, обилие солнца и света обостряют все чувства и ощущения. Сильнее гнев, глубже печаль и скорбь, острее желание.
Удивительно, кажется, давно известно, что нельзя ничего забыть, стереть из памяти. Пытаешься заглушить или вовсе избавиться от каких-то навязчивых воспоминаний, но… все твои усилия тщетны. Невидимые клеточки, участки мозга фиксируют, запоминают все независимо от твоей воли и желания. Давно забытое всплывает в памяти, словно озарение…
Насилие? Изнасилование? И да, и нет. То счастливое лето. Солнце, ветер, поэзия. Удивительное открытие: твои и его мысли совпадают. Какие наивные, мудрые, дерзкие и смелые! И какие молодые!
Она взяла его руку. В полуденной тишине пролетел, сверкая золотистым оперением попугай. Королевский изумрудно-голубой попугай. «Я тебя никогда не забуду!» – сказала она что-то в этом роде. Она взяла его за руку, с нежностью посмотрела на него.
Насилие, ты говоришь?
И это случилось, когда ей было пятнадцать лет. Она ничего не знала, но интуитивно воспринимала все. И тогда она испытывала ранее не ведомые ей чувства. И никогда больше не суждено ей было чувствовать то, что тогда, в те дни!
Из ванной выходит Ричард. Спрашивает, как она себя чувствует.
– Лучше, – она обманывает его. На самом деле голова у нее раскалывается, ее трясет: от озноба не спасает даже одеяло. Она поворачивает голову на подушке, касаясь щекой распущенных волос. Афродита, говорил Анатоль.
– Приятная комната. Очень мило, – замечает Ричард.
– Красно-белая, – отвечает она, так как Ричард ждет ее реакции. – Веселенькая и очень живая.
Хорошо говорить о нейтральных, банальных вещах. Это помогает. Хороший способ – погрузиться с головой в окружающий тебя повседневный быт. Это очень помогает, отвлекает, снимает напряжение – сварить кофе или порезать хлеб, когда кто-то из домашних умирает мучительной смертью.
– Не красно-белая, – уточнил Ричард. У него такой острый глаз и тонкий вкус! – Неуловимые оттенки: малиновый и кремовый. Ты знаешь, это китайские пионы.
Он подходит к телефону, трясет его. Никаких гудков.
– Похоже, не работает. Вот уже полчаса не могу никуда дозвониться. Думаю, что это все из-за забастовки.
– Да, наверное.
– Хочу узнать, как там дела у Марджори. Наш первый внук! – в голосе его слышалось изумление.
Теперь стал домоседом. В пожилом возрасте, недобро подумала она. Угомонился, поумнел. С годами утратил страстный темперамент. Я никогда не понимала его. А может быть, нечего было понимать и знать. Он всегда думал о чем-то своем, постороннем, витал в облаках, о чем бы я с ним ни говорила. Его трогало только искусство. А я и не старалась что-либо изменить. Наверное, это – моя вина. А может быть, как раз это его и устраивало.
– Фрэнсис говорит, что доктор – очень опытный, получил образование в Лондоне. Конечно, первый ребенок – самый тяжелый. Хотя у тебя все протекало достаточно легко. Но ты ведь была так молода!
Прожили вместе всю жизнь как чужие, он, я и наши дети. Семейная пара двух доброжелательных незнакомцев. Живут рядом, но каждый – сам по себе. Нет, я долго пыталась построить прочный семейный союз. Я хотела этого. Мне было нужно это. Только не получилось! Каждый день мы общаемся, обсуждаем что-то, живем общими повседневными заботами, я по-своему счастлива, хотя между нами барьер невысказанного, тихое умалчивание тайны, которую не знает он.
А что если сказать ему, кто я есть на самом деле?
Ты выкарабкаешься, говорила Марсель. Она учила ее жить, быть смелой и хитрой, изворотливой. Это пригодилось. Но сейчас от нее требуется мужество иного рода: не умение хитрить и изворачиваться, а смелость, решительность – открыть правду.
Ричард, скажу я, Ричард, выслушай меня, я должна сказать тебе, что…
Он снимает туфли. Комната наполняется розовым светом. Если я скажу что-нибудь, осыпятся лепестки пионов, а лампа разобьется вдребезги.
