Страница:
Нет, дочка всё больше и больше меня озадачивала. Ладно — Глан. Может, он полжизни в седле провел. Но она-то никак не раньше меня начала учиться ездить верхом. Или в юном возрасте все науки не в пример легче даются?
Так и отправились в путь.
Мак Кехта ехала угрюмая. Время от времени поглаживала ладошкой ножны притороченных к седлу мечей. Видно, прикидывала, как дальше путешествовать будет. Круглые сутки в капюшоне ведь не походишь. Многим встречным может показаться подозрительным. А кое-кто и проверить захочет, что ж там такое скрывается под глубоко надвинутой тканью? Вроде того, как Меткий захотел. И не всякому глотку куском железа забьешь, как трапперу. Вот и думай, феанни, думай. Тебя же предупреждали, что нелегкая задача — сиду через пол-Севера провести. Не послушала? Расхлебывай.
Я пристроил своего спокойного конька около телеги и болтал о том о сем с Ойхоном. От него узнал о препонах, установленных указом императора на торговых путях из Приозерной империи в северные королевства. Как сказал рудознатец, из-за излишней жестокости, проявленной людьми в Последней войне. Молодец император Луций, да живет он вечно. Странно, привычная и банальная формулировка, на которую по обыкновению никто уж и внимания не обращает, — «да живет он вечно» — вдруг показалась мне исполненной глубокого смысла. Если действительно правитель моей родной Империи способен принимать мудрые и гуманные решения, почему бы не пожелать ему долгих лет жизни? Кстати, он, скорее всего, не старше меня. Явно унаследовал престол уже после моего побега из Храмовой Школы на Север. Иначе я бы помнил имя. Луций.
Но что хорошо в общем, обычно бывает плохим в частности. Своим указом император значительно осложнил нашу задачу — проникнуть в пределы Приозерной империи и вернуть Пяту Силы на причитающееся ей место в островном капище. Наверняка границы теперь патрулируются гораздо более тщательно и со стороны арданов с трейгами, и со стороны имперцев-озерников. Ведь отдача приказа — одно, а выполнение его — совсем другое. Как поморяне говорят, две большие разницы. Пути-дороги для честных купцов по главным трактам заблокированы войсками, так по обходным тропинкам столько контрабандистов сразу кинется — никаких легионов не хватит. За каждым буераком засаду ведь не установишь. Теперь ищи ухищрения, чтобы мимо застав проскочить. Ну, да что там раньше времени голову забивать. Пересечем, помоги Сущий Вовне, Ард'э'Клуэн, а там видно будет.
Сотник вовсю учил Гелку премудростям верховой езды.
Он и мне предлагал, да я отказался. Выучился не падать худо-бедно, понукать, останавливать, вправо и влево поворачивать, и то хорошо. Для меня сойдет, по крайней мере.
Но краем глаза я за их уроками наблюдал. Даже ревность некоторую ощутил. Нет, не ту, что мужчина испытывает, когда его любимую женщину хлыщ охмуряет. А ту, наверное, которую ребенок испытывает, когда другой малец его любимую игрушку хватает.
Эх, Молчун, Молчун… Ржа железо съедает, а завистливый от зависти погибает. С чего это ты взял, что у Сотника меньше прав Гелку учить жизни, чем у тебя? Пожалуй, даже больше. Кто вмешался в расправу страшной ночью, незадолго до дня весеннего равноденствия, на прииске Красная Лошадь? Не ты. Ты-то стоял напуганный и Сущего молил, чтоб оказаться как можно дальше. И если бы от испуга ноги не отнялись, бежал бы прочь куда глаза глядят.
Вот пристыдил себя, и на душе полегчало. Вместо того чтобы изводить себя завистью и беспочвенной ревностью, принялся я наблюдать за учением.
Всё-таки интересное занятие — верховая езда. Жаль, что не для меня. Опоздал. Другому в молодости учился.
Оказывается, не прав всадник, лошади длинный повод оставляющий — так, чтобы ремень провисал. Это понятно вроде бы. Но не прав и тот, кто коротко набирает, слишком сильно голову коня назад тянет. Нужно соблюдать, как и в прочих делах, золотую середину. Шея лошади должна быть приподнятой, но не скрученной в бублик. Голова почти отвесно вниз направлена, а всё ж таки свободу иметь малую. Тогда и задние ноги конь под туловище подводит. Шаг становится более упругий. Глан сказал, что называют это — сбор. Когда лошадь собранная идет, она готова сразу отозваться на любое требование всадника. Вправо так вправо. Стоять так стоять. Добиваются того сильной работой шенкелем, натягивая одновременно повод.
Даже я потихоньку попробовал собрать своего коня. С трудом, но вышло. И — чудо! Трясти сразу меньше стало. Даже на рыси.
Показывал Сотник и как управлять конем без повода, только наклонами тела. Хорошо выезженный скакун может — кто бы подумал? — даже на наклон головы всадника отзываться.
Выучилась Гелка и правильно в галоп высылать. Простой люд, он что делает? Пятками в бока посильнее — аж гул идет. Поводом по шее хлестнул! Языком цокнул-чмокнул… Всё. Лошадь поскакала. А настоящий наездник?
Он поднимает коня в галоп легким движением. Не всякий сторонний глаз заметит. Кратковременный рывок левого повода и сильный нажим правого шенкеля — вот вам галоп с правой ноги. Наоборот — с левой. Как выяснилось, галоп может быть как с правой ноги, так и с левой. Я о том даже не догадывался. А потом присмотрелся — точно. Когда одна нога впереди на каждом прыжке, когда — другая.
Обещал Глан и еще много чему научить, но десять дней есть десять дней. Думаю, для того, чтобы отличным наездником стать, всяко побольше требуется. А это так, время занять, отвлечься. Припасов мы с собой достаточно захватили. Тратить досуг на охоту и рыбалку не приходилось. Вот и развлекались, кто как мог.
На десятый день пути увидели распаханные поля. В Ард'э'Клуэне, особенно в северных его талах, крестьяне сеяли рожь и просо под зиму. Иначе не вызревал урожай.
Вскоре Сотник обнаружил более-менее наезженную дорогу. Она, как волшебный клубочек, привела нас к местечку. Так подобные поселки называются в Трегет-рене и Ард'э'Клуэне. Еще не город, но уже не деревня. Обычно они вырастают на перекрестках торговых путей, у паромов и переправ, в местах традиционных ярмарок. Некоторые со временем становятся настоящими городами, обрастают крепостной стеной, обзаводятся гарнизоном и даже известной долей независимости от талунов или баронов, на чьих землях стоят. Еще бы! Королям выгодны купцы и ремесленники, оплачивающие исправный налог в казну. А норовящие взбунтоваться в поисках новых или забытых старых вольностей феодалы как раз стоят костью в горле. Так Экхард может и в Пузырь однажды прислать отряд пеших ратников под командованием какого-нибудь ветерана из конных егерей.
