Страница:
Как тяжело не завидовать Озборну из-за имеющегося у него сокровища!
Достаточно взглянуть на Мейган, даже не слыша ее младенческого лепета, не зная, с каким трудом ее отучали от пеленок, достаточно взглянуть на нее и сразу становится ясно, что она не «нормальна». Мягкие светлые волосы, спускающиеся на теплую, загорелую шейку, два ряда аккуратных, великолепных зубов, кобальтово-синие глаза и… Фрэнсис почувствовал, как его собственные глаза защипало от подступающих непрошеных слез.
Как он привязан к этому жалкому лоскутку жизни! А оба они привязаны к лоскутку, кусочку земли, на котором живут! И никогда он не мог объяснить эту связь даже самому себе.
– Где ты, Фрэнсис? Вернись к нам, – с легким нетерпением позвала Марджори.
– Я перенесся в завтрашнее утро, – ответил он, а она бросила на него свой «я-тебя-не-понимаю» взгляд.
Его беспокоило и кое-что другое. Не «использует» ли он ребенка, потому что ни к кому больше не привязан? Ни одной живой души, за кого бы он умер? Он умер бы за Мейган сто раз. Но так поступила бы и Марджори. Он часто наблюдал за ними, за матерью и дочерью, когда они в светлых платьях гуляли по лугу, напоминая цветы или бабочек. Мейган, разумеется, и не подозревала, что именно она соединяет их. Она и, конечно, способность Марджори сострадать, потому что он не пережил бы разлуки с Мейган, и Марджори это прекрасно знала. Ее жизненные принципы были жесткими и нерушимыми, но она сама жила в соответствии с ними, в этом надо было отдать ей должное.
Он почувствовал толчок в бок:
– Посмотри! Посмотри туда! – Куда?
И тут же понял. К центру террасы, где оставался большой незанятый стол, пробирались Патрик с женой, группа белой молодежи – друзья и родственники Кэт, два или три чернокожих политика и Кэт.
– Как удачно сочетается с ее волосами розовый цвет, – сказала Марджори. – Смешно, ведь она никогда не обращала внимание на одежду.
Лионель в открытую разглядывал Кэт, не считаясь с тем, видит она это или нет.
– А ей и не было нужды обращать на это внимание. Что бы она ни надевала, все смотрелось на ней благородно, – неожиданно тактично прозвучали слова Лионеля.
– Ты никогда о ней не говоришь, – заметила Марджори.
– А зачем? Мы разведены. Кроме того, это вряд ли было бы уместно в вашем доме.
– Ты о чем? Это из-за того, что она одно время была без ума от Фрэнсиса?
Фрэнсис почувствовал, что краснеет.
– Не говори глупостей, Марджори! – его глаза встретились со взглядом Лионеля, который явно забавлялся.
– Ты знаешь, что это правда! – настаивала Марджори. – Я не говорю, что это продолжалось длительное время, но…
Лионель перебил ее:
– Я никогда не говорил о ней в вашем доме, Марджори, из-за трагедии, случившейся со всеми нами. Вы прекрасно знаете, что причина заключается только в этом. И еще потому, что она тесно связана с Курсоном.
– Тесно связана? Меня бы нисколько не удивило, – сказала Марджори, – если бы мне сообщили, что у них роман.
Сердце гнало кровь с такой силой, что ее толчки отдавали болью, но Фрэнсису удалось спокойно и с любопытством произнести:
– Ты ведь ненавидишь ее, Марджори? Почему? Лионель наслаждался разыгрывавшимся перед ним спектаклем.
– Что за ерунда, Фрэнсис! С чего бы мне ненавидеть ее? Маленькая семейная тайна, от нее никакого вреда, – беззаботно ответила она, словно внезапно поняла, что зашла слишком далеко. – Я открытый человек и, можно сказать, совсем не ревнива. Если бы это было не так, разве я привлекла бы твое внимание к тому, как привлекательно она выглядит? Между прочим, у нее потрясающие серьги.
Все, что можно было увидеть – обнаженная спина Кэт, облако рыжеватых кудрявых волос и блеск покачивающихся серег.
– Они у нее от бабушки. Не так давно я обнаружил их в банке в сейфе. Она, очевидно, забыла про них, и я послал их ей. Они не очень ценные. Милые, но камни с большими изъянами, – Лионель закурил и продолжал. – Ее никогда не интересовали украшения, за исключением старинных. Помню, как она вернула мне кольцо с изумрудом. Мне действительно хотелось, чтобы она оставила его себе. Я зашел к ней в спальню, она укладывала вещи, собиралась бросить меня. Она сидела на постели голая. Это было зрелище: абсолютно голая с изумрудным кольцом на пальце. Швырнула его мне через комнату. Впечатляющая картина. Этот Да Кунья мог бы изобразить ее и назвать «Обнаженная рыжая женщина с изумрудом», или что-то в этом роде.
Фрэнсис напрягся от давно знакомого чувства потрясения и ярости при мысли о Лионеле и Кэт, хотя его это уже больше не касалось. Он понимал, что его высмеивают.
Лионель «знал» ее. Он «имел» ее. Но не так, как я когда-то имел и знал ее. Молочно-белая кожа под душем, скользкая от воды, родинка на левой груди, маленькая щербинка между двумя передними зубами. Плачет над избитой кошкой. Смеется в постели. Эта дивная постель. Стеганое одеяло с разными птицами на каждом квадратике…
Какое это теперь имеет для него значение? Прошлое есть прошлое. Она вычеркнула его. Она предала его, и он вычеркнул ее. Его жизнь очень сильно изменилась. Он нашел, чем заполнить голову и сердце.
Лионель и Марджори пошли танцевать. Ее лицо над плечом Лионеля выглядело чистым и гладким, несмотря на печаль. Он смотрел на них, пока они не затерялись в толпе танцующих. Затем перевел взгляд на спину Кэт. Она разговаривала, оживленно жестикулируя. До этого момента он успел забыть эти движения.
Упрямая, фанатичная, категоричная женщина с плохим характером! Черт с ней.
Но нельзя позволить, чтобы с ней что-то случилось. Пусть лучше она сидит в безопасности в своем маленьком домике за закрытыми дверями, а бури бушуют снаружи. Она такая маленькая! Ей нравится думать, что она смелая, а она – всего лишь маленькое создание, совершенно одинокое. Позаботься о ней!
Кэт, что-то случилось между нами. Неужели нельзя ничего поправить? Что-то случилось.
У него замерзли руки, и он попросил еще чашку кофе, не для того, чтобы выпить, а чтобы погреть руки. У него раскалывалась голова, и звуки музыки казались пыткой.