– У меня не выходит из головы выступление этого парня, – говорит Ричард, снимая туфли. – Он – хороший оратор. Наверное, получил прекрасное образование. Думаю, в Англии, судя по акценту. Он почти белый. Такому, наверное, тяжелее, чем остальным.
Она думает, конечно, у него нос моего отца, так говорила Агнес? И он немного похож на Фрэнсиса.
Что-то беспокоит ее. Может быть, она сходит с ума? Она ходит по краю пропасти.
– Тебе не кажется, что в его лице что-то есть, характерное для нашей семьи, моей семьи?
– О Боже, нет! Что за безумная мысль!
– А мне так показалось, – все равно, что играть в русскую рулетку. Так сказать ему? Сейчас или подождать до утра? А может быть, не говорить вообще?
– Тебе надо проверить зрение, – зевает Ричард. – Да что все лают эти шавки?
– Наверное, в амбар залезла кошка.
Он зовет собак в дом, гладит, успокаивает их. Затем ложится спать.
– Ну и ветер! – жалуется Ричард. – Не знал, что здесь такой сильный ветер.
– Это северо-восточный пассат. Я прикрою окна.
Она встает. В течение некоторого времени стоит и смотрит на север, на Биг Диппер.
– Страшно, – думает она вслух.
– Что ты сказала? Страшно?
– Да. Когда ночь опускается на землю.
Она снова ложится. Судя по его дыханию, Ричард уснул. Ей жаль его. Каково ему будет утром, если она преподнесет ему…? Ему и всем остальным. Знать бы только, как поступить! Всему виной этот остров: невозможно даже спокойно думать.
Печальный ветер. Стонут деревья. Она вспоминает те ночи. Жизнь леса: кваканье, карканье, писк и визг. Душераздирающий вопль маленького зверька, очевидно, схваченного хищником. Она помнит все. Только совсем стерлось в памяти, как стонет ветер всю ночь на Морне.
Да, это будет бессонная ночь. Не стоит, да и бесполезно противостоять этому: уснуть все равно не удастся. И утром, когда заиграют первые утренние блики на потолке комнаты и запоют первые птицы, она так и не сомкнет глаз. Может быть, она и решит, как ей поступить. Она молится за всех страждущих и ищущих.
Может быть, в конце концов она и вздремнет немного. А что если она спит сейчас, а не думает о своих многочисленных проблемах? Она насторожилась. Что-то не так. Что происходит? Порывы ветра сопровождаются странным треском, пощелкиванием, и как шаги по высокой траве, как папиросная бумага слегка потрескивает в коробке. Может быть, это похрапывает Ричард? Но нет, он спит тихо в своей кровати. Должно быть, надвигается буря. Она снова погружается в свои беспорядочные воспоминания.
Немного погодя она слышит рокот прибоя. Странно, дом расположен достаточно далеко от побережья. Она удивлена, но не очень. Она слишком устала. Она снова возвращается к своим мыслям.
Но, сомнений нет! Она ощущает едкий запах дыма. Новый звук: шипенье, треск, подобный тому, когда мясо жарится на сковородке. Она встает с кровати, неуверенно стоит посреди комнаты, стараясь определить направление. Где-то что-то горит. И вдруг она понимает все! В панике она бросается к двери спальной, распахивает ее. Нестерпимая жара, подобная ослепляющему солнцу отбрасывает ее назад в комнату. И холл, и лестница горят ярким пламенем. Клубы дыма в ее легких. Неистовой силой она пытается захлопнуть дверь. Но не побороть ей напора этого палящего горящего зноя. Она задыхается. Языки пламени перекинулись в комнату. Они как солдаты, целая армия солдат, бряцающая своим смертоносным оружием. Они цепляются за прозрачные шторы и ковер, они «лижут» кружевные плечи ее рубашки, ее длинные черные волосы. Мучительная боль в легких.
– Ричард! – кричит она.
Полусонный он ковыляет к окну, выбивает его и выталкивает ее. Жуткая какофония звуков в ее ушах. Его крик, крик человека объятого сметающим все на своем пути пламенем, и ее – она, скованная страхом, спасается, падает на старые деревянные коробки под окном.
