Страница:
— Дальше проще. Я установил, что Грацио вызвал на десять утра Бенджамина Уфера и Хуана Бланко… И тот и другой были его доверенными людьми — биржа и международные связи; Хуан искал контакты в России и Пекине, а Уфер выполнял самые щекотливые поручения на бирже. Помнишь эпизод, когда кто-то решил свалить Ханта, пустив бедолагу по миру с его запасами серебра? Так вот, Уфер приложил к этому руку, сработал по высшему классу, никаких улик… Я вызвал их на допрос… Фрау Дорн была невменяема… Обрывки информации… Буду беседовать с нею сегодня, думаю, что пришла в себя… Довольно любопытна его записная книжка… Там телефон посла Гариваса Николаев Колумбо и запись о ленче, который должен был состояться у них сегодня в два часа во французском ресторанчике, даже меню записано: «салад меридиональ», антрекот «метрдотель», на десерт «шуа де фромаж»7 и «айриш кафе»8… Как быть? Имею ли я право вызвать на допрос этого посла?
— Ты сошел с ума? — деловито осведомился комиссар Матэн.
— Отнюдь. Трижды звонила какая-то баба из Гамбурга, она аккредитована в Шёнёф при Пресс-центре, требует встречи, говорит, что ей известны причины, приведшие к преступлению… Прямо говорит, что Грацио убили, и утверждает, что ей известно, кому это было выгодно.
— Кому же?
— Она требует встречи и предметного разговора… Я отказываюсь… Грозит бабахнуть свою информацию…
— Ты знаешь ее фамилию?
Шор медленно поднял глаза на комиссара и кивнул.
— Как ее фамилия? — повторил свой вопрос комиссар.
— Кровс.
— Пригласи ее, не надо ссориться с прессой… Послу Гариваса я бы на твоем месте позвонил и попросил его назначить встречу… Ни о каком допросе речи не может быть…
— Хорошо.
— Как у покойника было с бабами?
— Как у всех…
— То есть?
— Имел двух-трех любовниц, с женой, Анжеликой фон Варецки, давно не живет…
— Где она?
— В Торремолинос, это где-то в Испании…
— Тебе не кажется разумным слетать к ней?
— Оставленные жены всегда валят три короба на своего бывшего избранника, стоит ли брать в толк ее показания?
— А если она исключение?
— Бывшие жены не бывают исключениями. Тебе, как шефу, можно позволить себе иллюзии, а я живу грубой явью…
— Я женат вторым браком, Шор, и сохраняю с первой женой самые дружеские отношения…
Шор знал первую жену Матэна, слушал запись ее бесед с тем альфонсом, который спал у нее, когда сыновья уезжали на ферму, оставленную семье комиссаром; как же она говорила о бедняге, что несла — уши вянут! Наивная, святая простота; воистину, стареющие мужчины невероятно глупеют, самая глупая баба в сравнении с ними — Ларошфуко; в сравнении со мною тоже, поправил себя Шор, и я не юноша, пятьдесят четыре — все-таки возраст, куда ни крути.
— Я понимаю, — сказал наконец Шор, — наверно, ты прав, я и первым-то браком не успел сочетаться, сплю со шлюхами, это дешевле, чем благоверная, никаких претензий, семь раз в месяц по пятьдесят франков. Коплю на гостиницу в Сен Морице…
Комиссар рассмеялся.
— Разве вам, евреям, надо копить? Обратись в свою общину, сразу соберут деньги, это нам, католикам, трудно жить… Ну, хорошо, вернемся к делу… Кому могло быть выгодно убийство, если это, как ты считаешь, действительно убийство?
— Черт его знает… Сегодня иду на биржу, надо посмотреть, как там. Что же касается меня, я патриот швейцарской конфедерации, в бога не верю, в синагоге не молюсь, акции не покупаю. Еще не научился продавать совесть… А на бирже началась игра… Через пятнадцать минут после того, как я вошел в номер покойника, его акции полетели вниз, кто-то греет на нем руки…
— Вечером или, в крайнем случае, завтра утром я бы попросил тебя рассказать мне, как прошел день.
Шор поднялся.
— О'кэй… Я свободен?
— От меня да, — улыбнулся комиссар, — но не от обстоятельств…
Джон Хоф был, как обычно, весел и резок в жестах (постоянно бил посуду в ресторанах, платил за убыток щедро, поэтому его приходу радовались и хозяева, и официанты; впрочем, он выбирал для деловых встреч маленькие ресторанчики, где официантов не было — хозяин готовил, хозяйка, дочь, сын или невестка обслуживали гостей, очень удобно, полная конспирация, времена крутые, клиентом дорожат).
— Месье Матэн, нас угощают сегодня оленем, ночью привезли с гор, стараются охотники Венгрии, у них на границе с Австрией замечательно отлаженные охотничьи хозяйства… Выпьете кампари? Или, как мы, грубые янки, виски жахнете?
— Немного виски со льдом, благодарю вас.
— Забегая вперед, хочу вас обрадовать: Жиго договорился с кубинцами и напрямую покупает у них самые роскошные сигары, так что я обещаю вам двадцать минут блаженства после кофе.
— Сегодня придется сократить, — ответил комиссар, — в связи с делом Грацио у меня совершенно нет времени, каждая минута на счету.
Он тактично пригласил Джона Хофа к делу, тот был смекалист, к беседе всегда готовился тщательно.
— На нас часто обижаются, — заметил Хоф, — за излишний практицизм… Между прочим, именно из-за этого наш государственный департамент проиграл Франца Йозефа Штрауса; мне рассказывали, как баварский фюрер жаловался друзьям. «Они высокомерны, эти янки, смотрят на часы, прерывают беседу, ссылаются на занятость, никакого такта…» Как представитель крестьянского изначалия, он никогда не простит этой нашей прагматичной, действительно весьма специфической манеры поведения…
— Мы, швицы9, нация банкиров и лыжников, — ответил комиссар, — и те, и другие в ладу с понятием «время».
Джон Хоф рассмеялся.
