Страница:
— Он ушел, — позвал я Ломброзо, который сразу появился из внутренней комнаты.
— Ну?
— Не знаю. Абсолютно ничего не знаю. Он дал мне это, — я протянул ему листок.
Джилмартин должен был стать Государственным контролером. Энтони Джилмартин, который пару раз сталкивался с Куинном по поводу финансовой политики, а сейчас о нем не было слышно.
— Карваджал думает, что возникнут трения с Албани по поводу денег, — рискнул сказать я, — хотя ты должен знать об этом больше меня. Джилмартин снова ворчит по поводу городских расходов?
— Ни слова.
— Может мы готовим пакет новых налогов, который ему не понравится?
— Мы бы тебе сообщили, Лью, если бы занимались этим.
— Итак, никаких потенциальных конфликтов не вырисовывается между Куинном и контрольным кабинетом?
— Я не вижу никаких в обозримом будущем, — сказал Ломброзо. — А ты?
— Никаких. Что же касается обязательного замораживания нефти…
— Мы говорили о проталкивании этой идеи через жесткий местный закон. Танкерам с незамороженной нефтью запрещается заходить в нью-йоркскую бухту. Куинн не уверен, так ли уж хороша эта идея, как о ней говорят, и мы как раз собираемся просить тебя составить прогноз. Но замораживание? Куинн не говорит много о делах национальной политики.
— Еще нет?
— Еще нет. А может уже пора? Может Карваджал на это и намекает? Ну, а третье?…
— Лидеккер, — сказал я. Определенно это был Ричард Лидеккер, губернатор Калифорнии, одна из наиболее значительных фигур в новодемократической партии и один из первых претендентов на президентскую номинацию в 2000 году.
— Сокорро — испанец, для помощи, не так ли, Боб? Помочь Лидеккеру, который не нуждается ни в какой помощи? Почему? Как, в конце концов, Пол Куинн может помочь Лидеккеру? Выставляя его в президенты? Кроме симпатии Лидеккера, на мой взгляд, это не принесет особой пользы Куинну, и мы не можем дать Лидеккеру ничего такого, чего у него нет в кармане, поэтому…
— Сокорро — помощник губернатора Калифорнии, — мягко сказал Ломброзо. — Карлос Сокорро. Так его зовут, Лью.
— Карлос Сокорро, — я закрыл глаза. — Конечно. — Мои щеки пылали. Несмотря на свои бесчисленные списки, неистовые компилирования центров власти в Новодемократической партии, мои вычерчивания до пота схем прошедших полутора лет, я все-таки умудрился забыть об очевидном наследнике Лидеккера. — На что же тогда он намекает? Что, Лидеккер, уступит губернаторство Сокорро и будет претендовать на президентство? До кого добраться? — Я заколебался. — До Сокорро? До Лидеккера. Все слишком мутно. Я не собираюсь разгадывать то, что не имеет смысла.
— А какова твоя разгадка Карваджала?
— Чудак, — сказал я, — богатый чудак. Роковой маленький человечек с серьезным случаем зацикленности на политике. — Я положил записку в портмоне. Кровь стучала у меня в висках. — Забудь об этом. Ты велел развлечь его — я развлек. Я был хорошим мальчиком, так ведь, Боб? Но я не нанимался заниматься такими случаями серьезно, и я отказываюсь даже приниматься за это. А теперь пойдем обедать, курить, пить мартини и разговаривать.
Ломброзо улыбнулся самой ослепительной улыбкой, успокаивающе похлопал меня и вывел из кабинета. Но я чувствовал холодок, как будто вступил в новый сезон, и это была не весна. Холод тянулся еще до обеда.
12
13
— Ну?
— Не знаю. Абсолютно ничего не знаю. Он дал мне это, — я протянул ему листок.
Джилмартин должен был стать Государственным контролером. Энтони Джилмартин, который пару раз сталкивался с Куинном по поводу финансовой политики, а сейчас о нем не было слышно.
— Карваджал думает, что возникнут трения с Албани по поводу денег, — рискнул сказать я, — хотя ты должен знать об этом больше меня. Джилмартин снова ворчит по поводу городских расходов?
— Ни слова.
— Может мы готовим пакет новых налогов, который ему не понравится?
— Мы бы тебе сообщили, Лью, если бы занимались этим.
— Итак, никаких потенциальных конфликтов не вырисовывается между Куинном и контрольным кабинетом?
— Я не вижу никаких в обозримом будущем, — сказал Ломброзо. — А ты?
— Никаких. Что же касается обязательного замораживания нефти…
— Мы говорили о проталкивании этой идеи через жесткий местный закон. Танкерам с незамороженной нефтью запрещается заходить в нью-йоркскую бухту. Куинн не уверен, так ли уж хороша эта идея, как о ней говорят, и мы как раз собираемся просить тебя составить прогноз. Но замораживание? Куинн не говорит много о делах национальной политики.
— Еще нет?
— Еще нет. А может уже пора? Может Карваджал на это и намекает? Ну, а третье?…
— Лидеккер, — сказал я. Определенно это был Ричард Лидеккер, губернатор Калифорнии, одна из наиболее значительных фигур в новодемократической партии и один из первых претендентов на президентскую номинацию в 2000 году.
— Сокорро — испанец, для помощи, не так ли, Боб? Помочь Лидеккеру, который не нуждается ни в какой помощи? Почему? Как, в конце концов, Пол Куинн может помочь Лидеккеру? Выставляя его в президенты? Кроме симпатии Лидеккера, на мой взгляд, это не принесет особой пользы Куинну, и мы не можем дать Лидеккеру ничего такого, чего у него нет в кармане, поэтому…
— Сокорро — помощник губернатора Калифорнии, — мягко сказал Ломброзо. — Карлос Сокорро. Так его зовут, Лью.
— Карлос Сокорро, — я закрыл глаза. — Конечно. — Мои щеки пылали. Несмотря на свои бесчисленные списки, неистовые компилирования центров власти в Новодемократической партии, мои вычерчивания до пота схем прошедших полутора лет, я все-таки умудрился забыть об очевидном наследнике Лидеккера. — На что же тогда он намекает? Что, Лидеккер, уступит губернаторство Сокорро и будет претендовать на президентство? До кого добраться? — Я заколебался. — До Сокорро? До Лидеккера. Все слишком мутно. Я не собираюсь разгадывать то, что не имеет смысла.
