Штучкин Николай. Над горящей землей

   - Осколок снаряда разбил вам компас, а вы над целью, за линией фронта. Ночь. Как возьмете курс на свою территорию?
   Поставив вводную, Слепов какое-то время молчит, дает возможность подумать, вникнуть в ситуацию. Он мог бы вначале назвать фамилию штурмана, которому надо будет ответить на этот вопрос, но он не называет, причем преднамеренно: чтобы над вводной думали все, а не кто-то один. Проходит несколько секунд, и Слепов называет фамилию:
   - Лейтенант Косарев...
   - Курс на свою территорию беру по луне, а если ночь безлунная, то по Полярной звезде, - отвечает Косарев.- Для этого, идя по маршруту к цели, я должен постоянно знать положение луны относительно моего самолета.
   - Правильно, - подтверждает Слепов.- А если ночь пасмурная, темная и нет ни луны, ни звезд? На этот вопрос ответит сержант Константинов.
   - Вы говорили уже, что линия фронта, как место соприкосновения войск характерна пожарами, вспышками огня артиллерии, огнями сигнальных ракет с нашей стороны и со стороны противника. Если видимость хорошая и линия фронта заметна, то на нее и надо разворачиваться и идти под углом девяносто...
   - А вдруг не видно? - усложняет задачу Слепов.- В самом начале войны, когда враг наступал, а мы отходили, настоящей, четко видимой линии фронта, можно сказать, и не было. Как же вы возьмете курс на свою территорию?
   - Спрошу, может быть, цел компас в кабине летчика, да кроме того, у меня есть наручный компас, - улыбаясь, отвечает Владимир.
   - Хвалю! - восторгается Слепов. Подмигнув, смеется:- Ты, брат, меня перещеголял. Ключ от вагонных замков вещь неплохая, но компас, конечно, нужнее. У кого еще есть компасы? Ни у кого? Жаль. Попрошу начальника штаба, чтобы он заказал для всех. Перед тем как лететь на фронт, раздадим.
   Декабрь. Полк приступил к полетам, Работа не прекращается и ночью. Экипажи летают по кругу и в зону, ходят по маршруту, отрабатывают полеты строем.
   Трудно летать зимой. Все вокруг бело и туманно, не за что зацепиться глазом. Полевые дороги занесены снегом. Единственный надежный ориентир железная дорога, секущая район полетов под углом сорок пять градусов.
   Боевые самолеты еще до войны начали оснащаться радиостанциями. Сначала для связи с землей, а потом и между собой в полете. Но еще важнее этого использование бомбардировщиками приводных радиостанций. В любую погоду вне видимости земли можно выйти на свой аэродром. Полет же без связи с землей теперь просто немыслим. Даже учебный. Таково требование времени.
   На У-2 нет ничего. Ни радиостанции, ни аппаратуры для выхода на свою точку. Не предусмотрено. Есть лишь переговорное устройство для внутренней связи между летчиком и штурманом. Устройство простейшее. Два резиновых шланга, укрепленных на борту самолета. Вот и все. С такой "аппаратурой" в плохую погоду заблудиться - дважды два. И уж никто тебе не поможет, никто не подскажет.
   Но У-2 тоже имеет свои преимущества, и прежде всего легкокрылость, позволяющую работать с малых площадок. Малый расход горючего позволяет держаться в воздухе почти пять часов! И еще - лыжи. В зимнее время их устанавливают вместо колес. Имея лыжи, экипажу не надо беспокоиться о запасном аэродроме на случай вынужденной посадки. Для этого подойдет любая площадка - поле, лужок, опушка леса. Потерял ориентировку - садись у любой деревни, спрашивай, как она называется, сличай это место с картой и считай, что ориентировка восстановлена. Этим преимущества, наверное, и кончаются. А дальше...
