Страница:
— Вы остаетесь здесь, мастер Баррет, — приказала графиня.
— Вам следует дождаться хозяина этого дома, получить обратно наш залог — коней и телегу — и заплатить ему за аренду. Боюсь, наши люди все-таки нанесли его дому и саду некоторый ущерб. Пока его нет, друг мой, позаботьтесь вернуть их в прежнее состояние. Да, и еще скажите доброму мастеру, что его собственная лошадь находится в замке и с ней все в порядке. Я пошлю кого-нибудь вернуть ее после Рождества.
Глава XI
— Вам следует дождаться хозяина этого дома, получить обратно наш залог — коней и телегу — и заплатить ему за аренду. Боюсь, наши люди все-таки нанесли его дому и саду некоторый ущерб. Пока его нет, друг мой, позаботьтесь вернуть их в прежнее состояние. Да, и еще скажите доброму мастеру, что его собственная лошадь находится в замке и с ней все в порядке. Я пошлю кого-нибудь вернуть ее после Рождества.
Глава XI
Обратно ехали намного быстрее. Первый снег уже лежал под деревьями, но дорога, схваченная морозом, была тверже обычного. Возок кидало, но леди графиня мало заботилась об удобствах сидящих внутри девиц. Тем более, что там хватало подстилок и мягкостей. Она торопилась.
Поездка оказалась удачной во всех отношениях, кроме главного. Она не нашла священника для замка Арден.
Разумеется, аббат Святой Анны с радостью выделил бы ей одного из своих рукоположенных подчиненных. Родерик с увлечением описал некоторых ученых братьев, занятых перепиской книг, а также лекарей, призревающих раненых и больных. Роланд свел знакомство с отцом келарем, стареньким и смешливым, и несколькими послушниками, которые ему помогали. Его работа удовлетворила святых отцов, они не жалели похвал и подарили ему маленький образ Святой Анны в знак благодарности. Но ни один из обитателей монастыря не подошел графине. Эти люди были чересчур погружены в дела своего аббатства.
Леонсия подумывала о том, чтобы пригласить обратно отца Пантора, но он явно не подходил на роль замкового священника. Когда она об этом заговорила с Родериком, тот подал неожиданную идею:
— Пусть лучше брат Пьер приедет. Не навсегда, только на Рождество. Отец опасается любопытства чужих монахов, но Пьер вовсе не такой. Он только любит петь, и умеет рассказывать истории. Он пока не священник, не имеет права исповедовать. Да он и не захочет. Пусть только поет молитвы и руководит хором. Это он хорошо умеет!
Накануне отъезда Леонсия посетила монастырь и изложила приору свою просьбу. Несмотря на то, что божественный голос брата Пьера был весьма желателен на праздничной службе, ей не отказали. Монах приедет с незаменимым Джоном.
Нельзя сказать, что перспектива провести праздники в Ноттингеме, да еще на положении доверенного лица графа Арден, сильно огорчила старого Баррета. Но все же он хотел навестить свою дочь в Баттеридже, еще раз увидеть внучку. Графиня пожала плечами:
— Ничто не мешает вам, мастер Джон, нанять повозку и отправиться к родственникам. По дороге захватите преподобного брата Пьера из монастыря. Он будет у нас до Нового Года. А потом вместе вернетесь.
Монах приедет в канун Рождества, то есть через три дня. За это время надо успеть привести этих бедняжек в относительный порядок.
Леонсия вздохнула.
Верховая езда все-таки для нее не игрушка. Семь миль до дома, да еще с максимально возможной скоростью. Она сама подгоняла: дома отдохнем, надо приехать к обеду!
Добрались почти вовремя. Во всяком случае, почтительный Герт сам поспешил сообщить, что для миледи накрыто в ее покоях.
Ошарашенный новостью о девяти голодных гостях, Ладри тем не менее выдержал удар и пообещал, что через полчаса в том самом помещении, где жили монахи, подадут обед и для них.
Слегка пошатываясь, с помощью Алана и верной Эльфриды графиня наконец-то добралась до своей комнаты.
Встретивший ее там муж с одного взгляда оценил состояние супруги.
— Леди Эльфрида! Прошу немедленно найти Лалли, чтобы в минуту была здесь!
— Спасибо, милый, — со вздохом опустилась Леонсия на мягкие шкуры, — но лучше бы она сначала помогла мне раздеться...
— Я тебя сам раздену. Эльфрида, пожалуйста, побыстрее!
Девушка быстро выбежала, на ходу сбрасывая свои собственные верхние одежки. Донну Эвлалию не нужно было долго искать, она жила здесь, напротив.
— Милочка, сейчас только короткий массаж, чтобы я была в силах сидеть за столом... После обеда — теплая ванна, где-то на полчаса... О господи, сколько еще сегодня придется сделать!.. — пожаловалась она мужу страдальческим голосом, прикрывая глаза под умелыми руками массажистки.
— Сама виновата. Зачем было так гнать? Да еще верхом? И вообще, что за странная идея — привезти столько женщин и детей? Я мельком глянул, они так выглядят, будто жили до сих пор на помойке…
— Они и впрямь там жили. Ох, милый мой, этот город!.. Сто раз спасибо нашему доброму Баррету, что сумел найти чистый домик, он там, видно, один-единственный и был! Я приказала не уезжать, пока не вычистят все до прежнего состояния.
— Хозяин будет тебе благодарен. Но все же объясни, откуда у тебя эти бедняги.
