Страница:
Обрывы и скалистые ущелья этой страны скрывали еще одну особенность: свергнутые боги и демоны, изрыгали огонь прямо из камня то здесь, то там. И еще там были жирные, черные, маслянистые струи, которые подкатывались к нашим ногам, как сонные змеи преисподнего мира, ибо мы вступали в земли, известные как Земли Бунтовщиков, куда ссылались боги, посмевшие восстать против Энлиля. Именно сюда победившие воители Энлиль, и Нинурта, и Энгирсу сбросили своих посрамленных врагов много-много лет назад. Тут они до сих пор находились, угрожая и рыча, трясли землю, испускали огромные столпы огня и дыма и выпускали маслянистых змей из-под земли. С каждым своим шагом мы углублялись в эту темную страну, чувствуя, как злобные и мстительные божества фыркают и сопят у нас под ногами.
Мы не позволяли себе бояться. Мы останавливались, когда надо; возносили молитвы Уту, Ану, Энлилю, Инанне. Когда мы разбивали лагерь, то выкапывали колодцы и давали священным водам подняться к поверхности земли, как подношение богам. Я вызывал Лугальбанду и советовался с его душой, потому что он бывал в этих краях и мучительно страдал от вредных испарений. Его советы были великим утешением.
Энкиду хорошо знал эти места. Он безошибочно вел нас по нескончаемой местности, где не было ни следов, ни примет. Он обходил места, которые были обожжены злобным дыханием вредоносного демона. Он заставлял нас обходить места, где земля соскальзывала и разламывалась. Мы обходили жирные маслянистые озера, которые лежали на поверхности земной груди. Все ближе и ближе продвигались мы внутрь, во владения демона Хувавы.
И вот наконец мы среди первых кедров леса. Если бы мы пришли за древесиной, то могли бы тут же срубить двадцать или тридцать деревьев и вернуться с ними в Урук, празднуя победу. Но мы пришли не только за этим.
Энкиду сказал:
— Тут большие ворота, которые отделяют священные рощи. Мы уже почти подошли к ним.
— А Хувава? — спросил я.
— По ту сторону ворот, совсем недалеко.
Я пристально посмотрел на него. Голос у него был сильный и ровный, но я не был в нем до конца уверен. У меня не было никакого желания оскорблять его гордость. Но через минуту я спросил:
— Пока все в хорошо, Энкиду?
Он улыбнулся и сказал:
— Я что, побледнел? Ты что, видишь, как я дрожу от страха, Гильгамеш?
— В Уруке я слышал, как ты с большим уважением и почтением отзывался о Хуваве, ты говорил, что от него не убежать. Ты говорил, что он страшилище, которого не выдумаешь. Ты говорил, что когда он рычал, ты думал, что умрешь от страха. Ты говорил такие слова.
Энкиду пожал плечами.
— Может, в Уруке я и говорил такие слова. В городах люди меняются. А здесь я чувствую, как возвращается ко мне моя сила. Бояться нечего, мой друг. Следуй за мной. Я знаю, где обитает Хувава и какими дорогами он ходит.
Он положил мне руки на плечи, и крепко обнял.
На следующий день мы оказались перед стеной леса и воротами в этой стене.
Я много думал об этой стене с тех пор, как Энкиду рассказал мне о ней. Страна Кедров лежит на границе между землей и краем эламитов, и спор о том, кому она принадлежит, восходит ко времени Мескингашера, первого царя Урука. Так как это земля, которую нельзя возделывать, нам никогда не приходило в голову утверждать свое владычество над ней, но когда нам требовалась кедровая древесина, мы беспрепятственно входили в нее и брали все, что нам было нужно. А если вдруг кто-то возвел в лесу стену? Одно дело, если Энлиль решил поставить какого-то страшного огнедышащего демона сторожить деревья. Я не могу судить Энлиля. Но я не позволю какому-то грязнобородому эламитскому горному царишке перегораживать стенами лес только потому, что ему вздумалось оставить кедровую древесину только для своих грязных оборванцев из горного племени.
Стоило мне увидеть эту стену, как я понял, что ни эламиты, ни Хувава, ни кто-либо еще тут ни при чем. По этой стене ясно было видно, что строили ее люди, и не очень умелые вдобавок. Кедровые стволы, слегка обработанные, с сучьями, неокоренные и небрежно связанные травой, были навалены как попало в выкопанную траншею, которая простиралась в обе стороны насколько хватало глаз. Розовая сердцевина деревьев была шершаво и жалко выставлена дождям и ветрам, словно дерево не распиливали, а разламывали. Во мне поднялся гнев при виде этой неуклюжей стены. Я оглянулся на своих воинов и спросил:
— Ну что, сметем эту дрянь и войдем в лес?
— Ты бы сперва посмотрел на ворота, — посоветовал Энкиду.
Ворота находились южнее. Еще не дойдя до них, я ахнул от изумления. Они возвышались высоко над стеной и являли собой совершенство во всех отношениях, хотя это были скорее не ворота, а сторожевая башня. Эти ворота не посрамили бы и Урук. Они тоже были из кедра, срезанного и обработанного рукой мастера. Все рамки и узлы были подогнаны с огромным мастерством, петли и фрамуга ворот были выточены абсолютно гладко, и огромный засов был совершенен.
— Врата богов! — вскричал Бир-Хуртурре. — Ворота, построенные самим Энлилем!
— Ясно, что никакой эламит таких ворот не мог бы поставить, это уж точно, — сказал я, подойдя поближе, чтобы рассмотреть их повнимательней.
Да, они были совершенны. Они не только были отлично построены, но и великолепно украшены. На тонко отполированном дереве были вырезаны чудовища и змеи, боги и богини, — в эламитском стиле, стиле, который я видел на щитах воинов, убитых мной в той войне, что я вел под предводительством Акки. Высоко на воротах были букрании, очень похожие на те, что эламиты вырезают и ставят на фасадах своих храмов. А по сторонам ворот на стене были надписи — варварские эламитские письмена, которые грубо подражают нашему письму: рисунки зверей, кувшинов, звезд, гор и много всякого другого, казалось сваленного в кучу, поэтому смысл не был мне понятен. Резьба была прекрасно выполнена, но писать таким образом, рисуя картинки, мне кажется глупейшим способом.
Потом я увидел нечто, что вызвало мой гнев. Совсем внизу на левой стороне ворот, шла надпись угловатыми иероглифами наших земель, четкая и безошибочная. Она гласила:
«Уту-рагаба, великий мастер Ниппура, построил эти ворота для царя Зинубы, владыки Хатамти».
