– Но самое лучшее, что в ней есть, – ответил Геель. – Или есть что-то
   еще?
   Вайль помолчат одну минуту. Потом он сказал: "Это дурно звучит сегодня. Господин капитан, есть доброта и любовь. В них тоже есть героизм".
   – Нет, – немедленно ответил Геель, как если бы он давно об этом
   думал. – В этом только мученичество (…)
   Он говорил со страстью, как будто хотел убедить самого себя. За несколько дней он стал желчным и постарел на несколько лет. Но и Вайль изменился очень быстро. Он всегда держался в стороне, и никто не знал, что у него на уме. Теперь он внезапно выдвинулся на первый план и стал проявлять все больше решительности. Никто бы не подумал, что он может рассуждать таким образом. Чем больше нервничал Геель, тем спокойней становился Макс, Тихим и строгим голосом он сказал: "Нищета миллионов людей – это слишком высокая плата за героизм немногих".
   Разумеется, это – лубочные картинки, но довольно точно отражающие многие аспекты немецких реалий последних недель 1918 года. Прежде всего я имею в виду описания эфемерных солдатских комитетов, естественных мест для людей, подобных Максу Вай-лю, из-за их антимилитаристских убеждений или издевательств таких, как Геель; затем – описание тех кругов, на долю которых выпала ответственность за принятие крупных политических решений после бегства Вильгельма II, когда начались восстания моряков, Б армии усиливалось разложение, а бессильные органы государства и верховного командования стремились лишь к передаче власти тем, кто хотел ее, взяв на себя сохранение общественного порядка.
   Как удачно сформулировал современный историк Гельмут Гей-бер, "партиям недоставало стремления к власти". Социал-демократия также была пропитана прусской ментальностью верноподданства (Untertanenmentalitat). В это время время оппозиционно настроенные евреи, относящиеся к буржуазии, такие как Пауль Кассирер, Гуго Гаазе, Лео Кестенберг, Отто Ландсберг и многие другие с уже давно забытыми именами, бросились в образовавшийся пролом и выступили в качестве спасителей немецкого имущества, вызывая лютую злобу у господствующих слоев, которые, освободившись от своих страхов, смогли в начале 1919 года вновь взять в свои руки бразды правления в политической и экономической областях, восстановить свои университетские цитадели, объясняя по мере необходимости свое временное исчезновение со сцены тезисом о еврейском заговоре.
   В этой связи другой немецкий историк Вернер Киниц убедительно показывает контраст между этими неделями хаоса, когда по его осторожному выражению "число евреев-политиков, появившихся в высших государственных сферах, казалось чрезмерным", и четырнадцатью годами собственно Веймарской республики, когда они почти все исчезли с поверхности, по крайней мере в публичной парламентской и правительственной деятельности. Среди трехсот восьмидесяти семи человек, последовательно занимавших министерские посты в республике, в которой между 1919 и 1933 годами сменилось девятнадцать правительств, было за все это время лишь пять министров еврейского происхождения! Атмосфера периода поражения в войне хорошо передана в дневнике графа Гарри Кессле-ра, "красного аристократа", крупного землевладельца, для которого не существовали проблемы расового или классового происхождения. 20 и 21 ноября 1918 года он отмечал:
   "Есть ощущение, что дело не в людях, а в системе, не знавшей иных средств, кроме прямого насилия, и рухнувшей в тот момент, когда она лишилась этих средств (…) Коротко говоря, война была колоссальной спекуляцией, крах которой повлек все остальное; это самая большая катастрофа всех времен".
   Агентами по распродаже имущества, оставшегося в результате крушения империи, стали евреи. Мы уже говорили, что генералы и промышленники хотели, чтобы с предложением о капитуляции выступил Баллин, который предпочел покончить жизнь самоубийством. Как сообщает граф Кесслер, в Берлине в эти смутные дни надеялись, что удастся вновь завязать прежние связи между французскими и немецкими социалистами: сначала думали о кандидатуре Гуго Гаазе, убитого в октябре 1919 года, затем остановились на эльзасце Рене Шикеле и на Пауле Кассирере, которые и отправились в Швейцарию… (Как известно, Кассирер совершил самоубийство в 1926 году.)
