Страница:
Андрей Петрович не понимал, как можно иначе разговаривать с людьми, ворующими из-под носа выгодные контракты, то есть – деньги. Когда он «урезонивал» агентов из Вашингтона, то отдавал себе отчет в том, что находится не в России, а потому должны иметь место такт и выдержка. И он держался, как мог. Где-нибудь в Кемерово или, скажем, в Питере с этими крысами вообще бы никто не стал разговаривать. А тут – нате. Урезонил – и тут же к психоаналитику. Выговориться ему, видите ли, нужно. А о чем ему разговаривать с аналитиками? «Ложитесь поудобнее, please, положите ноги на подушку, почувствуйте тепло во всех членах»…
Скотный двор какой-то. Разве нормальный человек уляжется на диван, положив ноги на подушку, да еще в присутствии хозяина? Через полчаса общения с аналитиком у Мартынова застучало в висках с такой же силой, с какой пятнадцать лет назад долбились в его дом менты, чтобы выдернуть из постели и надеть наручники. «Вы видите голубое небо над собой и проплывающие облака?» Через закрытые веки Мартынов видел лишь темноту, но отоврался, сказал, что видит и то, и другое. «Каковы самые сильные впечатления вашего детства»? Самыми сильными впечатлениями детства у Мартынова были драки во дворе и секс в двенадцать лет с пьяной проституткой на вокзале, но он рассказал придурку о запуске воздушного змея и про торт, который ему подарили родители на день рождения в шестнадцать лет. Свой шестнадцатилетний юбилей Мартынов отметил в камере отделения милиции, но этот облизанный гундосый выпускник Оксфорда вряд ли об этом догадывался.
Стоит только что-нибудь ляпнуть вслух, как этот очкарик заявляет озабоченно: «Ты хочешь об этом поговорить?» О чем говорить, если Мартынов всего-то сказал о том, что лежать с поднятыми вверх ногами неудобно?! Гипертензия…
«У нас вот что получается, – сказал аналитик после первого сеанса. – Вы рветесь к свободе изъявления чувств. Но вас постоянно удерживает что-то внизу. Выявив причину этого беспокойства, мы сбалансируем эмоции и реалии».
Выйдя от психоаналитика, Андрей Петрович зашел в первый попавшийся бар и с удовольствием надрался. Завсегдатаи забегаловки «У Джонсона» впервые в жизни увидели, как можно выпить семьсот пятьдесят граммов русской водки без тоника, льда и апельсинового сока, после чего трезво отсчитать деньги, смахнуть в карман сдачу, выйти на улицу, врезать ногой по закатившемуся невесть откуда баскетбольному мячу, после чего закурить, сесть за руль и уехать. В течение получаса после этого завсегдатаи выясняли у хозяина, кто был тот смертник, а четверо негров искали в соседнем квартале свой мяч.
Вот и сейчас, расспрашивая Гулько о воспоминаниях детства, Андрей Петрович почувствовал легкое раздражение.
– Итак, Рома, что ты помнишь о своем детстве?
Часть вторая
Глава 1
Скотный двор какой-то. Разве нормальный человек уляжется на диван, положив ноги на подушку, да еще в присутствии хозяина? Через полчаса общения с аналитиком у Мартынова застучало в висках с такой же силой, с какой пятнадцать лет назад долбились в его дом менты, чтобы выдернуть из постели и надеть наручники. «Вы видите голубое небо над собой и проплывающие облака?» Через закрытые веки Мартынов видел лишь темноту, но отоврался, сказал, что видит и то, и другое. «Каковы самые сильные впечатления вашего детства»? Самыми сильными впечатлениями детства у Мартынова были драки во дворе и секс в двенадцать лет с пьяной проституткой на вокзале, но он рассказал придурку о запуске воздушного змея и про торт, который ему подарили родители на день рождения в шестнадцать лет. Свой шестнадцатилетний юбилей Мартынов отметил в камере отделения милиции, но этот облизанный гундосый выпускник Оксфорда вряд ли об этом догадывался.
Стоит только что-нибудь ляпнуть вслух, как этот очкарик заявляет озабоченно: «Ты хочешь об этом поговорить?» О чем говорить, если Мартынов всего-то сказал о том, что лежать с поднятыми вверх ногами неудобно?! Гипертензия…
«У нас вот что получается, – сказал аналитик после первого сеанса. – Вы рветесь к свободе изъявления чувств. Но вас постоянно удерживает что-то внизу. Выявив причину этого беспокойства, мы сбалансируем эмоции и реалии».
Выйдя от психоаналитика, Андрей Петрович зашел в первый попавшийся бар и с удовольствием надрался. Завсегдатаи забегаловки «У Джонсона» впервые в жизни увидели, как можно выпить семьсот пятьдесят граммов русской водки без тоника, льда и апельсинового сока, после чего трезво отсчитать деньги, смахнуть в карман сдачу, выйти на улицу, врезать ногой по закатившемуся невесть откуда баскетбольному мячу, после чего закурить, сесть за руль и уехать. В течение получаса после этого завсегдатаи выясняли у хозяина, кто был тот смертник, а четверо негров искали в соседнем квартале свой мяч.
Вот и сейчас, расспрашивая Гулько о воспоминаниях детства, Андрей Петрович почувствовал легкое раздражение.
– Итак, Рома, что ты помнишь о своем детстве?
Часть вторая
ВЫБОР СМЕРТНИКА
Глава 1
БУДЬ ПРОКЛЯТА ЭТА РАБОТА!
В отличие от Мартынова, Метлицкий почувствовал головную боль гораздо раньше. В руках было все: найденный труп Захара Большого, мотив убийства – Метлицкий знал о тайной сделке держателя общака с москвичами, был свидетель, который, скорее всего, видел, как Захарке прострелили голову; то есть было все для того, чтобы можно было задержать убийц и раскрыть тяжкое преступление. Однако, засев в своем кабинете после того, как в больницу увезли Родищева, Метлицкий вдруг осознал, что у него нет ничего. Помимо растраты общака за Большим водились и другие грехи, отвечать за которые он должен был не только перед Гулько, и нужно еще постараться, чтобы доказать причинно-следственную связь между сделкой с московской братвой и гневом Гула. А свидетель… Свидетелем Родищева можно было считать лишь формально, потому как человек, пребывающий в коме, не назвал точной даты и часа, когда он снова обретет способность рассуждать и говорить.
Сняв трубку с телефона, он набрал номер экспертно-криминалистической лаборатории.
– Это Метлицкий. Вы идентифицировали пальцы с рукоятки ножа? Какого? Того самого ножа, который лежал в корзинке с мухоморами.
