Страница:
Теперь, когда мы с вами знаем, что же все–таки изобрел Моисей своим переходом от Первозакония к Второзаконию, разгадка этой галиматьи весьма проста. Евреи уже давно на правах международных торговцев живут среди других народов не компактными поселениями, а разрозненными друг от друга семьями. И бог их Яхве, и даже не столько сам бог, сколько литургия ему, свободная от всяких других наслоений (моральных заповедей) делает эти разрозненные семьи монолитом. И общий (административный) царь им нужен по выражению Высоцкого как «лыжи в бане». Потому они и «не подчиняются федеральной власти», что Ренана несколько удивляет. В таких условиях им просто необходим судья, иначе они до смерти передерутся, и как раз потому, что они «федеральной власти не подчиняются». Для них нет царского суда.
Но историкам, воспитанным с детства в послушании административной (царской) власти никак этой простой истины не понять. Поэтому они вольно или невольно отождествили судейскую и царскую власть, назвав ее эпохой судей, в которой судьи – цари, но какие–то ненормальные, ибо «очень слабым суверенный монарх» быть не может по определению. А софет, видите ли, слаб. Но, опять таки, судья не может быть по определению «по своим полномочиям быть ограниченным», не думаю, что тогда были апелляционная и кассационная инстанции.
Повторяю уже несколько раз в своих работах простую мысль: историки пишут не историю, вообще говоря, а историю царей, что – разные вещи. Поэтому им везде подавай царские династии и завоевания царей. Иначе они не знают даже, о чем писать. Обратите внимание: 90 процентов истории – цари и войны, и только от силы 10 процентов – история и нравы народов.
Значит: софет – это судья, а никакой не царь, еврейский судья, ибо у остальных народов с судейскими функциями превосходно справлялся сам царь, произвольно, по своему усмотрению «казня и милуя». Поэтому царю никаких законов не надо, достаточно собственного настроения, а вот избранному «общим сознанием» софету законы нужны позарез, иначе запутаешься. Но о законах у меня в других работах, например о так названном мной людоедском правлении народами. Поэтому заостряюсь на семантике слова софет.
Я бы никогда не догадался, что софет слово производное, если бы тут же мне у Ренана не попалось слово «софер» — вербовщик рекрут. Конечно, никаких вербовщиков рекрут у евреев не было, так как сами рекруты им ни к чему, они сроду не воевали, кроме как сегодня с палестинцами, что, в свою очередь, является глубочайшей еврейской ошибкой. Другое дело – разбой, тут им равных давно, еще с Хазарского каганата, не найдешь. Как видите, деградирует некогда столь разумная нация. Скорее всего, софер – тот же самый софет, который решал, куда кого направить, например, прокладывать новые торговые пути. И прекращал их внутреннюю конкуренцию на уже известных путях. Суффиксы меня и надоумили, притом я очень хорошо знаю, что длинных слов без крайней необходимости никто выдумывать не станет.
Кроме софы (скорее даже соф), упомянутого низкого, широкого и мягкого («турецкого») дивана, я корня не нашел. Поэтому стал думать только о нем. Вот что у меня вышло. Диван, хотя и «низкий» – это дань уважения более поздней европейской моде, европейцы вообще в сырой Европе привыкли сидеть на бревне или на ветке дерева. Лежать тоже повыше от земли – возможны заморозки. Эпитет «широкий» более подходит не к дивану, а к ковру, ибо широкий диван – неудобен для сиденья по–европейски, некуда прислонить спину. Без лишних подробностей у меня получилось, что софа – это, в общем–то, – ковер, самое распространенное сиденье и лежанка в Аравии и Малой Азии. Впрочем, в Египте – тоже. А софер и софет это – сидящий на ковре, притом без опоры для спины, скрестив ноги по–турецки. На ковре сидят не все подряд, а только уважаемые люди, дома – глава семьи. Вокруг, на голой земле или циновке – остальные чада и домочадцы. К тому же я вспомнил, что люди, даже сегодня, не любят просто так, для интереса запоминать новые слова, они предпочитают расширять значения старых, привычных слов, придавая им необходимые оттенки в виде суффиксов, префиксов и других изощренных изобретений лингвистики.
