Прошкин Евгений Александрович. Слой

   — Видения? Это не страшно, — успокоил Петр. — Меня самого ломало. Забывал все, вплоть до собственного имени. Даже блокнот завел, как склеротик последний. Потом оклемался. И у тебя пройдет.
   — Пройдет, когда я там сдохну. В том слое.
   — Откуда такая уверенность?
   — У меня там все на ниточке висит. А как только оборвется, тогда уж я здесь капитально обоснуюсь.
   — Выходит, и Немаляева тоже грохнули. Там, на Родине.
   — Да? — встрепенулся Костя.
   — Побеседовали мы с ним. Он в отличие от нас не психует. Трезвый такой дяденька. Тяжело с ним будет.
   — И ты его не казнил?
   — Я бы потом не выжил. А мне еще Нуркина... то есть нам. Ну, я же не знал, что ты здесь. Это теперь тебя каждый постовой и в фас, и в профиль...
   — Ты, сотник, тоже лицо известное. Читал статейку?
   — А что, нормальная статейка.
   — Они же, сволочи, Нуркина предупредили!
   — Ты сам его предупредил. Зачем было на квартире бойню устраивать? Это, кстати, моя квартира.
   — Твоя, твоя. Только тебя там в глаза не видели.
   — А может, Борис и прав, — мрачно проговорил Петр. — Куда-то нас выбросило, мертвых. Тогда, на Кузнецком... Вспыхнуло и погасло. Совсем погасло. Дальше — больница. Не та, которую ждал. Психушка. И шрамов нет.
   Он почесал правую кисть — под ногтями остались голубые полоски. Татуировка медленно сходила.
   — Хорошо. Мы трупы. Но особой логики не видно. Если б сюда попадали все погибшие, здесь было бы тесновато.
   — Тем более что погибших у нас нынче навалом, — добавил Константин. — Поторопились мы с Борей. Он в этом деле соображал.
   — Отрезанного не пришьешь, — иронически молвил Петр.
   — Как дальше-то жить? Сделать липовый паспорт? Уехать, устроиться на работу, жениться... Вроде в эмиграции. Но ведь не этого же хотели. Ведь не удрали же там, остались. Вгрызлись, потому что свое. За свое — не стыдно. Там — жуть, а здесь...
   — И здесь будет. Такая же будет каша, а может, и похлеще. Стартовая площадка у Немаляева...
   — Стой!.. — одернул его Костя. Он вытянул голову и скосил глаза на дверь. — Слышишь, нет?
   В дальней комнате гнусавил забытый телевизор. Звуки сливались в ненавязчивый фон, но что-то в этой мешанине показалось болезненно знакомым. Какая-то интонация. Какое-то отдельное словцо.
   Вскочив, они ринулись из кухни.
   Репортаж только начинался. Показывали Садовое кольцо. Мельком — ряд иномарок у тротуара, крупно — парадный вход американского посольства. Милицейская будка, длинная очередь за визами и бойкое, душ на пятьдесят, столпотворение у ворот. На пикет это было не похоже — ни флагов, ни плакатов, да и камера, снимавшая мероприятие, была лишь одна.
   В центре, держась рукой за ограду, висел невзрачный человечек в обыкновенном костюме. Камера тряслась, изображение прыгало, но личность оратора сомнений не вызывала.
   — Эта страна диктует всему миру, как любить, что есть, что читать! Вместе со своей нищей культурой она внедряет и свою систему ценностей! Америка, страна без истории, насаждает свою концепцию будущего! Что ж, наверно, они уже создали у себя рай. Наверно, они имеют право учить. Ведь американское общество — самое безукоризненное. Так дайте на него посмотреть!!
   Сборище одобрительно загудело.