Ему ответили, что не нужно нервничать, лаборатория работает не только на Метлицкого, но и на всю область. Это во-первых. Во-вторых, «пальцы», снятые с ножа, не принадлежат ни Гулько, ни кому бы то ни было из его команды. Они вообще никому не принадлежат.
– Что значит – никому не принадлежат? – удивился Рома, будучи в твердой уверенности, что отпечатки – единственное доказательство присутствия на месте преступления одного из известных ему людей.
Ему объяснили, что отпечатки не принадлежат никому из тех, чьи «пальчики» имеются в базе данных области «Папилон». Проблема в том, что владелец этих «пальчиков» ни разу не удостаивался чести быть задержанным и идентифицированным. Впрочем, могли бы и не объяснять, Роман и сам понимал причину этой несуразицы, просто он был настолько уверен в успехе, что забыл об очевидном. Через минуту он успокоился и стал чесать затылок. Нулевой результат – это тоже результат.
– Ребята, – попросил он. – Я вам сейчас через факс лист бумаги прокачу, а вы посмотрите, не совпадут ли пальцы.
Отказать Метлицкому было невозможно, принимать факс пришлось бы в любом случае. Отослав бумагу с отпечатками Родищева, он принял на руку лист и снова спрятал его в карман.
– Как фамилия фигуранта? – уточнил у него усталый эксперт. – Ты свою-то указал, молодец, конечно. «Для Метлицкого Р. А». А пальцы-то какого дяди?
Чертыхнувшись, Рома прокричал:
– Родищева! Ро-ди-щев. Алексей Геннадьевич. Бросив трубку на рычаги, Рома тут же написал на рядом стоящем настольном календаре: «Эксперты! Родищев. Купить 0,5», смахнул со спинки стула пиджак и двинулся из кабинета.
Через пять минут Метлицкий собрал всех нужных ему людей. В его кабинете восседали дознаватель Мокрушин, два опера из отдела Романа и трое собровцев в штатском.
– Мы едем в «Садко», – сообщил Метлицкий. – Пока я буду разговаривать с теми, с кем сочту нужным поговорить, вы рассасываетесь по всей площади кабака, включая кухню и административные помещения. Главная задача – мешать работать. Если, к примеру, ты, Власов, – Рома повернулся к одному из спецов, – заходишь в кухню, то, передвигаясь, не обходишь поваров, поварих, подсобных и прочий персонал, а обязательно заглядываешь в кастрюли, спрашиваешь, посолен ли суп. Можешь даже соус ложкой зачерпнуть и на пол сплюнуть. В зале стулья только расставят – тут же выдвигать их обратно, рассматривать пол. Эти куплетисты на сцене только начнут спевку – шнур из гитары, допустим, выдернуть. Все понятно?
Если Мокрушин догадывался, чего хочет начальник отдела, то опера и спецы озадаченно молчали. Вот если бы этим стулом да по голове – это понятно. Или – в соус кого мордой – тут даже вопросов уточняющих не требуется. А дурью-то зачем заниматься?
Метлицкий правильно понял причину такого затяжного молчания.
– А вам и не нужно ничего понимать. Но если кто-то из вас найдет после осмотра и уборки что-то интересное, связанное с «азербайджанской» баталией, я организую премию.
– Не веришь в братоубийственные войны? – поинтересовался Мокрушин, который втайне надеялся, что дело спишется за смертью подозреваемых.
– Ты заболел, что ли, Витя? – улыбнулся Рома. – В зале сидело девять айзеров, пятеро из бригады Гулько и американо-русский зек, после чего азербайджанцы все померли. Ты горло Халвы видел?
– Видел, – сглотнув слюну и вспомнив о том, что курит, ответил Мокрушин.
Пыхнув дымком, который тут же унес в приоткрытое окно ветер, он покосился на старшего группы.
– А что?
– Какие мысли по этому поводу? Что можешь сказать?
– А что тут говорить? На полу ножи лежали. Одним из них и побрили Халву. Кто-то из своих.
Метлицкий отвернулся к окну и поморщился.
– Мокрушин, если ты не хочешь работать, ты так и скажи. Уйди в райотдел, сядь на квартирные кражи, расслабься, поскучай. Зачем, скажи мне, землю рыть, если у меня в группе человек, который вафли жует? Голова у тебя работает, я знаю. Значит, ленишься. Как думаешь, если тебе морду набить, ты сосредоточишься?
– Что это ты? – изумился Мокрушин.
– Перед тем как прокурорским работникам вещдоки сдать, ты колоду с пола помогал собирать?
– Ну и что далее? – окрысился Витя. – Помогал. Морду… Из тебя, Метлицкий, дурь прет немереная, как из пивного бидона. Неудивительно, что с тобой никто общаться не хочет.
Метлицкий промолчал. Ему было плевать на то, что с ним в УБОП никто не хотел общаться. Он знал, что причин для этого было несколько. Во-первых, у него не было жены и детей, соответственно, не было и обязательств перед семьей. Ему не нужно было ходить в зоопарк, цирк и театр. Походы во все перечисленные заведения он с успехом компенсировал на служебных выездах. Во-вторых, он не любил политику. «Единая Россия» с Басковым, Буйновым и… кто там еще? Неважно. Так вот, «Единая Россия» тут ни при чем. В смысле ни при чем большая политика. О ней он вообще не думал. Под «политикой» в данном случае имеется в виду умение улыбнуться в коллективе, когда шутит начальник, или продолжительно беседовать ни о чем с сослуживцем, которого ты на дух не переносишь. Если Метлицкий видел, что человек дурак, он всегда говорил это ему в глаза, не желая скрывать своего истинного отношения. Может быть, для опера это не самая лучшая черта характера, однако не было еще случая, чтобы такое его поведение хоть раз негативно отразилось на проделанной работе.
Метлицкого не любили, факт. Однако нелюбовь не означает отторжение. Он был лучшим, и не заметить этого невозможно. Его не любило даже начальство. Весь отдел уже четырежды съездил в Чечню. Съездил с отделом, понятно, и Рома. И было странно теперь видеть на праздниках, когда все облачались в парадную форму, что у сослуживцев на груди по одному-два ордена плюс по одной-две медали, а у начальника самого страшного отдела на груди лишь одна медаль «За отвагу». Хреново воюет, что ли?
Отнюдь. Метлицкий и воевал хорошо. В Итум-Кале, где три месяца сводный отряд во главе с Ромой жарил картошку, подставлял сибирский организм под кавказское солнце и пил минералку, стрельба случалась трижды. Первый раз по заставе пальнули из гранатомета. Граната врезалась в «матку» строения и подломила кусок крыши. Второй раз собровец стрелял в пастуха, который гнал тощих коров вдоль минного поля, а третий раз сам Рома, учуяв своим сверхъестественным ментовским нюхом опасность, заставил ночью караульных прострелять местность. Наутро, при осмотре, в двухстах метрах от «зеленки», как раз в секторе ночного обстрела, нашли два использованных шприца с остатками промедола, кровь и обертку от индивидуального перевязочного пакета. И гранату нашли. Вывалилась у кого-то из кармана.
