Рассел Шон. Собирающий облака

   Нисима не улыбнулась.
   — Я чувствую, что быть Императрицей — значит потерять больше, чем приобрести.
   Кицура кивнула.
   — Окара-сум мудрая, кузина.
   — Согласна, — ответила Кицура через секунду, — полностью согласна.
   Они мягко высвободились из объятий.
   — Уверена, что правителям не положены такие нежности, — произнесла Нисима.
   — Им ничего не положено, кузина. Ты читала историю? Ты — исключение в том, что тебе не требуется подобное обхождение все время.
   Чай остыл, а тот, что был в котелке, оказался очень крепким.
   — Я попрошу еще принести, — сказала Нисима.
   — Спасибо, кузина, но мне пора к отцу.
   — Ты должна передать ему самые теплые слова.
   Кицура низко поклонилась и, пожав руку сестры, удалилась.
   Нисима поднялась и прошла на балкон. Облокотилась о перила, глядя на лагерь, но потом вернулась к рабочему столику. Опустив перо в чернильницу, Нисима начала ритмично дышать.
   Когда Сёкан услышал, что она отдала чернильницу своей матери Комаваре, он прислал Нисиме чернильницу, принадлежавшую господину Сёнто. Нисима сразу узнала ее. Она была очень старой, выглядела потрепанной, но девушка обожала ее.
   Нисима добавила несколько капель воды. Суйюн придет через несколько часов. Раз она не получила поэму от господина Комавары, то, пожалуй, заставит его ответить на ее письмо.
   Ближе к сумеркам Нисиму удовлетворила поэма, которую она сочинила. Из нескольких вариантов девушка выбрала один, который был менее искусен, чем окончательная версия. Она не хотела пугать Комавару. Потом Нисима рассмеялась над собственным тщеславием. Спустя некоторое время она убедила себя, что будет снисходительной к состоянию Комавары. В будущем, когда он начнет выздоравливать, этого от нее не потребуется.
   Нисима прочитала поэму в последний раз. Она надеялась, что ее память правильно воспроизвела стихи, которые Комавара сочинил так давно в саду ее отца.
 
   Далекие звезды в осеннем саду,
   Блики древних монет
   Среди туманных лилий и новых друзей.
   Корабль летит вперед
   Под неизвестными ветрами,
   Не отступая ни на шаг от ритма сердца.
 
   Прекрасный веер искушений
   Раскрыл свой мир перед тобой
   На белом фоне неба?
   Мы все глядим в зеленую воду,
   Ищем летящее мимо облако,
   Зная, что лишь спокойная душа увидит его.
 
   Попросив лампу и воск, Нисима свернула письмо, поколебавшись минуту, поставила печать расплавленным воском. Она выбрала цветы синто, отказавшись от пятилапого дракона в круге солнца, — девушка просила Комавару сохранить часть ее прежней жизни.
   Солнце спряталось за облаками над далекими горами, на мгновение появилась яркая вспышка между вершинами, потом растворилась, оставив тлеющий след. Нисима повернулась и посмотрела, как картина медленно исчезала в воздухе. В дверь постучали.
   — Да, — сказала Нисима.
   — Брат Суйюн, Императрица, — объявила служанка. Нисима немедленно вернулась в настоящее, пытаясь не выдать свою радость.
   — Пожалуйста, я встречусь с ним здесь.
   Она быстро перебралась на подушку, где раньше сидела Кицура.
   Нисима не могла заставить себя не смотреть на дверь в ожидании монаха. Она просто хотела увидеть его лицо, словно по нему можно было угадать ответ на мучивший ее вопрос.
   Суйюн поклонился, пряча лицо. Последние лучи дня осветили комнату, наполняя ее теплом. Когда монах поднялся, его лицо оказалось менее суровым, чем Нисима ожидала. Казалось, он светится изнутри.
   «Что-то случилось, — подумала Нисима, — посмотри на него, ему было откровение».
   Нечто, близкое к панике, стало подниматься у нее в груди, и Императрица пыталась побороть это.