   — Почему мне отказали во въезде?! — продолжал ораторствующий. — Я имею право знать, какую модель нам предлагают в качестве эталона! Я желаю видеть, действительно ли они так счастливы, как вещают о том продажные журналисты. Почему меня не пустили в этот рай на земле? Что, и вам отказали? И вам? Вас пустят — если вы талантливый музыкант или ученый, владеющий гостайной. Им нужно извлечь прибыль, а судьбы простых людей их не тревожат. Вот он, американский гуманизм! У них даже не хватает смелости пустить к себе честного человека! На неделю, больше бы я там не выдержал! Но нет! Они боятся разоблачения! Они не хуже нас знают, что их строй прогнил, что в Соединенных Штатах расцвел самый страшный из всех режимов, которые когда-либо...
   — Трепаться он здорово умеет, — сказал Петр.
   — Заткни его, — попросил Константин.
   — Вот тебе и премьер, легок на помине. — Петр послушал еще с минуту и убавил громкость. — Партия Прогрессивного Порядка; Хоть бы название поменял.
   — Как думаешь, Немаляев в этом замазан?
   — Теперь наверняка. И не он один. Если Ополчение в том слое продолжает работать по черному списку, скоро все слетятся.
   — Слетаться особенно некому, — злорадно заметил Костя. — Я здесь тоже времени не терял. Получается, казнил их впрок, до того, как эти уроды создадут Чрезвычайное Правительство.
   — Не за то, что преступники, а за то, что могут ими стать. Несправедливо, зато надежно... А пуле-ме-оты говори-или в отве-ет... — пропел Петр. — Помнишь?
   — Наша любимая.
   — Ну что, теперь знаешь?
   — Ты о чем?
   — "Как жить" и так далее. Обрел свой смысл?
   — Появился враг — все встало на свое место. Неужели это и есть то, ради чего мы рождаемся?
   Петр поднял пульт и снова сделал громче — Нуркин даже не сбился с ритма.
   — Сегодня, в этот самый день, я подаю в суд! — орал он. — На американского президента и на каждого американца в отдельности! Я подаю иск о защите чести и достоинства! За то, что меня ставят ниже Эйнштейна и Чаплина...
   — Все, хватит, — не выдержал Костя. — Уже сюр какой-то пошел.
   — Долго показывают, не прерывают. Значит, эфир оплачен. Итак, что у нас в активе? Удостоверение фээсбэшное. Квартира, тачка — все паленое, но недели две попользуемся. Еще?
   — Есть у меня «вальтер». Сомнительный, бандитский. И к нему сюрпризик под названием «штайр», с оптическим прицелом, но лучше их не трогать. На них ведро кровищи, к тому же тайник давно не проверялся. В общем, кроме ножа — ничего. У Бориса оружия нет, зато денег должно быть прилично. И, не исключено, наркота. А еще точилка у него классная. На ней любой тесак можно в конфетку превратить.
   — Я помню, ты увлекался. Сюрикенов себе наделал...
   — Не сюрикены, а пилы дисковые. Они мне и тут пригодились.
   — Значит, это ты? Маэстро мне рассказывал. И Немаляев про тебя тоже в курсе. Плоховато все это пахнет...
   — Поясни.
   — В аквариуме мы с тобой, Костя. Как золотые рыбки. Кто кого прикармливает, неясно.
   — Поглядим...
   Костя распахнул дверцы шкафа и перебрал одежду на вешалках. Шмотки были качественные, но затасканные. Видно, Борис настолько заболел идеей вторжения, что совершенно перестал за собой следить. В карманах пиджаков нашелся десяток мелких купюр. Константин сложил их горкой на столе и приступил к брюкам.
   Петр обследовал кухню. Скромные сбережения Борис по-бабьи хранил к жестяной банке с крупой. Петр вытащил черный пакетик, но развернуть не успел — из комнаты неожиданно раздался стон.
   — Тошнит меня, — бессильно опустившись на кровать, пожаловался Константин. — Голова как воздушный шарик. Того и гляди лопнет.
   — Выпили-то символически.
   — Не от водки, — с трудом выговорил он. — Паршиво мне, командир. Ты это... там у Бориса наручники валялись. В другой комнате. Пристегни-ка меня к батарее. Прошу. Да быстрей! Кажется, я... географ, падла, наружу лезет. Рот залепи, он верещать станет.
   — Костя?.. Не сходи с ума!