   Морозы мешают работать на технике, руки прилипают к металлу. Застывшие за ночь моторы не запускаются, требуют подогрева. Но не горячей водой, а воздухом. Его согревают в специальных печах. От печи отходят три-четыре трубы-рукава. Длина их - несколько метров. Самолеты устанавливают вокруг печи, к нижней части моторов прикрепляют трубы с горячим воздухом. К каждому по одной. Чтобы воздух не расходовался понапрасну, моторы закрывают чехлами. Дело это капризное и хлопотливое.
   На осмотр самолетов перед полетами, на расстановку их вокруг печи, на подогрев, запуск и пробу моторов уходит около трех часов. Техники и механики, а за ними и летчики прибывают к самолетам до рассвета. В конце рабочего дня, после десяти часов напряженного труда, люди валятся с ног от усталости. Слепов никого не успокаивает, говорит, что на фронте будет еще труднее. Возможны обстрелы вражеской артиллерии, бомбежки.
   Морозы мешают и в полете. Чтобы не обморозиться на воздушном потоке в открытой кабине У-2, летчики надевают маски. Кожаные, на кротовом меху, с разрезами для глаз и рта. Маски мешают смотреть, до предела сокращают обзор, особенно при надетых очках. Но иначе летать невозможно.
   Морозы мешают и на земле - при посадке, рулении, перед взлетом. Попробуй, закончив пробег после посадки, остановиться на пару минут. Лыжи примерзнут к снегу немедленно. То же во время руления. Что в таких случаях делает летчик? Кричит штурману: "Давай качни!" Штурман вылезает из кабины, взявшись за крыло, начинает раскачивать самолет, помогает ему стронуться с места. В кабину прыгает уже на ходу.
   Самолетов не хватает, и полеты идут не в составе полка, а поэскадрильно и только по графику. Эскадрилье надо летать, а погоды нет, время, значит, упущено. Теряется время и в процессе полетов. Причина неустойчивость ветра. То с юга подует, то с севера. А так как самолеты садятся и взлетают только против ветра, то хочешь не хочешь, а старт надо менять. На это уходит двадцать - тридцать минут, и так два-три раза в течение летного дня, ночи.
   Но время работает на нас. Наши войска, перейдя под Москвой в контрнаступление, освободили Московскую и Тульскую области, часть Калининской и Смоленской. Освобожден и Калинин, родной город Константиновых. Не надеясь получить ответ, Владимир написал матери. Но ответ пришел: дома все живы. Возобновив переписку с матерью, брат и сестра наконец отыскали друг друга. Владимир написал Тамаре, рассказал о себе. И вот получил ответ.
   Фронтовой треугольничек... Развернешь - обычный листок бумаги. На одной стороне - текст, на другой - адреса. Судя по всему, Тамара пока еще не на фронте. Где находится часть - неизвестно. Место базирования зачеркнуто. Многое зачеркнуто, но главное можно понять. Василий на фронте, сражается за Ленинград. Тамара гордится им. Рада и за него, Владимира, что он снова летает, готовится к фронту. А она не летает. Она даже не служит, а просто работает. "Обидно, - пишет Тамара, - летчица, учившая летать других, и вдруг оказалась в наземном эшелоне в качестве медсестры".
   "Война требует честного выполнения долга, - пишет она далее, - и я честно тружусь: слежу за здоровьем летчиков, лечу механиков, техников. Но мечтаю быть летчиком. Не знаю, как это может случиться, но сплю и вижу: я снова на самолете. Переучиться бы мне на истребитель и летать вместе с Василием. Понимаю, что это очень трудно, но кто его знает... А вдруг".
   Этот абзац не вычеркнут, оставлен дословно. "Не поднялась рука у цензора, - думает Владимир.- А впрочем... Чего здесь зачеркивать? Нечего. Секретов здесь нет. Мечтает попасть на фронт? Так об этом мечтает каждый. И я тоже, и все мои товарищи, вся молодежь. Только каждый по-разному хочет на фронт попасть: один на самолете, другой на танке, а третий в составе взвода пехоты".