— Ну, откуда же, с улицы, конечно… Собрала, кого могла. Ох, Лалли, спасибо тебе. Как будто заново родилась.
— Миледи, — заметила, разгибаясь, Эвлалия, — это ненадолго. На час, может, и хватит, но после обеда советую вам обязательно прилечь.
— Некогда, милая. Ну, спасибо вам, а теперь пойдем за стол. Страсть как я проголодалась!
Утолив первый голод, Леонсия оторвалась от вкусной похлебки и в первый раз улыбнулась с удовлетворением.
— Любовь моя, не отлынивайте от ответа! — обратился к ней граф. — Я вижу, население нашего дома увеличивается быстро и без затрат на наем. Что будут делать тут все эти женщины и дети?
— Детей, как видно, все-таки придется куда-то отправить. В деревню, что ли? Если доплатить крестьянской семье, наверное, они примут сирот?
— Примут, — пожал плечами сэр Конрад. — Мы можем даже подарить им корову или лошадь, этого будет достаточно. Но, если я правильно понял, это не совсем обычные дети?
— Какие есть, — с внезапной злостью отрезала Леонсия. Спорить с женой, когда она в подобном настроении, он никогда не пытался. Она продолжала ожесточенно:
— Что, эта маленькая девочка была бы менее виновата, если бы она бросила братишку умирать от голода? Или сама умерла?
— Ничего подобного я в виду не имел, — отступил муж. — Просто не думаю, что им понравится крестьянская работа. Дети такого возраста у селян уже трудятся наравне со взрослыми. И девочку могут счесть ленивой только за то, что она не умеет прясть или ткать, или доить корову. И будут обижать.
— А что, есть другой выход?
— Пожалуй, — задумчиво протянул сэр Конрад. Он помолчал, глотнул вина и продолжал:
— Мы ведь стали владельцами еще одного дома. Борнхауз его имя. Я хочу послать туда надежного человека, чтобы вести хозяйство. Там и лишняя служанка не помешает. И не обидит никто.
— И кто же этот надежный?
— Джон Баррет.
— Гм. Ты же, кажется, не жаловал его доверием?
— Смотря в чем. В покупках он ни разу меня не обманул. А что, там в Ноттингеме вы были им недовольны?
— Наоборот. У него настоящий талант обращаться с торговцами и работниками. Даже место для лошадей он нашел в полчаса. И это в городе, переполненном приезжими!
— Вот именно. Так что он будет управлять Борнхаузом рачительно и заботливо. Тем более, что я намерен отдать ему это поместье в долгую аренду. Пусть живет подальше от нас. Честно говоря, я устал от своих сомнений и его недомолвок.
— Все же думаешь, он был как-то связан с этим покойным лиходеем?
— Нет, не с ним. Но я почти уверен, что у него дела с самим герцогом.
Кстати, вы его там не встречали? Он приезжал в аббатство, бывал у городских всластей?
— Не знаю, — с сожалением пожала Леонсия плечами, — Я с ним не встречалась, и мальчики тоже в монастыре его не видели. Родерик по моей просьбе специально поинтересовался у приора, но тот, кажется, не питает к его светлости особого уважения. Во всяком случае, около нас его не было. А я, как ты понимаешь, занималась иными делами.
— Не думай, что я против, — предупреждающе поднял ладонь Конрад.
— Просто появление шести девиц в замке, где живет сотня мужчин, приведет к понятному результату. Они снова станут жертвами похоти. Тем более, что привыкли к такому. Просто не умеют защищать свою честь, не знают, что это такое...
— Ну уж нет! — с ожесточением графиня ударила по столу. — Жертв больше не будет! Мы скажем им, что теперь они все принадлежат тебе. Твоих рабынь никто не тронет без разрешения.
— И это поможет? — усомнился граф.
— Еще как поможет! Им же, вообще-то, никто не угрожает, обижать женщин нашим людям не свойственно... А у этих несчастных главное зло — это их уверенность, что они грешницы и вне закона. А если дать им какое-то определенное место, этот самый закон, положение их сразу станет гораздо выше. Это твой друг Давид обижается на свое рабство, а бедной одинокой девчонке принадлежать могущественному лорду — счастье невыразимое! Да еще знать, что кроме самого лорда, ни один мужчина не посмеет ее коснуться... Она почувствует себя королевой!
— И как мы обозначим их статус? Объявим всем, что они — рабыни?
— Дорогой мой, да никому объявлять не надо! Это им самим важно, а остальным совершенно все равно. Или ты думаешь, что твой Маркус, или Тэм, или Герт Ладри пойдут их насиловать? Или станут обзывать дурными словами? Все, что действительно необходимо — это, как ты сказал, обозначить их статус. Наглядно! Чтобы всем было видно. Чтоб эти девушки знали, что это всем видно, и были полностью уверены в своем положении
— Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.
— Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.
— Может, лучше знак на одежде?
— Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!
— Значит, цвет. И какой же?
— Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.
— Не надо, — задержал графиню ее супруг, — все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.
— А где мы их поместим? В первом этаже башни?
— Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.
А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.
— Ты хочешь их запереть?
— На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.
— Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.
— Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?
— Как я могла от него скрыть?
—...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.
А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.
— А тому какое дело до этого?
— Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...
— Да ты что?!.
— Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги — люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.
— Я знаю, милый.
— А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.
— А что, сидение взаперти поможет?
— В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое — это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.
— Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.
Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.
Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.
День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам — слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.
Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.
Потом встречали его...
Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец — а как же, в самом аббатстве стены расписывал! — занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.