— А какова твоя разгадка Карваджала?
— Чудак, — сказал я, — богатый чудак. Роковой маленький человечек с серьезным случаем зацикленности на политике. — Я положил записку в портмоне. Кровь стучала у меня в висках. — Забудь об этом. Ты велел развлечь его — я развлек. Я был хорошим мальчиком, так ведь, Боб? Но я не нанимался заниматься такими случаями серьезно, и я отказываюсь даже приниматься за это. А теперь пойдем обедать, курить, пить мартини и разговаривать.
Ломброзо улыбнулся самой ослепительной улыбкой, успокаивающе похлопал меня и вывел из кабинета. Но я чувствовал холодок, как будто вступил в новый сезон, и это была не весна. Холод тянулся еще до обеда.
12
В следующие несколько недель мы честно принялись за работу, планируя путь Пола Куинна (и наш собственный) в Белый дом. Больше мне не нужно было быть скромным в желаниях, ограничивая потребность сделать из него президента. Теперь наши внутренние круги открыто проявили аналогичную страсть, которая так смущала меня полтора года назад. Теперь мы все выползли из своих щелей.
Процесс создания президента не сильно изменился с середины девятнадцатого века, хотя техника в наши дни отличается наличием компьютерных сетей, баз данных, стохастических прогнозов и интенсивным самонасыщением информацией. Отправной точкой, конечно, является сильный кандидат, предпочтительно имеющий мощную опору в густонаселенном штате. Ваш человек должен быть правдоподобно «президентским»: он должен выглядеть и уметь говорить как президент. Если это не его обычный стиль, его нужно натаскивать, чтобы он умел создать вокруг себя атмосферу правдоподобности. У самых лучших кандидатов она натуральная. Мак-Кинли, Линдон Джонсон, Ф.Д.Рузвельт и Вильсон — все они имели настоящий «президентский» вид. Хардинг тоже. Ни один человек не был так похож на Президента, как Хардинг. Это было единственное его достоинство, но и его было достаточно, чтобы стать президентом. У Девея, Алэ Смита, Мак Коверни и Хампфри его не было, и они проиграли. У Стивенсона и Уилки он был, но их соперниками были люди, обладавшие им в большей степени. Джон Ф.Кеннеди не очень соотносился с идеалом 1960 года, как должен выглядеть президент — мудрый, отечески заботливый — но у него было много других достоинств и, победив, он переделал модель в определенной степени с выгодой для остальных, таких как Пол Куинн, который был правдоподобным «президентским», потому что был «как Кеннеди». Очень важно также и говорить по-президентски. Будущий кандидат должен произвести впечатление твердого, серьезного и энергичного и в то же время милосердного и уступчивого политика, с голосом, передающим теплоту и мудрость Линкольна, пыл Трумэна, ясность Рузвельта и разум Кеннеди. Куинн подходил для этой должности.
Человек, который хочет быть президентом, должен собрать команду: кого-то для сбора средств (Ломброзо), кого-то для обработки средств массовой информации (Миссакян), кого-то для анализа тенденций, кого-то для того, чтобы объединить в политический союз различных политических лидеров (Ефрикян), кого-то, чтобы направлять и координировать стратегию (Мардикян). Сначала команда работает с продуктом. Заводит необходимые связи с мире политиков, журналистов, финансистов; доводит до умов публики концепцию, что это как раз подходящий человек для такого дела. Ко времени съезда для выдвижения кандидата должно быть собрано достаточное количество делегатов, путем открытого или завуалированного обещания придерживаться декларированной политики, чтобы помочь ему достичь цели при первом голосовании или, в худшем случае, при третьем. Если вы к тому времени не сможете добиться номинации, союзы распадутся, а темные лошадки разбредутся в ночи. Когда же он пройдет номинацию, вы подбираете ему союзника, совершенно непохожего на него во взглядах, философии, происхождении, с которым он все еще поддерживает контакты — и можете смело отправляться втаптывать в грязь вашего уважаемого оппонента.
В начале апреля тысяча девятьсот девяносто девятого года мы провели наше первое собрание по выработке стратегии в кабинете представителя мэра Мардикяна, в западном крыле Сити Холла, на котором присутствовали Хейг Мардикян, Боб Ломброзо, Джордж Миссакян, Ара Ефрикян и я. Куинна не было. Куинн торговался в Вашингтоне с департаментом здравоохранения, образования и благосостояния по поводу увеличения ассигнований для города согласно Стабилизационному акту. В комнате раздался треск электрического разряда, не имеющий ничего общего с установкой озонирования воздуха. Это была молния власти, реальной, потенциальной. Мы собрались для того, чтобы переделывать историю.
Стол был круглый, но я чувствовал себя занимающим центральное место в группе. Четверо из присутствующих, гораздо более сведущих в вопросах применения силы и оказания влияния, ждали моих указаний, так как будущее было неясным, и они могли только ломать голову над его загадками верили, что я ВИЖУ и ЗНАЮ. Я не собираюсь объяснять разницу между видением и способностью догадываться. Я смаковал свое господство над ними. Власть обогащает на любом уровне. И вот я сидел среди миллионеров, двух адвокатов, биржевого маклера и промышленного магната, среди трех смуглых армян и одного смуглого испанского еврея. Каждый из них, как и я, жаждал почувствовать резонанс триумфа успешной заявки на роль президента, каждый, как и я, страстно желал разделить славу, каждый уже выделял свой кусок империи в будущем правительстве, и они ждали, что я педантично укажу им путь завоевания Соединенных Штатов Америки.
Мардикян сказал:
— Давайте начнем с толкования, Лью. Как вы оцениваете шансы Куинна на номинацию в следующем году?
Я выдержал соответствующую пророческую паузу, я выглядел, как будто искал стохастические тотемы, заглядывал в дальние пространства космоса, выискивая танцующие пылинки предзнаменований, окутал себя пророческой помпезностью, произвел совершенно хитрый импрессивный акт и через минуту ответил торжественно:
— Для номинации, может быть, один шанс из восьми. Для выборов — один из пятидесяти.
— Не так уж хорошо.
— Нет.
— Совсем нехорошо, — сказал Ломброзо.
Мардикян, напуганный, потянув себя за мясистый императорский нос, сказал:
— Вы говорите, что мы должны это пропустить вообще? Это ваша оценка?