Как и положено, после командировки весь личный состав сводного отряда представили к правительственным наградам. Получил «отважную» медаль и Рома. В ГУВД, при всем почете, из рук начальника. Только вместо «Служу России» майор Метлицкий подошел к микрофону и выдал:
– Я не заслужил этой награды, но, в конце концов, у меня язва, которую я тоже не заслужил.
Больше Метлицкого ничем не награждали, хотя во время второй командировки он вытащил в Сержень-Юрте из-под огня солдатика-«срочника» и сам был ранен. Очевидно, Роме дали возможность спокойно разобраться со своей язвой.
Объяснять что-либо Мокрушину Метлицкий не собирался. Рассматривая в ресторане валяющиеся на полу карты, он мгновенно нашел ту самую бубновую десятку. Дело не в том, что он чересчур внимательный, просто Рома знал, что искал. Он очень хорошо помнил, как в восьмом классе детского дома Гулько, который уже тогда начинал «есть с ворами», рассек на пляже скулу одному из городских мальчишек.
Отпечатков на картах, конечно, не обнаружилось, но, по мнению Метлицкого, это должно было лишь усилить подозрение Мокрушина. Если, как утверждают все, в карты резались азербайджанцы и делали это во вполне мирной обстановке, то «пальцы»-то куда делись? Или они в перчатках «тысячу» расписывали? Делом уже давно занималась прокуратура, однако оставались кое-какие мелочи, которые требовали все в той же прокуратуре, поэтому Мокрушин смиренно выехал в «Садко» во второй раз. Вообще-то Мокрушина можно было не брать, ибо он в существующей цепи был уже лишним, однако Метлицкий, который зашел в кабинет к дознавателю за остатками вещдоков, увидел, как тот стоит у кабинетного зеркала и выстригает из ноздрей волоски. То есть делает то, на что должно хватать времени дома, равно как и на ковыряние пальцем в заднице, бритье и чтение «СПИД-инфо».
Молниеносно придуманная нужда в специалисте по делам бумажным – и вот Витя Мокрушин уже подъезжает к ресторану «Садко». Он абсолютно лишний, «карточную теорию» Рома выскажет следаку прокурорскому, но допустить, чтобы сотрудник антимафиозного ведомства делал на рабочем месте пробор в носу, Метлицкий не мог.
Все вышло так, как и предполагал майор УБОП. Пока он, уединившись в отдельном «кабинете» зала с Викой Соловьяниновой, расточал комплименты красотке, его братва в штатском довела персонал ресторана до исступления.
Опер Петя Смолин, налив себе из котла солянки, сел на разделочный стол шеф-повара и хлебал варево из тарелки, отщипывая хлеб из стоящей рядом хлебницы. Шеф-повар шепотом матерился и уже дважды прибегал к Метлицкому, чтобы тот поставил своих сотрудников в стойло.
– Хорошо, – отрывая от Вики деланно масляный взгляд, говорил шеф-повару Рома. – Я поговорю с ними… Так на чем мы остановились, Вика? Гулько храбр в постели? Хм…
Прибегал и администратор. То ли собровец Андрей Песцов, то ли оперативник Гоша Мосс случайно переключил рычаг на плите, и теперь вместо «осетрины а-ля рюсс» у повара получилась «поджарка из минтая».
Ситуация натягивалась, как струна, и грозила со звоном лопнуть.
– Значит, Рома Гулько настоящий мужчина, потому что не пользуется властью, погонами и живет своей, вольной жизнью? – спрашивал Рома Метлицкий.
– Именно, – отвечала Вика Соловьянинова.
– Вика, а у тебя какое образование?
– А какая разница?
– Разница, Вика, большая, – по-отечески увещевал милиционер двадцатилетнюю красавицу. – Вот, к примеру, женщина с высшим образованием… Допустим, с ней случилась какая-нибудь неприятность… так вот она способна извлечь из случившегося урок, в отличие от женщины с образованием в девять классов средней школы… – Метлицкий закинул голову вверх и посмотрел на изуродованную недавней автоматной очередью потолочную лепнину, – …которая с двадцати четырех до шести отсасывает в номерах гостиницы «Новосибирск», а с семнадцати до двадцати трех поет.
– Подонок, – на скулах Соловьяниновой выступили розовые пятна.
– Так ты мне объясни в связи с этим, Вика, ты в рот брать не можешь, пока не напоешься, или петь не в состоянии, пока не отсосешь?
Она резко размахнулась, и ее худенькая ладошка, рассекая провонявший сгоревшей осетриной воздух, полетела в сторону щеки начальника отдела по борьбе с бандитизмом.
Перехватив ее руку в сантиметре от своего лица, Метлицкий порозовел сам. Адреналин пошел…
– А ты что думаешь, я ничего не знаю о всех вас? Это моя работа, крошка. Ваш администратор пассивный педераст, ударник из твоего ансамбля наркоман законченный, в прошлом году ему в клинике переливание крови делали. Да зря делали. Он уже и чужую кровь засрал. А от шеф-повара жена месяц назад ушла к грузину, который мясом на Октябрьском рынке торгует. Тавтадзе его фамилия. – Повернув голову в сторону одного из официантов, который терпеливо расставлял стулья сразу после того, как собровец Дима Филимонов раздвигал их в стороны, громко позвал: – Вихорев!
Дождавшись, когда тот подойдет, Метлицкий мягко опустил руку опешившей Соловьяниновой на стол и тихо поинтересовался у нее:
– А ты что, не знала, что администратор педик?
– Я не знала, что от шеф-повара жена ушла. Взяв приблизившегося официанта за пуговицу, Метлицкий улыбнулся:
– Вот, скажи, Вихорев, вчера к тебе подходил браток в красном спортивном костюме? – Видя его нерешительность, добавил: – Да ладно, колись, не напрягайся! Что он у тебя спрашивал?
Парень молчал, и Метлицкий развернулся к Вике:
– Парень в красном спортивном костюме спрашивал у этого халдея, по каким дням бывает в ресторане хозяин казино «Князь Олег» Игорь Валерьевич Крамской. Знаешь, что он ему ответил? По вторникам, с двадцати одного до двадцати трех. И получил за эту информацию десять баксов. Вот это, Вика, подонок. Вот это, Вика, самый настоящий подонок. За десять долларов он подставил человека под выстрел. Пошел вон отсюда, мразь!..