— Ах ты предатель! — воскликнул я. — Чем сослужить такую великолепную службу подлому эламитскому владыке, оставался бы лучше в Ниппуре! — И я замахнулся топором на фасад ворот.
Но Энкиду перехватил мою руку и остановил меня. Я, нахмурясь, посмотрел на него.
— Что такое?
— Эти ворота так прекрасны, Гильгамеш, — сказал он, и глаза его сияли.
— Да, конечно. Но ты видишь эту надпись? Человек моего народа создал эти ворота для наших врагов.
— Ну и пусть, — равнодушно сказал Энкиду. — Красота есть красота, и ее нельзя осквернять. Красота дается от богов, правда? По-моему, нельзя разбивать эти ворота. Отойди в сторону, брат, и дай мне лучше их открыть. Что нам за дело, кто их строил, если работа столь великолепна? Воистину боги водили его рукой. Разве ты этого не видишь?
Меня очень удивило подобное рассуждение. Но в его словах я услышал мудрость. Я устыдился, присмирел и подчинился ему. Теперь я об этом жалею. Энкиду отважно выступил вперед и обухом своего топора старался открыть засов, налегая на него всем телом. Он стонал от напряжения, напирая на ворота изо всех сил. Ворота отворились, но в тот же миг он сдавленно вскрикнул, уронил топор и схватился за правую руку. Она висела плетью. Он упал на колени, стеная, отчаянно растирая плечо. Я встал на колени с ним рядом.
— Что с тобой, друг? Что случилось?
Он заплетающимся языком ответил:
— Должно быть, в этих воротах сидел демон. Смотри, я повредил руку. Вся сила ушла из моей руки! Ее словно разорвало изнутри, Гильгамеш. Она погибла, она больше не может мне служить! Смотри сам!
Его рука была страшно холодной на ощупь, болталась, как мертвая, и покрылась странными пятнами, начиная распухать. Он дрожал, словно в лихорадке. Я слышал, как стучат его зубы.
— Вина! — приказал я. — Вина Энкиду!
Вино согрело его, и дрожь прекратилась, но рука у него так и висела, хотя мы ее отогревали и растирали часами. Возможность владеть этой рукой вернулась к нему только через много дней, и никогда уже не служила ему так, как раньше. Очень горько, что такой воин, как Энкиду, лишился части своей силы. Гораздо хуже было то, что с пострадавшей рукой к нему вернулся страх перед демоном Хувава. Он был убежден, что демон наложил заклятье на ворота. Теперь он упрямился, не желая пройти в ворота, которые сам же для нас и отворил.
Меня глубоко огорчило, что он снова чувствует страх, и наши воины увидят это. Но он не мог ступить за ворота, а я не мог оставить его одного в таком состоянии. Поэтому мы разбили лагерь перед воротами и оставались в нем, пока он не перестал кататься по земле от душевной муки и не почувствовал, что силы возвращаются к нему. Но и тогда он с неохотой пошел вперед. Он был в мрачном настроении, целиком уйдя в размышления. Страх сидел в нем, словно ночная птица. Я подошел к нему и сказал:
— Пойдем, дорогой друг, давно пора двигаться.
Он покачал головой:
— Иди без меня, Гильгамеш.
Я резко ответил ему:
— Мне больно слышать, когда ты говоришь, как слабак. Неужели мы ушли так далеко, только для того чтобы здесь повернуть обратно? Возле этих ворот?
Он ответил столь же резко:
— Когда это я просил тебя повернуть обратно?
— Нет, ты о таком не заговаривал.
— Тогда иди дальше без меня!
— А этого я не сделаю. И с пустыми руками обратно в Урук не пойду.
— Ты не оставляешь мне выбора. Значит, я должен идти с тобой? Значит, я должен обязательно идти следом за тобой и подчиняться любым твоим капризам?
— Я тебя не заставляю, — сказал, — но мы же братья, Энкиду! Мы должны вместе встречать все опасности, рука об руку.
Он бросил на меня горький и грустный взгляд.
— Вот как? Мы должны? А если я не хочу?
Я уставился на него.
— Это на тебя не похоже.
— Нет, — сказал он с горьким вздохом. — Это на меня не похоже. Но что я могу сделать? Когда я повредил руку, Гильгамеш, великий ужас вселился в меня. Я боюсь. Ты можешь понять? Я БОЮСЬ! В его глазах было такое выражение, какого я никогда не видел: ужас, стыд, презрение к себе самому, гнев, — еще сто самых разных чувств горели в его глазах. Лицо его блестело от пота. Он оглянулся, словно боясь, что нас услышат, и тихим, измученным голосом сказал:
— Что нам делать?
— Есть один способ. Так: становись со мной рядом и возьмись за мою одежду. Моя сила перельется в тебя. Твоя слабость пройдет. Войдем в лес вместе. Ты это сделаешь?
Он колебался. Потом сказал:
— Ты думаешь, я трус, Гильгамеш?
— Нет. Ты не трус, Энкиду.
— Ты назвал меня слабаком.
— Я сказал только, что мне больно слышать, как ты говоришь, точно слабак. Именно потому мне и больно, что ты на самом деле не слабак. Ты это понимаешь, брат?
— Понимаю.
— Тогда пойдем. Дай мне излечить тебя.
— Ты можешь?
— Мне думается, могу.
— Тогда начинай.
Он подошел ко мне и встал рядом. Он протянул руку к моей одежде и взялся за ее край. А потом я. обнял его так крепко, что мои руки задрожали от напряжения. Через минуту он обнял меня с такой же силой. Мы не говорили ни слова, но я чувствовал, как страх покидает его. Я чувствовал, как возвращается его храбрость. Мне казалось, он становится прежним Энкиду, и я знал, что он пойдет за мной в этот лес.
— Иди, — сказал я, — подготовься. Хувава ждет нас. Жар битвы согреет тебя, распалит твою кровь, укрепит твою решимость. По-моему, нет демона, который мог бы сокрушить нас, если мы будем стоять рука об руку. Но если мы и падем в битве, то имена наши будут помнить во веки веков.
Он слушал, но ничего не отвечал. Потом он кивнул мне, дотронулся своей рукой до моей, затоптал наш костер и пошел смазывать маслом свое оружие. Утром мы прошли через ворота в кедровый лес решительно, с подобающей смелостью.