   — Суйюн-сум, — вымолвила Нисима, пытаясь придать голосу теплоту, но слова не шли из пересохшего горла. — Пожалуйста, присоединяйся ко мне.
   Суйюн прошел вперед с грацией, которая всегда восхищала ее. Хотя поведение его было строже, чем обычно, она ощущала просветленность в нем, невиданную прежде. К удивлению Нисимы, Суйюн взял ее за руку. На девушку смотрели мудрые и одновременно невинные глаза.
   — С вами все в порядке, моя госпожа?
   Нисима кивнула. Голос неожиданно отказал ей. Она не могла отвести от Суйюна глаз, все еще ища ответа на вопрос.
   Суйюн держал ее руку в своих, она почувствовала тепло энергии Ши.
   — Что-то расстроило тебя? Нисиме удалось восстановить голос.
   — Все в порядке, правда. Возможно, обучение искусству управлять отняло силы, — промолвила она. — Варваров спасли?
   — Лечение требует времени, Ниси-сум. Еще немного. Но не так быстро, а то у нас не будет возможности подумать, что делать с ними дальше.
   Хотя разговор был далек от того, что волновало ее, Нисима почувствовала облегчение: новость, которой она боялась, откладывалась.
   — Каму-сум начал подготовку. Он отправит варваров на север по каналу.
   Суйюн кивнул.
   — Простите меня за мои слова, но, я думаю, нам следует сделать больше. Мы должны организовать постоянную торговлю с кочевниками, восстановить хорошие отношения. Нам надо отправить послов и подарки, когда будут объявлены вожди, и позволить варварам торговать за границей более свободно. Если мы не… — Суйюн кивнул на варварскую армию, быстро исчезающую в темноте. — Когда-нибудь появится другой хан.
   — Уверена, вы правы, брат, — ответила Нисима. — Будет трудно убедить Совет, что это мудрый путь — ненависть к варварам велика, — но я поговорю с моими советниками.
   — Могу я также предложить, чтобы Калам стал послом между кочевниками и Ва?
   Это удивило Нисиму. Она почувствовала, что уходит все дальше от вопроса, который должна задать.
   — Разве он не должен остаться с тобой до смертного одра?
   — Та-телор — строгий закон, но в теперешнем мире он сильно изменился. Я говорил Каламу об этом, и он согласился, если Императрица пожелает. — Очень тихо Суйюн продолжил: — Калам понимает, теперь он не сможет следовать за мной в путешествии.
   Нисима издала громкий вздох, опустив глаза на руки монаха, обнявшие ее.
   — В твоих глазах я вижу, что ты принял решение, Суйюн-сум, — тихо произнесла Нисима. — Ты продолжишь странствия?
   Суйюн погладил ее руку.
   — То, что ты видишь, Ниси-сум, — спокойствие намерений. Хотя мне предсказывали, что я буду искать его всю жизнь. Но уже сейчас я обрел смысл жизни — я буду искать Учителя. Мое призвание — служить ему, как ваше — править Империей.
   Все чувства и мысли Нисимы смешались, словно бесчисленное множество иголок пронзило тело. Это не отсутствие чувств, а наоборот — избыток. Слишком много и сразу, она не могла разделить их и взять под контроль. Нисима не знала, что делать, будто ей сообщили еще об одной смерти.
   — Мы никогда не встретимся? — заставила себя спросить Нисима.
   — Не знаю, Ниси-сум, — ответил монах.
   Нисима услышала, каким нежным стал его голос. Он взял ее на руки. У нее не было сил.
   — Значит, ты не Учитель? Ты знаешь это наверняка? Суйюн кивнул.
   — Когда я впервые встретил Кинту-ла, когда она распростерлась передо мной и стала молиться на своем языке. Позже я понял некоторые из ее слов: тот, кто несет Слово. Среди людей гор есть ясновидящая — старая женщина. Твой брат говорил с ней. Она спросила его обо мне. В древних свитках, говорящих о пришествии Учителя, также сказано, что один понесет Слово. Ботаистские ученые долго думали, что это другое имя Учителя. Но это не так. — Нисима услышала, как глубоко вздохнул монах. — Это мое имя, Нисима-сум. Я буду нести Слово Учителя. Он послал за мной. Он несколько раз посылал за мной, а я не понял.
