Сапожникова Раиса. Моя Крепость

   — Спасибо вам, — сказал он, наконец, кончив. — И простите меня. Я не хотел вас обидеть.
   — Вы меня не обидели, — прошептала несчастная Барбара. В первый раз в жизни она принадлежала мужчине. И какому! Даже в мечтах юности не возникал перед ней столь великолепный образ.
   Она украдкой рассматривала его. Упивалась его мужской красотой.
   А он тихо, прикрыв глаза, отдыхал на ее постели. Через несколько минут их взгляды встретились.
   — Прошу вас простить меня, мистрис Барбара. Я не хотел проявить к вам неуважение. Это было... необходимо мне. Вы правда не обижены?
   — Ах, ваша милость... — вздохнула женщина, робко прикасаясь к его груди и в этот миг острей острого сознавая свою простолюдинность, некрасивость и невероятность того, что только что произошло.
   — Может быть, я могу... что-то для вас сделать? Искупить свою вину? Его голос был ласков не по-мужицки. Он и на самом деле думает, что виноват, поняла Барбара. И она решилась.
   — Можете, ваша милость, можете... — она несмело хихикнула. — Вы можете еще раз прийти. Тогда уж точно искупите все, что надо!
   — Я приду, — пообещал Торин и улыбнулся.
   Пора было возвращаться в казарму.

Глава IX

   Утреннее путешествие в Ноттингем на телеге обошлось совершенно без происшествий. Торин добросовестно осматривал обочины и кусты; мысленно считал шаги до ближайших густых деревьев, где мог бы спрятаться лучник, и с удовлетворением отмечал, что большинство листьев уже опало и найти в кроне убежище нелегко.
   Джон Баррет, в предвкушении своего триумфа среди городских купцов, пребывал в радужном настроении. Пара лошадей, подгоняемая зимней прохладой, преодолела семь миль всего за три часа, так что они въехали в город еще до полудня.
   Ноттингем вызвал у Мак-Аллистера противоречивые чувства. Грязь. Сутолока. Визгливые выкрики на рыночной площади. Даже лошади нервно пофыркивали, раздражались, пугались городской суеты и не слушались так легко, как на пустынной дороге.
   Но это была его родина. Потерянная, долгожданная, возвращенная. В раннем детстве он побывал однажды в таком же городке, возможно, даже и в этом самом, и долго помнил веселую неразбериху, вкусный запах пирожков и разноцветного глиняного петушка, купленного на таком же, а может, на этом самом базаре. Тогда тоже была ярмарка...
   Баррет поспешил к дому мастера Эшли. Оказалось, добрый портной жил ближе к окраине, в новом бревенчатом, крытом гонтами домике, где, кроме кухни, горницы и небольшой спаленки, имелось еще одно просторное помещение с полом, выстеленным гладкими досками, еще сохранившими естественный цвет.
   Хозяин, ошеломленный свалившейся на него милостью, колебался. Джон Баррет не желал слышать возражений. С его губ слетало «честь», «высокородные господа», «прекрасная леди» и прочие аргументы.
   Торину наскучило слушать.
   — Мастер Эшли, — вмешался он. — Он имени графа Ардена я даю рыцарское слово, что ваш дом останется столь же чистым, как сейчас. И имею честь передать вам пять золотых в качестве задатка. Кроме того, прошу взять в залог нашу повозку и лошадей.
   Пять золотых составляли сумму, которую мастерская портного не заработала бы и за год, трудясь без выходных.
   При полном безмолвии хозяина Торин выложил их на стол.
   Сделка была совершена.
   В присутствии Баррета и Мак-Аллистера, Бен Эшли погрузил свою беременную жену на прочную графскую телегу, и оба коня с радостью покинули нежеланный для них Ноттингем. Не было никаких сомнений, что они доставят госпожу Эшли к родителям в целости и сохранности вместе с ее супругом.
