Прошкин Евгений Александрович. Слой

   — Ракеты, э-э...
   — Да ну брось ты! Там не то, что ты думаешь. Противокорабельные. Ядерную голову на нее поставить можно, но дальше Мурманской области она все равно не улетит.
   — Жаль, — признался Нуркин.
   — И не говори.
   Кокошин наполнил второй бокал и, чокнувшись с пустой рюмкой, влил его в себя. Нуркин не таясь наблюдал за бывшим министром просвещения и поражался, куда все делось? Глянца Кокошину не хватало всегда, но таким пещерным он не был. Во всяком случае, на встрече с ректорами вузов Нуркин за него не краснел. А теперь? Кокошин как будто кичился своей неотесанностью, сознательно выставлял ее напоказ.
   «А на хрена ты мне нужен, дорогой», — глядя на него, подумал Нуркин. И сам себя огорчил: нужен. Времени оставалось всего ничего. По его прикидкам, через пару недель в крупных городах должны были подняться волнения. Всего же нынешней власти он отмерил два месяца. Это был предел. Осенью страна превратится в огромный сумасшедший дом, а у него еще не сформировано теневое правительство. Кроме себя, богоподобного, народу показать некого.
   — Министром обороны потянешь, — утвердительно спросил Нуркин.
   — Влад, мне бы старую должность. Армии я в этом мире нахлебался во. — Кокошин провел пальцем по краю стакана. — Мне бы попроще что-нибудь. Я ведь помню, как ты Ефимова по ночам будил, через день в Кремль таскал. Мне такого счастья... — Кокошин сложил губы куриной гузкой и издал характерный звук.
   — Как же ты со своей инертностью до полковника дослужился?
   — А человек я хороший, — скромно потупился собеседник.
   Это Нуркин знал. Кокошин был предан, как пес, а такое качество ценилось везде. Ему можно было довериться и потом не жалеть об этом. На него можно было опереться — всегда. Некоторые принимали это за настоящую дружбу. Нуркин давно понял, что такая черта характера — всего лишь неумение жить без хозяина.
   — С культуркой у меня здесь, конечно, небогато, — посетовал Кокошин. — Представляешь, дочка спрашивает: «На дне» — это про что? А я — убей, не помню! Сказал, про подводников. Когда чувствуешь себя дубиной, остается только шутить.
   — Ты, наверное, слывешь большим остряком.
   — А? Давай-давай, подкалывай. Меня не щиплет. Я-то знаю, что к чему. Я этого полковника ношу как китель. Снять, правда, не удается.
   — Других военных у меня нет, — резко произнес Нуркин. — Сашок с армией справится, но у него и без этого дел полно.
   — Есть кандидатура, — сказал Кокошин. — Человек с размахом. И с интересными идеями.
   — Откуда?
   — Он местный. Генерал-лейтенант, служит в штабе округа.
   — Я понимаю, у тебя здесь новая биография, новые приятели, охота-рыбалка, но...
   — У него и к стратегическому оружию доступ есть, — невозмутимо произнес Кокошин. — То, на что ты облизывался. Сорок восемь шахт. По графику на боевое дежурство они заступают в сентябре.
   — Поясни.
   Кокошин сладостно вздохнул и откупорил следующую бутылку.
   — Поясняю. Если вы с ним договоритесь — а вы договоритесь, за этим я и прилетел, — то в сентябре мы получим полсотни ракет с веселой начинкой. Перенацелить и произвести пуск нам никто не даст, это все из центра делается. Но нам ведь достаточно угрозы пуска, а это организовать легко. Система создавалась в начале семидесятых, с тех пор ее только поправляли — на полную замену денег не было. Представляешь, насколько она устарела!
   — Погоди. Один генерал-лейтенант?..
   — Само собой, не один. Настроения в армии сейчас конкретные, спичку поднес — полыхнуло. Несколько лет назад кто-то еще надеялся на лучшее. Последний оптимист, которого я знал лично, застрелился в прошлом году. Молодые в армию не идут, стариков сокращают. А самое обидное — железки ржавеют! Ради них весь Союз жопу рвал, а теперь на металлолом пилят. За такую реформу не то что к стенке...