С благоговением слушали брата Пьера. Для Родерика католические молитвы были чем-то обязательного урока, не зная которого, ученик заслуживает позора. Голос его пока не ломался, хотя этого ожидали в новом году, и он мог с воодушевлением поддержать благочестивого монаха в его певческих подвигах.
А Роланд не пел. Для него молитва была прямым разговором с богом. Он старался воскресить образ матери, вознести ей на небеса свою боль и тоску, найти утешение, попросить совета.
Во время праздничной службы он намеренно не выходил вперед. В дальнем ряду, возле дверей, где голос монаха мешал меньше, он стоял и молился беззвучным шепотом...
И неожиданно встретил понимающий взгляд. Еще одного человека не интересовал брат Пьер и его музыка.
Это была молоденькая графиня.
Хайдегерд вообще не была христианкой. Она покладисто уступила матери и отцу, приняв крещение перед отъездом в Англию, но к вере была полностью равнодушна. Честно говоря, для нее такой предмет, как религия, был совершенно умозрителен. Латинские тексты, милые сердцу брата, она вообще пропускала мимо ушей. Старательно певшие слуги походили на необученный бродячий театр, переполненный мало талантливыми актерами.
Поэтому поведение Роланда показалось ей необычным. Этот юноша в самом деле жарко молился!
Под внимательным взглядом юной леди он покраснел. Как раз в тот момент он умолял святую великомученицу Хильду послать своему сыну любовь, жену, счастье. Не оставлять на всю жизнь одиноким, без роду-племени. И вот на него смотрит прекрасная девушка.
Он стеснялся ее. Став с первого дня любовником ее матери, а теперь связанный с ней словом, Роланд бессознательно избегал юной Хайди, чтобы она не узнала о его грешных делах. Девушка казалась ему воплощением целомудрия и чистоты. Разве он, измаравшись в грехе, смел поднять на нее глаза?
В ту ночь оба не сказали ни слова.
Рождество прошло. Заточенные девицы жили в запертой башне. Им досталось новое занятие: ткать полотно. Как оказалось, одна из старших была в прошлом женой ремесленника и умела ткать. В замке нашлись старые кросна. По их образцу сколотили еще несколько. Это было для всех полезно, и бывшие обитательницы трущоб осваивали профессию с должным старанием. Вопрос об их статусе временно был отложен.
Перед Новым Годом состоялся День Зрелости Мозеса.
По горячему желанию именинника, он происходил в том же подвале, где они с отцом провели две недели. В отличие от самого Давида, Мозесу это помещение очень нравилось, в особенности когда, замирая от возбуждения, они с Родериком исследовали волшебную пещеру. Он бы просиживал там часами, играя с веселым гейзером, но строгий отец усаживал Мозеса за изучение Торы, а сын графа бежал выполнять свои разнообразные дела наверху. Эстер довольно редко спускалась, занятая первыми легкими уроками на плацу и помощью леди Темелин.
Но в День Зрелости, разумеется, она оделась в лучшие шелковые одежды с прозрачным покрывалом и явилась, чтобы присутствовать на торжестве братишки и участвовать в экзамене, если понадобится.
Вместе с ней пришла новая неразлучная подруга. Общество Фриды оказалось чем-то вроде божьего дара для Эстер. Эта веселая, живая северянка тянула ее вперед, к совершенно другой жизни и казалась больше приятелем-мальчишкой, чем чинной барышней, какими были все знакомые Эстер девушки. Но с принцессой Темелин она тоже дружила, и та пожелала сопровождать компаньонку на праздник ее семьи, закутавшись по обыкновению в голубые шелка. А с нею, как и следовало ожидать, явился Родерик. Как можно было бы пропустить День Зрелости его друга! К тому же этот странный обряд занимал его чрезвычайно.
С сыном пришел граф Арден. Ему тоже было интересно, и графиня с удовольствием последовала за ним. А под боком у матери примостилась юная леди. Почему бы не провести вечер с родителями!
И уж чуть не силой пришлось тащить Роланда. Этот чудак не верил, что у иудеев тоже есть Рождество! Ну, пусть даже иначе называется. Но ведь праздник! Невозможно было решительно отказаться, глядя в умоляющие глаза Родерика.
Так что общество, собравшееся в Арденском подземелье, могло сделать честь и некоторым королевским дворам. По случаю окончания Ханнуки, горели все девять самых больших светильников, какие сумел отлить кузнец Эгон. В них даже налили масло из большого кувшина, который чудом остался цел при нападении разбойников. Мастер Давид твердил, что это особенная жидкость, священное храмовое масло, специально сбереженное для этого дня.
Взволнованный Мозес, центр внимания стольких знатных зрителей, торжественным речитативом продекламировал длинный текст на языке, непонятном для большинства. Но странным образом его почти поняли: в конце концов, содержание Ветхого Завета всем знакомо.
Давид, сын Элеазара, ныне в ответственной роли Рабби, не нашел в чтении ошибок, что доказывало зрелость отрока. Радостный «зрелый» протанцевал положенный круг, обнимая свиток обеими руками.
Роланду Ардену казалось, что он присутствует в языческом храме. Он не пытался понять суть обряда, просто сидел в самом темном углу и терпел. Мозес не был ему интересен, он предпочитал наблюдать за Леонсией и ее дочерью. Старшая из дам изредка взглядывала на его и подбадривающе улыбалась, а Хайди смотрела очень серьезно, почти печально. Она то и дело задерживала глаза на том углу, где сидел он, и Роланд мог бы поклясться, что девушка украдкой вздыхает.