   Не имелось ли здесь в виду, что все евреи "выступают заодно", и не следует ли видеть в этом проявление франко-английского вымысла об иудео-пангерманском реваншистском заговоре? Немецкие евреи различной ориентации действительно имели некоторые претензии, которые хотя и были вполне достойными, тем не менее могли послужить предлогом для подобных обвинений – об этом социалист Эдуард Бернштейн писал в 1914 году, а сионист Наум Гольдман повторил в феврале 1919 года; речь идет о претензиях евреев на роль лучших посредников доброй воли между народами.
   Добавим к этому некоторые действия провокационного характера – в жанре художника-дадаиста Герцфельде, "топтавшего в грязи все, что было дорого немецким сердцам", или памфлетиста Курта Тухольского, бывшего фронтовика, сатира которого была направлена против ветеранов войны, и особенно вторую волну, а именно евреев, возглавивших революцию в Баварии, таких как Аксельрод, Эйснер, Ландауэр, Левине, Мюзам, Толлер. Это были точные копии Макса Вайля; всех их убили как революционеров и оклеветали как евреев. Клевета расползлась в общеевропейском масштабе; например, вот как описывали ключевую фигуру – мюнхенского фельетониста Курта Эйснера в "Le Temps"; "Маленький, хрупкий старик, Шейлок в потертом рединготе… галицийский еврей… с головой, покрытой засаленной ермолкой". Войска Носке и Гренера подавили революцию 1 мая 1919 года, и Мюнхен естественно превратился в столицу реакции, где могли свободно развернуться сначала Лю-дендорф, а затем Гитлер.
   Можно также вспомнить об историческом столкновении между депутатом-социалистом Оскаром Коном и маршалом Паулем фон Гинденбургом 18 ноября 1919 года, когда маршал буквально извлек на свет легенду об ударе ножом в спину (непобедимой армии) [Dol-chstosslegende]; эту легенду с большим шумом соединили с мифом о "еврейской республике" [Judenrepublik].
   Отметим, что в противоположность подпольному советскому антисемитизму, выражавшему глухой протест масс, в Германии он отныне внушался сверху и включался в систему ценностей, гарантами которой выступали армия и университеты. Но в этих условиях картина, изображающая евреев, свергающих монархии, издевающихся над святыней армии, усевшихся в кресло Бисмарка, что было сделано Гуго Гаазе, естественным образом отходит на второй план. Основным оказывается решение пангерманистов и генералов возложить на Израиль ответственность за все беды Германии. Мы видели как эта тенденция созревала и стала воплощаться в жизнь с лета 1918 года. Их методы проведения этих кампаний можно квалифицировать как шедевр немецкой организованности.
   Прежде всего беспрецедентным феноменом в анналах антиеврейской агитации стала патриотическая координация деятельности в этой области всех партии, объединений и группировок. Созванный в феврале 1919 года в Бамберге "Антиреволюционный конвент" завершился основанием "DeutschvolkischerSchutz-und Trutzbund"("Союз немецкого народа для обороны и наступления". (Прим. ред.)) (как это перевести? … может быть, просто "Лига" ) для ведения борьбы на главном фронте. В течение последующих месяцев эта Лига послужила ядром для "Общества союзов расовых немцев" ("Gemeinschaft deutschvolkischer Bunde"), которые отныне стали вести согласованную деятельность, чтобы открыть глаза народным массам. Можно привести некоторые цифры: в 1920 году "Общество" насчитывало около трехсот тысяч активных членов, оно распространило 7,6 миллиона брошюр, 4,7 миллиона проспектов, 7,8 миллиона карикатур и иллюстраций. Благодаря этому обществу, а также независимой спонтанной деятельности энтузиастов огромное количество литературы было посвящено ознакомлению немцев с еврейскими тайнами.