— Вы меня прямо-таки толкаете коленом под зад, комиссар Матэн… Хорошо, я готов… Утром у меня было три разговора с Нью-Йорком и Вашингтоном, звонили люди, так или иначе связанные с Леопольдо Грацио… Они потрясены случившимся. Их, понятно, интересуют все обстоятельства трагедии… Сейчас, как вы понимаете, те, кто был с Грацио на ножах, распустят слух о банкротстве и все такое прочее, может начаться паника, он ведь не только строил электростанции и мосты, играл на бирже и вкладывал деньги в рискованные предприятия, он еще давал займы целому ряду режимов, особенно в Латинской Америке… Что, по-вашему, могло привести его к столь страшному решению?
Комиссар понял, что Хофу угодно выслушать объяснения версии самоубийства; он сразу же отметил, что американца устраивает именно эта версия. «А почему? — спросил он себя. — Или Хоф хитрит? Он же хитер, как дьявол».
— Поскольку наши разговоры, как обычно, весьма доверительны, мистер Хоф, я позволю себе заметить, что у нас не все разделяют версию самоубийства Грацио…
Джон Хоф откинулся на спинку красного плюшевого кресла.
— Не может быть! Кто же убил, в таком случае? Нет, нет, вряд ли. Он не занимался нефтью и не поддерживал Израиль… Куба? Чья-то ревность к диктатору Гариваса полковнику Санчесу? Мафия?
— На главный вопрос «кому это выгодно» я пока не могу ответить…
— Кто ведет следствие?
— Инспектор Шор…
— О, это, как я слыхал, ваш главный ас…
— Верно.
— И он всерьез полагает вмешательство какой-то неведомой силы в эту трагедию? Я еще не слыхал о такого рода версии. В прессе пока не было?
— Шор не любит прессу, он привык работать в тишине… Олень действительно был великолепен…
— Я рад… Пьер Жиго вымачивает мясо — хотя бы три-пять часов — в очень терпком вине, кажется, он предпочитает португальские, там есть совершенно черные вина, рот вяжет… Хм… Вы меня озадачили… Если такого рода версия появится в печати, это может позволить левым начать очередную кампанию против банкиров — и ваших, и наших, — но, поскольку, как мне объяснили друзья, последние годы Грацио ориентировался на европейский бизнес, кампания обрушится на головы бедных дедушек с Уолл-Стрита…
— Ваши предложения?
Хоф отпил вина, пожал плечами.
— Идеально, если бы вы смогли удержать прессу — хотя бы в ближайшую неделю — на той версии, которая сформулирована в выпусках вечерних газет…
— Почему именно недели?
— Для того, чтобы наши люди толком подготовились к объяснениям… Вы же знаете, чем кончается неконтролируемость слуха…
— У русских есть точное выражение: «На каждый рот не набросишь кашне». Где гарантия, что какой-нибудь журналист — а желающие уже есть — не опубликует свою версию в газете? Телевидение и радио можно в какой-то мере держать под контролем, а за газетами разве усмотришь?
— А кто этот «желающий» дать свою, оригинальную версию?
Поскольку комиссар Матэн держал акции трех нью-йоркских корпораций, швейцарской «Нестле» и западногерманской «БМВ», поскольку Хоф несколько раз — обычно после такого рода встреч — давал дельные советы, на какую кампанию следует ставить в ближайшие недели, он ответил, чуть, впрочем, помедлив:
— Некая Кровс из Гамбурга.
Хоф пожал плечами.
— Это имя мне ничего не говорит.
«Пережал, — отметил Матэн, — надо было ответить спокойнее, а может, и вовсе не отвечать, просто-напросто пожать плечами. Он знает эту гамбургскую девку, нет сомнения…»
— Сегодня вечером или завтра поутру Шор сообщит мне результаты допросов весьма важных свидетелей… Потом он что-то ищет на бирже, — Матэн усмехнулся и отдал Джону Хофу главную информацию. — Предупредите вашего коллегу по бизнесу Барри Дигона, чтобы он аккуратнее вел свои дела, его имя в журналистских кулуарах связывают с трагедией Грацио. (Запись телефонного разговора Мари Кровс с Бреннером и русским писателем Степановым он прочитал сегодня утром, отделом прослушивания фиксировались все разговоры, связанные с делом Грацио; имен Степанова и Бреннера тем не менее отдавать не стал.) А что касается поисков моего Шерлока Холмса, то я подскажу вам, в каком направлении он пойдет, мистер Хоф…
— Я убежден, что все будет идти, как и шло, — ответил Хоф. — То есть в нужном направлении… Я, со своей стороны, позвоню моим друзьям в столицу и Нью-Йорк… Возможно, у меня появятся небезынтересные новости; резервирую за собой право позвонить вам завтра… Кстати, если думаете, что интересовавшая вас «Энилайн корпорейшн» закачалась, побейтесь со мною об заклад. Помните нашу дискуссию на эту тему во время прошлой встречи?
— Я, как и вы, помню все, мистер Хоф. Благодарю за точность, — он снова усмехнулся, — за американский прагматизм, столь импонирующий представителям обленившегося Старого Света…
Вернувшись в свой офис, Джон Хоф трижды звонил в Нью-Йорк; ему отвечали руководитель страховой компании «Салливан», вице-директор «Бэнкинг корпорейшн» Уолт Грубер и президент «Кэмикл индастри» Пастрик. Разговор касался дела Грацио; собеседники информировали Хофа, что в Штатах все громче звучат голоса, объясняющие кончину Грацио тем, что он был на грани банкротства, хотя умел это весьма мужественно и достойно скрывать; видимо, предстоит ревизия его активов; если так, то, значит, он пустил по миру огромное количество европейцев, вложивших свои средства в его дело; возможна паника на бирже.
После этого Хоф посетил Роберта Дауэра, представителя цюрихской биржи, выпил чашку кофе с испанским журналистом Хорхе Висенте, который исследовал конъюнктуру латиноамериканских рынков (нефть, бананы, какао-бобы и серебро), и лишь после этого, позвонив предварительно по телефону (конспирация и еще раз конспирация), отправился в посольство, попросив «аудиенцию» у советника по экономическим вопросам; под этой «крышей» сидел его второй заместитель Нольберт Кук, вел связи с наиболее серьезными газетчиками, аккредитованными и в столице конфедерации, и при Пресс-центре.
В посольстве Хоф сразу же поднялся в свой звукоизолированный кабинет.