   — Хорошо, — кивнул Нуркин. — Сколько народу?
   — Вокруг него? Человек пятнадцать наберется. А по сигналу половина армии встанет. Нужна только «Аврора».
   — Если я правильно понял, «Аврора» у нас уже есть.
   — Будет, Влад. В сентябре.
   — Давно ты знаком с этим генерал-лейтенантом?
   — Он мой старший брат. Здесь у меня завелся брательник.
   Нуркин присвистнул и, вторя Кокошину, ливанул коньяка в бокал.
   — Что же ты сразу?.. Хотел посмотреть, какую я тебе должность предложу? Несолидно.
   — Министр просвещения, — напомнил Кокошин.
   — Просвещения, — без раздумий согласился Нуркин. — А послушай-ка... перевести угрозу пуска в реальный пуск — это...
   — Практически невозможно, — заверил Кокошин и вдруг увидел на лице собеседника что-то похожее на разочарование. — Влад! Ты в своем уме?! Это же ядерное оружие! Над шахтами висят натовские спутники. Старт засекут, и тогда...
   — Успокойся, я просто так спросил. Я рад, что все под контролем и что наша «Аврора», как полагается, заряжена холостым.
   — В холостой «Авроре» две с половиной мегатонны, — возразил Кокошин. — И «Аврор» этих — сорок восемь штук. Не вздумай спрашивать «просто так» при брательнике. Больше всего на свете военные не любят войну. Это я тебе говорю как полковник.
   — Да что ты разошелся? Нет так нет. Замяли. Давай по последней.
   Нуркин разлил остатки коньяка и, не чокаясь, выпил.
   — Как ты умер, помнишь?
   — А?
   — Если ты еще не в курсе: прежде чем попасть сюда, мы все умерли.
   — Это естественно, — отозвался Кокошин. — Нет, я не помню. Может, во сне?
   — Счастливчик, — проговорил Нуркин, разжевывая лимон. — Меня вот в тачке взорвали, а Сашка вообще на самолете...
   — Я знаю. Я же вас пережил.
   — Тьфу, да. Трудно привыкнуть. Кстати. Немаляеву о ракетах говорить рано. Это еще вилами по воде писано, зачем человека обнадеживать?
   — Хозяин — барин. Я не к Шурику прилетел, а к тебе. Если ему еще что-то... рано — поставь меня в известность. Я тебя никогда не подводил, Влад. И сейчас не подведу. Деятели просвещения выражают единодушную поддержку! — хохотнул Кокошин.
   — Давай-ка еще, — сказал Нуркин, открывая бар. — А что касается Александра... Там ничего такого, все нормально. Просто изменился он, на него это... — Нуркин покрутил рукой в воздухе, — на него это слишком повлияло. Я ему верю. Но уже не с закрытыми глазами. Вор в законе и прочее... Он стал немножко заносчивым. А это ведет к ошибкам.
   — Что-то серьезное?
   — Пока нет. Мелочи. Упустил какого-то засранца, сына другого засранца — того, которого давно следовало прищучить. Оба где-то здесь, под боком. Сашка говорит, что ищет, но, если б искал, — уже нашел бы. Он от меня что-то скрывает. Обидно.
   — Я все понял, — сказал Кокошин. — Он мне и в той жизни не нравился. Хорошо, что предупредил, я к нему присмотрюсь. А за ракеты не беспокойся. Наша «Аврора» на запасном пути, и Шурик о ней не узнает. Слово офицера, — улыбнувшись, добавил полковник.
   Кокошин сказал: «слово офицера». И, кажется, при этом улыбнулся.
   Немаляев медленно снял наушники и бросил их на стол. Магнитофон продолжал записывать — на втором аппарате тем временем меняли бобину.