Пошарив взглядом по залу, Метлицкий выбрал цель.
– Рига!
– Это не Рига, это Винников, – поправила Вика.
– Нет, это Рига, – упрямо повторил Рома. – Рига! Молодой человек, настраивающий гитару, резко поднял голову и посмотрел в сторону зовущего.
– Иди сюда! – махнул ему милиционер.
Тот посмотрел по сторонам, проверяя, не услышал ли еще кто-нибудь его кличку, и быстро пересек зал.
– Вот это, Вика, Винников Владислав Егорович, прошу любить и жаловать. Еще его зовут Ригой. Но в Новосибирске об этом никто не знает. Так его звала братва в Латвии, где он жил и чистил карманы у иностранных туристов. Два года назад переехал в Россию, а восемь месяцев назад, в декабре, устроился бас-гитаристом в ваш ансамбль. Я все правильно сказал, Рига?
Сорокалетний мужик держал руки за спиной и кусал губы. О том, что сегодняшний вечер начнется с таких жутких разоблачений, он даже не подозревал.
– А кто об этом знает? – рассмеялся Метла. – Да никто, кроме меня. Вчера к Риге подвалил бывший напарник по латвийским делам и толкнул тему реставрации старых дел, но уже в столице Сибири. И ты знаешь, Вика, Влад согласился! Сегодня в половине двенадцатого, когда вы смотаете шнуры и упакуете барабаны, они встретятся у входа в гостиницу «Новосибирск».
У Соловьяниновой горели щеки, у Винникова холодела спина.
– Только не торопись, Рига. Залниньш уже задержан. После твоего отъезда за ним дел в Риге накопилось – ни один следователь за раз не унесет. Не отпрашивайся сегодня пораньше, понял?
– Ты же уже отпросился у Сергея Викторовича… – едва слышно пробормотала Вика и подняла на бас-гитариста тяжелый взгляд.
Винников по кривой добрался до сцены, сел, положил на колени гитару, и по всему чувствовалось, что с басами в этот вечер будет не все ладно.
– Вот видишь, Вика… – Рома взял ее за руку. – Вот это – подонок. Я в чем-то тоже не совсем порядочный человек, но я никогда не подставлю человека под пулю, и никогда не украду у людей последнее. И не последнее тоже не украду. Так что я подонок, но не такой большой, как Рига, Вихорев или твой Гулько. Однако от Ромы ты балдеешь, а со мной даже не желаешь разговаривать. Я же говорю – не хватает образования. Ты как та баба. Работаешь? – Да, над собой. Учишься? – Да, у жизни. На твоих глазах Гулько со своей бандой убил девять человек, а ты ждешь не дождешься, когда он тебе позвонит на сотовый и сообщит, что хочет быть с тобою милым.
– Рому не трогай, – угрожающе пробормотала Вика. – Он никого не убивал. «Черные» сами себя перестреляли.
– Послушай, – попросил он, – я не буду тебя уговаривать подписывать какие-либо документы. Наш разговор частный, поэтому не будет ни свидетелей темы, ни протоколов. Мне нужно понять, что тут произошло на самом деле. Собственно, я и так понимаю, но мне нужны подробности. Я сделаю все правильно, о нашем разговоре никто не будет знать, и даже я сам вскоре о нем забуду.
– Я же тебе сказала, – раздраженно сказала Вика, рассматривая нарощенные в салоне ногти. – «Черные» играли в карты, я пела. Потом «черные» переругались, а я все пела. Для Ромы Гулько. А потом «черные» выхватили ножи с пистолетами…
– А ты все пела, – убежденно перебил майор.
– Точно. А вы откуда знаете?
Метлицкий огорченно кивнул и отвернулся. Он понял, что ошибся. Целых полчаса он метал бисер. Есть люди, убедить которых нельзя ни при каких обстоятельствах.
– Ты будешь со мной говорить? – снова спросил он.
– Хоть весь вечер.
– Что произошло в этом ресторане на самом деле? Вика задумалась.
– Роман Алексеевич… Здесь шла съемка второй части фильма «Карты, деньги, два ствола».
– Варшавин! – устало бросил Рома в зал. Барабаня пальцами по столешнице, Метлицкий тупо смотрел в глубокий вырез Викиного платья. Дождавшись опера, он распорядился:
– Этот брак с «Фабрики звезд», – он кивнул в сторону Соловьяниновой, – в Железнодорожный РОВД, к участковому, который курирует территорию гостиницы «Новосибирск». Составить протокол, оштрафовать и выслать на место работы, то есть – сюда, уведомление, что гражданка Соловьянинова была задержана в гостинице «Новосибирск» за занятие проституцией и приставание к иностранным гражданам мужского пола. И я посмотрю, сколько еще эта оральная шансоньетка тут пропоет…
– Сука!! – вскричала Вика.
– Фамилия участкового уполномоченного – Сорока. Он всех ее клиентов знает, раза два или три заставал ее в номере конкретно с концом во рту. Бери микроавтобус и отправляйся с ней прямо сейчас. Будет дергаться – дай ей по морде.
– Ты не подонок, Метла! Ты хуже, чем подонок!! Ты сука ментовская! Гондон драный!!
– Веди, веди ее, Паша… – спокойно разрешил Роман оперу. – Делай, как я сказал. Кстати, Соловьянинова, поешь ты стремно. За двумя зайцами, знаешь… Нужно что-то одно выбирать, то, к чему больше склонность имеешь…
Вынув сигарету из лежащей перед ним пачки, он закурил и глубоко затянулся. Будь проклята эта работа…
Рома хотел встать легко, как это было все последние годы, но, облокотившись на стол, вдруг почувствовал, что закон гравитации вступил для него в новую фазу. Неведомая сила усаживает его обратно в этот мягкий, обитый кожей стул. Он устал за последнюю неделю больше, чем за весь предыдущий год. Труп Захарки Большого, резня в «Садко», странный тип по фамилии Мартынов, прилетевший из Америки. Это все завязано в какой-то один большой узел, концы которого никак не даются в руки. Странный, словно навязанный разговор с воспоминаниями о детском доме и всем, что было до него. Не пора ли снова в Белокуриху? Найти девочку с молодым «мужем», оттянуться с ней у какой-нибудь тропы к водопою и сбросить всю тяжесть, что сейчас никак не дает подняться?
Не здесь нужно искать, не здесь… Но все равно результат сейчас будет.
– Роман Алексеевич!
Подняв взгляд, Метлицкий увидел перед собой администратора.