Закончив запись беседы с комиссаром Матэном и журналистом Хорхе Висенте, отправив информацию в Центр, Джон Хоф приступил к изучению шифротелеграмм, полученных из Лэнгли за время его отсутствия; в посольстве он бывал четыре раза в неделю, на связи с Майклом Вэлшем сидел его первый заместитель Джозеф Буш, в экстренных случаях тот приезжал к шефу в офис или на квартиру — там тоже существовали комнаты, где можно было разговаривать, не опасаясь подслушивания.
Хоф написал на бланке шифрованного сообщения:
И не ошибся: Майкл Вэлш сразу же позвонил Дигону, договорился о встрече; выслушав заместителя директора ЦРУ, старик, помолчав, ответил:
— Все теперь зависит от вас. Я отмоюсь, какие бы помои на меня ни вылили, я к этому привык; вопрос заключается в том, успеете ли вы привести к власти майора Лопеса? Если опоздаете, скандал будет громким, интересам Штатов может быть нанесен вполне чувствительный удар. Только в том случае, если Лопес обоснуется в президентском дворце (в намеченный срок, через тринадцать дней), я смогу заставить замолчать наших с вами противников, цена на какао-бобы позволит мне заинтересовать тех, кто ставил на Грацио, бедный, бедный, кто бы мог подумать…
Вэлш посмотрел на телефонную трубку с изумлением, не мог найти слов, чтобы заключить беседу, подумал: «И это про нас-то говорят как про костоломов, а?! Какая все-таки несправедливость! Мои люди выполняют то, что им предписано уставом и руководством, а Дигон одной рукой толкает человека в пропасть, а в другой держит цветы, чтобы возложить их на крышку гроба».
19
20
— Ты сошел с ума? — деловито осведомился комиссар Матэн.
— Отнюдь. Трижды звонила какая-то баба из Гамбурга, она аккредитована в Шёнёф при Пресс-центре, требует встречи, говорит, что ей известны причины, приведшие к преступлению… Прямо говорит, что Грацио убили, и утверждает, что ей известно, кому это было выгодно.
— Кому же?
— Она требует встречи и предметного разговора… Я отказываюсь… Грозит бабахнуть свою информацию…
— Ты знаешь ее фамилию?
Шор медленно поднял глаза на комиссара и кивнул.
— Как ее фамилия? — повторил свой вопрос комиссар.
— Кровс.
— Пригласи ее, не надо ссориться с прессой… Послу Гариваса я бы на твоем месте позвонил и попросил его назначить встречу… Ни о каком допросе речи не может быть…
— Хорошо.
— Как у покойника было с бабами?
— Как у всех…
— То есть?
— Имел двух-трех любовниц, с женой, Анжеликой фон Варецки, давно не живет…
— Где она?
— В Торремолинос, это где-то в Испании…
— Тебе не кажется разумным слетать к ней?
— Оставленные жены всегда валят три короба на своего бывшего избранника, стоит ли брать в толк ее показания?
— А если она исключение?
— Бывшие жены не бывают исключениями. Тебе, как шефу, можно позволить себе иллюзии, а я живу грубой явью…
— Я женат вторым браком, Шор, и сохраняю с первой женой самые дружеские отношения…
Шор знал первую жену Матэна, слушал запись ее бесед с тем альфонсом, который спал у нее, когда сыновья уезжали на ферму, оставленную семье комиссаром; как же она говорила о бедняге, что несла — уши вянут! Наивная, святая простота; воистину, стареющие мужчины невероятно глупеют, самая глупая баба в сравнении с ними — Ларошфуко; в сравнении со мною тоже, поправил себя Шор, и я не юноша, пятьдесят четыре — все-таки возраст, куда ни крути.
— Я понимаю, — сказал наконец Шор, — наверно, ты прав, я и первым-то браком не успел сочетаться, сплю со шлюхами, это дешевле, чем благоверная, никаких претензий, семь раз в месяц по пятьдесят франков. Коплю на гостиницу в Сен Морице…
Комиссар рассмеялся.
— Разве вам, евреям, надо копить? Обратись в свою общину, сразу соберут деньги, это нам, католикам, трудно жить… Ну, хорошо, вернемся к делу… Кому могло быть выгодно убийство, если это, как ты считаешь, действительно убийство?
— Черт его знает… Сегодня иду на биржу, надо посмотреть, как там. Что же касается меня, я патриот швейцарской конфедерации, в бога не верю, в синагоге не молюсь, акции не покупаю. Еще не научился продавать совесть… А на бирже началась игра… Через пятнадцать минут после того, как я вошел в номер покойника, его акции полетели вниз, кто-то греет на нем руки…
— Вечером или, в крайнем случае, завтра утром я бы попросил тебя рассказать мне, как прошел день.
Шор поднялся.
— О'кэй… Я свободен?
— От меня да, — улыбнулся комиссар, — но не от обстоятельств…
Джон Хоф был, как обычно, весел и резок в жестах (постоянно бил посуду в ресторанах, платил за убыток щедро, поэтому его приходу радовались и хозяева, и официанты; впрочем, он выбирал для деловых встреч маленькие ресторанчики, где официантов не было — хозяин готовил, хозяйка, дочь, сын или невестка обслуживали гостей, очень удобно, полная конспирация, времена крутые, клиентом дорожат).
— Месье Матэн, нас угощают сегодня оленем, ночью привезли с гор, стараются охотники Венгрии, у них на границе с Австрией замечательно отлаженные охотничьи хозяйства… Выпьете кампари? Или, как мы, грубые янки, виски жахнете?
— Немного виски со льдом, благодарю вас.
— Забегая вперед, хочу вас обрадовать: Жиго договорился с кубинцами и напрямую покупает у них самые роскошные сигары, так что я обещаю вам двадцать минут блаженства после кофе.
— Сегодня придется сократить, — ответил комиссар, — в связи с делом Грацио у меня совершенно нет времени, каждая минута на счету.
Он тактично пригласил Джона Хофа к делу, тот был смекалист, к беседе всегда готовился тщательно.