Сидящих на ковре – достаточно много, но все они – главные. Для царя каждый из народов изобрел специальное слова: халиф, шах, шах шахов и так далее. Ибо для него нельзя позволить себе многозначность, вдруг кто–то крикнет: царь, и сразу же несколько человек вскочат с места. Для судьи более общее слово «сидящий на ковре» вполне подходит. Оно и уважительное, и пусть вскакивают сразу все судьи, если они вдруг собрались «на совещание» в одном месте сразу от 12 колен израилевых. И, главное, слово новое выдумывать не надо, достаточно суффикса.
Затем я сразу же перешел к слову «софизм», оно же «софистика», пропуская пока «софит», но здесь надо чуть подробнее. Дело в том, что это слово сегодня чуть ли не бранное. Словарь иностранных слов прямо так и рубит: «Софизм – ложное по существу умозаключение, формально кажущееся правильным, основанное на преднамеренном, сознательном нарушении правил логики». «Ожегов» вторит: «формально кажущееся правильным, но по существу ложное заключение…». БСЭ полностью поддерживает своих младших братьев, на правах старшей сестры позволяя себе подробности: ««Логичность» связанная с хорошо замаскированной ошибкой: семиотической — за счет метафоричности нарушается однозначность мысли, появляется смещение значения терминов; логический – подмена тезиса, принятие ложных посылок за истинное, использование запрещенных правил или действий». С примером: «Что ты не терял, то имеешь. Рога ты не терял, значит у тебя – рога». То есть, софисты прямо–таки враги народа, которых стрелять надо.
И только Словарь античности поправляет свою старшую сестру, заостряя нас на историю вопроса: «Софистика – учитель мудрости, духовно–воспитательное течение. Развитие … правосознания (судебные процессы)потребовали глубокого общего и специального образования, а также владения риторическими навыками. Тесная связь между теорией и практикой. Переориентация с природы на человека, на общество, на правовые отношения. Сравнительное изучение конституций и законов различных полисов, многообразие возможных точек зрения на одну и ту же проблему. Об одной и той же вещи можно судить двояко, причем с взаимоисключающих позиций. Впервые обосновано е стественное право», из которого добавлю «выросли» права человека.
Как видите, софистика совсем не бранное слово, а очень даже почетным было во времена оны. Притом, как следует из слишком сокращенной цитаты, софистика – это на 90 процентов современная юриспруденция и юридический факультет в одном слове. Теперь я окончательно убедился, что пошел по правильному пути от «сидящего на ковре» еврейского судьи.
Беда в том, что Словарь античности приписывает это все «грекам», которых я всегда беру в кавычки не в обиду нынешним грекам, ибо «древние греки» – это евреи из Моисеева колена, жившие на Босфоре и никуда оттуда не совавшие нос. Я имею в виду, что никакой Византии не было, а был просто Византий — Царь–град – Константинополь – Стамбул. Подробности б этом у меня в других работах.
И беда в том, что традиционная история об этом всем от нас тщательно скрывает. И я думаю даже, что преднамеренно.
Сюда же, как говорится в строку, попадает Софокл с суффиксом уже «кл» – «муж правый, воспевающий воспитание права». Он не столько поэт и драматург, оказывается, сколько учитель юриспруденции. Менее известный Софрен – «поэт из Сиракуз» – с того же поля ягода. И даже Софросина – «одна из четырех богинь–добродетелей, а именно – благоразумия». Стоит ли напоминать, что имя собственное София – Софья, как города, так и женское – не может быть не принадлежащим к понятию суда или справедливости.