   — Давай, сотник. Я не обижусь. Лучше будет. Потом... потом все объясню...
   Он на мгновение закатил глаза, а когда зрачки вернулись на место, это был уже не совсем он.
   — Кто вы? — взвизгнул Константин. — Опять я здесь! Зачем вы меня сюда притащили?
   — Погоди, погоди, — смущенно улыбнулся Петр. — Ты в школе работаешь?
   — Что вам надо? У меня нет денег. Где моя жена? Где Настя? Что вы с ней сделали?!
   Он бросился к окну, но Петр настиг его ударом в затылок. Придержав тело, сотник прислонил его спиной к стене и пошел за наручниками. В этот момент на полу затренькал телефон. Петр потянулся к розетке, но, увидев, что телефон с автоответчиком, присел рядом. Одновременно с пятым звонком раздался тихий щелчок, и голос с микрокассеты объявил:
   — Это квартира Бориса Черных. Если вы не ошиблись номером, можете оставить свое сообщение, будет время — послушаю.
   Аппарат коротко прогудел, и закрутилась вторая кассета. На том конце секунду помолчали, потом какая-то женщина позвала:
   — Боря-а! Борюсик, возьми трубку. Ты же дома. Нет? Врешь, наверное... Борюсик, подтверждается! Представляешь? Вся твоя ахинея. Все сходится. Сегодня еще троих перекинутых привезли. Бред полностью совпадает. Симуляция исключена, им такой подробный допрос учинили, что никакие...
   Время закончилось, и телефон отключился. Кассета встала, мигнула зеленая лампочка, затем что-то еще пискнуло, и аппарат замолк. Константин не шевелился. В наступившей тишине вновь заговорил Нуркин:
   — Присоединяйтесь! У нас есть программа. Мы твердо знаем, чего хотим, и знаем, как этого добиться. Наш идеал — справедливость и равные возможности. Присоединяйтесь! Будьте с нами!
   — Будем, будем, — заверил Петр, поднимаясь с пола.
   Телевизор продолжал бормотать, но он уже не обращал на это внимания. Сотник разыскивал наручники — для единственного друга. Для первого бойца своего нового отряда. Наручники и пластырь, почти как в психушке. Такой уж в этом мире был порядок.

ЧАСТЬ 2
МИГРАЦИЯ

Глава 1

   Узкий «браслет» натер запястье до крови, но Роговцев продолжал трясти наручниками. Второе кольцо было пристегнуто к стояку отопления, и он надеялся, что звон слышно на всех этажах.
   — Эй! — раздались из соседней комнаты. — По зубам хочешь?
   По зубам Роговцев не хотел. Он и так уже получил, о чем свидетельствовал привкус ржавчины во рту и слабая, но назойливая пульсация повыше подбородка.
   — Отпусти меня, зверь! Нелюдь!.. Мучитель!.. Садист...
   «Зверь» и «садист» появился в дверях, и Роговцев благоразумно умолк.
   — Все синонимы перебрал? — спросил тот, неторопливо очищая крупный апельсин. — Еще есть «изверг», «палач». Много всяких слов. Хочешь дольку?
   Роговцев с отвращением замотал головой, и «садист» рассмеялся. Если б не перебитый нос, его можно было принять за нормального человека: универсально-короткая стрижка, не узкий лоб, Добрые карие глаза... Встретишь такого на улице, и ведь не подумаешь, что бандит. Да так, кажется, и было. Где-то он его уже видел. Морда заурядная, незапоминающаяся, но вот переносица...
   — На подоконнике скрепки лежат, — непонятно к чему сказал бандит. — Твоя дежурная куда-то завалилась. Новую разогнешь. А шуметь больше не надо.
   Он шутливо бросил в Роговцева коркой и, громко чавкая, удалился. Роговцев встал на ноги и отодвинул занавеску. С высоты пятого или шестого этажа открывался вид на обычный московский двор.
