Страница:
– А твой отец? – Он почти угадал ответ.
– Он сбежал.
Патрик кивнул. Отцы всегда так поступают. Мысли мелькали в голове.
– Расскажи, как ты добралась тогда?
– Мы добрались до Сен-Фелиса и обнаружили, что здесь все говорят по-английски! Я стояла на пристани, готовая заплакать, Но я удержалась, потому что вокруг собралась целая толпа, желающая знать, что произошло на Мартинике, а я была слишком горда, чтобы плакать перед ними. Я не знала, куда идти. Потом подъехал белый мужчина, он высунулся из экипажа и заговорил со мной по-французски, у него был забавный выговор, хотя позже он сказал, что так говорят во Франции. Я не поверила, но потом смогла в этом убедиться… Вот так я стала работать на семью Фрэнсис.
– В Элевтере?
– Что? Что ты знаешь про Элевтеру?
– Мы однажды были там с тобой.
– Боже, тебе сейчас десять, а тогда было не больше трех!
– Да, – гордо сказал он, – я помню. Мистер Верджил Фрэнсис умер в Элевтере. Я читал об этом в газете.
– Да, я знаю.
– Там очень красивый дом, правда?
– Красивый? Он разваливается на части! Этот дом не ремонтировали с незапамятных времен.
– Он был красивым, – настаивал Патрик. – На горе. А они хорошо к тебе относились?
– О да… Молодой мистер Фрэнсис, он был такой добрый. Целыми днями читал. Он заболел вскоре после того, как женился. Я помогала ухаживать за ним до самой его смерти, а потом я…
– Он умер? – вопросы смерти интересовали его.
– Да. Ну все, достаточно. У меня уже язык болит. Слышишь? Буря кончилась.
Снова было тихо, и сверчки пели свои песни.
– Расскажи мне о Франции, – внезапно попросил он.
– Я мало помню. Это было давно.
– Вулкан был еще раньше! – воскликнул Патрик.
– Как хочешь, я не помню.
– Ты просто не хочешь рассказывать! А мне нравится, когда мне рассказывают то, что было на самом деле!
Она потрепала его по голове:
– Иногда ты похож на старика, – и добавила, словно говорила не с ним, а с кем-то невидимым, – надеюсь, тебе будет легко в жизни.
– Ты хочешь сказать, не будет ничего такого, как вулкан?
– Человек так мал, – проговорила она все еще куда-то в воздух. – Можно раздавить его, как клопа.
– Ты говоришь про вулкан?
– Нет, я говорю о жизни. Засыпай.
Глава 4
– Он сбежал.
Патрик кивнул. Отцы всегда так поступают. Мысли мелькали в голове.
– Расскажи, как ты добралась тогда?
– Мы добрались до Сен-Фелиса и обнаружили, что здесь все говорят по-английски! Я стояла на пристани, готовая заплакать, Но я удержалась, потому что вокруг собралась целая толпа, желающая знать, что произошло на Мартинике, а я была слишком горда, чтобы плакать перед ними. Я не знала, куда идти. Потом подъехал белый мужчина, он высунулся из экипажа и заговорил со мной по-французски, у него был забавный выговор, хотя позже он сказал, что так говорят во Франции. Я не поверила, но потом смогла в этом убедиться… Вот так я стала работать на семью Фрэнсис.
– В Элевтере?
– Что? Что ты знаешь про Элевтеру?
– Мы однажды были там с тобой.
– Боже, тебе сейчас десять, а тогда было не больше трех!
– Да, – гордо сказал он, – я помню. Мистер Верджил Фрэнсис умер в Элевтере. Я читал об этом в газете.
– Да, я знаю.
– Там очень красивый дом, правда?
– Красивый? Он разваливается на части! Этот дом не ремонтировали с незапамятных времен.
– Он был красивым, – настаивал Патрик. – На горе. А они хорошо к тебе относились?
– О да… Молодой мистер Фрэнсис, он был такой добрый. Целыми днями читал. Он заболел вскоре после того, как женился. Я помогала ухаживать за ним до самой его смерти, а потом я…
– Он умер? – вопросы смерти интересовали его.
– Да. Ну все, достаточно. У меня уже язык болит. Слышишь? Буря кончилась.
Снова было тихо, и сверчки пели свои песни.
– Расскажи мне о Франции, – внезапно попросил он.
– Я мало помню. Это было давно.
– Вулкан был еще раньше! – воскликнул Патрик.
– Как хочешь, я не помню.
– Ты просто не хочешь рассказывать! А мне нравится, когда мне рассказывают то, что было на самом деле!
Она потрепала его по голове:
– Иногда ты похож на старика, – и добавила, словно говорила не с ним, а с кем-то невидимым, – надеюсь, тебе будет легко в жизни.
– Ты хочешь сказать, не будет ничего такого, как вулкан?
– Человек так мал, – проговорила она все еще куда-то в воздух. – Можно раздавить его, как клопа.
– Ты говоришь про вулкан?
– Нет, я говорю о жизни. Засыпай.
Глава 4
Лет в четырнадцать мальчик начал превращаться в мужчину. Свои первые деньги он заработал, заготавливая траву на корм скоту. Тогда же он более-менее ясно стал представлять, какие пути открывает ему жизнь. Один из наиболее обычных пролегал через имение: сначала тебя нанимали на поденную работу – посадить, прополоть; если ты справлялся хорошо, тебя могли нанять как постоянного работника. К двадцати годам, когда появится опыт, а руки наберут силу, можно будет работать на рубке сахарного тростника. Так уйдет большая часть жизни. А когда уже не будет сил, тебя определят ухаживать за скотом. Все это, конечно, зависело от того, возьмут ли тебя в одно из ближайших имений. Если нет, можно попытать счастья на другом острове.
Другая дорога вела дальше. Если мальчик был честолюбив и учился в школе успешно и если в семье имелись кое-какие деньги, он мог поступить в среднюю школу для мальчиков в Коувтауне. И тогда в один прекрасный день он поступал на работу в магазин, в банк или на таможню, или в суд. Белое здание школы стояло на ухоженной лужайке, позади располагалась церковь и прекрасное поле для крикета. Директор школы носил внушительную черную мантию с воротничком, как у священнослужителя. Учителя были белыми, но, поскольку землевладельцы обычно посылали своих сыновей учиться за океан, белых учеников было мало. Атмосфера в школе была тем не менее по-английски чопорной, и мальчик из поселка Свит-Эппл, думая об этом, затруднился бы определить, колотится его сердце от радости или от мрачных предчувствий.
