Русанов Владислав. Полуденная буря

   Что ж он смакует-то? Нашел о чем поговорить. И ведь не возразишь особо — в сей момент в пособничестве остроухим обвинят. Как тогда договариваться с траппером? А без их харчей да коней нам, похоже, не обойтись.
   — Что толку переливать из пустого в порожнее? — Я постарался придать голосу побольше убедительности. — Не нашего ума дело. Мы люди маленькие, свои шкуры сберечь — и ладно.
   — Ты в ее шкуре был, дядька Меткий? — неожиданно вмешалась Гелка.
   Вот еще напасть на мою голову! Сейчас ляпнет лишнее по простоте душевной.
   — Нет, не был! — Рыжие брови ардана полезли на низенький лоб.
   — Так и не суди! Всех родных-близких в одночасье потерять — тут любой с ума стронется, лютовать начнет.
   — Хех, — выдохнул, как от кружки чистого ржаного вина, траппер. — У тебя что, Молчун, все бабье племя с прибабахом? Одна сидит, молчит — дундук дундуком. Другая на честных людей кидается, ровно волчонок. Ишь, чего удумала, чтоб я да в шкуру остроухой заразы! Ты, девка, поди да тем, чьих родных ведьма проклятая порезала-пожгла, расскажи про то, кого она там и где потеряла!
   Видит Сущий, надоело мне всех успокаивать, споры утихомиривать, словно жрец какой-то!
   — Не обращай внимания, Меткий. Девка больно жалостливая. Она всех жалеет. И людей, и нелюдей. И тех, кого режут, и тех, кто режет. Давай лучше о деле.
   — Хе, о деле? А ежели я теперь обижусь?
   Еще и выпендриваться будет! Да глаза уже от жадности кровью налились.
   Я вытащил из-за пазухи заветный мешочек. Подкинул на ладони. Да, легковат он у меня. А кто ж думал, что траты так рано начнутся. Еще до обжитых земель не добрались, а уже развязывать приходится. А ведь каждый камешек потом и мозолями заработан. За каждый чего-то недоедал, недопивал…
   Тьфу ты! Как такие мысли возникают? Стыдобище! Ни одного самоцвета покамест не потратил, а уже пожалел!
   Я дернул за веревочку, вытряхнул содержимое мешочка на ладонь.
   Траппер застыл с открытым ртом. Пожалуй, Хвост ему тоже камешки показывал. Может, и сменял пару на что-то полезное. А у самоцветов сила есть. Сила не хуже чародейской. Привязывает людей. Мы-то народ привычный. Ковыряемся в земле, драгоценности десятками через пальцы бегут. Относишься к ним как к обычным камням. Порой забываешь об их истинной стоимости в миру. А люди совсем по-другому их блеск видят. Вот так блеснет порой в глаза, и всё — навеки приковало. Человек готов на преступление пойти, жизнь у ближнего отнять, лишь бы завладеть вожделенным сокровищем. Даже не для обогащения, а просто для удовольствия обладать сверкающей красотой. Вот и Меткий…
   — Ну, Меткий, вижу, разговор у нас будет. — Ардан сглотнул сухим горлом:
   — Чего ж не поговорить!
   — Тогда начнем с коней. Ты говорил, хромые они у тебя?
   Он надул губы:.
   — Говорил, были хромые. А щас гладкие, аж лоснятся. Отъелись, отдохнули.
   — Так я погляжу? — приподнялся Сотник.
   — Ты наглядишь там… Вместе сходим.
   — Как скажешь. Ты хозяин.
   Они вышли.
   — Та бьех го, феанни. Спасибо, госпожа. — Я оберрулся к Мак Кехте, стараясь поймать ее взгляд во тьме капюшона. — Та аглэ орм, шив' ни риэн. Я думал, ты не выдержишь.
   Она промолчала. Дернула плечом, отвернулась. Обиделась, должно быть.
   За что? Кто виноват, что дурная слава вперед имени бежит? Проливая кровь без меры, убивая направо и налево, к такому нужно быть готовым. Да и Сущий с ней. Пусть молчит. Может, уже умнеет?
   Гелка сидела, уткнувшись носом в шитье. Она всегда так. Скажет что-нибудь, а потом мучается — не то ляпнула.