— На нас часто обижаются, — заметил Хоф, — за излишний практицизм… Между прочим, именно из-за этого наш государственный департамент проиграл Франца Йозефа Штрауса; мне рассказывали, как баварский фюрер жаловался друзьям. «Они высокомерны, эти янки, смотрят на часы, прерывают беседу, ссылаются на занятость, никакого такта…» Как представитель крестьянского изначалия, он никогда не простит этой нашей прагматичной, действительно весьма специфической манеры поведения…
— Мы, швицы9, нация банкиров и лыжников, — ответил комиссар, — и те, и другие в ладу с понятием «время».
Джон Хоф рассмеялся.
— Вы меня прямо-таки толкаете коленом под зад, комиссар Матэн… Хорошо, я готов… Утром у меня было три разговора с Нью-Йорком и Вашингтоном, звонили люди, так или иначе связанные с Леопольдо Грацио… Они потрясены случившимся. Их, понятно, интересуют все обстоятельства трагедии… Сейчас, как вы понимаете, те, кто был с Грацио на ножах, распустят слух о банкротстве и все такое прочее, может начаться паника, он ведь не только строил электростанции и мосты, играл на бирже и вкладывал деньги в рискованные предприятия, он еще давал займы целому ряду режимов, особенно в Латинской Америке… Что, по-вашему, могло привести его к столь страшному решению?
Комиссар понял, что Хофу угодно выслушать объяснения версии самоубийства; он сразу же отметил, что американца устраивает именно эта версия. «А почему? — спросил он себя. — Или Хоф хитрит? Он же хитер, как дьявол».
— Поскольку наши разговоры, как обычно, весьма доверительны, мистер Хоф, я позволю себе заметить, что у нас не все разделяют версию самоубийства Грацио…
Джон Хоф откинулся на спинку красного плюшевого кресла.
— Не может быть! Кто же убил, в таком случае? Нет, нет, вряд ли. Он не занимался нефтью и не поддерживал Израиль… Куба? Чья-то ревность к диктатору Гариваса полковнику Санчесу? Мафия?
— На главный вопрос «кому это выгодно» я пока не могу ответить…
— Кто ведет следствие?
— Инспектор Шор…
— О, это, как я слыхал, ваш главный ас…
— Верно.
— И он всерьез полагает вмешательство какой-то неведомой силы в эту трагедию? Я еще не слыхал о такого рода версии. В прессе пока не было?
— Шор не любит прессу, он привык работать в тишине… Олень действительно был великолепен…
— Я рад… Пьер Жиго вымачивает мясо — хотя бы три-пять часов — в очень терпком вине, кажется, он предпочитает португальские, там есть совершенно черные вина, рот вяжет… Хм… Вы меня озадачили… Если такого рода версия появится в печати, это может позволить левым начать очередную кампанию против банкиров — и ваших, и наших, — но, поскольку, как мне объяснили друзья, последние годы Грацио ориентировался на европейский бизнес, кампания обрушится на головы бедных дедушек с Уолл-Стрита…
— Ваши предложения?
Хоф отпил вина, пожал плечами.
— Идеально, если бы вы смогли удержать прессу — хотя бы в ближайшую неделю — на той версии, которая сформулирована в выпусках вечерних газет…
— Почему именно недели?
— Для того, чтобы наши люди толком подготовились к объяснениям… Вы же знаете, чем кончается неконтролируемость слуха…
— У русских есть точное выражение: «На каждый рот не набросишь кашне». Где гарантия, что какой-нибудь журналист — а желающие уже есть — не опубликует свою версию в газете? Телевидение и радио можно в какой-то мере держать под контролем, а за газетами разве усмотришь?
— А кто этот «желающий» дать свою, оригинальную версию?
Поскольку комиссар Матэн держал акции трех нью-йоркских корпораций, швейцарской «Нестле» и западногерманской «БМВ», поскольку Хоф несколько раз — обычно после такого рода встреч — давал дельные советы, на какую кампанию следует ставить в ближайшие недели, он ответил, чуть, впрочем, помедлив:
— Некая Кровс из Гамбурга.
Хоф пожал плечами.
— Это имя мне ничего не говорит.
«Пережал, — отметил Матэн, — надо было ответить спокойнее, а может, и вовсе не отвечать, просто-напросто пожать плечами. Он знает эту гамбургскую девку, нет сомнения…»
— Сегодня вечером или завтра поутру Шор сообщит мне результаты допросов весьма важных свидетелей… Потом он что-то ищет на бирже, — Матэн усмехнулся и отдал Джону Хофу главную информацию. — Предупредите вашего коллегу по бизнесу Барри Дигона, чтобы он аккуратнее вел свои дела, его имя в журналистских кулуарах связывают с трагедией Грацио. (Запись телефонного разговора Мари Кровс с Бреннером и русским писателем Степановым он прочитал сегодня утром, отделом прослушивания фиксировались все разговоры, связанные с делом Грацио; имен Степанова и Бреннера тем не менее отдавать не стал.) А что касается поисков моего Шерлока Холмса, то я подскажу вам, в каком направлении он пойдет, мистер Хоф…
— Я убежден, что все будет идти, как и шло, — ответил Хоф. — То есть в нужном направлении… Я, со своей стороны, позвоню моим друзьям в столицу и Нью-Йорк… Возможно, у меня появятся небезынтересные новости; резервирую за собой право позвонить вам завтра… Кстати, если думаете, что интересовавшая вас «Энилайн корпорейшн» закачалась, побейтесь со мною об заклад. Помните нашу дискуссию на эту тему во время прошлой встречи?
— Я, как и вы, помню все, мистер Хоф. Благодарю за точность, — он снова усмехнулся, — за американский прагматизм, столь импонирующий представителям обленившегося Старого Света…
Вернувшись в свой офис, Джон Хоф трижды звонил в Нью-Йорк; ему отвечали руководитель страховой компании «Салливан», вице-директор «Бэнкинг корпорейшн» Уолт Грубер и президент «Кэмикл индастри» Пастрик. Разговор касался дела Грацио; собеседники информировали Хофа, что в Штатах все громче звучат голоса, объясняющие кончину Грацио тем, что он был на грани банкротства, хотя умел это весьма мужественно и достойно скрывать; видимо, предстоит ревизия его активов; если так, то, значит, он пустил по миру огромное количество европейцев, вложивших свои средства в его дело; возможна паника на бирже.