Это было место, внушающее немалое почтение. Оно было почти как храм. Я чувствовал присутствие богов повсюду, хотя я не понимал, что это были за боги. Кедры эти были самые высокие деревья, виденные мной, они, точно копья, пронзали небо. Между ними были небольшие открытые и чистые пространства. Но их кроны были столь густы, что солнечный свет едва проникал сквозь них. Это был зеленый и сумрачный мир, прохладный и полный восторга. Перед нами лежала гора, без сомнений, обиталище богов, достойный трон для любого из них. Но точно так же лежало вокруг нас присутствие Хувавы, мы чувствовали его, видели его следы, ибо там были такие места, где подземный огонь прорывался наружу, и это были знаки демона.
Но нигде не было видно его непосредственного присутствия. Мы углублялись в лес, пока нас не остановила темнота. Как только солнце, стало заходить, я выкопал колодец и принес воды в жертву богам, разбросав три пригоршни перед лицом горы. Я попросил богов, обитавших на этой горе, послать мне благоприятный сон. Потом я улегся подле Энкиду и вверился сну.
В середине ночи я внезапно проснулся и сел, совершенно проснувшийся и бодрый. В неверном свете нашего костра я увидел поблескивающие глаза Энкиду.
— Что тебя тревожит, брат?
— Это ты меня разбудил?
— Нет, это не я, — сказал он. — Должно быть, тебе что-то снилось.
— Снилось. Да, конечно, снилось!
— Расскажи мне.
Я заглянул в свою душу и увидел тяжелый туман, лежащий на моей душе, словно толстая белая шерсть. Но за этим туманом я уловил свой сон, по меньшей мере, какую-то его часть. Мы переходили глубокий обрыв у кедровой горы, Энкиду и я, так снилось мне, и по сравнению с горой мы казались не больше черных мошек, которые жужжат в болотном тростнике, а потом гора качнулась, как корабль, подброшенный волнами, и стала падать. И это все, что я мог вспомнить. Я рассказал свой сон Энкиду, надеясь, что он поможет разгадать его. Но он пожал плечами и сказал, что видение не окончилось и просил меня к нему вернуться. Я сомневался, что смогу уснуть в эту ночь, но оказался неправ: как только я лег, так сразу заснул и мне снова стал сниться сон. И это был тот же самый сон: на меня падала гора. Падающая скала вышибла у меня почву из-под ног, а страшный свет нестерпимо жег глаза. Но вдруг появился человек — или бог — такой красоты, которые не встречаются в этом мире. Он вытащил меня из-под камней и дал мне напиться воды, сердце мое успокоилось и возрадовалось. Он поднял меня и поставил на землю.
Я разбудил Энкиду и рассказал ему о моем втором сне. Он сразу сказал:
— Это благородный сон, это великолепный сон. Та гора, что ты видел, это, мой друг, Хувава. Даже если он нападет на нас, мы победим его, слышишь? Боги защитят тебя, завтра мы одолеем его. Мы его убьем. Мы бросим его тело на равнину.
— Ты очень уверенно об этом говоришь.
— А я и уверен, — сказал он. — А теперь ложись снова спать, брат. Спи.
И снова мы легли спать. На сей раз кедровая гора послала сон Энкиду, но не радостный: на него во сне лились холодные дожди, и он дрожал, словно горный ячмень в ветреный день. Я слышал, как он вскрикнул во сне, проснулся и потом пересказал мне свой сон. Мы не искали его значения. Иногда лучше не испытывать судьбу, слишком глубоко проникая в смысл сна. Снова я задремал, касаясь коленями подбородка. И снова мне приснился сон, и я проснулся от него, весь дрожа, в изумлении и ужасе.
— Еще сон? — спросил Энкиду.
— Ты посмотри, как я дрожу! — прошептал я. — Что разбудило меня? Неужели мимо прошел какой-то бог? Почему все мое тело онемело?
— Скажи мне, ты видел еще один сон?
— Да, я видел сон, и он был куда ужаснее прочих.
— Расскажи мне его.
— Что мы такое съели на ночь, что нам снятся такие сны?
— Пока ты мне его не расскажешь, он будет тяготить твою душу.
— Да, конечно, — сказал я. Все равно я не мог пока говорить, хотя чудовищные образы все еще вспыхивали у меня в мозгу. Он был прав: сны надо рассказывать, их надо вытаскивать на дневной свет, а то они будут грызть твою душу, как черви. Я глубоко вздохнул и стал говорит — нехотя, запинаясь:
— Мне приснился спокойный день, воздух был тих. А потом вдруг небеса загудели, земля ответила раскатистым ревом. День затмился, наступила тьма. Молнии сверкали, на горизонте горели огни. Сгустились тучи, из них дождем хлынула смерть. Потом и огни перестали гореть. Они погасли, а все вокруг нас обратилось в пепел и прах.
Энкиду вздрогнул.
— Мне кажется, нам больше не следует спать сегодня, — сказал он.
— Как? Почему я не могу спать?
— Вставай, брат, пошли, будем гулять. Забудь про сон.
— Забыть?! Я не могу забыть его.
— Это всего лишь сон, Гильгамеш.
Я поглядел на него, совсем сбитый с толку. Потом улыбнулся.
— Когда знаки во сне благоприятны, ты говоришь, что сон прекрасный и вещий. Когда знаки говорят обратное, ты отвечаешь мне, что это всего лишь сон. Разве ты не понимаешь…
— Я понимаю, что близится утро, — перебил он. — Пойдем, пройдемся с тобой по лесу. На заре нам предстоит тяжелая работа.
Да, подумал я, возможно он прав. Может быть, этот сон не заслуживает пристального внимания. Утро принесет нам великие испытания. Нам понадобится вся наша храбрость.
С первыми лучами зари я разбудил своих людей. Мы облачились в доспехи, надели мечи, вооружились топорами, и отправились по склону в долину, которая лежала под горой, заросшей кедром. Именно там, рассказывал Энкиду, он встретил демона, когда был здесь первый раз. Демон неожиданно поднялся из недр, сказал он. Энкиду тогда посчастливилось: он убежал.
— Сегодня, — сказал я, — это Хуваве посчастливится, если он сможет убежать. А когда мы с ним покончим, мы разберемся с эламитами, которые окружают стеной леса. Так, брат?
Я засмеялся. Хорошо было снова идти в битву. Неважно, что наш враг — демон. Неважно, что в последнюю ночь сны мои и Энкиду были полны зловещих предсказаний. Есть радость в военном походе. Есть в нем и поэзия, и музыка. Это то, что нам суждено свершить в этом мире, если ты стал воином. Вам этого не понять, тем, кто сидит в городах и жиреет. Подлинное военное искусство — это не бессмысленное разрушение. Это восстановление справедливости там, где она должна быть восстановлена, и это святое дело.