   — Разве его светлость разрешил дать лошадей в залог? — усомнился бережливый Джон, но Торин только небрежно махнул рукой и сказал:
   — Теперь это ваше, мастер Джон. Покупайте, что сочтете нужным, а графиня прибудет послезавтра вечером. К этому времени желательно также предупредить святых отцов из аббатства. Погода улучшилась, снега не ожидают. Граф на вас надеется! А я лучше всего прямо сейчас и поеду. Благо мастер Эшли оставил свою лошадку в конюшне. Для меня это и лучше, чем на телеге, я верхом больше привык. До скорого свидания!
   Насвистывая, Торин отправился седлать небольшую, но крепкую и спокойную кобылу доброго портного. Он был без лат, хотя меч висел на его толстом ремне с бляхами, а на голову он напялил простой шлем без забрала, вроде тех, что носили наемники. Вместо кольчуги — жилет из нескольких слоев бычьей кожи поверх грубой рубахи. Верхом на чужой кобыле, в суконном плаще, он выглядел как ветеран-солдат или молодой небогатый сквайр из какого-нибудь близлежащего манора. А рыцарских шпор на нем не было.
   От городских ворот до леса было полторы мили. Арден лежал на востоке, по прямой было бы миль пять. Но лесной тракт изгибался несколько раз, что добавляло еще милю.
   Графу Ардену принадлежала только часть этого леса. Примерно три четверти, если считать по длине дороги. Границей, как определил Торин еще в первые дни, служил небольшой ручей, через который можно было перебрести пешком и переехать на хорошей телеге. Может быть, там полагалось быть мостику, но его не было.
   На вопрос, кто хозяин остальной части леса, рыцарям Ардена узнать не удалось. Это не был королевский заповедник, который начинался к западу от города Ноттингема, и не угодья Святой Анны. Скорее всего, узкая полоса также была когда-то владением графов Арден, но город разрастался, и в каком-то из договоров, подписанных в незапамятные времена, граф уступил часть леса городу. Понятно, не даром.
   Как водится, власти в лице шерифа присвоили этот кусок и берегли его для себя, ради охоты и взимания дорожной пошлины. Торину рассказали, что горожанин мог, если хотел, купить право на отстрел дичи, заплатив в казну города два золотых. Разумеется, столь дорогое удовольствие рачительные купцы и ремесленники себе не позволяли. А бедняки и подавно.
   Поэтому, когда, в тишине и спокойствии проехав одну милю лесом, Торин услыхал шум, он остановил лошадь и на всякий случай свернул с дороги.
   Притаившись, он через несколько секунд уловил саженях в десяти по ту сторону тракта силуэт падающего оленя. Его прошила стрела откуда-то издали, но ударила точно в сердце. Зверь издох мгновенно.
   Спустя полминуты на месте удачной охоты показался и лучник: шаги его были легки, длинный лук не мешал пробираться сквозь заросли, а из-под кожаного колпака выбивались длинные, очень светлые волосы.
   Торин уже хотел выйти и познакомиться с этим молодым человеком, но услыхал новые звуки с той стороны и решил повременить со своим появлением на сцене.
   С неловкостью, неуместной на оленьей охоте, из чащи выломился какой-то верзила с перевязанной головой. За ним хромал еще один с луком, подволакивая подвязанную к деревянной планке, раненую или вывихнутую ногу. Последней к месту убийства четвероногого бегуна вышла женщина — тоже вооруженная луком, и еще с кинжалом в руке. Бросалась в глаза ее рыжая, густая, разлохмаченная коса, не покрытая и не зачесанная наверх. Все трое окружили присевшего у оленьей туши охотника, и Торин понял, что предстоит транспортировка тела с места преступления. Ни о какой лицензии речи быть не могло: эти люди являлись браконьерами, а власти Ноттингема были в отношении таковых еще суровее, чем частные землевладельцы.