   Интересно отметить, что первая публикация, вышедшая в марте 1919 года и рассматриваемая как "программное сочинение" – "Книга долгов Иуды", заставляла звучать садомазохистские струны благодаря описаниям приемов и уловок, с помощью кото рых евреям удается соблазнять или гипнотизировать арийских женщин. Эта тема "греха перед кровью" была подхвачена и развита в том же году самим патриархом Фричем лично под заголовком "Тайна еврейского успеха". Он подписал свой трактат псевдони мом; приводимая ниже цитата, вероятно, поможет понять причину:
   "Молодая девушка из хорошей семьи, едва вышедшая из периода отрочества, выходит на улицу; некий еврей пристально смотрит на нее и что-то шепчет ей на ухо; она останавливается, замирает в нерешительности и не может оторвать свой взгляд от еврея. Немного позже она идет за ним в его лавку… Возникает вопрос: идет ли речь о тайном талмудическом искусстве? (…) Кто может разгадать эту загадку? Заключается ли она во взгляде (возможно, итальянцы называют это jettatura), или необыкновенный талмудический разум и опыт вызывают тайный отклик, какие-то тайные притягательные силы? Или необходимо учитывать энергию евреев…"
   Безусловно, эта пропаганда была очень эффективной. (Добавим, что этот вид психологического насилия для простых людей, который был отрадой Юлиуса Штрейхера и Адольфа Гитлера, нашел своих сторонников и в Советском Союзе под покровительством военных кругов.) (В 1970 году "Воениздат" опубликовал в Москве большой роман Ивана Певцова"Любовь и ненависть", посвященный главным образом описанию приемов, с помощью которых евреи соблазняют русских женщин. В общем контексте советской литературной продукции этот роман следует квалифицировать как в высшей степени порнографический.) В 1919 году в Германии возникает и совершенно иная тема – тема еврейского каннибализма: в "образовательной" брошюре описывались сосиски, изготовленные из детского мяса, при этом ставка делалась на тяжелое положение народных масс, прежде всего на нехватку продовольствия. В самом деле, в дальнейшем пропаганда Треть его рейха воздерживалась от использования этой темы.
   Разруха той эпохи получила также отражение и в пропаганде на высшем уровне, предназначенной для образованных кругов: парижские философы абсурда после второй мировой войны были знакомы с немецкими интеллектуалами "потерянного поколения" периода после первой мировой войны. Обратимся к сочинению Ганса Блюера, властителя умов молодежных движений, написавшего в 1912 году трактат об этих движениях "как об эротическом феномене". В данном случае имеется в виду его книга 1922 года с длинным названием "Secessio judaica. Философские основания исторического положения иудаизма и антисемитского движения", выдержанная в духе ученых университетских традиций. Вот что можно было прочитать в этом сочинении:
   "Бесполезно и дальше "опровергать" "выдумку об ударе ножом в спину". Можно все опровергнуть и все оправдать. Но у каждого немца в крови содержится знание, полученное опытным путем: прусский патриотизм и героизм неразрывно связаны, точно так же, как иудаизм и пораженчество. Каждый немец знает, что дух, который после нашего поражения заставляет презирать самих себя, – это еврейский дух… Здесь никакие аргументы "за" и "против" ничего не могут изменить, даже если сто тысяч евреев отдали жизнь за родину. Немцы скоро поймут, что еврейский вопрос составляет ядро всех политических проблем…"
   Таков ответ на притчу из "Возвращения" Ремарка, Инверсия приобретает особую остроту, когда читаешь у Блюера, что в крайнем случае еврей может стать хорошим немцем, но никогда – просто немцем, и при этом думаешь о широко известной формуле второй мировой войны о том, что "хорошие немцы" бывают только мертвыми… Добавим к этому, что Блюер испытывал большое уважение к сионизму и философам Мартину Буберу и Густаву Лашауэру, и что "Secessio judaica" ("Отделение евреев") в его книге означало уже начавшееся изгнание евреев народами, принявшими их, вопреки той любви, которую они к ним питали. Понятно, что этот идеолог германских фратрий хотел быть справедливым, и его предсказания грешили лишь неполнотой.
   Можно гораздо больше сказать о многочисленных лютеранских пасторах, примкнувших к "Schutz-und Trutzbund", продолжавших заниматься германизацией христианства и провозглашавших, что "немецкая душа была изнасилована Ветхим Заветом" (пастор Андерсен из Фленсбурга), что "расистская мысль дает большую надежду" (пастор Йонсен из Берлина), или новая транслитерация слова Христос: вместо "Christ" – "Krist" (анонимная статья в "Der Hammer"). Но в данном случае я не имею возможности должным образом характеризовать этот неогностицизм, прикрываемый патриотизмом, это очень большой вопрос, который, по моему мнению, составляет суть немецкой проблемы первой половины XX века, о чем я уже писал в других своих книгах. Я надеюсь вернуться к этому еще раз.