Название у местечка, конечно, смешное. Пузырь!
Когда я услышал его от топавшего с парой лопат на плече вдоль дороги прохожего, то сперва обомлел, а после расхохотался.
Это ж надо так назвать место, где живешь!
Лишь потом сообразил: меткое словечко легло в название наверняка не старанием тутошних поселян. Наверняка в том заслуга приезжих. Купцов, трапперов, охотников, скупщиков пушнины. Как бы им еще обозвать быстро разрастающийся поселок?
Конечно, недоставало Пузырю пока не только крепостной стены с валом, но и самого простого частокола из заостренных бревен. Просто небольшая срубленная сторожка при въезде. И никакой охраны. Сторожка заставы пустовала. Даже ополчения из местных нет. Странновато в краях, где некогда прошел отряд самой Мак Кехты. Или слух о ее смерти так быстро достиг границ Ард'э'Клуэна? Всё равно, лихих людей по нынешним неспокойным временам немало. Не помешало бы и остеречься.
Зато, не слезая с седла, я насчитал сразу три шеста с пучком соломы наверху. Так в северных королевствах отмечают места трактиров, или, по-здешнему, харчевен. А что делать? Население-то в большинстве своем грамоте не обучено. Что говорить о холопах, когда землевладельцы здешние с большим трудом могут имя нацарапать? А так — приметный издали знак. Ни с чем не спутаешь.
Мы решили остановиться в харчевне на отшибе. У добротного двухэтажного здания не крутились толпы посетителей. Мокрую землю пробороздили отпечатки тележных колес, но старые — двух-трехдневные. Как раз то, что надо. Нам лишние глаза и уши ни к чему.
На вывеске, прибитой над дверями харчевни — как раз тот случай, когда мастерства художнику здорово недоставало, — скалилось чудовище, глазастое, клыкастое, с перекошенным на сторону крючковатым носом. Что за урод? Может, стрыгай? Надо потом у хозяина спросить название, чтоб часом не обмишуриться.
Жердина, заменявшая ворота, валялась на земле рядом с плетнем — беспрепятственно въезжай-выезжай. Первым во двор заехал Сотник. Остановился, не торопясь спешиваться. С истошным лаем под ноги коня кинулась худосочная собачонка. Гнедой жеребец опасливо отшагнул назад, косясь на шумного зверька. К первому псу присоединился второй, покрупнее.
— Эй, хозяева! — Я подъехал к Глану и попытался стать с ним рядом. Не так-то легко это оказалось сделать. Конь затанцевал на месте, напуганный оскаленными клыками наскакивающих собак. — Есть кто живой? Эй, хозяева! — Никакого ответа.
Что ж за харчевня такая? Разве годится проезжих гостей встречать, словно не замечая? Прогореть они не боятся, что ли? А очень даже запросто прогорят. Пойдут по миру с сумой. Ведь каждый, выказавший желание остановиться под твоим кровом, пообедать, переночевать, в баньке помыться, для любого харчевенника лучший друг. Ну, по меньшей мере, раньше так было…
Я уже собирался окликнуть Сотника и предложить ему направиться к другой харчевне, где, быть может, с большим уважением к нам отнесутся, как вдруг двери отворились.
На крыльце появилась белолицая молодка в привычном арданском наряде. Льняная отбеленная рубаха заправлена в клетчатую юбку. Красные с коричневым нитки. Волосы у молодицы покрывал белый платок, узлом закрученный на затылке. Через плечо свешивалось длинное полотенце, по краю вышитое зелеными оленьими рожками — на удачу, по арданским поверьям.
— Чего надо-то? — без особой приязни осведомилась хозяйка, уставилась на нас, приподняв бровь.
А брови, надо сказать, у нее, словно кибить лука, — высокие, выгнутые. Другая бы углем подкрашивала, а ей без надобности. Да и прочие черты лица арданку не подвели. Писаная красавица. Не девчонка, но и не старуха. Моих лет. Ну, может, туда-сюда пару годков. И фигура — ни прибавить, ни убавить.
— Что буркала выкатил, борода? — приметила мой взгляд молодка. — Говори, с чем пожаловал?
Я открыл было рот. Но вместо слов вырвалось какое-то блеяние. Так со мной часто случается, когда вижу красивых и уверенных в себе людей. Что поделаешь. Ведь я — Молчун, а не болтун.
— Гостей принимаешь, хозяйка? — негромко, но уверенно проговорил Сотник. Вот его трудно чем-либо смутить. Всегда спокоен и хладнокровен.
— Гостей?!
— А что, это не харчевня разве?
— Харчевня, харчевня, — засуетилась хозяйка, перебросила полотенце с одного плеча на другое. — Конечно, завсегда гостям рады… Эй, старые! Гостей принимайте! — крикнула она через плечо в распахнутый дверной зев.
Внутри харчевни послышался шорох, потом грохот опрокинутой лавки.
— Уж не обессудьте, господа хорошие, — поклонилась молодка. — Отвыкла. Как есть отвыкла. Сейчас и коней обиходим, и вас покормим.
Из дверей харчевни вышмыгнул сутулый старик и, бочком пробираясь за спиной хозяйки, сошел с крыльца.
— Заводи телегу во двор. — Глан обернулся и махнул рукой Диреку.
Вслед за дедом появился паренек лет шестнадцати. На вид придурковатый (мне даже полоска слюны в уголке рта померещилась), но, судя по всему, старательный. Иначе кто б держал на голову хворого в харчевне? Он принял повод из моих рук. Старик занялся гнедым Сотника.
— Сейчас-сейчас, гости дорогие… — бормотал старик. — Бышок! Отворяй конюшню, веди коней в стойло! — это уже относилось к молодому слуге.
Гелка с Мак Кехтой тоже спешились, отдали поводья вернувшемуся пареньку. Работал он быстро. Значит, первое мое впечатление оказалось верным.
Дирек и Гурт поставили телегу справа, у самого плетня. Принялись распрягать лошадей.
Ойхон спрыгнул на землю. Пошатнулся и едва не упал. Должно быть, голова закружилась. Но придержался рукой за испачканный глиноземом колесный обод.
Мы зашли в дом.
Обеденную залу некогда строили с размахом, в расчете на два-три десятка посетителей. Четыре крепких стола с длинными лавками. Очаг на полстены. Слева от него стойка, на которой в ряд выстроились кружки, кувшины, миски. Под потолком висело на цепях тележное колесо. На его краю виднелись глиняные плошки. Нужен свет? Лезь на табурет и зажигай. В глубине зала широкая лестница с резными перилами вела на второй этаж. Надо полагать, в комнаты для гостей.