— Ну, что ж, мастер Давид, — сказал сэр Конрад, когда официальная часть кончилась, — теперь юный Мозес стал взрослым. Давайте же выпьем за его здоровье! Я рад получить нового подданного.
— Мозес — не ваш подданный! — сварливо откликнулся счастливый отец, хотя понимал, что с ним шутят. Тем не менее все уселись за стол и отведали необычные, приготовленные лично леди Эстер, лакомства.
— Вы больше не страдаете в подземелье? — осведомилась Леонсия и оглянулась. — Сказать по правде, оно так огромно, что скорее напугает пустотой, чем теснотой. Как жаль, что нельзя устроить тут жилой этаж!
— Почему же нельзя, миледи? Как раз можно! — возразил Давид по своей привычке противоречить. — Если разгородить помещение хоть бы и деревянными перегородками и выдолбить за стеной, тут целый дом выйдет, с двором и садом!
— В самом деле? — загорелся сын графа. — А зачем долбить за стеной?
За какой стеной?
Пойманному на слове Давиду пришлось объяснять:
— Видите, сэр Родерик, какой толщины окна? Три шага будет до обрыва. Если бы вынуть лишний камень и оставить только колонны, то получится большой балкон. Принести земли, посадить цветы... И оставить высокий барьер, чтобы никто не упал с обрыва. Я от нечего делать простучал скалу, камень без трещин, монолитные своды, чудо!
— Так вы еще и в скалах разбираетесь, — усмехнулся сэр Конрад. — Да вам вообще цены нет! Такого невольника на вес золота ценить надо, мастер Давид, а вы еще протестовали. Ну, что ж, набросайте мне план, по весне начнем работать. Еще один этаж нам не помешает, правда, любимая? Особенно учитывая, с какой скоростью растет в Ардене население.
— Если милорд намерен серьезно строиться, вам понадобится мастер-строитель, — все еще ворчливо отвечал Давид. — Я не могу все сделать один! И камни гранить, и скалы долбить, и стены ставить...
— Вы делайте план, мастер. А строителей нам Бог пошлет. Послал же он вас, и леди Эстер, и плотников, и печников, и даже садовников! А теперь ткачихи пожаловали, — откровенно смеялся хозяин замка. — Я уже верю, что Господь в своей мудрости предназначил замку Арден великое будущее.
Молодежи наскучила беседа старших, и скоро за столом остались только граф с Давидом и молчаливая Леонсия. Она просто прижалась к мужу и не участвовала в разговоре. А остальные убежали веселиться.
Хайди возвращалась к себе одна. По своей привычке, она поднялась на галерею и присела там на табурет, приглядываясь к происходящему внизу. Вот она увидела Роланда. Встретилась с ним глазами. Недолго поколебавшись, он тоже поднялся по лестнице.
— Леди Хайдегерд, — учтиво поклонился он. Это был первый раз, что он прямо к ней обратился.
— Сэр Роланд, — так же вежливо отозвалась Хайди.
— Мне уже случалось видеть вас здесь.
— Я тут часто сижу.
—Вам это по душе?
— Мне интересно. Я люблю смотреть на людей. И не люблю сидеть в комнате. Скучно. Вот вы с Родериком ездили в город. И в монастырь. А я ничего не вижу.
— Так принято, — пожал Роланд плечами. — Молодые леди сидят дома. Так они в большей безопасности.
— Я знаю, — печально откликнулась Хайди и замолчала.
Роланду захотелось развеселить ее.
— Это не так уж плохо. Зато в замки, где живут молодые леди, много рыцарей приезжают в гости. Дочь знатного человека окружена бывает красивыми и доблестными поклонниками. Из них она выбирает мужа.
— Я не буду выбирать мужа, — вздохнула девушка. — Я выйду замуж за Торина.
— Вы как будто не очень этому радуетесь...
— Я радуюсь, — возразила Хайди еще печальнее, — конечно, я радуюсь.
— Сэр Торин Мак-Аллистер кажется мне благородным и учтивым рыцарем, — сказал Роланд как бы нехотя. Почему-то ему не хотелось признавать это.
— Ну конечно! — юная леди внезапно яростно стукнула по перилам:
— Он хороший! Он самый лучший на свете! Он красивый, учтивый, доблестный... Никого на свете я не знаю лучше его!
— Так вы любите его? — робко спросил он.
— Еще бы! Я его люблю почти с рождения.
— Почему же вы огорчены? Он что... не хочет жениться? — Это было единственное, что пришло Роланду в голову как причина грусти юной графини.
— Хочет, — сообщила Хайди со вздохом, — он уже просил моей руки.
— А! Ваш отец отказал ему? — догадался юноша.
— Ничего подобного, — помотала она головой, — отец сказал, что мы хоть завтра можем устроить свадьбу.
— Так отчего же грустить? Вы любите его, он любит вас... Или вам кажется, что он вас не любит? — допытывался Роланд, не на шутку заинтригованный жалобами счастливой невесты. Ему и самому вдруг стало грустно при виде ее невеселого личика.
— Он меня любит! — почему-то забавно рассердилась Хайдегерд и поджала губки. — Он всегда меня любил и теперь любит.
— Но ведь это значит, что у вас лучший жених на свете! — пожал он плечами и уже начал подозревать, что девушка над ним потешается.
— Вот именно! — Роланд с удивленим услышал слезы в ее голосе. — Он самый лучший на свете! Лучше всех рыцарей, принцев и прочих герцогов. И уж конечно, он во много раз лучше меня!!!