— На следующий год, да. Забудьте о президентстве.
— Мы прекращаем работу? — сказал Ефрикян. — Мы только попали сюда, в Сити Холл, а теперь его бросаем?
— Подождите, — прошептал ему Мардикян. Он снова обратился ко мне:
— А что вы думаете о выборах две тысячи четвертого года, Лью?
— Лучше. Много лучше.
Ефрикян, дородный мужчина с шикарно обритым черепом, выглядел взволнованным. Он нахмурился и сердито сказал:
— Средства массовой информации много говорят о том, что Куинну удалось сделать за первый год в качестве мэра. Я думаю, что сейчас как раз подходящий момент ухватиться за следующую перекладину, Лью.
— Согласен, — любезно согласился я.
— Но вы сказали, что он проиграет в двухтысячном.
— Я говорю, что любой Новый демократ проиграет, — ответил я, — любой. Куинн, Лидеккер, Китс, Кейн, Повнел — любой. За этот момент Куинн и должен ухватиться. Вы правильно сказали, мистер Ефрикян. Но следующая перекладина не обязательно наивысшая.
Миссакян собранный, точный, тонкогубый эксперт по коммуникациям, человек ясного видения, сказал:
— Вы не могли бы быть поточнее, Лью?
— Да, — ответил я и развил свою мысль. Я высказал свой не очень рискованный прогноз, что кто бы ни был выдвинут против президента Мортонсона в двухтысячном году — наиболее вероятно, Лидеккер — он проиграет. Лицо, занимающее должность президента в этой стране не проигрывает выборов после первого срока, если не накликает беду огромных размеров. А Мортонсон работает спокойно, выполнял эту скучную вялую работу, ту, которую любят большинство американцев. Бросив вызов, Лидеккер получит достойный отпор, но выхода нет. Он будет побежден, потерпит сильное поражение, хотя он как раз президентского калибра. Лучше всего уйти с дороги Лидеккера. Дать ему свободный проход. Любые попытки Куинна вырвать у него номинацию в следующем году могут провалиться. В любом случае, Лидеккер станет его врагом, что совершенно нежелательно. Пусть Лидеккер получит свою акколаду (посвящение в рыцари), давайте позволим ему убить себя на выборах, пытаясь сбросить непобедимого Мортонсона. Мы подождем до две тысячи четвертого года, когда конституция запретит Мортонсону выдвигать свою кандидатуру, и выставим Куинна — молодого, не опороченного поражением.
— Итак, Куинн уступает место Лидеккеру в двухтысячном году, а затем выдвигается, связывая ему руки? — подытожил Ефрикян.
— Более того, — сказал я. Я посмотрел на Боба Ломброзо. Мы с ним уже обсуждали стратегию и пришли к соглашению. И теперь, сгорбив плечи, окидывая армянскую сторону стола взглядом элегантных глаз с тяжелыми веками, Ломброзо начал обрисовывать наш план.
— Куинн сделает заявку на выдающееся положение в стране в течение следующих нескольких месяцев, начав в начале лета тысяча девятьсот девяносто девятого года турне по стране, выступая с речами в Мемфисе, Чикаго, Денвере и Сан-Франциско, опираясь на надежные, привлекшие внимание достижения в Нью-Йорке (перестройка территорий, программа ускорения, деготфриадизация политических сил и так далее), он начнет говорить о более важных вопросах, таких как региональные силы слияния, изменение политики, о новом введении законов о собственности тысяча девятьсот восемьдесят второго года и (почему нет?) об обязательном замораживании нефти, К осени он начнет прямую атаку на республиканцев, не столько на самого Мортонсона, сколько на некоторых членов его кабинета (особенно на секретаря по энергии Хосперса, секретаря по информации, секретаря по окружающей среде Перлмана). Таким образом он достигнет медленных, но верных успехов в борьбе, превращаясь в фигуру национального масштаба. Растущий молодой лидер, человек, которого стоит принимать во внимание. Средства массовой информации начнут говорить о его президентских возможностях, хотя выборщики будут ставить его ниже Лидеккера, как фаворита номинации — мы будем следить за этим — он не будет заявлять о себе на выборах. Он даст понять средствам массовой информации, что предпочитает Лидеккера другим баллотирующимся кандидатам, хотя он постарается не делать никакого прямого индоссамента (подтверждения) Лидеккеру. На съезде Новых демократов в двухтысячном году, когда на номинации Лидеккер произнесет традиционную речь, заявив своего союзника, Куинн вступит в игру и драматично и, в конечном счете, безуспешно предложит себя для номинации в качестве вице-президента. Почему вице-президент? Потому что средства массовой информации дадут основной бой, не раскрывая его как заявившего себя на президентский пост, не обвинив его в преждевременных амбициях и не вызвав гнев сильного Лидеккера. Почему безуспешно? Потому что Лидеккер в любом случае проиграет выборы и Куинн ничего не выиграет, проиграв вместе с ним в качестве его союзника. Самое большее, что в данном случае можно извлечь из выборов — это установление имиджа блестящего новичка, большим надеждам которого помешали политические наемники. И затем отказаться от выборов.
Наш образец, — заключил Ломброзо, — Джон Кеннеди, который был вытеснен как вице-президент, как раз таким же способом в тысяча девятьсот пятьдесят шестом, а затем возглавил список кандидатов в тысяча девятьсот шестидесятом году. Лью выявил в политических хитросплетениях закономерность динамики частичного замещения одного кандидата другим и мы смогли показать вам ее в разрезе.
— Великолепно, — сказал Ефрикян, — когда начнется предательство, в две тысячи третьем году?
— Давайте серьезно, — мягко сказал Ломброзо.
— О'кей, — сказал Ефрикян, — я буду серьезным. А что, если Лидеккер начнет борьбу снова в две тысячи четвертом году?
— Ему тогда будет уже шестьдесят один, — ответил Ломброзо, — и в его послужном списке будет предыдущее поражение. Куинн будет сорокатрехлетним и небитым. Один будет на пути вниз, другой, явно, на пути наверх. А партии будет нужен победитель после восьми лет безвластия.
Последовало долгое молчание.
— Мне это нравится, — наконец провозгласил Миссакян.
Я сказал:
— А тебе как, Хейг?
Мардикян какое-то время не говорил ни слов. Потом кивнул.