   Владимир достал из планшета листочек бумаги и написал: "Дорогая сестрица! Правильно делаешь, что решила снова летать. Добивайся! А как, тебе виднее. Помни нашу довоенную песню:
   Кто весел, тот смеется,
   Кто хочет, тот добьется,
   Кто ищет, тот всегда найдет".
   Закалка характеров
   В авиации заведено: с кем летают, с тем и дружат. Если летают на истребителях в паре, так парой и дружат - ведущий с ведомым. На У-2 - тоже парой - летчик со штурманом. И это естественно, от их дружбы, взаимопонимания зависит успех боевого полета, зависит жизнь.
   Пока Константинов и Жуков не входили в один экипаж, они, хотя и жили в одной казарме, друг друга не знали. Виделись, только и всего. Теперь же все по-иному. "Мой летчик", - думает Константинов, видя сержанта Жукова. Ему нравится простое открытое лицо Алексея, темные, откинутые назад короткие волосы, легкая походка, чуть глуховатый голос. Они одногодки, обоим по двадцать. И это по душе Константинову: летчик не будет смотреть на него как на мальчишку.
   Несколько позже Владимир узнает о том, что Жуков не сразу стал летчиком, на летное отделение его почему-то не приняли. Аэроклуб он окончил механиком, работал техником самолета, тогда и переучился на летчика. Уже будучи инструктором, он допустил однажды ошибку во время посадки и поломал самолет. Это была большая душевная травма, урок на всю жизнь. Алексей стал до жестокости требователен к себе в отношении летного мастерства. И это тоже импонировало Константинову: каждый штурман мечтает летать с хорошим, надежным летчиком.
   Они сразу стали на "ты". Но Владимир не забывает, что летчик командир экипажа, он, штурман, - его подчиненный, и идти напролом к сближению, к дружбе считает недопустимым, да и ненужным. Дружбу надо завоевать делом. Делом, это значит полетами. "Вот когда начнутся полеты, тогда командир меня и оценит", - думал Владимир, когда они еще не летали, занимались теорией. Командир тоже думал о штурмане, только иначе. И даже поделился однажды с одним из товарищей-летчиков: "Никак его не пойму... Или действительно очень серьезен - даже не улыбнется! - или ему не до улыбок, не уверен в себе, боится предстоящих полетов".
   И вот пришло время их совместных полетов. По-иному теперь смотрит на штурмана Жуков: к полету готовится тщательно, летает уверенно, ориентировку ведет безошибочно. А штурман, как бы ненароком, вдруг спрашивает:
   - Представь, Алеша, летим по маршруту, а у меня вдруг вырвало карту...
   - Как это вырвало? - удивляется летчик.
   - А так, ветром. А впереди еще один поворотный пункт и только после него - курс на свою точку. Что будешь делать?
   - Накажу тебя, взыскание наложу, - смеется Жуков, разгадав замысел Константинова.
   - Согласен, накажешь, но только после посадки. А условно мы пока еще в воздухе, и у меня вырвало карту. Что будешь делать? - не унимается Владимир.
   За последнее время летчик Жуков, уверовав в штурмана, перестал прокладывать маршрут на своей карте. Перестал следить за ориентировкой в полете, механически летает по курсам, заданным штурманом, механически вводит поправки в скорость. Только иногда спросит: "Наше место? Далеко ли до поворотного? Сколько находимся в воздухе?"
   "Разбаловался. Ох и разбаловался! - подумал однажды Константинов о своем командире. -И чем это кончится? Привыкнув летать по подсказкам в тылу, так же будет летать и на фронте. А это недопустимо. Но как об этом сказать, как упрекнуть? Еще, чего доброго, обидится: не указывай, дескать, начальству. И не возразишь. А отношения испортишь". Так думал Владимир. Может, и правильно думал. А дни шли, совместные полеты все больше и больше сближали пилота и штурмана. "Мы уже друзья, - решил наконец Константинов, а другу можно сказать все, что думаешь, если это нужно для дела". И вот этот разговор.
   - Так что будешь делать? - повторяет Владимир.