—???
— Как вы не понимаете? Он — доблестный и благородный рыцарь, который за верную службу своему государю получит все, что только можно желать: славу, золото, собственный замок, почет, власть, что там еще? Поклонение и любовь прекрасных дам... Все он получит. И дочь сюзерена в придачу. А она кто, эта самая дочь? Кто я? Девчонка! Милое и прелестное существо, вроде белой кошечки, чтобы подержать на коленях... Он будет властвовать в своем замке, командовать всеми и окружать меня нежной заботой. И так всю жизнь! Я для него всегда буду только прекрасной принцессой. Он будет по-рыцарски служить мне, но жить будет с другими!
Поездка оказалась удачной во всех отношениях, кроме главного. Она не нашла священника для замка Арден.
Разумеется, аббат Святой Анны с радостью выделил бы ей одного из своих рукоположенных подчиненных. Родерик с увлечением описал некоторых ученых братьев, занятых перепиской книг, а также лекарей, призревающих раненых и больных. Роланд свел знакомство с отцом келарем, стареньким и смешливым, и несколькими послушниками, которые ему помогали. Его работа удовлетворила святых отцов, они не жалели похвал и подарили ему маленький образ Святой Анны в знак благодарности. Но ни один из обитателей монастыря не подошел графине. Эти люди были чересчур погружены в дела своего аббатства.
Леонсия подумывала о том, чтобы пригласить обратно отца Пантора, но он явно не подходил на роль замкового священника. Когда она об этом заговорила с Родериком, тот подал неожиданную идею:
— Пусть лучше брат Пьер приедет. Не навсегда, только на Рождество. Отец опасается любопытства чужих монахов, но Пьер вовсе не такой. Он только любит петь, и умеет рассказывать истории. Он пока не священник, не имеет права исповедовать. Да он и не захочет. Пусть только поет молитвы и руководит хором. Это он хорошо умеет!
Накануне отъезда Леонсия посетила монастырь и изложила приору свою просьбу. Несмотря на то, что божественный голос брата Пьера был весьма желателен на праздничной службе, ей не отказали. Монах приедет с незаменимым Джоном.
Нельзя сказать, что перспектива провести праздники в Ноттингеме, да еще на положении доверенного лица графа Арден, сильно огорчила старого Баррета. Но все же он хотел навестить свою дочь в Баттеридже, еще раз увидеть внучку. Графиня пожала плечами:
— Ничто не мешает вам, мастер Джон, нанять повозку и отправиться к родственникам. По дороге захватите преподобного брата Пьера из монастыря. Он будет у нас до Нового Года. А потом вместе вернетесь.
Монах приедет в канун Рождества, то есть через три дня. За это время надо успеть привести этих бедняжек в относительный порядок.
Леонсия вздохнула.
Верховая езда все-таки для нее не игрушка. Семь миль до дома, да еще с максимально возможной скоростью. Она сама подгоняла: дома отдохнем, надо приехать к обеду!
Добрались почти вовремя. Во всяком случае, почтительный Герт сам поспешил сообщить, что для миледи накрыто в ее покоях.
Ошарашенный новостью о девяти голодных гостях, Ладри тем не менее выдержал удар и пообещал, что через полчаса в том самом помещении, где жили монахи, подадут обед и для них.
Слегка пошатываясь, с помощью Алана и верной Эльфриды графиня наконец-то добралась до своей комнаты.
Встретивший ее там муж с одного взгляда оценил состояние супруги.
— Леди Эльфрида! Прошу немедленно найти Лалли, чтобы в минуту была здесь!
— Спасибо, милый, — со вздохом опустилась Леонсия на мягкие шкуры, — но лучше бы она сначала помогла мне раздеться...
— Я тебя сам раздену. Эльфрида, пожалуйста, побыстрее!
Девушка быстро выбежала, на ходу сбрасывая свои собственные верхние одежки. Донну Эвлалию не нужно было долго искать, она жила здесь, напротив.
— Милочка, сейчас только короткий массаж, чтобы я была в силах сидеть за столом... После обеда — теплая ванна, где-то на полчаса... О господи, сколько еще сегодня придется сделать!.. — пожаловалась она мужу страдальческим голосом, прикрывая глаза под умелыми руками массажистки.
— Сама виновата. Зачем было так гнать? Да еще верхом? И вообще, что за странная идея — привезти столько женщин и детей? Я мельком глянул, они так выглядят, будто жили до сих пор на помойке…
— Они и впрямь там жили. Ох, милый мой, этот город!.. Сто раз спасибо нашему доброму Баррету, что сумел найти чистый домик, он там, видно, один-единственный и был! Я приказала не уезжать, пока не вычистят все до прежнего состояния.
— Хозяин будет тебе благодарен. Но все же объясни, откуда у тебя эти бедняги.
— Ну, откуда же, с улицы, конечно… Собрала, кого могла. Ох, Лалли, спасибо тебе. Как будто заново родилась.
— Миледи, — заметила, разгибаясь, Эвлалия, — это ненадолго. На час, может, и хватит, но после обеда советую вам обязательно прилечь.
— Некогда, милая. Ну, спасибо вам, а теперь пойдем за стол. Страсть как я проголодалась!
Утолив первый голод, Леонсия оторвалась от вкусной похлебки и в первый раз улыбнулась с удовлетворением.
— Любовь моя, не отлынивайте от ответа! — обратился к ней граф. — Я вижу, население нашего дома увеличивается быстро и без затрат на наем. Что будут делать тут все эти женщины и дети?