– Это переходит всякие границы. Через полтора часа нужно открывать ресторан. В кухне ваши дикари перемешали все, что можно! В зале чудовищный беспорядок, в холодильнике двое амбалов бросают кухонные ножи в висящую оленью тушу, какой-то дознаватель дуршлагом ловит в бассейне карпов! Что происходит, Роман Алексеевич?! Я сейчас же звоню начальнику ГУВД! Это возмутительно!..
Развалившись в кресле, Метлицкий закинул ноги на стол.
– Звони. На мне все давно уже крест поставили. Ты мне жаловался на моих, я тебе что сказал? Ладно, я сказал, поговорю. Начальник ГУВД тебе то же самое скажет. Он на меня с прибором клал, а я – на тебя. Принцип субординации.
Администратор побелел лицом.
– Что происходит?.. Что я должен сделать?!
– Во! – обрадовался Метлицкий так, что даже подскочил. – Наконец-то! Теперь думай быстрее, что ты должен сделать, если хочешь, чтобы ресторан открылся через… – Дернув рукой, он уткнулся взглядом в часы. – Через час и двадцать две минуты. И я никому не скажу, что с тобой разговаривал.
Администратор, холеный сорокалетний мужик, начал ломаться, как обиженная женщина. По-милицейски – гнать дуру. А Метлицкий чувствовал, что у него повышается температура, учащается пульс, одновременно кончается терпение.
– Арнольд Аристархович, а из оленины какие блюда готовят?
– Ну дак… – растерялся администратор. – Отбивная, жаркое… Я сейчас, мигом…
– А котлеты из оленины делают?
– Помилуй господи! Котлеты?! Из оленины?! Это все равно что из черной икры паштет делать. Варварство! Я советую жаркое, Роман Алексеевич.
Метлицкий вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
– Песцов, это ты ножи в оленя мечешь? Ты? Тунгу разрубить – и в мясорубку.
Захлопнув крышку телефона, он зевнул и закрыл глаза. Слушать визг администратора с открытыми глазами было неприятно вдвойне. Так он слышал лишь высокий звук, а иначе пришлось бы еще видеть лицо, перекошенное судорогой. Рома открыл глаза лишь раз. Для того чтобы набрать очередной номер.
– Мокрушин! Ты по-прежнему рыбачишь? В бассейн – пакет хлорки!
И снова закрыл глаза. Но вскоре пришлось опять открыть.
– Роман Алексеевич, вы меня губите? – Да.
– Я вспомнил, что происходило в ресторане в тот момент, когда в него вошли Халва с командой. – Администратор передернул узкими, но полными плечами. – Боже, какие они все противные…
– Прошу исключительно суть.
– Гулько… – замялся администратор.
– Я буду нем как могила, – заверил Рома. – Слово офицера. Первый раз, что ли? Арнольд Аристархович, если бы у вас была жена, разговор уже давно бы состоялся…
Тот улыбнулся и отмахнулся рукой.
– Скажете тоже, жена… Так вот…
Через полчаса Метлицкий пошел собирать свою команду.
В автобусе пахло хлоркой и свежим фаршем. Петр Смолин, переевший солянки, икал и, всякий раз зажимая предательски издающий звук рот, терпеливо выслушивал насмешки коллег. Дождавшись, когда машина выйдет на Красный проспект, Мокрушин перебрался поближе к улыбающемуся и глазеющему в окно Метлицкому.
Сняв трубку с телефона, он набрал номер экспертно-криминалистической лаборатории.
– Это Метлицкий. Вы идентифицировали пальцы с рукоятки ножа? Какого? Того самого ножа, который лежал в корзинке с мухоморами.
Ему ответили, что не нужно нервничать, лаборатория работает не только на Метлицкого, но и на всю область. Это во-первых. Во-вторых, «пальцы», снятые с ножа, не принадлежат ни Гулько, ни кому бы то ни было из его команды. Они вообще никому не принадлежат.
– Что значит – никому не принадлежат? – удивился Рома, будучи в твердой уверенности, что отпечатки – единственное доказательство присутствия на месте преступления одного из известных ему людей.
Ему объяснили, что отпечатки не принадлежат никому из тех, чьи «пальчики» имеются в базе данных области «Папилон». Проблема в том, что владелец этих «пальчиков» ни разу не удостаивался чести быть задержанным и идентифицированным. Впрочем, могли бы и не объяснять, Роман и сам понимал причину этой несуразицы, просто он был настолько уверен в успехе, что забыл об очевидном. Через минуту он успокоился и стал чесать затылок. Нулевой результат – это тоже результат.
– Ребята, – попросил он. – Я вам сейчас через факс лист бумаги прокачу, а вы посмотрите, не совпадут ли пальцы.
Отказать Метлицкому было невозможно, принимать факс пришлось бы в любом случае. Отослав бумагу с отпечатками Родищева, он принял на руку лист и снова спрятал его в карман.
– Как фамилия фигуранта? – уточнил у него усталый эксперт. – Ты свою-то указал, молодец, конечно. «Для Метлицкого Р. А». А пальцы-то какого дяди?
Чертыхнувшись, Рома прокричал:
– Родищева! Ро-ди-щев. Алексей Геннадьевич. Бросив трубку на рычаги, Рома тут же написал на рядом стоящем настольном календаре: «Эксперты! Родищев. Купить 0,5», смахнул со спинки стула пиджак и двинулся из кабинета.
Через пять минут Метлицкий собрал всех нужных ему людей. В его кабинете восседали дознаватель Мокрушин, два опера из отдела Романа и трое собровцев в штатском.
– Мы едем в «Садко», – сообщил Метлицкий. – Пока я буду разговаривать с теми, с кем сочту нужным поговорить, вы рассасываетесь по всей площади кабака, включая кухню и административные помещения. Главная задача – мешать работать. Если, к примеру, ты, Власов, – Рома повернулся к одному из спецов, – заходишь в кухню, то, передвигаясь, не обходишь поваров, поварих, подсобных и прочий персонал, а обязательно заглядываешь в кастрюли, спрашиваешь, посолен ли суп. Можешь даже соус ложкой зачерпнуть и на пол сплюнуть. В зале стулья только расставят – тут же выдвигать их обратно, рассматривать пол. Эти куплетисты на сцене только начнут спевку – шнур из гитары, допустим, выдернуть. Все понятно?
Если Мокрушин догадывался, чего хочет начальник отдела, то опера и спецы озадаченно молчали. Вот если бы этим стулом да по голове – это понятно. Или – в соус кого мордой – тут даже вопросов уточняющих не требуется. А дурью-то зачем заниматься?
Метлицкий правильно понял причину такого затяжного молчания.
– А вам и не нужно ничего понимать. Но если кто-то из вас найдет после осмотра и уборки что-то интересное, связанное с «азербайджанской» баталией, я организую премию.