Когда мы шли вперед, я чувствовал дрожание земли, отдаленное, но неумолимое. Казалось, кто-то из богов там внизу шагает взад-вперед. Это заставило меня остановиться. Я буду сражаться с демонами, но что толку бороться против богов? Я вознес моления Лугальбанде, прося его сделать так, чтобы эти далекие подземные толчки не оказались предвестником гнева Энлиля. Пусть это всего-навсего окажется пробуждением Хувавы, а не божеством, молил я.
За спиной я слышал, как беспокойно перешептывались мои люди.
— На что похож демон? — спросил один, а другой ответил:
— Драконьи клыки и львиная морда.
Третий сказал:
— Он ревет, словно буря.
А четвертый заметил:
— У него когтистые лапы и глаза смерти.
Я оглянулся на них, вслух рассмеялся и воскликнул:
— Продолжайте в том же духе! Запугивайте себя как следует! Сделайте его по-настоящему страшным! Три головы и десять лап! — Потом я сложил ладони, приставил ко рту и крикнул в завешенный туманом лес: — Хувава! Приди, Хувава! Приди!
Земля снова задрожала и гораздо сильнее.
Я бросился вперед. Энкиду бежал рядом со мной, а другие держались сразу за нами. Перед нами стоял высокий кедр, словно мачта, выше всех остальных. И я придумал, как надо вызвать Хуваву. Поэтому я сорвал с пояса топор и стал рубить по кедру изо всех сил. Энкиду работал по другую сторону дерева, вырубая канавку в стволе, поменьше размером, чтобы направить его падение. Я почувствовал, как в воздухе разливается необыкновенный жар, и это было очень странно, потому что стояло раннее утро — самая прохладная пора дня. В третий раз у меня под ногами задрожала земля. Что-то просыпалось под нами, в этом нельзя было сомневаться, что-то огромное и свирепое, жаркое и бешеное. Я видел, как вдали колышутся верхушки деревьев. Я слышал треск качающихся и ломающихся сучьев. Удар за ударом мы рубили огромный кедр, он должен был вот-вот упасть.
К своему ужасу я ощутил гудение в голове, которое всегда говорило мне, что внутри меня просыпается присутствие божества. Приступ надвигался на меня неотвратимо, словно я сам вызвал его постоянными ударами топора. Только не теперь, молил я отчаянно. Не сейчас! Но легче было бы удержать восемь ветров. Вены у меня на шее вздулись, сердце бешено забилось. Глаза у меня заболели, словно хотели выскочить прочь из орбит. Ладони стало покалывать, каждый удар топора по дереву посылал огненные волны сквозь мое тело.
— Руби, брат, руби! — кричал Энкиду с другой стороны кедра. Он не понимал, что со мной творилось. — Мы почти у цели! Еще четыре удара… три…
Я одновременно почувствовал блаженство и ужас. Воздух вокруг стал голубым, он искрил. Река черной воды поднималась из земли. Золотое сияние окружало все, что я видел. Бог овладевал моей душой.
Земля дрожала и ходила ходуном. Я трижды воззвал к Лугальбанде.
Потом я услышал голос Энкиду, взревевший над всем хаосом:
— Хувава! Хувава! Хувава!
Демон появился, но я его тогда не увидел. Меня поглотила тьма. Бог овладел мною безраздельно.
22
Мы не позволяли себе бояться. Мы останавливались, когда надо; возносили молитвы Уту, Ану, Энлилю, Инанне. Когда мы разбивали лагерь, то выкапывали колодцы и давали священным водам подняться к поверхности земли, как подношение богам. Я вызывал Лугальбанду и советовался с его душой, потому что он бывал в этих краях и мучительно страдал от вредных испарений. Его советы были великим утешением.
Энкиду хорошо знал эти места. Он безошибочно вел нас по нескончаемой местности, где не было ни следов, ни примет. Он обходил места, которые были обожжены злобным дыханием вредоносного демона. Он заставлял нас обходить места, где земля соскальзывала и разламывалась. Мы обходили жирные маслянистые озера, которые лежали на поверхности земной груди. Все ближе и ближе продвигались мы внутрь, во владения демона Хувавы.
И вот наконец мы среди первых кедров леса. Если бы мы пришли за древесиной, то могли бы тут же срубить двадцать или тридцать деревьев и вернуться с ними в Урук, празднуя победу. Но мы пришли не только за этим.
Энкиду сказал:
— Тут большие ворота, которые отделяют священные рощи. Мы уже почти подошли к ним.
— А Хувава? — спросил я.
— По ту сторону ворот, совсем недалеко.
Я пристально посмотрел на него. Голос у него был сильный и ровный, но я не был в нем до конца уверен. У меня не было никакого желания оскорблять его гордость. Но через минуту я спросил:
— Пока все в хорошо, Энкиду?
Он улыбнулся и сказал:
— Я что, побледнел? Ты что, видишь, как я дрожу от страха, Гильгамеш?
— В Уруке я слышал, как ты с большим уважением и почтением отзывался о Хуваве, ты говорил, что от него не убежать. Ты говорил, что он страшилище, которого не выдумаешь. Ты говорил, что когда он рычал, ты думал, что умрешь от страха. Ты говорил такие слова.
Энкиду пожал плечами.
— Может, в Уруке я и говорил такие слова. В городах люди меняются. А здесь я чувствую, как возвращается ко мне моя сила. Бояться нечего, мой друг. Следуй за мной. Я знаю, где обитает Хувава и какими дорогами он ходит.
Он положил мне руки на плечи, и крепко обнял.
На следующий день мы оказались перед стеной леса и воротами в этой стене.
Я много думал об этой стене с тех пор, как Энкиду рассказал мне о ней. Страна Кедров лежит на границе между землей и краем эламитов, и спор о том, кому она принадлежит, восходит ко времени Мескингашера, первого царя Урука. Так как это земля, которую нельзя возделывать, нам никогда не приходило в голову утверждать свое владычество над ней, но когда нам требовалась кедровая древесина, мы беспрепятственно входили в нее и брали все, что нам было нужно. А если вдруг кто-то возвел в лесу стену? Одно дело, если Энлиль решил поставить какого-то страшного огнедышащего демона сторожить деревья. Я не могу судить Энлиля. Но я не позволю какому-то грязнобородому эламитскому горному царишке перегораживать стенами лес только потому, что ему вздумалось оставить кедровую древесину только для своих грязных оборванцев из горного племени.
