Попов Михаил Михайлович. Барбаросса

   К. М. Мог.
   О. X. Не лги.
   К. М. Ангелы Господни, зачем мне лгать?
   О. X. Не призывай ангелов в лжесвидетели.
   К. М, Истинно говорю, не мог я ничего понять и почувствовать, ибо был бесчувствен.
   О. X. Они ударили тебя по голове?
   К. М. Бог миловал, кроме того, им были дороги сведения, имевшиеся у меня в голове. Они просто заставили меня выпить полмеха терпкого вина.
   О. X. Где ты очнулся?
   К. М. В некой крепости, в помещении просторном и сухом, стены оштукатурены. Дверь заперта снаружи. В комнате только кровать деревянная и кувшин с водою. Вода была очень кстати.
   О. X. Тебя сразу отвели к Харуджу?
   К. М. Ни в тот день, ни на следующий.
   О. X. Кто-нибудь с тобой разговаривал?
   К. М. Никто, мне просто приносили еду и воду и выводили гулять в небольшой сад.
   О. X. Тебя кормили как заключенного?
   К. М. Нет, меня кормили как гостя. Единственное, в чем мне отказывали, так это в вине.
   О. X. Тебе объяснили почему?
   К. М. Мне вообще ничего не объясняли. Я ведь даже не знал, где именно нахожусь, я мог только догадываться, чьи люди меня увезли.
   О. X. Так тебе даже не было сообщено, что ты в гостях у Харуджа?
   К. М. Нет.
   О. X. Как вели себя окружающие?
   К. М. Я никого почти не видел, но мне показалось, что не только я, но и весь замок живет ожиданием.
   О. X. Ожиданием чего?
   К. М. Тогда мне было трудно понять, но теперь-то я знаю, что в течение целого месяца Харудж находился в зыбком положении между жизнью и смертью.
   О. X. Как ты понял, что началось улучшение?
   К. М. Мне сказали об этом. Молодой сарацин, очень богато одетый, черноусый. Он вел себя как большой начальник.
   О. X. Как его звали?
   К. М. Он не сказал мне своего имени.
   О. X. Он отвел тебя к Харуджу?
   К. М. Да.
   О. X. В каком ты нашел его состоянии?
   К. М. Он был еще очень плох, бледен, худ, но сразу стало понятно, что жизни его уже ничто нe угрожает.
   О. X. Ты берешь на себя смелость делать такие выводы?
   К. М. Как-никак я сын лекаря.
   О. X. Помнится, ты не слишком лестно отзывался о его уроках.
   К. М. Оказывается, можно приобрести кое-какие знания и помимо воли.
   О. X. Ты осмотрел его руку?
   К. М. Для этого меня и привезли.
   О. X. Какова была рана?
   К. М. Чудовищная.
   О. X. Кто его лечил?
   К. М. Какой-то коновал в золотом тюрбане. Восточные врачи весьма искусны в рассуждениях, никогда не идут к больному без гадательной книги и ароматических палочек, иногда могут составить питье против запора, но уже в искусстве пускания крови они профаны. Что уж тут говорить о раздробленной руке! Их было пятеро у постели Харуджа, когда у него пошел из открывшейся раны очередной осколок кости. Вид гноя и крови привел их в смятение, и, если бы не я, пират отдал бы душу своему Богу.
   О. X. В данном случае я на стороне восточной медицины.
   К. М. Пожалуй. Но вы не должны забывать, что, спасая его жизнь, я спасал и свою.
   О. X. Слабое утешение.
   К. М. Как вам будет угодно.
   О. X. Он сам вам сказал, что собирается сделать себе протез?
   К. М. Да, сам, во время первого же разговора. Я тащил щипцами осколок кости, а он говорил мне, что желал бы видеть на месте потерянной руки механическую.
   О. X. Это было похоже на бред?
   К. М. Нисколько. У него были вполне ясные планы на этот счет.
   О. X. Что ты имеешь в виду?