— Куинн не готов взять страну в двухтысячном году. Он сможет в две тысячи четвертом году.
— И страна будет готова для Куинна, — сказал Миссакян.
Процесс создания президента не сильно изменился с середины девятнадцатого века, хотя техника в наши дни отличается наличием компьютерных сетей, баз данных, стохастических прогнозов и интенсивным самонасыщением информацией. Отправной точкой, конечно, является сильный кандидат, предпочтительно имеющий мощную опору в густонаселенном штате. Ваш человек должен быть правдоподобно «президентским»: он должен выглядеть и уметь говорить как президент. Если это не его обычный стиль, его нужно натаскивать, чтобы он умел создать вокруг себя атмосферу правдоподобности. У самых лучших кандидатов она натуральная. Мак-Кинли, Линдон Джонсон, Ф.Д.Рузвельт и Вильсон — все они имели настоящий «президентский» вид. Хардинг тоже. Ни один человек не был так похож на Президента, как Хардинг. Это было единственное его достоинство, но и его было достаточно, чтобы стать президентом. У Девея, Алэ Смита, Мак Коверни и Хампфри его не было, и они проиграли. У Стивенсона и Уилки он был, но их соперниками были люди, обладавшие им в большей степени. Джон Ф.Кеннеди не очень соотносился с идеалом 1960 года, как должен выглядеть президент — мудрый, отечески заботливый — но у него было много других достоинств и, победив, он переделал модель в определенной степени с выгодой для остальных, таких как Пол Куинн, который был правдоподобным «президентским», потому что был «как Кеннеди». Очень важно также и говорить по-президентски. Будущий кандидат должен произвести впечатление твердого, серьезного и энергичного и в то же время милосердного и уступчивого политика, с голосом, передающим теплоту и мудрость Линкольна, пыл Трумэна, ясность Рузвельта и разум Кеннеди. Куинн подходил для этой должности.
Человек, который хочет быть президентом, должен собрать команду: кого-то для сбора средств (Ломброзо), кого-то для обработки средств массовой информации (Миссакян), кого-то для анализа тенденций, кого-то для того, чтобы объединить в политический союз различных политических лидеров (Ефрикян), кого-то, чтобы направлять и координировать стратегию (Мардикян). Сначала команда работает с продуктом. Заводит необходимые связи с мире политиков, журналистов, финансистов; доводит до умов публики концепцию, что это как раз подходящий человек для такого дела. Ко времени съезда для выдвижения кандидата должно быть собрано достаточное количество делегатов, путем открытого или завуалированного обещания придерживаться декларированной политики, чтобы помочь ему достичь цели при первом голосовании или, в худшем случае, при третьем. Если вы к тому времени не сможете добиться номинации, союзы распадутся, а темные лошадки разбредутся в ночи. Когда же он пройдет номинацию, вы подбираете ему союзника, совершенно непохожего на него во взглядах, философии, происхождении, с которым он все еще поддерживает контакты — и можете смело отправляться втаптывать в грязь вашего уважаемого оппонента.
В начале апреля тысяча девятьсот девяносто девятого года мы провели наше первое собрание по выработке стратегии в кабинете представителя мэра Мардикяна, в западном крыле Сити Холла, на котором присутствовали Хейг Мардикян, Боб Ломброзо, Джордж Миссакян, Ара Ефрикян и я. Куинна не было. Куинн торговался в Вашингтоне с департаментом здравоохранения, образования и благосостояния по поводу увеличения ассигнований для города согласно Стабилизационному акту. В комнате раздался треск электрического разряда, не имеющий ничего общего с установкой озонирования воздуха. Это была молния власти, реальной, потенциальной. Мы собрались для того, чтобы переделывать историю.
Стол был круглый, но я чувствовал себя занимающим центральное место в группе. Четверо из присутствующих, гораздо более сведущих в вопросах применения силы и оказания влияния, ждали моих указаний, так как будущее было неясным, и они могли только ломать голову над его загадками верили, что я ВИЖУ и ЗНАЮ. Я не собираюсь объяснять разницу между видением и способностью догадываться. Я смаковал свое господство над ними. Власть обогащает на любом уровне. И вот я сидел среди миллионеров, двух адвокатов, биржевого маклера и промышленного магната, среди трех смуглых армян и одного смуглого испанского еврея. Каждый из них, как и я, жаждал почувствовать резонанс триумфа успешной заявки на роль президента, каждый, как и я, страстно желал разделить славу, каждый уже выделял свой кусок империи в будущем правительстве, и они ждали, что я педантично укажу им путь завоевания Соединенных Штатов Америки.
Мардикян сказал:
— Давайте начнем с толкования, Лью. Как вы оцениваете шансы Куинна на номинацию в следующем году?
Я выдержал соответствующую пророческую паузу, я выглядел, как будто искал стохастические тотемы, заглядывал в дальние пространства космоса, выискивая танцующие пылинки предзнаменований, окутал себя пророческой помпезностью, произвел совершенно хитрый импрессивный акт и через минуту ответил торжественно:
— Для номинации, может быть, один шанс из восьми. Для выборов — один из пятидесяти.
— Не так уж хорошо.
— Нет.
— Совсем нехорошо, — сказал Ломброзо.
Мардикян, напуганный, потянув себя за мясистый императорский нос, сказал:
— Вы говорите, что мы должны это пропустить вообще? Это ваша оценка?
— На следующий год, да. Забудьте о президентстве.
— Мы прекращаем работу? — сказал Ефрикян. — Мы только попали сюда, в Сити Холл, а теперь его бросаем?
— Подождите, — прошептал ему Мардикян. Он снова обратился ко мне:
— А что вы думаете о выборах две тысячи четвертого года, Лью?
— Лучше. Много лучше.
Ефрикян, дородный мужчина с шикарно обритым черепом, выглядел взволнованным. Он нахмурился и сердито сказал:
— Средства массовой информации много говорят о том, что Куинну удалось сделать за первый год в качестве мэра. Я думаю, что сейчас как раз подходящий момент ухватиться за следующую перекладину, Лью.
— Согласен, — любезно согласился я.
— Но вы сказали, что он проиграет в двухтысячном.
— Я говорю, что любой Новый демократ проиграет, — ответил я, — любой. Куинн, Лидеккер, Китс, Кейн, Повнел — любой. За этот момент Куинн и должен ухватиться. Вы правильно сказали, мистер Ефрикян. Но следующая перекладина не обязательно наивысшая.