   — Не переживай, белочка. Он не может ее судить. Ты можешь, но не будешь, я знаю. В этом и заключена подлинная справедливость.
   Она кивнула. Будем думать, согласилась.
   Теперь прикинем, сколько придется отдать ардану. Хотелось бы поменьше. А вот как выйдет? Они тут цены самоцветам не знают. Могут такую заломить — мало не покажется.
   Вернулись Сотник с Метким.
   Траппер бережно притворил за собой дверь. По его сияющей под маской напускного равнодушия физиономии я понял — кони не порченые.
   — Добрые кони, — подтвердил Сотник. — Совсем не годящий — один. А нам четверо нужно.
   — А я что говорил? — вмешался Меткий.
   — Где ж добыл таких? — Мой спутник глянул пристально, как мировой судья. — Не в лесу же поймал?
   — Да нет, — замялся траппер. — Проезжали тут одни — за харчи оставили.
   — Военный народ?
   — Ты откудова распознал?
   — Я строевого коня сразу отличаю. Не купеческие лошадки. Прав я?
   — Прав. Прав, глазастый!
   — Так кто оставил-то? — Меня азарт начал разбирать: что ж он прямо не скажет, откуда лошади!
   — Тебе не всё едино?
   — Как же нам всё равно быть может? — развел руками Сотник. — Ты нам коней передаешь навроде кота в мешке. Мы не сегодня-завтра их старых хозяев повстречаем. Как докажем, что не конокрады?
   — А это ваша уж беда — доказывать.
   — Так мы можем и тебе их на память оставить. Хочешь — режь, а хочешь — так ешь.
   — Ладно. Уломали. Настырные вы… Отряд тута проезжал. Вроде гвардейцы трегетренские. Поверх кольчуг накидки цвету…
   — Коричневые?
   — Ага, как лещина спелая. А на плече, вот тут, веревка крученая.
   Петельщики? Неужто отряд Валлана? Тесен мир. Сколько живу, столько убеждаюсь.
   — И называются они как-то мудрено… Мне ваш говорил, который в шапке с хвостом.
   — Петельщики?
   — О! Точно! Петельщики.
   — А командиром у них лысый? Детина здоровенный — что поставить, что положить.
   — Угу. — Ардан моментально погрустнел.—Он самый. Про него тоже Хвост много чего напел мне.
   Буквально спиной я почувствовал, как напряглась Мак Кехта. Час от часу не легче! Стерпела упреки и оскорбления в свой адрес, а услышит про врага непримиримого — и откроется. Опять выручать надо, тему разговора менять. Да и давно пора. Дело-то к ночи. Договориться о цене — и спать.
   — Понял я, Меткий, про кого ты говоришь. Видал их. Были на Красной Лошади. Давай лучше ближе к делу. Сколько возьмешь за коней?
   — Дык я и сам к тому веду. Твой же дружок одноглазый завелся: «чьи кони, чьи кони»!
   — Ну, выяснили, и Сущий с ними. Сколько просишь?
   — Три. За каждого.
   — Чего три-то? Камни, они разную цену имеют.
   — Давай покажу.
   — Ну, изволь, Меткий. Покажи.
   Толстый палец с черным от старого ушиба ногтем завис над кучкой самоцветов. Сейчас выберет… Знать бы заранее, что в его лысую голову придет. Только б не смарагд… За него табун таких коней взять можно. Да не таких, а веселинских, ценящихся на торгах сверх всякой меры.
   — О! Вот таких.
   Траппер указал на жаргон. Слава Сущему! Не самый ценный камень. А наберется у меня дюжина жаргонов?
   Быстро пересчитав, я озабоченно покачал головой:
   — Не выходит. Десяток их всего. Давай чего добавлю…
   — Ну, — обиженно протянул ардан. — А что у тебя еще есть?
   — Всё перед тобой. Гляди, выбирай. — Меткий прищурился.
   — Погоди, — вмешался Сотник. — Мы еще не про всё договорились. Потом заодно посчитаем.
   — А чего вам еще надо? — нехотя оторвался от созерцания самоцветов Меткий.
   — Насчет харчей как?