   И Алексей уступает: "Ладно, буду маршрут прокладывать, буду его изучать. Только не ворчи".
   Это уже хорошо. Но Владимир старается довести дело до конца.
   - Отныне будет так: изучаем маршрут вместе. Путевые углы, расчетное время, поправки на боковые уклонения - все на память. Ты проверяешь меня, я проверяю тебя. Характерные ориентиры тоже на память. И называть, и вычерчивать, понял, Алеша, каждый ориентир чертить на листе бумаги. Схему. Чтобы лучше запомнить. Курс на аэродром знать с любой точки маршрута. Приблизительно. Спрашивать буду в воздухе...
   - Ладно, ладно, только не ворчи.
   Идут ночные полеты. Самолеты рулят, взлетают, садятся, экипажи ходят в пилотажные зоны, выполняют маршрутные полеты. Хорошо, если бы каждому свой самолет. Тогда летай хоть всю ночь. Но самолетов мало, на один четыре-пять экипажей. И каждый, уйдя в полет, старается прихватить хотя бы пять - десять лишних минут. Командир полка на это не сердится, понимает: для летчика, штурмана дорога каждая минута полета.
   - Леша, сходи на стартовый командный пункт, - просит Константинов летчика Жукова, - узнай, за кем мы должны лететь.
   - Какая разница, за кем, - упирается Жуков, - мы знаем номер самолета и отведенное нам время...
   - Иди, Леша, узнай, - настаивает Владимир.- Если знаешь, за кем летишь, легче следить за очередью. Я бы сходил, но комэск прогонит меня, спроси, скажет, у своего летчика. А тебя не прогонит, ты - командир экипажа. Иди, Леша. А то как вчера получится, тридцать минут на морозе торчали, самолет дожидались.
   - Иду, иду. Не ворчи...
   Жуков и Константинов идут к самолету.
   - Видишь, Леша, как хорошо получается. Экипаж прилетел, нас предупредил, минута - и мы уже у машины. Двадцать минут сэкономили, поговорили, подумали.
   - Вижу. Ты всегда прав.
   Алексей улыбается. Владимир не видит улыбку, он слышит ее по голосу друга. И чувствует, что "всегда прав" сказано хоть и с улыбкой, но вполне серьезно, и ему это приятно..
   - Леша, что надо делать летчику, если он при заходе на цель попал под огонь зениток? - спросил Владимир, когда они, сидя в тепляке, поджидали свою машину.
   - Маневрировать надо.
   - А что надо делать сейчас, чтобы лучше маневрировать там, на фронте?
   - Надо энергичнее пилотировать в зоне. Но ночью пилотаж ограничен.
   Действительно, что они делают в зоне? Выполняют мелкие виражи, планирование с малыми углами, выход на заданный курс. Единственной настоящей фигурой можно назвать боевой разворот, но разве по-боевому он выполняется, если допустимый крен всего тридцать градусов? Глубокие виражи, петли, перевороты просто не входят в программу обучения.
   - Жаль, Алеша.
   - Мне тоже, - сказал Алексей. Он помолчал, подумал и твердо решил: Попрошу командира полка... Мы же воевать готовимся.
   Командир полка разрешил, и вот они в воздухе. Набирая высоту, прошли по большому кругу, прибыли в зону, на северную окраину города. "Начинаем!" Поставив в известность штурмана, летчик кладет машину в левый вираж. Рокочет мотор. Выхлопные огни из патрубков мельтешат перед глазами, синими искрами мечутся по плоскостям, серебрят стальные ленты-расчалки. Вираж выполнен.
   Теперь вираж в обратную сторону - вправо. Огни наверху - звездное небо. Огни внизу, под крылом, - незатемненный город. А вокруг чернота такая темная ночь. Выхлопные огни ослепляют, мешают смотреть.
   Выполнив виражи, летчик увеличил обороты мотора, на снижении разогнал скорость, плавным боевым разворотом снова полез в высоту. Опять снижение, опять набор высоты боевым разворотом. Остались еще два маневра - выход на курс сто сорок и двести семьдесят
   ... И вдруг:
   - Петельнем, Володя?
