Страница:
Но рано или поздно обнаруживаются истинные мотивы выбора профессии. У кого-то это практически бескорыстный поиск истины. У кого-то – служебная карьера и все связанные с ней жизненные дивиденды. Разделение это по главному вектору. Ведь и карьерист может сделать в науке что-то полезное, а не только толкаться локтями. А альтруисту истины надо жить и он тоже получает от науки больший или меньший доход. Но, как говорится, определим, что первично, а что вторично. Наши усилия прямо зависят от размера оплаты труда, или же мы трудимся в своё удовольствие? Выключается ли творческий процесс после окончания рабочего дня или мы готовы работать по ночам? Вспомним героев замечательных сказок братьев Стругацких – для них понедельник начинается в субботу… Метафора, конечно, но очень точная.
С начала 1990-х годов и по сию пору у нас среди мотивов любой профессиональной деятельности на первый план вышел жизненный успех, измеряемый уже не просто привилегиями, а количеством денег. Остальные слагаемые успеха – профессиональная состоятельность, искренность и длительность усилий на избранном поприще, – отошли далеко на задний план. Для науки по сравнению с бизнесом или тем же искусством подобное шкурничество, самозванчество уж слишком контрастно, а значит опасно, даже губительно. Как с этим бороться, не знает никто. Какое общество – такая у него и наука. Власть имущим, федеральным структурам стоит задуматься над этой нехитрой истиной. Только вряд ли они без смелых протестов коллег учёных решатся что-то по существу изменить в организации науки.
Но кивать на быстротекущую конъюнктуру, мешающую тебе творить, – последнее дело. Когда некий начинающий литератор пожаловался О.Э. Мандельштаму в 1930-е годы, что его сочинения де не печатают, тот выгнал неофита и кричал ему вслед: «А Будду печатали!? А Христа печатали!?.» Важный урок молодому сегодня учёному – выбирать, с кого ему брать пример. Не «вестись» на временно преуспевших фармазонов от науки. Высматривать в своём окружении более настоящих, хотя и менее финансово состоятельных наставников. Это вовсе не обрекает нас на полное бессребренничество, новоявленное юродство. Просто пусть же в сложном сплетении благородных и «шкурных» мотивов чаще побеждают благородные. Ехидный Корней Иванович Чуковский наставлял молодых собратьев писателей: «Бескорыстие дороже продаётся…» Если вдуматься, он прав, только не каждому из нас дано это понять.
Нобелевский лауреат по физике Виталий Лазаревич Гинзбург[29], незадолго до своей безвременной кончины, последовавшей 9 ноября 2009 года, в очередном своём интервью, со свойственным ему неподражаемым темпераментом заявил: «Наука – вот настоящая жизнь! Я в жизни не видел ни одной акции, но ничего от этого не потерял, и плевать на них хотел!» Я-то понимаю и разделяю пафос маститого академика, но как объяснить необходимость альтруизма рядовому научному работнику, чьи естественные потребности сплошь и рядом обеспечены очень скудно? Остаться в науке для нынешней молодёжи чаще всего означает предать интересы семьи – на какие деньги ему кормить, одевать, оплачивать учёбу детей? Где взять жильё? Как помогать престарелым родителям? Несколько лет назад в Академии наук решили строить доступное жильё для аспирантов да младших научных сотрудников, но экономический кризис не позволил приступить к исполнению этой программы. Всё это так, но пусть и нынешние студенты, и аспиранты подумают над заветной мыслью патриарха русской физики, которую он провозгласил на пороге могилы.
Впрочем, ведь от абитуриента, новичка нельзя, по определению, ждать точного знания своего будущего в профессии. «Когда б я знал, что так бывает, / Когда пускался на дебют, / Что строчки с кровью убивают; / Нахлынут горлом и убьют. / От шуток с этой подоплёкой / Я б оказался наотрез…» (Б.Л. Пастернак). Поэт, как всегда, философичен. Пусть же и у «молодого учёного» иллюзии в своё время переплавятся в мудрость профессионала. Неизбежные колебания при выборе профессии сменятся, в случае удачи, осознанием неизбежности академического призвания. А честная, не слишком быстрая, но успешная в конечном счёте академическая карьера принесёт материальный достаток и неподдельное уважение окружающих.