Глава 15
Частная клиника доктора Стрэнда находилась в предместье Коувтауна, за Домом Правительства. Фрэнсис ждал здесь вот уже четырнадцать часов. Он нервно мерил шагами коридор, пытаясь читать, немного вздремнул. Была полночь, Фрэнсис стоял у окна и смотрел вниз на порт, на светящиеся огоньки проезжавших машин.
Доктор подошел к Фрэнсису.
– Мы измеряем ее давление, мистер Лютер, – сообщил он. – Давление держится. Она хорошо себя чувствует в данный момент. Медикаментозное насыщение.
Фрэнсис кивнул. Не ошибся ли он в докторе? Стоит ли так полагаться на его опыт? У него – хорошая репутация. У него – седые волосы, что почему-то всегда внушает доверие.
– У нас еще есть время. Мы постараемся не прибегать к кесареву сечению.
Молодые мужья, ожидающие в приемном отделении – выигрышная тема для различных шуток и карикатур. Окружающие считают подобные ситуации комичными. Бог знает почему. На самом же деле муж терзается, его одолевают сомнения, мучают многочисленные вопросы. Одни терзаются от страха за судьбу своих любимых жен, другие молят о благополучном рождении своего первенца. Как несправедливо все, неправильно, порочно…
– Очень хорошая пациентка, мужественная женщина! – говорил доктор Стрэнд. – Она так хочет этого ребенка! Ни жалоб, ни стона. Достойная женщина.
– Да, достойная. Даже очень.
А если бы это был ребенок Кэт? Его охватило чувство вины перед Марджори. Да, он виноват, это – грех. Как беззащитен он перед судом своей совести.
Он не часто бывал у Кэт со времени беременности Марджори: раз десять, не больше, если не считать их поездки на Барбадос. Они остановились в отеле. Всю ночь ветер качал пальмы. Он подарил ей букетик гардений; они росли там повсюду. Их сладкий, до боли знакомый аромат – они пахли мускусом – мешал ему спать. Да все это напоминало ему отца. Да, да! Не говори матери, сынок. Ты же знаешь, ни за что на свете я не причиню ей боль. И до конца остался верен этому принципу: не обидел ее и не бросил детей. Но нельзя же ведь сравнивать ту женщину с Кэт!
Доктор подошел к Фрэнсису.
– Мы измеряем ее давление, мистер Лютер, – сообщил он. – Давление держится. Она хорошо себя чувствует в данный момент. Медикаментозное насыщение.
Фрэнсис кивнул. Не ошибся ли он в докторе? Стоит ли так полагаться на его опыт? У него – хорошая репутация. У него – седые волосы, что почему-то всегда внушает доверие.
– У нас еще есть время. Мы постараемся не прибегать к кесареву сечению.
Молодые мужья, ожидающие в приемном отделении – выигрышная тема для различных шуток и карикатур. Окружающие считают подобные ситуации комичными. Бог знает почему. На самом же деле муж терзается, его одолевают сомнения, мучают многочисленные вопросы. Одни терзаются от страха за судьбу своих любимых жен, другие молят о благополучном рождении своего первенца. Как несправедливо все, неправильно, порочно…
– Очень хорошая пациентка, мужественная женщина! – говорил доктор Стрэнд. – Она так хочет этого ребенка! Ни жалоб, ни стона. Достойная женщина.
– Да, достойная. Даже очень.
А если бы это был ребенок Кэт? Его охватило чувство вины перед Марджори. Да, он виноват, это – грех. Как беззащитен он перед судом своей совести.
Он не часто бывал у Кэт со времени беременности Марджори: раз десять, не больше, если не считать их поездки на Барбадос. Они остановились в отеле. Всю ночь ветер качал пальмы. Он подарил ей букетик гардений; они росли там повсюду. Их сладкий, до боли знакомый аромат – они пахли мускусом – мешал ему спать. Да все это напоминало ему отца. Да, да! Не говори матери, сынок. Ты же знаешь, ни за что на свете я не причиню ей боль. И до конца остался верен этому принципу: не обидел ее и не бросил детей. Но нельзя же ведь сравнивать ту женщину с Кэт!