Нет, наверное, было глупо метить так высоко! Да я же просто не сдам вступительные экзамены! Так говорил Патрик себе и маме, но она даже не хотела слушать.
– Я накопила деньги – ты будешь учиться, – сказала она.
Однако в то первое утро, когда она вместе с ним ждала автобус, в глазах у нее стояли слезы.
Внезапно ей стало ясно, что у человека могут быть противоречивые желания. Насколько сильно она хотела, чтобы ее мальчик шел дальше, настолько же сильно она боялась шага, который он делает в открытый мир, к людям, которые изменят его. Он тоже понял это и почувствовал мимолетную грусть: он уходит.
А началось все давно. С того первого дня, когда он пошел учиться в поселковую школу, он стал меняться, уходить от нее. Это был всего лишь очередной шаг, ведущий неизвестно куда.
Учился Патрик хорошо. Учителя были серьезными и строгими. Некоторые из них даже по-человечески понимали, что деревенскому мальчику приходится нелегко среди незнакомого порядка и окружения. Правда, Патрику было легче других – Агнес научила его, как себя держать.
Ему давалась математика и другие науки, а в латыни, истории, литературе – в царстве слов – он был среди лучших. Любимым предметом была история, которую преподавал отец Альберт Бейкер, английский священник с добрыми глазами и желтыми от табака зубами.
Благодаря отцу Бейкеру завязалась его дружба с Николасом Мибейном.
– Вам, мальчики, стоит познакомиться, – сказал он как-то после уроков. – Уверен, вы понравитесь друг другу.
Патрик стоял в нерешительности. Он знал, что Николас – сын врача и у него уже есть друзья среди светлокожей аристократии Коувтауна. Школа, как и мир, была строго поделена: кроме группы Николаса была кучка белых школьников – сыновей банкиров и коммерсантов, которые не относились к землевладельцам и потому не считали обязательным посылать своих детей учиться за границу, и была еще группа Патрика – ребята с почти черной кожей, самые способные из деревенских мальчишек. Ничего общего, кроме цвета кожи, у Патрика с Николасом не было.
Но тот протянул руку. Держался он открыто и дружелюбно.
– Рад познакомиться, – произнес он. – Я знаю, что ты живешь не в городе, но, может, как-нибудь останешься после занятий?
Вот так легко все и произошло. Если у двоих есть много общего, они не задумываясь отбрасывают любые условности. У Патрика никогда не было такого друга, как Николас, а вскоре обнаружилось, что и Николас никогда не дружил с похожими на Патрика ребятами. И суть заключалась не в том, что оба были симпатичными, увлекались спортом, успевали на занятиях – такими были многие; они одинаково смотрели на мир, восхищались друг другом, а кроме того, их объединяло что-то еще – что-то неуловимое.
– Сейчас их мало, а до войны, – мне рассказывал отец, – бар в гостинице Кейда был набит плантаторами и миллионерами, имевшими яхты. И, конечно, клуб «Крокус», – он усмехнулся. – Смешно, наш загородный клуб точно такой же, а теннисные корты там даже лучше, – он взглянул на Патрика. – Знаешь что, бьюсь об заклад, тебя примут в любой клуб для белых. – Он склонил голову на бок. – Ну, может и нет. Хотя ты можешь почти надуть их.
– Если я захочу, – разговор Патрику не нравился.
– Я не говорю, что ты это сделаешь.
Они стояли и смотрели на бухту. На причале, готовый к отправке, лежал сахар. Рыбачьи лодки с квадратными парусами вытянуты на берег и разгружаются.
– Во время войны я часто видел здесь миноносцы, – сказал Николас. – Они были разрисованы зигзагами. Закамуфлированы.
Для Патрика война осталась чем-то далеким и нереальным, за исключением снимков разбомбленных лондонских зданий в маминой газете. Он тогда подумал: что же случилось с людьми, жившими в тех домах?
– Забавно, – сказал Николас, – здесь было то же современное вооружение, самолеты, и подводные лодки, как те, что подошли к Гренаде. Мой отец тогда был там.
Немецкая подводная лодка потопила около берега канадский пассажирский пароход, а потом хладнокровно развернулась и ушла в океан.
– Представь, что до сих пор добраться на другую сторону нашего острова быстрее всего можно на лодке! А некоторые дороги такие плохие, что на мулах ехать легче, чем на машине. За последние двести лет здесь немногое изменилось.
Он просто повторяет слова своего отца, подумал Патрик, но его теплые чувства к другу от этого не изменились.
Возвращаясь по Причальной улице, они остановились поглазеть на сверкающие витрины магазина Да Куньи.
– Ты думаешь здесь много вещей? Я как-то раз был у них на складе в подвале. Он битком набит товарами со всего мира! Многие из этих коммерсантов – я не говорю про Да Куньи – делают себе состояние на контрабандных товарах, особенно на виски, ты знал об этом?
– Даже сейчас? Я думал, что все это закончилось во времена пиратства.
– Ты был бы удивлен, – с мудрым видом произнес Николас.
Они продолжали подниматься в гору, идя мимо административных зданий. Патрик никогда раньше не задумывался о губернаторе и администрации. Они ассоциировались у него с почтовым ящиком или с полисменом в белой форме с красными нашивками и тропической шляпе. Однажды, когда король прислал нового губернатора, он видел толпу у Дома правительства – высшие чины в шикарных одеждах проходили в ворота. Это и было правительство.
– Мой отец часто там бывает. Он член Законодательного совета, – с помощью ладоней Николас изобразил пирамиду. – На вершине – губернатор. Мы – колония короны, это означает, что мы отвечаем перед парламентом в Лондоне. У нас есть двухпалатный законодательный орган, в точности как парламент. Палата собраний – выборный совет, мой отец начинал там, а над ней стоит Законодательный совет. Половина его членов назначается губернатором. Моего отца назначил губернатор, – закончил он с простодушной гордостью.
Патрика мало интересовали такие вещи, как выборы или назначения. Вид британского флага над большим белым зданием внушал ему благоговейный трепет – и только. Разбираться во всех этих советах и собраниях было слишком сложно, да и скучновато. Справиться бы с Коувтауном.