И вновь я хочу покритиковать наших русских «словообразователей», которые большинство русских слов «производят из греческих», несмотря на то, что они произошли из хазарских, тоже – еврейских. Ну вот, например: «sophistike – умение хитро вести прения», а «sophistes – умелец, мудрец, изобретатель». Черт ногу сломит, запутанный в этой «семантике».
В связи с этим продолжу исследование, как же все–таки это слово перевернулось на 180 градусов у нас, русских, в свою полную противоположность, из почетного в ругательное. Дело в том, что среди прочих вопросов познания софисты изучали риторику: как точнее и понятнее выразиться. «Риторические навыки» еще помните? И если это все–таки суд, а не какая–нибудь ерунда, то перед судьей надо выражаться яснее. Но и «риторика» ведь у нас – слово ругательное, разве вы не знаете? Вы же сами, куда не попадя суете слова «риторически», «грязная риторика» (масло масляное) и так далее. Между тем, это очень хорошее слово, обозначающее правильную, доходчивую и понятную для всех речь, которой не столько научиться можно, сколько это природный дар. Хотя и поучиться не вредно. НО, разве заставишь, например, Черномырдина, изучать риторику? Он же, как матушка фонвизинского Митрофанушки может сказать: «зачем тебе география, сынок? ямщик довезет, куда надо». Вот они, не постигшие смысла риторики, и сделали ее грязным ругательством, прав–то у них и власти ведь больше, чем у «ямщиков».
Вот что пишет Словарь античности: «Судить о софистике трудно также потому, что оригинальные труды софистов почти полностью утрачены, и нам приходится опираться исключительно на произведения Платона, бывшего принципиальным противником софистов». В вольном «переводе» это звучит примерно так: положительные качества нацизма надо искать в «Майн кампф». Почитайте теперь мои другие работы о «Платоновской академии» Козимо Медичи, и о Поджо Браччолини.
За этим отступлением у меня как–то разорвалась связь со словом риторика. Словарь античности: «От софистики надо отличать так называемую «вторую софистику» времен Римской империи, …когда повысились требования к риторике». То есть, вся наука об юриспруденции из софистики ушла куда–то, заменившись чистым «лжеумствованием». Тогда я вам скажу, что никакой Римской империи, как и Византийской империи, не было. Всю эту «римскую» историю придумал Поджо Браччолини в «Платоновской» академии под командой банкира Козимо Медичи – «отца нации» и его потомков. Вот именно они своим беспардонным враньем и придали ругательный смысл софистике. Подробности – в других моих работах.
Теперь несколько слов о софите» – «осветительном приборе рассеянного света для сцены, освещающем ее сверху и спереди». Притом этот прибор на всех романских и славянских языках пишется и произносится одинаково. Думаю, что его «ноги растут» именно от ковра, на котором сидел софет, решая дела правосудия, и без хорошего освещения ему было возможно говорить неправду, кривить душой, а вот при хорошем освещении, прямо ему в лицо, как артисту на сцене – невозможно. Он ведь все–таки выборный человек. Сам Ренан подтверждает.
Перейду на родную русскую почву. Владимир Даль почему–то прячет слово «совет» в глубине «гнезда» слова «совещаться». Будто глагол у него важнее имени существительного. Это ведь не первородный глагол типа есть, пить, идти и так далее в том же роде, определяющий действие изначальное, без которого вообще невозможна любая человеческая речь. Тем более, что я отлично знаю, что первое письмо как и саму более разнообразную речь мы получили от хазар, они же евреи. И у этих хазар несомненно был софет, что не отличается по сути от совета. Не по смыслу, конечно, а по звуку. Со смыслом–то как раз и надо разобраться.
Из этого следует, что на Руси никогда не было судей, хазарские евреи просто не допустили сюда этого понятия. А звук все–таки пришел, причем практически в первозданном виде. Отчего бы это? Притом звук этот стал обозначать не понятие судьи, а понятие какого–то совокупного действия двух и более людей. И такое длиннющее слово как совещаться не могло быть в принципе изначальным, притом есть слово и советоваться. И само слово совет, которое вроде «произошло» от совещаться, – это тоже не предмет, а само действие, совещательное. Получается по русской же поговорке: слышал звон, а не знает, где он.