   Четыре браконьера были пешими. Это, кстати говоря, само по себе доказывало, что их охота противозаконна: за оленем не ходят без лошадей. Кроме того, унести тушу на плечах, да еще не оставить явных следов в виде кровавой лужи и переломанного подлеска, очень трудно. Из троих мужчин двое выглядели серьезно пострадавшими. Это добавляло проблем.
   Поэтому, быстро оценив обстановку, Торин решил попроситься в соучастники предступления. Он выбрался на открытое место, в поводу ведя смирную кобылку портного. На виду у настороженной четверки похлопал ее по холке и громко предложил:
   — Господа! Моя лошадь могла бы помочь с вашей добычей.
   — А? — отозвался первым самый крупный из них, тот, у кого голова была обмотана чем-то почти белым (или когда-то белым). — Это еще что за фрукт? Роб, он нас видел!
   — Вот именно, — простодушно подтвердил Торин, так как остальные молчали, — я видел ваш прекрасный выстрел, сэр! Одна стрела — и он падает! Великолепно!
   Лучник, не сводя с него глаз, поднялся с земли.
   Торина поразило, что, если не считать мелочей — например, покроя шапок — одеты они были одинаково. У светловолосого тоже был грубый плащ, из-под которого виднелись рукава серой рубахи, толстый жилет из кожи и ремень с железными накладками. И на этом ремне висел длинный меч, под пару его собственному, и два очень похожих кинжала в ножнах торчали из-за поясов у одного и другого. А сапоги казались вышедшими из рук одного сапожника.
   Единственным отличием был лук незнакомца, и то потому, что Мак-Аллистер, отправляясь в город, оставил свой в оружейной.
   — Благодарю, сэр, — ответил тот с подчеркнутой учтивостью, — за вашу похвалу и за предложение помощи. Благородный сэр уверен, что располагает временем, чтобы помочь нам отвезти этого славного зверя кое-куда неподалеку?
   — О да, конечно! — заявил Торин с самым искренним энтузиазмом. — Разве можно оставить такую прекрасную добычу! Как жаль, что олень убежал слишком далеко от того места, где вы оставили коней. И будет излишней тратой времени посылать за ними. Тем более, — он позволил себе улыбку, — что нынешняя охота, кажется, была труднее других?
   Прихрамывающий лучник буркнул что-то сердитое, но тот, что убил оленя, предостерегающе мотнул ему головой и приветливо растянул губы:
   — Охота, благородный сэр, бывает иногда опасна. Мало ли что в лесу случается! Тем более приятно встретить учтивого и готового помочь кавалера.
   На этом краткий обмен любезностями закончился, и все четверо, не исключая женщины, дружно взялись увязывать тушу в извлеченные из чьей-то сумы веревки. Торин чуть не присвистнул от восхищения их невероятной сноровкой. Надо подстрелить и унести сотни животных, чтобы так быстро и без суеты справляться с очередной жертвой.
   Пяти минут не прошло, а оленья туша была уже крепко увязана и погружена на терпеливую портновскую лошадь.
   Рыцарская натура барона Мак-Аллистера не позволила ему сесть в седло, когда пара увечных и дама идут пешком. Именно: дама! Пускай ее косы не чесаны со вчерашнего дня, юбка разорвана и перепачкана, а на щеке красуется ссадина — эта женщина, без сомнения, была леди.
   Кто эти люди, думал он, ведя за собой нагруженную кобылу. Тот, что стрелял, может быть одним из окрестных дворян-сквайров, будь у него шпоры, я бы назвал его рыцарем. Но у меня тоже нет шпор. Это еще ничего не доказывает.
   Но зачем молодому сквайру — или рыцарю — брать с собой на охоту раненых и ушибленных, ведь повязка у великана явно не в последний час появилась. И шина на ноге у второго, угрюмого, примотана очень обстоятельно. Если бы, к примеру, он повредил ногу сегодня утром, то его оставили бы с лошадьми — если эти лошади существуют. А дама?
   Даже заядлая охотница сменила бы рваное платье, прежде чем вновь гонять по лесу. Или вообще лучше надела бы штаны. И повязала бы чем-нибудь свои волосы, особенно такие яркие.