– Британская империя долго не продержится, – снова заговорил Николас, эти слова он произнес с важностью.
– Что ты имеешь в виду? Что больше не будет короля?
– Нет, все сложнее. Мой отец говорит, что будут предприняты некоторые послабления, как мы их называем. Но это произойдет не в один день. Просто люди не собираются больше работать просто так. Посмотри на бунты на Барбадосе и Ямайке.
Ничего не слышавший об этих бунтах Патрик кивнул, сделав вид, что знает.
– За послевоенное время было принято больше законов о труде, чем за сто лет. В Лондоне знают, что они должны что-то предпринять, изменить условия… Иначе почему они послали королевскую комиссию лорда Мойна, чтобы разобраться на месте? Никаких сообщений еще не было, но спорим, так говорит мой отец, будет создана федерация островов. Естественно, что деловые люди и землевладельцы будут бороться против этого, но так и будет. Мой отец говорит, что так или иначе, но мы получим независимость, и Англия знает это. Это только вопрос времени. Когда это произойдет, нам понадобятся образованные люди. Вот почему меня собираются послать в Англию изучать право.
Подготовка в школе велась по кембриджским программам, и значительная группа мальчиков рассчитывала на медицинскую или юридическую карьеру. Патрик почти не завидовал им. По натуре он был немного фаталистом. Он – не Мибейн, и ничего с этим не поделаешь.
Мибейны жили на Лайбрери-хилл, чуть ниже резиденции губернатора. Здесь же располагались дома представителей черной верхушки: дантиста доктора Спрага, юриста Малкольма Форта, братьев Кокс, предпринимателей.
Кожа супругов Мибейн имела приятный оттенок цвета кофе. Одежда, которую они носили, обстановка в доме были выдержаны в хорошем стиле, носили отпечаток утонченности, как полагал Патрик, хотя его понимание утонченности было ограничено комнатами директора школы, куда его приглашали на чай, его собственными воспоминаниями о доме Кимбро и ностальгическими рассказами матери. Все это были дома белых людей. Поэтому внутреннее убранство дома его нового друга поразило Патрика: много картин, книг, китайский фарфор и – слуга, подававший ужин.
Мальчика приняли хорошо. Доктор Мибейн развлекал его разговорами. Говорил он так, словно пытался убедить слушателей в чем-то важном.
– Мой отец был здесь врачом до меня. Не знаю, мальчики, можете ли вы представить, насколько это было исключительно для того времени – два других врача на острове были белыми, приехавшими из Англии. Оба они были алкоголиками. В том случае, если нужно было настоящее лечение, приглашали моего отца, хотя он и не имел такой подготовки, как они. Он отправлялся по вызову в любое время дня и ночи, в горы, верхом на лошади с фонарем в руке. Он работал за двоих, чтобы дать образование мне и моему брату. Я не знаю, как ему это удалось. Мой младший брат Эдгар стал адвокатом и был в числе лидеров Панафриканского конгресса в Париже после войны. Это было в 1919 году. У них были смелые планы, большая часть которых не воплотилась в жизнь, но кое-что они сделали. Конечно, ничего не делается быстро. Приходится учиться терпению. Тем не менее, именно такие, как он, образованные люди, приносят изменения, никогда не забывайте об этом, – доктор выбил трубку. – Я слишком много говорю и утомил тебя?
– Нет, сэр, – ответил Патрик.
Ему оказали честь, ведя с ним взрослую беседу, хотя он и не понимал всего. Но все равно самоуважение переполняло его: он открывал для себя новый образ жизни.
– О чем они говорят? – хотела знать Агнес. Ей было приятно и любопытно, пригласят ли Патрика остаться переночевать, но он почувствовал, что она немного обижена и пытается это скрыть.
– Я не знаю. Обо всем.
Он вовсе не хотел, чтобы в его голосе звучало раздражение. Но было так трудно, невозможно объяснить поселку Свит-Эппл, на что похоже такое место, как Лайбрери-хилл. Конечно, он мог удовлетворить ее любопытство по части цвета штор, доставить ей удовольствие хотя бы уже тем, что не забыл ее просьбу, но мысли и его внутренний мир – это было совсем другое, принадлежащее только ему.
Он начал чувствовать легкое, постепенно растущее беспокойство. Как мало он знает по сравнению, например, с Николасом, которому столько же лет! Как будто все время он жил в запертой комнате.
– Говорят, что после работы он принимает белых Пациентов в городе, – заметила Агнес. – Тех, кто не хочет обсуждать очень личные дела с постоянным врачом.
– Я не знаю.
– Я и не думала, что ты знаешь. Все-таки они высокомерные люди, разве не так? Они и им подобные.
– Со мной они не высокомерны.
Тем не менее были вещи, которые он постыдился бы им показывать. Не бедность, не простой дом – такого тщеславия в нем не было, а нечто другое: невежество.
На ночь Агнес плотно закрывала окна. На каждом стекле она нарисовала красный крест. С раннего детства он знал, что эти знаки не давали вампирам забираться в дом и высасывать кровь у спящих людей.
– Иногда они летают над деревьями, – предостерегала его Агнес. – Их можно принять за летучих мышей. Они особенно опасны для младенцев.
Когда Патрику было лет девять, он понял, что все это совершенная чепуха. Из-за этого они даже поссорились.
– Ты считаешь себя слишком умным, чтобы слушать, что я тебе говорю, да? – бранила она его. – Много о себе думаешь!
Потом она приходила, гладила его по голове. Так всегда бывало после ее вспышек гнева.
– Ладно-ладно, может, все это и неправда. А вдруг нет? Как можно быть уверенным?
Патрик почувствовал бы неловкость, узнай Мибейны о подобных суевериях.
Но странно, некоторые слова доктора он не решился бы пересказать Агнес.