В норме специалист просто нутром чует, что нигде, кроме своей специальности, ему не будет так психологически комфортно, ни к чему другому он природой не приспособлен. Откуда берётся это чувство – бог весть. Легче бывает выбрать отрасль науки, чем какую-то определённую тематику внутри неё (но это особая тема, обсудим её ниже). Мой покойный коллега и друг Викторин Васильевич Новиков (1939–2008), заведующий кафедрой физической и коллоидной химии КГМУ, химик и педагог от бога, любимец множества поколений студентов[30], говаривал мне: «А что мы, Палыч, с тобой умеем, кроме как буровить на семинарах?!» Разумеется, это преувеличение, но если разобраться, очень точное. Директор кладбища при мне воспитывал своих землекопов: «Если профессора или академика выгонят с работы, я возьму его копать землю, и он будет копать. А вот если я вас выгоню, ничего другого вы не сумеете». Татуированные могильщики молча слушали поучение. Суметь-то, если жизнь заставит, мы бы все сумели, но вот полюбить что-то другое? Это едва ли. Викторин как всегда был прав.
Проще выбрать себе учёную специальность, чем удержаться в ней. Тем более в нашей стране, где престиж профессии учёного за последние годы упал катастрофически. И в императорской России, и в раннем, и в позднем СССР, при всех перипетиях их истории, учёные занимали сравнительно высокое общественное положение, неплохо обеспечивались материально. Наука притягивала молодёжь. Со времён Ломоносова до вышеупомянутого Григория Перельмана. Лихие 1990-е всё изменили. С тех пор в российской науке идёт фатальный процесс постарения кадров: в большинстве её отраслей за 1990-е гг. «вымыло» младшее и, особенно, среднее поколения и возраст большинства специалистов уходит годам к 60. Впрочем, точно так же и в армии – единицы опытных инструкторов и куча необученных лейтенантов. Какие бы меры ни принимали власти[31], заботясь о «молодых учёных», эффекта от них пока не видно. Задуманное недавно министерством образования и науки сокращение числа высших школ в несколько раз во столько же раз сократит число рабочих мест для преподавателей и научных сотрудников. Введение платы за место в магистратуре, за оформление соискательства учёной степени сократит число по-настоящему образованных людей, увеличит число купленных неучами дипломов. Россия станет в результате гораздо менее социальным государством вопреки своей Конституции.
В 1990-е и в начале 2000-х годов в российской науке идёт отрицательный отбор молодёжи: академические структуры и высшую школу выбирали, как правило, не самые способные, а по преимуществу убогие молодые люди, которым ничего не светило в бизнесе, в армии или на государственной службе. Те, кто вынужден был и соглашался жить на несколько тысяч рублей жалования; по сути, в нищете; или же до седых волос сидеть на шее у родителей. Хорошо известно и о массовой «утечке мозгов» из позднего СССР и новой России за границу. Возвращения учёных на родину единичны; процесс утечки продолжается, и если темпы его несколько снизились, то отнюдь не по причине улучшения условий на родине, а по причине перенасыщенности кадрового рынка для учёных за рубежом.
Хотя кризис с преемственностью поколений учёных у нас налицо, краха науки я не предвижу. Престижность научного труда меняется от эпохи к эпохе, от одной культуры к другой. Может быть, даже лучше, что в науке остаются самые преданные ей молодые люди. Многие из них успешно сочетают учёные изыскания и посторонние науке заработки. Да, таким приходится особенно трудно. А когда и кому было легко? К тому же жизненный опыт обогащается не только в лабораториях да библиотеках, но и за их пределами. Учёному полезно узнать жизнь своих современников во всей её полноте. Хотя не во всех дисциплинах совмещение исследований с посторонними заработками возможно в принципе. Ну что ботанику или астроному делать в торговой фирме или на бирже? Разве что накопить средства для возвращения в любимую специальность. Но это же утопия – кто захочет, кому семья позволит добровольно понижать уровень жизни? Так и уходят один за другим не дописавшие диссертации химики да историки в торговые представители или в силовики, в лучшем случае – в журналисты или же в политические аналитики.