— Детей, как видно, все-таки придется куда-то отправить. В деревню, что ли? Если доплатить крестьянской семье, наверное, они примут сирот?
— Примут, — пожал плечами сэр Конрад. — Мы можем даже подарить им корову или лошадь, этого будет достаточно. Но, если я правильно понял, это не совсем обычные дети?
— Какие есть, — с внезапной злостью отрезала Леонсия. Спорить с женой, когда она в подобном настроении, он никогда не пытался. Она продолжала ожесточенно:
— Что, эта маленькая девочка была бы менее виновата, если бы она бросила братишку умирать от голода? Или сама умерла?
— Ничего подобного я в виду не имел, — отступил муж. — Просто не думаю, что им понравится крестьянская работа. Дети такого возраста у селян уже трудятся наравне со взрослыми. И девочку могут счесть ленивой только за то, что она не умеет прясть или ткать, или доить корову. И будут обижать.
— А что, есть другой выход?
— Пожалуй, — задумчиво протянул сэр Конрад. Он помолчал, глотнул вина и продолжал:
— Мы ведь стали владельцами еще одного дома. Борнхауз его имя. Я хочу послать туда надежного человека, чтобы вести хозяйство. Там и лишняя служанка не помешает. И не обидит никто.
— И кто же этот надежный?
— Джон Баррет.
— Гм. Ты же, кажется, не жаловал его доверием?
— Смотря в чем. В покупках он ни разу меня не обманул. А что, там в Ноттингеме вы были им недовольны?
— Наоборот. У него настоящий талант обращаться с торговцами и работниками. Даже место для лошадей он нашел в полчаса. И это в городе, переполненном приезжими!
— Вот именно. Так что он будет управлять Борнхаузом рачительно и заботливо. Тем более, что я намерен отдать ему это поместье в долгую аренду. Пусть живет подальше от нас. Честно говоря, я устал от своих сомнений и его недомолвок.
— Все же думаешь, он был как-то связан с этим покойным лиходеем?
— Нет, не с ним. Но я почти уверен, что у него дела с самим герцогом.
Кстати, вы его там не встречали? Он приезжал в аббатство, бывал у городских всластей?
— Не знаю, — с сожалением пожала Леонсия плечами, — Я с ним не встречалась, и мальчики тоже в монастыре его не видели. Родерик по моей просьбе специально поинтересовался у приора, но тот, кажется, не питает к его светлости особого уважения. Во всяком случае, около нас его не было. А я, как ты понимаешь, занималась иными делами.
— Не думай, что я против, — предупреждающе поднял ладонь Конрад.
— Просто появление шести девиц в замке, где живет сотня мужчин, приведет к понятному результату. Они снова станут жертвами похоти. Тем более, что привыкли к такому. Просто не умеют защищать свою честь, не знают, что это такое...
— Ну уж нет! — с ожесточением графиня ударила по столу. — Жертв больше не будет! Мы скажем им, что теперь они все принадлежат тебе. Твоих рабынь никто не тронет без разрешения.
— И это поможет? — усомнился граф.
— Еще как поможет! Им же, вообще-то, никто не угрожает, обижать женщин нашим людям не свойственно... А у этих несчастных главное зло — это их уверенность, что они грешницы и вне закона. А если дать им какое-то определенное место, этот самый закон, положение их сразу станет гораздо выше. Это твой друг Давид обижается на свое рабство, а бедной одинокой девчонке принадлежать могущественному лорду — счастье невыразимое! Да еще знать, что кроме самого лорда, ни один мужчина не посмеет ее коснуться... Она почувствует себя королевой!
— И как мы обозначим их статус? Объявим всем, что они — рабыни?
— Дорогой мой, да никому объявлять не надо! Это им самим важно, а остальным совершенно все равно. Или ты думаешь, что твой Маркус, или Тэм, или Герт Ладри пойдут их насиловать? Или станут обзывать дурными словами? Все, что действительно необходимо — это, как ты сказал, обозначить их статус. Наглядно! Чтобы всем было видно. Чтоб эти девушки знали, что это всем видно, и были полностью уверены в своем положении
— Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.
— Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.
— Может, лучше знак на одежде?
— Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!
— Значит, цвет. И какой же?
— Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.
— Не надо, — задержал графиню ее супруг, — все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.
— А где мы их поместим? В первом этаже башни?
— Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.
А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.
— Ты хочешь их запереть?
— На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.
— Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.
— Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?
— Как я могла от него скрыть?
—...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.
А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.
— А тому какое дело до этого?
— Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...
— Да ты что?!.
— Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги — люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.
— Я знаю, милый.
— А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.
— А что, сидение взаперти поможет?
— В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое — это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.
— Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.
Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.
Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.
День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам — слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.
Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.
Потом встречали его...
Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец — а как же, в самом аббатстве стены расписывал! — занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.
С благоговением слушали брата Пьера. Для Родерика католические молитвы были чем-то обязательного урока, не зная которого, ученик заслуживает позора. Голос его пока не ломался, хотя этого ожидали в новом году, и он мог с воодушевлением поддержать благочестивого монаха в его певческих подвигах.
А Роланд не пел. Для него молитва была прямым разговором с богом. Он старался воскресить образ матери, вознести ей на небеса свою боль и тоску, найти утешение, попросить совета.
Во время праздничной службы он намеренно не выходил вперед. В дальнем ряду, возле дверей, где голос монаха мешал меньше, он стоял и молился беззвучным шепотом...
И неожиданно встретил понимающий взгляд. Еще одного человека не интересовал брат Пьер и его музыка.