– Моя прапрабабушка была рабыней в семье Фрэнсисов, – в какой-то из дней начал рассказывать доктор. – На другом конце острова есть старое имение – Элевтера. Детали, конечно, стерлись со временем. Все, что я знаю, это то, что ее звали Кьюпид, а ее отцом был сын или племянник из этой семьи. Происходило это в конце восемнадцатого века. Она должно быть была очень красивой девушкой. Белых женщин тогда здесь было мало, вы знаете, и жизнь была очень скучной. Поэтому белые хозяева брали себе рабынь и, естественно, выбирали самых красивых и здоровых. Иногда между ними возникало чувство. Тогда хозяин покупал женщине драгоценности, одевал ее в кружева и атлас. Если у них были дети, он давал им свободу. Кстати, считалось неприличным поступить по-другому. Некоторые из этих отцов были щедры на деньги, землю, давали детям образование. И что мы имеем теперь, спустя сто лет? Темнокожий класс. Темный, менее темный, почти светлый, – доктор иронически усмехнулся. – Почти светлые даже удостаиваются чести – к ним обращаются мистер и миссис. Что ж, это, во всяком случае, объясняет, почему кожа тех, кто сегодня работает на сахарных плантациях, черна, как уголь, – добавил он насмешливым тоном, – почему меня приглашают на чай в губернаторский дом. Не на маленькие обеды в узком кругу, обратите внимание, нет. Но если вы в правительстве, вы достаточно хороши, как и любой другой. Да, когда начинаешь об этом размышлять, то видишь, что все связано с рождением.
Патрик молчал. Взрослые не говорят с детьми о «постели». По крайней мере, Агнес не говорила. И задала бы ему взбучку, если бы он попробовал. Она называла это «грязные разговоры».
– Цвет, – подвел итог доктор, – мы все время думаем о нем, не так ли? Даже если мы не хотим это признать.
– Я не думаю об этом, – кривя душой ответил Патрик.
– Я не верю.
– Дома мы никогда не говорим об этом.
– Вот именно, но не пытайся меня убедить, что сам ты об этом не думаешь. Ты светлее нас всех.
Конечно, он думал об этом даже больше, чем осознавал. Просто это все время витало в воздухе. Когда он смотрел на класс и видел, что черты его лица ничем не отличаются от черт белых мальчиков, и только цвет кожи выдает… Какой легкой стала бы жизнь, думал он, если можно было бы стереть это единственное различие. А с другой стороны, он помнил, какой гордостью наполнила его победа Николаса в диспуте над мальчиком, только что приехавшим из Англии, рыжим, веснушчатым, высокомерным, говорившим с акцентом, который было трудно понять. Победа воодушевила Патрика не только потому, что Николас был его другом, но и потому, что победу одержал цветной.
– Ты светлее, чем все здесь присутствующие, – повторил доктор Мибейн. – Ты не знаешь, как это случилось?
Патрика охватила волна стыда. За кого? Не за себя, конечно. Какое он имел к этому отношение? Доктор наклонился вперед:
– Ты смущаешься. Не стоит. Об этих вещах следует говорить именно так. Они – часть жизни. И к тому же мы все здесь мужчины. Ты не должен смущаться, – с участием закончил доктор.
Но доктор, естественно, не мог прочесть все его мысли. Патрик думал о своей матери. Об отношениях между белым мужчиной и его подругой… Она была во Франции, тот, кто стал его отцом, оставил ее. И его переполняла злость к неизвестному отцу.
Постепенно становилось ясно, что цвет кожи полностью связан с отношениями полов. Но и тут существовали две стороны. Его мать должна была бы ненавидеть белых. Однако, и он уже давно знал об этом ее внутреннем противоречии, ей, например, нравилось, когда рабочие из имения, заходившие в ее магазин, обращались к ней «мисс». Однажды он спросил ее, почему она более вежлива с покупателями одного с ней цвета кожи и так часто резка с теми, у кого кожа почти черная. В ответ он получил такую отповедь, что больше не решался вернуться к этому предмету.
Вопрос оставался открытым и постоянно напоминал о себе. Однажды ночью, когда он лежал без сна, ему пришло на ум, что даже доктор Мибейн, несмотря на все свои разговоры, не смог скрыть тайной гордости по поводу своей собственной светлой кожи. Сквозь его улыбку, голос прорывалась определенная удовлетворенность. Он гордится приглашениями в дом губернатора, подумал Патрик, наполняясь странным сочувствием, которое без сомнения удивило бы доктора, узнай он о нем.
Он также понял, что гордость доктора и есть настоящий стыд. Это было все равно, что презирать себя.
Несколько школьных лет остались позади. Как это ни странно, самыми яркими воспоминаниями Патрика об этом времени оказались Николас и дом его отца. На втором месте был отец Бейкер, всегда находивший для мальчика время и после занятий, дававший ему трудные задания, длинные списки книг «для тренировки ума», как он говорил.
Отец Бейкер обеспечивал списки, а Николас – книги, кучу книг на каждое Рождество. («Патрик, не стесняйся принять подарок. Так получилось, что у меня больше денег, но моей заслуги здесь нет.»)
Так он рос и взрослел с тринадцати до семнадцати лет, когда, как говорят, самое лучшее время для познания. Бродя по острову, он научился соединять то, что видел, с тем, что читал и чему его учили.
Сначала Патрик не представлял, о чем он будет писать. И поэтому волновался. Решение пришло внезапно. Дома, в поселке Свит-Эппл, он гулял по пляжу и встретил своего старого друга А Синга. И вдруг, глядя на угольно черные раскосые глаза китайца, сам не зная как, он понял, что А Синга можно с легкостью принять за представителя карибов, которые жили в своих резервациях на дальнем склоне Морн Блю. Но они-то жили здесь всегда! – пораженный, думал он. А А Синг пришел с другого края света! Как же так?
Он решил узнать об этом больше. Отец Бейкер любил говорить об «интеллектуальном любопытстве». Патрик не понимал раньше, что имел в виду его учитель, и вот сейчас, шагая по твердому сырому песку у кромки прибоя, он подумал, что, возможно, чувствует это любопытство. Это как огонь, говорил отец Бейкер. Да. Да. Я хочу рассказать о земле, где я живу, о странной земле, если задуматься. О всех этих разных людях, живущих здесь. Сначала здесь были индейцы. Эти земли целиком принадлежали им, а сейчас их здесь осталось очень мало. И о них почти не говорят, разве что негры отмечают, что у них были «хорошие волосы». Иногда их можно видеть ночью, ловящих рыбу при свете факелов. Тут и там на дорогах можно встретить мужчин, несущих груз на спине, потому что, насколько он знал, индеец посчитает ниже своего достоинства нести что-либо на голове. Женщины – пожалуйста, но не мужчины. Они приносили на базар корзины на продажу, очень редко – бананы. Они не стремились наниматься на работу и почти никогда не работали в имениях. Они производили впечатление молчаливых и независимых людей, поскольку их лица всегда сохраняли выражение превосходства.