   — С бабой поговорить надо. Муки совсем мало. Не перезимуем.
   — Мясо есть? Копченое или вяленое?
   — Много не дам.
   — Да хоть совсем малость. До Лесогорья добраться.
   — Ладно. Поищем…
   — А тютюнника, часом, не наскребешь? — вдруг осенило меня. — Хоть полкисета.
   Траппер сразу надулся:
   — Вы там на своей Красной Лошади безголовые или безрукие? Хвост тоже курева просил. У вас там что, насобирать травы в лесу некому?
   — Не цвел в этом году у нас тютюнник. Уж мне можешь поверить — все холмы излазил.
   — Два камня за кисет.
   Ох и прижимист ардан! Чистый паук-кровопийца. Это ж сколько заломил!
   Заметив мои колебания, Меткий твердо произнес:
   — Или так, или никак. Я вам не нанимался на полприиска тютюнник собирать. А ну как у меня кончится до будущего липоцвета? Чего ради мучаться?
   Я почесал затылок. Взглянул на Сотника. Тот сидел с невозмутимым лицом, и было ясно, что, не договорюсь я насчет курева, слова в упрек не скажет. Но я-то понимал, каково ему. О затяжке с самого березозола мечтает.
   — Годится, Меткий. Два аквамарина. Только не самых больших. Вот эти сгодятся?
   Ардан посопел. Потом кивнул:
   — Сгодятся.
   — А к тем красненьким, что ты за коней выбрал, я вот еще два желтых добавлю. Они гелиодорами зовутся. И за харчи. Если дашь, конечно.
   Меткий совсем размяк:
   — Дам. Щас женке скажу, чтоб собрала.
   — Погодь. — Сотник глянул на него снизу вверх. — Сбрую конскую сейчас принесешь? Или после, утром?
   — Какую сбрую? Не было такого уговору! За коней был, а за сбрую…
   — Был у меня барышник знакомый, ныне покойный, так он коней за так отдавал, а за недоуздок десять империалов лупил.
   — Ну и?..
   — Я ж сказал — покойный.
   — Не шла речь про сбрую!
   — Так вертай камешки назад. И будем считать, что уговора не было.
   И тут Меткий заюлил. Как гадюка, придушенная сапогом. Жадность боролась со здоровой деревенской сметкой. Понятно, что и кони, и сбруя в трапперской фактории без надобности. Вряд ли кто из них уздечку наденет по правилам, не говоря уже о седле. Да и лошади — это не коровы, что сами хозяев кормят зимой. Сена жрут не меньше, а пользы… ломаный медяк. Мог он их, конечно, и прирезать, как грозился, но тогда самоцветы, которые уже и в руках подержал, — тю-тю. И мясо придется съесть всей факторией. Но как же ему хотелось содрать с нас еще хоть чуть-чуть.
   Я даже бороду ладонью прикрыл, чтоб не догадался хозяин наш, что смеюсь, на него глядя. Вот умора!
   Наконец здравый смысл победил.
   Ардан махнул рукой:
   — А, стрыгай с вами! Забирайте!
   — Так когда принесешь? Сейчас или завтра утром? — Меткий пожал плечами:
   — А вам не один ляд? Завтра с утречка и заберете… А щас я пожрать принесу.
   Он развернулся, изображая всем видом несправедливо обиженного. Ну, прям бедняк, которому на ярмарке лемех из гнилого железа подсунули.
   — И тютюнник не забудь, — напомнил я.
   Траппер кивнул напоследок и захлопнул сбитые из горбыля двери.
   — Не обманет? — повернулся я к Сотнику.
   — Не должен. Жадный. А вот…
   Он вскочил на ноги, прислушался и толкнул дверь.
   — Ты чего? — удивился я.
   — Не припер, — коротко отвечал Глан.
   — Кто не припер, кого?
   — Створки не припер. С него станется нас вместе с сеном запалить.
   Вот оно что! А я и не догадался бы, пока огонь не припечет. Это точно. Мог ардан клячем двери подпереть и ночью, когда мы уснем покрепче, поджечь. Камешки-то всяко в огне не попортятся. А что мы попортимся, так ему наплевать.