Стоило мне увидеть эту стену, как я понял, что ни эламиты, ни Хувава, ни кто-либо еще тут ни при чем. По этой стене ясно было видно, что строили ее люди, и не очень умелые вдобавок. Кедровые стволы, слегка обработанные, с сучьями, неокоренные и небрежно связанные травой, были навалены как попало в выкопанную траншею, которая простиралась в обе стороны насколько хватало глаз. Розовая сердцевина деревьев была шершаво и жалко выставлена дождям и ветрам, словно дерево не распиливали, а разламывали. Во мне поднялся гнев при виде этой неуклюжей стены. Я оглянулся на своих воинов и спросил:
— Ну что, сметем эту дрянь и войдем в лес?
— Ты бы сперва посмотрел на ворота, — посоветовал Энкиду.
Ворота находились южнее. Еще не дойдя до них, я ахнул от изумления. Они возвышались высоко над стеной и являли собой совершенство во всех отношениях, хотя это были скорее не ворота, а сторожевая башня. Эти ворота не посрамили бы и Урук. Они тоже были из кедра, срезанного и обработанного рукой мастера. Все рамки и узлы были подогнаны с огромным мастерством, петли и фрамуга ворот были выточены абсолютно гладко, и огромный засов был совершенен.
— Врата богов! — вскричал Бир-Хуртурре. — Ворота, построенные самим Энлилем!
— Ясно, что никакой эламит таких ворот не мог бы поставить, это уж точно, — сказал я, подойдя поближе, чтобы рассмотреть их повнимательней.
Да, они были совершенны. Они не только были отлично построены, но и великолепно украшены. На тонко отполированном дереве были вырезаны чудовища и змеи, боги и богини, — в эламитском стиле, стиле, который я видел на щитах воинов, убитых мной в той войне, что я вел под предводительством Акки. Высоко на воротах были букрании, очень похожие на те, что эламиты вырезают и ставят на фасадах своих храмов. А по сторонам ворот на стене были надписи — варварские эламитские письмена, которые грубо подражают нашему письму: рисунки зверей, кувшинов, звезд, гор и много всякого другого, казалось сваленного в кучу, поэтому смысл не был мне понятен. Резьба была прекрасно выполнена, но писать таким образом, рисуя картинки, мне кажется глупейшим способом.
Потом я увидел нечто, что вызвало мой гнев. Совсем внизу на левой стороне ворот, шла надпись угловатыми иероглифами наших земель, четкая и безошибочная. Она гласила:
«Уту-рагаба, великий мастер Ниппура, построил эти ворота для царя Зинубы, владыки Хатамти».
— Ах ты предатель! — воскликнул я. — Чем сослужить такую великолепную службу подлому эламитскому владыке, оставался бы лучше в Ниппуре! — И я замахнулся топором на фасад ворот.
Но Энкиду перехватил мою руку и остановил меня. Я, нахмурясь, посмотрел на него.
— Что такое?
— Эти ворота так прекрасны, Гильгамеш, — сказал он, и глаза его сияли.
— Да, конечно. Но ты видишь эту надпись? Человек моего народа создал эти ворота для наших врагов.
— Ну и пусть, — равнодушно сказал Энкиду. — Красота есть красота, и ее нельзя осквернять. Красота дается от богов, правда? По-моему, нельзя разбивать эти ворота. Отойди в сторону, брат, и дай мне лучше их открыть. Что нам за дело, кто их строил, если работа столь великолепна? Воистину боги водили его рукой. Разве ты этого не видишь?
Меня очень удивило подобное рассуждение. Но в его словах я услышал мудрость. Я устыдился, присмирел и подчинился ему. Теперь я об этом жалею. Энкиду отважно выступил вперед и обухом своего топора старался открыть засов, налегая на него всем телом. Он стонал от напряжения, напирая на ворота изо всех сил. Ворота отворились, но в тот же миг он сдавленно вскрикнул, уронил топор и схватился за правую руку. Она висела плетью. Он упал на колени, стеная, отчаянно растирая плечо. Я встал на колени с ним рядом.
— Что с тобой, друг? Что случилось?
Он заплетающимся языком ответил:
— Должно быть, в этих воротах сидел демон. Смотри, я повредил руку. Вся сила ушла из моей руки! Ее словно разорвало изнутри, Гильгамеш. Она погибла, она больше не может мне служить! Смотри сам!
Его рука была страшно холодной на ощупь, болталась, как мертвая, и покрылась странными пятнами, начиная распухать. Он дрожал, словно в лихорадке. Я слышал, как стучат его зубы.
— Вина! — приказал я. — Вина Энкиду!
Вино согрело его, и дрожь прекратилась, но рука у него так и висела, хотя мы ее отогревали и растирали часами. Возможность владеть этой рукой вернулась к нему только через много дней, и никогда уже не служила ему так, как раньше. Очень горько, что такой воин, как Энкиду, лишился части своей силы. Гораздо хуже было то, что с пострадавшей рукой к нему вернулся страх перед демоном Хувава. Он был убежден, что демон наложил заклятье на ворота. Теперь он упрямился, не желая пройти в ворота, которые сам же для нас и отворил.
Меня глубоко огорчило, что он снова чувствует страх, и наши воины увидят это. Но он не мог ступить за ворота, а я не мог оставить его одного в таком состоянии. Поэтому мы разбили лагерь перед воротами и оставались в нем, пока он не перестал кататься по земле от душевной муки и не почувствовал, что силы возвращаются к нему. Но и тогда он с неохотой пошел вперед. Он был в мрачном настроении, целиком уйдя в размышления. Страх сидел в нем, словно ночная птица. Я подошел к нему и сказал:
— Пойдем, дорогой друг, давно пора двигаться.
Он покачал головой:
— Иди без меня, Гильгамеш.
Я резко ответил ему:
— Мне больно слышать, когда ты говоришь, как слабак. Неужели мы ушли так далеко, только для того чтобы здесь повернуть обратно? Возле этих ворот?
Он ответил столь же резко:
— Когда это я просил тебя повернуть обратно?
— Нет, ты о таком не заговаривал.
— Тогда иди дальше без меня!
— А этого я не сделаю. И с пустыми руками обратно в Урук не пойду.
— Ты не оставляешь мне выбора. Значит, я должен идти с тобой? Значит, я должен обязательно идти следом за тобой и подчиняться любым твоим капризам?
— Я тебя не заставляю, — сказал, — но мы же братья, Энкиду! Мы должны вместе встречать все опасности, рука об руку.