Однажды Патрик дошел до того места, где они жили. Он не ждал никаких открытий, поэтому и не был разочарован, увидев ту же картину, что и в других подобных деревнях в глубине острова: два ряда хижин, крытых жестью, козы, куры, копающиеся в маленьких огородах позади хижин. Кое в чем, правда, было отличие. Женщины толкли маниоку в посудинах из тыквы, а мужчины вырезали каноэ из ствола кедра. Отметив сходство и различие, он удовлетворил тогда свое любопытство. Теперь же оно снова поднималось в нем.
Он отправился в публичную библиотеку Коувтауна. Она оказалась небольшим помещением, в лучах солнца плясали пылинки. По счастью, здесь была энциклопедия и небольшое число книг по истории. Отобрав нужные книги, Патрик сел в затененной части комнаты и принялся делать выписки.
«Коренными жителями Подветренных и Наветренных островов были араваки, приплывшие на каноэ из нынешней Гайаны. Они были миролюбивыми людьми, занимались земледелием и рыболовством. Через много веков – никто не знает, как давно – следом за ними пришли карибы. Они, возможно, были выходцами из современной Бразилии. Это были совсем другие люди – воинственные и жестокие. Говорят, что слово каннибал берет свои корни в их языке.
Вполне доказано, что много тысячелетий назад, когда в районе Берингова моря существовал перешеек между Азией и Америкой, предки этих двух народностей пришли этим путем и медленно, постепенно рассеялись…»
Значит, это правда! Эти люди и китаец А Синг! Он заметил это! И это оказалось правдой!
Он продолжил чтение.
«Карибы уничтожили аравакских мужчин и взяли в жены их женщин… Многие поколения говорили между собой на языке карибов, хотя они понимали и язык араваков, на котором продолжали разговаривать женщины, мужчины никогда им не пользовались. Гамак – аравакское слово. И ураган тоже».
Ощущая, что делает открытие, Патрик остановился. Какое чудо-слово! Даже написанное слово ураган выглядело как скорость и разрушение. Несколько лет назад он пережил один – разрушенные до основания деревни, вырванные с корнем пальмы, ветер мчался с востока со скоростью 160 миль в час.
Он вернулся к книге.
«Европейцы купили остров у карибов за виски и дешевые украшения. Им было недостаточно владеть землей, они пытались поработить и местных жителей, но абсолютно безуспешно. Карибы так и не были обращены в рабство. Путем массовых и индивидуальных самоубийств они боролись с завоевателями».
Мужество и гордость! Патрик был глубоко тронут.
После недельных поисков он покончил с выписками, вернулся домой и сел за работу. Он писал целый день; когда спустилась ночь, он приладил лампу на прилавке в магазине и продолжал свой труд.
Другая дорога вела дальше. Если мальчик был честолюбив и учился в школе успешно и если в семье имелись кое-какие деньги, он мог поступить в среднюю школу для мальчиков в Коувтауне. И тогда в один прекрасный день он поступал на работу в магазин, в банк или на таможню, или в суд. Белое здание школы стояло на ухоженной лужайке, позади располагалась церковь и прекрасное поле для крикета. Директор школы носил внушительную черную мантию с воротничком, как у священнослужителя. Учителя были белыми, но, поскольку землевладельцы обычно посылали своих сыновей учиться за океан, белых учеников было мало. Атмосфера в школе была тем не менее по-английски чопорной, и мальчик из поселка Свит-Эппл, думая об этом, затруднился бы определить, колотится его сердце от радости или от мрачных предчувствий.
Нет, наверное, было глупо метить так высоко! Да я же просто не сдам вступительные экзамены! Так говорил Патрик себе и маме, но она даже не хотела слушать.
– Я накопила деньги – ты будешь учиться, – сказала она.
Однако в то первое утро, когда она вместе с ним ждала автобус, в глазах у нее стояли слезы.
Внезапно ей стало ясно, что у человека могут быть противоречивые желания. Насколько сильно она хотела, чтобы ее мальчик шел дальше, настолько же сильно она боялась шага, который он делает в открытый мир, к людям, которые изменят его. Он тоже понял это и почувствовал мимолетную грусть: он уходит.
А началось все давно. С того первого дня, когда он пошел учиться в поселковую школу, он стал меняться, уходить от нее. Это был всего лишь очередной шаг, ведущий неизвестно куда.
Учился Патрик хорошо. Учителя были серьезными и строгими. Некоторые из них даже по-человечески понимали, что деревенскому мальчику приходится нелегко среди незнакомого порядка и окружения. Правда, Патрику было легче других – Агнес научила его, как себя держать.
Ему давалась математика и другие науки, а в латыни, истории, литературе – в царстве слов – он был среди лучших. Любимым предметом была история, которую преподавал отец Альберт Бейкер, английский священник с добрыми глазами и желтыми от табака зубами.
Благодаря отцу Бейкеру завязалась его дружба с Николасом Мибейном.
– Вам, мальчики, стоит познакомиться, – сказал он как-то после уроков. – Уверен, вы понравитесь друг другу.
Патрик стоял в нерешительности. Он знал, что Николас – сын врача и у него уже есть друзья среди светлокожей аристократии Коувтауна. Школа, как и мир, была строго поделена: кроме группы Николаса была кучка белых школьников – сыновей банкиров и коммерсантов, которые не относились к землевладельцам и потому не считали обязательным посылать своих детей учиться за границу, и была еще группа Патрика – ребята с почти черной кожей, самые способные из деревенских мальчишек. Ничего общего, кроме цвета кожи, у Патрика с Николасом не было.
Но тот протянул руку. Держался он открыто и дружелюбно.
– Рад познакомиться, – произнес он. – Я знаю, что ты живешь не в городе, но, может, как-нибудь останешься после занятий?
Вот так легко все и произошло. Если у двоих есть много общего, они не задумываясь отбрасывают любые условности. У Патрика никогда не было такого друга, как Николас, а вскоре обнаружилось, что и Николас никогда не дружил с похожими на Патрика ребятами. И суть заключалась не в том, что оба были симпатичными, увлекались спортом, успевали на занятиях – такими были многие; они одинаково смотрели на мир, восхищались друг другом, а кроме того, их объединяло что-то еще – что-то неуловимое.