– Что-то случилось, – сказал он вслух. Вернулась Марджори и объявила, что пора идти.
– Я вижу, что тебе совсем не весело, – это был замаскированный под великодушие упрек. Но он сделал вид, что не заметил.
Поднялся ветер, и Лионель, державший шаль Марджори, укрыл ей плечи.
– По правде говоря, – услышал Фрэнсис ее тихий голос, – я рада, что Фрэнсис отказался купить ваши земли. Не предлагайте ему их больше, хорошо? Я все еще жду, что он устанет от всего этого и вернется домой.
– Не слишком уж уповайте на это, – ответил ей Лионель. – Мне кажется, что этого никогда не произойдет.
– Никогда – это очень долго, – сказала она.
Но Лионель был прав. Он не собирался уезжать ни из-за политики, ни из-за экономики, никто и ничто не сможет заставить его! У него достаточно потерь: смерть отца, дорогая и любимая мать, оставшаяся в одиночестве; потом Кэт – женщина мечты, пока эта мечта не разбилась; и Патрик. И его ребенок, его больной ребенок. Для одной жизни достаточно потерь.
Эта земля – все, что у него осталось. Он полюбил ее, словно другую жизнь, настолько глубоко, что если он покинет ее, то будет тосковать и мучиться до самой смерти.
Нет. Элевтера принадлежит ему, а он – ей. И нечего больше добавить.
Глава 20
Достаточно взглянуть на Мейган, даже не слыша ее младенческого лепета, не зная, с каким трудом ее отучали от пеленок, достаточно взглянуть на нее и сразу становится ясно, что она не «нормальна». Мягкие светлые волосы, спускающиеся на теплую, загорелую шейку, два ряда аккуратных, великолепных зубов, кобальтово-синие глаза и… Фрэнсис почувствовал, как его собственные глаза защипало от подступающих непрошеных слез.
Как он привязан к этому жалкому лоскутку жизни! А оба они привязаны к лоскутку, кусочку земли, на котором живут! И никогда он не мог объяснить эту связь даже самому себе.
– Где ты, Фрэнсис? Вернись к нам, – с легким нетерпением позвала Марджори.
– Я перенесся в завтрашнее утро, – ответил он, а она бросила на него свой «я-тебя-не-понимаю» взгляд.
Его беспокоило и кое-что другое. Не «использует» ли он ребенка, потому что ни к кому больше не привязан? Ни одной живой души, за кого бы он умер? Он умер бы за Мейган сто раз. Но так поступила бы и Марджори. Он часто наблюдал за ними, за матерью и дочерью, когда они в светлых платьях гуляли по лугу, напоминая цветы или бабочек. Мейган, разумеется, и не подозревала, что именно она соединяет их. Она и, конечно, способность Марджори сострадать, потому что он не пережил бы разлуки с Мейган, и Марджори это прекрасно знала. Ее жизненные принципы были жесткими и нерушимыми, но она сама жила в соответствии с ними, в этом надо было отдать ей должное.
Он почувствовал толчок в бок:
– Посмотри! Посмотри туда! – Куда?
И тут же понял. К центру террасы, где оставался большой незанятый стол, пробирались Патрик с женой, группа белой молодежи – друзья и родственники Кэт, два или три чернокожих политика и Кэт.
– Как удачно сочетается с ее волосами розовый цвет, – сказала Марджори. – Смешно, ведь она никогда не обращала внимание на одежду.
Лионель в открытую разглядывал Кэт, не считаясь с тем, видит она это или нет.
– А ей и не было нужды обращать на это внимание. Что бы она ни надевала, все смотрелось на ней благородно, – неожиданно тактично прозвучали слова Лионеля.
– Ты никогда о ней не говоришь, – заметила Марджори.
– А зачем? Мы разведены. Кроме того, это вряд ли было бы уместно в вашем доме.
– Ты о чем? Это из-за того, что она одно время была без ума от Фрэнсиса?
Фрэнсис почувствовал, что краснеет.
– Не говори глупостей, Марджори! – его глаза встретились со взглядом Лионеля, который явно забавлялся.
– Ты знаешь, что это правда! – настаивала Марджори. – Я не говорю, что это продолжалось длительное время, но…
Лионель перебил ее:
– Я никогда не говорил о ней в вашем доме, Марджори, из-за трагедии, случившейся со всеми нами. Вы прекрасно знаете, что причина заключается только в этом. И еще потому, что она тесно связана с Курсоном.
– Тесно связана? Меня бы нисколько не удивило, – сказала Марджори, – если бы мне сообщили, что у них роман.
Сердце гнало кровь с такой силой, что ее толчки отдавали болью, но Фрэнсису удалось спокойно и с любопытством произнести:
– Ты ведь ненавидишь ее, Марджори? Почему? Лионель наслаждался разыгрывавшимся перед ним спектаклем.
– Что за ерунда, Фрэнсис! С чего бы мне ненавидеть ее? Маленькая семейная тайна, от нее никакого вреда, – беззаботно ответила она, словно внезапно поняла, что зашла слишком далеко. – Я открытый человек и, можно сказать, совсем не ревнива. Если бы это было не так, разве я привлекла бы твое внимание к тому, как привлекательно она выглядит? Между прочим, у нее потрясающие серьги.
Все, что можно было увидеть – обнаженная спина Кэт, облако рыжеватых кудрявых волос и блеск покачивающихся серег.
– Они у нее от бабушки. Не так давно я обнаружил их в банке в сейфе. Она, очевидно, забыла про них, и я послал их ей. Они не очень ценные. Милые, но камни с большими изъянами, – Лионель закурил и продолжал. – Ее никогда не интересовали украшения, за исключением старинных. Помню, как она вернула мне кольцо с изумрудом. Мне действительно хотелось, чтобы она оставила его себе. Я зашел к ней в спальню, она укладывала вещи, собиралась бросить меня. Она сидела на постели голая. Это было зрелище: абсолютно голая с изумрудным кольцом на пальце. Швырнула его мне через комнату. Впечатляющая картина. Этот Да Кунья мог бы изобразить ее и назвать «Обнаженная рыжая женщина с изумрудом», или что-то в этом роде.
Фрэнсис напрягся от давно знакомого чувства потрясения и ярости при мысли о Лионеле и Кэт, хотя его это уже больше не касалось. Он понимал, что его высмеивают.
Лионель «знал» ее. Он «имел» ее. Но не так, как я когда-то имел и знал ее. Молочно-белая кожа под душем, скользкая от воды, родинка на левой груди, маленькая щербинка между двумя передними зубами. Плачет над избитой кошкой. Смеется в постели. Эта дивная постель. Стеганое одеяло с разными птицами на каждом квадратике…
Какое это теперь имеет для него значение? Прошлое есть прошлое. Она вычеркнула его. Она предала его, и он вычеркнул ее. Его жизнь очень сильно изменилась. Он нашел, чем заполнить голову и сердце.