Хотя есть отдельные примеры приложения математических способностей к зарабатыванию денег. Например, член-корреспондент РАН, опальный олигарх Б.А. Березовский написал монографию по теории игр. В других же науках (экономике, например, или правоведении, политологии) практические занятия не только допустимы, но и необходимы на определённом этапе академической карьеры. В.В. Путин на пенсии планирует заняться вопросами государственного права. Сказанное относится также к медицине и фармации – без практического опыта работы в больнице или аптеке невозможно изучать болезни и лекарства от них. Чаще всего молодой учёный живёт преподаванием. В столичных школах, гимназиях и лицеях сейчас платят неплохо – разумеется, по усреднённым меркам.
Таким образом, «приливы» и «отливы» талантливой молодёжи в академические структуры, перемещения по разным её отсекам не отменяют главного: как бы там ни было, всегда найдётся кто-то, идущий по нашим следам – дальше, к ускользающим вершинам знания. Значит, стоило пройти, проторить этот путь, оставивший зовущие следы. «Другие по живому следу / Пройдут твой путь за пядью пядь…» (Б.Л. Пастернак). Как ни сманивай этих других жизненными благами, они пойдут за нами, а не за другими, гораздо более богатыми и знаменитыми (сегодня) людьми. Почему так получается? Надо подумать. Но не соблазниться полученными выводами. Они ведь не гарантированы навечно.
«Молодой учёный»
Процитированную в эпиграфе свою песню мой любимый «бард» Юрий Кукин на концертах поясняет так, что «имеет в виду «условные тридцать» – от двадцати пяти до сорока. Эти годы и есть вершина человеческой жизни, до условных тридцати человек много может, но мало понимает, потом – наоборот». Идея этой песни родилась на опыте альпинистов – указанный возраст соответствует лучшим достижениям в этом виде спорта. В других делах – в политике или же в науке – всё не так просто. Как известно, чаще всего добиваются феноменальных результатов молодые математики. Недаром Л.Д. Ландау частенько шутил на сей счёт, увидевши в аудитории незнакомое юное лицо: «Кто это? Откуда? Сколько ему лет?.. Как, такой молодой и уже неизвестный?» (Выкрики на его знаменитом семинаре в Институте теоретической физики Академии наук СССР).
В других науках высшие достижения приходят и в зрелости, и даже в старости. Стоит оглянуться на портретную галерею маститых старцев – корифеев науки. Седые бороды, усы, морщины на челе и т. п. Превозмогающий неведомую болезнь, подхваченную в тропиках, Дарвин[32], дошедший до склона своих лет, всё собирается обнародовать теорию эволюции, но сомневается, переживает возможность общественного остракизма, пока его молодой коллега Уоллес не публикует набросок тех же самых выводов. Престарелый академик И.П. Павлов[33] продуктивно работал до последних минут своей жизни (под самый её конец диктуя коллеге свои ощущения умирающего). Образцы поздних прозрений учёных можно множить и множить. Равно как и феноменальные результаты их очень юных коллег (того же Уоллеса).
Так что общей закономерности для самого продуктивного возраста учёного не просматривается. Это кому как повезёт, кто как устроен – сначала, в зрелом возрасте или же на пороге могилы выдавать сенсационные результаты своих наблюдений и раздумий. А то и периодически всю жизнь. Порой – раз в жизни – и замолчать уже навсегда. Общая тенденция состоит в более или менее резком падении креативности с годами, после «условных тридцати». Все эти варианты встречаются не только в науке, но и в искусстве, и в других областях творчества.
У нас в стране определение «молодой учёный» имеет официальное хождение – на таковых распространяются некие льготы, им выделяются отдельные гранты, места при выборах в Академию и т. п. Ясная цель – омолодить безнадёжно постаревшую на родине науку – пока что этими мерами не достигается. «Условно тридцатилетних» исследователей почти поголовно вымело из неё или за границу, или в более доходные профессии (бизнес, гос– и спецслужбы и т. п.). Средний возраст научных сотрудников учреждений РАН давно уже безнадёжно пенсионный; к подобному рубежу приближается средний возраст преподавателей высшей школы России.
К тому же хронология научной «молодости» весьма растяжима. В высшей школе, кажется, молодым считаешься до 35 лет; а молодёжная квота на выборах в Академии подрастает куда-то к пятидесяти годам и выше… Со стороны эти «возрасты молодости» могут выглядеть странно. Но если учесть присущую вообще науке геронтократию, которая в России достигла своего апогея (очередной устав РАН так и не установил возрастного барьера для занятия административный постов – от президента Академии до директоров её институтов – многим из них давно за 70), то на фоне полка глубоких старцев иной член-корреспондент возрастом лет в 40–50 выглядит юнцом.