– Сейчас их мало, а до войны, – мне рассказывал отец, – бар в гостинице Кейда был набит плантаторами и миллионерами, имевшими яхты. И, конечно, клуб «Крокус», – он усмехнулся. – Смешно, наш загородный клуб точно такой же, а теннисные корты там даже лучше, – он взглянул на Патрика. – Знаешь что, бьюсь об заклад, тебя примут в любой клуб для белых. – Он склонил голову на бок. – Ну, может и нет. Хотя ты можешь почти надуть их.
– Если я захочу, – разговор Патрику не нравился.
– Я не говорю, что ты это сделаешь.
Они стояли и смотрели на бухту. На причале, готовый к отправке, лежал сахар. Рыбачьи лодки с квадратными парусами вытянуты на берег и разгружаются.
– Во время войны я часто видел здесь миноносцы, – сказал Николас. – Они были разрисованы зигзагами. Закамуфлированы.
Для Патрика война осталась чем-то далеким и нереальным, за исключением снимков разбомбленных лондонских зданий в маминой газете. Он тогда подумал: что же случилось с людьми, жившими в тех домах?
– Забавно, – сказал Николас, – здесь было то же современное вооружение, самолеты, и подводные лодки, как те, что подошли к Гренаде. Мой отец тогда был там.
Немецкая подводная лодка потопила около берега канадский пассажирский пароход, а потом хладнокровно развернулась и ушла в океан.
– Представь, что до сих пор добраться на другую сторону нашего острова быстрее всего можно на лодке! А некоторые дороги такие плохие, что на мулах ехать легче, чем на машине. За последние двести лет здесь немногое изменилось.
Он просто повторяет слова своего отца, подумал Патрик, но его теплые чувства к другу от этого не изменились.
Возвращаясь по Причальной улице, они остановились поглазеть на сверкающие витрины магазина Да Куньи.
– Ты думаешь здесь много вещей? Я как-то раз был у них на складе в подвале. Он битком набит товарами со всего мира! Многие из этих коммерсантов – я не говорю про Да Куньи – делают себе состояние на контрабандных товарах, особенно на виски, ты знал об этом?
– Даже сейчас? Я думал, что все это закончилось во времена пиратства.
– Ты был бы удивлен, – с мудрым видом произнес Николас.
Они продолжали подниматься в гору, идя мимо административных зданий. Патрик никогда раньше не задумывался о губернаторе и администрации. Они ассоциировались у него с почтовым ящиком или с полисменом в белой форме с красными нашивками и тропической шляпе. Однажды, когда король прислал нового губернатора, он видел толпу у Дома правительства – высшие чины в шикарных одеждах проходили в ворота. Это и было правительство.
– Мой отец часто там бывает. Он член Законодательного совета, – с помощью ладоней Николас изобразил пирамиду. – На вершине – губернатор. Мы – колония короны, это означает, что мы отвечаем перед парламентом в Лондоне. У нас есть двухпалатный законодательный орган, в точности как парламент. Палата собраний – выборный совет, мой отец начинал там, а над ней стоит Законодательный совет. Половина его членов назначается губернатором. Моего отца назначил губернатор, – закончил он с простодушной гордостью.
Патрика мало интересовали такие вещи, как выборы или назначения. Вид британского флага над большим белым зданием внушал ему благоговейный трепет – и только. Разбираться во всех этих советах и собраниях было слишком сложно, да и скучновато. Справиться бы с Коувтауном.
– Британская империя долго не продержится, – снова заговорил Николас, эти слова он произнес с важностью.
– Что ты имеешь в виду? Что больше не будет короля?
– Нет, все сложнее. Мой отец говорит, что будут предприняты некоторые послабления, как мы их называем. Но это произойдет не в один день. Просто люди не собираются больше работать просто так. Посмотри на бунты на Барбадосе и Ямайке.
Ничего не слышавший об этих бунтах Патрик кивнул, сделав вид, что знает.
– За послевоенное время было принято больше законов о труде, чем за сто лет. В Лондоне знают, что они должны что-то предпринять, изменить условия… Иначе почему они послали королевскую комиссию лорда Мойна, чтобы разобраться на месте? Никаких сообщений еще не было, но спорим, так говорит мой отец, будет создана федерация островов. Естественно, что деловые люди и землевладельцы будут бороться против этого, но так и будет. Мой отец говорит, что так или иначе, но мы получим независимость, и Англия знает это. Это только вопрос времени. Когда это произойдет, нам понадобятся образованные люди. Вот почему меня собираются послать в Англию изучать право.
Подготовка в школе велась по кембриджским программам, и значительная группа мальчиков рассчитывала на медицинскую или юридическую карьеру. Патрик почти не завидовал им. По натуре он был немного фаталистом. Он – не Мибейн, и ничего с этим не поделаешь.
Мибейны жили на Лайбрери-хилл, чуть ниже резиденции губернатора. Здесь же располагались дома представителей черной верхушки: дантиста доктора Спрага, юриста Малкольма Форта, братьев Кокс, предпринимателей.
Кожа супругов Мибейн имела приятный оттенок цвета кофе. Одежда, которую они носили, обстановка в доме были выдержаны в хорошем стиле, носили отпечаток утонченности, как полагал Патрик, хотя его понимание утонченности было ограничено комнатами директора школы, куда его приглашали на чай, его собственными воспоминаниями о доме Кимбро и ностальгическими рассказами матери. Все это были дома белых людей. Поэтому внутреннее убранство дома его нового друга поразило Патрика: много картин, книг, китайский фарфор и – слуга, подававший ужин.
Мальчика приняли хорошо. Доктор Мибейн развлекал его разговорами. Говорил он так, словно пытался убедить слушателей в чем-то важном.
– Мой отец был здесь врачом до меня. Не знаю, мальчики, можете ли вы представить, насколько это было исключительно для того времени – два других врача на острове были белыми, приехавшими из Англии. Оба они были алкоголиками. В том случае, если нужно было настоящее лечение, приглашали моего отца, хотя он и не имел такой подготовки, как они. Он отправлялся по вызову в любое время дня и ночи, в горы, верхом на лошади с фонарем в руке. Он работал за двоих, чтобы дать образование мне и моему брату. Я не знаю, как ему это удалось. Мой младший брат Эдгар стал адвокатом и был в числе лидеров Панафриканского конгресса в Париже после войны. Это было в 1919 году. У них были смелые планы, большая часть которых не воплотилась в жизнь, но кое-что они сделали. Конечно, ничего не делается быстро. Приходится учиться терпению. Тем не менее, именно такие, как он, образованные люди, приносят изменения, никогда не забывайте об этом, – доктор выбил трубку. – Я слишком много говорю и утомил тебя?