Лионель и Марджори пошли танцевать. Ее лицо над плечом Лионеля выглядело чистым и гладким, несмотря на печаль. Он смотрел на них, пока они не затерялись в толпе танцующих. Затем перевел взгляд на спину Кэт. Она разговаривала, оживленно жестикулируя. До этого момента он успел забыть эти движения.
Упрямая, фанатичная, категоричная женщина с плохим характером! Черт с ней.
Но нельзя позволить, чтобы с ней что-то случилось. Пусть лучше она сидит в безопасности в своем маленьком домике за закрытыми дверями, а бури бушуют снаружи. Она такая маленькая! Ей нравится думать, что она смелая, а она – всего лишь маленькое создание, совершенно одинокое. Позаботься о ней!
Кэт, что-то случилось между нами. Неужели нельзя ничего поправить? Что-то случилось.
У него замерзли руки, и он попросил еще чашку кофе, не для того, чтобы выпить, а чтобы погреть руки. У него раскалывалась голова, и звуки музыки казались пыткой.
– Что-то случилось, – сказал он вслух. Вернулась Марджори и объявила, что пора идти.
– Я вижу, что тебе совсем не весело, – это был замаскированный под великодушие упрек. Но он сделал вид, что не заметил.
Поднялся ветер, и Лионель, державший шаль Марджори, укрыл ей плечи.
– По правде говоря, – услышал Фрэнсис ее тихий голос, – я рада, что Фрэнсис отказался купить ваши земли. Не предлагайте ему их больше, хорошо? Я все еще жду, что он устанет от всего этого и вернется домой.
– Не слишком уж уповайте на это, – ответил ей Лионель. – Мне кажется, что этого никогда не произойдет.
– Никогда – это очень долго, – сказала она.
Но Лионель был прав. Он не собирался уезжать ни из-за политики, ни из-за экономики, никто и ничто не сможет заставить его! У него достаточно потерь: смерть отца, дорогая и любимая мать, оставшаяся в одиночестве; потом Кэт – женщина мечты, пока эта мечта не разбилась; и Патрик. И его ребенок, его больной ребенок. Для одной жизни достаточно потерь.
Эта земля – все, что у него осталось. Он полюбил ее, словно другую жизнь, настолько глубоко, что если он покинет ее, то будет тосковать и мучиться до самой смерти.
Нет. Элевтера принадлежит ему, а он – ей. И нечего больше добавить.
Глава 20
В той или иной жизненной ситуации наступает момент, когда нужно посмотреть правде в глаза и признать: все изменилось. И тогда картина удивительным образом проясняется – да, это случилось в тот день, когда он сказал то-то или она сделала то-то, конечно, это был первый сигнал, начало, а ты не понял. Или не захотел понять?
Николас Мибейн пришел к власти на волне всеобщей эйфории. Энтузиасты сравнивали его деятельность с первыми ста днями Рузвельта.
– Мы не обещаем чудес, – заявил он, – но собираемся немедленно приступить к преобразованиям. Вы их увидите и почувствуете.
И сердце Патрика дрогнуло.
Через два месяца началось строительство великолепного центра отдыха с футбольными полями, плавательным бассейном, баскетбольными площадками. Церемония закладки первого камня вылилась в настоящий праздник. Наконец-то люди получали что-то, что можно было увидеть и потрогать!
За этим последовало открытие музея Сен-Фелиса. Под него отдали здание восемнадцатого века на Причальной улице. Идея принадлежала Дорис Мибейн, и постаралась она на славу. Вдоль здания шел высохший крепостной ров, и Дорис распорядилась засыпать его и засадить зеленью, а в спокойной прохладе внутренних помещений разместила работы Анатоля Да Куньи, его дар нации. Там было с десяток картин маслом и две мраморные скульптуры. Над центральным входом Николас приказал выбить надпись: Pro bono publiko. В проспекте, выпущенном в связи с этим событием, объяснялось, что это значит: «На благо народа». Экспозицию открыли под звуки струнного квартета и сопроводили неограниченным количеством шампанского в бумажных стаканчиках. Средний класс Коувтауна смотрел на картины и восхищался. И в самом деле, прекрасное начало.
У Патрика тоже были идеи. Он решил поговорить с Николасом.
– Прошлой ночью мне кое-что пришло в голову. Мероприятие для школьников. Я подумал, что неплохо было бы устроить раздачу семян, саженцев фруктовых деревьев, овощной рассады. Мы снабдили бы участников инструкциями, а за лучшие результаты назначили бы призы. Таким образом мы достигнем двух целей: прекрасное занятие для детей и помощь в самообеспечении продовольствием. Что ты скажешь?
– Великолепно! Займись этим! Набросай план и представь на следующее исполнительное заседание, – Николас похлопал Патрика по плечу. – Ты когда-нибудь думал или осмеливался мечтать, что наступят такие дни? Боже, я помню, как мы вместе учили латинские глаголы! Они не принесли нам особой пользы. А может быть, и принесли!
Он смеялся, и его глаза сияли от радости.
– Так мы займемся моим предложением?
– Почему нет? Главное, это нам недорого обойдется. У нас катастрофически мало денег. Катастрофически.
Кто-то позвал Николаса из другого конца комнаты, и он двинулся в ту сторону.
– Еще минуту, – торопливо сказал Патрик. – Я знаю, как ты занят, но за все дни я не смог переброситься с тобой ни словом. Я хочу добавить, что можно раздать саженцы и фермерам, раз уж мы займемся этим. Последний ураган повредил по меньшей мере две тысячи акров леса, принадлежащего государству, и пока ущерб ничем не возмещен. Эти два мероприятия можно совместить. Это не потребует больших расходов.
– Ты не забыл, что ты министр образования? То, что ты предлагаешь, относится к лесному хозяйству.
– Я знаю, но все так переплетено, разным департаментам приходится работать вместе.
– Я, действительно, уже должен бежать. Правда. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз, – Николас снова потрепал его по плечу. – Ты должен помнить, что Рим строился не один день. Хотя мне очень нравится твой энтузиазм! – добавил он на ходу.
А Патрик наслаждался энтузиазмом, как вином. Сколько всего нужно сделать! Он прекрасно знал, что учителя имеют низкую квалификацию, что они мало получают и живут в тяжелых условиях. Побывав как-то в Галли он заметил, что крыша на здании школы, сильно протекавшая еще когда он там работал, находится в том же плачевном состоянии. А учебники, наглядные пособия… И ничего нельзя отложить на потом.