Это была молоденькая графиня.
Хайдегерд вообще не была христианкой. Она покладисто уступила матери и отцу, приняв крещение перед отъездом в Англию, но к вере была полностью равнодушна. Честно говоря, для нее такой предмет, как религия, был совершенно умозрителен. Латинские тексты, милые сердцу брата, она вообще пропускала мимо ушей. Старательно певшие слуги походили на необученный бродячий театр, переполненный мало талантливыми актерами.
Поэтому поведение Роланда показалось ей необычным. Этот юноша в самом деле жарко молился!
Под внимательным взглядом юной леди он покраснел. Как раз в тот момент он умолял святую великомученицу Хильду послать своему сыну любовь, жену, счастье. Не оставлять на всю жизнь одиноким, без роду-племени. И вот на него смотрит прекрасная девушка.
Он стеснялся ее. Став с первого дня любовником ее матери, а теперь связанный с ней словом, Роланд бессознательно избегал юной Хайди, чтобы она не узнала о его грешных делах. Девушка казалась ему воплощением целомудрия и чистоты. Разве он, измаравшись в грехе, смел поднять на нее глаза?
В ту ночь оба не сказали ни слова.
Рождество прошло. Заточенные девицы жили в запертой башне. Им досталось новое занятие: ткать полотно. Как оказалось, одна из старших была в прошлом женой ремесленника и умела ткать. В замке нашлись старые кросна. По их образцу сколотили еще несколько. Это было для всех полезно, и бывшие обитательницы трущоб осваивали профессию с должным старанием. Вопрос об их статусе временно был отложен.
Перед Новым Годом состоялся День Зрелости Мозеса.
По горячему желанию именинника, он происходил в том же подвале, где они с отцом провели две недели. В отличие от самого Давида, Мозесу это помещение очень нравилось, в особенности когда, замирая от возбуждения, они с Родериком исследовали волшебную пещеру. Он бы просиживал там часами, играя с веселым гейзером, но строгий отец усаживал Мозеса за изучение Торы, а сын графа бежал выполнять свои разнообразные дела наверху. Эстер довольно редко спускалась, занятая первыми легкими уроками на плацу и помощью леди Темелин.
Но в День Зрелости, разумеется, она оделась в лучшие шелковые одежды с прозрачным покрывалом и явилась, чтобы присутствовать на торжестве братишки и участвовать в экзамене, если понадобится.
Вместе с ней пришла новая неразлучная подруга. Общество Фриды оказалось чем-то вроде божьего дара для Эстер. Эта веселая, живая северянка тянула ее вперед, к совершенно другой жизни и казалась больше приятелем-мальчишкой, чем чинной барышней, какими были все знакомые Эстер девушки. Но с принцессой Темелин она тоже дружила, и та пожелала сопровождать компаньонку на праздник ее семьи, закутавшись по обыкновению в голубые шелка. А с нею, как и следовало ожидать, явился Родерик. Как можно было бы пропустить День Зрелости его друга! К тому же этот странный обряд занимал его чрезвычайно.
С сыном пришел граф Арден. Ему тоже было интересно, и графиня с удовольствием последовала за ним. А под боком у матери примостилась юная леди. Почему бы не провести вечер с родителями!
И уж чуть не силой пришлось тащить Роланда. Этот чудак не верил, что у иудеев тоже есть Рождество! Ну, пусть даже иначе называется. Но ведь праздник! Невозможно было решительно отказаться, глядя в умоляющие глаза Родерика.
Так что общество, собравшееся в Арденском подземелье, могло сделать честь и некоторым королевским дворам. По случаю окончания Ханнуки, горели все девять самых больших светильников, какие сумел отлить кузнец Эгон. В них даже налили масло из большого кувшина, который чудом остался цел при нападении разбойников. Мастер Давид твердил, что это особенная жидкость, священное храмовое масло, специально сбереженное для этого дня.
Взволнованный Мозес, центр внимания стольких знатных зрителей, торжественным речитативом продекламировал длинный текст на языке, непонятном для большинства. Но странным образом его почти поняли: в конце концов, содержание Ветхого Завета всем знакомо.
Давид, сын Элеазара, ныне в ответственной роли Рабби, не нашел в чтении ошибок, что доказывало зрелость отрока. Радостный «зрелый» протанцевал положенный круг, обнимая свиток обеими руками.
Роланду Ардену казалось, что он присутствует в языческом храме. Он не пытался понять суть обряда, просто сидел в самом темном углу и терпел. Мозес не был ему интересен, он предпочитал наблюдать за Леонсией и ее дочерью. Старшая из дам изредка взглядывала на его и подбадривающе улыбалась, а Хайди смотрела очень серьезно, почти печально. Она то и дело задерживала глаза на том углу, где сидел он, и Роланд мог бы поклясться, что девушка украдкой вздыхает.
— Ну, что ж, мастер Давид, — сказал сэр Конрад, когда официальная часть кончилась, — теперь юный Мозес стал взрослым. Давайте же выпьем за его здоровье! Я рад получить нового подданного.
— Мозес — не ваш подданный! — сварливо откликнулся счастливый отец, хотя понимал, что с ним шутят. Тем не менее все уселись за стол и отведали необычные, приготовленные лично леди Эстер, лакомства.
— Вы больше не страдаете в подземелье? — осведомилась Леонсия и оглянулась. — Сказать по правде, оно так огромно, что скорее напугает пустотой, чем теснотой. Как жаль, что нельзя устроить тут жилой этаж!