   А может, и не правы мы, подозревая траппера? У простых людей запрет на убийство в крови. Жизнь, поданную Сущим, они ценят. Это в больших городах народ звереет и в глотки друг другу вцепиться готов. За кусок послаще, за место потеплее, за ласку господскую.
   — Устраивайтесь, — проговорил Сотник. — Ночью по очереди спать будем.
   А что нам устраиваться? Долго на ночевку тот умащивается, у кого добра навалом. А с нашим скарбом — раз-два, и готово. Как гусь из сказки. Одно крыло подстелил, другим укрылся.
   — В сено зарывайтесь, — посоветовал я Гелке и Мак Кехте. — Теплее будет. Ночами-то холодает.
   Они послушно полезли на кипу душистой подсушенной травы. Да Гелке и не нужно особо советовать — ее отец каждую осень запас для коровы накашивал, всю сараюшку набивал. А вот благородной феанни ночевка на сеновале, пожалуй, в диковинку. Ничего. Может, еще хвастаться своими приключениями будет, когда ко двору Эохо Бекха попадет… Если попадет. Потому что от ее задумки пройти через людские земли аж до Озера по-прежнему попахивало безумием.
   Я бросил плащ у подножия сенной горы. Сотник устраивался рядом. Расстилал добротную кожаную накидку, но дротик всё время находился у него под рукой. Вот, учись, Молчун, у настоящего воина. Опытного и закаленного.
   Только хотел я посетовать, что хозяина нашего лучше всего за смертью посылать — сто лет проживешь, как дверь скрипнула, провернулась на ременных петлях, и на пороге возник ардан. Поставил на утрамбованный земляной пол объемистую суму.
   — Перекладывайте себе. Про мешок мы уж точно не договаривались.
   Это, надо думать, он Сотника подколол. Не переживай, перегрузим. Мой мешок уже который день пустой.
   — Тютюнник?
   — Держи. — Он протянул мне мешочек с кулак величиной. Ага, помирал бы без курева, столько не принес бы. Значит, запас у ардана преизрядный имеется. А потрепаться — себе, мол, не хватает — это всякий способен, чтоб цену набить.
   — Я пересыплю.
   — Давай, чего уж там. Кисеты у меня на елках не растут. — Меткий явно обрадовался.
   — Ты иди. — Сотник прилег на плащ, вытянул ноги, но разуваться не спешил. — Утром вернем сумку.
   — Ладно. — Ардан кивнул. — Вы, это, в сеннике чтоб не удумали курить. Не для того я, это, сено косил.
   — Не бойся, не будем, — заверил Сотник. Ясное дело, не будем. Что ж мы, совсем чурбаки с глазами — сами себя сжечь.
   Не успела дверь за арданом захлопнуться, как я трясущимися пальцами вытащил заветную трубку и принялся набивать ее.
   — Пополам? — Нужно ж поделиться, мой спутник тоже без курева мучается.
   — Годится. По три затяжки.
   Вот и славно. А еда, сумка, сон подождут.

Глава 2

Правый берег Лен Махи, фактория, яблочник, день тринадцатый, после рассвета

   Никогда бы не подумал, что поражусь самому обычному пению петуха на рассвете. Казалось бы, ну что тут такого? Горластая, вредная птица. Хвост распустит и орет, сидя на плетне. А ведь как за душу взяло! Сколько лет я не слышал петушиного крика? Больше десяти лет. С той самой поры, как попал на Красную Лошадь. У нас домашнюю птицу не держали даже в «Развеселом рудокопе». Корову Гелкина мать доила, помню, а птицы не было. И я почти забыл, как оно бывает — вставать с петухами.
   Зато здесь!
   Петух с фактории Меткого превосходил голосиной всех слышанных мною ранее крикунов. Горлопан. Весь в хозяина. А может, и в хозяйку?
   Я открыл глаза и потянулся с наслаждением. Ну и плевать, что полночи не спал — сторожил. Зато под крышей. Пещеры не в счет. А который день прошел с той поры, как мы с Гелкой оставили обжитой домишко? Подсчитаешь — закачаешься. Двадцать пять суток, если я не ошибся с определением времени под землей.
   Сотник уже был на ногах. Свой черед сторожить он определил ближе к рассвету. Самое тяжелое время, когда сон одолевает.