   К концу августа город устал бороться с жарой и как-то скис. Дома раскалились, деревья пропитались черной пылью, а земля под ними закаменела и разошлась глубокими трещинами. Люди жались в тень, словно прятались от дождя, и даже дети бродили по двору, как пенсионеры — медленно и грузно.
   Орать было бесполезно. В столице давно научились не слышать криков о помощи, да и садист в любом случае подоспеет быстрее. Оружия Роговцев у него не видел, но это совсем не утешало. При желании тот может и голыми руками...
   Ребенок в песочнице неожиданно раздвоился, потом еще раз и еще, пока не смазался в черно-белую радугу. Дома вокруг зашатались, окно перед лицом запрыгало и завалилось набок. Роговцева потянуло в сторону, но его удержал наручник — стальное кольцо глухо вжикнуло по трубе и уперлось в тройник.
   Костя обнаружил себя лежащим на полу. Дунул, отгоняя клубок пыли, чихнул и вытер левой ладонью лицо. Правая была... ах да... Костя привычно глянул на подоконник — большой, его любимой скрепки не было, вместо нее лежала полная коробка новых.
   Он достал одну штуку и, выпрямив, засунул в щель между рамами. Согнув проволоку в подобие маленькой кочерги, Константин поковырялся ею в замке наручников. Эта операция стала традиционной, и «браслеты» поддавались все легче.
   — Командир! Просил же насчет цитрусовых! — крикнул он через стену.
   — Ты уже? Быстренько сегодня управился. Что там нового?
   — Ничего. Палата, Морозова, допрос. Уже начинают пытать. Пока молчу, но... вообще не ручаюсь, — виновато сказал Константин. — Ты в курсе: боль бывает такая...
   — Но сегодня еще терпел?
   — Сегодня?..
   Костя растерялся. Он хорошо помнил, как проваливался на прошлой неделе, и до этого тоже, а вот сегодняшний случай в памяти почему-то не отложился. То есть он знал, что возвращался на Родину, но это знание было каким-то заочным и неконкретным.
   — Кажется, меня там совсем замордовали, — признался он.
   — А ты себя успокаивай: «Это сон, это сон, это сон».
   — Спасибо, командир, — с чувством произнес Костя. — Теперь мне все нипочем. Только апельсины, пожалуйста, в квартире больше не жри.
   Он сел за стол и подвинул к себе тарелку с макаронами — хозяйские деликатесы давно закончились. С тех пор как напарники избавились от Бориса и поселились в его квартире, прошло полтора месяца. Денег пока хватало, но впереди была полная неопределенность, и они старались экономить.
   — Что тут учитель без меня делал? — спросил Костя.
   — Как всегда. Пугал милицией, клялся, плакал, Потом опять пугал. Получал внушения, — добавил Петр не без удовольствия.
   Константин ощупал нижнюю губу и осуждающе покивал.
   — Уже восьмой раз, — грустно сказал он. — Я там вроде выздоравливаю — ну, кроме сердца. Если так пойдет дальше...
   — Боишься там остаться?
   — Не то чтобы... но в моем положении — да, боюсь. Всю жизнь на койке — это раз, и в руках у Морозовой — два. Приятного мало.
   — Все оттуда, а ты — туда.
   — Что, еще сообщения были?
   Петр отложил вилку и открыл пиво. Разлив его по стаканам, он поставил бутылку под стол — там переливчато звякнуло. Склад стеклотары уже мешал ногам, но ликвидировать его было недосуг. Возможно, со дня на день отсюда придется линять, а следить за порядком во временном жилище глупо.
   — Есть такие сообщения, — сказал он, хлебнув. — Пока ты здесь кривлялся, сразу два — в новостях и в «Дорожном патруле».
   — Может, один и тот же случай?
   — Может. А какая разница? Этих случаев — уже во!.. — Петр провел вилкой себе по горлу и воткнул ее в макароны. — Вопрос: одиноки ли мы во вселенной? Ответ отрицательный. Не одиноки. Знать бы еще, что за люди. Из Ополчения, во всяком случае, никого — так, шизоиды перепутанные, мусор всякий. У обывателей уже глаза на лоб. Массовый психоз, говорят.