   Студия находилась в доме напротив, так что Нуркина можно было еще и фотографировать, но на это Немаляев указаний не давал. Ему вполне хватало фонотеки: левый шкаф — треп Нуркина в квартире, правый — в машине. Оставалась еще мертвая зона — улица и различные места, которые тот посещал, но Немаляев не думал, что Влад станет изрекать какие-то эпохальные вещи на ходу.
   В некоторых случаях, например, когда Нуркин ходил к профессору Крючковскому, он сам записывал все беседы и сам же вручал Немаляеву пленки. Немаляев складывал микрокассеты на отдельную полочку — рядом с большими катушками они смотрелись неуместно. На этих кассетах было много всякого разного, подчас — натуральный компромат. Немаляев удивлялся, как легко и безоглядно Влад отдавал ему эти записи, и, уж конечно, не сомневался в их подлинности. До сегодняшнего дня.
   Он взял со стола наушники и, не надевая, поднес к левому уху. Кокошин, судя по голосу, был уже прилично пьян. Он без остановки рассказывал казарменные анекдоты, а Нуркин наверняка продолжал рисовать свои дурацкие решетки.
   Немаляев хлопнул в ладоши, требуя внимания. Трое операторов, поджарых юнцов с нечесаными патлами, развернулись в креслах и дисциплинированно замерли.
   — Так, братцы шпионы. Кто из вас может провести экспертизу? Быстро и грамотно.
   — На вашей технике — любой, — сказал тот, что сидел ближе.
   — Вот ты, любой, и иди сюда. Возьми на полке кассеты, вон те, маленькие, и проверь. Сколько тебе нужно?
   — Смотря что проверять.
   — Не знаю.
   — Тогда и я не знаю, — бесхитростно ответил юноша, унося кассеты.
   — Ишь ты... — проронил Немаляев.
   Эта непосредственность его сначала бесила, потом развлекала и наконец стала доставлять какое-то необъяснимое удовольствие. Малышовка — а про себя он их называл только так — была самой странной командой из всех, что он видел. И, не исключено, самой сильной. Немаляев не мог представить себе мир, где эти ребята выросли, где их с шести лет готовили к диверсионно-разведывательной работе и где она, их работа, активно использовалась.
   В своем слое они погибли одновременно — все пятеро — и, оказавшись здесь, в течение двух дней вновь собрались в команду. Прежде чем он нашел с малышовкой взаимопонимание, между ними легла кровь.
   Он их простил. Возможно, из-за того, что кодекс чести старого уголовника воевать с сопляками не позволял, возможно — потому, что Немаляев сразу понял, насколько они могут быть полезны. Телекамеры, установленные в бункере, зафиксировали, как один из малышей сломал позвоночник камээсу по самбо, вскрыл кодовый замок и, опередив автоматную очередь, сосватал еще два трупа. Все — за сто двадцать секунд. Нормальный взрослый за это время и в уборную сходить не успеет. А семнадцатилетний юноша отправил на тот свет пару неплохих бойцов и с ними Маэстро.
   Через неделю он снова объявился — у него уже была целая группа. Малышовка. Малыши умели собирать взрывные устройства, стрелять с обеих рук и лазать по стенам, но они не знали, как жить в чужом мире. Они привыкли работать по специальности, и убить президента для каждого из них было проще, чем постирать себе носки.
   Друзьями он и эти ребята не стали. Немаляев и малыши — какая между ними может быть дружба? Они не стали даже попутчиками, поскольку собственного пути малыши не имели. Это был симбиоз поколений, временное перемирие между старым волком и молодыми волкодавами, и никто не хотел заглядывать вперед — там не было ничего, кроме большой грызни.
   В дверь позвонили. В студии постоянно дежурило три-четыре человека, и ключи, по обоюдной договоренности, на улицу не выносились. На деле это означало, что дубликат есть у каждого, но никто им не пользуется. И Немаляев, и пятеро малышей осознавали, что их альянс держится исключительно на доверии.
   — Сан Саньл, это они! — крикнул из прихожей Кирилл.