Только на всем этом великолепии лежала печать запустения. Как в заброшенном саду. Там побег не подрезан, там ветка обломилась, где-то кора гнилью пошла.
Хозяйка с помощью остроносой вертлявой старухи разжигала очаг — ему бы полку сверху, и такой камин вышел бы, что любой барон обзавидуется. Увидела нас, встрепенулась:
— Добро пожаловать, господа хорошие. Чем потчевать прикажете?
— Может, сперва с ночлегом определимся? — несмело проговорил я.
— Как скажете, господа хорошие! Там у нас четыре комнаты. Две побольше, две поменьше.
— Нам бы две. — Ойхон подошел к столу и оперся рукой. Видно, голова еще кружилась после прыжка с телеги. — Женщинам — ту, что поменьше, а мы уж как-нибудь в одной большой все уместимся.
— А слуги — на конюшне?
— Какие слуги? У нас слуг нет.
Молодка стрельнула глазами в сторону Гурта с Диреком, как раз заходивших в харчевню, но не сказала ничего.
— Все вместе, — веско проговорил Сотник. Словно точку в конце письма поставил.
— Ой, как скажете, господа хорошие. Кирилла покажет…
Старуха поднялась с колен — она как раз раздувала огонь — и с готовностью закивала. Я откашлялся:
— А во что постой нам обойдется, хозяйка?
Не такие уж мы богачи. Оплату заранее обговорить никогда лишним не бывает. Чтоб потом стыда не натерпеться.
Молодка замялась с ответом. Я никак не мог понять, почему у них нет гостей, почему работников маловато для довольно большого постоялого двора, почему ведут себя так, словно отвыкли людей в доме видеть. На лице хозяйки желание не продешевить явственно боролось со страхом потерять долгожданный заработок.
Выручил всех опять Ойхон:
— Один серебряный империал в день, думаю, не покажется слишком скудной оплатой? — Он отцепил от пояса довольно увесистый кошель.
Правильно, на розыски самоцветов Экхард наверняка не поскупился, а мастер — человек бережливый, на инструмент потратить может, а на себя — трижды подумает. Вот и остался неистраченный запас серебра. Империалы не только на нашей с ним родине в ходу. По всему Северу. Самая надежная монета.
Но не мог же я позволить ему оплачивать свои расходы и расходы моих спутников? Я решительно полез за пазуху, к мешочку с самоцветами.
— Погоди, мастер Ойхон. Давай пополам.
— Ни в коем случае…
Но я потянул завязку, высыпал несколько блестящих камешков на стол:
— Серебра нет. Уж прости, хозяйка. Но чем могу…
— Ты с ума сошел, мастер Молчун? — возмутился рудознатец. — Тут же хватит две такие харчевни купить! Прячь сейчас же!
— Не буду. — Я уперся строптивым бычком-двухлеткой. Иногда накатывает и на самого покорного да безвольного. — Давай пополам.
Мак Кехта под низко надвинутым капюшоном зашипела сквозь зубы. Я расслышал только: «Амэд'эх салэх. Глупые люди». Ладно-ладно, бурчи-бурчи, высокородная феанни. До сих пор не разу не отказалась, когда кормил тебя. Понятное дело, мы же глупые люди.
— Я понимаю в камнях, мастер Молчун, — увещевал меня Ойхон. — Один только этот шерл, — щелчком ногтя он откинул из кучки маленький камешек, — не меньше пяти монет стоит.
— Это в Соль-Эльрине. Здесь самоцветам другая цена.
Хозяйка харчевни, вместе с бабкой Кириллой, смотрела на нас разинув рот. Видно, сказочными богачами мы ей представлялись! Если бы сам Экхард в Пузырь заявился, такого впечатления не произвел бы.
Сотник деликатно кашлянул. Не светились бы вы, мол, с камнями да с серебром, так и лихих людей накликать недолго.
— Ладно, мастер Молчун, — нехотя согласился рудознатец, — вот этот гелиодор продай мне. Десять монет даю. И расплачивайся, как сам хочешь.
Пришлось согласиться. Не упражняться же в щедрости и благородстве до утра, оставаясь голодными?
Деньги и сверкающий желтыми гранями камешек поменяли хозяев под жадными взглядами арданов. Не только хозяйки со старухой, но и Жучка с Гуртом тоже. Они и не догадывались, какой я богач. Вот и хорошо, что раньше времени самоцветов не показал. А то схлопотал бы топором по черепу еще на порубке.
— Так как, хозяйка, — повторил Ойхон, — одна монета в день сгодится? За всех, само собой.
— Годится-годится, — торопливо закивала молодка. — Что ж всё-таки на стол подавать?
— А что предложить можешь, красавица? — Дирек уже обвыкся и теперь, заложив большие пальцы за пояс, принялся исполнять роль заботливого слуги богатого господина.
— Да не молчи ты, Роська! — послышался громкий шепот Кириллы. — Сознавайся уже…
Сознаваться? В чем же, любопытно узнать?
— Дык это… Господа хорошие… Нету у нас особых разносолов… — Молодка сжала полотенце пальцами и вроде даже носом шмыгнула.
— Как так «нету»? — воскликнул Дирек. — Что ж ты загодя не предупредила?
— Дык вы ж господа благородные… Там… это… яйца есть… сала ломоть в погребе… Рази ж вы такое есть станете?
— Сало?! Так давай нам хозяйка яичницу. И сала не жалей. И луку, коли найдется.
Хозяйка вздохнула облегченно, помчалась в пристройку, где арданы обычно располагают кухни при харчевнях.
А мы потянулись за бабкой Кириллой наверх. Неужели сегодня мне предстоит выспаться на настоящей кровати?
Одетый в вороненый хауберк Тусан Рябой проворчал что-то недовольно и выехал из колонны по два.
— Яблочка хочешь? Вку-усное… — окликнул его Левч, запуская пятерню в седельную суму.
— Грызи сам. Я — не кролик! — Тусан огрел коня плеткой и поскакал в голову отряда.
Бореек, горбоносый ардан, любимчик женщин и удачи, расправил рыжий ус, свисающий до ключицы:
— Это ему музыка не по сердцу…
Дудочник оторвался от любимого занятия. Прищурился на коснувшееся подбрюшьем дальнего перелеска солнце. Бросил коротко:
— Чего ж мне не скажет? Я ж не кусаюсь.
— Кишка у него тонка, — хмыкнул Левч. — Помнит, как ты того козла в Малых Черногузах отделал. И меча из ножен не потянул.
Дудочник пожал плечами:
— Об лесорубов немытых сталь не пачкаю. А вот Рябому рожу бы обскоблить, это — да… Чтоб глаже была. — Он снова приложил мундштук свистульки к губам, извлек переливчатую трель.
Левч шутливо бросил в Дудочника огрызком. Полез за вторым яблоком.
— Давай наяривай! С музыкой и дорога незаметна.