– Не веришь в братоубийственные войны? – поинтересовался Мокрушин, который втайне надеялся, что дело спишется за смертью подозреваемых.
– Ты заболел, что ли, Витя? – улыбнулся Рома. – В зале сидело девять айзеров, пятеро из бригады Гулько и американо-русский зек, после чего азербайджанцы все померли. Ты горло Халвы видел?
– Видел, – сглотнув слюну и вспомнив о том, что курит, ответил Мокрушин.
Пыхнув дымком, который тут же унес в приоткрытое окно ветер, он покосился на старшего группы.
– А что?
– Какие мысли по этому поводу? Что можешь сказать?
– А что тут говорить? На полу ножи лежали. Одним из них и побрили Халву. Кто-то из своих.
Метлицкий отвернулся к окну и поморщился.
– Мокрушин, если ты не хочешь работать, ты так и скажи. Уйди в райотдел, сядь на квартирные кражи, расслабься, поскучай. Зачем, скажи мне, землю рыть, если у меня в группе человек, который вафли жует? Голова у тебя работает, я знаю. Значит, ленишься. Как думаешь, если тебе морду набить, ты сосредоточишься?
– Что это ты? – изумился Мокрушин.
– Перед тем как прокурорским работникам вещдоки сдать, ты колоду с пола помогал собирать?
– Ну и что далее? – окрысился Витя. – Помогал. Морду… Из тебя, Метлицкий, дурь прет немереная, как из пивного бидона. Неудивительно, что с тобой никто общаться не хочет.
Метлицкий промолчал. Ему было плевать на то, что с ним в УБОП никто не хотел общаться. Он знал, что причин для этого было несколько. Во-первых, у него не было жены и детей, соответственно, не было и обязательств перед семьей. Ему не нужно было ходить в зоопарк, цирк и театр. Походы во все перечисленные заведения он с успехом компенсировал на служебных выездах. Во-вторых, он не любил политику. «Единая Россия» с Басковым, Буйновым и… кто там еще? Неважно. Так вот, «Единая Россия» тут ни при чем. В смысле ни при чем большая политика. О ней он вообще не думал. Под «политикой» в данном случае имеется в виду умение улыбнуться в коллективе, когда шутит начальник, или продолжительно беседовать ни о чем с сослуживцем, которого ты на дух не переносишь. Если Метлицкий видел, что человек дурак, он всегда говорил это ему в глаза, не желая скрывать своего истинного отношения. Может быть, для опера это не самая лучшая черта характера, однако не было еще случая, чтобы такое его поведение хоть раз негативно отразилось на проделанной работе.
Метлицкого не любили, факт. Однако нелюбовь не означает отторжение. Он был лучшим, и не заметить этого невозможно. Его не любило даже начальство. Весь отдел уже четырежды съездил в Чечню. Съездил с отделом, понятно, и Рома. И было странно теперь видеть на праздниках, когда все облачались в парадную форму, что у сослуживцев на груди по одному-два ордена плюс по одной-две медали, а у начальника самого страшного отдела на груди лишь одна медаль «За отвагу». Хреново воюет, что ли?
Отнюдь. Метлицкий и воевал хорошо. В Итум-Кале, где три месяца сводный отряд во главе с Ромой жарил картошку, подставлял сибирский организм под кавказское солнце и пил минералку, стрельба случалась трижды. Первый раз по заставе пальнули из гранатомета. Граната врезалась в «матку» строения и подломила кусок крыши. Второй раз собровец стрелял в пастуха, который гнал тощих коров вдоль минного поля, а третий раз сам Рома, учуяв своим сверхъестественным ментовским нюхом опасность, заставил ночью караульных прострелять местность. Наутро, при осмотре, в двухстах метрах от «зеленки», как раз в секторе ночного обстрела, нашли два использованных шприца с остатками промедола, кровь и обертку от индивидуального перевязочного пакета. И гранату нашли. Вывалилась у кого-то из кармана.
Как и положено, после командировки весь личный состав сводного отряда представили к правительственным наградам. Получил «отважную» медаль и Рома. В ГУВД, при всем почете, из рук начальника. Только вместо «Служу России» майор Метлицкий подошел к микрофону и выдал:
– Я не заслужил этой награды, но, в конце концов, у меня язва, которую я тоже не заслужил.
Больше Метлицкого ничем не награждали, хотя во время второй командировки он вытащил в Сержень-Юрте из-под огня солдатика-«срочника» и сам был ранен. Очевидно, Роме дали возможность спокойно разобраться со своей язвой.
Объяснять что-либо Мокрушину Метлицкий не собирался. Рассматривая в ресторане валяющиеся на полу карты, он мгновенно нашел ту самую бубновую десятку. Дело не в том, что он чересчур внимательный, просто Рома знал, что искал. Он очень хорошо помнил, как в восьмом классе детского дома Гулько, который уже тогда начинал «есть с ворами», рассек на пляже скулу одному из городских мальчишек.
Отпечатков на картах, конечно, не обнаружилось, но, по мнению Метлицкого, это должно было лишь усилить подозрение Мокрушина. Если, как утверждают все, в карты резались азербайджанцы и делали это во вполне мирной обстановке, то «пальцы»-то куда делись? Или они в перчатках «тысячу» расписывали? Делом уже давно занималась прокуратура, однако оставались кое-какие мелочи, которые требовали все в той же прокуратуре, поэтому Мокрушин смиренно выехал в «Садко» во второй раз. Вообще-то Мокрушина можно было не брать, ибо он в существующей цепи был уже лишним, однако Метлицкий, который зашел в кабинет к дознавателю за остатками вещдоков, увидел, как тот стоит у кабинетного зеркала и выстригает из ноздрей волоски. То есть делает то, на что должно хватать времени дома, равно как и на ковыряние пальцем в заднице, бритье и чтение «СПИД-инфо».
Молниеносно придуманная нужда в специалисте по делам бумажным – и вот Витя Мокрушин уже подъезжает к ресторану «Садко». Он абсолютно лишний, «карточную теорию» Рома выскажет следаку прокурорскому, но допустить, чтобы сотрудник антимафиозного ведомства делал на рабочем месте пробор в носу, Метлицкий не мог.
Все вышло так, как и предполагал майор УБОП. Пока он, уединившись в отдельном «кабинете» зала с Викой Соловьяниновой, расточал комплименты красотке, его братва в штатском довела персонал ресторана до исступления.
Опер Петя Смолин, налив себе из котла солянки, сел на разделочный стол шеф-повара и хлебал варево из тарелки, отщипывая хлеб из стоящей рядом хлебницы. Шеф-повар шепотом матерился и уже дважды прибегал к Метлицкому, чтобы тот поставил своих сотрудников в стойло.