   Главный Малыш, так его про себя окрестил Немаляев. В глаза он его не называл никак, в этом не было необходимости. Просто «ты». Иногда — «братец шпион». Тот самый братец, что свернул шею Маэстро. А двумя минутами раньше придушил некую женщину. Зная, что она его мать — и в этом слое, и, естественно, в любом другом. Похоже, малышей с детства оторвали от семьи, и их отношение к родным было не слишком трепетным.
   Кириллу было семнадцать, ровно на столько он и выглядел. Он носил длинную косую челку, все время спадавшую на левый глаз, и узкие темные очки, делавшие лицо худым и хищным. На верхней губе у него была большая родинка, от которой, по мнению Немаляева, стоило бы избавиться.
   — Это они, Сан Саныч. К заварухе у Никитских ворот причастны люди сотника. Самого его там не было, но бабы те же. И еще несколько человек. С кем стрелялись, неизвестно, это вам у ментов справиться надо. Думаю, их пасли.
   — Кто их мог пасти, если не мы? — возмутился Немаляев.
   — Москва большая.
   — Шуму много было?
   — Сейчас везде шум. На окраинах магазины громить начинают.
   Немаляев махнул рукой и перешел во вторую комнату, оборудованную под лабораторию.
   — Как дела, братец?
   — Я закончил. — Малыш за компьютером повернулся и двинул к нему стопку кассет. — Здесь все чисто.
   — Да? Порадовал.
   — А здесь не очень, — сказал малыш, кладя на стол еще две коробочки. — Вот на этой обычная склейка. В смысле монтаж. Изъято, как минимум, три куска, последний — довольно продолжительный. По косвенным признакам, минут на десять. А на этой, Сан Саныч, вообще беда. Полностью сфальсифицирована.
   — Не понял, повтори.
   — А чего повторять? Этого разговора не было. Вернее, он был, но специально на микрофон. Имеется в виду, что беседа проходила в ресторане, на самом деле — в парке или в лесу. То есть два человека сели на пенек и набрехали сорок пять минут всякой ерунды. А рядом играла запись из настоящего кабака. Только кабак писали поздно вечером, а встреча была около полудня, это из разговора следует. Короче, топорней некуда.
   — Ну-ка! — Немаляев выхватил кассету и прочитал пометку: «Горшков». — Это он с владельцем девятого канала. Так, и что?.. Я ее слушал, там ничего нет.
   — Сан Саныч, на кассете не дезинформация, — догадался Кирилл. — Псевдоинформация. Попытка скрыть подлинный разговор, произошедший в ресторане. Вывод: объект не в курсе, что мы им занимаемся, иначе подсунул бы он что-нибудь более достоверное. И еще: Горшков, участник радиоспектакля, с ним заодно.
   — Выводы у них... — буркнул Немаляев. — Какая мне теперь разница, в курсе он или не в курсе? Мне это, братцы шпионы, теперь до лампочки.
   Немаляев подозревал, что знает о своем соратнике не все, но он не думал, что Нуркин зашел так далеко.
   Владя-Владя... Забыл, кто тебя кормит? Кто помог тебе построить партию, свел с нужными людьми, наполнил счет? А кто решал твои бесконечные проблемы? А Мурманск? Зачем тебе ракеты? «Аврора», да? Ты что, снова решил побаловаться с мятежом?
   Немаляев мог закрыть глаза и на мелкие секреты, и на манипуляции с партийной кассой, но здесь пахло совсем иным — безопасностью страны. Их общей безопасностью — партии, братвы, Ополчения, ментов, фраеров, малышей... Всех.
   И Нуркин еще имел наглость разглагольствовать о каких-то ошибках! Оставить сотника в живых — ошибка? Ну, может быть, и так. Только ошибки Влада были куда круче. А самое печальное, что он, кажется, не сделал никаких выводов...
   — Не делите людей на друзей и врагов, тогда вам не придется разочаровываться, — сказал Кирилл. — Мы все организуем.
   — Да, его время пришло, — согласился Немаляев. — Вам что-нибудь нужно?
   — Как всегда. Сан Саныч. Деньги и ваше доброе слово.
   — Деньги сейчас, доброе слово — после акции.