После этого Хоф посетил Роберта Дауэра, представителя цюрихской биржи, выпил чашку кофе с испанским журналистом Хорхе Висенте, который исследовал конъюнктуру латиноамериканских рынков (нефть, бананы, какао-бобы и серебро), и лишь после этого, позвонив предварительно по телефону (конспирация и еще раз конспирация), отправился в посольство, попросив «аудиенцию» у советника по экономическим вопросам; под этой «крышей» сидел его второй заместитель Нольберт Кук, вел связи с наиболее серьезными газетчиками, аккредитованными и в столице конфедерации, и при Пресс-центре.
В посольстве Хоф сразу же поднялся в свой звукоизолированный кабинет.
Закончив запись беседы с комиссаром Матэном и журналистом Хорхе Висенте, отправив информацию в Центр, Джон Хоф приступил к изучению шифротелеграмм, полученных из Лэнгли за время его отсутствия; в посольстве он бывал четыре раза в неделю, на связи с Майклом Вэлшем сидел его первый заместитель Джозеф Буш, в экстренных случаях тот приезжал к шефу в офис или на квартиру — там тоже существовали комнаты, где можно было разговаривать, не опасаясь подслушивания.
"Джону Хофу. 10 часов 27 минут.
Предпримите все возможные шаги для того, чтобы в местной прессе никто не подверг сомнению версию самоубийства Грацио.
Джордж Уайт".
"Джону Хофу. 12 часов 55 минут.
Соответствует ли действительности информация, согласно которой инспектор полиции Шор готов выдвинуть обвинение против неизвестного (или неизвестных), лишившего жизни Леопольдо Грацио?
Уильям Аксель, отдел стратегических планировании".
"Джону Хофу. 17 часов 42 минуты.
До начала операции «Коррида» осталось тринадцать дней. За это время — в случае, если вы не сможете убедить инспектора Шора в нецелесообразности опровержения факта самоубийства — необходимо организовать кампанию в местной прессе, а также в прессе сопредельных стран, устроив «утечку информации», о том, что Леопольдо Грацио был убит по поручению левоэкстремистских элементов в правительстве полковника Мигеля Санчеса; предположительно, одним из этих людей был Массимо Куэнка, проходивший обучение в специальных лагерях для левых террористов. Фотография Массимо Куэнки отправлена, обеспечьте встречу курьера, рейс 42-14, компания «ТВА». Советуем также связаться с представителем всемирного сионистского союза в Швейцарии Гербертом Буркхардом и через него оказать влияние на инспектора Шора. Версию Куэнки считать запасной, использовать в крайнем случае; все указания о том, как вывести Куэнку из операции, получите в надлежащий момент. В настоящее время он проживает в Вадуце в пансионе фрау Шольц под фамилией Питер Лонгер; пароль для встречи: «Дядя Герберт просил вас срочно отправить ему ваши последние фотографии, сделайте это, ибо старик очень хвор». Отзыв: «Дядя Герберт поменял свои апартаменты и не удосужился прислать мне новый адрес». После этого он выедет в Базель, где будет ждать встречи в ресторане «Цур голден кроне», пароль для связи: «Милый Питер, вы же всегда обедаете в итальянских ресторанах, не следует менять привычки». Отзыв: «Привычки существуют только для того, чтобы лишний раз убедиться в глубине своей главной привязанности». Затем вы излагаете ему задачу, проработав заранее места, где он будет жить, рестораны, где он обязан питаться, так, чтоб его запомнили; в дальнейшем никаких прямых контактов; выведение его из комбинации проведете после того, как он выполнит задание, на котором будет скомпрометирован; комбинацию планируйте сразу же после получения данного сообщения; основные узлы сообщите непосредственно мне.
Уильям Брайен".
"Джону Хофу. 18 часов 12 минут.Закончив чтение шифровок, Джон Хоф усмехнулся; он взял за правило не подделываться под запросы Лэнгли, не подгонять полученную им информацию под линию, разработанную стратегами ЦРУ; он привык ошеломлять своих боссов; эту его самостоятельность тем не менее ценили; Майкл Вэлш как-то сказал: «В каждом серьезном учреждении должен быть свой „анфан террибль“; Хоф — именно такого рода шалун, но в его вздорной информации встречаются подчас зерна правды».
Передайте дополнительную информацию о Мари Кровс, 1953 года рождения, место рождения Гамбург, отец — Ганс Иоганн Пике, профессор экономики, журналист, оплачиваемый концерном Бельцмана, выступает в прессе под псевдонимом Жюль Вернье, постоянно проживает в Париже вместе со своей любовницей Гала Оф; мать — Элизабет Пике, домохозяйка в Западном Берлине, Ам Альтплац, 12, живет сепаратно от мужа, официально не разведены; брат — Ганс Пике, студент Свободного университета в Западном Берлине, придерживается левоэкстремистских убеждений, употребляет марихуану, попытка подвести к нему людей, которые могли бы приучить к героину с тем, чтобы, используя это, повлиять в нужном аспекте на отца, успехом пока не увенчалась. Соберите информацию о русском журналисте Лыско в плане его компрометации по поводу сотрудничества с КГБ. Следует подготовить человека, который в случае необходимости дал бы показания о том, что Лыско платил ему деньги за развединформацию. Человек обязан быть высоконадежным, ибо, по нашим сведениям, Лыско никогда с КГБ не был связан и всякое непродуманное заявление может быть использовано во вред нам.
Уильям Аксель, отдел стратегических планировании".
Хоф написал на бланке шифрованного сообщения:
"Уильяму Акселю. 19 часов 57 минут.Он знал, что эта телеграмма вызовет в Лэнгли бум.
В здешней прессе — предположительно через интересующую вас Мари Кровс — может быть поднят вопрос о конфронтирующем пересечении интересов концерна Барри Дигона и фирм, которые контролировал Грацио; если это так, следует срочно подготовить контрдоводы, которые я смогу через моих людей напечатать в ряде здешних газет. Приступаю к выполнению ваших указаний.
Джон Хоф".