На исполнительном заседании он зачитал приготовленный список.
– Не так быстро! – оборвал его Николас. – Ты знаешь, всему свое время.
– Да, знаю. Тем не менее – когда? – он почувствовал, что давит на Николаса.
– Деньги, – со значением произнес тот, – деньги. У нас их нет.
– Но ведь Всемирный банк дал нам заем. И ты только что поднял налоги. Боюсь, я не понимаю, почему сложилась такая напряженная ситуация.
Николас оглядел собравшихся. Комитет состоял из людей, хорошо знавших друг друга, и взаимное подтрунивание не возбранялось.
– Насколько я тебя знаю, Патрик, финансовые вопросы – не твоя стихия.
Раздались смешки, и Патрик тоже был вынужден улыбнуться. Все знали, что деньгами в его семье распоряжается Дезире, хотя бы потому, что он был слишком небрежен, чтобы вовремя платить по счетам.
– Ты не финансист, – повторил Николас и перешел к следующему вопросу, касающемуся увеличения числа полицейских.
Мгновение Патрик колебался. Он не привык к своей новой роли и, чтобы заговорить, ему нужно было сделать усилие. Но он сделал его.
– Мне кажется, город уже переполнен полицией.
– А разве она нам не нужна? Слишком много карманных краж. Мы отпугнем туристов, если они не будут чувствовать себя здесь в безопасности.
– Детям нечем заняться. Ты помнишь, мы говорили об игровых площадках…
– Да, и мы построили несколько.
– Только три, и последняя до сих пор не оборудована, – он задумчиво продолжил. – В любом случае, игровые площадки – не решение проблемы. Все упирается в экономику. Все. И сейчас не шестидесятые годы.
– Совершенно верно. Поэтому нам необходимо поощрять туризм и приток населения. А для этого нужны законность и порядок.
– Туризм и иммиграция – тоже еще не все, раз уж ты затронул эту тему. Я хотел поговорить и об этом. Переселенцы ищут дешевые земли, спекулируют ими и вздувают цены, – начав, он говорил быстро и гладко. – Мы не должны иметь дело со спекулянтами, а только с теми, кто хочет остаться и приносить пользу этой стране.
Ему показалось, что он заметил переглядывание и опущенные взгляды. Он внезапно ощутил, как изменилась атмосфера вокруг него.
– Строительство гостиниц обеспечивает занятость, – мягко вставил Николас.
– Только временно. А для таких монстров, как «Ланабелл» и ему подобные? Нет! Такие инвестиции нам не нужны. Они портят залив, осушают землю и разрушают естественный покров почвы, устраивая свои фешенебельные пляжи. Уничтожают коралловые рифы, которые предохраняют пляжи от эрозии. Но им это безразлично. Главное – прибыль сегодня, а что будет потом – им наплевать! Они сбрасывают в залив нечистоты! Когда ветер дует с моря, вонь чувствуется на милю вокруг, – он огляделся, надеясь увидеть кивок, знак согласия, но не увидел; люди вокруг него смотрели куда угодно, только не на него. – Послушайте, – умоляюще произнес он, – вы все помните дни, когда в заливе водились омары и морской окунь. А теперь, чтобы поймать большую рыбу, нужно уйти в море на много миль. Они губят море. Загрязнение и беспорядочная ловля сделали свое дело. Я видел, что происходит в других местах, я читал Кусто, – он собирался закончить, но вспомнил еще кое-что. – Подойдите к окну и скажите мне, неужели мы собираемся уничтожить один из самых красивых морских пейзажей в мире! Вспомните, что они сделали с Драммонд-хэд в Гонолулу! Вы видели фотографии…
– Ты перескакиваешь с рыбы на рифы, потом на отели, – перебил его Николас. – Мы не поспеваем за тобой.
– Я не перескакиваю. Это части одного целого.
В комнате повисла Тишина. Затем Николас заговорил:
– Предлагаю серьезным образом рассмотреть эти замечания. Я дам комитету задание изучить вопрос землепользования с точки зрения защиты самобытности и экологии Сен-Фелиса.
Три месяца спустя стало известно, что продан еще один участок под строительство гостиницы на берегу. Патрик немедленно отправился к Николасу.
– Я не понимаю. Я считал, что на побережье больше не будет никакого строительства, во всяком случае, вопрос должен обсуждаться.
– Мы потратили на обсуждение два часа. На последнем заседании, которое ты пропустил.
– Пропустил?
– Да. Я созвал срочное заседание исполнительного комитета. Ты навещал свою мать на Мартинике. Я распорядился, чтобы тебя известили.
– Меня не известили, и, к моему стыду, я уже несколько месяцев не был на Мартинике.
– Странно! Это какое-то недоразумение. Мне жаль, мне очень жаль. Я понимаю, что ты чувствуешь. Но именно сейчас нам нужны средства. Думаю, я могу обещать, что подобные вещи не повторятся.
Униженный и раздосадованный, Патрик тем не менее не позволил себе обвинить Николаса. Какой смысл в поспешных решениях? Николас не стал бы его обманывать. Просто безумие – подозревать его.
И все-таки его не оставляло чувство, что его просто успокоили, как успокаивают ребенка, требующего невозможного.
Дезире возилась у плиты. По ее поднятым плечам он понял, что она не в духе.
– Я сегодня была у Дорис. У Николаса было какое-то деловое собрание дома. Когда мы подъехали, мужчины как раз уходили.
Он вздрогнул:
– Собрание? Ты имеешь в виду, исполнительный комитет?
– Нет, конечно, нет, хотя я видела там Родни Спурра и Харрисона Эймса. Других я не знаю. Там были даже белые. Один из них очень толстый, низкий мужчина, который строит дом на скале, весь из стекла, ну ты знаешь.
– Юген. Говорят, он вкладывает здесь большие деньги.
Дезире повернулась к нему:
– Я пообещала Дорис, что не скажу тебе, но Николас говорит, что с тобой невозможно сотрудничать.
Патрик был потрясен:
– Невозможно сотрудничать! Что, черт возьми, он хотел этим сказать?
– Что ты… постоянно критикуешь.
– Критикую!
– Надеюсь, у тебя нет неприятностей? Вы же всю жизнь дружили.
– И что же такого я могу сделать? Или делал когда-нибудь?
– Я не знаю. Иногда с тобой действительно невозможно иметь дело. Ты можешь быть очень упрямым. И никогда не уступаешь, если не считаешь нужным или отстаиваешь какую-то свою идею.
– Ты имеешь в виду, что я не изменяю своим убеждениям?