Так что определение «молодой учёный» не слишком содержательно. Или ты уже, либо всё ещё учёный, либо пока или уже нет. Язвительный С.Я. Маршак посвятил эпиграмму юному коллеге, кокетливо подчёркивающему свой возраст: «Мой друг, зачем о молодости лет / Ты возвещаешь публике читающей? / Ведь тот, кто начал – он уже поэт, / А кто не начал – тот не начинающий». Это вам не спорт – тут всё решают не мускулы, а интеллект. Он, конечно, у всех людей неизбежно притупляется с возрастом, но психологи установили, что у лиц творческих профессий и у бывших начальников этот процесс старческого отупения идёт в среднем медленнее. Так что наука представляет своим участникам уникальную возможность, в большинстве прочих профессий немыслимую, – работать учёным со школьных и до мафусаиловых лет.
Вернёмся к теме молодёжной науки. После исполнительского искусства (особенно музыки) да шахмат наука – лучшее прибежище для вундеркиндов. Она ведь в идеале предельно демократична, и маститые мужи могут на равных дискутировать с юнцами вроде школьников или студентов по тем или иным научным вопросам. Гимназиста Алексея Шахматова приглашали на заседания учёных обществ и советов после того, как он передал в читальном зале библиотеки свою рукопись маститому филологу[34]. Так он удивил профессоров и академиков своими познаниями. Гений в изучении истории языка обнаружил себя и был признан на школьной скамье. «Гениальный мальчик» – дразнила его сестра. Оказалось, как в воду глядела.
В иных сферах деятельности столь ранний взлёт представить труднее. Там ведь не только чистый интеллект, не одна воля, но и жизненный опыт, круг знакомств и деловых связей, наконец, мудрость возвышают специалиста. А все эти качества приходят с годами к достаточно зрелым людям. Академик Андрей Михайлович Будкер[35] говаривал: «Учёные делятся не на молодых и старых, а на умных и дураков».
Конечно, шахматовский случай представляет собой некое исключение – моментального попадания в круг учёных олимпийцев прямо со школьной скамьи. Но для всех других – просто небесталанных учёных – для того же самого требуется всего несколько лет – до первой нетривиальной курсовой, дипломной работы или кандидатской диссертации. Когда замечательный русский историк Б.А. Романов, будучи ещё студентом, принёс на посмотр академику А.А. Шахматову свою статью об одном из пунктов «Русской правды», тот, прочитав, немедленно подписал её в печать в «Известиях» Отделения русского языка и литературы Академии наук и отправил в типографию. Благо, та находилась в одном здании со служебной квартирой академика.
Как держаться начинающему? Академик Исаак Константинович Кикоин (1908–1984)[36] советовал: «Старт в науке надо брать энергично».
Многие гуманитарии и, особенно, естествоиспытатели заявляли о себе зрелыми, порой этапными работами ещё на студенческой скамье.
Конечно, дерзость в выборе темы и настойчивость в её разработке никак не означают наглого бытового поведения в коллективе коллег. «Наглость, – определял Л.Д. Ландау, – это нахальство, не имеющее серьёзных оснований» (Просто нахальство даровитых личностей, особенно в науке, Ландау не осуждал). Психологический климат в научном коллективе должен быть достаточно демократичен, чтобы право голоса имели не только заслуженные, но и начинающие свой путь в науке. Но до поры до времени бремя ключевых решений будет лежать на старших, как возрастом, так и должностью коллегах. Они могут руководить своими коллективами долго, но не пожизненно. За границей предельный возраст ректоров и деканов, директоров институтов, глав кафедр и завлабов определяется жёстко, несмотря ни на какие заслуги в прошлом. У нас пока нет, и это плохо. Не помогают даже вполне гуманные предложения после семидесяти перейти в почётные профессоры, консультанты при сохранении жалования, кабинета, секретаря и прочих служебных преференций. Как писал Н.Н. Асеев: «Ещё гоняются за славою / – Охотников до ней несметно, / Стараясь хоть бы тенью слабою / Остаться на земле посмертно». Ну, хотя бы пожизненно… Решение о своевременной отставке остаётся на совести маститых старцев. За их спинами маячат довольно давно уже молодые учёные.