   — Мы называем это мероприятием.
   Немаляев тяжело вздохнул.
   — Вот и прими их, свои меры. У тебя хорошо получается.

Глава 9

   «Теперь уж точно не получится, — раздраженно подумал Петр. — Если с Людмилой не сложилось там, у Бориса, то здесь и говорить нечего. Бардак, грязища, раздолбай всякие под ногами вертятся... Никаких условий. Другую можно было бы отвезти в гостиницу, но эта не поедет. Не таковских кровей».
   Хлопнула входная дверь — раздолбай, легки на помине, вернулись с продуктами. Лучше было бы сказать — с закуской, поскольку основное место в сумках занимала водка. Ренату, как непьющему, его подчиненные принесли кулек конопли — нехилый газетный фунтик, в которые бабульки расфасовывают семечки.
   — Не много тебе? — хмуро спросил Петр.
   — Так я ж не один, — осклабился Ренат. — На толпу раскумарим, может, и на завтра чего останется. А не останется — еще стакан возьмем. У нас с цыганами договор, мы у них вроде на абонементе.
   — Оптовые скидки?
   — Мы за шмаль не платим, мы ее так берем. А они зато живут без забот и своими делами занимаются. Взаимовыгодное сотрудничество.
   — Сотрудничество... — протянул Петр, нервно раскачиваясь на носках. — Растешь, Ренатик. Кого еще под крышу принял? Сутенеры, кидалы?.. С блатными перетер? Ментов в районе всех купил?
   — Что ж мне теперь... — буркнул Зайнуллин. — Кормиться мне на что? Хрусты от твоего кармана? Западло мне, да и кончатся они у тебя скоро. Вот и задумаешься — то ли грузчиком наниматься, то ли на большую дорогу.
   Костя в эти разговоры не вмешивался — знал, что бесполезно. К тому же они сами жили на деньги, накопленные убитым Борисом. С точки зрения Уголовного кодекса Костя и Петр были Ничем не лучше отморозков Рената.
   На кухню вошла Настя. Одета она была по-домашнему: шлепанцы, рваные джинсы и тонкая футболка, под которой, бугря ткань, болтались большие твердые соски. Посягательств на честь и достоинство Настя не боялась. В первую же ночь с бандой Зайнуллина она выстрелила одному бойцу между ног — пуля в темноте прошла ниже, но вопрос о свободной любви был решен раз и навсегда.
   — Мужики, вы охренели, — сказала Настя, открыв сумки.
   — Ребята справятся, — заверил Ренат. — Нам сегодня кое-что отметить надо...
   — В этом я не сомневаюсь. Еды, говорю, мало.
   — Больше не пойдем, — крикнул кто-то из комнаты. — Жара на улице.
   — Ренат! — требовательно произнесла она.
   — Не, не пойдем, — подтвердил Зайнуллин.
   — Ну... Как затарились, так и пожрете, — заявила Настя, выкладывая продукты на стол. — Что-то у соседей радио не слышно.
   — А мы его у них приобрели, — сказал Ренат. — Им — лишняя доза, нам — здоровый сон.
   — Хоть ты сообразил. Эти идейные так бы и страдали, а потом взбесились бы и пошли глотки резать.
   — Если можно договориться, надо договариваться, — важно изрек Зайнуллин. — Если нельзя, тогда уж резать...
   — Подруга твоя когда вернется? — спросил Петр. — Далеко ты ее отправила?
   — Это дело наше, сугубо женское, — шутливо ответила Настя, хотя было понятно, что Людмила пошла отнюдь не за прокладками.
   С недавних пор у них тоже завелись какие-то дела — женские или не женские, понять было невозможно, поскольку Петра с Костей не очень-то посвящали. Ясно было лишь то, что сотня, не успев сформироваться, уже расползалась. Девять человек для одной компании оказалось слишком много. Все трещало и разваливалось. Идея мщения, поддерживавшая двух ополченцев, остальным была чужда, и они нашли себе другой смысл существования, или, вернее, способ. Способ у них был один на всех, но всех почему-то вел в разные стороны.