   Часть Нисимы хотела возразить, призвать на помощь логику, но другая верила, что он не может ошибиться в этом деле.
   «Он один остановил варварское нашествие, — говорила она себе, — среди старших братьев он внушал благоговение и страх, сестры последовали за ним с того дня, как он прибыл в Ва. И теперь он идет, чтобы встретить того, кто достиг совершенства, — словно Ботахара переродился. Нет сомнений, что я не играю важной роли в его жизни. Как я могла думать, что он останется со мной?»
   — Тогда нет сомнений, — промолвила Нисима, пытаясь справиться с эмоциями, вызванными ее мыслями. — Ты должен искать Учителя.
   — Возможно, я еще не достиг совершенного спокойствия, — нежно сказал Суйюн. — ибо я не знаю, как уйти, если мое сердце здесь, с тобой.
   Нисима обняла его, прижала к себе.
   — Тогда ты должен остаться, пока не узнаешь. «Он хочет, чтобы я отпустила его», — подумала она.
   Суйюн отвел локон с ее шеи. Он молчал. На небе стали появляться звезды, и даже на западе свет совсем исчез. Нисима почувствовала, как из всех смешавшихся чувств поднимается печаль, оставляя позади все остальное.
   Уже почти стемнело, когда они снова заговорили. Молчание нарушил Суйюн.
   — Я хочу взять подарок Учителю, но то, что я хочу подарить, не в моей власти.
   — Если я могу помочь в этом, скажи, Суйюн-сум, — без колебаний ответила Нисима.
   — Тогда я попрошу тебя написать стихотворение.
   — Это то, что ты отдашь Учителю?
   Нисима откинулась назад, чтобы увидеть его лицо. Он улыбнулся.
   — Да. Этого он хочет, я уверен.
   — Суйюн-сум, Учитель — живое свидетельство Пути. Он ближе к богу, чем кто-либо. Конечно, ему не нужно мое стихотворение.
   Суйюн прижался к ее лбу своим.
   — Стихотворение — то, чего он желает, — серьезно сказал монах.
   — Но что я могу написать? Какие слова послать Учителю?
   — Не важно. Напиши о закате или становлении Императрицы, о твоем садике. Важно, что это от тебя и подписано твоим именем.
   — Суйюн-сум, это необычная просьба, если не сказать больше.
   — Я прошу слишком много?
   — Нет. Если стихотворение — то, чего ты желаешь, я попробую написать о том, кто достиг просветления.
   Суйюн прижал Нисиму к себе, потом, к ее удивлению, отпустил, указав на рабочий столик.
   — Ты же не ждешь, что я сейчас же начну? Ведь нет, Суйюн-сум, мне надо подумать.
   — Тебе не нужно время думать. Трех строчек достаточно. Рискну предположить, что этого будет довольно.
   Он снова улыбнулся, и Нисима начала сомневаться, серьезно ли Суйюн говорит.
   Встряхнув руками, Нисима повернулась к столику и начала готовить чернила. Сделав это, почувствовала, как пальцы Суйюна начали исследовать заколки, державшие ее волосы. Хотя это не давало сосредоточиться, Нисима не просила его остановиться, ибо для нее это был знак близости, которую, она надеялась, Суйюн когда-нибудь почувствует.
   Волосы упали на плечи и каскадом рассыпались по спине, вызвав у нее улыбку.
   — Ты не сосредоточилась, — прошептал ей в ухо Суйюн. — Учитель будет разочарован.
   — Должна сказать тебе, ты не помогаешь мне. Он рассмеялся:
   — Я уйду и позволю тебе спокойно работать.
   — Вот уж нет! Ты должен сидеть рядом и пытаться не слишком отвлекать меня.
   — Я буду спокоен, как камень, — пообещал Суйюн, и Нисима поняла, что он улыбается.