   К. М. Он сказал мне, что желает, чтобы рука не только висела просто так, но и двигалась.
   О. X. Это пожелание разве не показалось тебе бредовым?
   К. М. В тот момент я, конечно, ужаснулся. Одно дело изготовить ложный сустав на кожаных петлях для ноги какого-нибудь портового торговца, другое дело оживить руку правителя. Причем такого жестокого, как Харудж. Ну, сказал я себе, и попал же ты, парень. Когда меня отвели к себе, я лег на жесткую кровать и стал думать.
   О. X. Сколько времени тебе дали на раздумье?
   К. М. Меня никто не торопил, кроме меня самого. Когда мне в голову пришла хорошая мысль, я сам попросил отвести меня к правителю.
   О. X. Он выглядел лучше, чем в предыдущий раз?
   К. М. Заметно. Он явно шел на поправку. Рана затянулась. Можно было приступать к делу.
   О. X. Ты уже знал, что будешь делать?
   К. М. Конечно. Я не только знал, но и был уверен, что у меня получится.
   О. X. А Харудж интересовался подробностями?
   К. М. Да, это меня и удивило.
   О. X. Что тут удивительного?
   К. М. Обычно те, кто прибегал к моим услугам, доверяли мне полностью. Они были уверены, что я буду стараться.
   О. X. На чем была основана эта уверенность?
   К. М. На том, что заранее сообщалось, что возможны две формы расчета: или кошелек в руки, или саблей по шее.
   О. X. Да, выхода у тебя не было.
   К. М. Харудж входил во все детали. Выспросил не только то, из чего будет сделан протез, но и как. Я задумал применить особые, длинные пружины, он сразу поинтересовался, где я рассчитываю их найти.
   О. X. И где же?
   К. М. Таких нигде нельзя было отыскать.
   О. X. Ты взялся их изготовить?
   К. М. Вы угадали, святой отец.
   О. X. Ты не рассказывал мне о том, что когда-либо занимался плавильным делом.
   К. М. Я не рассказывал вам и о том, что задумал пружины делать из особого сплава. Как вы догадались?
   О. X. Вопросы задаю я.
   К. М. Простите, святой отец.
   О. X. Ты изучал плавильное дело?
   К. М. Нет.
   О. X. Откуда тебе могла прийти в голову мысль об этом сплаве, а?
   К. М. Она мне приснилась.
   О. X. Если ты думаешь, что можешь меня дурачить, как девчонок из Виго…
   К. М. Простите еще раз, святой отец.
   О. X. Откуда ты узнал об этом сплаве?
   К. М. От соседа.
   О. X. Чьего соседа?
   К. М. У нас в Виго был сосед. Ученый. У него были книги. Старинные.
   О. X. Он давал тебе их читать?
   К. М. Сам бы я на них никогда не покусился.
   О. X. Отчего этот чернокнижник решил, что ты нуждаешься в подобном чтении?
   К. М. О святой отец, вы все не так поняли. Дон Хуан не был чернокнижником, он любил читать, только и всего.
   О. X. Но ты-то, насколько я могу судить, не был страстным книгочеем?!
   К. М. Клянусь Всем святым, не был.
   О. X. Почему же он к тебе проникся?
   К. М. Потому что у меня не было другого способа проникнуть в его дом, кроме как притворившись, что я проникся страстью к чтению. Простите, что получилось так витиевато, но это сущая правда. Клянусь?
   О. X. Что тебе было в доме его?Он был богат? Ах да, понял, у него была молодая дочка.
   К. М. Вы способны видеть сквозь каменную стену.
   О. X. Ты пришел к нему в…?
   К. М. Я встретил его на конном рынке и завел соответствующую беседу.
   О. X. Соответствующую конному рынку?
   К. М. Нет, соответствующую моим планам. Я заговорил с ним о романе.
   О. X. Романе?
   К. М. Он назывался «Ульроф и Амаласунта».