   — Ну и пусть. А представь, народ осознает, что есть второй слой и что можно туда... или оттуда... Вот это будет психоз так психоз!
   — И будет, — заверил Петр. — За Голландию какую-нибудь не ручаюсь, а у нас — наверняка. Они же все решат, что во втором слое лучше, что там они непременно достигли вершин карьеры, заработали кучу бабок и что каждый поимел по меньшей мере Мадонну.
   — Бедная девушка! — рассмеялся Костя. — я чуть не забыл. Я перед приступом с пареньком одним созванивался. Друг детства, Димка. В общем, нашел он нам Кокошина.
   — Ну?! И где эта падаль?
   — Падаль он на Родине, — напомнил Константин. — Здесь Кокошин может быть приятнейшим человеком, душкой... Так как, сотник?
   — Костя, черный список кто составлял? Ты? Нет. И не я. Редактировать его мы не вправе.
   — Черный список писали там, дома. Зачем Нуркину местный Кокошин?
   — Не он, а его мозги. Он может просто-напросто помнить несколько фамилий. Проснется новый ополченец, а его уже ждут. Станут человеку ногти вырывать, он и расколется. Живой же. Назовет двоих или троих. Братки Немаляева отправятся по адресам — там еще кого-нибудь зацепят. Что я тебя учу? Сам все это проходил. Так где Кокошин, Костя?
   — В Мурманске.
   — 0-го-го...
   — Самолет отпадает, нам регистрироваться нельзя.
   — Уговорил, — сдался Петр. — Кокошина отложим до лучших времен. Далековато он забрался. Кокошин-укокошен... Займемся делами текущими. А дела, Костя, такие, что без винтаря твоего импортного нам не обойтись.
   — Мокрый он. Не просто мокрый — с ним убийство Батуганина связано, а это тебе не писатель. Если б опера знали, что Батуганин тоже на мне, меня бы тогда не отпустили. Вместе со школьницами и уделали бы.
   — Это мне не пришьют. Когда ты казнил банкира, я от склероза лечился.
   — А как вылечился, казнил Кочергина. Ты же ангел! — воскликнул Костя. — Он чист! Ментов не боится. Пять трупов — не в счет!
   — Мою морду хоть по ящику не показывали, — огрызнулся Петр. — Омоновцев тех жадных на меня не повесят, «быка» из казино — тоже. Один доктор. На худой конец прикинусь психом, опыт имеется. Да не возьмут меня! Предъявлю удостоверение майора ФСБ, всех построю, лишу премии и спокойно уйду. Давай рисуй свою схему.
   Костя, вздохнув, поднялся и пошел в комнату за тетрадью. Телевизор Петр, как обычно, не выключил. Константин прибавил звук — как раз в это время камера подалась чуть назад.
   Нуркин стоял в позе завоевателя мира и потрясал прозрачным пакетом с каким-то мятым листком.
   — Вот! — кричал он, победоносно оглядывая многочисленных зрителей. — Вчера мне вручили письмо от посла, в котором он извиняется и гарантирует беспрепятственный въезд в Соединенные Штаты. Вот что я с ним сделал! Всем видно? Если кто сомневается, можно подойти ближе и даже понюхать. Что, сударыня? Нет, это не краска. Это самое натуральное говно! Я вытер им жо...
   Режиссер дал гудок с таким опозданием, чтобы и неприятностей избежать, и Нуркина уважить. К партии Прогрессивного Порядка канал был неравнодушен с самого начала, и здесь явно не обошлось без Немаляева.
   — Это все, что я могу ответить господину послу! — продолжал Нуркин.
   Толпа, выросшая по сравнению с первым митингом раз в десять, торжествующе взревела. Будь на улице зима, в воздух полетели бы шапки. Народ волновался, как спелая пшеница. По плотным рядам, занимавшим половину проезжей части, гулял неистовый, дикий ажиотаж, и Нуркин, наслаждаясь моментом, принялся скандировать:
   — Гов-но! Гов-но!
   — А!.. о!.. А!.. о!.. — тут же подхватили демонстранты.