Миссакян собранный, точный, тонкогубый эксперт по коммуникациям, человек ясного видения, сказал:
— Вы не могли бы быть поточнее, Лью?
— Да, — ответил я и развил свою мысль. Я высказал свой не очень рискованный прогноз, что кто бы ни был выдвинут против президента Мортонсона в двухтысячном году — наиболее вероятно, Лидеккер — он проиграет. Лицо, занимающее должность президента в этой стране не проигрывает выборов после первого срока, если не накликает беду огромных размеров. А Мортонсон работает спокойно, выполнял эту скучную вялую работу, ту, которую любят большинство американцев. Бросив вызов, Лидеккер получит достойный отпор, но выхода нет. Он будет побежден, потерпит сильное поражение, хотя он как раз президентского калибра. Лучше всего уйти с дороги Лидеккера. Дать ему свободный проход. Любые попытки Куинна вырвать у него номинацию в следующем году могут провалиться. В любом случае, Лидеккер станет его врагом, что совершенно нежелательно. Пусть Лидеккер получит свою акколаду (посвящение в рыцари), давайте позволим ему убить себя на выборах, пытаясь сбросить непобедимого Мортонсона. Мы подождем до две тысячи четвертого года, когда конституция запретит Мортонсону выдвигать свою кандидатуру, и выставим Куинна — молодого, не опороченного поражением.
— Итак, Куинн уступает место Лидеккеру в двухтысячном году, а затем выдвигается, связывая ему руки? — подытожил Ефрикян.
— Более того, — сказал я. Я посмотрел на Боба Ломброзо. Мы с ним уже обсуждали стратегию и пришли к соглашению. И теперь, сгорбив плечи, окидывая армянскую сторону стола взглядом элегантных глаз с тяжелыми веками, Ломброзо начал обрисовывать наш план.
— Куинн сделает заявку на выдающееся положение в стране в течение следующих нескольких месяцев, начав в начале лета тысяча девятьсот девяносто девятого года турне по стране, выступая с речами в Мемфисе, Чикаго, Денвере и Сан-Франциско, опираясь на надежные, привлекшие внимание достижения в Нью-Йорке (перестройка территорий, программа ускорения, деготфриадизация политических сил и так далее), он начнет говорить о более важных вопросах, таких как региональные силы слияния, изменение политики, о новом введении законов о собственности тысяча девятьсот восемьдесят второго года и (почему нет?) об обязательном замораживании нефти, К осени он начнет прямую атаку на республиканцев, не столько на самого Мортонсона, сколько на некоторых членов его кабинета (особенно на секретаря по энергии Хосперса, секретаря по информации, секретаря по окружающей среде Перлмана). Таким образом он достигнет медленных, но верных успехов в борьбе, превращаясь в фигуру национального масштаба. Растущий молодой лидер, человек, которого стоит принимать во внимание. Средства массовой информации начнут говорить о его президентских возможностях, хотя выборщики будут ставить его ниже Лидеккера, как фаворита номинации — мы будем следить за этим — он не будет заявлять о себе на выборах. Он даст понять средствам массовой информации, что предпочитает Лидеккера другим баллотирующимся кандидатам, хотя он постарается не делать никакого прямого индоссамента (подтверждения) Лидеккеру. На съезде Новых демократов в двухтысячном году, когда на номинации Лидеккер произнесет традиционную речь, заявив своего союзника, Куинн вступит в игру и драматично и, в конечном счете, безуспешно предложит себя для номинации в качестве вице-президента. Почему вице-президент? Потому что средства массовой информации дадут основной бой, не раскрывая его как заявившего себя на президентский пост, не обвинив его в преждевременных амбициях и не вызвав гнев сильного Лидеккера. Почему безуспешно? Потому что Лидеккер в любом случае проиграет выборы и Куинн ничего не выиграет, проиграв вместе с ним в качестве его союзника. Самое большее, что в данном случае можно извлечь из выборов — это установление имиджа блестящего новичка, большим надеждам которого помешали политические наемники. И затем отказаться от выборов.
Наш образец, — заключил Ломброзо, — Джон Кеннеди, который был вытеснен как вице-президент, как раз таким же способом в тысяча девятьсот пятьдесят шестом, а затем возглавил список кандидатов в тысяча девятьсот шестидесятом году. Лью выявил в политических хитросплетениях закономерность динамики частичного замещения одного кандидата другим и мы смогли показать вам ее в разрезе.
— Великолепно, — сказал Ефрикян, — когда начнется предательство, в две тысячи третьем году?
— Давайте серьезно, — мягко сказал Ломброзо.
— О'кей, — сказал Ефрикян, — я буду серьезным. А что, если Лидеккер начнет борьбу снова в две тысячи четвертом году?
— Ему тогда будет уже шестьдесят один, — ответил Ломброзо, — и в его послужном списке будет предыдущее поражение. Куинн будет сорокатрехлетним и небитым. Один будет на пути вниз, другой, явно, на пути наверх. А партии будет нужен победитель после восьми лет безвластия.
Последовало долгое молчание.
— Мне это нравится, — наконец провозгласил Миссакян.
Я сказал:
— А тебе как, Хейг?
Мардикян какое-то время не говорил ни слов. Потом кивнул.
— Куинн не готов взять страну в двухтысячном году. Он сможет в две тысячи четвертом году.
— И страна будет готова для Куинна, — сказал Миссакян.
13
Один человек сказал, что политика делает супругов чужими. Если бы не политика, Сундара и я не образовали бы той весной группы из четырех человек с Каталиной Ярбер, проктором Временных увлечений, и Ламонтом Фридманом, сильно ионизированным молодым финансовым гением.
Случилось так, что как член свиты Пола Куинна я получил два бесплатных билета на пятисотдолларовый обед в день Николоса Росвелла, который Новодемократическая партия штата Нью-Йорк ежегодно проводит в середине апреля. Это не столько день памяти по убитому губернатору, сколько, и скорее, акция сбора денежных средств и представления очередной партийной суперзвезды. Главным оратором на этот раз был, конечно, Куинн.
— Однажды я была на одном из твоих политических обедов, — сказала Сундара.
— Они совершенно формальны.
— Тем не менее.
— Ты возненавидишь меня, любовь моя.