Тусан в это время проскакал мимо насмешливо поглядывающих на него бойцов и пристроил коня рядом с командиром.
Сзади донесся обрывок разговора:
— …курицу, значится, спервоначала нужно отварить, мясо-то с костей срезать. А после в яблоках серединку выколупываешь, курятиной набиваешь, и в печку…
Это Берген, меченный шрамом через нижнюю губу и подбородок выходец из Восточной марки Трегетрена, посвящал в тонкости восточной кухни поморянина Гобрама, кряжистого, с толстенными волосатыми предплечьями, торчащими из закатанных рукавов.
— Эй, Кисель! — Тусан дернул щекой. — Прикажи этому придурку заткнуть свою дудку…
Муйрхейтах медленно повернул голову и окинул Рябого взглядом, отбившим всякое желание продолжать склоку.
— Тебе он мешает?
— Ну…
— Так пойди и заткни его сам. Мне свиристелка Дудочника — до задницы. Что есть, что нету. Только, Рябой, — Муйрхейтах опасно прищурился, — когда затыкать возьмешься, за меч не хватайся. Не потерплю смертоубийства среди своих.
— А, песья кровь! — Тусан снова ожег плетью ни в чем не повинного коня.
— А ежели не нравится чего, Рябой, вертай задаток и дуй на все четыре стороны.
— Ладно, Кисель, ладно. Я чё? Я ничё. Было бы ради чего огород городить.
— Вот и славно, Рябой. Я знал, что у тебя деловая хватка. — Муйрхейтах кивнул, провел пальцем вдоль рукоятки висящего сбоку седла меча. — Вишь, в поселок въезжаем?
— Вижу. Пузырь это. Здешнего голову я знал когда-то. Препон чинить не будет.
— И славно. А видишь, мужики телегу чинят?
— Ну…
— Пошел бы, поспрошал малость, что тут да как? Не было ли чего необычного?
— Как скажешь, командир.
Тусан, отвернувшись от Киселя, скорчил зверскую рожу и даже язык высунул. Но коня пришпорил и подскакал к трем заросшим бородами арданам, копошащимся у задней оси длинной телеги. Такие приспособлены для перевозки бревен — бортов нет, только штыри съемные, удерживающие стволы от раскатывания. Лесорубы делают свои телеги крепкими — не враз поломаешь. Но если колесо вдруг отвалилось или ось треснула, чтобы починить, тоже усилия немалые приложить придется. А желания напрягаться в мужиках не наблюдалось. Тем более неподалеку призывно звенели гусли за приоткрытой дверью харчевни «Три медведя».
Рябой поравнялся с телегой, картинно осадил коня.
Муйрхейтах вздохнул. Вот уж шестнадцать дней они в пути. Обшаривают северные границы Ард'э'Клуэна в поисках той необычной опасности, что приблазнилась, иначе и не скажешь, сумасбродной бабе из королевского дворца. Понятное дело, с жиру бесится королевская любовница. А им мерзнуть, мокнуть, зарабатывать несварение желудка по придорожным забегаловкам. Ну, чего такого может принести северный суховей, будь он трижды неладен, чего уже не принес? Остроухим так наклали, что не раньше чем через полста лет очухаются. Даже дурковатую Мак Кехту, сказывали люди, трегетренский капитан гвардии завалил на дальнем прииске.
Кисель хмыкнул скептически. Вот в чем, в чем, а в правдивости хвастающегося направо и налево замечательной победой петельщика он сомневался. Потому как повстречал в одном поселке получившего расчет охранника купеческого каравана, ходившего в Лесогорье и даже дальше — на правый берег Аен Махи. Охранник пил горькую и глядел по сторонам ошалелыми глазами, но довольно связно рассказал услышанную на одной из факторий историю… Не сдохла остроухая людоедка, не сгинула в подземельях старательских. Объявилась на фактории Юраса Меткого, траппера с правобережья, в компании головорезов из числа людей — само по себе странно и противоречиво — и весь люд, от мала до велика, там вырезала.
Верить или не верить тому ардану? Кисель даже не задумывался. Услышал, накрутил на ус, и ладно. Пригодится. А не пригодится — что за забота? Можно подумать, других дел мало. Но, на всякий случай, рассказать Бейоне об ожившей Мак Кехте можно. Приукрасив и расписав, для правдоподобия. Иначе, того и гляди, без награды останешься. Ведь ничего особенного его отряд так и не обнаружил.
В самом деле, не собирается же прижимистая и расчетливая содержательница «Каменной курочки» платить ему за рассказ о стрыгаях, вдруг человечьими голосами заговоривших, о бабе лесной — бэньши, — голосящей по ночам и предвещающей страдание и болезни тем, кто услышал ее, муки и смерть тем, кому увидеть «посчастливилось»? Не говоря уже о набившей оскомину истории о плачущем тролле — преследователе одиноких путников. Вроде бы видели его караванщики, торгующие со старателями прииска Южные Склоны. Да не одного, а в компании чудного, заросшего пегой шерстью лесовика. Маленького, но страшного.
А еще извечные слухи о Диком Гоне, восходящем корнями к тем временам, когда сидские дружины вырезали дикие людские племена. А еще водяные лошадки, утаскивающие неосторожных путников в волны Аен Махи, и зеленые дамы, сбивающие охотников-одиночек с верного следа. А еще снежный червь из Северной пустоши и разноцветные огни в небе зимней ночи. Это представлялось Киселю и вовсе сказками. Ну кто, скажите на милость, мог побывать в королевстве вечного мороза и снегов, где даже птицы замерзают на лету и падают вниз окоченевшими тушками, и вернуться живым, чтоб поведать о своих приключениях?
Кому подобные сказки пересказывать? Какую пользу из них извлечешь?
А вот, наконец, история, годящаяся на продажу нанимательнице.
Третьего дня повстречала ватага Муйрхейтаха двух оборванных, измученных, больных арданов. Их кормили из милости в одной деревеньке, вполне справедливо принимая за юродивых. Селяне поведали, что выбрались эти двое из лесу голодные, дрожащие, с обезумевшими от ужаса глазами. Первые два дня не разговаривали, только ели предложенную сердобольной женой местного головы пищу да озирались по сторонам. Потом отошли чуток и поведали ту же историю, что услышал от них и Кисель.
Якобы нанялись они еще в жнивце в помощники рудознатцу из пришлых, с Юга, из Приозерной империи. Работал рудознатец аж на самого Экхарда, а потому особых трудностей с деньгами не испытывал. Платил хорошо, кормил как на убой. Да и работой слишком сильно не мордовал.
Так и отправились в путь.