– Не волнуйся так! Но ты упрямый, ты сам знаешь, – Дезире недовольно кривила губы, – почему, например, ты не дал мне тогда поехать с Дорис в Европу? Если начистоту, то она считает, что с твоей стороны это обычный эгоизм, и я так считаю. Я никогда нигде не была…
– Я не мог позволить себе эту поездку, вот почему!
– А я-то полагала, что для члена правительства некоторые вещи становятся доступнее.
– Я вошел в правительство не для того, чтобы обогатиться.
– Мог бы, по крайней мере, отпустить меня с Дорис!
– Я ни за что на свете не позволю тебе принять милостыню!
– Милостыню! Твой лучший друг! Ты оказал бы Дорис услугу. Она хотела, чтобы я поехала. Между прочим, у них горы денег: Для них это ничего не значит!
– Горы денег, – задумчиво повторил Патрик. – Не знаю. Доктор Мибейн был не так уж богат и у него четверо детей. Не знаю.
– Николас сам делает деньги! Он вкладывает средства в гостиницы и. пляжи по всему острову. Новый ночной клуб на Причальной улице… он владеет половиной. Ты знал об этом? И новая гостиница, о которой они только что объявили – это тоже его!
Патрик сел.
Дезире продолжала высоким голосом, похожим на голос Дорис Мибейн:
– Почему мы не можем получать от жизни удовольствие? Сидим в той же грязи, когда ты мог быть впереди, как и Николас!
Холодно, со злостью он ответил:
– Ты когда-нибудь повзрослеешь?
Ее глаза наполнились слезами, и он тут же пожалел о сказанном. Она просто не сдержалась. Ее сегодняшние жалобы были первыми за все время их совместной жизни. Хотя она всегда имела очень мало по сравнению со многими ее друзьями. Она, и он прекрасно знал это, подавляла свои желания и довольствовалась тем малым, что он был в состоянии дать ей. А сейчас, в новой ситуации она была сбита с толку. Муж Дорис обеспечивает ее, а ее собственный муж – нет, и при этом совершенно не обращает на это внимание. Ему хотелось ей все объяснить, но его замешательство было так велико, что он промолчал.
Он отправился спать с тяжелым сердцем и долго не мог уснуть. Так вот чем занимается Николас! Скорее всего, они все этим занимаются и хранят поэтому молчание, когда он говорит. Они знали, что он не на их стороне. Значит он один! С кем он может поговорить?
Его охватило горькое сознание того, что его предали. Он мог бы довериться жене, но не осмелился. Она так несдержанна на язык. Получалось, что единственным с кем можно было поговорить, была Кэт Тэрбокс.
По пути домой из центра города ему приходится идти мимо редакции «Рупора». Он скучает по работе в газете. Там кипит жизнь, трещат телетайпы, звонят телефоны. А за столом редактора – Кэт. Когда он работал там, то часто ловил себя на том, что подолгу смотрел на нее через комнату со своего места. У нее одно из тех лиц, по которым легко читать даже скрываемые мысли и чувства.
Иногда и сейчас он провожал ее по вечерам до угла ее улицы.
– Ты какой-то мрачный, – заметила она во время такой прогулки на следующий день после его разговора с Дезире.
Почти против своей воли он пересказал ей слова Дезире.
– Я в тревоге, – закончил он. – У меня такое ощущение, что я нахожусь в центре замкнутого круга, все вокруг рушится, а я не могу докричаться до Николаса и не знаю почему.
– Почему ты не скажешь ему о том, что узнал?
– Я не могу. Я пообещал Дезире. И потом, это ничего не изменит. Меня не касается, куда человек вкладывает свои деньги.
– Это тебя касается, потому что это совсем другое дело, и ты это понимаешь. По мне, так все это плохо пахнет, – они остановились, и Кэт достала какой-то листок бумага. – Посмотри, мы собираемся электрифицировать деревни и поставить очистные сооружения. На северной стороне острова каждое утро до сих пор сбрасывают в океан нечистоты. Все молчат, хотя прекрасно знают, что делается. Питьевую воду собирают по-прежнему во время дождей. А Николас снова и снова говорит о поливном садоводчестве и консервных заводах. Безусловно, это выглядит очень деятельно! Наши дорога – ужасны. У нас стало больше машин и больше несчастных случаев. Я знаю, что невозможно сделать все сразу, но мне бы хотелось увидеть хоть какое-то движение в этом направлении.
– Я не понимаю Николаса, – повторил он с грустью. Некоторое время Кэт, казалось, что-то обдумывала.
Потом она сказала:
– Я хочу кое-что показать тебе. Прямо сейчас. У тебя найдется свободный час?
– Найдется.
– Нам понадобится твой автомобиль. Ты когда-нибудь был на территории «Ланабелла»?
– В его пешеходной части? Нет.
– Там, где стоят новые коттеджи, за пешеходным мостиком.
Они оставили машину в отдаленном конце пляжа, подальше от глаз и в полумиле от главного здания. Колеи здесь поросли травой.
– Здесь мало ездят, – отметил Патрик. Пешеходный мостик был перекинут через узкий канал. На белом песке по краю маленького острова выстроились коттеджи с остроконечными крышами. За коттеджами был сооружен пруд неопределенной формы. Среди клумб на шелковистой траве стояли зонтики и дорогие стулья. Все было тихо и спокойно. Всего одна пара лежала под солнцем.
– Не сезон, – сказал Патрик.
– Здесь всегда мало народу. Ты же знаешь, это не общественное место.
– И очень изолированное. Если точно не знаешь, где оно, то не догадаешься о нем.
– Вот именно. Пойдем, может быть, какой-то из коттеджей не заперт, или посмотрим в окно.
Все раздвижные стеклянные двери оказались запертыми, но сквозь них прекрасно было видно внутреннее убранство комнат, белые коврики на розовом полу веранды и широкие кровати с позолоченной резьбой. Похоже на бордель, подумал Патрик, но вслух ничего не сказал.
– Кошмар, правда? – спросила Кэт, когда они возвращались к машине.
– Да. Кто эти люди?
– Ты даже не догадываешься?
У него были смутные подозрения, но он промолчал.
– Воровская шайка. Он уставился на нее.
– Я не могу доказать, но я почти уверена. Больше чем уверена. Эти люди приезжают из Штатов, привозят своих девочек, делают свои дела, и частным образом производят платежи, а правительство их покрывает.
– За что они платят?
– Думаю, за наркотики, – серьезно сказала она, а поскольку он недоуменно смотрел на нее, продолжила: – Почему ты так удивлен? Весьма распространенное в Центральной Америке явление.
На это он ничего не смог ответить.