   Не видеть этого Петр не мог физически, однако продолжал корчить из себя лидера. Константин заметил: раньше, несколько дней назад, сотник лидером прикидывался, теперь — именно корчил. Никто уже не верил в его силу, никто не вздрагивал от его окрика, Петра просто терпели, как терпят сварливую старуху. Наверно, всем так было удобней — пока.
   — Если мы в ближайшее время не найдем Нуркина, то вообще неизвестно, зачем мы землю топчем, — высказался Константин.
   Настя и Ренат даже не обернулись. Правильно, это их не интересовало — с самого начала. Петр взглянул на их равнодушные лица и, взяв Костю за локоть, вывел его в коридор.
   — Нуркин как комар, — мрачно проговорил он. — В телевизоре, в газетах... зудит где-то возле уха, а хвать — и нету. Я на той неделе кортеж его застал — случайно, он с митинга какого-то ехал. Увязался за ним, да куда там... Отрезали. Легко и непринужденно. Прижали джипом к обочине и дальше понеслись. Охрана у него на уровне. Но самое паскудное не это. Мало того, что ему на трассе зеленую улицу открывают, менты же ему честь отдают!..
   — Скоро два месяца, дорогой сотник. За такой срок...
   — Легко говорить! Сидя в норе.
   — Ты не прав, командир, — без обиды возразил Константин. — Я потому в норе, что почти весь список зачистил. В одиночку.
   — Почти! — выразительно произнес Петр.
   — Ну, извини. С Немаляевым ты встречался лично. И он еще жив. К Кокошину тоже твоего человека отправляли. Получили — вон... — Костя зло кивнул на комнату с четырьмя дебилами.
   — Ты меня в чем-то подозреваешь?
   — Нет, конечно. Просто мы потеряли нить, тебе не кажется? Мы стали клопами, сотник. Я — домашний, ты — вольный. А с этими друзьями-товарищами надо кончать.
   — Надо, так кончай. Что ты меня подстрекаешь? Давай сам. Возьми ночью «ствол», надень глушитель, и вперед.
   Константин тоскливо посмотрел ему в глаза и, ничего не сказав, вернулся на кухню. Похоже, командир уже стал одним из них. Для Петра избавиться от человека означало напичкать его свинцом. И только так.
   Костя вспомнил, как сам потянулся к пистолету у коммерческой палатки. Он был тогда измотан и растерян. Плюс большая напряженка с женой. И он был так голоден... Но все же он прошел мимо, не позволил себе опуститься. Убийство ради светлой цели и простое убийство — они так далеки друг от друга... Или нет?
   В прихожей щелкнул разболтанный замок, и из-за открывшейся двери потянуло сырым лестничным духом: помои, кошатина и что-то еще.
   — Людмила? — окликнула Настя.
   — Нет, Дед Мороз, — отозвалась та. — Ой, дорогие мои, что на улице творится!
   — Что? — синхронно спросили Петр и Костя.
   — Кошмар.
   — Душегубка, — сказал Зайнуллин. — Градусов тридцать пять.
   — Я не про градусы. В центре факельное шествие.
   — В такую-то жару! — застонал Ренат.
   — Протест против зомбирования. Чучело президента сжигали...
   — Это что ж, мы с тобой зомби? Спорю, что среди них ни одного перекинутого, — проговорила Настя. — Ну, и что дальше?
   — Как обычно. Приехали водометы, президента погасили. Потом дубинками помахали. Затащили народ в автобусы — сколько влезло, А две машины загорелись, одновременно.
   — Так у них же водометы!
   — Вода к тому времени кончилась. В общем, прихватило человек сто. «Скорых» понагнали — все дороги забиты, кругом аварии. Радиаторы дымятся, люди в машинах сознание теряют...
   — Два автобуса сразу не загораются, — сказал Константин. — Сами не загораются, — уточнил он.
   — Предупреждение для баламутов, — согласилась Людмила. — Власть показывает твердую руку. Сейчас только это и поможет. Логика сломана. Совесть?.. С совестью у нас всегда напряг. Остается страх.