   Все эти германские противоречия догитлеровской эпохи я хотел бы проиллюстрировать ссылкой на неразрешимую проблему немецкого терроризма, который (за пятьдесят лет до "банды Баадер"…) мог быть лишь нигилистическим, как это показывают "Отщепенцы" Эрнста фон Заломона; всякий, кто внимательно читал эту знаменитую книгу, должен прийти к выводу, что автор и его товарищи Керн и Тешов убили Ратенау из-за чрезмерного восхищения им, точнее потому, что они стремились предотвратить исцеление Германии семитским врачом… Интеллектуалы говорили все больше вздора. Альберт Эйнштейн с иронией заметил, что "этот класс легче всего подпадает под воздействие роковых массовых внушений из-за того, что он не имеет привычки обращаться непосредственно к жизненному опыту, но быстро поддается полному влиянию печатного слова".
   Каковы были результаты всей этой пропаганды? В плане непосредственных политических последствий одним из них было распространение гитлеровского влияния на всю Германию. В самом деле, как пишет Вернер Йохман, "почти все отделения национал-социалистической партии, образованные за пределами Баварии до путча 1923 года, были основаны членами "Schutz-und Trutzbund".
   Это, безусловно, было вполне логично, поскольку Гитлер дебютировал в политике летом 1919 года в качестве информатора майора Майра, офицера, которому было поручено очистить отвоеванную Баварию строго в духе "Schutz-und Trutzbund". Что касается воздействия антисемитской пропаганды на немецкий народ в целом, писатели говорят об этом a posteriori в выражениях столь же импрессионистских, сколь приблизительных. Свидетель Эрнст фон Заломон писал в 1951 году, что "все националистическое движение было антисемитским, хотя и в разной степени"; французский историк Пьер Сорлен говорил [об антисемитизме] "широких слоев населения" (1969); немецкий историк Вернер Йохман – "значительной части населения" (1971); Голо Манн (сын Томаса Манна) – о "многих миллионах" (1962). Однако не следует забывать, что были также и многие миллионы испытывавших отвращение к расовым мифам: почти весь рабочий класс, сотни тысяч берлинцев, шедших за гробом Ратенау.
   С другой стороны, Голо Манн особо выделял первые годы Веймарской республики:
   "Ужасный нравственный упадок и дикость под знаком поражения, всеобщая нищета и социальное деклассирование миллионов людей вследствие инфляции, все эти события, полностью выходившие за пределы понимания обычного человека, обеспечили первый мощный отклик на призыв: "Евреи – наше несчастье!" "Я бы осмелился утверждать; никогда антисемитские страсти не кипели столь бурно, как в 1919-1923 гг. Они были более неистовыми, чем в 1930-1933 или в 1933-1945 годах".
   Процитируем также в этой связи замечательную диссертацию, защищенную в Париже в 1975 году Габриэль Микальски. В ней содержатся весьма многозначительные социологические данные: в 1922 году в Мюнхене пятьдесят один процент студентов происходил из "среднего пролетаризированного класса", а двадцать пять процентов были детьми "отставников". Остается двадцать один процент принадлежащих к "верхнему среднему классу" и три процента детей рабочих. Но само собой разумеется, что эти весьма красноречивые цифры имеют лишь весьма отдаленную связь с грандиозным планом, который госпожа Микальски резюмирует следующим образом: "После первой мировой войны можно было наблюдать настоящие оргии антисемитизма, которые охватили также и университеты. Цель: подчинить молодежь политическим директивам правящего класса. Ненависть к евреям стала "долгом совести". Среди выразительных текстов, которые она в большом количестве цитирует в поддержку своей концепции, есть еще более лапидарный, принадлежащий перу профессора философии университета Грейфсвальда: "Антисемитизм составляет часть немецкого сознания".