И не ошибся: Майкл Вэлш сразу же позвонил Дигону, договорился о встрече; выслушав заместителя директора ЦРУ, старик, помолчав, ответил:
— Все теперь зависит от вас. Я отмоюсь, какие бы помои на меня ни вылили, я к этому привык; вопрос заключается в том, успеете ли вы привести к власти майора Лопеса? Если опоздаете, скандал будет громким, интересам Штатов может быть нанесен вполне чувствительный удар. Только в том случае, если Лопес обоснуется в президентском дворце (в намеченный срок, через тринадцать дней), я смогу заставить замолчать наших с вами противников, цена на какао-бобы позволит мне заинтересовать тех, кто ставил на Грацио, бедный, бедный, кто бы мог подумать…
Вэлш посмотрел на телефонную трубку с изумлением, не мог найти слов, чтобы заключить беседу, подумал: «И это про нас-то говорят как про костоломов, а?! Какая все-таки несправедливость! Мои люди выполняют то, что им предписано уставом и руководством, а Дигон одной рукой толкает человека в пропасть, а в другой держит цветы, чтобы возложить их на крышку гроба».
19
Директор ФБР еще раз перечитал запись телефонного разговора и спросил своего помощника, ведавшего наблюдением за высшими чиновниками администрации:
— Вы убеждены в том, что Майкл Вэлш крутит свой бизнес в Гаривасе без санкции босса?
— Этого я утверждать не могу. Я утверждаю лишь то, что он встречается с людьми Уолл-Стрита, соблюдая все законы конспирации. А от своих, если есть санкция босса, не конспирируют.
— Подождем, — подумав, заметил директор ФБР. — Умение ждать — это больше, чем наука или талант, это призвание… Конечно же, оптимальным решением этого любопытного дела была бы организация прослушивания бесед Вэлша… Я понимаю, что мы не имеем права записывать его разговоры без санкции босса, но ведь можно продумать, как подкрасться к нему со стороны его собеседников…
— Вы дадите мне санкцию на прослушивание разговоров Барри Дигона? — Помощник директора ФБР улыбнулся. — Я стану считать этот день первым в новом временном отсчете…
— Посоветуйтесь с нашими финансистами, — заметил директор ФБР. — Из тех, кто контролирует банки и связан с оппозицией в конгрессе. Может, вам подскажут какую-то любопытную зацепку, связанную с вывозом капитала, или что-нибудь в этом духе… Может, у них есть что-то на людей Дигона, тогда мы получим право послушать дедушку… Мне нужен повод, малейший повод, ничего, кроме повода…
— Вы убеждены в том, что Майкл Вэлш крутит свой бизнес в Гаривасе без санкции босса?
— Этого я утверждать не могу. Я утверждаю лишь то, что он встречается с людьми Уолл-Стрита, соблюдая все законы конспирации. А от своих, если есть санкция босса, не конспирируют.
— Подождем, — подумав, заметил директор ФБР. — Умение ждать — это больше, чем наука или талант, это призвание… Конечно же, оптимальным решением этого любопытного дела была бы организация прослушивания бесед Вэлша… Я понимаю, что мы не имеем права записывать его разговоры без санкции босса, но ведь можно продумать, как подкрасться к нему со стороны его собеседников…
— Вы дадите мне санкцию на прослушивание разговоров Барри Дигона? — Помощник директора ФБР улыбнулся. — Я стану считать этот день первым в новом временном отсчете…
— Посоветуйтесь с нашими финансистами, — заметил директор ФБР. — Из тех, кто контролирует банки и связан с оппозицией в конгрессе. Может, вам подскажут какую-то любопытную зацепку, связанную с вывозом капитала, или что-нибудь в этом духе… Может, у них есть что-то на людей Дигона, тогда мы получим право послушать дедушку… Мне нужен повод, малейший повод, ничего, кроме повода…
20
14.10.83
Майкл Вэлш обычно просыпался в шесть часов; несколько минут лежал, не открывая глаз, силясь вспомнить сон; он верил снам, и очень часто днем с ним случалось то, что виделось ночью; потом, если ночь была пусто-темная, полное отключение, он собирался перед началом дня, четко выделял основные задачи и только после этого поднимался с кушетки (спал в библиотеке, перед сном обычно читал, порою среди ночи вставал к столу, не хотел тревожить Магги, она опала очень чутко; перебирался в комнату жены только на «уикенд», когда позволял себе роскошь отключать телефон или, того лучше, уезжать с ней на ферму) и отправлялся на гимнастику. Он разминался недолго, радуясь тому, что наступил день; все те недели, что он на свой страх и риск играл в «Корриду», были до того тревожны и рискованны, что по вечерам он не находил себе места, мечтая, чтобы скорее прошла ночь и началась ежедневная круговерть, которая засасывала, убаюкивала, давала привычное ощущение надежности.
Во время гимнастики он все время слышал в себе самом музыку из фильма «Рокки», когда неистовый Сталлоне — ах, какой замечательный художник, как много всевышний отпустил одному человеку: и режиссер, и актер, и драматург, да и боксер отменный — бежал по Филадельфии и возносился по ступеням храма закона, его окружали болельщики, и он скакал, как молодой жеребец, а комментаторы так его и называли «жеребец»; все-таки странная мы нация, то, что у других, особенно в Испании или России, звучит как оскорбление, у нас вполне приложимо к настоящему мужчине.
Затем Вэлш принимал холодный душ и шел на кухню, это был самый любимый уголок дома: Магги уже приготовила овсянку на сливках, можно десять минут поболтать перед тем, как придет машина, выпить кофе, послушать сына. Дик по-настоящему увлечен нейрохирургией, будет толк; если с «Корридой» все пойдет так, как задумано, можно помочь ему с приобретением лицензии на клинику, огромное поле для эксперимента, своя рука — владыка. Люси убегала в школу первой; в этом году надо решать, в какой колледж стоит поступать, девочку интересует международное право, будь оно трижды неладно, права нет вообще, тем более международного, у кого больше силы, тот и победит, а эту победу, какой бы бесчестной она ни была, припудрят правоведы, им за это и платят деньги. Как отвлечь ее от этой затеи? Говорить в лоб нельзя — грех топтать иллюзии молодости, все свое приходит в срок, да здравствует эволюция мысли, постепенность и еще раз постепенность; девочка имеет на это право, поскольку я принял на себя тяжелое бремя игры со временем, всякое убыстрение чревато, но и промедление тоже… Милый мой человечек, она уже собрала денег на первый курс, как-никак две тысячи долларов…
(Действительно, Люси в прошлом году проработала месяц в универмаге упаковщицей, а потом помощником продавца в отделе детских игрушек; зимние каникулы поделила на две части: рождество праздновала дома, а в оставшиеся дни нанялась мойщицей автомашин на бензозаправочной станции, платили хорошо, не скупясь.)