   Нет, это не баронский сын, добывающий незаконными методами мясо для рождественского стола, и не эксцентричная леди-сорванец. Неужели он встретил тех, кто промышляет в лесу? Интересно, куда же они идут? Поблизости нет ни манора, ни даже охотничьего домика. И вообще, насколько Торин мог сориентироваться, шедший впереди него «сквайр» направлялся скорее вглубь леса, чем на опушку.
   Тропа постепенно сузилась и стала круто забирать вверх. А потом, за довольно высокой горкой, открылось место, показавшееся ему просто сказкой: крошечная поляна с ручейком в середине, со всех сторон укрытая грядой холмиков, точно защитным валом. Холмы поросли густым кустарником, непроходимым даже и без листвы.
   Ручей весело блестел, убегая куда-то между кустами, а источник его скрывался под исполинским, в пол человеческого роста, разлапистым дубовым корнем. Дуб этот протянул свои голые, старые, жилистые корневища во все стороны сажени на три. Он торчал на холме, как сторожевая башня.
   Здесь они ночевали, подумал Торин, сводя лошадь к ручью.
   Вон остатки костра. А вот, в качестве доказательства, обрывки той самой тряпки, которой замотан тот мужик. Стружки от шины, небось, в костре спалены... Вот, значит, как! Черт возьми, да неужто это они и есть? Таинственные враги графа Ардена? Смехота...
   Хромой и ушибленный вдвоем стащили оленя. Дама присела, чтобы высечь огонь, а молодой охотник в одну секунду притащил кучу сухих веток. Все это без единого слова. Отработанный навык.
   Торин и не заметил, откуда появилась большая старая шкура. На ней тушу стали разделывать. Он бы помог, если бы его попросили, но они сами справились. А его пригласили сесть у костра. Пришло время для разговоров.
   — Хорошее место, — похвалил он, желая польстить хозяевам. — Будто бы спецально для людей. Не берлога, не логово, а жилой дворик!
   — Бог леса любит своих детей, — отозвался важно верзила. — Для нас всюду есть место...
   — Могу ли я узнать имя благородного гостя? — прервал охотник. На болтливого товарища он только сверкнул глазами.
   — Барон Торин Мак-Аллистер, — охотно представился он. Это имя не было пока здесь никому известно, кроме графских слуг. Даже селяне из Баттериджа не очень-то хорошо знали рыцарей замка. — Не будет ли неучтивым поинтересоваться и вашим именем, друг мой?
   — Меня зовут... Роберт. Роберт Фиц-Керн, — ответил тот, запнувшись на один миг. — А эти господа — мои друзья. Вильям, — кивнул он в сторону хромого, — и Джон.
   — А благородная дама? — Торин галантно привстал и поклонился ей. Губы рыжей красотки дрогнули, но она все же приветливо улыбнулась ему:
   — Меня зовут Марианна.
   — Леди Марианна. Чрезвычайно приятно быть вам представленным.
   — Какой он вежливый, — громыхнул обиженный Джон. — Ты что, при дворе у короля служишь?
   — Не совсем, — с простодушной откровенностью сознался Торин. — Не у короля, а всего только у графа. Но у нас вежливость на первом месте. Милорд и сам учтив, и нам велит придерживаться.
   — Да ну? — лучник с раненой ногой скривился: — Прямо-таки велит? А лакея он как зовет? «Пожалуйста, наденьте на меня ночной колпак»?
   — Нет у него ночного колпака! — обиделся Торин за своего лорда. — И лакеев нет. Его личный слуга сам знает, когда что подавать.
   — Хороший, значит, слуга, — заговорил опять охотник, назвавшийся Робертом Фиц-Керном, — да и господин под стать. Это не Саймнел, случаем?
   — Саймнел, он герцог, а не граф — возразил Джон, заслужив от Фиц-Керна еще один недовольный взгляд.