   Таким было за десять лет до Третьего рейха коллективное антисемитское сверхсознание, оставившее далеко позади интриги царской охранки или паранойю немецких милитаристов. Однако все взаимосвязано: провокационная статья в "The Times" в мае 1920 года, без которой "Протоколы сионских мудрецов" остались бы клочком бумаги как в Германии, так и за ее пределами, политико-полицейское образование Гитлера, дополненное уроками германско-русских "балтов"; наконец, манихейство, или линейная причинная связь, характерная для полицейской концепции мира и мании преследования, которой страдали германоманы.
   Если при Веймарской республике евреи в целом имели лишь психологические проблемы, то, как мы видели, они довольно быстро оказались вынужденными покинуть политическую авансцену. Вто же время две старых цитадели – армия и университеты – укрепили свою оборону. Итак, если в 1919 году молодые евреи не надеялись сохранить военную форму, они продолжали осаждать кафедры и другие места в университетах. Как сообщает Макс Вебер, это были безнадежные усилия; сразу после войны он писал о научных амбициях такого рода: "Если речь идет о евреях, то им говорят: "Оставьте всякие надежды". У этих студентов были и другие причины для отчаяния; процитируем сына Томаса Манна:
   "Я обнаружил существование феномена антисемитизма, когда был еще ребенком, из-за истории со студентом-евреем, после возвращения с войны исключенным из патриотической ассоциации, одним из основателей которой он был, и покончившим жизнь самоубийством в соседней комнате во время мемориального праздника".
   Реваншистские страсти немецких студентов получали различное выражение. В Берлине их протесты и угрозы воспрепятствовали университетским властям организовать церемонию памяти Ратенау на следующий день после его убийства. Несколько месяцев спустя большинством в две трети они провозгласили, что немецкий республиканец не может быть лояльным немцем. В университетах Мюнхена (ноябрь 1921 года) и Лейпцига (сентябрь 1922 года) сходные приемы вынудили Альберта Эйнштейна отменить свои лекции о теории относительности. Обращает на себя внимание, как этот гений, свободный человек, как никто другой, в свою очередь поддался распространенным представлениям; он писал своему другу Максу Борну: "В конце концов, следует понимать антисемитизм как реальную вещь, которая опирается на подлинные наследственные качества, даже если это часто оказывается неприятным для нас, евреев". Он рекомендовал организацию сбора пожертвований, чтобы помочь еврейским ученым продолжать свои исследования вне университетов.
   Со своей стороны Макс Борн ему описывал, как директор его института физики отклонил кандидатуру будущего третьего нобелевского лаурета, которого он хотел взять ассистентом: "Я очень ценю Отто Штерна, но его еврейский интеллект столь разрушителен!" Напомним, что в 1919 году "состояние знаний" в биологии не позволяло отбросить "на объективных основаниях" подобные суждения, чтобы научно разоблачить зарождающееся проституирование науки. Но вскоре физика, главная и ведущая наука, смогла представить для дискуссии объективные критерии оценки.
   Эта история имеет далеко идущие последствия: в самом деле, впервые в новейшее время политическая группировка, претендующая на принадлежность к науке, попыталась узаконить свое понимание научной истины, к тому же через пятьдесят лет дискуссия персонифицировалась в двух лидирующих фигурах современной физики – Альберте Эйнштейне и Вернере Гейзенберге. Этот символизм еще больше усиливается тем обстоятельством, что если в моральном и гуманистическом отношении потомки скорее встали на сторону пацифиста и интернационалиста Эйнштейна, то общее мнение ученых склоняется в пользу примиренчества Гейзенберга, автора "принципа неопределенности". Таким образом, мы в последний раз в неожиданном ракурсе и, если можно так выразиться, на последнем рубеже сталкиваемся с теми проблемами причинности, являющимися фундаментальной основой всякого знания, в которых коренится антисемитизм в его неистовых чрезмерных формах; Альберт Эйнштейн смог трактовать эти проблемы с проникновением и точностью, непревзойденными и в наши дни.