   Нет, разговоры о подготовке к боям не прошли мимо сознания Жукова, он решил пилотировать по-настоящему. Но сам он, бывший летчик-инструктор, привычен к сложному пилотажу, а каково Владимиру? Он же летел в основном на бомбардировщиках, тяжелых непилотажных машинах, и только здесь, в запасном полку, стал привыкать к боевым разворотам, другим энергичным маневрам. Но надо - значит надо.
   - Давай, Алеша! - крикнул Владимир и крепко вцепился в боковины сиденья. Знал, что в верхней точке петли перегрузка ослабнет, что его оторвет от холодного жесткого кресла, что какое-то время он будет висеть на ремнях вниз головой...
   Потом они выполняли штопор. Вращаясь, самолет снижался на город, Владимира мотало по кабине, прижимало то к одному, то к другому борту. Он терпеливо молчал. Знал: имитируя падение штопором, летчики-фронтовики уходили из-под огня зениток противника, вырывались из цепких лучей прожекторов.
   Как это здорово, когда научишься читать карту, сличать ее с местностью, над которой летишь по маршруту. Какое получаешь удовлетворение, когда, выскочив из-за леса, увидишь ожидаемый ориентир: деревню в изгибе речушки, мост через нее, купол церквушки. По условным знакам на карте Владимир заранее знает, что овраг за церквушкой, над которым он полетит, с севера круче, а с юга положе, а за оврагом начнется болото.
   Освоив это искусство, он приобщает к нему и летчика Жукова. "Леша, видишь тригонометрический пункт? На бугре, за деревней, видишь?"
   - Вижу!
   - Хорошо. Теперь ищи его на карте. Нашел? Хорошо. А куда ведет эта дорога, что проходит южнее этого пункта? Правильно, в деревню, но ее не видно за лесом. А чем характерна эта деревня?
   - В ней церковь.
   - Правильно. Набери высоту, Леша. Как зачем? Чтобы увидеть деревню. Убедиться же надо.
   Самолет поднимается. Триста метров. Четыреста. Пятьсот. Вдали, в сине-оранжевой дымке, высится церковь. "Точно, Володя! До чего же все точно, - восторгается Жуков.- Предлагаю, Володя, ты меня делаешь штурманом, я тебя - летчиком".
   - Согласен, Алеша. Может, и пригодится. Мало ли что случится на фронте...
   После посадки Владимир говорит Алексею:
   - Уговор дороже денег. В следующий летный день к маршруту готовимся так, чтобы можно было лететь без карт. На память. Карты, конечно, возьмем, но смотреть в них не будем. От взлета до посадки.
   Договориться нетрудно, а вот выполнить... Жуков и Константинов летят по маршруту. Высота сто метров. С малой высоты и так обзор ограничен, а тут вдобавок снегопад. Негустой, неплотный, но видеть мешает. Летчик забеспокоился. То вперед посмотрит, то в стороны, то вниз. А что с такой высоты можно увидеть? Ничего. Снег только да верхушки деревьев. А штурман уверен в себе, спокойно смотрит вперед. Там, невдалеке друг от друга, лежат три деревушки. Одна из них - поворотный пункт маршрута.
   - Летим, летим, а поворотного пункта почему-то не видим? -спрашивает Жуков.- Где он, Володя?
   - Впереди, - отвечает Владимир.- Одна из трех деревушек.
   - Из каких еще трех? Я вижу только одну...- В голосе нотки нетерпения, просьбы: - Посмотри, Володя, на карту.
   Нагнувшись, штурман сличает карту с местностью. Ему очень мешает маска. Не только смотреть, даже дышать. Владимир срывает ее. Мороз обжигает лицо.
   - Ты отморозил щеку! - кричит Жуков, повернувшись к задней кабине.
   - Ерунда! - отмахивается штурман. - Успокойся, поворотный пункт впереди, летим точно.