   — Утро хорошее, — кивнул он в сторону приоткрытых чуток дверей сенника. — Дождь перестал.
   — Повезло.
   Это правда, повезло нам. Вторая половина яблочника — время дождей. Если уж затянуло небо тучами, посыпали мелкие холодные капли, то надолго. Когда и до первых снегов с морозами. Впрочем, если учесть засушливое нынешнее лето, осень тоже стоит ждать не слишком дождливую. Что с урожаем будет?
   Гелка и Мак Кехта просыпались, выбирались из завалов сена. Феанни недовольно кривилась, пальцами вычесывая из волос желтые травинки.
   — Пошли к коням, — коротко бросил Сотник. Пошли так пошли.
   Я подхватил на плечо изрядно потяжелевший мешок. Прижимистый мужик, конечно, Меткий, но запасец еды в дорогу немалый приволок. Половина оленьего окорока, рыбки сушеной вязку — хорошая рыба, мелкая, но жирная, янтарем отливает на солнце, четверть гарнца муки… Вот с мукой пожадничал. Точно. Но, с другой стороны посмотреть, у них тоже откуда ей взяться? У торговцев берут. Втридорога. С чего бы это раздавать направо и налево всяким бродягам? Ничего, протянем до Лесогорья.
   От срубов тянуло легким дымком и свежеиспеченным хлебом. Сами еще говорят, с мукой плохо, а хлеб каждый день пекут. Трапперы, как и селяне: что ни спросишь — мало осталось, только для себя. А глубже копнешь — и там запасено, и тут припрятано. Что поделаешь, вековая привычка. Не перворожденные отберут, так бароны; не бароны, так лесные молодцы; не лесные молодцы, так от короля гвардия нагрянет. Вот народ и таится.
   К огороже, за которой арданы держали выторгованных нами лошадей, первым подошел Глан. Следом Гелка со своим мешочком и вновь спрятавшая лицо Мак Кехта.
   — Ой, боязно, — прикрыла ладошкой рот девка. — С какой стороны подходить-то?
   Мне, признаться, те же мысли в голову полезли Ну не обучен я с лошадьми обращаться! Что тут по делаешь?
   — Бона ваша сбруя. — Меткий высунулся из-за угла, разогнулся, переложил топор из руки в руку — видать, что-то обтесывал, почесал поясницу. — На жердину повешенная…
   — Спасибо, хозяин. — Лишний раз вежливое обращение не помешает.
   — А «спасибу» твою за пазуху не положишь, — не замедлил откликнуться он, — и в голодный год не сожрешь.
   Чисто еж колючий. Не может без подначки, по-человечески.
   — Ну, извини, Меткий. Ты уж достаточно, по-моему, в кошель нагреб. Тебе бы с фактории сматываться да в Фан-Белл. Всех купцов за пояс заткнешь.
   — Кто на ком еще наварил…
   Сотник, не обращая внимания на подковырки ардана, принялся рассматривать седла и уздечки. Мял в пальцах кожу, дергал, пробуя на разрыв, только что на зуб не брал.
   — Годится. Не сильно порченное.
   — Не! Ну надо же! — хлопнул ладонью по ляжке Меткий. — Он еще и перебирает! Вот народ! Всё на дармовщинку!
   Явно хотел добавить еще пару-тройку крепких словечек, но вспомнил, что с пригорянским воином имеет дело, и захлопнул рот на полуслове.
   — Покажешь хоть, как седлать? — тихонько обратился я к Сотнику.
   — Покажу. — Он взял уздечку в руки и нырнул под жерди. — Давай за мной.
   Следом увязалась и Гелка. Пускай учится. Пригодится в жизни.
   — Смотри, — Сотник расправил в руках хитроумное переплетение кожаных ремешков, — запоминай.
   А потом сыпанул вереницей названий, дотрагиваясь пальцем к каждому ремню по очереди:
   — Подбородочный, налобный, суголовный, нащечный, капсюль…
   Ага, пока понятно. Из одних названий ясно. Налобный — значит, на лбу, нащечный — тоже не на шее… Подбородочный — с махоньким замочком. Хорошая работа, тонкая. А капсюль похож на собачий застегнутый ошейник. Но вспомнил я, что видел его на лошадях, вокруг морды обкрученным. Для чего? Чтоб не ржали или чтоб не кусались?