   О. X. Где ты его взял?
   К. М. Это единственное, что осталось у моего бедного отца от моей матери. Не считая меня.
   О. X. Твой отец был читателем?
   К. М. Ни в малейшей степени. Он ничего не читал, кроме своих трактатов, да и то лишь тогда, когда учился в Саламанке.
   О. X. Для чего же ему был нужен этот роман?
   К. М. Я не удосужился спросить.
   О. X. Итак, ты заговорил…
   К. М. Он был тронут, ибо других собеседников, знающих толк в романах, у него в Виго в ту пору уже не было.
   О. X. Перемерли?
   К. М. Или отправились в дальние страны в поисках подвигов.
   О. X. Дон Хуан пригласил тебя домой?
   К. М. В тот же день. Уходя от него, я унес для прочтения другой роман. Потом третий, четвертый. Дочь дона Хуана носила траур по своему погибшему брату, а траурное платье —в Испании одна из самых неприступных крепостей.
   О. X. Не вижу вэтом ничего дурного.
   К. М. Я теперь тоже! Но тогда мне пришлось перечитать целую библиотеку, чтобы иметь возможность обмениваться с Альдонсой хотя бы двумя взглядами в день. Пусть после этого говорят, что современный мужчина скуп, когда ему приходится платить за женское внимание.
   О. X. Я понял, среди романов тебе однажды попался трактат, где описывался процесс изготовления гибкого сплава.
   К. М. Как великодушно Провидение, когда оно посылает тебе столь проницательного собеседника!
   О. X. Провидение послало тебя мне, а меня тебе.
   К. М. Только безумный бы спорил. Так вот, лежа на жесткой сарацинской кровати в четырех голых стенах, лишенный вин и общества женщин, я вспомнил вдруг об этом трактате.
   О. X. И ты сразу понял, что выход найден?
   К. М. Вы иронически улыбаетесь, святой отец, а ведь так оно и было, именно так.
   О. X. Ты запомнил этот трактат наизусть?
   К. М. Вы слишком высокого мнения обо мне, хотя, если честно, запомнил я немало. Тем не менее, чтобы отвести возможный гнев в случае неудачи, я сказал Харуджу, что мне нужен трактат Адсона из Эвримена под названием «О новой жизни металлов, об огне разрушающем, укрепляющем и превращающем, о любви фосфора и серы, могущей нести смерть».
   О. X. Это алхимический труд, я слышал о нем, он состоит в индексе запрещенных.
   К. М. Мог ли я знать о том?
   О. X. Оставим это, мы не на заседании суда святой инквизиции.
   К. М. Воистину оставим.
   О. X. Отвечай дальше: тебе был доставлен этот богомерзкий трактат?
   К. М. Менее чем через неделю.
   О. X. Ты сразу приступил к своему делу?
   К. М. Мог ли я затягивать? И тут же в присутствии Харуджа.
   О. X. Он сам так потребовал?
   К. М. Да. Нашел я то место, где говорилось о соединении нужных металлов и описывались свойства сплава, происходящего от этой любви. Помню, как сейчас, что нужно было смешать одну одиннадцатую фунта чистого эпирского серебра, фунт с четвертью мягкого александрийского железа. Добавить… нет, забыл, прошло все же порядочно времени.
   О. X. Забыл или делаешь вид, что забыл?
   К. М. Зачем мне лгать? Тем более что самое интересное не в рецепте самом.
   О. X. А в чем?
   К. М. А в том, что Харудж, выслушав все очень внимательно, велел мне удвоить дозировку. Я все рассчитал со всей тщательностью, а он приказал удвоить!
   О. X. Что это могло означать?
   К. М. Очень скоро выяснилось. Когда я изготовил и укрепил ему руку таким образом, что она могла под невидимым воздействием пружины двигаться как живая, он велел мне сделать еще одну такую же.
   О. X. Ты не спросил зачем?
   К. М. И за менее наглый вопрос можно было бы лишиться языка.