– Ты подавлен, потому что это Николас, – она тронула его за руку. – Правда, я могу и ошибаться.
– Ты ошибаешься, – сказал он. – Ты ошибаешься.
Проезжая мимо дома правительства, они заметили группу полицейских, выглядевших весьма импозантно в новой серой форме, алых фуражках и с такими же алыми полосами на брюках.
– Остановись на минутку, – скомандовала Кэт. – Что ты видишь?
Поскольку он не понял сразу, она спросила:
– Разве ты не замечал их последние несколько недель?
– Ты имеешь в виду форму? Николас иногда увлекается показной стороной дела, – отозвался Патрик.
– Не то. Посмотри внимательнее! Когда это у нас было столько полиции? Все как на подбор – выше шести футов! Крепкие ребята, и все они – новые. Ни одного знакомого лица. Не удивлюсь… – начала она и замолчала.
– Не удивишься чему?
– Так, ничего.
– Как женщины любят все усложнять! Может, ты все-таки закончишь, если уж начала?
– Если честно, я не уверена, что могу довериться тебе.
– Ну спасибо! Большое спасибо! Раз так, можешь вообще со мной не разговаривать.
– Не делай из мухи слона. Мои слова, действительно, прозвучали не совсем так, как мне хотелось. Я только имела в виду, что ты очень лояльный человек и очень близок с Николасом, несмотря на то, что ты замечаешь. Откуда я знаю, что подскажет тебе твоя совесть, когда ты будешь ворочаться ночью без сна?
Николас Мибейн пришел к власти на волне всеобщей эйфории. Энтузиасты сравнивали его деятельность с первыми ста днями Рузвельта.
– Мы не обещаем чудес, – заявил он, – но собираемся немедленно приступить к преобразованиям. Вы их увидите и почувствуете.
И сердце Патрика дрогнуло.
Через два месяца началось строительство великолепного центра отдыха с футбольными полями, плавательным бассейном, баскетбольными площадками. Церемония закладки первого камня вылилась в настоящий праздник. Наконец-то люди получали что-то, что можно было увидеть и потрогать!
За этим последовало открытие музея Сен-Фелиса. Под него отдали здание восемнадцатого века на Причальной улице. Идея принадлежала Дорис Мибейн, и постаралась она на славу. Вдоль здания шел высохший крепостной ров, и Дорис распорядилась засыпать его и засадить зеленью, а в спокойной прохладе внутренних помещений разместила работы Анатоля Да Куньи, его дар нации. Там было с десяток картин маслом и две мраморные скульптуры. Над центральным входом Николас приказал выбить надпись: Pro bono publiko. В проспекте, выпущенном в связи с этим событием, объяснялось, что это значит: «На благо народа». Экспозицию открыли под звуки струнного квартета и сопроводили неограниченным количеством шампанского в бумажных стаканчиках. Средний класс Коувтауна смотрел на картины и восхищался. И в самом деле, прекрасное начало.
У Патрика тоже были идеи. Он решил поговорить с Николасом.
– Прошлой ночью мне кое-что пришло в голову. Мероприятие для школьников. Я подумал, что неплохо было бы устроить раздачу семян, саженцев фруктовых деревьев, овощной рассады. Мы снабдили бы участников инструкциями, а за лучшие результаты назначили бы призы. Таким образом мы достигнем двух целей: прекрасное занятие для детей и помощь в самообеспечении продовольствием. Что ты скажешь?
– Великолепно! Займись этим! Набросай план и представь на следующее исполнительное заседание, – Николас похлопал Патрика по плечу. – Ты когда-нибудь думал или осмеливался мечтать, что наступят такие дни? Боже, я помню, как мы вместе учили латинские глаголы! Они не принесли нам особой пользы. А может быть, и принесли!
Он смеялся, и его глаза сияли от радости.
– Так мы займемся моим предложением?
– Почему нет? Главное, это нам недорого обойдется. У нас катастрофически мало денег. Катастрофически.
Кто-то позвал Николаса из другого конца комнаты, и он двинулся в ту сторону.
– Еще минуту, – торопливо сказал Патрик. – Я знаю, как ты занят, но за все дни я не смог переброситься с тобой ни словом. Я хочу добавить, что можно раздать саженцы и фермерам, раз уж мы займемся этим. Последний ураган повредил по меньшей мере две тысячи акров леса, принадлежащего государству, и пока ущерб ничем не возмещен. Эти два мероприятия можно совместить. Это не потребует больших расходов.
– Ты не забыл, что ты министр образования? То, что ты предлагаешь, относится к лесному хозяйству.
– Я знаю, но все так переплетено, разным департаментам приходится работать вместе.
– Я, действительно, уже должен бежать. Правда. Поговорим об этом как-нибудь в другой раз, – Николас снова потрепал его по плечу. – Ты должен помнить, что Рим строился не один день. Хотя мне очень нравится твой энтузиазм! – добавил он на ходу.
А Патрик наслаждался энтузиазмом, как вином. Сколько всего нужно сделать! Он прекрасно знал, что учителя имеют низкую квалификацию, что они мало получают и живут в тяжелых условиях. Побывав как-то в Галли он заметил, что крыша на здании школы, сильно протекавшая еще когда он там работал, находится в том же плачевном состоянии. А учебники, наглядные пособия… И ничего нельзя отложить на потом.
На исполнительном заседании он зачитал приготовленный список.
– Не так быстро! – оборвал его Николас. – Ты знаешь, всему свое время.
– Да, знаю. Тем не менее – когда? – он почувствовал, что давит на Николаса.
– Деньги, – со значением произнес тот, – деньги. У нас их нет.
– Но ведь Всемирный банк дал нам заем. И ты только что поднял налоги. Боюсь, я не понимаю, почему сложилась такая напряженная ситуация.
Николас оглядел собравшихся. Комитет состоял из людей, хорошо знавших друг друга, и взаимное подтрунивание не возбранялось.
– Насколько я тебя знаю, Патрик, финансовые вопросы – не твоя стихия.
Раздались смешки, и Патрик тоже был вынужден улыбнуться. Все знали, что деньгами в его семье распоряжается Дезире, хотя бы потому, что он был слишком небрежен, чтобы вовремя платить по счетам.
– Ты не финансист, – повторил Николас и перешел к следующему вопросу, касающемуся увеличения числа полицейских.
Мгновение Патрик колебался. Он не привык к своей новой роли и, чтобы заговорить, ему нужно было сделать усилие. Но он сделал его.
– Мне кажется, город уже переполнен полицией.
– А разве она нам не нужна? Слишком много карманных краж. Мы отпугнем туристов, если они не будут чувствовать себя здесь в безопасности.