   — Лучше, если будет больше, чем три строки.
   Она призвала всю силу воли, взяла мелованную бумагу и обмакнула кисть в чернила.
 
   Немногие лета без перемен
   Успокоили мысли.
   И потом в один день
   Мир перевернулся.
   Появились герои,
   И легенды ожили.
   Все изменилось:
   Война стала миром, отчаяние — радостью,
   Живые умерли
   И снова возродились.
 
   — Ты закончила? — спросил Суйюн.
   — Закончила? Я только с трудом начала.
   — Дай посмотреть, — сказал монах и наклонился над ней, чтобы прочитать. — Ниси-сум, отлично.
   — Это ужасно. Мне нужны часы, чтобы сделать это поэмой.
   — Нет, не меняй ни слова. Стихотворение я отдам Учителю. Подпиши, как я просил.
   — Но, Суйюн-сум, мне будет стыдно, если кто-то увидит это. А ты просишь подписать. Это невозможно.
   Суйюн положил руку ей на плечо.
   — Учитель — не кто-то. Не меряй его по стандартам Империи. Пожалуйста, подпиши.
   Покачав головой, Нисима сделала как он просил.
   — Теперь запечатай, — инструктировал Суйюн.
   Не сопротивляясь, Нисима сделала так, как ее просили, и отдала свиток в руки Суйюну.
   — Надеюсь, твой Учитель не подумает о бедной Императрице как о поэте.
   Суйюн улыбнулся, пряча стихотворение в рукав.
   Ночь становилась прохладной, как бывает поздней весной. Нисима подошла, прикоснулась к запястью Суйюна, потом провела рукой по рукаву, чувствуя и там тепло.
   — Теперь ты должен проявить ко мне милость, — сказала она.
   — Я твой слуга, — серьезно ответил он.
   Поднимаясь, Нисима потянула его за собой и прошла во внутреннюю комнату. Отбросила штору и вошла в спальню. Здесь не было света, только звезды освещали полумрак.
   Отпустив руку Суйюна, Нисима развязала пояс. Монах помог развернуть верхнюю мантию, пока она не осталась в легкой сорочке из шелка. Нисима почувствовала, что мучивший ее вопрос отступил под натиском желания. Когда она добралась до пояса Суйюна, пальцы ее не слушались, дыхание сбилось. Отбросив одеяла, они почти упали на кровать. Нисима скинула сорочку и прижалась к Суйюну.
   — Если ночью ты перестанешь сопротивляться мне, — прошептала она, — уверена, ты не будешь так торопиться уехать. Ты должен провести здесь еще несколько дней.
   — Боюсь, что так, — ответил Суйюн.
   Они лежали близко еще мгновение, потом Нисима поняла, что не у нее одной перехватило дыхание. Она поцеловала Суйюна в уголок глаза, и его губы нашли ее. В первый раз он вернул ей поцелуй, Нисиме показалось, что она чувствует что-то необычное, словно ей открылось нечто неизведанное. Голова закружилась. Поцелуй длился вечность, а кожа оживала под прикосновениями юноши, чего раньше никогда не было. На нее словно обрушился сильный поток эмоций, энергии и Ши. На секунду Нисима запаниковала, но волна нежности заставила ее забыть об этом, и она целиком отдалась чувствам.
   Много времени спустя Нисима лежала, греясь теплом своего возлюбленного.
   — Я не хочу спать. Хочу говорить обо всем, что в моем сердце, хотя не знаю, с чего начать и где найти слова.
   Суйюн поцеловал ее в шею.
   — Нет слов. Все сказано.
   Несмотря на то что ее желание не прошло, у нее не было сил, и Нисима погрузилась в спокойный мечтательный сон.
   Ветер играл ее волосами и наконец разбудил. Было раннее утро, но уже светало. Нисима лежала еще мгновение, не желая выбираться из сонма воспоминаний и удовольствий. Потом повернулась, чтобы найти любимого.