«Отцы» и «дети» в академической организации
С начала 1990-х годов и по сию пору у нас среди мотивов любой профессиональной деятельности на первый план вышел жизненный успех, измеряемый уже не просто привилегиями, а количеством денег. Остальные слагаемые успеха – профессиональная состоятельность, искренность и длительность усилий на избранном поприще, – отошли далеко на задний план. Для науки по сравнению с бизнесом или тем же искусством подобное шкурничество, самозванчество уж слишком контрастно, а значит опасно, даже губительно. Как с этим бороться, не знает никто. Какое общество – такая у него и наука. Власть имущим, федеральным структурам стоит задуматься над этой нехитрой истиной. Только вряд ли они без смелых протестов коллег учёных решатся что-то по существу изменить в организации науки.
Но кивать на быстротекущую конъюнктуру, мешающую тебе творить, – последнее дело. Когда некий начинающий литератор пожаловался О.Э. Мандельштаму в 1930-е годы, что его сочинения де не печатают, тот выгнал неофита и кричал ему вслед: «А Будду печатали!? А Христа печатали!?.» Важный урок молодому сегодня учёному – выбирать, с кого ему брать пример. Не «вестись» на временно преуспевших фармазонов от науки. Высматривать в своём окружении более настоящих, хотя и менее финансово состоятельных наставников. Это вовсе не обрекает нас на полное бессребренничество, новоявленное юродство. Просто пусть же в сложном сплетении благородных и «шкурных» мотивов чаще побеждают благородные. Ехидный Корней Иванович Чуковский наставлял молодых собратьев писателей: «Бескорыстие дороже продаётся…» Если вдуматься, он прав, только не каждому из нас дано это понять.
Нобелевский лауреат по физике Виталий Лазаревич Гинзбург[29], незадолго до своей безвременной кончины, последовавшей 9 ноября 2009 года, в очередном своём интервью, со свойственным ему неподражаемым темпераментом заявил: «Наука – вот настоящая жизнь! Я в жизни не видел ни одной акции, но ничего от этого не потерял, и плевать на них хотел!» Я-то понимаю и разделяю пафос маститого академика, но как объяснить необходимость альтруизма рядовому научному работнику, чьи естественные потребности сплошь и рядом обеспечены очень скудно? Остаться в науке для нынешней молодёжи чаще всего означает предать интересы семьи – на какие деньги ему кормить, одевать, оплачивать учёбу детей? Где взять жильё? Как помогать престарелым родителям? Несколько лет назад в Академии наук решили строить доступное жильё для аспирантов да младших научных сотрудников, но экономический кризис не позволил приступить к исполнению этой программы. Всё это так, но пусть и нынешние студенты, и аспиранты подумают над заветной мыслью патриарха русской физики, которую он провозгласил на пороге могилы.
Впрочем, ведь от абитуриента, новичка нельзя, по определению, ждать точного знания своего будущего в профессии. «Когда б я знал, что так бывает, / Когда пускался на дебют, / Что строчки с кровью убивают; / Нахлынут горлом и убьют. / От шуток с этой подоплёкой / Я б оказался наотрез…» (Б.Л. Пастернак). Поэт, как всегда, философичен. Пусть же и у «молодого учёного» иллюзии в своё время переплавятся в мудрость профессионала. Неизбежные колебания при выборе профессии сменятся, в случае удачи, осознанием неизбежности академического призвания. А честная, не слишком быстрая, но успешная в конечном счёте академическая карьера принесёт материальный достаток и неподдельное уважение окружающих.
В норме специалист просто нутром чует, что нигде, кроме своей специальности, ему не будет так психологически комфортно, ни к чему другому он природой не приспособлен. Откуда берётся это чувство – бог весть. Легче бывает выбрать отрасль науки, чем какую-то определённую тематику внутри неё (но это особая тема, обсудим её ниже). Мой покойный коллега и друг Викторин Васильевич Новиков (1939–2008), заведующий кафедрой физической и коллоидной химии КГМУ, химик и педагог от бога, любимец множества поколений студентов[30], говаривал мне: «А что мы, Палыч, с тобой умеем, кроме как буровить на семинарах?!» Разумеется, это преувеличение, но если разобраться, очень точное. Директор кладбища при мне воспитывал своих землекопов: «Если профессора или академика выгонят с работы, я возьму его копать землю, и он будет копать. А вот если я вас выгоню, ничего другого вы не сумеете». Татуированные могильщики молча слушали поучение. Суметь-то, если жизнь заставит, мы бы все сумели, но вот полюбить что-то другое? Это едва ли. Викторин как всегда был прав.