— Почему же нельзя, миледи? Как раз можно! — возразил Давид по своей привычке противоречить. — Если разгородить помещение хоть бы и деревянными перегородками и выдолбить за стеной, тут целый дом выйдет, с двором и садом!
— В самом деле? — загорелся сын графа. — А зачем долбить за стеной?
За какой стеной?
Пойманному на слове Давиду пришлось объяснять:
— Видите, сэр Родерик, какой толщины окна? Три шага будет до обрыва. Если бы вынуть лишний камень и оставить только колонны, то получится большой балкон. Принести земли, посадить цветы... И оставить высокий барьер, чтобы никто не упал с обрыва. Я от нечего делать простучал скалу, камень без трещин, монолитные своды, чудо!
— Так вы еще и в скалах разбираетесь, — усмехнулся сэр Конрад. — Да вам вообще цены нет! Такого невольника на вес золота ценить надо, мастер Давид, а вы еще протестовали. Ну, что ж, набросайте мне план, по весне начнем работать. Еще один этаж нам не помешает, правда, любимая? Особенно учитывая, с какой скоростью растет в Ардене население.
— Если милорд намерен серьезно строиться, вам понадобится мастер-строитель, — все еще ворчливо отвечал Давид. — Я не могу все сделать один! И камни гранить, и скалы долбить, и стены ставить...
— Вы делайте план, мастер. А строителей нам Бог пошлет. Послал же он вас, и леди Эстер, и плотников, и печников, и даже садовников! А теперь ткачихи пожаловали, — откровенно смеялся хозяин замка. — Я уже верю, что Господь в своей мудрости предназначил замку Арден великое будущее.
Молодежи наскучила беседа старших, и скоро за столом остались только граф с Давидом и молчаливая Леонсия. Она просто прижалась к мужу и не участвовала в разговоре. А остальные убежали веселиться.
Хайди возвращалась к себе одна. По своей привычке, она поднялась на галерею и присела там на табурет, приглядываясь к происходящему внизу. Вот она увидела Роланда. Встретилась с ним глазами. Недолго поколебавшись, он тоже поднялся по лестнице.
— Леди Хайдегерд, — учтиво поклонился он. Это был первый раз, что он прямо к ней обратился.
— Сэр Роланд, — так же вежливо отозвалась Хайди.
— Мне уже случалось видеть вас здесь.
— Я тут часто сижу.
—Вам это по душе?
— Мне интересно. Я люблю смотреть на людей. И не люблю сидеть в комнате. Скучно. Вот вы с Родериком ездили в город. И в монастырь. А я ничего не вижу.
— Так принято, — пожал Роланд плечами. — Молодые леди сидят дома. Так они в большей безопасности.
— Я знаю, — печально откликнулась Хайди и замолчала.
Роланду захотелось развеселить ее.
— Это не так уж плохо. Зато в замки, где живут молодые леди, много рыцарей приезжают в гости. Дочь знатного человека окружена бывает красивыми и доблестными поклонниками. Из них она выбирает мужа.
— Я не буду выбирать мужа, — вздохнула девушка. — Я выйду замуж за Торина.
— Вы как будто не очень этому радуетесь...
— Я радуюсь, — возразила Хайди еще печальнее, — конечно, я радуюсь.
— Сэр Торин Мак-Аллистер кажется мне благородным и учтивым рыцарем, — сказал Роланд как бы нехотя. Почему-то ему не хотелось признавать это.
— Ну конечно! — юная леди внезапно яростно стукнула по перилам:
— Он хороший! Он самый лучший на свете! Он красивый, учтивый, доблестный... Никого на свете я не знаю лучше его!
— Так вы любите его? — робко спросил он.
— Еще бы! Я его люблю почти с рождения.
— Почему же вы огорчены? Он что... не хочет жениться? — Это было единственное, что пришло Роланду в голову как причина грусти юной графини.
— Хочет, — сообщила Хайди со вздохом, — он уже просил моей руки.
— А! Ваш отец отказал ему? — догадался юноша.
— Ничего подобного, — помотала она головой, — отец сказал, что мы хоть завтра можем устроить свадьбу.
— Так отчего же грустить? Вы любите его, он любит вас... Или вам кажется, что он вас не любит? — допытывался Роланд, не на шутку заинтригованный жалобами счастливой невесты. Ему и самому вдруг стало грустно при виде ее невеселого личика.
— Он меня любит! — почему-то забавно рассердилась Хайдегерд и поджала губки. — Он всегда меня любил и теперь любит.
— Но ведь это значит, что у вас лучший жених на свете! — пожал он плечами и уже начал подозревать, что девушка над ним потешается.
— Вот именно! — Роланд с удивленим услышал слезы в ее голосе. — Он самый лучший на свете! Лучше всех рыцарей, принцев и прочих герцогов. И уж конечно, он во много раз лучше меня!!!
—???
— Как вы не понимаете? Он — доблестный и благородный рыцарь, который за верную службу своему государю получит все, что только можно желать: славу, золото, собственный замок, почет, власть, что там еще? Поклонение и любовь прекрасных дам... Все он получит. И дочь сюзерена в придачу. А она кто, эта самая дочь? Кто я? Девчонка! Милое и прелестное существо, вроде белой кошечки, чтобы подержать на коленях... Он будет властвовать в своем замке, командовать всеми и окружать меня нежной заботой. И так всю жизнь! Я для него всегда буду только прекрасной принцессой. Он будет по-рыцарски служить мне, но жить будет с другими!