– Нет, сэр, – ответил Патрик.
Ему оказали честь, ведя с ним взрослую беседу, хотя он и не понимал всего. Но все равно самоуважение переполняло его: он открывал для себя новый образ жизни.
– О чем они говорят? – хотела знать Агнес. Ей было приятно и любопытно, пригласят ли Патрика остаться переночевать, но он почувствовал, что она немного обижена и пытается это скрыть.
– Я не знаю. Обо всем.
Он вовсе не хотел, чтобы в его голосе звучало раздражение. Но было так трудно, невозможно объяснить поселку Свит-Эппл, на что похоже такое место, как Лайбрери-хилл. Конечно, он мог удовлетворить ее любопытство по части цвета штор, доставить ей удовольствие хотя бы уже тем, что не забыл ее просьбу, но мысли и его внутренний мир – это было совсем другое, принадлежащее только ему.
Он начал чувствовать легкое, постепенно растущее беспокойство. Как мало он знает по сравнению, например, с Николасом, которому столько же лет! Как будто все время он жил в запертой комнате.
– Говорят, что после работы он принимает белых Пациентов в городе, – заметила Агнес. – Тех, кто не хочет обсуждать очень личные дела с постоянным врачом.
– Я не знаю.
– Я и не думала, что ты знаешь. Все-таки они высокомерные люди, разве не так? Они и им подобные.
– Со мной они не высокомерны.
Тем не менее были вещи, которые он постыдился бы им показывать. Не бедность, не простой дом – такого тщеславия в нем не было, а нечто другое: невежество.
На ночь Агнес плотно закрывала окна. На каждом стекле она нарисовала красный крест. С раннего детства он знал, что эти знаки не давали вампирам забираться в дом и высасывать кровь у спящих людей.
– Иногда они летают над деревьями, – предостерегала его Агнес. – Их можно принять за летучих мышей. Они особенно опасны для младенцев.
Когда Патрику было лет девять, он понял, что все это совершенная чепуха. Из-за этого они даже поссорились.
– Ты считаешь себя слишком умным, чтобы слушать, что я тебе говорю, да? – бранила она его. – Много о себе думаешь!
Потом она приходила, гладила его по голове. Так всегда бывало после ее вспышек гнева.
– Ладно-ладно, может, все это и неправда. А вдруг нет? Как можно быть уверенным?
Патрик почувствовал бы неловкость, узнай Мибейны о подобных суевериях.
Но странно, некоторые слова доктора он не решился бы пересказать Агнес.
– Моя прапрабабушка была рабыней в семье Фрэнсисов, – в какой-то из дней начал рассказывать доктор. – На другом конце острова есть старое имение – Элевтера. Детали, конечно, стерлись со временем. Все, что я знаю, это то, что ее звали Кьюпид, а ее отцом был сын или племянник из этой семьи. Происходило это в конце восемнадцатого века. Она должно быть была очень красивой девушкой. Белых женщин тогда здесь было мало, вы знаете, и жизнь была очень скучной. Поэтому белые хозяева брали себе рабынь и, естественно, выбирали самых красивых и здоровых. Иногда между ними возникало чувство. Тогда хозяин покупал женщине драгоценности, одевал ее в кружева и атлас. Если у них были дети, он давал им свободу. Кстати, считалось неприличным поступить по-другому. Некоторые из этих отцов были щедры на деньги, землю, давали детям образование. И что мы имеем теперь, спустя сто лет? Темнокожий класс. Темный, менее темный, почти светлый, – доктор иронически усмехнулся. – Почти светлые даже удостаиваются чести – к ним обращаются мистер и миссис. Что ж, это, во всяком случае, объясняет, почему кожа тех, кто сегодня работает на сахарных плантациях, черна, как уголь, – добавил он насмешливым тоном, – почему меня приглашают на чай в губернаторский дом. Не на маленькие обеды в узком кругу, обратите внимание, нет. Но если вы в правительстве, вы достаточно хороши, как и любой другой. Да, когда начинаешь об этом размышлять, то видишь, что все связано с рождением.
Патрик молчал. Взрослые не говорят с детьми о «постели». По крайней мере, Агнес не говорила. И задала бы ему взбучку, если бы он попробовал. Она называла это «грязные разговоры».
– Цвет, – подвел итог доктор, – мы все время думаем о нем, не так ли? Даже если мы не хотим это признать.
– Я не думаю об этом, – кривя душой ответил Патрик.
– Я не верю.
– Дома мы никогда не говорим об этом.
– Вот именно, но не пытайся меня убедить, что сам ты об этом не думаешь. Ты светлее нас всех.
Конечно, он думал об этом даже больше, чем осознавал. Просто это все время витало в воздухе. Когда он смотрел на класс и видел, что черты его лица ничем не отличаются от черт белых мальчиков, и только цвет кожи выдает… Какой легкой стала бы жизнь, думал он, если можно было бы стереть это единственное различие. А с другой стороны, он помнил, какой гордостью наполнила его победа Николаса в диспуте над мальчиком, только что приехавшим из Англии, рыжим, веснушчатым, высокомерным, говорившим с акцентом, который было трудно понять. Победа воодушевила Патрика не только потому, что Николас был его другом, но и потому, что победу одержал цветной.
– Ты светлее, чем все здесь присутствующие, – повторил доктор Мибейн. – Ты не знаешь, как это случилось?
Патрика охватила волна стыда. За кого? Не за себя, конечно. Какое он имел к этому отношение? Доктор наклонился вперед:
– Ты смущаешься. Не стоит. Об этих вещах следует говорить именно так. Они – часть жизни. И к тому же мы все здесь мужчины. Ты не должен смущаться, – с участием закончил доктор.
Но доктор, естественно, не мог прочесть все его мысли. Патрик думал о своей матери. Об отношениях между белым мужчиной и его подругой… Она была во Франции, тот, кто стал его отцом, оставил ее. И его переполняла злость к неизвестному отцу.