Мак Кехта ехала угрюмая. Время от времени поглаживала ладошкой ножны притороченных к седлу мечей. Видно, прикидывала, как дальше путешествовать будет. Круглые сутки в капюшоне ведь не походишь. Многим встречным может показаться подозрительным. А кое-кто и проверить захочет, что ж там такое скрывается под глубоко надвинутой тканью? Вроде того, как Меткий захотел. И не всякому глотку куском железа забьешь, как трапперу. Вот и думай, феанни, думай. Тебя же предупреждали, что нелегкая задача — сиду через пол-Севера провести. Не послушала? Расхлебывай.
Я пристроил своего спокойного конька около телеги и болтал о том о сем с Ойхоном. От него узнал о препонах, установленных указом императора на торговых путях из Приозерной империи в северные королевства. Как сказал рудознатец, из-за излишней жестокости, проявленной людьми в Последней войне. Молодец император Луций, да живет он вечно. Странно, привычная и банальная формулировка, на которую по обыкновению никто уж и внимания не обращает, — «да живет он вечно» — вдруг показалась мне исполненной глубокого смысла. Если действительно правитель моей родной Империи способен принимать мудрые и гуманные решения, почему бы не пожелать ему долгих лет жизни? Кстати, он, скорее всего, не старше меня. Явно унаследовал престол уже после моего побега из Храмовой Школы на Север. Иначе я бы помнил имя. Луций.
Но что хорошо в общем, обычно бывает плохим в частности. Своим указом император значительно осложнил нашу задачу — проникнуть в пределы Приозерной империи и вернуть Пяту Силы на причитающееся ей место в островном капище. Наверняка границы теперь патрулируются гораздо более тщательно и со стороны арданов с трейгами, и со стороны имперцев-озерников. Ведь отдача приказа — одно, а выполнение его — совсем другое. Как поморяне говорят, две большие разницы. Пути-дороги для честных купцов по главным трактам заблокированы войсками, так по обходным тропинкам столько контрабандистов сразу кинется — никаких легионов не хватит. За каждым буераком засаду ведь не установишь. Теперь ищи ухищрения, чтобы мимо застав проскочить. Ну, да что там раньше времени голову забивать. Пересечем, помоги Сущий Вовне, Ард'э'Клуэн, а там видно будет.
Сотник вовсю учил Гелку премудростям верховой езды.
Он и мне предлагал, да я отказался. Выучился не падать худо-бедно, понукать, останавливать, вправо и влево поворачивать, и то хорошо. Для меня сойдет, по крайней мере.
Но краем глаза я за их уроками наблюдал. Даже ревность некоторую ощутил. Нет, не ту, что мужчина испытывает, когда его любимую женщину хлыщ охмуряет. А ту, наверное, которую ребенок испытывает, когда другой малец его любимую игрушку хватает.
Эх, Молчун, Молчун… Ржа железо съедает, а завистливый от зависти погибает. С чего это ты взял, что у Сотника меньше прав Гелку учить жизни, чем у тебя? Пожалуй, даже больше. Кто вмешался в расправу страшной ночью, незадолго до дня весеннего равноденствия, на прииске Красная Лошадь? Не ты. Ты-то стоял напуганный и Сущего молил, чтоб оказаться как можно дальше. И если бы от испуга ноги не отнялись, бежал бы прочь куда глаза глядят.
Вот пристыдил себя, и на душе полегчало. Вместо того чтобы изводить себя завистью и беспочвенной ревностью, принялся я наблюдать за учением.
Всё-таки интересное занятие — верховая езда. Жаль, что не для меня. Опоздал. Другому в молодости учился.
Оказывается, не прав всадник, лошади длинный повод оставляющий — так, чтобы ремень провисал. Это понятно вроде бы. Но не прав и тот, кто коротко набирает, слишком сильно голову коня назад тянет. Нужно соблюдать, как и в прочих делах, золотую середину. Шея лошади должна быть приподнятой, но не скрученной в бублик. Голова почти отвесно вниз направлена, а всё ж таки свободу иметь малую. Тогда и задние ноги конь под туловище подводит. Шаг становится более упругий. Глан сказал, что называют это — сбор. Когда лошадь собранная идет, она готова сразу отозваться на любое требование всадника. Вправо так вправо. Стоять так стоять. Добиваются того сильной работой шенкелем, натягивая одновременно повод.
Даже я потихоньку попробовал собрать своего коня. С трудом, но вышло. И — чудо! Трясти сразу меньше стало. Даже на рыси.
Показывал Сотник и как управлять конем без повода, только наклонами тела. Хорошо выезженный скакун может — кто бы подумал? — даже на наклон головы всадника отзываться.
Выучилась Гелка и правильно в галоп высылать. Простой люд, он что делает? Пятками в бока посильнее — аж гул идет. Поводом по шее хлестнул! Языком цокнул-чмокнул… Всё. Лошадь поскакала. А настоящий наездник?
Он поднимает коня в галоп легким движением. Не всякий сторонний глаз заметит. Кратковременный рывок левого повода и сильный нажим правого шенкеля — вот вам галоп с правой ноги. Наоборот — с левой. Как выяснилось, галоп может быть как с правой ноги, так и с левой. Я о том даже не догадывался. А потом присмотрелся — точно. Когда одна нога впереди на каждом прыжке, когда — другая.
Обещал Глан и еще много чему научить, но десять дней есть десять дней. Думаю, для того, чтобы отличным наездником стать, всяко побольше требуется. А это так, время занять, отвлечься. Припасов мы с собой достаточно захватили. Тратить досуг на охоту и рыбалку не приходилось. Вот и развлекались, кто как мог.
На десятый день пути увидели распаханные поля. В Ард'э'Клуэне, особенно в северных его талах, крестьяне сеяли рожь и просо под зиму. Иначе не вызревал урожай.
Вскоре Сотник обнаружил более-менее наезженную дорогу. Она, как волшебный клубочек, привела нас к местечку. Так подобные поселки называются в Трегет-рене и Ард'э'Клуэне. Еще не город, но уже не деревня. Обычно они вырастают на перекрестках торговых путей, у паромов и переправ, в местах традиционных ярмарок. Некоторые со временем становятся настоящими городами, обрастают крепостной стеной, обзаводятся гарнизоном и даже известной долей независимости от талунов или баронов, на чьих землях стоят. Еще бы! Королям выгодны купцы и ремесленники, оплачивающие исправный налог в казну. А норовящие взбунтоваться в поисках новых или забытых старых вольностей феодалы как раз стоят костью в горле. Так Экхард может и в Пузырь однажды прислать отряд пеших ратников под командованием какого-нибудь ветерана из конных егерей.
Название у местечка, конечно, смешное. Пузырь!
Когда я услышал его от топавшего с парой лопат на плече вдоль дороги прохожего, то сперва обомлел, а после расхохотался.
Это ж надо так назвать место, где живешь!
