Страница:
Встревожило его и покушение на группенфюрера фон Вайганга. Руководство гестапо считало, что это не имеет никакой связи с подземной диверсией. Мауке же нашел общее звено. В обоих случаях диверсанты воспользовались краденными грузовиками. Но это не доказательство, возражали ему, цель была разная. Мауке лишь пожимал плечами: конечно, его версия – не аксиома. Однако после покушения на фон Вайганга диверсанты скрылись также на машине…
Итак, существует хорошо законспирированная диверсионная группа с базой в городе. Да, именно в городе, где легче затеряться (кстати, оба грузовика, похищенные диверсантами, – дрезденские). Кроме того, группа наверняка связана с коммунистическим подпольем поселка.
Зная, как умело и тщательно заметают каждый свой шаг подпольщики, Мауке не тешил себя надеждой скоро распутать этот большой клубок. Особенно трудно будет, конечно, обнаружить нитку, которая связывает организацию и диверсионную группу. И не оборвалась ли эта нитка со смертью Ульмана? Значит, необходимо набраться терпения – слушать и наблюдать, наблюдать и слушать…
Прибывающих встречали Кремер и Рехан. Удостоверившись, что это именно тот человек, кого ожидают, провожали через сад в кабинет Вайганга.
Сегодня Карл уже в третий раз идет по аллее гномов. На этот раз сопровождает Краузе. Отстав на полшага от будущего тестя, почтительно слушал.
– Эрни жалуется, что вы совсем забыли ее…
– Напрасно. На этой неделе мне удалось выкроить несколько часов.
– Вот-вот… Именно на это она и сетует. Что такое несколько часов для влюбленных?
– Организация сегодняшней встречи отняла у меня массу времени. Все свалилось на мои плечи.
– Я не упрекаю вас, – замедлил шаги Краузе. – Вы то хоть знаете, как трудно доказать женщинам, что белое есть белое?…
– Надеюсь, что в наше время это как-то можно сделать…
– Ну-ну… – фыркнул насмешливо. – А вы оптимист!
Карлу нужно было встретить еще директора Дрезденского банка, и, проводив Краузе до кабинета, он повернул обратно.
Директор оказался человеком лет за пятьдесят, с энергичным лицом. Одет был скромно – простое черное пальто и обыкновенная шляпа, как на тысячах дрезденских жителей. Пожалуй, лишь обувь – прекрасной выделки кожа и элегантная модная колодка – отличала его от мелких лавочников или биржевых маклеров.
– Я не опоздал? – спросил якобы встревоженно.
Карлу говорили, что директор никогда не опаздывает и очень любит порисоваться своей пунктуальностью. Взглянул на часы:
– Еще семь минут…
– Вот и прекрасно. Все собрались?
– Ждут вас.
Обогнув флигель, они вышли в сад.
– Какие смешные человечки, – сразу обратил внимание, директор на гномов. – Я никогда не видел таких.
– Фон Вайганг утверждает, что они уникальны – отлиты двести лет назад.
– Не может быть! – остановился директор возле одного из карликов. – Он мне нравится.
Гном смотрел на людей настороженно. Черный человечек не доверял никому на свете, и в то же время вся его фигурка была полна самоуверенности, даже нахальства.
«Непостижимо, – удивился Кремер, – у многих людей есть двойники. И каждый здесь легко может найти себя…» Карл едва улыбнулся:
– Говорят, эта аллея приносит счастье. Группенфюрер уверен в этом.
– Нет ничего удивительного, – откликнулся директор. – Вайгангу всегда улыбается счастье… – Постоял несколько секунд, задумчиво осматриваясь. – Так, говорите, приносит счастье? – переспросил и, не ожидая ответа, пошел к вилле. – Тем лучше, тем лучше…
Вход в кабинет Вайганга охранял шарфюрер Дузеншен. Рехан, хотя и знал преданность Дузеншена Шрикелю, по совету Кремера оставил его. Карл успел присмотреться к шарфюреру. Собственно, распознать Дузеншена было не так уж и сложно: прекрасный исполнитель, не лез, куда не нужно, и не интересовался тем, что не касалось непосредственно его работы.
Кремер намекнул Дузеншену, почему новая метла не вымела его, и шарфюрер смотрел на Карла, как преданный пес. Тем более что при всей своей ограниченности видел, как относится к Кремеру Вайганг. А группенфюрер был для Дузеншена олицетворением настоящего начальника, который все знает, все видит и умеет читать в сердцах подчиненных.
Все приглашенные уже приехали, и можно было начинать совещание. Позвав Карла, Вайганг подошел к дверям, где стоял Рехан.
– Вы отвечаете за охрану дома, Руди, – приказал шеф, – Никто из посторонних не должен и близко подойти к вилле.
– Слушаюсь! – вытянулся Рехан.
– Вы, Дузеншен, стреляйте в каждого, кто бы ни появился в коридоре!
Шарфюрер молча щелкнул каблуками.
– А если это будет женщина? – спросил неожиданно.
– Вы слышали приказ?
Дузеншен снова вытянулся.
– Так точно!
– Единственно, кто может выйти или войти в кабинет без моего разрешения – вот он! – Вайганг указал на Кремера. – Если мне что-нибудь понадобится, Руди, Карл найдет вас.
Рехан склонил голову, но Карл заметил кислое выражение его лица и невольное движение, словно Рехан хотел возразить группенфюреру.
Вайганг тоже обратил внимание на это:
– У вас есть свои соображения по этому поводу?
Но Рехан уже овладел собой.
– Нет.
– Я полагаюсь на вас, господа!
Крамер плотно прикрыл обитые кожей двойные двери кабинета.
Все-таки Рехан начинает волновать его. Не потому, что Руди, заняв место Шрикеля, задрал нос (даже при разговоре с Кремером у него стали появляться покровительственные нотки). Зная характер Рехана, Карл спокойно воспринял эту метаморфозу. Волновало другое: стремление Руди действовать по собственному разумению, особенно в последние дни, когда Рехан узнал о совещании у Вайганга. Обойти Руди было трудно, и группенфюрер в общих чертах познакомил его с тем, что должно произойти. Ведь Рехану отводилась по-своему важная роль в осуществлении намеченных начинаний. Руди, очевидно, почувствовал, что тут пахнет наживой…
Но сейчас у Карла не было времени, чтобы развязать этот новый узелок. Вайганг пригласил гостей к столу. Кремер сел в сторонке. Ему не нужно было напрягать память: еще три дня назад Ветров достал портативный звукозаписывающий аппарат, а вчера вечером Карл установил его в стеллаже, за грудой покрытых пылью книг, Завтра Юрий получит пленку, на той неделе она будет в Центре вместе с фотографиями, которые сейчас незаметно делает Карл, – как неопровержимое доказательство сговора американцев с немецкими промышленниками, вопреки официальным декларациям и договоренности между руководителями союзных держав.