По дороге в Лэнгли, особенно когда машина вырывалась из города, Майкл Вэлш закуривал свою первую сигарету, тяжело затягиваясь; с невыразимым наслаждением ощущал сухой аромат «лаки страйк», вот уж воистину солдатские сигареты, какая-то в них сокрыта надежность, право слово… Впервые он закурил эти сигареты, когда семнадцатилетним мальчишкой с войсками Паттона ворвался в маленький немецкий городок и увидел штабеля трупов — расстрелянные военнопленные, истощенные, одни кости; гримаса ужаса и одновременно избавления на лицах; воронье кружит, и белые тряпки на домах — «сдаемся»… Второй раз он закурил эти же сигареты — ими снабжали армию, — когда его подразделение захватило золотой запас третьего рейха; приехали офицеры; мешки с золотом вскрывали, взвешивали каждый брусок, упаковывали наново, шлепали сургучными печатями (запах чем-то напоминал ладан, у него был друг Иван Вострогов, вместе ходили в русскую церковь, с тех пор в памяти отложился этот особый, загадочный запах) и укладывали в «студебеккеры». Его поразил и обидел вид товарного золота; какая-то серятина, ничего романтического, дьявольского в этом металле не было, если не смотреть на страшное клеймо свастики. Только назавтра, когда колонна грузовиков ушла, Вэлш ощутил странное чувство. Это была не обида, нет, скорее недоумение или же ощущение несправедливости: они, солдаты, отбили это золото, выставили охрану, берегли как зеницу ока, как-никак военный трофей, а потом приехали молчаливые старики в форме, которая сидела на них, словно на корове седло, и, не поблагодарив даже за службу, не выдав ни цента премии, не поставив ни бутылки виски, увезли клад в неизвестном направлении, ку-ку, мимо…
Когда он начал работать в Центральном разведывательном управлении, при Аллене Даллесе еще, ритм работы увлек его; он свято верил, что все, исходящее из Лэнгли, посвящено одному лишь: борьбе за демократию, за идеалы свободного мира, против красной тирании, которая методично, не останавливаясь ни на день, пульсируя, разрасталась, проникая во все регионы мира.
После того, как Даллес заметил его — Вэлш был привлечен к разработке операции против Кастро на Плайя-Хирон, дело планировалось лично им, хотя Кеннеди понимал, что тот возражать не станет, тем не менее он привык свои коронные операции замышлять и разрабатывать единолично, — рост молодого разведчика стал стремительным. Когда Даллес после провала его операции вынужден был уйти, ибо Кастро — неожиданно для всех — легко и убедительно победил, борьба против интервентов оказалась воистину всенародной, надежда на выступление оппозиции не оправдалась, он рекомендовал Вэлша своему преемнику; директоры могут (и должны) меняться, служба не имеет права на прерывание.
Вэлш перешел в тот сектор, который организовывал надежные крыши для «благотворительных фондов»; его личным детищем был фонд «Американские друзья Среднего Востока». Поначалу газетчики — в глубине души он восторгался ими, ненависти в нем не было, «пусть победит сильнейший», а он себя слабым не считает, состязание угодно прогрессу — получили информацию, что фонд финансирует Кэйлан, и это было правдой, нежелательной правдой, ибо люди знали, что еще со времен войны тот был «богом финансов» и проводил головоломные операции по финансированию акций ОСС10 в Мадриде и Португалии, под боком у нацистов… Тогда-то он завязал довольно прочные связи в Северной Африке, оттуда с Ближним и Средним Востоком; был создан тайный пул — сообщество финансистов и промышленников, в основном из Техаса, которые заинтересованы в надежных контактах ЦРУ, рассчитывая получать точную информацию из первых рук — Лэнгли надежнее страховой компании, самой мощной; деньги потекли рекою, Вэлш легко платил, перекупая на корню редакторов газет, местных шейхов, вождей племен, генералов; скандал в прессе удалось замолчать; ему пришлось поработать над операцией «прикрытия», поднять все материалы; его подчиненные — он это поначалу чувствовал, потом лишь убедился в правоте своего ощущения — не хотели отдавать всего, кое-что берегли, утаивали, и не столько из корыстного интереса, такого рода данных Вэлш не сумел получить, не пойман — не вор, сколько из соображений оперативной целесообразности на будущее. Однако он подсчитал, какую прибыль извлекли из «фонда» три нефтяные компании Техаса — более семидесяти миллионов долларов; эта сумма показалась Вэлшу астрономической, и тогда впервые родилась мысль: «А ведь вот на кого я работаю… Что означают мои скромные сто тысяч в год в сравнении с их десятками миллионов?!»
Майкл Вэлш обычно просыпался в шесть часов; несколько минут лежал, не открывая глаз, силясь вспомнить сон; он верил снам, и очень часто днем с ним случалось то, что виделось ночью; потом, если ночь была пусто-темная, полное отключение, он собирался перед началом дня, четко выделял основные задачи и только после этого поднимался с кушетки (спал в библиотеке, перед сном обычно читал, порою среди ночи вставал к столу, не хотел тревожить Магги, она опала очень чутко; перебирался в комнату жены только на «уикенд», когда позволял себе роскошь отключать телефон или, того лучше, уезжать с ней на ферму) и отправлялся на гимнастику. Он разминался недолго, радуясь тому, что наступил день; все те недели, что он на свой страх и риск играл в «Корриду», были до того тревожны и рискованны, что по вечерам он не находил себе места, мечтая, чтобы скорее прошла ночь и началась ежедневная круговерть, которая засасывала, убаюкивала, давала привычное ощущение надежности.
Во время гимнастики он все время слышал в себе самом музыку из фильма «Рокки», когда неистовый Сталлоне — ах, какой замечательный художник, как много всевышний отпустил одному человеку: и режиссер, и актер, и драматург, да и боксер отменный — бежал по Филадельфии и возносился по ступеням храма закона, его окружали болельщики, и он скакал, как молодой жеребец, а комментаторы так его и называли «жеребец»; все-таки странная мы нация, то, что у других, особенно в Испании или России, звучит как оскорбление, у нас вполне приложимо к настоящему мужчине.