Проще выбрать себе учёную специальность, чем удержаться в ней. Тем более в нашей стране, где престиж профессии учёного за последние годы упал катастрофически. И в императорской России, и в раннем, и в позднем СССР, при всех перипетиях их истории, учёные занимали сравнительно высокое общественное положение, неплохо обеспечивались материально. Наука притягивала молодёжь. Со времён Ломоносова до вышеупомянутого Григория Перельмана. Лихие 1990-е всё изменили. С тех пор в российской науке идёт фатальный процесс постарения кадров: в большинстве её отраслей за 1990-е гг. «вымыло» младшее и, особенно, среднее поколения и возраст большинства специалистов уходит годам к 60. Впрочем, точно так же и в армии – единицы опытных инструкторов и куча необученных лейтенантов. Какие бы меры ни принимали власти[31], заботясь о «молодых учёных», эффекта от них пока не видно. Задуманное недавно министерством образования и науки сокращение числа высших школ в несколько раз во столько же раз сократит число рабочих мест для преподавателей и научных сотрудников. Введение платы за место в магистратуре, за оформление соискательства учёной степени сократит число по-настоящему образованных людей, увеличит число купленных неучами дипломов. Россия станет в результате гораздо менее социальным государством вопреки своей Конституции.
В 1990-е и в начале 2000-х годов в российской науке идёт отрицательный отбор молодёжи: академические структуры и высшую школу выбирали, как правило, не самые способные, а по преимуществу убогие молодые люди, которым ничего не светило в бизнесе, в армии или на государственной службе. Те, кто вынужден был и соглашался жить на несколько тысяч рублей жалования; по сути, в нищете; или же до седых волос сидеть на шее у родителей. Хорошо известно и о массовой «утечке мозгов» из позднего СССР и новой России за границу. Возвращения учёных на родину единичны; процесс утечки продолжается, и если темпы его несколько снизились, то отнюдь не по причине улучшения условий на родине, а по причине перенасыщенности кадрового рынка для учёных за рубежом.
Хотя кризис с преемственностью поколений учёных у нас налицо, краха науки я не предвижу. Престижность научного труда меняется от эпохи к эпохе, от одной культуры к другой. Может быть, даже лучше, что в науке остаются самые преданные ей молодые люди. Многие из них успешно сочетают учёные изыскания и посторонние науке заработки. Да, таким приходится особенно трудно. А когда и кому было легко? К тому же жизненный опыт обогащается не только в лабораториях да библиотеках, но и за их пределами. Учёному полезно узнать жизнь своих современников во всей её полноте. Хотя не во всех дисциплинах совмещение исследований с посторонними заработками возможно в принципе. Ну что ботанику или астроному делать в торговой фирме или на бирже? Разве что накопить средства для возвращения в любимую специальность. Но это же утопия – кто захочет, кому семья позволит добровольно понижать уровень жизни? Так и уходят один за другим не дописавшие диссертации химики да историки в торговые представители или в силовики, в лучшем случае – в журналисты или же в политические аналитики.
Хотя есть отдельные примеры приложения математических способностей к зарабатыванию денег. Например, член-корреспондент РАН, опальный олигарх Б.А. Березовский написал монографию по теории игр. В других же науках (экономике, например, или правоведении, политологии) практические занятия не только допустимы, но и необходимы на определённом этапе академической карьеры. В.В. Путин на пенсии планирует заняться вопросами государственного права. Сказанное относится также к медицине и фармации – без практического опыта работы в больнице или аптеке невозможно изучать болезни и лекарства от них. Чаще всего молодой учёный живёт преподаванием. В столичных школах, гимназиях и лицеях сейчас платят неплохо – разумеется, по усреднённым меркам.