– Господа, – открыл совещание Вайганг, – наша встреча и деловой разговор вызваны, так сказать, соображениями высшего порядка и, надеюсь, будут полезны и положат начало будущему сотрудничеству финансовых и промышленных кругов Германии с нашими американскими коллегами. Я не стану говорить об известных традициях такого плодотворного сотрудничества, которому не могут помешать, будем откровенны, даже войны. Мне хочется лишь подчеркнуть, что мы всегда находили и, я уверен, будем находить общий язык. Даже тогда, когда политики спорят, а воины бряцают оружием. Ибо мы – та сила, которая стоит над правительствами и говорит на единственно понятном языке. Правительства могут быть тенденциозны, ослеплены враждой; мы – никогда.
Вайганг на секунду остановился, взглянул на присутствующих, но так и не понял, какое впечатление произвело его небольшое вступление. Люди, сидящие за столом, привыкли ко всему, хорошо умели скрывать свои мысли и чувства. На их лицах нельзя было прочитать ничего, кроме холодной учтивости.
Группенфюрер и не надеялся на иное. Продолжал, не повышая тона:
– Учитывая все сказанное, я и осмелился пригласить вас на конфиденциальную беседу с нашими американскими партнерами. Позвольте представить: мистер Томас Грейн – сенатор и мистер Чарльз Хокинс – представитель фирмы «Дженерал электрик».
Томас Грейн – тучный, с обвисшими щеками и мясистым носом мужчина – внимательно осматривал присутствующих. С некоторыми был знаком и обменялся сними дружественными кивками. Нетерпеливо подергивал галстук бабочку, на которую опускались его жирные щеки, и откровенно обрадовался, когда Вайганг покончил с процедурой знакомства.
– Мы – деловые люди, – начал он, еще раз дернув галстук, – и бог нас простит, как, надеюсь, простите меня и вы, господа, если буду называть вещи своими именами. Конечно, вы понимаете, мою поездку к вам трудно назвать увеселительной, особенно если принять во внимание, что мне пришлось преодолеть путь на только из Швейцарии до Дрездена, но и лететь из Парижа в Берн. А это, – усмехнулся, оглядывая всех, – по нынешним временам путь не очень удобный и безопасный…
– Я вспомнил Париж, господа, – отпил глоток воды из стакана мистер Грейн, – совсем не случайно. Дело в том, что перед выездом сюда я беседовал с некоторыми лицами, чтобы выработать общее мнение, или, если хотите, платформу американских деловых кругов в переговорах с вами. Мне поручено информировать вас, что две недели назад Управление стратегических служб подало правительству Соединенных Штатов меморандум с достаточно приятным для вас, господа, названием: «Об экономических последствиях лишения Германии ее тяжелой промышленности». Как вы посмотрите на него? Не кажется ли вам, господа, что в этом названии содержится глубокий смысл?
Сообщение Грей на произвело впечатление. Даже Краузе, который, казалось, олицетворял собой немецкую респектабельность, начал перешептываться с соседом.
Грейн встал. Уперся короткими руками в стол, уста-, вился в присутствующих.
– Вы можете возразить, мол, мы делим шкуру не убитого еще медведя. Но будем смотреть правде в глаза: война скоро закончится и, к сожалению, не так, как нам хотелось бы. Неудавшееся покушение полковника графа фон Штауффенберга лишило нас надежды на сепаратный мир, и теперь мы не можем не считаться с последствиями русского наступления и красной угрозой не только для Германии. Нам придется преодолевать трудности, и трудности значительные: в том числе и некоторую прямолинейность президента Рузвельта, который склонен к уступкам русским. Но, господа, перспективы не так уж безнадежны – мы категорически против так называемой деиндустриализации Германии, проблемы, с которой носятся либералы и коммунисты. Ваше дело – наше дело, и лишь политические кретины да наши враги не учитывают и не хотят знать, кто в свое время вкладывал капитал б немецкую промышленность. Мы не станем рубить сук, на котором сидим сами, и будем упорно настаивать на том, чтобы помочь послевоенной Германии восстановить промышленные предприятия, найти рынки и развить экспорт.
– На каких условиях? – спросил директор банка.
– В каждом конкретном случае этот вопрос будет решаться самостоятельно. Но можно и сейчас уже сформулировать два основных пункта: во-первых, льготные условия для американского капитала в Германии. Поясняю: немецким компаниям придется привлекать иностранный капитал для восстановления экономического потенциала страны. Наши корпорации надеются, что мы, имея уже солидный опыт сотрудничества, будем плодотворно продолжать его. Во-вторых, уже сейчас мы должны продумать и принять все меры, чтобы никакие ценные бумаги, технические новинки фирм, патенты и тому подобное не попали в руки русских; начавшееся большое наступление русских путает все карты.
Грейн побагровел весь, часто облизывал запекшиеся губы. Раздраженно дернул галстук, сказал сухо:
– Если бы не безрассудная политика вашего фюрера, положение было бы более благоприятным. Наступление в Арденнах – несвоевременно и, как это ни парадоксально звучит, навредило прежде всего вам, будущей Германии. Если бы мы заняли Берлин и вышли на Одер, то совсем по-другому говорили бы со Сталиным.
– А также и с нами… – буркнул седоватый пожилой человек, который все время зябко кутался в шерстяной шарф. «Сильман, – вспомнил Кремер, – представляет компанию „Сименс“.
– Я не понимаю вас, – развел руками Грейн, – неужели вы отдаете предпочтение красным?
– Зачем же передергивать! – рассердился Сильман.
– Господа, – вмешался Краузе, – так мы никогда не договоримся. Нужно считаться с тем безусловным фактом, – как это ни тяжело сознавать, – что войну-то проигрываем мы.
– До капитуляции еще далеко, – не сдавался Сильман.
– Здесь собрались рассудительные люди, – пробурчал Краузе, – и мы можем разобраться что к чему. Лично я считаю условия, изложенные мистером Грейном, приемлемыми.