   О. X. Возможно, ему была нужна запасная?
   К. М. Развожу руками, и это мой ответ.

Глава пятая
КОРОЛЬ И КАРДИНАЛ

   Карл I не любил страну, которой правил. Он плохо знал испанский язык. Он не выносил Мадрид. Королевский двор, состоявший по большей части из фламандских выходцев и других заграничных авантюристов, делил свое шумное и прожорливое внимание между веселой Севильей и аскетичным Толедо. В то время именно Севилья была самым богатым и населенным городом испанской короны. В ней проживало не менее ста тысяч жителей. Роскошные мавританские дворцы, католические соборы, громадные овечьи и овощные рынки – все это отлично уживалось друг с другом. Все это возбуждало аппетиты иноземной знати. Король всячески подкармливал свою свиту, ибо считал, что только на своих фламандских подданных он может опереться всецело. Судьбы собственно Испании, то есть Кастилии, Арагона, Андалусии, его занимали мало. Пиренейские земли были для него лишь одной из ступеней, с которой можно было бы шагнуть к вершинам «всемирной католической монархии». У этих грандиозных и отнюдь не беспочвенных замыслов были сторонники. Самым главным из них можно было считать римского первосвященника. Папа убеждал короля, что после присоединения юга Италии вместе с Неаполем, после присоединения Сицилии и Сардинии нужно сделать следующие шаг. Заняться Северной Италией всерьез. Надо усмирить города, входившие некогда в Ломбардскую лигу, надо вышвырнуть оттуда обнаглевших французов. Надо сделать столицей этого нового, грандиозного королевства Рим. Вооруженные испанским оружием и римской проповедью католики сокрушат протестантскую ересь в Европе и наложат свою руку на девственные богатства всех Америк и Индий.
   Кого лукавый римлянин видел во главе этого гигантского похода, умалчивалось. Более того, Карла I при чтении заморских эпистол должно было укрепить в уверенности, что именно ему отводится эта во всех отношениях почетная роль.
   Кардиналу Хименесу было отлично известно, об этих немного неконкретных и очень кокетливых переговорах. Кардинал был настоящим католиком, он тоже стоял за распространение католического влияния в возможно большем количестве стран. Но при этом он оставался испанцем, и ему не хотелось, чтобы рост всемирной католической державы питался исключительно испанской кровью. Он был против слишком дальних заморских экспедиций. Не потому, что не верил в них, а потому, что считал – самый страшный враг находится за морями ближними.
   Неприятность заключалась в том, что свои мысли он никак не мог внушить королю. Они и не только в буквальном, но и в переносном смысле, говорили на разных языках.
   Но кардинал Хименес не был бы кардиналом Хименесом, если бы он опустил руки после первых же попыток. Влияние его все еще было велико в королевстве. Большинство провинциальных кортесов^[41] скорее прислушивалось к его мнению, чем к просьбам короля. Это и понятно, король требовал денег, кардинал взывал к разуму. Всякий разум, даже коллективный, восстает против необоснованных трат. А что может быте менее обоснованным, чем введение новых налогов ради поддержания фламандских текстильных фабрик, которые к тому же отказываются покупать шерсть в Кастилии? Что может быть глупее, чем отказ от пошлин на ввозимое из Аквитании зерно, когда арагонским крестьянам некуда девать свое?
   Кортесы Вальядолида, Гранады, Барселоны, Саламанки, Бургоса, Авилы, Куэнки высказались против денежной политики Карла Габсбурга. Члены толедского парламента пошли дальше. Они потребовали, чтобы прекратился вывоз из страны испанской золотой монеты и лошадей. Всякий иностранный купец, желающий торговать пиренейскими товарами на вывоз, на треть должен был покрывать его льном и оливковым маслом.
   Карл пришел в бешенство.
   Страна, которую он желал использовать как инструмент для достижения своих великих целей, вдруг начала проявлять, собственную волю и обнаруживать собственные желания.