Таким образом, «приливы» и «отливы» талантливой молодёжи в академические структуры, перемещения по разным её отсекам не отменяют главного: как бы там ни было, всегда найдётся кто-то, идущий по нашим следам – дальше, к ускользающим вершинам знания. Значит, стоило пройти, проторить этот путь, оставивший зовущие следы. «Другие по живому следу / Пройдут твой путь за пядью пядь…» (Б.Л. Пастернак). Как ни сманивай этих других жизненными благами, они пойдут за нами, а не за другими, гораздо более богатыми и знаменитыми (сегодня) людьми. Почему так получается? Надо подумать. Но не соблазниться полученными выводами. Они ведь не гарантированы навечно.
«Молодой учёный»
«Серьёзность не к лицу, когда семнадцать лет…»
А. Рембо. Роман. 23 сентября 1870 г.
«Тридцать лет – это время свершений,
Тридцать лет – это возраст вершины,
Тридцать лет – это время свержений
Тех, кто раньше умами вершили.
А потом начинаешь спускаться,
Каждый шаг осторожненько взвеся:
Пятьдесят – это так же, как двадцать,
Ну а семьдесят – так же, как десять».
Ю.А. Кукин. Тридцать лет.
Процитированную в эпиграфе свою песню мой любимый «бард» Юрий Кукин на концертах поясняет так, что «имеет в виду «условные тридцать» – от двадцати пяти до сорока. Эти годы и есть вершина человеческой жизни, до условных тридцати человек много может, но мало понимает, потом – наоборот». Идея этой песни родилась на опыте альпинистов – указанный возраст соответствует лучшим достижениям в этом виде спорта. В других делах – в политике или же в науке – всё не так просто. Как известно, чаще всего добиваются феноменальных результатов молодые математики. Недаром Л.Д. Ландау частенько шутил на сей счёт, увидевши в аудитории незнакомое юное лицо: «Кто это? Откуда? Сколько ему лет?.. Как, такой молодой и уже неизвестный?» (Выкрики на его знаменитом семинаре в Институте теоретической физики Академии наук СССР).
В других науках высшие достижения приходят и в зрелости, и даже в старости. Стоит оглянуться на портретную галерею маститых старцев – корифеев науки. Седые бороды, усы, морщины на челе и т. п. Превозмогающий неведомую болезнь, подхваченную в тропиках, Дарвин[32], дошедший до склона своих лет, всё собирается обнародовать теорию эволюции, но сомневается, переживает возможность общественного остракизма, пока его молодой коллега Уоллес не публикует набросок тех же самых выводов. Престарелый академик И.П. Павлов[33] продуктивно работал до последних минут своей жизни (под самый её конец диктуя коллеге свои ощущения умирающего). Образцы поздних прозрений учёных можно множить и множить. Равно как и феноменальные результаты их очень юных коллег (того же Уоллеса).
Так что общей закономерности для самого продуктивного возраста учёного не просматривается. Это кому как повезёт, кто как устроен – сначала, в зрелом возрасте или же на пороге могилы выдавать сенсационные результаты своих наблюдений и раздумий. А то и периодически всю жизнь. Порой – раз в жизни – и замолчать уже навсегда. Общая тенденция состоит в более или менее резком падении креативности с годами, после «условных тридцати». Все эти варианты встречаются не только в науке, но и в искусстве, и в других областях творчества.
У нас в стране определение «молодой учёный» имеет официальное хождение – на таковых распространяются некие льготы, им выделяются отдельные гранты, места при выборах в Академию и т. п. Ясная цель – омолодить безнадёжно постаревшую на родине науку – пока что этими мерами не достигается. «Условно тридцатилетних» исследователей почти поголовно вымело из неё или за границу, или в более доходные профессии (бизнес, гос– и спецслужбы и т. п.). Средний возраст научных сотрудников учреждений РАН давно уже безнадёжно пенсионный; к подобному рубежу приближается средний возраст преподавателей высшей школы России.
К тому же хронология научной «молодости» весьма растяжима. В высшей школе, кажется, молодым считаешься до 35 лет; а молодёжная квота на выборах в Академии подрастает куда-то к пятидесяти годам и выше… Со стороны эти «возрасты молодости» могут выглядеть странно. Но если учесть присущую вообще науке геронтократию, которая в России достигла своего апогея (очередной устав РАН так и не установил возрастного барьера для занятия административный постов – от президента Академии до директоров её институтов – многим из них давно за 70), то на фоне полка глубоких старцев иной член-корреспондент возрастом лет в 40–50 выглядит юнцом.