   — Герцог Саймнел? — заинтересованно подхватил Торин, наконец-то узнавший что-то полезное. — А кто это такой?
   — Да сам ты кто, если даже Саймнела не знаешь? — Вильям сплюнул в костер. — Этот хмырь высокого звания у всех в печенках засел, кто жив, а кто помрет, того и на тот свет не отпустит, пока саван не сдерет!
   — Герцог Саймнел — владелец общирных земель к югу от города Ноттингема, — подала голос леди по имени Марианна. — Если вам его имя неизвестно, благородный сэр, это значит, вы тут человек новый.
   — Верно, — признался Торин, — я прибыл два месяца назад и почти не был за пределами замка. Можно сказать, сегодня впервые побывал в городе. А что, — спросил он, не желая переводить разговор на себя, — у вас с этим Саймнелом нелады? Он вам сделал что-то плохое?
   — Нелады! — захохотал Джон так, что даже голову запрокинул, что, как видно, отозвалось в ней сильной болью. Дальнейшие слова Джона были таковы, что Торин невольно оглянулся на даму. Та, впрочем, не обратила внимания на сквернослова.
   — Он всем сделал плохое, от Ноттингема до Бернесдейла, — процедил сквозь зубы Фиц-Керн. — Он изгоняет людей из домов, а потом казнит их за бродяжничество. Он не дает крестьянам засевать поля, пока не заплатят за аренду, а потом дерет налоги с голодных. А когда люди уходят с его земли, он посылает солдат, чтобы силой пригнать обратно. Специально платит всяким головорезам, вроде Фиц-Борна!
   — Ну, Фиц-Борну тоже вчера досталось, — буркнул Вильям, который как раз прилаживал над костром свежую оленину.
   Вот они, местные порядки, подумал Торин. Герцог-грабитель, что разоряет собственную землю, и его прихвостни, делающие грязную работу... Он вдруг понял, с кем сидит у костра. Этот светловолосый, как видно, один из тех, кто считает себя борцом за справедливость. А остальные — его верные бойцы. Вчера у них была стычка с каким-то Фиц-Борном, вот откуда увечья и рваное платье рыжей леди... И она тоже сражалась?
   Он присмотрелся внимательнее. Роберт Фиц-Керн, как он назвался, был самым младшим из них. Моложе даже, чем женщина. Но он среди них вроде бы самый главный... А этот верзила — кого он напоминает?..
   Странная мысль мелькнула в голове Торина. Давно, когда он еще служил пажом в войске на континенте, некий менестрель развлекал солдат и рыцарей народными песенками, привезенными из далекой родины.
   Они рассказывали о веселых и храбрых йоменах — вольных стрелках, что не боялись ни баронов, ни королевских лесников, а жили себе в лесу, стреляли дичь и защищали бедняков от произвола знати...
   Песенки были веселые, и простые солдаты, дети таких же йоменов, с удовольствием слушали их и повторяли. Там были имена: Маленький Джон... Вилл Скателок... Девица Мариан... И их атаман — Робин Гуд.
   Не может быть, такого же не бывает!..
   Этому Джону лет пятьдесят. Вильяму, кажется, поменьше... Они еще крепкие, но уже явно не юноши. И Марианна. Стройна. Мускулиста. Ни капли жира, что редко у женщин. Но уже немолода. Неужели?.. Но тогда как объяснить молодость Робина? Или это не он? Его сын, что ли? Глупости, если бы у разбойника был сын, то он никак не вырос бы таким славным пареньком. Достаточно взглянуть на этого Фиц-Керна, чтобы понять, что вырос он не в лесу и даже не в хижине, это рыцарь, сын благородного отца... И, во всяком случае, Марианна не его мать. Торин достаточно долго прожил среди женщин, чтобы различать с первого взгляда, где любовь матери, а где — возлюбленной.