   — Вот эта железка — трензель. Удила по-простому.
   Вижу. Из двух половинок, словно цеп крестьянский, которым хлеб молотят.
   — Повод на шею накидываешь. — Слова Сотника сопровождались наглядным показом движений. — Заходишь слева, правым плечом к морде. Нащечные ремни — в правый кулак, трензель — на левой ладошке.
   — Не укусит?
   — Не собака. Правой рукой за храп придерживаешь, а трензель к зубам прижимай.
   Конь ему попался хорошо выученный. Рот открыл моментально. А ну как сожмет челюсти? Чем разжимать? Ножом? Кайлом и то не разожмешь.
   — Теперь правую руку вверх, чтоб его уши между налобным и суголовным вошли.
   Любопытно, с чего его суголовным прозвали, а не затылочным? Было бы просто и понятно.
   — Ремни расправь и подбородочный застегни. Смотри, чтоб пальца три до ганаша проходили, а то задушишь коня.
   До ганаша? А! Это, наверное, кости широкие, как тарелки, на нижней челюсти. Не приведи Сущий! Что ж мне теперь, и названия учить, будто заправскому лошаднику?
   Ну, это я пошутил. Выучу. С удовольствием. Всё едино заняться в дороге будет особо нечем.
   — Да посмотри, чтоб трензель на беззубой части лежал. — Сотник оттянул коню нижнюю губу, демонстрируя правильное положение.
   Я и не знал, что у лошадей во рту есть просвет между зубами. Точно для трензеля сделанный. Неужели Сущий, когда создавал тварей земных, заранее предполагал в безграничной мудрости, что на коней уздечку надевать будут?
   — Пробуй сам.
   Легко сказать — пробуй.
   Я вознес краткую молитву Сущему Вовне и приступил.
   Получилось!
   Аж захотелось подпрыгнуть и закричать от радости.
   С первого раза получилось! Может, не такой уж я бездарный ученик?
   И рот моя коняшка сразу открыла, и ремни не перекрутились. Единственное, что поправил Сотник, так это длину нащечных ремней. Коротковаты оказались — начали губы коню растягивать.
   — Теперь ты, — скомандовал пригорянин Гелке. Девка отважно схватила узду, накинула повод на темно-рыжую шею. Раз! И удила во рту.
   Два! И налобный с суголовным там, где полагается. Три! Замочек подбородочного застегнут.
   — Ну как?
   — Молодец, белочка! — не удержался я. — Куда мне, старому…
   — Хорошо, — одобрил Сотник. — Подбородочный проверить не забыла?
   Девка ойкнула и сунула не три, а четыре пальца под лошадиную челюсть. Правильно. Где наших три, там ее четыре. А то и все пять.
   — Проходит!
   — Хорошо. Но проверять не забывай.
   — Ага, дядька Сотник! А седло как класть?
   — Погоди. Сейчас покажу.
   Он поднял стоящее «вверх ногами» седло. Хлопнул по одному краю ладонью:
   — Передняя лука. — По другому:
   — Задняя.
   Задняя лука чуток повыше передней мне показалась. Или почудилось?
   — Вот это подпруга. Одна и вторая. Подпруга замком за пристругу цепляется. Ясно?
   Да пока ясно. Чего уж тут сложного? У меня всегда так. Когда объясняют, кажется — легче легкого. А как самому повторить за учителем — пшик. Слабо Молчуну.
   — Вот это стремя. А вот этот ремень — путлище. По своей ноге отладишь длину.
   — А как его отлаживать?
   — Да как удобнее, — неопределенно отозвался Сотник. — Пока не влез на коня, сделай на длину руки с кулаком сжатым. А как влезешь, сам почувствуешь — добавить или убавить.
   Ладно. Годится. Запомнил.
   — Глядите мне, чтоб седла только на чистую сухую спину громоздили. Побьете холки — пешедралом дальше выбираться будете. Конь со сбитой холкой — не конь.