   Над ними взметнулось знамя: черный двуглавый орел, сидящий на огромной шестеренке.
   Константин поморщился — в эмблеме слились символика монархизма и эстетика пролеткульта, в результате вышло нечто странно напоминающее тоталитарный мотив из пинкфлойдовской «Стены».
   — Чего не позвал? — спросил сзади Петр.
   — Засмотрелся. — Костя отошел от телевизора и плюхнулся в пыльное кресло. — Процветает наш премьер, а?
   — Процветает, — мрачно ответил Петр. — Нуркин созрел. Надо срочно гасить, потом будет поздно.
   — Как будто мы не пытались. Как будто мы ему амнистию выписали. С июля ведь потеем! Где Нуркин? Нету! По адресу не проживает, знакомых перетрясли — без толку.
   — А твой гениальный друг? Он не пособит?
   — При чем тут компьютеры? Один путь — через Немаляева. Ты про казино рассказывал...
   — Туда не пробьешься. А исполнить желательно Деликатно. И винтовочка твоя нам очень даже сгодится. Рисуй план, говорю.
   Константин вырвал из тетради чистую страницу и набросал схему. Отметил места, где надо быть особенно внимательным, и возможные пути отхода.
   — У тебя мания преследования, — сказал Петр, взглянув на листок.
   — У меня забота о ближнем. В нашей сотне только двое, и если тебя арестуют...
   — Погоди!
   Петр схватил пульт и сделал еще громче. Сюжет про акцию у посольства комментировал модный телеведущий Сидорчук.
   — Партия без флага — это не партия, — расслабленно изрек тот. — Тем более в России, где каждая фирма, каждый клуб и даже пивной ларек имеют свои логотипы. Русский человек не то чтобы ленив, а как-то природно лаконичен. Читать ему тяжело, вникать — тем более, поэтому и получили у нас такое широкое распространение всякие знаки и символы. Посмотрел, и сразу все ясно. Сегодня мы с вами посмотрели еще на один. Ну что это за партия — «Прогрессивный Порядок»? Прогресс бывает разный, порядок — тем более. Я тут специально в словарь заглядывал, так оказалось, что оба эти слова являются многозначными. То есть имеют много значений. То есть понимай как хочешь. Мы и понимали — каждый свое. А сегодня нам объяснили. То есть господин Нуркин показал, что такое его порядок и его прогресс. Порядок по Нуркину — это птица с двумя головами. Тут, правда, опять разночтения: либо птица — это негатив двуглавого орла, либо — мутировавшая курица. Кстати, поскольку птица все-таки черная, я склонен думать, что курица. Помните такую сказку? Теперь относительно прогресса. Поскольку, кроме черной курицы и большой гайки, на флаге ничего нет, стало быть, гайка — это и есть прогресс. В понимании господина Нуркина. Не знаю, не знаю. Я бы на его месте нарисовал ракету, или микросхему — ма-аленькую такую, очень прогрессивную, или уж вторую курицу — с тремя головами. Первая курица наверху, вторая внизу. И всем ясно, где порядок, а где прогресс. А заодно — базис и надстройка. Флажок можно было бы вешать в кабинетах зоологии, а то не все городские дети знают, как цыплята появляются. А появляются они в результате загадочного взаимодействия порядка и прогресса. Посидела черная курица верхом на гайке — получите яйцо. Согласитесь, от такого порядка всем только польза. Много яиц врачи есть не рекомендуют, но мы же люди прогрессивные — вслед за курицей посадим на чудотворную гайку молочное стадо, а там и до пушного зверья недалеко. А внутри, чтобы площадь не пропадала, я имею в виду — внутри магической гайки, заведем пчел или бассейн с осетровыми...
   — Неужели это экспромт? — с восторгом произнес Константин.
   — Для импровизатора Сидорчук слишком много получает. На него такие текстовики работают, что Хазанову и не снилось.
   — Что он хотел всем этим сказать?
   — Не знаю. Похоже на какую-то внутреннюю разборку. К нам это меньше всего относится. Но если о Нуркине и его партии заговорили на центральном канале...