Лишь потом сообразил: меткое словечко легло в название наверняка не старанием тутошних поселян. Наверняка в том заслуга приезжих. Купцов, трапперов, охотников, скупщиков пушнины. Как бы им еще обозвать быстро разрастающийся поселок?
Конечно, недоставало Пузырю пока не только крепостной стены с валом, но и самого простого частокола из заостренных бревен. Просто небольшая срубленная сторожка при въезде. И никакой охраны. Сторожка заставы пустовала. Даже ополчения из местных нет. Странновато в краях, где некогда прошел отряд самой Мак Кехты. Или слух о ее смерти так быстро достиг границ Ард'э'Клуэна? Всё равно, лихих людей по нынешним неспокойным временам немало. Не помешало бы и остеречься.
Зато, не слезая с седла, я насчитал сразу три шеста с пучком соломы наверху. Так в северных королевствах отмечают места трактиров, или, по-здешнему, харчевен. А что делать? Население-то в большинстве своем грамоте не обучено. Что говорить о холопах, когда землевладельцы здешние с большим трудом могут имя нацарапать? А так — приметный издали знак. Ни с чем не спутаешь.
Мы решили остановиться в харчевне на отшибе. У добротного двухэтажного здания не крутились толпы посетителей. Мокрую землю пробороздили отпечатки тележных колес, но старые — двух-трехдневные. Как раз то, что надо. Нам лишние глаза и уши ни к чему.
На вывеске, прибитой над дверями харчевни — как раз тот случай, когда мастерства художнику здорово недоставало, — скалилось чудовище, глазастое, клыкастое, с перекошенным на сторону крючковатым носом. Что за урод? Может, стрыгай? Надо потом у хозяина спросить название, чтоб часом не обмишуриться.
Жердина, заменявшая ворота, валялась на земле рядом с плетнем — беспрепятственно въезжай-выезжай. Первым во двор заехал Сотник. Остановился, не торопясь спешиваться. С истошным лаем под ноги коня кинулась худосочная собачонка. Гнедой жеребец опасливо отшагнул назад, косясь на шумного зверька. К первому псу присоединился второй, покрупнее.
— Эй, хозяева! — Я подъехал к Глану и попытался стать с ним рядом. Не так-то легко это оказалось сделать. Конь затанцевал на месте, напуганный оскаленными клыками наскакивающих собак. — Есть кто живой? Эй, хозяева! — Никакого ответа.
Что ж за харчевня такая? Разве годится проезжих гостей встречать, словно не замечая? Прогореть они не боятся, что ли? А очень даже запросто прогорят. Пойдут по миру с сумой. Ведь каждый, выказавший желание остановиться под твоим кровом, пообедать, переночевать, в баньке помыться, для любого харчевенника лучший друг. Ну, по меньшей мере, раньше так было…
Я уже собирался окликнуть Сотника и предложить ему направиться к другой харчевне, где, быть может, с большим уважением к нам отнесутся, как вдруг двери отворились.
На крыльце появилась белолицая молодка в привычном арданском наряде. Льняная отбеленная рубаха заправлена в клетчатую юбку. Красные с коричневым нитки. Волосы у молодицы покрывал белый платок, узлом закрученный на затылке. Через плечо свешивалось длинное полотенце, по краю вышитое зелеными оленьими рожками — на удачу, по арданским поверьям.
— Чего надо-то? — без особой приязни осведомилась хозяйка, уставилась на нас, приподняв бровь.
А брови, надо сказать, у нее, словно кибить лука, — высокие, выгнутые. Другая бы углем подкрашивала, а ей без надобности. Да и прочие черты лица арданку не подвели. Писаная красавица. Не девчонка, но и не старуха. Моих лет. Ну, может, туда-сюда пару годков. И фигура — ни прибавить, ни убавить.
— Что буркала выкатил, борода? — приметила мой взгляд молодка. — Говори, с чем пожаловал?
Я открыл было рот. Но вместо слов вырвалось какое-то блеяние. Так со мной часто случается, когда вижу красивых и уверенных в себе людей. Что поделаешь. Ведь я — Молчун, а не болтун.
— Гостей принимаешь, хозяйка? — негромко, но уверенно проговорил Сотник. Вот его трудно чем-либо смутить. Всегда спокоен и хладнокровен.
— Гостей?!
— А что, это не харчевня разве?
— Харчевня, харчевня, — засуетилась хозяйка, перебросила полотенце с одного плеча на другое. — Конечно, завсегда гостям рады… Эй, старые! Гостей принимайте! — крикнула она через плечо в распахнутый дверной зев.
Внутри харчевни послышался шорох, потом грохот опрокинутой лавки.
— Уж не обессудьте, господа хорошие, — поклонилась молодка. — Отвыкла. Как есть отвыкла. Сейчас и коней обиходим, и вас покормим.
Из дверей харчевни вышмыгнул сутулый старик и, бочком пробираясь за спиной хозяйки, сошел с крыльца.
— Заводи телегу во двор. — Глан обернулся и махнул рукой Диреку.
Вслед за дедом появился паренек лет шестнадцати. На вид придурковатый (мне даже полоска слюны в уголке рта померещилась), но, судя по всему, старательный. Иначе кто б держал на голову хворого в харчевне? Он принял повод из моих рук. Старик занялся гнедым Сотника.
— Сейчас-сейчас, гости дорогие… — бормотал старик. — Бышок! Отворяй конюшню, веди коней в стойло! — это уже относилось к молодому слуге.
Гелка с Мак Кехтой тоже спешились, отдали поводья вернувшемуся пареньку. Работал он быстро. Значит, первое мое впечатление оказалось верным.
Дирек и Гурт поставили телегу справа, у самого плетня. Принялись распрягать лошадей.
Ойхон спрыгнул на землю. Пошатнулся и едва не упал. Должно быть, голова закружилась. Но придержался рукой за испачканный глиноземом колесный обод.
Мы зашли в дом.
Обеденную залу некогда строили с размахом, в расчете на два-три десятка посетителей. Четыре крепких стола с длинными лавками. Очаг на полстены. Слева от него стойка, на которой в ряд выстроились кружки, кувшины, миски. Под потолком висело на цепях тележное колесо. На его краю виднелись глиняные плошки. Нужен свет? Лезь на табурет и зажигай. В глубине зала широкая лестница с резными перилами вела на второй этаж. Надо полагать, в комнаты для гостей.
Только на всем этом великолепии лежала печать запустения. Как в заброшенном саду. Там побег не подрезан, там ветка обломилась, где-то кора гнилью пошла.
Хозяйка с помощью остроносой вертлявой старухи разжигала очаг — ему бы полку сверху, и такой камин вышел бы, что любой барон обзавидуется. Увидела нас, встрепенулась:
— Добро пожаловать, господа хорошие. Чем потчевать прикажете?
— Может, сперва с ночлегом определимся? — несмело проговорил я.