– Я еще не закончил, – приподнял руку сенатор. – Меня просили предупредить вас, что американские монополии, учитывая наши общие интересы, я подчеркиваю это, и в дальнейшем будут отстаивать развитие экономического потенциала Германии. На первом этапе после войны, с оглядкой на нежелательный международный резонанс, придется ограничиться пунктами меморандума, о котором я говорил. Однако мы подготавливаем предложения относительно прекращения демонтажа немецких предприятий. Правда, несколько заводов, – снова сердито дернул галстук, – придется демонтировать.
– Если они останутся до конца войны, – произнес директор Дрезденского банка. – Ваша авиация на щадит ничего…
– Мы не всегда можем найти общий язык о военным командованием, – поморщился Грейн. – Англичане считают это расплатой за бомбардировки Лондона. Да и у нас, в Штатах, достаточно наэлектризованная атмосфера. Необходимо время, чтобы все стало на свои места. И это время придет, господа. Уверяю вас – это не пустая болтовня, – поставки в счет репараций будут проводиться лишь на первых порах. Мы разрешим вам неограниченный экспорт на иностранные рынки, не будем настаивать на национализации промышленности. – Грейн понял: пора заканчивать. – Я прошу вас, господа, все конкретные вопросы, связанные с нашей сегодняшней беседой, разрешать с мистером фон Вайгангом. У меня все, господа. – Поклонился и сел.
Поднялся Краузе.
– Мы с благодарностью принимаем предложения сенатора Грейна и наших американских друзей, которые подают нам руку помощи.
– Я должен напомнить, господа, что… – перебил Вайганг.
– Мы – держава в держава, – улыбнулся Краузе, поняв его, – и умеем сохранять тайны лучше, чем СД.
Эти слова послужили сигналом к окончанию совещания. Разъезжались так же незаметно, как и приехали. Их было четырнадцать – четырнадцать некоронованных властелинов. Щупальца Сильмана, Краузе протянулись по всей Германии и далеко за ее границы. Карлу даже странно было идти рядом с внешне обычным, склеротичным человеком, фамилия которого – Бауер. Кремер знал – на банковском счету Бауера десятки миллионов.
– Они хотят превратить наши фирмы в американские филиалы, – раздраженно бурчал Сильман, закутанный так, что непонятно было, как пробиваются сквозь пушистый шарф его слова.
Краузе шел, постукивая тростью по бронзовым колпакам гномов. Вздохнул громко, давая понять, что старый болтун надоел всем и не следует воспринимать его всерьез. Но Бауер был не прочь поговорить.
– Как кажется мне, – бросил язвительно, – лучше стать американским филиалом, чем вообще прекратить существование. Надо все делать с головой: взять помощь и поступиться кое-чем. А придет время, снова станем на ноги. Вот тогда и поговорим… хе-хе… как джентльмен с джентльменом.
– Я бы вам присудил Нобелевскую премию за мудрость, – не выдержал Краузе.
– А для чего она мне? – пренебрежительно фыркнул Бауер. – Деньги у меня еще есть, а реклама от нее не стоит и пфеннига.
– Великолепно сказано! – засмеялся Краузе. – Кстати, вы не задумывались над таким аспектом: не далее чем через год после войны американцы столкнутся с русскими; понадобится буфер между Востоком и Западом, и этим буфером станет Германия. Мы возродимся из пепла, как птица феникс, и снова будем диктовать свою волю Европе.
– Вы ошибаетесь лишь в одном, – как-то торжественно произнес Бауер. – Не через год американцы столкнутся с русскими, а значительно раньше. И дай бог, – положил Бауер свои костлявые пальцы на плечо Краузе, – чтобы это произошло как можно скорее.
Четырнадцать автомобилей, придерживаясь небольших интервалов, выехали из ворот. Пятнадцатая машина была самой скромной – не мощный «хорьх» и не хромированный «мерседес», а обыкновенный «опель-капитан». Но в этом старом автомобиле ехали хозяева хозяев. Они видели намного дальше, чем их немецкие партнеры, и могли диктовать им свою волю.
– Как вы считаете, Чарльз, – спросил Грейн Хокинса, – не был ли я сегодня слишком прямолинейным? Все же они – немцы, а национальное самолюбие чертовски сложная штука.
– Национальное самолюбие пропадает, когда оно угрожает прибылям, – расхохотался Хокинс.
– Тогда считайте сегодняшнюю встречу успешной. – Грейн втиснулся в угол автомобиля, чтобы не видно было его лица с улицы. – Я выезжаю сегодня. А вы?
– Мне нужно задержаться. Следует договориться о передаче нам документов…
– Не торопитесь, пускай фон Вайганг собирает их у себя. Транспортировка небольшими партиями может вызвать подозрение и лишние осложнения.
– Ваши мысли совпадают с предложениями помощника фон Вайганга.
– Значит, у него неплохой помощник. Это тот, что присутствовал на совещании? Где вы его откопали?
– Обычная история… – пошевелил пальцами Хокинс. – Немного страху, немного денег… А человек перспективный…
– Ну-ну… Вы же у нас знаток человеческих душ!
– До Дрездена?
– Садитесь, – открыл дверцу шофер. – И угостите сигаретой.
Сигарета – справедливая плата за услугу, и Горст достал портсигар. Давая шоферу прикурить, глянул через заднее окно кабины и успокоился окончательно. Если за ним и следили, то, как говорится, пока – до новых встреч…
На протяжении недели Горст мог убедиться – за ним не следят. Он проверял это в самых различных ситуациях. Хотя бы в одной из них шпик выдал себя. Вчера вечером поделился своими соображениями с Вернером:
– Неимоверно, но факт: гестапо, очевидно, не интересуется мной – хвоста нет…
«Плохо ты знаешь гестапо», – обрадовался Зайберт. Обрадовался, потому что теперь этот мальчишка наверняка начнет действовать. Не такой у него характер, чтобы сидеть сложа руки.
Догадки Вернера были близки к истина Вчера Горст ездил в Дрезден и звонил по привокзальному телефону-автомату. После этого побродил по городу и вечерним поездом возвратился в поселок. Об этой поездке не обмолвился ни словом даже Вернеру. И сегодня, собираясь в Дрезден, произнес равнодушно:
– Пойду прогуляюсь…
Зайберт взглянул недоверчиво, но расспрашивать не стал. Придет время, и Горст сам обо всем расскажет.