   Король решил принять меры на случай возможных неприятностей в будущем. Он выслал двоих доверенных людей в Северную Германию, в Ганновер, с довольно большими деньгами, чтобы там набрать (в полнейшей тайне) небольшое, но боеспособное войско. Придет момент, когда нечто подобное может понадобиться при обострении обстановки.
   Кроме того, его величество решил разобраться, кто именно мутит воду в стране. Он не верил, что все происходит само собой. Народы и даже их парламенты не способны к самостоятельным разумным действиям. Одна мысль, одна воля лежит в основе всего, и не важно, как называются одежды, маскирующие подобное положение вещей.
   Интересно, что в данном случае Карл Габсбург был прав.
   Ему не пришлось слишком напрягаться. Его главный соперник не считал нужным маскироваться. Правда, его величество ошибочно считал, что противник этот маскироваться просто-напросто не умеет.
   Кардинал Хименес!
   Король не виделся с ним около полугода и каждый раз удовлетворенно кивал, когда поступало известие, что здоровье старого негодяя все ухудшается.
   Однажды, однако, он задался вопросом, сколь же бездонны запасы жизненной силы в этом человеке, если он до сих пор не умер. Ведь к подагре у него прибавились ужасающие почечные колики, размягчение мозга и гнойная сыпь по всему телу!
   Вполне естественно, что его величество захотел встретиться с таким человеком.
   Фон Гооге, министр двора Карла Габсбурга, был отправлен в мадридский дом кардинала с длинным витиеватым предложением о встрече. Долговязый, худой как жердь и все, что на нее похоже, нидерландец, вознесенный на одну из вершин испанской власти фантастическим стечением исторических обстоятельств, очень был удивлен этим поручением.
   Он, как и многие другие, считал кардинала фигурой из прошлого, фигурой отставной, если не комической. Ему было странно со своих придворных высот спускаться в затхлую кастильскую прихожую. Хитрый Карл, прекрасно понимая, чтр умный кардинал оценит уровень посланца, рассчитывал его этим психологически подкупить в самом начале переговоров.
   Кардинал оценил все, что нужно было оценить.
   Фон Гооге был отправлен от ворот мадридского дома восвояси.
   Король задумал было вспылить, мстительно обидеться, но потом сообразил – не надо. Глядя на министра двора, который в удивленном виде очень напоминал бледную лошадь, он расхохотался:
   – На каком языке вы представились?
   Фон Гооге гордо поднял глупую голову:
   – На родном, ваше величество.
   – Родном кому, Рууд?
   – Родном вам, ваше величество.
   – Я все понял, идите распорядитесь насчет охоты.
   – Вы меня понижаете до егермейстера?
   – Да.
   – За что, ваше величество?
   – За чрезмерную догадливость.
   На следующий день в Мадрид из Севильи поскакал другой гонец, знающий кастильское наречие, и с письмом, начертанным на нем же.
   Вызывающее поведение старика говорило о том, что король не ошибся в своих подозрениях на его счет. Кардинал знает свою силу, что ж, король покажет, что тоже ее знает. Король готов сделать вид, будто он признает что-то вроде первенства за мудрым Хименесом де Сиснеросом.
   Карл ехидно усмехнулся, добравшись в своих размышлениях до этой мысли.
   Кардиналу за все придется заплатить. Он даже перед министром двора в долгу, не говоря уже обо всем прочем!
   Кардинал Хименес принял приглашение короля к разговору. Но каким-то странным образом. Он сообщал, что готов встретиться с его величеством у себя дома. Тяжелая болезнь не позволяет ему предпринять продолжительное путешествие.
   В тот же день Карл отдал приказ собираться.
   – Куда едем? – вопрошали придворные.
   – В Мадрид,—последовал ответ.
   Двор впал в недоумение.
   Отменена охота.
   Отменен бал.
   Ради чего? Ради поездки в этот заштатный городишко?