— А ты собираешься? — спросила она.
— Я должен.
— Я думаю, тогда я воспользуюсь другим билетом. Если я усну, толкни меня, когда мэр начнет говорить. Он во мне все переворачивает.
Итак, сумрачным дождливым вечером мы с ней отправились в Харбор Хилтон, целиком освещенную огромную пирамиду на легкой понтонной платформе в полукилометре от оконечности Манхэттена, в переполненный сливками истеблишмента восточных либералов зал для приемов на высоком уровне, откуда была, среди прочего, видна башня-кондо Саркисяна на противоположном берегу бухты, где я около четырех лет назад впервые встретил Пола Куинна. Многие из участников того празднества должны быть и на сегодняшнем обеде. Сундара и я заняли места за одним столом с Фридманом и мисс Ярбер.
Пока все пили коктейли и курили наркотики перед началом обеда, Сундара привлекала больше внимания, чем любой из присутствующих сенаторов, губернаторов и мэров, включая Куинна. Частично это было вызвано любопытством, так как каждый из нью-йоркских политиков слышал о моей экзотической жене, но очень немногие встречались с ней, а частично и потому, что она была, безусловно, самой красивой женщиной в зале. Сундару это не удивляло и не беспокоило. В конце концов, она была прекрасной всю свою жизнь и у нее было время привыкнуть к эффекту, который она производила. К тому же она не одевалась так, как люди, которые хотят, чтобы на них глазели. Она выбрала прозрачный гаремный костюм, темный, свободный и развевающийся, закрывающий ее тело от кончиков пальцев на ногах до горла; под ним не было ничего, и когда она проходила перед источником света, эффект был сногсшибательный. Она порхала как мотылек в середине огромной бальной залы, изящная, элегантно-темная и таинственная, с отблеском света на ее черных волосах, намеками на грудь и бедра, дразня и обрекая на танталовы муки глядящих на нее мужчин. О, это было время ее славы! Куинн подошел поприветствовать нас и они обменялись целомудренным поцелуем-объятием, проделав такие искусные па бисексуальной харизмы, что некоторые из старых государственных чиновников открыли рты от изумления, покраснели и вынуждены были ослабить воротнички. Даже жена Куинна, известная своей улыбкой Джоконды, выглядела слегка шокированной, хотя она состояла в самом надежном браке из всех политиков, которых я знал. (А может быть пыл Куинна просто развлек ее? Эта непроницаемая деланная улыбка!) Сундара все еще истекала Кама Сутрой, когда мы заняли наши места. Ламонт Фридман, сидя возле нее за круглым столом, задергался и затрепетал, встретившись с ней глазами, и уставился на нее со свирепой силой, так что мускулы его длинной узкой шеи судорожно сжались. Спутница Фридмана на этом вечере, мисс Ярбер, тоже разглядывала Сундару — более сдержанно, но с не меньшей силой.
Фридман. Ему было около двадцати девяти, безнадежно худой, приблизительно два с половиной метраж ростом, с выпирающим кадыком и безумными выпуклыми глазами; густая шапка каштановых волос поглощала его голову, как будто покрытое шерстью существо с другой планеты напало на него. Он вышел из Гарварда с репутацией волшебника денег и, придя на Уолл-стрит в девятнадцать лет, стал главным магом банды расставленных везде финансистов, называющих себя «справедливыми Асгарда», которые благодаря серии блестящих удачных ходов — покупке привилегий на приобретение товара, обманных ходов, двойных колебаний и множеству других достаточно трудно постижимых технологий — за пять лет получили контроль над корпорационной империей в миллиард долларов, контролирующей все континенты кроме Антарктиды. (И я не обрадовался, узнав, что Асгард имеет привилегии в таможенных сборах для Мак Судро Саунд.) Мисс Ярбер, маленькая блондинка лет тридцати, тощая, с несколько тяжелым лицом, энергичная, с быстрым взглядом и тонкими губами. Ее волосы, по-мальчишески короткие, падали редкой челкой. Она почти не пользовалась косметикой, только легкая голубая тень вокруг рта, и одежда ее была строгой — желтая короткая куртка и прямая коричневая юбка до колен. Эффект был почти аскетичен, но когда мы усаживались, я заметил, что она тщательно сбалансировала несексуальный имидж одним ошеломляющим эротическим штрихом: на ее юбке был очень длинный разрез сбоку, открывая во время движения гладкую мускулистую ногу, бронзовое бедро и чуть-чуть ягодицу. На середине бедра разрез скрепляла прямая цепочка с маленьким абстрактным медальоном Транзит Крид.
Обед. Обычный банкет: фруктовый салат, консоме, филе, подогретый горошек и морковь, графины с калифорнийским бургундским, все подавалось с максимальным звоном посуды и минимальной грацией представителями угнетенных меньшинств с каменными лицами. Блюда и сервировка были безвкусными, но никто не обращал на это внимания; мы были так одурманены наркотиками, что меню было амброзией, а отель — алькирией. Пока мы болтали и ели, какие-то политики невысокого уровня циркулировали от стола к столу, хлопали по спинам, пожимая руки, нам пришлось выдержать процессию самодовольных жен политиков, в основном, шестидесятилетних, толстых, гротескно одетых по последней моде, изо всех сил старающихся продемонстрировать свою близость к сильным мира сего. Уровень шума был на двадцать децибел выше Ниагарского водопада. Гейзеры дикого смеха выплескивались то за одним, то за другим столом, когда какой-нибудь среброгривый юрист или почтенный законодатель в который уже раз пересказывал свою любимую скабрезную республиканскую, негритянскую, пуэрториканскую, еврейскую, ирландскую, итальянскую, адвокатскую или медицинскую шутку в лучших традициях тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Я чувствовал себя, как всегда на таких мероприятиях, гостем из Монголии, заброшенным без разговорника на ритуальный праздник неизвестного американского племени. Это было бы невыносимо, если бы не трубки, набитые высококачественным наркотиком: партия Новых демократов может споткнуться на вине, но она знает как поступать с наркотиками.