   Но летчик уже не слышит его. Убрав обороты мотора, он идет на посадку. Впереди и немного левее - стог сена. Рядом подводы, люди. Туда и планирует Жуков. Потеряв ориентировку, он решил восстановить ее опросом местных жителей. Способом, который предусмотрен наставлением по штурманской службе. Но это крайний способ, как говорят, на худой конец. Ибо связан с вынужденной посадкой. А за нее не похвалят. Вынужденная посадка из-за потери ориентировки - позор для экипажа, и прежде всего для штурмана. И хуже всего, что летчик принял решение сам. Даже не посоветовался, не предупредил. А он обязан был это сделать. По закону. По наставлению.
   Пробег закончился около стога...
   - Чего ты сел? - закипает от гнева Владимир.
   - Надо же тебе щеку оттереть... Заодно спросим, какая это деревня.
   - Я же тебе сказал. Зачем спрашивать?
   - Для надежности.
   Люди обступили машину. На вопрос Жукова: "Какая это деревня?" сказали, что здесь не одна, а три. Ближняя к лугу - Колосово. То, что и говорил Константинов. Пряча глаза, Жуков шагнул на плоскость, снял с руки меховую крагу, оставил шерстяную, наклонился к Владимиру.
   - Не ворчи... Я сейчас разотру...
   Обида подступила к горлу, обожгла глаза. Владимир отвел от лица руку летчика.
   - Не доверяешь... Уйди.- И добавил: - Не теряй времени.
   Жуков правильно понял последнюю фразу. Надо срочно взлетать. Надо, чтобы об этой позорной для экипажа посадке не узнали товарищи и командиры. Сзади, с пятиминутным интервалом, идет другой экипаж, он будет здесь через три минуты, надо взлететь до этого. И Жуков взлетел.
   "Скрыть, не доложить о вынужденной посадке - плохой, недостойный комсомольцев поступок, - думал Владимир.- Но лучше пережить его внутренне, чем выносить на суд товарищей, говорить о вине летчика, не доверившего в сложной обстановке своему штурману. Как бы там ни было, но все-таки лучше, если отношения останутся прежними, хорошими. Тем более, что посадка для восстановления ориентировки разрешается наставлением. Главное - им вместе воевать. А разве можно воевать, вместе летать на боевые задания, если отношения испорчены, если между ними пробежала черная кошка? Можно, конечно, долг есть долг, но все-таки лучше, если и долг, и дружба". Так, колеблясь, терзаясь, думал Владимир.
   - Что будем делать? - спросил Алексей после посадки.
   "Будешь ли докладывать?" - прочитал в этом вопросе Владимир. Ответил:
   - Я? Ничего. А ты?
   - Верить тебе всецело...
   И действительно верил и доверял. А с Бушуевым, другом своим, летчиком второй эскадрильи, поделился: "Сильный Володька штурман, настоящий". И рассказал ему о посадке. А Бушуев через год - Константинову. После гибели Жукова они стали летать в одном экипаже.
   Летчик батальонный комиссар Бурмистров и штурман младший лейтенант Сергей Сорокин потерпели аварию. Днем маршруты большие, расчетное время два, два с половиной часа. На удалении пятидесяти километров от аэродрома погода начала ухудшаться. Понизилась облачность, пошел снег. Самолет все больше и больше прижимало к земле. Кругом белая мгла, и земля тоже белая. Идя над полем, не заметили, как потеряли высоту и врезались в бугор.
   Штурман очнулся в снегу, при ударе его выбросило из самолета. Очень сильно ушибся. С летчиком этого не случилось, он был крепко затянут привязными ремнями. Они помогли друг другу, затем отдохнули, после чего осмотрели свой самолет. "Ремонту не подлежит", - сказал комиссар, и Сергей пошел в деревню, надеясь найти телефон и сообщить в полк о случившемся.