Так что определение «молодой учёный» не слишком содержательно. Или ты уже, либо всё ещё учёный, либо пока или уже нет. Язвительный С.Я. Маршак посвятил эпиграмму юному коллеге, кокетливо подчёркивающему свой возраст: «Мой друг, зачем о молодости лет / Ты возвещаешь публике читающей? / Ведь тот, кто начал – он уже поэт, / А кто не начал – тот не начинающий». Это вам не спорт – тут всё решают не мускулы, а интеллект. Он, конечно, у всех людей неизбежно притупляется с возрастом, но психологи установили, что у лиц творческих профессий и у бывших начальников этот процесс старческого отупения идёт в среднем медленнее. Так что наука представляет своим участникам уникальную возможность, в большинстве прочих профессий немыслимую, – работать учёным со школьных и до мафусаиловых лет.
Вернёмся к теме молодёжной науки. После исполнительского искусства (особенно музыки) да шахмат наука – лучшее прибежище для вундеркиндов. Она ведь в идеале предельно демократична, и маститые мужи могут на равных дискутировать с юнцами вроде школьников или студентов по тем или иным научным вопросам. Гимназиста Алексея Шахматова приглашали на заседания учёных обществ и советов после того, как он передал в читальном зале библиотеки свою рукопись маститому филологу[34]. Так он удивил профессоров и академиков своими познаниями. Гений в изучении истории языка обнаружил себя и был признан на школьной скамье. «Гениальный мальчик» – дразнила его сестра. Оказалось, как в воду глядела.
В иных сферах деятельности столь ранний взлёт представить труднее. Там ведь не только чистый интеллект, не одна воля, но и жизненный опыт, круг знакомств и деловых связей, наконец, мудрость возвышают специалиста. А все эти качества приходят с годами к достаточно зрелым людям. Академик Андрей Михайлович Будкер[35] говаривал: «Учёные делятся не на молодых и старых, а на умных и дураков».
Конечно, шахматовский случай представляет собой некое исключение – моментального попадания в круг учёных олимпийцев прямо со школьной скамьи. Но для всех других – просто небесталанных учёных – для того же самого требуется всего несколько лет – до первой нетривиальной курсовой, дипломной работы или кандидатской диссертации. Когда замечательный русский историк Б.А. Романов, будучи ещё студентом, принёс на посмотр академику А.А. Шахматову свою статью об одном из пунктов «Русской правды», тот, прочитав, немедленно подписал её в печать в «Известиях» Отделения русского языка и литературы Академии наук и отправил в типографию. Благо, та находилась в одном здании со служебной квартирой академика.
Как держаться начинающему? Академик Исаак Константинович Кикоин (1908–1984)[36] советовал: «Старт в науке надо брать энергично».
Многие гуманитарии и, особенно, естествоиспытатели заявляли о себе зрелыми, порой этапными работами ещё на студенческой скамье.
Конечно, дерзость в выборе темы и настойчивость в её разработке никак не означают наглого бытового поведения в коллективе коллег. «Наглость, – определял Л.Д. Ландау, – это нахальство, не имеющее серьёзных оснований» (Просто нахальство даровитых личностей, особенно в науке, Ландау не осуждал). Психологический климат в научном коллективе должен быть достаточно демократичен, чтобы право голоса имели не только заслуженные, но и начинающие свой путь в науке. Но до поры до времени бремя ключевых решений будет лежать на старших, как возрастом, так и должностью коллегах. Они могут руководить своими коллективами долго, но не пожизненно. За границей предельный возраст ректоров и деканов, директоров институтов, глав кафедр и завлабов определяется жёстко, несмотря ни на какие заслуги в прошлом. У нас пока нет, и это плохо. Не помогают даже вполне гуманные предложения после семидесяти перейти в почётные профессоры, консультанты при сохранении жалования, кабинета, секретаря и прочих служебных преференций. Как писал Н.Н. Асеев: «Ещё гоняются за славою / – Охотников до ней несметно, / Стараясь хоть бы тенью слабою / Остаться на земле посмертно». Ну, хотя бы пожизненно… Решение о своевременной отставке остаётся на совести маститых старцев. За их спинами маячат довольно давно уже молодые учёные.
«Отцы» и «дети» в академической организации
«Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты?
Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,
Великолепные соорудя палаты,
Где разливаются в пирах и мотовстве,
И где не воскресят клиенты-иностранцы