— Как скажете, господа хорошие! Там у нас четыре комнаты. Две побольше, две поменьше.
— Нам бы две. — Ойхон подошел к столу и оперся рукой. Видно, голова еще кружилась после прыжка с телеги. — Женщинам — ту, что поменьше, а мы уж как-нибудь в одной большой все уместимся.
— А слуги — на конюшне?
— Какие слуги? У нас слуг нет.
Молодка стрельнула глазами в сторону Гурта с Диреком, как раз заходивших в харчевню, но не сказала ничего.
— Все вместе, — веско проговорил Сотник. Словно точку в конце письма поставил.
— Ой, как скажете, господа хорошие. Кирилла покажет…
Старуха поднялась с колен — она как раз раздувала огонь — и с готовностью закивала. Я откашлялся:
— А во что постой нам обойдется, хозяйка?
Не такие уж мы богачи. Оплату заранее обговорить никогда лишним не бывает. Чтоб потом стыда не натерпеться.
Молодка замялась с ответом. Я никак не мог понять, почему у них нет гостей, почему работников маловато для довольно большого постоялого двора, почему ведут себя так, словно отвыкли людей в доме видеть. На лице хозяйки желание не продешевить явственно боролось со страхом потерять долгожданный заработок.
Выручил всех опять Ойхон:
— Один серебряный империал в день, думаю, не покажется слишком скудной оплатой? — Он отцепил от пояса довольно увесистый кошель.
Правильно, на розыски самоцветов Экхард наверняка не поскупился, а мастер — человек бережливый, на инструмент потратить может, а на себя — трижды подумает. Вот и остался неистраченный запас серебра. Империалы не только на нашей с ним родине в ходу. По всему Северу. Самая надежная монета.
Но не мог же я позволить ему оплачивать свои расходы и расходы моих спутников? Я решительно полез за пазуху, к мешочку с самоцветами.
— Погоди, мастер Ойхон. Давай пополам.
— Ни в коем случае…
Но я потянул завязку, высыпал несколько блестящих камешков на стол:
— Серебра нет. Уж прости, хозяйка. Но чем могу…
— Ты с ума сошел, мастер Молчун? — возмутился рудознатец. — Тут же хватит две такие харчевни купить! Прячь сейчас же!
— Не буду. — Я уперся строптивым бычком-двухлеткой. Иногда накатывает и на самого покорного да безвольного. — Давай пополам.
Мак Кехта под низко надвинутым капюшоном зашипела сквозь зубы. Я расслышал только: «Амэд'эх салэх. Глупые люди». Ладно-ладно, бурчи-бурчи, высокородная феанни. До сих пор не разу не отказалась, когда кормил тебя. Понятное дело, мы же глупые люди.
— Я понимаю в камнях, мастер Молчун, — увещевал меня Ойхон. — Один только этот шерл, — щелчком ногтя он откинул из кучки маленький камешек, — не меньше пяти монет стоит.
— Это в Соль-Эльрине. Здесь самоцветам другая цена.
Хозяйка харчевни, вместе с бабкой Кириллой, смотрела на нас разинув рот. Видно, сказочными богачами мы ей представлялись! Если бы сам Экхард в Пузырь заявился, такого впечатления не произвел бы.
Сотник деликатно кашлянул. Не светились бы вы, мол, с камнями да с серебром, так и лихих людей накликать недолго.
— Ладно, мастер Молчун, — нехотя согласился рудознатец, — вот этот гелиодор продай мне. Десять монет даю. И расплачивайся, как сам хочешь.
Пришлось согласиться. Не упражняться же в щедрости и благородстве до утра, оставаясь голодными?
Деньги и сверкающий желтыми гранями камешек поменяли хозяев под жадными взглядами арданов. Не только хозяйки со старухой, но и Жучка с Гуртом тоже. Они и не догадывались, какой я богач. Вот и хорошо, что раньше времени самоцветов не показал. А то схлопотал бы топором по черепу еще на порубке.
— Так как, хозяйка, — повторил Ойхон, — одна монета в день сгодится? За всех, само собой.
— Годится-годится, — торопливо закивала молодка. — Что ж всё-таки на стол подавать?
— А что предложить можешь, красавица? — Дирек уже обвыкся и теперь, заложив большие пальцы за пояс, принялся исполнять роль заботливого слуги богатого господина.
— Да не молчи ты, Роська! — послышался громкий шепот Кириллы. — Сознавайся уже…
Сознаваться? В чем же, любопытно узнать?
— Дык это… Господа хорошие… Нету у нас особых разносолов… — Молодка сжала полотенце пальцами и вроде даже носом шмыгнула.
— Как так «нету»? — воскликнул Дирек. — Что ж ты загодя не предупредила?
— Дык вы ж господа благородные… Там… это… яйца есть… сала ломоть в погребе… Рази ж вы такое есть станете?
— Сало?! Так давай нам хозяйка яичницу. И сала не жалей. И луку, коли найдется.
Хозяйка вздохнула облегченно, помчалась в пристройку, где арданы обычно располагают кухни при харчевнях.
А мы потянулись за бабкой Кириллой наверх. Неужели сегодня мне предстоит выспаться на настоящей кровати?
Ард'э'Клуэн, местечко Пузырь, харчевня, златолист, день четырнадцатый, перед сумерками
Левч из Согелека смачно откусил от багряного в мелкую желтую крапинку яблока и, пережевывая, оперся локтем о колено правой ноги, залихватски переброшенной через переднюю луку. Рядом тряс головой, отгоняя надоедливых комаров, мышастый, неприметный коник Кегрека из Кобыльей Ляжки. Позади узколицый мужчина в сверкающем начищенной бронзой блях бригантине наигрывал на костяной свистульке веселый мотив. Его так и прозывали в отряде — Дудочник. А настоящего имени никто не спрашивал. Мало ли какие у человека причины скрываться?Одетый в вороненый хауберк Тусан Рябой проворчал что-то недовольно и выехал из колонны по два.
— Яблочка хочешь? Вку-усное… — окликнул его Левч, запуская пятерню в седельную суму.
— Грызи сам. Я — не кролик! — Тусан огрел коня плеткой и поскакал в голову отряда.
Бореек, горбоносый ардан, любимчик женщин и удачи, расправил рыжий ус, свисающий до ключицы:
— Это ему музыка не по сердцу…
Дудочник оторвался от любимого занятия. Прищурился на коснувшееся подбрюшьем дальнего перелеска солнце. Бросил коротко:
— Чего ж мне не скажет? Я ж не кусаюсь.
— Кишка у него тонка, — хмыкнул Левч. — Помнит, как ты того козла в Малых Черногузах отделал. И меча из ножен не потянул.
Дудочник пожал плечами:
— Об лесорубов немытых сталь не пачкаю. А вот Рябому рожу бы обскоблить, это — да… Чтоб глаже была. — Он снова приложил мундштук свистульки к губам, извлек переливчатую трель.