– Хорошо, – отрывая от Вики деланно масляный взгляд, говорил шеф-повару Рома. – Я поговорю с ними… Так на чем мы остановились, Вика? Гулько храбр в постели? Хм…
Прибегал и администратор. То ли собровец Андрей Песцов, то ли оперативник Гоша Мосс случайно переключил рычаг на плите, и теперь вместо «осетрины а-ля рюсс» у повара получилась «поджарка из минтая».
Ситуация натягивалась, как струна, и грозила со звоном лопнуть.
– Значит, Рома Гулько настоящий мужчина, потому что не пользуется властью, погонами и живет своей, вольной жизнью? – спрашивал Рома Метлицкий.
– Именно, – отвечала Вика Соловьянинова.
– Вика, а у тебя какое образование?
– А какая разница?
– Разница, Вика, большая, – по-отечески увещевал милиционер двадцатилетнюю красавицу. – Вот, к примеру, женщина с высшим образованием… Допустим, с ней случилась какая-нибудь неприятность… так вот она способна извлечь из случившегося урок, в отличие от женщины с образованием в девять классов средней школы… – Метлицкий закинул голову вверх и посмотрел на изуродованную недавней автоматной очередью потолочную лепнину, – …которая с двадцати четырех до шести отсасывает в номерах гостиницы «Новосибирск», а с семнадцати до двадцати трех поет.
– Подонок, – на скулах Соловьяниновой выступили розовые пятна.
– Так ты мне объясни в связи с этим, Вика, ты в рот брать не можешь, пока не напоешься, или петь не в состоянии, пока не отсосешь?
Она резко размахнулась, и ее худенькая ладошка, рассекая провонявший сгоревшей осетриной воздух, полетела в сторону щеки начальника отдела по борьбе с бандитизмом.
Перехватив ее руку в сантиметре от своего лица, Метлицкий порозовел сам. Адреналин пошел…
– А ты что думаешь, я ничего не знаю о всех вас? Это моя работа, крошка. Ваш администратор пассивный педераст, ударник из твоего ансамбля наркоман законченный, в прошлом году ему в клинике переливание крови делали. Да зря делали. Он уже и чужую кровь засрал. А от шеф-повара жена месяц назад ушла к грузину, который мясом на Октябрьском рынке торгует. Тавтадзе его фамилия. – Повернув голову в сторону одного из официантов, который терпеливо расставлял стулья сразу после того, как собровец Дима Филимонов раздвигал их в стороны, громко позвал: – Вихорев!
Дождавшись, когда тот подойдет, Метлицкий мягко опустил руку опешившей Соловьяниновой на стол и тихо поинтересовался у нее:
– А ты что, не знала, что администратор педик?
– Я не знала, что от шеф-повара жена ушла. Взяв приблизившегося официанта за пуговицу, Метлицкий улыбнулся:
– Вот, скажи, Вихорев, вчера к тебе подходил браток в красном спортивном костюме? – Видя его нерешительность, добавил: – Да ладно, колись, не напрягайся! Что он у тебя спрашивал?
Парень молчал, и Метлицкий развернулся к Вике:
– Парень в красном спортивном костюме спрашивал у этого халдея, по каким дням бывает в ресторане хозяин казино «Князь Олег» Игорь Валерьевич Крамской. Знаешь, что он ему ответил? По вторникам, с двадцати одного до двадцати трех. И получил за эту информацию десять баксов. Вот это, Вика, подонок. Вот это, Вика, самый настоящий подонок. За десять долларов он подставил человека под выстрел. Пошел вон отсюда, мразь!..
Пошарив взглядом по залу, Метлицкий выбрал цель.
– Рига!
– Это не Рига, это Винников, – поправила Вика.
– Нет, это Рига, – упрямо повторил Рома. – Рига! Молодой человек, настраивающий гитару, резко поднял голову и посмотрел в сторону зовущего.
– Иди сюда! – махнул ему милиционер.
Тот посмотрел по сторонам, проверяя, не услышал ли еще кто-нибудь его кличку, и быстро пересек зал.
– Вот это, Вика, Винников Владислав Егорович, прошу любить и жаловать. Еще его зовут Ригой. Но в Новосибирске об этом никто не знает. Так его звала братва в Латвии, где он жил и чистил карманы у иностранных туристов. Два года назад переехал в Россию, а восемь месяцев назад, в декабре, устроился бас-гитаристом в ваш ансамбль. Я все правильно сказал, Рига?
Сорокалетний мужик держал руки за спиной и кусал губы. О том, что сегодняшний вечер начнется с таких жутких разоблачений, он даже не подозревал.
– А кто об этом знает? – рассмеялся Метла. – Да никто, кроме меня. Вчера к Риге подвалил бывший напарник по латвийским делам и толкнул тему реставрации старых дел, но уже в столице Сибири. И ты знаешь, Вика, Влад согласился! Сегодня в половине двенадцатого, когда вы смотаете шнуры и упакуете барабаны, они встретятся у входа в гостиницу «Новосибирск».
У Соловьяниновой горели щеки, у Винникова холодела спина.
– Только не торопись, Рига. Залниньш уже задержан. После твоего отъезда за ним дел в Риге накопилось – ни один следователь за раз не унесет. Не отпрашивайся сегодня пораньше, понял?
– Ты же уже отпросился у Сергея Викторовича… – едва слышно пробормотала Вика и подняла на бас-гитариста тяжелый взгляд.
Винников по кривой добрался до сцены, сел, положил на колени гитару, и по всему чувствовалось, что с басами в этот вечер будет не все ладно.
– Вот видишь, Вика… – Рома взял ее за руку. – Вот это – подонок. Я в чем-то тоже не совсем порядочный человек, но я никогда не подставлю человека под пулю, и никогда не украду у людей последнее. И не последнее тоже не украду. Так что я подонок, но не такой большой, как Рига, Вихорев или твой Гулько. Однако от Ромы ты балдеешь, а со мной даже не желаешь разговаривать. Я же говорю – не хватает образования. Ты как та баба. Работаешь? – Да, над собой. Учишься? – Да, у жизни. На твоих глазах Гулько со своей бандой убил девять человек, а ты ждешь не дождешься, когда он тебе позвонит на сотовый и сообщит, что хочет быть с тобою милым.
– Рому не трогай, – угрожающе пробормотала Вика. – Он никого не убивал. «Черные» сами себя перестреляли.
– Послушай, – попросил он, – я не буду тебя уговаривать подписывать какие-либо документы. Наш разговор частный, поэтому не будет ни свидетелей темы, ни протоколов. Мне нужно понять, что тут произошло на самом деле. Собственно, я и так понимаю, но мне нужны подробности. Я сделаю все правильно, о нашем разговоре никто не будет знать, и даже я сам вскоре о нем забуду.