   Но Суйюна не было. Где… начала она спрашивать себя, но ответа не последовало. Спрятав лицо в одеяло, Нисима замерла, словно движение могло разрушить видение вчерашней ночи. Если бы она могла не шевелиться…
   Раздался звон колокола. Нисима открыла глаза. На столе у кровати лежал парчовый мешочек, в котором помещалось что-то угловатое. Она села и нашла голубую изящную морскую раковину, внутри был прикреплен белый листок, который нельзя было достать. На нем написан один иероглиф, который означал «Та, кто возрождает».
   «Мое сердце разобьется, — поймала Нисима себя на мысли, — мое сердце действительно разобьется».
   Поставив раковину на подушку, Нисима взяла парчовый мешочек, открыла его и нашла там гладкую деревянную коробочку.
   Лепесток Удумбары, поняла она. Минуту Нисима не знала, что делать, но потом с огромной осторожностью отложила коробку в сторону и встала с кровати. Выбрала себе платье, надела его, завязав пояс. Взяв коробку в руки, вышла на балкон.
   Нисима оперлась спиной о перила и заставила себя успокоиться. Дыхательные упражнения, которым научил ее брат Сатакэ, должны помочь.
   Наконец, когда дух ее немного успокоился, когда боль от ухода Суйюна превратилась в сладкую грусть, она открыла коробочку.
   К огромному удивлению, внутри Нисима нашла не священные лепестки, а белую бабочку с бледно-пурпурными крапинками на крылышках. Она медленно взмахнула крыльями и взлетела. Сделав круг над балконом, вылетела в сад и скоро исчезла из виду. Нисима долго смотрела ей вслед, надеясь на последний взмах, но бабочка не появилась. Девушка облокотилась на колонну и закрыла глаза.
   «Мое сердце одновременно разбито и полно радости, — говорила она себе, — я не знаю — плакать или смеяться».
   Открыв глаза, Нисима поняла, что на шелковом дне деревянного ящичка лежит бумага, украшенная лепестком синто. В сердцевине бумажного цветка Нисима увидела иероглифы, выведенные красивым почерком Суйюна.
 
   ЗА ЭТИМ БУДУЩИМ БУДЕТ ДРУГОЕ, В КОТОРОМ НАС НЕ СМОГУТ РАЗЛУЧИТЬ.
 
   Нисима подумала о бабочке, вылетевшей из ящичка, и улыбнулась.
   — То, чего никто никогда не ожидает, — рассмеялась она и смеялась до тех пор, пока на глазах не выступили слезы.
   Гвардейцы провели Императрицу по тропе среди камней, остановились у простых деревянных ворот с маленькой аркой и черепичной крышей. Очень быстро один из солдат прошел в ворота; когда он вернулся, четверо других последовали за ним. Гвардеец поклонился старшему офицеру, который в свою очередь встал на колени и поклонился Императрице. В саду было безопасно.
   Нисима прошла в открытые двери и услышала, как они закрылись за ней.
   «День прощаний», — сказала она себе.
   Несколько шагов — и Нисима остановилась, оглядев огромный лагерь кочевников на севере. Она знала, что его там нет, но глаза по привычке искали среди тысяч крошечных фигур одну, пока Нисима не заставила себя отвернуться. Еще несколько шагов — и она оказалась у гробницы. Нисима опустилась на мат, расстеленный специально для нее. На камне было высечено имя «Симеко».
   Нисима молча помолилась Ботахаре, потом Учителю.
   «Мы никогда не узнаем, — думала она, — никогда не узнаем, попала ли ты им в руки, не желая того, или решила обнажить свое оружие против врагов наших, чтобы другие могли жить. Когда я думаю о твоей судьбе, Симеко-сум, меня охватывает ужас. Из всех смелых, всех героев бесконечных войн ты одна прошла битву без оружия, без зашиты. Только ты рискнула, разрушив свой дух. Пусть Ботахара освободит тебя и защитит твою душу».
   Нисима долго молилась о прощении, потом поднялась и вернулась к своим обязанностям.
   Они выскользнули из города на рассвете, все трое в капюшонах, шли, пока не обнаружили узкую тропинку — цель своих поисков. Только тогда они открыли свои лица солнцу — воин, монах и варвар-кочевник.