К тому времени, как начались речи, был развернут ритуал внутри ритуала: Ламонт Фридман посылал отчаянные сигналы страсти Сундаре, а Каталина Ярбер, хотя ее тоже тянуло к Сундаре, в своей холодной безэмоциональной манере, без слов предлагала себя мне. Когда хозяин церемонии Ломброзо, которому удавалось быть одновременно элегантным и вульгарным, внедрился в самую сердцевину веселья, осыпал шутками самых достойных из присутствующих, воспевая мадригалы традиционным мученикам — Рузвельту, Кеннеди, и опять Кеннеди, Кингу Розвеллу и Готфриду — Сундара наклонилась ко мне и прошептала.
— Ты обратил внимание на Фридмана?
— Я бы сказал, что он сильно накурился.
— Я думала, гений мог бы быть более утонченным.
— Может быть, ему кажется, что наименее утонченный подход и есть наиболее утонченный.
— Нет, я думаю, он слишком молод.
— Это не так уж плохо.
— О, нет, — сказала Сундара, — я нахожу его привлекательным. Роковой, но не отталкивающий. Почти обворожительный.
— Тогда его прямые подходы сработали. Видишь? Он на самом деле гений.
Сундара рассмеялась:
— А Ярбер ухаживает за тобой. Она тоже гениальна?
— Я думаю, что она хочет тебя. Это называется косвенным подходом.
— И что же ты собираешься делать?
Я пожал плечами:
— Как ты?
— Я за. Тебе нравится Ярбер?
— Очень энергичная, думаю.
— Я тоже. Итак, ночь вчетвером?
— Почему бы нет, — сказал я как раз — в тот момент, когда Ломброзо вызывал рев восторга в аудитории, искусно направив вечер к его кульминационной точке — представлению Куинна.
Мы стоя приветствовали мэра долго несмолкающей овацией, тщательно продирижированной Хейгом Мардикяном с возвышения. Усаживаясь снова на место, я послал Каталине Ярбер сигнал на языке тел, вызвавший румянец на ее бледных щеках. Она улыбнулась. Маленькие, плотно посаженные, острые зубы. Послание принято. Дело сделано. У нас с Сундарой сегодня ночью будет приключение с этими двумя. Мы испытывали большую необходимость друг в друге, чем многие пары в наше время, поэтому мы могли позволить себе некоторую распущенность: у нас не было ссор, случающихся в многочисленных семействах, перебранок по поводу собственности, кучи детей. Потребность друг в друге — это одно, а верность — совсем другое. И если первое все еще существует, хоть и подвергается эволюции, то последнее — что-то вроде птеродактиля или питекантропа. Я только приветствовал перспективу столкновения с энергичной маленькой мисс Ярбер. В то же время я обнаружил, что завидую Фридману, как всегда завидовал партнерам Сундары на ночь, так как он будет обладать уникальной Сундарой, которая все еще была для меня самой желанной женщиной в мире, а я должен устраиваться с кем-то, кого я желал, но гораздо меньше, чем ее. Сила любви, я полагаю, проявляется в том, насколько нам необходима верность объекту любви. Счастливчик Фридман! К такой женщине, как Сундара, можно прийти первый раз только однажды.
Случилось так, что как член свиты Пола Куинна я получил два бесплатных билета на пятисотдолларовый обед в день Николоса Росвелла, который Новодемократическая партия штата Нью-Йорк ежегодно проводит в середине апреля. Это не столько день памяти по убитому губернатору, сколько, и скорее, акция сбора денежных средств и представления очередной партийной суперзвезды. Главным оратором на этот раз был, конечно, Куинн.
— Однажды я была на одном из твоих политических обедов, — сказала Сундара.
— Они совершенно формальны.
— Тем не менее.
— Ты возненавидишь меня, любовь моя.
— А ты собираешься? — спросила она.
— Я должен.
— Я думаю, тогда я воспользуюсь другим билетом. Если я усну, толкни меня, когда мэр начнет говорить. Он во мне все переворачивает.
Итак, сумрачным дождливым вечером мы с ней отправились в Харбор Хилтон, целиком освещенную огромную пирамиду на легкой понтонной платформе в полукилометре от оконечности Манхэттена, в переполненный сливками истеблишмента восточных либералов зал для приемов на высоком уровне, откуда была, среди прочего, видна башня-кондо Саркисяна на противоположном берегу бухты, где я около четырех лет назад впервые встретил Пола Куинна. Многие из участников того празднества должны быть и на сегодняшнем обеде. Сундара и я заняли места за одним столом с Фридманом и мисс Ярбер.
Пока все пили коктейли и курили наркотики перед началом обеда, Сундара привлекала больше внимания, чем любой из присутствующих сенаторов, губернаторов и мэров, включая Куинна. Частично это было вызвано любопытством, так как каждый из нью-йоркских политиков слышал о моей экзотической жене, но очень немногие встречались с ней, а частично и потому, что она была, безусловно, самой красивой женщиной в зале. Сундару это не удивляло и не беспокоило. В конце концов, она была прекрасной всю свою жизнь и у нее было время привыкнуть к эффекту, который она производила. К тому же она не одевалась так, как люди, которые хотят, чтобы на них глазели. Она выбрала прозрачный гаремный костюм, темный, свободный и развевающийся, закрывающий ее тело от кончиков пальцев на ногах до горла; под ним не было ничего, и когда она проходила перед источником света, эффект был сногсшибательный. Она порхала как мотылек в середине огромной бальной залы, изящная, элегантно-темная и таинственная, с отблеском света на ее черных волосах, намеками на грудь и бедра, дразня и обрекая на танталовы муки глядящих на нее мужчин. О, это было время ее славы! Куинн подошел поприветствовать нас и они обменялись целомудренным поцелуем-объятием, проделав такие искусные па бисексуальной харизмы, что некоторые из старых государственных чиновников открыли рты от изумления, покраснели и вынуждены были ослабить воротнички. Даже жена Куинна, известная своей улыбкой Джоконды, выглядела слегка шокированной, хотя она состояла в самом надежном браке из всех политиков, которых я знал. (А может быть пыл Куинна просто развлек ее? Эта непроницаемая деланная улыбка!) Сундара все еще истекала Кама Сутрой, когда мы заняли наши места. Ламонт Фридман, сидя возле нее за круглым столом, задергался и затрепетал, встретившись с ней глазами, и уставился на нее со свирепой силой, так что мускулы его длинной узкой шеи судорожно сжались. Спутница Фридмана на этом вечере, мисс Ярбер, тоже разглядывала Сундару — более сдержанно, но с не меньшей силой.