– Детям нечем заняться. Ты помнишь, мы говорили об игровых площадках…
– Да, и мы построили несколько.
– Только три, и последняя до сих пор не оборудована, – он задумчиво продолжил. – В любом случае, игровые площадки – не решение проблемы. Все упирается в экономику. Все. И сейчас не шестидесятые годы.
– Совершенно верно. Поэтому нам необходимо поощрять туризм и приток населения. А для этого нужны законность и порядок.
– Туризм и иммиграция – тоже еще не все, раз уж ты затронул эту тему. Я хотел поговорить и об этом. Переселенцы ищут дешевые земли, спекулируют ими и вздувают цены, – начав, он говорил быстро и гладко. – Мы не должны иметь дело со спекулянтами, а только с теми, кто хочет остаться и приносить пользу этой стране.
Ему показалось, что он заметил переглядывание и опущенные взгляды. Он внезапно ощутил, как изменилась атмосфера вокруг него.
– Строительство гостиниц обеспечивает занятость, – мягко вставил Николас.
– Только временно. А для таких монстров, как «Ланабелл» и ему подобные? Нет! Такие инвестиции нам не нужны. Они портят залив, осушают землю и разрушают естественный покров почвы, устраивая свои фешенебельные пляжи. Уничтожают коралловые рифы, которые предохраняют пляжи от эрозии. Но им это безразлично. Главное – прибыль сегодня, а что будет потом – им наплевать! Они сбрасывают в залив нечистоты! Когда ветер дует с моря, вонь чувствуется на милю вокруг, – он огляделся, надеясь увидеть кивок, знак согласия, но не увидел; люди вокруг него смотрели куда угодно, только не на него. – Послушайте, – умоляюще произнес он, – вы все помните дни, когда в заливе водились омары и морской окунь. А теперь, чтобы поймать большую рыбу, нужно уйти в море на много миль. Они губят море. Загрязнение и беспорядочная ловля сделали свое дело. Я видел, что происходит в других местах, я читал Кусто, – он собирался закончить, но вспомнил еще кое-что. – Подойдите к окну и скажите мне, неужели мы собираемся уничтожить один из самых красивых морских пейзажей в мире! Вспомните, что они сделали с Драммонд-хэд в Гонолулу! Вы видели фотографии…
– Ты перескакиваешь с рыбы на рифы, потом на отели, – перебил его Николас. – Мы не поспеваем за тобой.
– Я не перескакиваю. Это части одного целого.
В комнате повисла Тишина. Затем Николас заговорил:
– Предлагаю серьезным образом рассмотреть эти замечания. Я дам комитету задание изучить вопрос землепользования с точки зрения защиты самобытности и экологии Сен-Фелиса.
Три месяца спустя стало известно, что продан еще один участок под строительство гостиницы на берегу. Патрик немедленно отправился к Николасу.
– Я не понимаю. Я считал, что на побережье больше не будет никакого строительства, во всяком случае, вопрос должен обсуждаться.
– Мы потратили на обсуждение два часа. На последнем заседании, которое ты пропустил.
– Пропустил?
– Да. Я созвал срочное заседание исполнительного комитета. Ты навещал свою мать на Мартинике. Я распорядился, чтобы тебя известили.
– Меня не известили, и, к моему стыду, я уже несколько месяцев не был на Мартинике.
– Странно! Это какое-то недоразумение. Мне жаль, мне очень жаль. Я понимаю, что ты чувствуешь. Но именно сейчас нам нужны средства. Думаю, я могу обещать, что подобные вещи не повторятся.
Униженный и раздосадованный, Патрик тем не менее не позволил себе обвинить Николаса. Какой смысл в поспешных решениях? Николас не стал бы его обманывать. Просто безумие – подозревать его.
И все-таки его не оставляло чувство, что его просто успокоили, как успокаивают ребенка, требующего невозможного.
Дезире возилась у плиты. По ее поднятым плечам он понял, что она не в духе.
– Я сегодня была у Дорис. У Николаса было какое-то деловое собрание дома. Когда мы подъехали, мужчины как раз уходили.
Он вздрогнул:
– Собрание? Ты имеешь в виду, исполнительный комитет?
– Нет, конечно, нет, хотя я видела там Родни Спурра и Харрисона Эймса. Других я не знаю. Там были даже белые. Один из них очень толстый, низкий мужчина, который строит дом на скале, весь из стекла, ну ты знаешь.
– Юген. Говорят, он вкладывает здесь большие деньги.
Дезире повернулась к нему:
– Я пообещала Дорис, что не скажу тебе, но Николас говорит, что с тобой невозможно сотрудничать.
Патрик был потрясен:
– Невозможно сотрудничать! Что, черт возьми, он хотел этим сказать?
– Что ты… постоянно критикуешь.
– Критикую!
– Надеюсь, у тебя нет неприятностей? Вы же всю жизнь дружили.
– И что же такого я могу сделать? Или делал когда-нибудь?
– Я не знаю. Иногда с тобой действительно невозможно иметь дело. Ты можешь быть очень упрямым. И никогда не уступаешь, если не считаешь нужным или отстаиваешь какую-то свою идею.
– Ты имеешь в виду, что я не изменяю своим убеждениям?
– Не волнуйся так! Но ты упрямый, ты сам знаешь, – Дезире недовольно кривила губы, – почему, например, ты не дал мне тогда поехать с Дорис в Европу? Если начистоту, то она считает, что с твоей стороны это обычный эгоизм, и я так считаю. Я никогда нигде не была…
– Я не мог позволить себе эту поездку, вот почему!
– А я-то полагала, что для члена правительства некоторые вещи становятся доступнее.
– Я вошел в правительство не для того, чтобы обогатиться.
– Мог бы, по крайней мере, отпустить меня с Дорис!
– Я ни за что на свете не позволю тебе принять милостыню!
– Милостыню! Твой лучший друг! Ты оказал бы Дорис услугу. Она хотела, чтобы я поехала. Между прочим, у них горы денег: Для них это ничего не значит!
– Горы денег, – задумчиво повторил Патрик. – Не знаю. Доктор Мибейн был не так уж богат и у него четверо детей. Не знаю.
– Николас сам делает деньги! Он вкладывает средства в гостиницы и. пляжи по всему острову. Новый ночной клуб на Причальной улице… он владеет половиной. Ты знал об этом? И новая гостиница, о которой они только что объявили – это тоже его!
Патрик сел.
Дезире продолжала высоким голосом, похожим на голос Дорис Мибейн:
– Почему мы не можем получать от жизни удовольствие? Сидим в той же грязи, когда ты мог быть впереди, как и Николас!