   — ...то пора идти за винтовкой, — закончил Костя. — Хотя мне больше по душе направленный взрыв. Я помню место, где торгуют качественным скипидаром. Магний добудем, алюминий, керосин, ацетон — тоже не вопрос.
   — Остался сущий пустяк: заложить. Не зная ни маршрута, ни графика.
   — Можно разыграть ничью.
   — Обвязаться взрывчаткой и подкараулить на очередном митинге? Не торопи смерть. Когда надо, она сама явится.
   Петр положил на колено схему коммуникаций и стал, пришептывая, водить по ней пальцем. Костя выключил телевизор и, облокотившись о подоконник, выглянул во двор. Солнце в белесом небе не сдвинулось ни на метр. Деревья подыхали от жажды. На углу смрадно горела помойка.
   Он задумчиво потрогал пристегнутый к трубе наручник и, высыпав из коробка скрепки, принялся их выпрямлять — про запас. Константин предчувствовал, что они ему еще пригодятся. Пока она за ним не явится — или здесь, или там. Впрочем, дама с косой к нему уже наведывалась. И то, что он принял за конец, оказалось началом.
 

* * *

 
   — Я не понял. Этот Сидорчук... Этот оборзевший обозреватель! Что он сегодня нес? «Курица»!.. «Гайка»!..
   Нуркин яростно отбросил блокнот и вскочил с дивана. Постоял, покусал на большом пальце ноготь и, снова усевшись, придвинул блокнот к себе.
   — Черная. Черная курица! — осклабился Немаляев. — Не бесись, Владя. Если б ты в пиаре шурупил так же, как в политике...
   — Чего тут шурупить?!
   Листы в книжке встали дыбом — многие были изрисованы аккуратными решетками.
   — Шурупить по поводу «гайки»? — взорвался он.
   — Гайка, шестеренка — не все равно? Ты сам выбрал линию поведения. Бумажку в говне народу показывал.
   — Краска там, — буркнул он.
   — Неважно. Согласись: из той бумажки можно было такую тему развить, а он ни словом. К флагу прицепился? Это его стиль. Должен же он был поставить нас в известность. Ну, и цену набить, конечно.
   — Что, Сидорчук без хозяина?
   — Я слышал, да. Тот, кто его кормил, сейчас во Франции отсиживается, ему теперь не до жиру. Вот мальчик и дергается, работу ищет.
   — Покупаем, — заявил Нуркин.
   — Это дорого.
   — Один раз живем, Сашка!
   — Н-да?
   — Ну, плюс-минус, — неопределенно пошевелил ладонью Нуркин. — Сейчас только одно: набирать темп. Вперед, вперед, на форсаже!
   — Топлива-то хватит? До выборов далеко.
   — Не будет выборов, Сашок.
   — Н-да? Такие новости хотелось бы узнавать первым.
   — Вторым. Первым все новости узнаю я. Я их придумываю.
   — А-а... гм...
   Немаляев пожевал губами и, сняв с пояса мобильник, набрал какой-то номер.
   — Света. Вечером меня не жди... Нет. Как всегда, в четверг... Да, через неделю... Да, потерпишь.
   Не дослушав, он отключил трубку и несколько секунд глядел на погасший дисплей. Потом перевел взгляд на Нуркина — тот непринужденно копался в баре. Бутылок было много, и каждую он не просто рассматривал, а читал этикетки Где было по две — читал обе.
   Немаляев, помня о любви Нуркина к таким вот немым сценам, спокойно ждал. Глава правительства, погибнув и возродившись, не потерял ни одной из своих привычек. За те полтора месяца, что прошли после их встречи, Нуркин сменил уже четыре базы. Его равно не устроили и неприметный домик за Кольцевой дорогой, и крутой особняк на Рублевском шоссе. Двухуровневые апартаменты на Тверской он отверг как слишком буржуазные, но селиться в «хрущевке» тоже не пожелал. В итоге он выбрал обычную квартиру в типовой новостройке.