   Фламандская свита была не совсем права. В эти годы Мадрид рос и развивался быстрее, чем все другие города Кастилии. Он уже почти достигал размеров Толедо и обогнал Вальядолид. Он отстраивался на особый, испанский манер, и всякий, кто обладал хотя бы минимальным историческим чутьем, понимал, что этому городу суждено великое будущее.
   Дом кардинала Хименеса располагался вне городских стен, в огромной платановой роще. Там бродили, как в лесу, косули, лоси и кабаны. Кардинал, несмотря на свою испанскую кровь, не любил охоту. Даже в молодости. С годами он, естественно, укрепился в этой неприязни.
   Но вегетарианцем отнюдь не был.
   Ни в столовой, ни в политике.
   Когда доложили о прибытии короля, он сидел на бepeгy небольшого озера в переносном деревянном кресле. Слуги топтались за его спиной между деревьями шагах в десяти, всегда готовые приблизиться по первому знаку.
   Его преосвященство не любовался природой. Глаза его были закрыты. И перед мысленным взором проносились картины другого рода.
   С левой стороны к креслу приблизился Скансио и тихо прошептал:
   – Его величество.
   Кардинал не удивился. Ни тому, что король прибыл, ни тому, что он прибыл именно сейчас.
   – Сходите за бумагами.
   – Да, ваше преосвященство.
   Карл Габсбург был великолепен на траве между платанами. Его появление в Испании ввело новую моду на придворные цвета. Фердинанд Католик носил в основном черное и красное и предпочитал, чтобы при его дворе одевались так же. Даже дамы. По этому поводу даже шутили, что его величество находится в вечном трауре.
   Новый король любил жизнь и не считал нужным это скрывать. Розовые чулки, голубые колеты, белые перья на шляпах, бежевые плащи, серебряные каблуки – вот каким предстал двор Карла пред очами больного старика, тайного штурмана испанской политики. Старик дремал.
   Карл выразительно посмотрел на Скансио.
   Тот снова осторожно приблизился к переносному креслу и снова прошептал:
   – Его величество.
   Свита короля пребывала в затяжном недоумении. Что, собственно говоря, происходит, спрашивали их кривые улыбки и выпученные глаза. Этим вопросам не суждено было скоро прекратиться. Кардинал сказал секретарю:
   – Скажите его величеству, что мы будем разговаривать только втроем.
   Карл удивился, но не слишком:
   – Кто третий?
   Скансио поклонился, прижимая к груди многочисленные пергаментные свитки:
   – С вашего разрешения, я.
   Секретарь дона Хименеса владел очень большим количеством языков, за что, помимо преданности, и был ценим.
   Король не знал этого, поэтому в его взоре появился вопрос.
   – Господа министры знают только фламандский, господин кардинал – только кастильский, я же и тот и другой.
   Его величество счел объяснение резонным:
   – Господа, погуляйте по этому дикому парку, спуститесь к воде. По-моему, эти лебеди хотят есть.
   Кардинал сидя поклонился, отдавая дань сговорчивости короля.
   – Так для чего же вы просили меня приехать?
   – Во-первых, я должен вас нижайше поблагодарить за этот визит. Немощь моя так велика, что другим образом наша встреча не могла бы произойти.
   – Уважение к старшим – это не только кастильская, но и фламандская добродетель.
   – Благодарение Господу, да. Теперь, экономя ваше драгоценное время, я хотел бы сразу перейти к существу дела.
   Король кивнул, поглаживая пальцами драгоценный эфес своей шпаги. Он не знал, что его поза выглядит воинственной, и, если бы ему сказали об этом, очень бы удивился. Он думал, что ему удается очень хорошо скрывать свое истинное настроение.
   – Начать придется с несколько странной просьбы.
   В этот момент слуги принесли большое роскошное кресло. Усаживаясь в нем, Карл кивнул. Мол, здесь у вас все странно, так что давайте и вашу просьбу заодно.