Он бросил на меня горький и грустный взгляд.
— Вот как? Мы должны? А если я не хочу?
Я уставился на него.
— Это на тебя не похоже.
— Нет, — сказал он с горьким вздохом. — Это на меня не похоже. Но что я могу сделать? Когда я повредил руку, Гильгамеш, великий ужас вселился в меня. Я боюсь. Ты можешь понять? Я БОЮСЬ! В его глазах было такое выражение, какого я никогда не видел: ужас, стыд, презрение к себе самому, гнев, — еще сто самых разных чувств горели в его глазах. Лицо его блестело от пота. Он оглянулся, словно боясь, что нас услышат, и тихим, измученным голосом сказал:
— Что нам делать?
— Есть один способ. Так: становись со мной рядом и возьмись за мою одежду. Моя сила перельется в тебя. Твоя слабость пройдет. Войдем в лес вместе. Ты это сделаешь?
Он колебался. Потом сказал:
— Ты думаешь, я трус, Гильгамеш?
— Нет. Ты не трус, Энкиду.
— Ты назвал меня слабаком.
— Я сказал только, что мне больно слышать, как ты говоришь, точно слабак. Именно потому мне и больно, что ты на самом деле не слабак. Ты это понимаешь, брат?
— Понимаю.
— Тогда пойдем. Дай мне излечить тебя.
— Ты можешь?
— Мне думается, могу.
— Тогда начинай.
Он подошел ко мне и встал рядом. Он протянул руку к моей одежде и взялся за ее край. А потом я. обнял его так крепко, что мои руки задрожали от напряжения. Через минуту он обнял меня с такой же силой. Мы не говорили ни слова, но я чувствовал, как страх покидает его. Я чувствовал, как возвращается его храбрость. Мне казалось, он становится прежним Энкиду, и я знал, что он пойдет за мной в этот лес.
— Иди, — сказал я, — подготовься. Хувава ждет нас. Жар битвы согреет тебя, распалит твою кровь, укрепит твою решимость. По-моему, нет демона, который мог бы сокрушить нас, если мы будем стоять рука об руку. Но если мы и падем в битве, то имена наши будут помнить во веки веков.
Он слушал, но ничего не отвечал. Потом он кивнул мне, дотронулся своей рукой до моей, затоптал наш костер и пошел смазывать маслом свое оружие. Утром мы прошли через ворота в кедровый лес решительно, с подобающей смелостью.
Это было место, внушающее немалое почтение. Оно было почти как храм. Я чувствовал присутствие богов повсюду, хотя я не понимал, что это были за боги. Кедры эти были самые высокие деревья, виденные мной, они, точно копья, пронзали небо. Между ними были небольшие открытые и чистые пространства. Но их кроны были столь густы, что солнечный свет едва проникал сквозь них. Это был зеленый и сумрачный мир, прохладный и полный восторга. Перед нами лежала гора, без сомнений, обиталище богов, достойный трон для любого из них. Но точно так же лежало вокруг нас присутствие Хувавы, мы чувствовали его, видели его следы, ибо там были такие места, где подземный огонь прорывался наружу, и это были знаки демона.
Но нигде не было видно его непосредственного присутствия. Мы углублялись в лес, пока нас не остановила темнота. Как только солнце, стало заходить, я выкопал колодец и принес воды в жертву богам, разбросав три пригоршни перед лицом горы. Я попросил богов, обитавших на этой горе, послать мне благоприятный сон. Потом я улегся подле Энкиду и вверился сну.
В середине ночи я внезапно проснулся и сел, совершенно проснувшийся и бодрый. В неверном свете нашего костра я увидел поблескивающие глаза Энкиду.
— Что тебя тревожит, брат?
— Это ты меня разбудил?
— Нет, это не я, — сказал он. — Должно быть, тебе что-то снилось.
— Снилось. Да, конечно, снилось!
— Расскажи мне.
Я заглянул в свою душу и увидел тяжелый туман, лежащий на моей душе, словно толстая белая шерсть. Но за этим туманом я уловил свой сон, по меньшей мере, какую-то его часть. Мы переходили глубокий обрыв у кедровой горы, Энкиду и я, так снилось мне, и по сравнению с горой мы казались не больше черных мошек, которые жужжат в болотном тростнике, а потом гора качнулась, как корабль, подброшенный волнами, и стала падать. И это все, что я мог вспомнить. Я рассказал свой сон Энкиду, надеясь, что он поможет разгадать его. Но он пожал плечами и сказал, что видение не окончилось и просил меня к нему вернуться. Я сомневался, что смогу уснуть в эту ночь, но оказался неправ: как только я лег, так сразу заснул и мне снова стал сниться сон. И это был тот же самый сон: на меня падала гора. Падающая скала вышибла у меня почву из-под ног, а страшный свет нестерпимо жег глаза. Но вдруг появился человек — или бог — такой красоты, которые не встречаются в этом мире. Он вытащил меня из-под камней и дал мне напиться воды, сердце мое успокоилось и возрадовалось. Он поднял меня и поставил на землю.
Я разбудил Энкиду и рассказал ему о моем втором сне. Он сразу сказал:
— Это благородный сон, это великолепный сон. Та гора, что ты видел, это, мой друг, Хувава. Даже если он нападет на нас, мы победим его, слышишь? Боги защитят тебя, завтра мы одолеем его. Мы его убьем. Мы бросим его тело на равнину.
— Ты очень уверенно об этом говоришь.
— А я и уверен, — сказал он. — А теперь ложись снова спать, брат. Спи.
И снова мы легли спать. На сей раз кедровая гора послала сон Энкиду, но не радостный: на него во сне лились холодные дожди, и он дрожал, словно горный ячмень в ветреный день. Я слышал, как он вскрикнул во сне, проснулся и потом пересказал мне свой сон. Мы не искали его значения. Иногда лучше не испытывать судьбу, слишком глубоко проникая в смысл сна. Снова я задремал, касаясь коленями подбородка. И снова мне приснился сон, и я проснулся от него, весь дрожа, в изумлении и ужасе.
— Еще сон? — спросил Энкиду.
— Ты посмотри, как я дрожу! — прошептал я. — Что разбудило меня? Неужели мимо прошел какой-то бог? Почему все мое тело онемело?
— Скажи мне, ты видел еще один сон?
— Да, я видел сон, и он был куда ужаснее прочих.
— Расскажи мне его.
— Что мы такое съели на ночь, что нам снятся такие сны?
— Пока ты мне его не расскажешь, он будет тяготить твою душу.