Молодой Ульман вышел из поселка и сразу же свернул на тропинку, которая вела к лесничеству. Когда вышел на дорогу, был уверен, что никто не видел его. Остановил машину. Угостил шофера сигаретой, и тот довез его почти до центра города. Отсюда до нужной улицы – рукой подать. Правда, от нее осталось только название, ни одного целого дома, груды кирпича, припорошенные снегом, битое стекло да грязь. И ни одного человека, лишь далеко впереди – одинокая женская фигурка.
Горст невольно поежился – показалось, что лучше было бы встретиться в людном уголке города: среди толпы легче затеряться, а здесь все на виду, как на ладони…
Возле руин, из которых торчала искореженная взрывом колонна, постоял. Собрался уже было пройти намного вперед, чтобы не торчать на одном месте, как увидел справа от себя человека в военной шинели. Выглядывает из-за стены и подает ему знаки.
Ульман перелез через кучу битого кирпича, перепрыгнул глубокую яму. За полуразрушенной стеной прятался Штеккер.
Фельдфебель вряд ли рискнул бы встретиться с Горстом, но тот позвонил ему через несколько дней после разговора Штеккера с Ветровым, разговора, который и решил дальнейшую судьбу парня. Раз, а то и два раза в неделю Штеккер пробирался через руины в подвал, где ждал его Юрий. Фельдфебель приносил небольшой листочек бумаги, умещавшийся в мундштуке.
Информация о передвижении воинских частей через железнодорожный узел передавалась дальше по каналам, известным лишь Ветрову. Собственно, это и не интересовало Штеккера – он знал, что уже через день-два его сообщение расшифруют в Москве.
Ветров считал, что лучше видеться со Штеккером, чем вынимать записки из тайника. Во время одной из таких бесед Юрий и посетовал на нехватку людей. Сейчас, когда советские войска подошли к границам рейха, следовало активизировать деятельность группы, а надежных товарищей не хватает.
Поэтому Штеккер и назначил юноше свидание.
Они постояли, притаившись за стеной. Только Горст собрался высказать свою просьбу, как Штеккер взял его за руку и потянул за собой. В хаосе битого кирпича и покореженного железобетона фельдфебель нашел узкую щель и, пригнувшись, нырнул туда.
– Ну, какое же у тебя неотложное дело? – спросил, устраиваясь на доске.
Горст не сел рядом. Все кипело в нем, он напоминал жеребенка, которого только что вывели из конюшни: переступал с ноги на ногу и сопел.
– Я уже не могу так больше, дядя Петер! – кинулся сразу в наступление. – Стоять в стороне, когда наступил решительный час! Наконец я имею право на месть! Мы запрятались, как мыши в подвал, и чего-то выжидаем. Отец это понимал и хотя погиб, во не зря.
– Постой, постой, – остановил его Штеккер. – На отца не кивай. Он бы семь раз отмерил, прежде чем отрезать. А ты сразу – бултых в воду! А может, там омут… Осмотреться надо.
– Я уже осмотрелся. И не думайте, что горячусь. Я почему к вам? В поселке я связан по рукам и ногам. Что бы ни случилось там – на кого подозрение? На сына Ульмана. Ничего не значит, что за мной сейчас не следят. Может, они специально хотят усыпить мою бдительность? Видите, я все продумал – понимаю что к чему, А сидеть сложа руки я не могу. Вы должны это понять!
Выпалив все это единым духом, Горст вдруг замолчал.
– Вы меня извините, дядя Петер. Я, может, что-нибудь не так… – сказал Горст, сконфузясь.
– Есть немного. – Даже не видя лица Штеккера, Горст понял, что тот улыбается. – Но я понимаю тебя.
– Беспокойно мне, – признался юноша. – Сдерживаю себя, а душа бунтует.
– О-о, парень! – прервал его фельдфебель. – Это хорошо, если бунтует. Было бы значительно хуже, если бы стал равнодушным.
– Вот-вот, – обрадовался Горст. – Я знал – вы поймете меня и что-нибудь посоветуете.
– Понять легче, – задумчиво произнес Штеккер, – а посоветовать…
– Дядя! Подумайте, прежде нам отказывать!
– А я не собираюсь отказывать, глупыш. Но все это так нежданно-негаданно… Пристроил бы я тебя, однако же… – задумался. Внезапно спросил совсем другим тоном: – Стрелять можешь?
– Вы, дядя Петер, странный человек, – с облегчением засмеялся Горст. – Конечно, для армии я не гожусь, но в случае необходимости… У меня же пет пальцев только на левой… Давайте автомат, увидите!
Ульман представил, как держит оружие в руках, – даже ладонь вспотела… Запрыгал автомат в руках, застрочил, веером рассыпая пули… Зубам стало больно – так стиснул их. Выдохнул со злостью еще раз:
– И увидите!…
Штеккер спросил:
– Придется перейти на нелегальное положение. Сможешь?
– А документы?…
– Будут.
– Смогу.
– А мать?
– Вы же знаете ее! А поможет ей Зайберт.
– Парень, с которым ты подружился?
– Он живет у нас.
– Фридрих говорил о нем.
– Настроен против наци и хочет бороться.
– Теперь многие протрезвели…
– Он не из тех, кто приспосабливается. Честный и с убеждениями.
– Инвалид?
– Ходит на протезе.
– Жаль, – вздохнул Штеккер. – Хорошие люди всегда очень нужны.
– Вернер заманит меня в поселке.
– Ы это дело, – согласился фельдфебель. – Теперь вот что. Мне с тобой встречаться неудобно. Придешь сюда завтра в три. Тебя будут ждать. Скажешь: «Заблудился в руинах, не могу найти выхода». Ответят тебе: «Поверните налево, две ступеньки вниз…»
– Две ступеньки вниз… – про себя повторил Горст, – А с кем встречусь?
– Это, брат, челове-ек! – с уважением сказал Штеккер.
– Он взорвал завод?
– Много хочешь знать…
Горст засмеялся счастливо:
– Я понял вас, дядя. Не пожалеете, что рекомендовали меня!
– А если бы не был уверен, не рекомендовал бы, – буркнул Штеккер. – Теперь давай вперед, а я следом…
Когда Горст вернулся домой, уже смеркалось. Вернер лежал на диване, не включая света. Весь день нервничал и вздохнул облегченно, услыхав шаги Горста в прихожей.
Ульман включил свет, и Вернер встал – взъерошенный, с мрачным лицом.
– Ты чего? – встревожился Горст. – Заболел?
– Да, кажется, нет… – потер щеки Вернер. – Волновался за тебя.
– За меня нечего волноваться, – ответил Горст, Скинул шинель, лег на тахте. – Устал я.