   — Страха и без того навалом. Толку не видно, — сказала Настя, увлекая ее в коридор. — Ренатик, смотри за макаронами.
   — У вас там что, пузырь заныкан? — недовольно произнес Зайнуллин. — Мотаетесь парочками... Непорядочно это, шу-шу разводить. У меня вот от вас никаких секретов. В долю я не набиваюсь, у меня своя. А если что не так... Если я и мой отряд вам не в жилу...
   Распалившись, Ренат швырнул ложку в раковину и выскочил из кухни.
   — Понял, да? — проронил Константин. — Он и его отряд. Раньше эта тля знала два чувства: чувство холода и чувство голода. А теперь у него появилось еще и чувство собственного достоинства. Откуда что берется?
   — А бабы твои? Лучше?
   — А что бабы?..
   — Уходят они, вот что! — прошипел Петр.
   — Мальчики, мы вас покидаем, — словно подслушав, объявила Настя. — Макароны сами доварите или инструкцию написать?
   — Никто никого не покидает, — проговорил Петр. — Все сидят на месте и ждут моих распоряжений.
   — Не надо, Петя, — мягко возразила Настя. — Мы же условились. Телефончик я тебе оставлю, понадобимся — звякнешь. Я от своих обещаний не отказываюсь. И ты этого не делай.
   — Что у вас случилось?
   — У нас все отлично. Людмила нашла трех землячек. Естественно, мы должны быть вместе. И, естественно, не здесь, не в этой каморке. Тут и без нас Шанхай. Спим на полу, в туалет — очередь... не привыкли мы к такому.
   — База...
   — И база, и деньги — у них все есть. Людмила с ними встречалась.
   — Катитесь... — помолчав, выдавил Петр. Настя подошла к Константину и, крепко его обняв, чмокнула в щеку.
   — Спасибо за приют, за хлеб-соль. Телефон на столе. Не забывай, как-никак, супруги.
   Она повернулась к Петру и, сказав что-то подобное, также поцеловала. Людмила проделала то же самое, но в обратном порядке. Прижавшись к Косте, она сунула ему в ладонь клочок бумаги, как он успел заметить — с цифрами.
   — Мой номер, — сказала она одними губами.
   — А дядя? — шепнул он.
   — Позже.
   С Ренатом и компанией девушки прощаться не стали. Будто отъезжающие на курорт, просто помахали из прихожей ручками и, положив ключи на тумбочку, аккуратно захлопнули дверь.
   Петр тяжело опустился на табуретку и, глянув исподлобья на Константина, закурил.
   — Не переживай, сотник, они с самого начала были бесполезны.
   — Она меня не простила... — молвил Петр. — Удивительная женщина. Настоящая женщина. Я таких в жизни...
   Кастрюля неожиданно вспенилась и выплеснула на плиту лишнюю порцию макарон.
   — Хватит сироту разыгрывать! — буркнул Костя, выключая конфорку. — У нас с тобой дело. Нуркину прятаться все труднее, он теперь фигура публичная. Митинги, пресс-конференции. Можно его достать, можно. Я, кстати, и для ренатовских охламонов работенку придумал. Вместе мы его как-нибудь...
   — Мужики, мы тогда тоже отхиляем, — подал голос Зайнуллин.
   Петр хрустнул пальцами и воткнул бычок в банку со шпротами.
   — В нашем положении надо посолидней как-то, — продолжал Ренат. — Офис нужен, а сюда что... порядочных людей сюда не пригласишь. Стремно тут. Я тебя обижать не хотел, но раз шмары эти свалили, то и нам...
   — Как ты их?.. Шмары?!
   Петр встал и медленно двинулся на Рената. Константин на всякий случай выбрал чистый нож. В коридоре мгновенно раздалось клацанье затворов.
   — Остынь, Петруха. Если не так выразился — извини, а давить не следует. Жизнь меняется. Захочешь меня найти — спросишь на рынке.
   — У карманников? У проституток?