   Вот еще беда! Я-то думал: как коней купили, нам теперь ничего не страшно, ничто не помешает. Знай себе езжай помаленьку. А выходит — и забот, и хлопот… А их еще и кормить надо. Хватит ли скудной травы?
   Пока я терзался сомнениями, Глан ловко скрутил из клока прихваченного с собой сена жгут. Прошелся по конской спине. Вначале против шерсти, снимая налипшие былинки, потом по шерсти, разглаживая.
   — Видал? Пока ни щеток, ни скребниц нет, так будем чистить.
   Им еще щетки нужны? И скребницы какие-то! Знал бы, век не согласился. Своими ногами хоть медленнее, зато надежнее и спокойнее.
   — Седло опускай плавно. Передняя лука над холкой. Да чуток по шерсти протолкни, чтоб не заломились волоски. Видал? После потник расправь. Гриву из-под него выправь. Теперь передняя подпруга. С седла скидываешь на ту, дальнюю, сторону. Под брюхом забираешь. Расправил, подтянул, замок застегнул — всего делов. Теперь то же с задней. Коли конь дуться начнет — ладонью по пузу ляпни или коленом поддай. Всё. Готово!
   Действительно, первый конь стоял под седлом, в узде, готовый к походу. Любо-дорого поглядеть.
   — Давай ты теперь.
   Признаться, со страхом принялся я укладывать седло. Всё сделал как Сотник учил. И спину смахнул, и потник разровнял, и подпругу затянул… Отступил на шаг, победно огляделся и охнул: у загородки столпилось почти всё население фактории — и взрослые, и дети. А почему бы и нет? Бесплатный балаган. Куда уж там жонглерам и канатоходцам…
   Сразу захотелось зарыться под землю, в привычный и в какой-то мере ставший родным шурф. Или улететь далеко-далеко, за тридевять земель, в Великую Топь или Пригорье. Только чтобы не ощущать спиной жадно-любопытные взгляды, не ловить кривые снисходительные улыбочки — дескать, давай-давай, а мы поглядим, как оно получится, не сядет ли захожий старатель в лужу, не выйдет ли посмешище.
   — Э, что такое? — заметил мое смущение Сотник. — А, эти… Не бери в голову. Какое нам дело до них, а им до нас?
   Легко ему говорить. Небось привык перед строем красоваться да на виду у всех подвиги вершить. А тут… Но не скажешь же, что на людях всегда тушуюсь. Не для толпы я создан, а для спокойной, уединенной жизни где-нибудь в лесу или в маленьком уютном домике на окраине тихого городка. Сразу руки начинают трястись, голова не варит — того и гляди, какую-нибудь глупость упорю.
   А как же Гелка будет седло на коня надевать при такой куче зрителей?
   Вопреки ожиданиям, девчонка смело схватила пучок сена, скрутила жгут. Молодец! Не то что я.
   С седловкой она справилась не хуже, чем со взнуздыванием. Единственно, подпругу затянуть не смогла — силенок не хватило. Или лошадь очень упрямая попалась — не желала воздух из живота выпускать.
   — Ничего. На первый раз сойдет, — одобрил Сотник. — Потом покажу, как с седла подтянуть подпругу. Сверху легче.
   Так. Три коня готовы к походу. А как же Мак Кехта? Я совсем упустил ее из виду. Сумеет ли? Я ж не знаю, седлала она сама или этим занимался Этлен. Как у сидов принято?
   Перехватив мой взгляд, феанни дернула плечом. Мне даже послышалось фырканье разъяренной кошки. Быстрым шагом подошла к оставшемуся коню — черному со светло-коричневыми подпалинами на морде. Наклонилась, положив на вытоптанную землю загона сверток. Это ж мечи телохранителя! Вот почему она медлила до сих пор — просто не знала, куда их девать, как освободить руки. А теперь, видно, решила во что бы то ни стало показать тупоголовым салэх, что и она всё знает и всё умеет. Вот уж воистину говорят: гордость хуже глупости. Седлала Мак Кехта ловко и со знанием дела. Даже Сотник одобрительно покивал. А вот мечи явила на всеобщее обозрение зря. Хоть и в ножнах, и связаны перевязью, а крестовины эфесов ни с чем не спутаешь. За моей спиной пополз шепоток.