Фридман. Ему было около двадцати девяти, безнадежно худой, приблизительно два с половиной метраж ростом, с выпирающим кадыком и безумными выпуклыми глазами; густая шапка каштановых волос поглощала его голову, как будто покрытое шерстью существо с другой планеты напало на него. Он вышел из Гарварда с репутацией волшебника денег и, придя на Уолл-стрит в девятнадцать лет, стал главным магом банды расставленных везде финансистов, называющих себя «справедливыми Асгарда», которые благодаря серии блестящих удачных ходов — покупке привилегий на приобретение товара, обманных ходов, двойных колебаний и множеству других достаточно трудно постижимых технологий — за пять лет получили контроль над корпорационной империей в миллиард долларов, контролирующей все континенты кроме Антарктиды. (И я не обрадовался, узнав, что Асгард имеет привилегии в таможенных сборах для Мак Судро Саунд.) Мисс Ярбер, маленькая блондинка лет тридцати, тощая, с несколько тяжелым лицом, энергичная, с быстрым взглядом и тонкими губами. Ее волосы, по-мальчишески короткие, падали редкой челкой. Она почти не пользовалась косметикой, только легкая голубая тень вокруг рта, и одежда ее была строгой — желтая короткая куртка и прямая коричневая юбка до колен. Эффект был почти аскетичен, но когда мы усаживались, я заметил, что она тщательно сбалансировала несексуальный имидж одним ошеломляющим эротическим штрихом: на ее юбке был очень длинный разрез сбоку, открывая во время движения гладкую мускулистую ногу, бронзовое бедро и чуть-чуть ягодицу. На середине бедра разрез скрепляла прямая цепочка с маленьким абстрактным медальоном Транзит Крид.
Обед. Обычный банкет: фруктовый салат, консоме, филе, подогретый горошек и морковь, графины с калифорнийским бургундским, все подавалось с максимальным звоном посуды и минимальной грацией представителями угнетенных меньшинств с каменными лицами. Блюда и сервировка были безвкусными, но никто не обращал на это внимания; мы были так одурманены наркотиками, что меню было амброзией, а отель — алькирией. Пока мы болтали и ели, какие-то политики невысокого уровня циркулировали от стола к столу, хлопали по спинам, пожимая руки, нам пришлось выдержать процессию самодовольных жен политиков, в основном, шестидесятилетних, толстых, гротескно одетых по последней моде, изо всех сил старающихся продемонстрировать свою близость к сильным мира сего. Уровень шума был на двадцать децибел выше Ниагарского водопада. Гейзеры дикого смеха выплескивались то за одним, то за другим столом, когда какой-нибудь среброгривый юрист или почтенный законодатель в который уже раз пересказывал свою любимую скабрезную республиканскую, негритянскую, пуэрториканскую, еврейскую, ирландскую, итальянскую, адвокатскую или медицинскую шутку в лучших традициях тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Я чувствовал себя, как всегда на таких мероприятиях, гостем из Монголии, заброшенным без разговорника на ритуальный праздник неизвестного американского племени. Это было бы невыносимо, если бы не трубки, набитые высококачественным наркотиком: партия Новых демократов может споткнуться на вине, но она знает как поступать с наркотиками.
К тому времени, как начались речи, был развернут ритуал внутри ритуала: Ламонт Фридман посылал отчаянные сигналы страсти Сундаре, а Каталина Ярбер, хотя ее тоже тянуло к Сундаре, в своей холодной безэмоциональной манере, без слов предлагала себя мне. Когда хозяин церемонии Ломброзо, которому удавалось быть одновременно элегантным и вульгарным, внедрился в самую сердцевину веселья, осыпал шутками самых достойных из присутствующих, воспевая мадригалы традиционным мученикам — Рузвельту, Кеннеди, и опять Кеннеди, Кингу Розвеллу и Готфриду — Сундара наклонилась ко мне и прошептала.
— Ты обратил внимание на Фридмана?
— Я бы сказал, что он сильно накурился.
— Я думала, гений мог бы быть более утонченным.
— Может быть, ему кажется, что наименее утонченный подход и есть наиболее утонченный.
— Нет, я думаю, он слишком молод.
— Это не так уж плохо.
— О, нет, — сказала Сундара, — я нахожу его привлекательным. Роковой, но не отталкивающий. Почти обворожительный.
— Тогда его прямые подходы сработали. Видишь? Он на самом деле гений.
Сундара рассмеялась:
— А Ярбер ухаживает за тобой. Она тоже гениальна?
— Я думаю, что она хочет тебя. Это называется косвенным подходом.
— И что же ты собираешься делать?
Я пожал плечами:
— Как ты?
— Я за. Тебе нравится Ярбер?
— Очень энергичная, думаю.
— Я тоже. Итак, ночь вчетвером?
— Почему бы нет, — сказал я как раз — в тот момент, когда Ломброзо вызывал рев восторга в аудитории, искусно направив вечер к его кульминационной точке — представлению Куинна.
Мы стоя приветствовали мэра долго несмолкающей овацией, тщательно продирижированной Хейгом Мардикяном с возвышения. Усаживаясь снова на место, я послал Каталине Ярбер сигнал на языке тел, вызвавший румянец на ее бледных щеках. Она улыбнулась. Маленькие, плотно посаженные, острые зубы. Послание принято. Дело сделано. У нас с Сундарой сегодня ночью будет приключение с этими двумя. Мы испытывали большую необходимость друг в друге, чем многие пары в наше время, поэтому мы могли позволить себе некоторую распущенность: у нас не было ссор, случающихся в многочисленных семействах, перебранок по поводу собственности, кучи детей. Потребность друг в друге — это одно, а верность — совсем другое. И если первое все еще существует, хоть и подвергается эволюции, то последнее — что-то вроде птеродактиля или питекантропа. Я только приветствовал перспективу столкновения с энергичной маленькой мисс Ярбер. В то же время я обнаружил, что завидую Фридману, как всегда завидовал партнерам Сундары на ночь, так как он будет обладать уникальной Сундарой, которая все еще была для меня самой желанной женщиной в мире, а я должен устраиваться с кем-то, кого я желал, но гораздо меньше, чем ее. Сила любви, я полагаю, проявляется в том, насколько нам необходима верность объекту любви. Счастливчик Фридман! К такой женщине, как Сундара, можно прийти первый раз только однажды.