   По сути дела, в историческом плане речь идет о трехстороннем сражении. Лишь в самом начале, в Берлине 1920 года противостояли только два лагеря: с одной стороны, триумфатор относительности, поддержанный старой гвардией немецких физиков – Планком, фон Лауэ, Зоммерфелъдом, с другой – Пауль Вейланд, темный аферист, располагающий значительными средствами, который сумел привлечь других видных ученых, в том числе нобелевских лауреатов Филиппа Ленарда и Йоханнеса Штарка, чтобы опровергнуть теорию относительности как "еврейский обман". Как пишет биограф Эйнштейна Рональд Кларк, "постоянный рост антисемитизма в период между двумя войнами по крайней мере частично был вызван той легкостью, с которой его сторонники могли сосредоточить свои нападки против Эйнштейна и "новой физики". Однако эта ученая полемика не особенно интересовала народные массы, к тому же даже среди старых членов партии, активистов с самого первого часа, лишь около трети были в глубине души антисемитами. Поэтому наступило время молодых интеллектуалов, отдаленных потомков студентов-германоманов 1815-1848 годов, которые на этом весьма специфическом фронте выставляли бойцов, готовых на все. В теоретическом плане кампания против теории относительности опиралась на "тройственную" эпистемологию, основным автором которой был X. С. Чемберлен:
   "Любое человеческое знание опирается на три фундаментальные формы – Время, Пространство, Причинность (…); короче говоря, образующая единство троичность окружает нас со всех сторон, составляет первичный феномен и отражается во всех деталях (…) Тот, кто механически объясняет эмпирическую действительность, воспринимаемую органами чувств, исповедует идеалистическую религию или не исповедует никакой религии… Евреи не создали ни одного вида механизма; от сотворения "из ничего" до мечты о мессианистическом будущем они видели только произвольность, сознательно предаваясь всемогущему абсолюту. Поэтому они никогда не могли ничего открыть".
   В результате, с гордостью заключал Чемберлен, "мы приобрели сумму знаний и господство над природой, которых никогда не имела ни одна другая человеческая раса".
   В 1933 году с приходом к власти нацистов борьба достигла апогея и стала действительно трехсторонней. Тогда оказалось, что против легких побед Ленарда, Штарка и других поборников "германской физики" выступил новый лагерь, пришедший им на смену, состоящий из молодых немецких физиков как и положено "арийского происхождения", сформировавшихся в смутные годы войны и Веймарской республики, патриотически поддерживающих Гитлера, но склонных вести бой во имя более глубоко понимаемых интересов немецкой физики, короче говоря тех, для кого относительность являлась ребенком, которого следовало сохранить, а евреи – водой, которую можно выплеснуть.
   Истинный хороший гражданин Третьего рейха Вернер Гейзенберг, ставший их главой, в 1937 году с трудом избежал концентрационного лагеря как "белый еврей". Здесь находится главный путь к полному пониманию гитлеровского феномена: в государстве, правители которого распространили действие своих расовых законов до звезд, что угодно, вплоть до лагерей массового уничтожения, могло быть оправдано и осуществлено.
 

II. ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ

 
   Теперь следует говорить на простом и ясном языке. Весной 1933 года правительство Третьего рейха выпустило законы, не допускавшие евреев на общественные должности и в адвокатуру и ввело демагогические показательные меры, такие как день бойкота еврейских коммерсантов и публичные сожжения книг еврейских авторов. Но только летом 1935 года, когда Германия и иностранные государства, если так можно выразиться, привыкли к идее расистской дискриминации в центре Европы, а способность протестовать иссякла, Гитлер издал знаменитые "законы Нюрнберга", устанавливавшие новые расовые барьеры, запрещавшие под угрозой тюремного заключения как браки, так и "внебрачные связи" между евреями и "подданными немецкой крови". Это означало поставить евреев вне закона, придать законную силу сексуальным табу, которые Гитлер охотно затрагивал в своих речах и сочинениях:
   "Молодой еврей с черными глазами и лицом, озаренным сатанинской радостью, часами выслеживает молодую девушку, не подозревающую об опасности, чтобы затем осквернить своей кровью…" ("Моя борьба")
   Однако при отсутствии малейших биологических критериев, позволяющих отличать "еврейскую кровь" от "немецкой крови", законники Третьего рейха были вынуждены исходить из религиозной принадлежности предков; в качестве "неарийцев" ("Nichtarier") рассматривались те, у кого среди бабушек и дедушек было по крайней мере два человека иудейской веры. В дальнейшем, другие законы запретили евреям сидеть на общественных скамейках, еврейским детям посещать общественные школы; были введены специальные удостоверения личности и предусмотрены обязательные имена Израиль для мужчин и Сара для женщин.