Холодно, со злостью он ответил:
– Ты когда-нибудь повзрослеешь?
Ее глаза наполнились слезами, и он тут же пожалел о сказанном. Она просто не сдержалась. Ее сегодняшние жалобы были первыми за все время их совместной жизни. Хотя она всегда имела очень мало по сравнению со многими ее друзьями. Она, и он прекрасно знал это, подавляла свои желания и довольствовалась тем малым, что он был в состоянии дать ей. А сейчас, в новой ситуации она была сбита с толку. Муж Дорис обеспечивает ее, а ее собственный муж – нет, и при этом совершенно не обращает на это внимание. Ему хотелось ей все объяснить, но его замешательство было так велико, что он промолчал.
Он отправился спать с тяжелым сердцем и долго не мог уснуть. Так вот чем занимается Николас! Скорее всего, они все этим занимаются и хранят поэтому молчание, когда он говорит. Они знали, что он не на их стороне. Значит он один! С кем он может поговорить?
Его охватило горькое сознание того, что его предали. Он мог бы довериться жене, но не осмелился. Она так несдержанна на язык. Получалось, что единственным с кем можно было поговорить, была Кэт Тэрбокс.
По пути домой из центра города ему приходится идти мимо редакции «Рупора». Он скучает по работе в газете. Там кипит жизнь, трещат телетайпы, звонят телефоны. А за столом редактора – Кэт. Когда он работал там, то часто ловил себя на том, что подолгу смотрел на нее через комнату со своего места. У нее одно из тех лиц, по которым легко читать даже скрываемые мысли и чувства.
Иногда и сейчас он провожал ее по вечерам до угла ее улицы.
– Ты какой-то мрачный, – заметила она во время такой прогулки на следующий день после его разговора с Дезире.
Почти против своей воли он пересказал ей слова Дезире.
– Я в тревоге, – закончил он. – У меня такое ощущение, что я нахожусь в центре замкнутого круга, все вокруг рушится, а я не могу докричаться до Николаса и не знаю почему.
– Почему ты не скажешь ему о том, что узнал?
– Я не могу. Я пообещал Дезире. И потом, это ничего не изменит. Меня не касается, куда человек вкладывает свои деньги.
– Это тебя касается, потому что это совсем другое дело, и ты это понимаешь. По мне, так все это плохо пахнет, – они остановились, и Кэт достала какой-то листок бумага. – Посмотри, мы собираемся электрифицировать деревни и поставить очистные сооружения. На северной стороне острова каждое утро до сих пор сбрасывают в океан нечистоты. Все молчат, хотя прекрасно знают, что делается. Питьевую воду собирают по-прежнему во время дождей. А Николас снова и снова говорит о поливном садоводчестве и консервных заводах. Безусловно, это выглядит очень деятельно! Наши дорога – ужасны. У нас стало больше машин и больше несчастных случаев. Я знаю, что невозможно сделать все сразу, но мне бы хотелось увидеть хоть какое-то движение в этом направлении.
– Я не понимаю Николаса, – повторил он с грустью. Некоторое время Кэт, казалось, что-то обдумывала.
Потом она сказала:
– Я хочу кое-что показать тебе. Прямо сейчас. У тебя найдется свободный час?
– Найдется.
– Нам понадобится твой автомобиль. Ты когда-нибудь был на территории «Ланабелла»?
– В его пешеходной части? Нет.
– Там, где стоят новые коттеджи, за пешеходным мостиком.
Они оставили машину в отдаленном конце пляжа, подальше от глаз и в полумиле от главного здания. Колеи здесь поросли травой.
– Здесь мало ездят, – отметил Патрик. Пешеходный мостик был перекинут через узкий канал. На белом песке по краю маленького острова выстроились коттеджи с остроконечными крышами. За коттеджами был сооружен пруд неопределенной формы. Среди клумб на шелковистой траве стояли зонтики и дорогие стулья. Все было тихо и спокойно. Всего одна пара лежала под солнцем.
– Не сезон, – сказал Патрик.
– Здесь всегда мало народу. Ты же знаешь, это не общественное место.
– И очень изолированное. Если точно не знаешь, где оно, то не догадаешься о нем.
– Вот именно. Пойдем, может быть, какой-то из коттеджей не заперт, или посмотрим в окно.
Все раздвижные стеклянные двери оказались запертыми, но сквозь них прекрасно было видно внутреннее убранство комнат, белые коврики на розовом полу веранды и широкие кровати с позолоченной резьбой. Похоже на бордель, подумал Патрик, но вслух ничего не сказал.
– Кошмар, правда? – спросила Кэт, когда они возвращались к машине.
– Да. Кто эти люди?
– Ты даже не догадываешься?
У него были смутные подозрения, но он промолчал.
– Воровская шайка. Он уставился на нее.
– Я не могу доказать, но я почти уверена. Больше чем уверена. Эти люди приезжают из Штатов, привозят своих девочек, делают свои дела, и частным образом производят платежи, а правительство их покрывает.
– За что они платят?
– Думаю, за наркотики, – серьезно сказала она, а поскольку он недоуменно смотрел на нее, продолжила: – Почему ты так удивлен? Весьма распространенное в Центральной Америке явление.
На это он ничего не смог ответить.
– Ты подавлен, потому что это Николас, – она тронула его за руку. – Правда, я могу и ошибаться.
– Ты ошибаешься, – сказал он. – Ты ошибаешься.
Проезжая мимо дома правительства, они заметили группу полицейских, выглядевших весьма импозантно в новой серой форме, алых фуражках и с такими же алыми полосами на брюках.
– Остановись на минутку, – скомандовала Кэт. – Что ты видишь?
Поскольку он не понял сразу, она спросила:
– Разве ты не замечал их последние несколько недель?
– Ты имеешь в виду форму? Николас иногда увлекается показной стороной дела, – отозвался Патрик.
– Не то. Посмотри внимательнее! Когда это у нас было столько полиции? Все как на подбор – выше шести футов! Крепкие ребята, и все они – новые. Ни одного знакомого лица. Не удивлюсь… – начала она и замолчала.
– Не удивишься чему?
– Так, ничего.
– Как женщины любят все усложнять! Может, ты все-таки закончишь, если уж начала?
– Если честно, я не уверена, что могу довериться тебе.
– Ну спасибо! Большое спасибо! Раз так, можешь вообще со мной не разговаривать.
– Не делай из мухи слона. Мои слова, действительно, прозвучали не совсем так, как мне хотелось. Я только имела в виду, что ты очень лояльный человек и очень близок с Николасом, несмотря на то, что ты замечаешь. Откуда я знаю, что подскажет тебе твоя совесть, когда ты будешь ворочаться ночью без сна?