Зайберт молча ожидал. Ульман потянулся так, что захрустели кости, счастливо засмеялся.
Итак, существует хорошо законспирированная диверсионная группа с базой в городе. Да, именно в городе, где легче затеряться (кстати, оба грузовика, похищенные диверсантами, – дрезденские). Кроме того, группа наверняка связана с коммунистическим подпольем поселка.
Зная, как умело и тщательно заметают каждый свой шаг подпольщики, Мауке не тешил себя надеждой скоро распутать этот большой клубок. Особенно трудно будет, конечно, обнаружить нитку, которая связывает организацию и диверсионную группу. И не оборвалась ли эта нитка со смертью Ульмана? Значит, необходимо набраться терпения – слушать и наблюдать, наблюдать и слушать…
* * *
Было решено: автомобили около парадных ворот виллы не должны останавливаться. Будут въезжать с окружной, безлюдной проселочной дороги в огороженный высоким забором двор…Прибывающих встречали Кремер и Рехан. Удостоверившись, что это именно тот человек, кого ожидают, провожали через сад в кабинет Вайганга.
Сегодня Карл уже в третий раз идет по аллее гномов. На этот раз сопровождает Краузе. Отстав на полшага от будущего тестя, почтительно слушал.
– Эрни жалуется, что вы совсем забыли ее…
– Напрасно. На этой неделе мне удалось выкроить несколько часов.
– Вот-вот… Именно на это она и сетует. Что такое несколько часов для влюбленных?
– Организация сегодняшней встречи отняла у меня массу времени. Все свалилось на мои плечи.
– Я не упрекаю вас, – замедлил шаги Краузе. – Вы то хоть знаете, как трудно доказать женщинам, что белое есть белое?…
– Надеюсь, что в наше время это как-то можно сделать…
– Ну-ну… – фыркнул насмешливо. – А вы оптимист!
Карлу нужно было встретить еще директора Дрезденского банка, и, проводив Краузе до кабинета, он повернул обратно.
Директор оказался человеком лет за пятьдесят, с энергичным лицом. Одет был скромно – простое черное пальто и обыкновенная шляпа, как на тысячах дрезденских жителей. Пожалуй, лишь обувь – прекрасной выделки кожа и элегантная модная колодка – отличала его от мелких лавочников или биржевых маклеров.
– Я не опоздал? – спросил якобы встревоженно.
Карлу говорили, что директор никогда не опаздывает и очень любит порисоваться своей пунктуальностью. Взглянул на часы:
– Еще семь минут…
– Вот и прекрасно. Все собрались?
– Ждут вас.
Обогнув флигель, они вышли в сад.
– Какие смешные человечки, – сразу обратил внимание, директор на гномов. – Я никогда не видел таких.
– Фон Вайганг утверждает, что они уникальны – отлиты двести лет назад.
– Не может быть! – остановился директор возле одного из карликов. – Он мне нравится.
Гном смотрел на людей настороженно. Черный человечек не доверял никому на свете, и в то же время вся его фигурка была полна самоуверенности, даже нахальства.
«Непостижимо, – удивился Кремер, – у многих людей есть двойники. И каждый здесь легко может найти себя…» Карл едва улыбнулся:
– Говорят, эта аллея приносит счастье. Группенфюрер уверен в этом.
– Нет ничего удивительного, – откликнулся директор. – Вайгангу всегда улыбается счастье… – Постоял несколько секунд, задумчиво осматриваясь. – Так, говорите, приносит счастье? – переспросил и, не ожидая ответа, пошел к вилле. – Тем лучше, тем лучше…
Вход в кабинет Вайганга охранял шарфюрер Дузеншен. Рехан, хотя и знал преданность Дузеншена Шрикелю, по совету Кремера оставил его. Карл успел присмотреться к шарфюреру. Собственно, распознать Дузеншена было не так уж и сложно: прекрасный исполнитель, не лез, куда не нужно, и не интересовался тем, что не касалось непосредственно его работы.
Кремер намекнул Дузеншену, почему новая метла не вымела его, и шарфюрер смотрел на Карла, как преданный пес. Тем более что при всей своей ограниченности видел, как относится к Кремеру Вайганг. А группенфюрер был для Дузеншена олицетворением настоящего начальника, который все знает, все видит и умеет читать в сердцах подчиненных.
Все приглашенные уже приехали, и можно было начинать совещание. Позвав Карла, Вайганг подошел к дверям, где стоял Рехан.
– Вы отвечаете за охрану дома, Руди, – приказал шеф, – Никто из посторонних не должен и близко подойти к вилле.
– Слушаюсь! – вытянулся Рехан.
– Вы, Дузеншен, стреляйте в каждого, кто бы ни появился в коридоре!
Шарфюрер молча щелкнул каблуками.
– А если это будет женщина? – спросил неожиданно.
– Вы слышали приказ?
Дузеншен снова вытянулся.
– Так точно!
– Единственно, кто может выйти или войти в кабинет без моего разрешения – вот он! – Вайганг указал на Кремера. – Если мне что-нибудь понадобится, Руди, Карл найдет вас.
Рехан склонил голову, но Карл заметил кислое выражение его лица и невольное движение, словно Рехан хотел возразить группенфюреру.
Вайганг тоже обратил внимание на это:
– У вас есть свои соображения по этому поводу?
Но Рехан уже овладел собой.
– Нет.
– Я полагаюсь на вас, господа!
Крамер плотно прикрыл обитые кожей двойные двери кабинета.
Все-таки Рехан начинает волновать его. Не потому, что Руди, заняв место Шрикеля, задрал нос (даже при разговоре с Кремером у него стали появляться покровительственные нотки). Зная характер Рехана, Карл спокойно воспринял эту метаморфозу. Волновало другое: стремление Руди действовать по собственному разумению, особенно в последние дни, когда Рехан узнал о совещании у Вайганга. Обойти Руди было трудно, и группенфюрер в общих чертах познакомил его с тем, что должно произойти. Ведь Рехану отводилась по-своему важная роль в осуществлении намеченных начинаний. Руди, очевидно, почувствовал, что тут пахнет наживой…
Но сейчас у Карла не было времени, чтобы развязать этот новый узелок. Вайганг пригласил гостей к столу. Кремер сел в сторонке. Ему не нужно было напрягать память: еще три дня назад Ветров достал портативный звукозаписывающий аппарат, а вчера вечером Карл установил его в стеллаже, за грудой покрытых пылью книг, Завтра Юрий получит пленку, на той неделе она будет в Центре вместе с фотографиями, которые сейчас незаметно делает Карл, – как неопровержимое доказательство сговора американцев с немецкими промышленниками, вопреки официальным декларациям и договоренности между руководителями союзных держав.