   Бурмистров оказался в очень тяжелом положении: комиссар, старый летчик, и вдруг разбил самолет. Как людям в глаза смотреть? Командиру полка, подчиненным. Никто ничего не скажет, но каждый подумает: ну и комиссар! Он нашел в себе силы, пришел на стоянку и вот, собрав волю в кулак, выступает, разбирает свои ошибки.
   - Я неправильно действовал. При ухудшении погоды надо было вернуться, но не смог. Поддался ложному стыду. Подумал: как это так, задание не выполнить. Понадеялся, что погода улучшится. И вот...
   "Я с вами куда хотите, товарищ комиссар, хоть в самое пекло, только ведите", - думал Владимир, потрясенный и бедой комиссара, и его суровой честностью.
   События одно радостнее другого... Победа под Москвой - первая крупная победа, одержанная советскими войсками над гитлеровской захватнической армией. Полк собрался на митинг. Выступает Бурмистров.
   - Наши войска, оборонявшие столицу, перешли в наступление. Фашистская армия, направленная Гитлером на Москву, разбита, дезорганизована и отходит, оставляя на поле боя танки, орудия, автомашины, тысячи убитых, раненых и обмороженных. Победа наших войск под Москвой -начало разгрома гитлеровской Германии.
   Из строя выходит Слепов. Он тоже намерен выступить. "Но что он может сказать, - думает Константинов, - если мы пока что сидим в тылу, пока еще учимся. Когда говорит комиссар - это понятно, но летчик, штурман..."
   - Товарищи! - раздается глуховатый простуженный бас. Как и обычно, Слепов в своем видавшем виды реглане, в унтах, над левым глазом нависла кубанка. Но сегодня Слепов особо торжествен, подтянут, и от этого кажется вроде бы даже выше, стройнее. - Нам, товарищи, не довелось внести свою лепту в эту победу. Но там, под Москвой, вместе с наземными войсками воевали и авиаторы, наши друзья, наши небесные братья. И воевали отважно, мастерски. Их боевые дела - пример для нас. Война разгорается. Нам предстоят большие дела и суровые испытания, и чтобы добиться успеха в будущем, надо упорно и кропотливо работать сейчас. У нас не должно быть отказов техники по вике личного состава, потерь ориентировки из-за плохой подготовки к полету, предпосылок к летным происшествиям по причине нарушений летных законов. На фронте учиться некогда, там надо воевать, и время, отведенное нам на учебу, надо ценить. Каждый час, каждую минуту.
   Жуков, стоявший в строю рядом с Константиновым, толкает его локтем:
   - Хорошо Слепов сказал, правда?
   - Молодец! - согласно кивает Владимир.
   Еще одна новость, приятная, радостная. Полк получил четыре самолета У-2. Об этом сообщили из штаба, и командир полка, понимая, какая для всех это радость, разрешил прекратить классные занятия и отправить экипажи на аэродром. И сам прибыл первым.
   - Посмотрите, понюхайте, - говорит он, расхаживая около самолетов, Не часто можно почувствовать это: настоящей авиационный запах!
   Стоит безветренная оттепель, и самолеты благоухают сладким эмалитовым ароматом. Свеже-зеленые, они лаково сверкают на солнце.
   Командир - суровый, немногословный человек, он радуется открыто и шумно:
   - Представляете! Теперь у нас шестнадцать машин. Еще бы шестерку, пусть даже не новых, и полк в полном составе. Оснащенный, полнокровный, боеспособный! - Он вдруг умолк и смутился. Все заулыбались, поняли: последняя фраза - это мечта майора Хороших. Когда она сбудется, он так и доложит командованию: "... боеспособный!"
   Еще одна новость: в полк прилетел майор Троян, бывший командир эскадрильи 2-го Чкаловского военного авиационного училища летнабов, где обучался Владимир. С началом войны Троян сформировал полк Р-5 и увел его на фронт, успешно сражался с врагом. И вот он снова летит в училище, будет формировать еще один полк. По заданию командования он приземлился здесь, чтобы встретиться с летчиками и штурманами, поделиться боевым опытом, рассказать, как воюют полки, вооруженные самолетами У-2 и Р-5.