— Да, конечно, — сказал я. Все равно я не мог пока говорить, хотя чудовищные образы все еще вспыхивали у меня в мозгу. Он был прав: сны надо рассказывать, их надо вытаскивать на дневной свет, а то они будут грызть твою душу, как черви. Я глубоко вздохнул и стал говорит — нехотя, запинаясь:
— Мне приснился спокойный день, воздух был тих. А потом вдруг небеса загудели, земля ответила раскатистым ревом. День затмился, наступила тьма. Молнии сверкали, на горизонте горели огни. Сгустились тучи, из них дождем хлынула смерть. Потом и огни перестали гореть. Они погасли, а все вокруг нас обратилось в пепел и прах.
Энкиду вздрогнул.
— Мне кажется, нам больше не следует спать сегодня, — сказал он.
— Как? Почему я не могу спать?
— Вставай, брат, пошли, будем гулять. Забудь про сон.
— Забыть?! Я не могу забыть его.
— Это всего лишь сон, Гильгамеш.
Я поглядел на него, совсем сбитый с толку. Потом улыбнулся.
— Когда знаки во сне благоприятны, ты говоришь, что сон прекрасный и вещий. Когда знаки говорят обратное, ты отвечаешь мне, что это всего лишь сон. Разве ты не понимаешь…
— Я понимаю, что близится утро, — перебил он. — Пойдем, пройдемся с тобой по лесу. На заре нам предстоит тяжелая работа.
Да, подумал я, возможно он прав. Может быть, этот сон не заслуживает пристального внимания. Утро принесет нам великие испытания. Нам понадобится вся наша храбрость.
С первыми лучами зари я разбудил своих людей. Мы облачились в доспехи, надели мечи, вооружились топорами, и отправились по склону в долину, которая лежала под горой, заросшей кедром. Именно там, рассказывал Энкиду, он встретил демона, когда был здесь первый раз. Демон неожиданно поднялся из недр, сказал он. Энкиду тогда посчастливилось: он убежал.
— Сегодня, — сказал я, — это Хуваве посчастливится, если он сможет убежать. А когда мы с ним покончим, мы разберемся с эламитами, которые окружают стеной леса. Так, брат?
Я засмеялся. Хорошо было снова идти в битву. Неважно, что наш враг — демон. Неважно, что в последнюю ночь сны мои и Энкиду были полны зловещих предсказаний. Есть радость в военном походе. Есть в нем и поэзия, и музыка. Это то, что нам суждено свершить в этом мире, если ты стал воином. Вам этого не понять, тем, кто сидит в городах и жиреет. Подлинное военное искусство — это не бессмысленное разрушение. Это восстановление справедливости там, где она должна быть восстановлена, и это святое дело.
Когда мы шли вперед, я чувствовал дрожание земли, отдаленное, но неумолимое. Казалось, кто-то из богов там внизу шагает взад-вперед. Это заставило меня остановиться. Я буду сражаться с демонами, но что толку бороться против богов? Я вознес моления Лугальбанде, прося его сделать так, чтобы эти далекие подземные толчки не оказались предвестником гнева Энлиля. Пусть это всего-навсего окажется пробуждением Хувавы, а не божеством, молил я.
За спиной я слышал, как беспокойно перешептывались мои люди.
— На что похож демон? — спросил один, а другой ответил:
— Драконьи клыки и львиная морда.
Третий сказал:
— Он ревет, словно буря.
А четвертый заметил:
— У него когтистые лапы и глаза смерти.
Я оглянулся на них, вслух рассмеялся и воскликнул:
— Продолжайте в том же духе! Запугивайте себя как следует! Сделайте его по-настоящему страшным! Три головы и десять лап! — Потом я сложил ладони, приставил ко рту и крикнул в завешенный туманом лес: — Хувава! Приди, Хувава! Приди!
Земля снова задрожала и гораздо сильнее.
Я бросился вперед. Энкиду бежал рядом со мной, а другие держались сразу за нами. Перед нами стоял высокий кедр, словно мачта, выше всех остальных. И я придумал, как надо вызвать Хуваву. Поэтому я сорвал с пояса топор и стал рубить по кедру изо всех сил. Энкиду работал по другую сторону дерева, вырубая канавку в стволе, поменьше размером, чтобы направить его падение. Я почувствовал, как в воздухе разливается необыкновенный жар, и это было очень странно, потому что стояло раннее утро — самая прохладная пора дня. В третий раз у меня под ногами задрожала земля. Что-то просыпалось под нами, в этом нельзя было сомневаться, что-то огромное и свирепое, жаркое и бешеное. Я видел, как вдали колышутся верхушки деревьев. Я слышал треск качающихся и ломающихся сучьев. Удар за ударом мы рубили огромный кедр, он должен был вот-вот упасть.
К своему ужасу я ощутил гудение в голове, которое всегда говорило мне, что внутри меня просыпается присутствие божества. Приступ надвигался на меня неотвратимо, словно я сам вызвал его постоянными ударами топора. Только не теперь, молил я отчаянно. Не сейчас! Но легче было бы удержать восемь ветров. Вены у меня на шее вздулись, сердце бешено забилось. Глаза у меня заболели, словно хотели выскочить прочь из орбит. Ладони стало покалывать, каждый удар топора по дереву посылал огненные волны сквозь мое тело.
— Руби, брат, руби! — кричал Энкиду с другой стороны кедра. Он не понимал, что со мной творилось. — Мы почти у цели! Еще четыре удара… три…
Я одновременно почувствовал блаженство и ужас. Воздух вокруг стал голубым, он искрил. Река черной воды поднималась из земли. Золотое сияние окружало все, что я видел. Бог овладевал моей душой.
Земля дрожала и ходила ходуном. Я трижды воззвал к Лугальбанде.
Потом я услышал голос Энкиду, взревевший над всем хаосом:
— Хувава! Хувава! Хувава!
Демон появился, но я его тогда не увидел. Меня поглотила тьма. Бог овладел мною безраздельно.
22
Когда я наконец пришел в себя после приступа божественного восторга, я понял, что лежу на земле, а голова моя покоится на коленях Энкиду. Он растирал мои лоб и плечи, это очень успокаивало и было приятно. Все у меня болело, особенно лицо и шея. Огромный кедр был повален, и большинство деревьев вокруг было повалено или сломлено, как будто половина леса была выдрана с корнем каким-то землетрясением. Темные трещины разорвали землю в нескольких местах. Прямо перед нами из темной расщелины вырывалась прямо к небу стена дыма, черная, с огненными проблесками, ревя и завывая, словно Небесный Бык в последний день существования мира.