   – Мой секретарь сейчас передаст вам эти свитки, и я умолял бы вас немедленно с ними ознакомиться.
   Карл усмехнулся:
   – Но вы же знаете, я даже говорю по-кастильски нетвердо, письменную же речь не разбираю вовсе.
   – На всякий случай, ваше величество, мы к вашему прибытию перевели все на ваш родной язык.
   Скансио с поклоном протянул королю пергаменты.
   – А что в них?
   – Это допросные листы.
   – Вы занялись судебными делами, ваше преосвященство? Занятно.
   – Это особое дело, ваше величество. Настолько особое, что, мне кажется, и вы должны с ним ознакомиться.
   – Но смотрите, сколько здесь всего, мне этого и до полудня не прочесть!
   – Однако прочесть надо,– мягко, но твердо сказал его преосвященство.
   Карл понял, что именно за этим сюда его и позвали, вот сейчас, собственно, и начнется настоящий торг. Он потрогал пальцем в перчатке ус, дернул, очень по-королевски, губой и развернул первый свиток.
   В это время свита его потерянно и бессмысленно бродила по гигантскому неухоженному парку. Министры и пажи негромко переговаривались, пожимали плечами и вздыхали.
   – Что делает его величество?
   – Читает!
   Большинство фламандцев смутно представляли себе, кто такой этот кардинал и почему король уделяет ему столько внимания. Парк был хорош, но вместе с тем раздражал. Повсюду паслись косули и олени, подпускали к себе вплотную, но пребывали в неприкосновенности, ибо никто из гостей не захватил с собой соответствующего охотничьего оружия. Не бросаться же на оленя с кинжалом!
   – Взгляните, взгляните, граф, какой красавец!
   – А что толку!
   – А что делает его величество?
   – Читает.
   – А мне говорили, что кастильцы дикари.
   – Уверяю вас, мой дорогой Вандерхузе, они дикари и есть.
   – Однако же главным развлечением у них является, насколько я могу судить, чтение.
   – Осторожнее, Видмарк, взгляните, как на нас смотрят эти господа в сутанах. Может быть, они понимают нашу речь.
   – Вряд ли это господа. Это слуги его преосвященства.
   – Эти слуги глядят как господа.
   – А что делает: его величество?
   – Читает.
   Между тем Карл Габсбург чтение закончил. Не торопясь он свернул последний свиток. Задумчиво коснулся своего надушенного уса.
   – Думаю, я понимаю, к чему вы хотите подвигнуть меня, ваше преосвященство.
   – Очень рад, ваше величество.
   – Но до того как мы начнем… разговаривать, я бы хотел, чтобы вы тоже кое-что просмотрели.
   – Любопытно.
   Король достал из-за отворота своего камзола свернутое в трубочку письмо. Собственноручно развязал ленточку, которой оно было перевязано, и протянул кардиналу.
   Кардинал Хименес очень быстро ознакомился с документом. Это был ответ толедских кортесов на запрос короля. Ответ отрицательный, безапелляционно отрицательный.
   – Что вы на это скажете, ваше преосвященство?
   – Я всегда был против того, чтобы давать сословиям слишком много власти.
   – Представьте, я держусь точно такого же мнения!
   – Но считаю, ваше величество, что, раз уж какими-то правами с ними пришлось поделиться, не считаться с этим нельзя.
   Король едва заметно поморщился.
   – Согласен с вами, воля народа – вещь священная, но всегда ли разумная? Не кажется ли вам, что иногда народ нуждается в подсказке?
   – Хоть это и невежливо, хочу вам ответить вопросом на вопрос: не кажется ли вам, что в иные моменты и носитель высшей власти должен открывать слух для хороших советов?
   Карл Габсбург не сдержал улыбки. Старик понятлив, с ним можно договориться.
   – Если вы, ваше преосвященство, скажете «да» в ответ на мой вопрос, я скажу такое же «да» в ответ на ваш.