   Ничто не показывало, что путники куда-то торопятся, на самом деле они передвигались почти лениво. Путешественники останавливались каждый раз, когда им этого хотелось, или перед закатом на привал. Сейчас, когда множество людей Ва заполонили дороги и каналы, возвращаясь домой или направляясь в новые места в надежде заново начать жизнь, трое путешественников не выделялись из общей толпы. Если не обращать внимания на то, что в отличие от других они никуда не спешили.
   Но так было на юге и западе, а на их пути, который лежал на север и восток, они встретили лишь несколько человек.
   Суйюн сел на циновку у края ручья, скрестив ноги. Он провел час в медитации, наблюдая за лучами солнца, просвечивающими сквозь листья. Монах смотрел, как ветер играет с листвой, создавая причудливые узоры.
   В двух дюжинах шагов от берега сидел Комавара, читая письмо. Суйюн видел, что юноша уже несколько раз разворачивает одну и ту же бумагу. Но Комавара не говорил об этом, а спрашивать Суйюн считал неприличным.
   Суйюн был уверен, что видит признаки исцеления Комавары, пусть слабые, но это лучше, чем ничего. Раны его более глубокие, чем от меча, думал Суйюн. Никто не может ждать, что он выздоровеет за ночь.
   Что сделала Нисима? Подарки, которые она дала молодому господину, говорят о большой мудрости, размышлял монах.
   Суйюн не сомневался, что Нисима — правитель, необходимый Ва. Мысли об Императрице принесли ощущение тепла и радости. «Она мой учитель, — думал он, — хотя и не знает об этом».
   Монах переключил внимание на свет, падающий сквозь листья на воду ручья. «Иллюзия» — вот чему его научили, и потребовалось много времени, чтобы понять, что действительно это значит. Он видел так много несоответствий, что это заставило его задуматься: а что на самом деле написано в Свитках Ботахары?
   Раздались звуки легких шагов по мягкой земле. Суйюн повернулся. Это Калам принес пиалы с чаем. Поклонившись, кочевник поставил одну на край мата Суйюна, потом повернулся и взял вторую для Комавары.
   Суйюн поймал взгляд Комавары и махнул рукой в знак приглашения. Спрятав письмо, господин подошел и пристроился на уголке мата Суйюна. Монах заметил, что господин перестал носить меч на поясе — очень необычно для воина Сэй. Конечно, у Комавары был клинок в седле, но Суйюн не видел, чтобы тот к нему прикасался. Калам на каждой остановке проверял свой меч и всегда держал его под рукой. На границе Ва много разбойников, поэтому иметь оружие необходимо. При всем этом Комавара предпочел ехать без меча.
   — Мы должны добраться до подножия горы сегодня в полдень, брат, это не так далеко, как кажется.
   Суйюн кивнул:
   — Да. Утром я пойду один, хотя мне будет не хватать вашей компании, Самуяму-сум.
   — Боюсь, я плохой спутник, Суйюн-сум. Простите меня за это. Суйюн на мгновение смотрел на господина, пытаясь поймать его взгляд.
   — Господин Команара, вы предполагаете, что тому, кто будет служить Учителю, можно говорить все, кроме правды? — сказал он нарочито серьезно.
   Комавара ухмыльнулся:
   — Пожалуйста, простите меня, брат. Я не имел в виду ничего подобного. Я действительно думаю, что моя компания была менее чем радостной.
   — Возможно, но даже так она доставила мне огромную радость. В отличие от нашего другого путешествия вместе это, несомненно, более приятное.
   У Комавары вырвался короткий смешок.
   — Разве вы не радовались, брат, взбираясь в темноте на стены ущелья Денши? Легенды расскажут, что так и было.
   Суйюн возразил:
   — Это ваша легенда, господин Комавара, которая прославляет бесстрашие.