   Мак-Аллистер помотал головой, прогоняя романтические иллюзии. Скорее всего, мальчик тоже наслушался тех баллад и решил стать героем. И сам дал соратникам знаменитые имена. А сейчас, как видно, последует ритуал, знакомый по песенкам. Его накормят свежим краденым мясом, а потом потребуют плату. Интересно, этот Роберт и в самом деле считает себя Робин Гудом?
   Он с аппетитом съел поджаренный кусок, не задавая новых вопросов.
   Оглянулся, чем бы запить. Но вина тут, конечно, не было, и пришлось вытащить собственную фляжку. По глотку, но досталось всем. Джон, простота, даже причмокнул от удовольствия:
   — Хорошее у тебя вино, друг! А все же наша вода лучше!
   — Вода? — Торин взглянул на ручей. Он обратил внимание, что вода в нем казалась абсолютно чистой, и сквозь нее весело проглядывали нежные травинки. В декабре! Когда даже кусты уже сбросили листву.
   — Теплая вода?! — догадался он. — Тут есть источник!
   — Вот именно! — похвалился Джон. — И еще какой! Сам лесной бог делится с нами своей кровью. Потому что эта земля — его дом, лес — его тело, а живая вода — кровь, что струится в его жилах.
   — Лесной бог? Как же его зовут? — очарованный поэтичностью речи простого мужика, Торин даже заулыбался.
   — Его зовут Керн, — произнес низким голосом Роберт. — И это — одна из его волшебных полян. Только нам дозволено посещать ее, ибо мы — его дети. Я — Фиц-Керн, а они — мои братья. Мы никому не позволяем увидеть священные поляны. Тебя привели сюда, потому что ты помог нам. Но все же ты должен поклясться рыцарским словом, что никогда сюда не вернешься и никому не расскажешь о нашей встрече. Иначе бог лесов Керн, да будет его жизнь вечной, покарает тебя лютой карой.
   Торин встал. Он вытащил из ножен свой длинный меч, поднял перед собой его крестообразную рукоять и произнес:
   — Этим святым крестом я клянусь, что не выдам тайну этой поляны и не вернусь сюда, чтобы найти ее. Призываю в свидетели моей клятвы Пресвятую Деву, мать рыцарей.
   Потом он вернул в ножны меч и вынул кинжал. Необычайность этого вечера и сказочная реальность этого места требовали чего-то большего, чем даже клятва. Он решительно двинулся к корням дуба.
   Там, в крохотной пещере, бил из земли источник. Вода поднималась не более чем на ладонь, но от нее вверх тянулся теплый парок, ласково прикасаясь к мощным старым корням.
   Торин разрезал себе ладонь и приложил ее к водяной струе. На пару мгновений она окрасилась розовым, потом кровь иссякла, и рана сразу закрылась.
   — Ты принял мою кровь, Керн, бог лесов, — сказал он. — Я, Торин Мак-Аллистер, скотт по рождению и рыцарь Пресвятой Девы Марии, дарю тебе эту кровь по доброй воле. Пусть она питает твои леса, землю и воды, что текут в твоих жилах. Да не иссякнут они во веки веков! Я вернулся издалека, чтобы жить на этой земле, служить людям и защищать их от зла. И я буду беречь эту землю, и буду сражаться на ней, и если моя кровь прольется еще не раз, прими ее, как сегодня.
   Он отступил от источника и увидал, что на него все смотрят. Но не добавил ничего. В молчании он вывел свою кобылу наверх по узкой тропинке, вскочил на нее и вернулся на тракт. Четыре лесных стрелка смотрели ему вслед, но оставались на месте.
   Уже темнело, когда он переезжал через мост. В крепости все было в порядке. Единственным отступлением от обычного распорядка можно было считать громкое пение, доносящееся из левой башни. Чей-то сильный и хорошо поставленный голос пел «Ave Maria» — очевидно, благочестивые гости решили усладить уши хозяев, в благодарность за теплый прием. Монах действительно умел петь, и Торин даже постоял, слушая. Когда же соло закончилось, хор одобрительных восклицаний доказал, что немало благодарных слушателей позволили себе посетить монахов в отведенном им помещении.