– Я же тебе сказала, – раздраженно сказала Вика, рассматривая нарощенные в салоне ногти. – «Черные» играли в карты, я пела. Потом «черные» переругались, а я все пела. Для Ромы Гулько. А потом «черные» выхватили ножи с пистолетами…
– А ты все пела, – убежденно перебил майор.
– Точно. А вы откуда знаете?
Метлицкий огорченно кивнул и отвернулся. Он понял, что ошибся. Целых полчаса он метал бисер. Есть люди, убедить которых нельзя ни при каких обстоятельствах.
– Ты будешь со мной говорить? – снова спросил он.
– Хоть весь вечер.
– Что произошло в этом ресторане на самом деле? Вика задумалась.
– Роман Алексеевич… Здесь шла съемка второй части фильма «Карты, деньги, два ствола».
– Варшавин! – устало бросил Рома в зал. Барабаня пальцами по столешнице, Метлицкий тупо смотрел в глубокий вырез Викиного платья. Дождавшись опера, он распорядился:
– Этот брак с «Фабрики звезд», – он кивнул в сторону Соловьяниновой, – в Железнодорожный РОВД, к участковому, который курирует территорию гостиницы «Новосибирск». Составить протокол, оштрафовать и выслать на место работы, то есть – сюда, уведомление, что гражданка Соловьянинова была задержана в гостинице «Новосибирск» за занятие проституцией и приставание к иностранным гражданам мужского пола. И я посмотрю, сколько еще эта оральная шансоньетка тут пропоет…
– Сука!! – вскричала Вика.
– Фамилия участкового уполномоченного – Сорока. Он всех ее клиентов знает, раза два или три заставал ее в номере конкретно с концом во рту. Бери микроавтобус и отправляйся с ней прямо сейчас. Будет дергаться – дай ей по морде.
– Ты не подонок, Метла! Ты хуже, чем подонок!! Ты сука ментовская! Гондон драный!!
– Веди, веди ее, Паша… – спокойно разрешил Роман оперу. – Делай, как я сказал. Кстати, Соловьянинова, поешь ты стремно. За двумя зайцами, знаешь… Нужно что-то одно выбирать, то, к чему больше склонность имеешь…
Вынув сигарету из лежащей перед ним пачки, он закурил и глубоко затянулся. Будь проклята эта работа…
Рома хотел встать легко, как это было все последние годы, но, облокотившись на стол, вдруг почувствовал, что закон гравитации вступил для него в новую фазу. Неведомая сила усаживает его обратно в этот мягкий, обитый кожей стул. Он устал за последнюю неделю больше, чем за весь предыдущий год. Труп Захарки Большого, резня в «Садко», странный тип по фамилии Мартынов, прилетевший из Америки. Это все завязано в какой-то один большой узел, концы которого никак не даются в руки. Странный, словно навязанный разговор с воспоминаниями о детском доме и всем, что было до него. Не пора ли снова в Белокуриху? Найти девочку с молодым «мужем», оттянуться с ней у какой-нибудь тропы к водопою и сбросить всю тяжесть, что сейчас никак не дает подняться?
Не здесь нужно искать, не здесь… Но все равно результат сейчас будет.
– Роман Алексеевич!
Подняв взгляд, Метлицкий увидел перед собой администратора.
– Это переходит всякие границы. Через полтора часа нужно открывать ресторан. В кухне ваши дикари перемешали все, что можно! В зале чудовищный беспорядок, в холодильнике двое амбалов бросают кухонные ножи в висящую оленью тушу, какой-то дознаватель дуршлагом ловит в бассейне карпов! Что происходит, Роман Алексеевич?! Я сейчас же звоню начальнику ГУВД! Это возмутительно!..
Развалившись в кресле, Метлицкий закинул ноги на стол.
– Звони. На мне все давно уже крест поставили. Ты мне жаловался на моих, я тебе что сказал? Ладно, я сказал, поговорю. Начальник ГУВД тебе то же самое скажет. Он на меня с прибором клал, а я – на тебя. Принцип субординации.
Администратор побелел лицом.
– Что происходит?.. Что я должен сделать?!
– Во! – обрадовался Метлицкий так, что даже подскочил. – Наконец-то! Теперь думай быстрее, что ты должен сделать, если хочешь, чтобы ресторан открылся через… – Дернув рукой, он уткнулся взглядом в часы. – Через час и двадцать две минуты. И я никому не скажу, что с тобой разговаривал.
Администратор, холеный сорокалетний мужик, начал ломаться, как обиженная женщина. По-милицейски – гнать дуру. А Метлицкий чувствовал, что у него повышается температура, учащается пульс, одновременно кончается терпение.
– Арнольд Аристархович, а из оленины какие блюда готовят?
– Ну дак… – растерялся администратор. – Отбивная, жаркое… Я сейчас, мигом…
– А котлеты из оленины делают?
– Помилуй господи! Котлеты?! Из оленины?! Это все равно что из черной икры паштет делать. Варварство! Я советую жаркое, Роман Алексеевич.
Метлицкий вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
– Песцов, это ты ножи в оленя мечешь? Ты? Тунгу разрубить – и в мясорубку.
Захлопнув крышку телефона, он зевнул и закрыл глаза. Слушать визг администратора с открытыми глазами было неприятно вдвойне. Так он слышал лишь высокий звук, а иначе пришлось бы еще видеть лицо, перекошенное судорогой. Рома открыл глаза лишь раз. Для того чтобы набрать очередной номер.
– Мокрушин! Ты по-прежнему рыбачишь? В бассейн – пакет хлорки!
И снова закрыл глаза. Но вскоре пришлось опять открыть.
– Роман Алексеевич, вы меня губите? – Да.
– Я вспомнил, что происходило в ресторане в тот момент, когда в него вошли Халва с командой. – Администратор передернул узкими, но полными плечами. – Боже, какие они все противные…
– Прошу исключительно суть.
– Гулько… – замялся администратор.
– Я буду нем как могила, – заверил Рома. – Слово офицера. Первый раз, что ли? Арнольд Аристархович, если бы у вас была жена, разговор уже давно бы состоялся…
Тот улыбнулся и отмахнулся рукой.
– Скажете тоже, жена… Так вот…
Через полчаса Метлицкий пошел собирать свою команду.
В автобусе пахло хлоркой и свежим фаршем. Петр Смолин, переевший солянки, икал и, всякий раз зажимая предательски издающий звук рот, терпеливо выслушивал насмешки коллег. Дождавшись, когда машина выйдет на Красный проспект, Мокрушин перебрался поближе к улыбающемуся и глазеющему в окно Метлицкому.