Постепенно становилось ясно, что цвет кожи полностью связан с отношениями полов. Но и тут существовали две стороны. Его мать должна была бы ненавидеть белых. Однако, и он уже давно знал об этом ее внутреннем противоречии, ей, например, нравилось, когда рабочие из имения, заходившие в ее магазин, обращались к ней «мисс». Однажды он спросил ее, почему она более вежлива с покупателями одного с ней цвета кожи и так часто резка с теми, у кого кожа почти черная. В ответ он получил такую отповедь, что больше не решался вернуться к этому предмету.
Вопрос оставался открытым и постоянно напоминал о себе. Однажды ночью, когда он лежал без сна, ему пришло на ум, что даже доктор Мибейн, несмотря на все свои разговоры, не смог скрыть тайной гордости по поводу своей собственной светлой кожи. Сквозь его улыбку, голос прорывалась определенная удовлетворенность. Он гордится приглашениями в дом губернатора, подумал Патрик, наполняясь странным сочувствием, которое без сомнения удивило бы доктора, узнай он о нем.
Он также понял, что гордость доктора и есть настоящий стыд. Это было все равно, что презирать себя.
Несколько школьных лет остались позади. Как это ни странно, самыми яркими воспоминаниями Патрика об этом времени оказались Николас и дом его отца. На втором месте был отец Бейкер, всегда находивший для мальчика время и после занятий, дававший ему трудные задания, длинные списки книг «для тренировки ума», как он говорил.
Отец Бейкер обеспечивал списки, а Николас – книги, кучу книг на каждое Рождество. («Патрик, не стесняйся принять подарок. Так получилось, что у меня больше денег, но моей заслуги здесь нет.»)
Так он рос и взрослел с тринадцати до семнадцати лет, когда, как говорят, самое лучшее время для познания. Бродя по острову, он научился соединять то, что видел, с тем, что читал и чему его учили.
* * *
Отправляя школьников на длинные каникулы перед последним учебным годом, отец Бейкер дал им такое задание: написать что-нибудь о Сен-Фелисе, известное или новое, по геологии, торговле, о чем угодно. Отец Бейкер давал трудные задания.Сначала Патрик не представлял, о чем он будет писать. И поэтому волновался. Решение пришло внезапно. Дома, в поселке Свит-Эппл, он гулял по пляжу и встретил своего старого друга А Синга. И вдруг, глядя на угольно черные раскосые глаза китайца, сам не зная как, он понял, что А Синга можно с легкостью принять за представителя карибов, которые жили в своих резервациях на дальнем склоне Морн Блю. Но они-то жили здесь всегда! – пораженный, думал он. А А Синг пришел с другого края света! Как же так?
Он решил узнать об этом больше. Отец Бейкер любил говорить об «интеллектуальном любопытстве». Патрик не понимал раньше, что имел в виду его учитель, и вот сейчас, шагая по твердому сырому песку у кромки прибоя, он подумал, что, возможно, чувствует это любопытство. Это как огонь, говорил отец Бейкер. Да. Да. Я хочу рассказать о земле, где я живу, о странной земле, если задуматься. О всех этих разных людях, живущих здесь. Сначала здесь были индейцы. Эти земли целиком принадлежали им, а сейчас их здесь осталось очень мало. И о них почти не говорят, разве что негры отмечают, что у них были «хорошие волосы». Иногда их можно видеть ночью, ловящих рыбу при свете факелов. Тут и там на дорогах можно встретить мужчин, несущих груз на спине, потому что, насколько он знал, индеец посчитает ниже своего достоинства нести что-либо на голове. Женщины – пожалуйста, но не мужчины. Они приносили на базар корзины на продажу, очень редко – бананы. Они не стремились наниматься на работу и почти никогда не работали в имениях. Они производили впечатление молчаливых и независимых людей, поскольку их лица всегда сохраняли выражение превосходства.
Однажды Патрик дошел до того места, где они жили. Он не ждал никаких открытий, поэтому и не был разочарован, увидев ту же картину, что и в других подобных деревнях в глубине острова: два ряда хижин, крытых жестью, козы, куры, копающиеся в маленьких огородах позади хижин. Кое в чем, правда, было отличие. Женщины толкли маниоку в посудинах из тыквы, а мужчины вырезали каноэ из ствола кедра. Отметив сходство и различие, он удовлетворил тогда свое любопытство. Теперь же оно снова поднималось в нем.
Он отправился в публичную библиотеку Коувтауна. Она оказалась небольшим помещением, в лучах солнца плясали пылинки. По счастью, здесь была энциклопедия и небольшое число книг по истории. Отобрав нужные книги, Патрик сел в затененной части комнаты и принялся делать выписки.
«Коренными жителями Подветренных и Наветренных островов были араваки, приплывшие на каноэ из нынешней Гайаны. Они были миролюбивыми людьми, занимались земледелием и рыболовством. Через много веков – никто не знает, как давно – следом за ними пришли карибы. Они, возможно, были выходцами из современной Бразилии. Это были совсем другие люди – воинственные и жестокие. Говорят, что слово каннибал берет свои корни в их языке.
Вполне доказано, что много тысячелетий назад, когда в районе Берингова моря существовал перешеек между Азией и Америкой, предки этих двух народностей пришли этим путем и медленно, постепенно рассеялись…»
Значит, это правда! Эти люди и китаец А Синг! Он заметил это! И это оказалось правдой!
Он продолжил чтение.
«Карибы уничтожили аравакских мужчин и взяли в жены их женщин… Многие поколения говорили между собой на языке карибов, хотя они понимали и язык араваков, на котором продолжали разговаривать женщины, мужчины никогда им не пользовались. Гамак – аравакское слово. И ураган тоже».
Ощущая, что делает открытие, Патрик остановился. Какое чудо-слово! Даже написанное слово ураган выглядело как скорость и разрушение. Несколько лет назад он пережил один – разрушенные до основания деревни, вырванные с корнем пальмы, ветер мчался с востока со скоростью 160 миль в час.
Он вернулся к книге.
«Европейцы купили остров у карибов за виски и дешевые украшения. Им было недостаточно владеть землей, они пытались поработить и местных жителей, но абсолютно безуспешно. Карибы так и не были обращены в рабство. Путем массовых и индивидуальных самоубийств они боролись с завоевателями».
Мужество и гордость! Патрик был глубоко тронут.
После недельных поисков он покончил с выписками, вернулся домой и сел за работу. Он писал целый день; когда спустилась ночь, он приладил лампу на прилавке в магазине и продолжал свой труд.