   — Не беспокойся, — сказал ему подошедший Робер де Рош-Мор. — Там есть наши: Гвидо, Рено, и Коррадо там тоже. Болтать не будут, а песни почему не послушать. Это брат Пьер поет. Сам худой, как щепка, а голос что надо.
   — Видно, в аббатстве не очень-то сытные хлеба... Их хоть накормили как следует?
   — Более чем! — засмеялся Робер. — Их целый день, можно сказать, только кормили и поили. Сразу, как только появились, их пригласил сам граф и часа два угощал за своим столом. Я там тоже был. Милорд все выспросил: и кто сейчас лорд-аббат, и кто приор, и откуда они, и сколько есть в аббатстве монахов, и еще тысячу вещей. И все время за разговором их потчевал: мол, угощайтесь, дорогие братья, на здоровье! Эти-то трое, как видно, из простых — спорить не осмелились, ели, пили, что подано, а подано было много!
   Так что к полудню пришлось им прилечь отдохнуть. А потом обед в кухне, и Герт не ударил лицом в грязь. Его ребята даже рыбу наловили где-то поблизости! Как бедным монахам удержаться? Снова наелись. Ужин им подали отдельно, но кое-кто решил составить компанию. Вот и сидят, поют, веселятся. Милорд доволен. Меньше будут выведывать.
   — А графиня? Она с ними разговаривала?
   — Нет, не сегодня. На это есть завтрашний день. Она же, как я понял, должна выглядеть еще надменнее, чем сам лорд.
   — А барышня что?
   — Ей, по-моему, эти монахи вовсе не интересны. Она не как Родерик, к христианству, в общем-то, равнодушна.
   — Кстати, а Родерик тоже там? Возле певца Пьера?
   — Нет его там. Кажется, ему граф даже запретил.
   — А граф у себя в покоях? — поинтересовался Торин.
   — Можно и так сказать, — ухмыльнулся де Рош-Мор, — он вообще-то в угловой комнате, где сейчас Эвальд дежурит.
   — Ага. Слушай, Робер, будь другом, отведи эту красотку в конюшню.
   — Откуда ты ее взял? — удивленно погладил тот чужую кобылку. — А она миленькая. Своему Закату, что ли, пару привел?
   — Вот-вот, — подхватил Торин, — возле Заката ее и поставь. Глядишь, и спасибо кто-нибудь скажет. — Подмигнув товарищу, он направился прямо в дом.
   Как он и предполагал, Эвальд Хольгерсон в комнате был один. Люк открылся без всякого шума, и начальних Арденской стражи спустился по лестнице в подземелье.
   Ошибку покойного отца Роланда, так дорого ему стоившую, решили не повторять. За две первых недели после вселения по распоряжению сэра Конрада и под руководством всезнающего мастера Давида щели в каменной стене сильно расширили и вырубили более-менее прямые окна. Их затянули, по местному обычаю, промасленным полотном и сколотили плотные ставни, чтобы закрывать от холодного ветра.
   Тайна подземелья была, можно сказать, выставлена на всеобщее обозрение. А поскольку новое подвальное помещение было хоть и на виду, но совершенно недостижимо для чужаков, оказалось совсем не трудным скрыть боковой спуск в Пещеру Горячего Фонтана. Только у бедного Давида из Кента было право иногда спускаться туда, и умный мастер сам понял, что такие секреты не раскрывают кому попало. Об этом и шла речь между ним и хозяином крепости, когда Мак-Аллистер появился в помещении.
   — Ваша хитрость, милорд, достойна древних тиранов. Как можно так легко решать судьбы людей? Вы распорядились не только моей, но и жизнью этого невинного отрока, — указал он на Мозеса. Невинный сей отрок в этот момент с удовольствием перебирал неограненные топазы в глиняной миске. Их было ровно тридцать пять.