   — Ух, — Комавара отхлебнул чай, — это одна из многих вещей, которых я боюсь, брат. На стенах ущелья Денши я был испуган так, как никогда раньше, тем не менее ни одна песня не расскажет об этом, хотя это часть истории. — Он добавил тихо: — Ни одна песня не сможет выразить все сожаление, которое я чувствую за все прерванные мной жизни.
   Суйюн посмотрел на Комавару, страдание исказило его лицо.
   — Я тоже отнимал жизни, Самуяму-сум. Господин Ботахара был великим полководцем. Дух может подняться над любыми вещами — такое возможно. Не думайте, что ваша душа навсегда сохранит это пятно, — его можно смыть. Вы не просто воин, Самуяму-сум, следующий по пути меча без вопросов. Война — ужасное дело: она посылает невинных на поля и лишает их души чистоты. Мы оба видели это. Господин Сёнто, госпожа Нисима, Яку Катта, вы — мы все сыграли свои роли в этой жестокой войне. Никто не остался в стороне.
   Долг требует от нас многого. От некоторых он требует тяжелой работы. Воспарить над всем так же трудно, как подняться над тем, что вы сделали, исполняя свой долг. Тем не менее души огромной просвещенности воспарили над самыми ужасными обстоятельствами. Я верю, что вы подниметесь над ними, Самуяму-сум, хотя это может быть труднее всех других подвигов, прославивших вас.
   Комавара глубоко вздохнул:
   — Благодарю вас, Суйюн-сум. Надеюсь, вы правы, как и во многом другом.
   Подошел Калам и сел на камень в шаге от них, молча отпивая чай.
   Следующее утро застало трех путешественников у основания горы Святого Духа. Они ехали вдоль дороги, проходящей сквозь заросли берез, сосен и золотых кленов.
   Они молчали, ибо осталось мало, о чем можно было поговорить. Они выжили в пустыне и в войне — слова не могли бы выразить всего. То, что Суйюн взял их с собой к началу своего пути, сказало все, что требовалось.
   Наконец путники приблизились к алтарю у края дороги. Здесь дорога сужалась и круто поднималась вверх. Словно увидев знак, Суйюн остановился и повернул свою лошадь к спутникам.
   — Отсюда я должен идти один, Самуяму-сум.
   Молодой господин пожал плечами, как это часто делал Калам, подыскивая подходящие слова.
   — Пусть Ботахара сопровождает вас, Самуяму-сум, — сказал Суйюн.
   С усилием Комавара заставил себя говорить, но смог лишь прошептать:
   — Пусть Ботахара поет ваше имя, брат. Суйюн дотронулся до руки господина.
   — Он и так это уже сделал. Монах улыбнулся.
   Повернувшись к Каламу, Суйюн заговорил с ним на языке пустыни, тот кивал в ответ на каждое слово. Из рукава монах достал что-то и вложил в руку Каламу. Последние слова Суйюна успокоили кочевника.
   Поклонившись, монах развернулся и начал пробираться сквозь деревья. Суйюн повернул лошадь и помахал своим спутникам. Потом пропал из виду.
   Комавара и кочевник направили своих лошадей туда, откуда пришли, и поскакали бок о бок. Прошло несколько ри, прежде чем любопытство Комавары не достигло предела.
   — Если я могу спросить, — начал господин, — что вам отдал Суйюн?
   Варвар опустил руку в карман и что-то вытащил. На ладони лежал голубой камень, который можно найти в реке, — гладкий и идеальный по форме.
   — Это душа бабочки, господин Комавара, — произнес Калам с благоговением. — Брат Суйюн сказал мне, что однажды я увижу, что так оно и есть.
   — Тогда это, без сомнения, правда, — ответил Комавара, и двое мужчин продолжили путь, погрузившись в свои мысли.
   Стояла поздняя весна.
   Суйюн отдал лошадь трем монахам, которых встретил, и они неожиданно дружелюбно позволили ему пройти, не называя свое имя. Дорога скользила между деревьев, храмов и монастырей, принадлежавших Сестричеству и бывшему Ордену Суйюна. На пути встречалось много алтарей, и, как всякий паломник, Суйюн останавливался у каждого и молился.