Левч шутливо бросил в Дудочника огрызком. Полез за вторым яблоком.
— Давай наяривай! С музыкой и дорога незаметна.
Тусан в это время проскакал мимо насмешливо поглядывающих на него бойцов и пристроил коня рядом с командиром.
Сзади донесся обрывок разговора:
— …курицу, значится, спервоначала нужно отварить, мясо-то с костей срезать. А после в яблоках серединку выколупываешь, курятиной набиваешь, и в печку…
Это Берген, меченный шрамом через нижнюю губу и подбородок выходец из Восточной марки Трегетрена, посвящал в тонкости восточной кухни поморянина Гобрама, кряжистого, с толстенными волосатыми предплечьями, торчащими из закатанных рукавов.
— Эй, Кисель! — Тусан дернул щекой. — Прикажи этому придурку заткнуть свою дудку…
Муйрхейтах медленно повернул голову и окинул Рябого взглядом, отбившим всякое желание продолжать склоку.
— Тебе он мешает?
— Ну…
— Так пойди и заткни его сам. Мне свиристелка Дудочника — до задницы. Что есть, что нету. Только, Рябой, — Муйрхейтах опасно прищурился, — когда затыкать возьмешься, за меч не хватайся. Не потерплю смертоубийства среди своих.
— А, песья кровь! — Тусан снова ожег плетью ни в чем не повинного коня.
— А ежели не нравится чего, Рябой, вертай задаток и дуй на все четыре стороны.
— Ладно, Кисель, ладно. Я чё? Я ничё. Было бы ради чего огород городить.
— Вот и славно, Рябой. Я знал, что у тебя деловая хватка. — Муйрхейтах кивнул, провел пальцем вдоль рукоятки висящего сбоку седла меча. — Вишь, в поселок въезжаем?
— Вижу. Пузырь это. Здешнего голову я знал когда-то. Препон чинить не будет.
— И славно. А видишь, мужики телегу чинят?
— Ну…
— Пошел бы, поспрошал малость, что тут да как? Не было ли чего необычного?
— Как скажешь, командир.
Тусан, отвернувшись от Киселя, скорчил зверскую рожу и даже язык высунул. Но коня пришпорил и подскакал к трем заросшим бородами арданам, копошащимся у задней оси длинной телеги. Такие приспособлены для перевозки бревен — бортов нет, только штыри съемные, удерживающие стволы от раскатывания. Лесорубы делают свои телеги крепкими — не враз поломаешь. Но если колесо вдруг отвалилось или ось треснула, чтобы починить, тоже усилия немалые приложить придется. А желания напрягаться в мужиках не наблюдалось. Тем более неподалеку призывно звенели гусли за приоткрытой дверью харчевни «Три медведя».
Рябой поравнялся с телегой, картинно осадил коня.
Муйрхейтах вздохнул. Вот уж шестнадцать дней они в пути. Обшаривают северные границы Ард'э'Клуэна в поисках той необычной опасности, что приблазнилась, иначе и не скажешь, сумасбродной бабе из королевского дворца. Понятное дело, с жиру бесится королевская любовница. А им мерзнуть, мокнуть, зарабатывать несварение желудка по придорожным забегаловкам. Ну, чего такого может принести северный суховей, будь он трижды неладен, чего уже не принес? Остроухим так наклали, что не раньше чем через полста лет очухаются. Даже дурковатую Мак Кехту, сказывали люди, трегетренский капитан гвардии завалил на дальнем прииске.
Кисель хмыкнул скептически. Вот в чем, в чем, а в правдивости хвастающегося направо и налево замечательной победой петельщика он сомневался. Потому как повстречал в одном поселке получившего расчет охранника купеческого каравана, ходившего в Лесогорье и даже дальше — на правый берег Аен Махи. Охранник пил горькую и глядел по сторонам ошалелыми глазами, но довольно связно рассказал услышанную на одной из факторий историю… Не сдохла остроухая людоедка, не сгинула в подземельях старательских. Объявилась на фактории Юраса Меткого, траппера с правобережья, в компании головорезов из числа людей — само по себе странно и противоречиво — и весь люд, от мала до велика, там вырезала.
Верить или не верить тому ардану? Кисель даже не задумывался. Услышал, накрутил на ус, и ладно. Пригодится. А не пригодится — что за забота? Можно подумать, других дел мало. Но, на всякий случай, рассказать Бейоне об ожившей Мак Кехте можно. Приукрасив и расписав, для правдоподобия. Иначе, того и гляди, без награды останешься. Ведь ничего особенного его отряд так и не обнаружил.
В самом деле, не собирается же прижимистая и расчетливая содержательница «Каменной курочки» платить ему за рассказ о стрыгаях, вдруг человечьими голосами заговоривших, о бабе лесной — бэньши, — голосящей по ночам и предвещающей страдание и болезни тем, кто услышал ее, муки и смерть тем, кому увидеть «посчастливилось»? Не говоря уже о набившей оскомину истории о плачущем тролле — преследователе одиноких путников. Вроде бы видели его караванщики, торгующие со старателями прииска Южные Склоны. Да не одного, а в компании чудного, заросшего пегой шерстью лесовика. Маленького, но страшного.
А еще извечные слухи о Диком Гоне, восходящем корнями к тем временам, когда сидские дружины вырезали дикие людские племена. А еще водяные лошадки, утаскивающие неосторожных путников в волны Аен Махи, и зеленые дамы, сбивающие охотников-одиночек с верного следа. А еще снежный червь из Северной пустоши и разноцветные огни в небе зимней ночи. Это представлялось Киселю и вовсе сказками. Ну кто, скажите на милость, мог побывать в королевстве вечного мороза и снегов, где даже птицы замерзают на лету и падают вниз окоченевшими тушками, и вернуться живым, чтоб поведать о своих приключениях?
Кому подобные сказки пересказывать? Какую пользу из них извлечешь?
А вот, наконец, история, годящаяся на продажу нанимательнице.
Третьего дня повстречала ватага Муйрхейтаха двух оборванных, измученных, больных арданов. Их кормили из милости в одной деревеньке, вполне справедливо принимая за юродивых. Селяне поведали, что выбрались эти двое из лесу голодные, дрожащие, с обезумевшими от ужаса глазами. Первые два дня не разговаривали, только ели предложенную сердобольной женой местного головы пищу да озирались по сторонам. Потом отошли чуток и поведали ту же историю, что услышал от них и Кисель.
Якобы нанялись они еще в жнивце в помощники рудознатцу из пришлых, с Юга, из Приозерной империи. Работал рудознатец аж на самого Экхарда, а потому особых трудностей с деньгами не испытывал. Платил хорошо, кормил как на убой. Да и работой слишком сильно не мордовал.