Затем Вэлш принимал холодный душ и шел на кухню, это был самый любимый уголок дома: Магги уже приготовила овсянку на сливках, можно десять минут поболтать перед тем, как придет машина, выпить кофе, послушать сына. Дик по-настоящему увлечен нейрохирургией, будет толк; если с «Корридой» все пойдет так, как задумано, можно помочь ему с приобретением лицензии на клинику, огромное поле для эксперимента, своя рука — владыка. Люси убегала в школу первой; в этом году надо решать, в какой колледж стоит поступать, девочку интересует международное право, будь оно трижды неладно, права нет вообще, тем более международного, у кого больше силы, тот и победит, а эту победу, какой бы бесчестной она ни была, припудрят правоведы, им за это и платят деньги. Как отвлечь ее от этой затеи? Говорить в лоб нельзя — грех топтать иллюзии молодости, все свое приходит в срок, да здравствует эволюция мысли, постепенность и еще раз постепенность; девочка имеет на это право, поскольку я принял на себя тяжелое бремя игры со временем, всякое убыстрение чревато, но и промедление тоже… Милый мой человечек, она уже собрала денег на первый курс, как-никак две тысячи долларов…
(Действительно, Люси в прошлом году проработала месяц в универмаге упаковщицей, а потом помощником продавца в отделе детских игрушек; зимние каникулы поделила на две части: рождество праздновала дома, а в оставшиеся дни нанялась мойщицей автомашин на бензозаправочной станции, платили хорошо, не скупясь.)
По дороге в Лэнгли, особенно когда машина вырывалась из города, Майкл Вэлш закуривал свою первую сигарету, тяжело затягиваясь; с невыразимым наслаждением ощущал сухой аромат «лаки страйк», вот уж воистину солдатские сигареты, какая-то в них сокрыта надежность, право слово… Впервые он закурил эти сигареты, когда семнадцатилетним мальчишкой с войсками Паттона ворвался в маленький немецкий городок и увидел штабеля трупов — расстрелянные военнопленные, истощенные, одни кости; гримаса ужаса и одновременно избавления на лицах; воронье кружит, и белые тряпки на домах — «сдаемся»… Второй раз он закурил эти же сигареты — ими снабжали армию, — когда его подразделение захватило золотой запас третьего рейха; приехали офицеры; мешки с золотом вскрывали, взвешивали каждый брусок, упаковывали наново, шлепали сургучными печатями (запах чем-то напоминал ладан, у него был друг Иван Вострогов, вместе ходили в русскую церковь, с тех пор в памяти отложился этот особый, загадочный запах) и укладывали в «студебеккеры». Его поразил и обидел вид товарного золота; какая-то серятина, ничего романтического, дьявольского в этом металле не было, если не смотреть на страшное клеймо свастики. Только назавтра, когда колонна грузовиков ушла, Вэлш ощутил странное чувство. Это была не обида, нет, скорее недоумение или же ощущение несправедливости: они, солдаты, отбили это золото, выставили охрану, берегли как зеницу ока, как-никак военный трофей, а потом приехали молчаливые старики в форме, которая сидела на них, словно на корове седло, и, не поблагодарив даже за службу, не выдав ни цента премии, не поставив ни бутылки виски, увезли клад в неизвестном направлении, ку-ку, мимо…
Когда он начал работать в Центральном разведывательном управлении, при Аллене Даллесе еще, ритм работы увлек его; он свято верил, что все, исходящее из Лэнгли, посвящено одному лишь: борьбе за демократию, за идеалы свободного мира, против красной тирании, которая методично, не останавливаясь ни на день, пульсируя, разрасталась, проникая во все регионы мира.
После того, как Даллес заметил его — Вэлш был привлечен к разработке операции против Кастро на Плайя-Хирон, дело планировалось лично им, хотя Кеннеди понимал, что тот возражать не станет, тем не менее он привык свои коронные операции замышлять и разрабатывать единолично, — рост молодого разведчика стал стремительным. Когда Даллес после провала его операции вынужден был уйти, ибо Кастро — неожиданно для всех — легко и убедительно победил, борьба против интервентов оказалась воистину всенародной, надежда на выступление оппозиции не оправдалась, он рекомендовал Вэлша своему преемнику; директоры могут (и должны) меняться, служба не имеет права на прерывание.
Вэлш перешел в тот сектор, который организовывал надежные крыши для «благотворительных фондов»; его личным детищем был фонд «Американские друзья Среднего Востока». Поначалу газетчики — в глубине души он восторгался ими, ненависти в нем не было, «пусть победит сильнейший», а он себя слабым не считает, состязание угодно прогрессу — получили информацию, что фонд финансирует Кэйлан, и это было правдой, нежелательной правдой, ибо люди знали, что еще со времен войны тот был «богом финансов» и проводил головоломные операции по финансированию акций ОСС10 в Мадриде и Португалии, под боком у нацистов… Тогда-то он завязал довольно прочные связи в Северной Африке, оттуда с Ближним и Средним Востоком; был создан тайный пул — сообщество финансистов и промышленников, в основном из Техаса, которые заинтересованы в надежных контактах ЦРУ, рассчитывая получать точную информацию из первых рук — Лэнгли надежнее страховой компании, самой мощной; деньги потекли рекою, Вэлш легко платил, перекупая на корню редакторов газет, местных шейхов, вождей племен, генералов; скандал в прессе удалось замолчать; ему пришлось поработать над операцией «прикрытия», поднять все материалы; его подчиненные — он это поначалу чувствовал, потом лишь убедился в правоте своего ощущения — не хотели отдавать всего, кое-что берегли, утаивали, и не столько из корыстного интереса, такого рода данных Вэлш не сумел получить, не пойман — не вор, сколько из соображений оперативной целесообразности на будущее. Однако он подсчитал, какую прибыль извлекли из «фонда» три нефтяные компании Техаса — более семидесяти миллионов долларов; эта сумма показалась Вэлшу астрономической, и тогда впервые родилась мысль: «А ведь вот на кого я работаю… Что означают мои скромные сто тысяч в год в сравнении с их десятками миллионов?!»