– Господа, – открыл совещание Вайганг, – наша встреча и деловой разговор вызваны, так сказать, соображениями высшего порядка и, надеюсь, будут полезны и положат начало будущему сотрудничеству финансовых и промышленных кругов Германии с нашими американскими коллегами. Я не стану говорить об известных традициях такого плодотворного сотрудничества, которому не могут помешать, будем откровенны, даже войны. Мне хочется лишь подчеркнуть, что мы всегда находили и, я уверен, будем находить общий язык. Даже тогда, когда политики спорят, а воины бряцают оружием. Ибо мы – та сила, которая стоит над правительствами и говорит на единственно понятном языке. Правительства могут быть тенденциозны, ослеплены враждой; мы – никогда.
Вайганг на секунду остановился, взглянул на присутствующих, но так и не понял, какое впечатление произвело его небольшое вступление. Люди, сидящие за столом, привыкли ко всему, хорошо умели скрывать свои мысли и чувства. На их лицах нельзя было прочитать ничего, кроме холодной учтивости.
Группенфюрер и не надеялся на иное. Продолжал, не повышая тона:
– Учитывая все сказанное, я и осмелился пригласить вас на конфиденциальную беседу с нашими американскими партнерами. Позвольте представить: мистер Томас Грейн – сенатор и мистер Чарльз Хокинс – представитель фирмы «Дженерал электрик».
Томас Грейн – тучный, с обвисшими щеками и мясистым носом мужчина – внимательно осматривал присутствующих. С некоторыми был знаком и обменялся сними дружественными кивками. Нетерпеливо подергивал галстук бабочку, на которую опускались его жирные щеки, и откровенно обрадовался, когда Вайганг покончил с процедурой знакомства.
– Мы – деловые люди, – начал он, еще раз дернув галстук, – и бог нас простит, как, надеюсь, простите меня и вы, господа, если буду называть вещи своими именами. Конечно, вы понимаете, мою поездку к вам трудно назвать увеселительной, особенно если принять во внимание, что мне пришлось преодолеть путь на только из Швейцарии до Дрездена, но и лететь из Парижа в Берн. А это, – усмехнулся, оглядывая всех, – по нынешним временам путь не очень удобный и безопасный…
– Я вспомнил Париж, господа, – отпил глоток воды из стакана мистер Грейн, – совсем не случайно. Дело в том, что перед выездом сюда я беседовал с некоторыми лицами, чтобы выработать общее мнение, или, если хотите, платформу американских деловых кругов в переговорах с вами. Мне поручено информировать вас, что две недели назад Управление стратегических служб подало правительству Соединенных Штатов меморандум с достаточно приятным для вас, господа, названием: «Об экономических последствиях лишения Германии ее тяжелой промышленности». Как вы посмотрите на него? Не кажется ли вам, господа, что в этом названии содержится глубокий смысл?
Сообщение Грей на произвело впечатление. Даже Краузе, который, казалось, олицетворял собой немецкую респектабельность, начал перешептываться с соседом.
Грейн встал. Уперся короткими руками в стол, уста-, вился в присутствующих.
– Вы можете возразить, мол, мы делим шкуру не убитого еще медведя. Но будем смотреть правде в глаза: война скоро закончится и, к сожалению, не так, как нам хотелось бы. Неудавшееся покушение полковника графа фон Штауффенберга лишило нас надежды на сепаратный мир, и теперь мы не можем не считаться с последствиями русского наступления и красной угрозой не только для Германии. Нам придется преодолевать трудности, и трудности значительные: в том числе и некоторую прямолинейность президента Рузвельта, который склонен к уступкам русским. Но, господа, перспективы не так уж безнадежны – мы категорически против так называемой деиндустриализации Германии, проблемы, с которой носятся либералы и коммунисты. Ваше дело – наше дело, и лишь политические кретины да наши враги не учитывают и не хотят знать, кто в свое время вкладывал капитал б немецкую промышленность. Мы не станем рубить сук, на котором сидим сами, и будем упорно настаивать на том, чтобы помочь послевоенной Германии восстановить промышленные предприятия, найти рынки и развить экспорт.
– На каких условиях? – спросил директор банка.
– В каждом конкретном случае этот вопрос будет решаться самостоятельно. Но можно и сейчас уже сформулировать два основных пункта: во-первых, льготные условия для американского капитала в Германии. Поясняю: немецким компаниям придется привлекать иностранный капитал для восстановления экономического потенциала страны. Наши корпорации надеются, что мы, имея уже солидный опыт сотрудничества, будем плодотворно продолжать его. Во-вторых, уже сейчас мы должны продумать и принять все меры, чтобы никакие ценные бумаги, технические новинки фирм, патенты и тому подобное не попали в руки русских; начавшееся большое наступление русских путает все карты.
Грейн побагровел весь, часто облизывал запекшиеся губы. Раздраженно дернул галстук, сказал сухо:
– Если бы не безрассудная политика вашего фюрера, положение было бы более благоприятным. Наступление в Арденнах – несвоевременно и, как это ни парадоксально звучит, навредило прежде всего вам, будущей Германии. Если бы мы заняли Берлин и вышли на Одер, то совсем по-другому говорили бы со Сталиным.
– А также и с нами… – буркнул седоватый пожилой человек, который все время зябко кутался в шерстяной шарф. «Сильман, – вспомнил Кремер, – представляет компанию „Сименс“.
– Я не понимаю вас, – развел руками Грейн, – неужели вы отдаете предпочтение красным?
– Зачем же передергивать! – рассердился Сильман.
– Господа, – вмешался Краузе, – так мы никогда не договоримся. Нужно считаться с тем безусловным фактом, – как это ни тяжело сознавать, – что войну-то проигрываем мы.
– До капитуляции еще далеко, – не сдавался Сильман.
– Здесь собрались рассудительные люди, – пробурчал Краузе, – и мы можем разобраться что к чему. Лично я считаю условия, изложенные мистером Грейном, приемлемыми.
– Я еще не закончил, – приподнял руку сенатор. – Меня просили предупредить вас, что американские монополии, учитывая наши общие интересы, я подчеркиваю это, и в дальнейшем будут отстаивать развитие экономического потенциала Германии. На первом этапе после войны, с оглядкой на нежелательный международный резонанс, придется ограничиться пунктами меморандума, о котором я говорил. Однако мы подготавливаем предложения относительно прекращения демонтажа немецких предприятий. Правда, несколько заводов, – снова сердито дернул галстук, – придется демонтировать.