— Что это такое? — спросил я Энкиду, показывая на дым.
— Это Хувава, — ответил он.
— Это? Значит, Хувава просто-напросто дым и пламя?
— Это обличье, которое он принял сегодня.
— А когда ты был здесь в прошлый раз, он был другим?
— Он же демон, — сказал Энкиду, пожав плечами. — Демон принимает такое обличье, какое ему заблагорассудится. Он боится напасть, он чувствует в тебе присутствие божества. Он подкарауливает нас, сейчас изливая свою силу таким образом. Удачный момент, чтобы его убить.
— Помоги мне встать.
Он поднял меня, как ребенка, и поставил на ноги. У меня кружилась голова, я зашатался, и он поддержал меня. Потом головокружение прошло. Я прочно встал на ноги. Земля подо мной вибрировала от мощи того потока, какой выпускал Хувава из своего подземного логова, но все-таки земля продолжала быть твердой и крепкой. Что бы ни бушевало там, внизу — сам рогатый бог Энлиль или его приспешник Хувава, — ничто не поколебало основания, на котором покоился мир.
Я шагнул вперед и посмотрел на Хуваву. Подойти к нему было трудно. Воздух от дыма был тяжелым и маслянистым, ложился в мои легкие, как что-то скользкое и отвратительное. Голова у меня раскалывалась от боли, не только из-за последствий божественного присутствия, но и от такого воздуха. И тут мне вспомнилось, как Лугальбанда, путешествуя в этих местах, встретил такого же «дымного» демона, очень похожего на нашего, и в результате этой встречи был брошен своими спутниками, посчитавшими его мертвым.
— Нам надо соблюдать осторожность, — сказал я остальным, — чтобы дыхание демона не попало нам в легкие.
Мы оторвали края одежды и обернули их вокруг лиц, стараясь дышать через ткань, пока мы стояли поблизости и вглядывались в колонну черного дыма.
Расщелина, открывшаяся в земле, чтобы выпустить Хуваву, не была особенно велика, однако из нее с огромной силой вырывался демон. Я смотрел вверх, пытаясь увидеть лицо и глаза, однако не видел ничего, — один дым. Я выкрикнул:
— Хувава! Заклинаю тебя показаться в твоем истинном обличье!
Ничего не изменилось, и мы по-прежнему видели только дым.
— Как же мы будем с ним бороться, если он — только дым? — спросил Энкиду.
— Мы его утопим, — ответил я. — И еще задушим.
Я показал в ту сторону, где землетрясение освободило из недр земли какой-то подземный ручей. Небольшая струйка стекала на дно лощины. От дыхания подземного бога вода была теплой, и от нее поднимался легкий пар. Мы собрались и составили план. Я поставил тридцать человек копать канавку, чтобы направить струю в сторону отверстия, из которого бушевала ярость Хувавы. Часть людей обтесывала ствол кедра, отрезав от него примерно две длины человеческого роста и заострив один конец бревна. Мы работали очень быстро, чтобы демон не успел принять более твердую форму и не набросился бы на нас. Но божественная сила во мне, казалось, все еще держала демона на расстоянии. Чтобы окончательно укрепить нашу безопасность, я поставил трех человек возле расщелины, и они без перерыва делали божественные знаки и возносили моления.
— Что это такое? — спросил я Энкиду, показывая на дым.
— Это Хувава, — ответил он.
— Это? Значит, Хувава просто-напросто дым и пламя?
— Это обличье, которое он принял сегодня.
— А когда ты был здесь в прошлый раз, он был другим?
— Он же демон, — сказал Энкиду, пожав плечами. — Демон принимает такое обличье, какое ему заблагорассудится. Он боится напасть, он чувствует в тебе присутствие божества. Он подкарауливает нас, сейчас изливая свою силу таким образом. Удачный момент, чтобы его убить.
— Помоги мне встать.
Он поднял меня, как ребенка, и поставил на ноги. У меня кружилась голова, я зашатался, и он поддержал меня. Потом головокружение прошло. Я прочно встал на ноги. Земля подо мной вибрировала от мощи того потока, какой выпускал Хувава из своего подземного логова, но все-таки земля продолжала быть твердой и крепкой. Что бы ни бушевало там, внизу — сам рогатый бог Энлиль или его приспешник Хувава, — ничто не поколебало основания, на котором покоился мир.
Я шагнул вперед и посмотрел на Хуваву. Подойти к нему было трудно. Воздух от дыма был тяжелым и маслянистым, ложился в мои легкие, как что-то скользкое и отвратительное. Голова у меня раскалывалась от боли, не только из-за последствий божественного присутствия, но и от такого воздуха. И тут мне вспомнилось, как Лугальбанда, путешествуя в этих местах, встретил такого же «дымного» демона, очень похожего на нашего, и в результате этой встречи был брошен своими спутниками, посчитавшими его мертвым.
— Нам надо соблюдать осторожность, — сказал я остальным, — чтобы дыхание демона не попало нам в легкие.
Мы оторвали края одежды и обернули их вокруг лиц, стараясь дышать через ткань, пока мы стояли поблизости и вглядывались в колонну черного дыма.
Расщелина, открывшаяся в земле, чтобы выпустить Хуваву, не была особенно велика, однако из нее с огромной силой вырывался демон. Я смотрел вверх, пытаясь увидеть лицо и глаза, однако не видел ничего, — один дым. Я выкрикнул:
— Хувава! Заклинаю тебя показаться в твоем истинном обличье!
Ничего не изменилось, и мы по-прежнему видели только дым.
— Как же мы будем с ним бороться, если он — только дым? — спросил Энкиду.
— Мы его утопим, — ответил я. — И еще задушим.
Я показал в ту сторону, где землетрясение освободило из недр земли какой-то подземный ручей. Небольшая струйка стекала на дно лощины. От дыхания подземного бога вода была теплой, и от нее поднимался легкий пар. Мы собрались и составили план. Я поставил тридцать человек копать канавку, чтобы направить струю в сторону отверстия, из которого бушевала ярость Хувавы. Часть людей обтесывала ствол кедра, отрезав от него примерно две длины человеческого роста и заострив один конец бревна. Мы работали очень быстро, чтобы демон не успел принять более твердую форму и не набросился бы на нас. Но божественная сила во мне, казалось, все еще держала демона на расстоянии. Чтобы окончательно укрепить нашу безопасность, я поставил трех человек возле расщелины, и они без перерыва делали божественные знаки и возносили моления.