– Если они останутся до конца войны, – произнес директор Дрезденского банка. – Ваша авиация на щадит ничего…
– Мы не всегда можем найти общий язык о военным командованием, – поморщился Грейн. – Англичане считают это расплатой за бомбардировки Лондона. Да и у нас, в Штатах, достаточно наэлектризованная атмосфера. Необходимо время, чтобы все стало на свои места. И это время придет, господа. Уверяю вас – это не пустая болтовня, – поставки в счет репараций будут проводиться лишь на первых порах. Мы разрешим вам неограниченный экспорт на иностранные рынки, не будем настаивать на национализации промышленности. – Грейн понял: пора заканчивать. – Я прошу вас, господа, все конкретные вопросы, связанные с нашей сегодняшней беседой, разрешать с мистером фон Вайгангом. У меня все, господа. – Поклонился и сел.
Поднялся Краузе.
– Мы с благодарностью принимаем предложения сенатора Грейна и наших американских друзей, которые подают нам руку помощи.
– Я должен напомнить, господа, что… – перебил Вайганг.
– Мы – держава в держава, – улыбнулся Краузе, поняв его, – и умеем сохранять тайны лучше, чем СД.
Эти слова послужили сигналом к окончанию совещания. Разъезжались так же незаметно, как и приехали. Их было четырнадцать – четырнадцать некоронованных властелинов. Щупальца Сильмана, Краузе протянулись по всей Германии и далеко за ее границы. Карлу даже странно было идти рядом с внешне обычным, склеротичным человеком, фамилия которого – Бауер. Кремер знал – на банковском счету Бауера десятки миллионов.
– Они хотят превратить наши фирмы в американские филиалы, – раздраженно бурчал Сильман, закутанный так, что непонятно было, как пробиваются сквозь пушистый шарф его слова.
Краузе шел, постукивая тростью по бронзовым колпакам гномов. Вздохнул громко, давая понять, что старый болтун надоел всем и не следует воспринимать его всерьез. Но Бауер был не прочь поговорить.
– Как кажется мне, – бросил язвительно, – лучше стать американским филиалом, чем вообще прекратить существование. Надо все делать с головой: взять помощь и поступиться кое-чем. А придет время, снова станем на ноги. Вот тогда и поговорим… хе-хе… как джентльмен с джентльменом.
– Я бы вам присудил Нобелевскую премию за мудрость, – не выдержал Краузе.
– А для чего она мне? – пренебрежительно фыркнул Бауер. – Деньги у меня еще есть, а реклама от нее не стоит и пфеннига.
– Великолепно сказано! – засмеялся Краузе. – Кстати, вы не задумывались над таким аспектом: не далее чем через год после войны американцы столкнутся с русскими; понадобится буфер между Востоком и Западом, и этим буфером станет Германия. Мы возродимся из пепла, как птица феникс, и снова будем диктовать свою волю Европе.
– Вы ошибаетесь лишь в одном, – как-то торжественно произнес Бауер. – Не через год американцы столкнутся с русскими, а значительно раньше. И дай бог, – положил Бауер свои костлявые пальцы на плечо Краузе, – чтобы это произошло как можно скорее.
Четырнадцать автомобилей, придерживаясь небольших интервалов, выехали из ворот. Пятнадцатая машина была самой скромной – не мощный «хорьх» и не хромированный «мерседес», а обыкновенный «опель-капитан». Но в этом старом автомобиле ехали хозяева хозяев. Они видели намного дальше, чем их немецкие партнеры, и могли диктовать им свою волю.
– Как вы считаете, Чарльз, – спросил Грейн Хокинса, – не был ли я сегодня слишком прямолинейным? Все же они – немцы, а национальное самолюбие чертовски сложная штука.
– Национальное самолюбие пропадает, когда оно угрожает прибылям, – расхохотался Хокинс.
– Тогда считайте сегодняшнюю встречу успешной. – Грейн втиснулся в угол автомобиля, чтобы не видно было его лица с улицы. – Я выезжаю сегодня. А вы?
– Мне нужно задержаться. Следует договориться о передаче нам документов…
– Не торопитесь, пускай фон Вайганг собирает их у себя. Транспортировка небольшими партиями может вызвать подозрение и лишние осложнения.
– Ваши мысли совпадают с предложениями помощника фон Вайганга.
– Значит, у него неплохой помощник. Это тот, что присутствовал на совещании? Где вы его откопали?
– Обычная история… – пошевелил пальцами Хокинс. – Немного страху, немного денег… А человек перспективный…
– Ну-ну… Вы же у нас знаток человеческих душ!
* * *
Горст Ульман поднял руку. Грузовик затормозил в нескольких шагах, и паренек ловко вскочил на подножку.– До Дрездена?
– Садитесь, – открыл дверцу шофер. – И угостите сигаретой.
Сигарета – справедливая плата за услугу, и Горст достал портсигар. Давая шоферу прикурить, глянул через заднее окно кабины и успокоился окончательно. Если за ним и следили, то, как говорится, пока – до новых встреч…
На протяжении недели Горст мог убедиться – за ним не следят. Он проверял это в самых различных ситуациях. Хотя бы в одной из них шпик выдал себя. Вчера вечером поделился своими соображениями с Вернером:
– Неимоверно, но факт: гестапо, очевидно, не интересуется мной – хвоста нет…
«Плохо ты знаешь гестапо», – обрадовался Зайберт. Обрадовался, потому что теперь этот мальчишка наверняка начнет действовать. Не такой у него характер, чтобы сидеть сложа руки.
Догадки Вернера были близки к истина Вчера Горст ездил в Дрезден и звонил по привокзальному телефону-автомату. После этого побродил по городу и вечерним поездом возвратился в поселок. Об этой поездке не обмолвился ни словом даже Вернеру. И сегодня, собираясь в Дрезден, произнес равнодушно:
– Пойду прогуляюсь…
Зайберт взглянул недоверчиво, но расспрашивать не стал. Придет время, и Горст сам обо всем расскажет.
Молодой Ульман вышел из поселка и сразу же свернул на тропинку, которая вела к лесничеству. Когда вышел на дорогу, был уверен, что никто не видел его. Остановил машину. Угостил шофера сигаретой, и тот довез его почти до центра города. Отсюда до нужной улицы – рукой подать. Правда, от нее осталось только название, ни одного целого дома, груды кирпича, припорошенные снегом, битое стекло да грязь. И ни одного человека, лишь далеко впереди – одинокая женская фигурка.
Горст невольно поежился – показалось, что лучше было бы встретиться в людном уголке города: среди толпы легче затеряться, а здесь все на виду, как на ладони…
Возле руин, из которых торчала искореженная взрывом колонна, постоял. Собрался уже было пройти намного вперед, чтобы не торчать на одном месте, как увидел справа от себя человека в военной шинели. Выглядывает из-за стены и подает ему знаки.
Ульман перелез через кучу битого кирпича, перепрыгнул глубокую яму. За полуразрушенной стеной прятался Штеккер.
Фельдфебель вряд ли рискнул бы встретиться с Горстом, но тот позвонил ему через несколько дней после разговора Штеккера с Ветровым, разговора, который и решил дальнейшую судьбу парня. Раз, а то и два раза в неделю Штеккер пробирался через руины в подвал, где ждал его Юрий. Фельдфебель приносил небольшой листочек бумаги, умещавшийся в мундштуке.
Информация о передвижении воинских частей через железнодорожный узел передавалась дальше по каналам, известным лишь Ветрову. Собственно, это и не интересовало Штеккера – он знал, что уже через день-два его сообщение расшифруют в Москве.
Ветров считал, что лучше видеться со Штеккером, чем вынимать записки из тайника. Во время одной из таких бесед Юрий и посетовал на нехватку людей. Сейчас, когда советские войска подошли к границам рейха, следовало активизировать деятельность группы, а надежных товарищей не хватает.
Поэтому Штеккер и назначил юноше свидание.
Они постояли, притаившись за стеной. Только Горст собрался высказать свою просьбу, как Штеккер взял его за руку и потянул за собой. В хаосе битого кирпича и покореженного железобетона фельдфебель нашел узкую щель и, пригнувшись, нырнул туда.
– Ну, какое же у тебя неотложное дело? – спросил, устраиваясь на доске.
Горст не сел рядом. Все кипело в нем, он напоминал жеребенка, которого только что вывели из конюшни: переступал с ноги на ногу и сопел.
– Я уже не могу так больше, дядя Петер! – кинулся сразу в наступление. – Стоять в стороне, когда наступил решительный час! Наконец я имею право на месть! Мы запрятались, как мыши в подвал, и чего-то выжидаем. Отец это понимал и хотя погиб, во не зря.
– Постой, постой, – остановил его Штеккер. – На отца не кивай. Он бы семь раз отмерил, прежде чем отрезать. А ты сразу – бултых в воду! А может, там омут… Осмотреться надо.
– Я уже осмотрелся. И не думайте, что горячусь. Я почему к вам? В поселке я связан по рукам и ногам. Что бы ни случилось там – на кого подозрение? На сына Ульмана. Ничего не значит, что за мной сейчас не следят. Может, они специально хотят усыпить мою бдительность? Видите, я все продумал – понимаю что к чему, А сидеть сложа руки я не могу. Вы должны это понять!
Выпалив все это единым духом, Горст вдруг замолчал.
– Вы меня извините, дядя Петер. Я, может, что-нибудь не так… – сказал Горст, сконфузясь.
– Есть немного. – Даже не видя лица Штеккера, Горст понял, что тот улыбается. – Но я понимаю тебя.
– Беспокойно мне, – признался юноша. – Сдерживаю себя, а душа бунтует.
– О-о, парень! – прервал его фельдфебель. – Это хорошо, если бунтует. Было бы значительно хуже, если бы стал равнодушным.
– Вот-вот, – обрадовался Горст. – Я знал – вы поймете меня и что-нибудь посоветуете.
– Понять легче, – задумчиво произнес Штеккер, – а посоветовать…
– Дядя! Подумайте, прежде нам отказывать!
– А я не собираюсь отказывать, глупыш. Но все это так нежданно-негаданно… Пристроил бы я тебя, однако же… – задумался. Внезапно спросил совсем другим тоном: – Стрелять можешь?
– Вы, дядя Петер, странный человек, – с облегчением засмеялся Горст. – Конечно, для армии я не гожусь, но в случае необходимости… У меня же пет пальцев только на левой… Давайте автомат, увидите!
Ульман представил, как держит оружие в руках, – даже ладонь вспотела… Запрыгал автомат в руках, застрочил, веером рассыпая пули… Зубам стало больно – так стиснул их. Выдохнул со злостью еще раз:
– И увидите!…
Штеккер спросил:
– Придется перейти на нелегальное положение. Сможешь?
– А документы?…
– Будут.
– Смогу.
– А мать?
– Вы же знаете ее! А поможет ей Зайберт.
– Парень, с которым ты подружился?
– Он живет у нас.
– Фридрих говорил о нем.
– Настроен против наци и хочет бороться.
– Теперь многие протрезвели…
– Он не из тех, кто приспосабливается. Честный и с убеждениями.
– Инвалид?
– Ходит на протезе.
– Жаль, – вздохнул Штеккер. – Хорошие люди всегда очень нужны.
– Вернер заманит меня в поселке.
– Ы это дело, – согласился фельдфебель. – Теперь вот что. Мне с тобой встречаться неудобно. Придешь сюда завтра в три. Тебя будут ждать. Скажешь: «Заблудился в руинах, не могу найти выхода». Ответят тебе: «Поверните налево, две ступеньки вниз…»
– Две ступеньки вниз… – про себя повторил Горст, – А с кем встречусь?
– Это, брат, челове-ек! – с уважением сказал Штеккер.
– Он взорвал завод?
– Много хочешь знать…
Горст засмеялся счастливо:
– Я понял вас, дядя. Не пожалеете, что рекомендовали меня!
– А если бы не был уверен, не рекомендовал бы, – буркнул Штеккер. – Теперь давай вперед, а я следом…
Когда Горст вернулся домой, уже смеркалось. Вернер лежал на диване, не включая света. Весь день нервничал и вздохнул облегченно, услыхав шаги Горста в прихожей.
Ульман включил свет, и Вернер встал – взъерошенный, с мрачным лицом.
– Ты чего? – встревожился Горст. – Заболел?
– Да, кажется, нет… – потер щеки Вернер. – Волновался за тебя.
– За меня нечего волноваться, – ответил Горст, Скинул шинель, лег на тахте. – Устал я.
Зайберт молча ожидал. Ульман потянулся так, что захрустели кости, счастливо засмеялся.