Более того, совет по Далю это также – умысел, замысел, воля, соизволение, конечное намерение, а также – любовь и взаимный лад. И в то же время – сходка, съезд для принятия решения по общим делам. И даже совет идти, например, к черту, или городить огород немедленно. В общем, черт ногу сломит.
Это бывает тогда, когда услышишь новое, часто кем–то произносимое слово, оно очень понравилось, и ты его суешь куда ни попадя, гордясь собою, но, не понимая смысла этого слова ни на йоту. Примерно по поговорке, что крестьяне (христиане), то и – обезьяне. Тут явно не обошлось без хазар. Но об этом у меня – в других работах.
И все же мне кажется, что слово совесть тоже произошло от совет, от его нового понимания смысла в русском стиле. Дескать посоветовался, выполнять надо, а то бессовестно будет, то есть не по совету, который приняли совместно.
И вот еще что. Слово совет народом и его правителями понимается несколько по–разному. Для народа это совет, например, идти на х.., а для правителей – это совместное принятие решения, причем с уточнением: решение–то принимает царь, а выдает это дело как «всеобщее одобрение» своей властной верхушки.
Вот теперь пора переходить к «советским» советам: от верховного до деревенского. Вы заметили, что русские цари издревле имели советы: тайные и явные. И советники были у них тайные, действительные и так далее, вплоть до коллежских советников типа «станционного смотрителя» при лошадях. И это все–таки был их собственный, властный круг людей, ибо даже «постельничий» типа горничной в штанах, это уже не раб сельскохозяйственный или военный.
Советские же советы (soviet) – это почти весь народ, который «привлечен к управлению государством» как та горничная, только в юбке. Или кухарка. Но эта обширность советов совсем не говорит, что государством управляют кухарки. Это действительные власти, владельцы тех же самых рабов, делают только вид такой. Дескать, рабства у нас ныне нет, весь народ – в правительстве. А мы только «секретари» этого народа, включая «генерального». Но все решения, как и раньше, при ограниченном круге советников, принимает все тот же «служитель народа», например, тот же самый Лужков, гнобя и обманывая доверчивых своих избирателей. Я уже не говорю о нашем президенте, который точно тот же царь, что и при «царизме».
Как же все–таки трансформируются слова.
26.01.03.
Об архитектуре
Или я мало знаю об архитектуре, или архитектура не знает того, что я хочу сейчас сказать. Я немало наблюдал русские православные храмы на картинках и наяву. Почти столько же я их увидел собственными глазами и в Западной Европе, особенно в Италии, не менее чем в 50 городах и городках. На Востоке же я не был, поэтому ограничился картинками. И вот что меня удивило, особенно в русских храмах. На мой взгляд, планы русских храмов, особенно древних, выглядят нарочито нерационально с инженерной точки зрения. Периметр их стен раза в два–три больше, чем нужно для этого же объема постройки при рациональной планировке, как, например, сарая. Сарай, конечно, не храм, но до такой степени пренебрегать протяженностью стен даже для храма – слишком расточительно. Тем более что это не вызывается литургической или еще какой–то необходимостью. Вы только взгляните на рисунок Софийского собора в Киеве, приведенный на рис.1, чтобы я не тратил лишних слов.
Видите, сколько здесь «лишних» стен? И мы прекрасно знаем, что сегодня делают в церквях. Толпа народа либо стоит (православные храмы), либо сидит на лавочках (католические) и внимают одному или нескольким клирикам. У порога или сбоку основного зала стоит столик со свечками.
Рис.1. Софийский собор в Киеве (реконструкция).
Сбоку же у католиков есть одна или несколько будочек для исповеди. За попами – закуток, куда никого не пускают, с «вратами» в святая святых (алтарь), где попы переодеваются и, я думаю, выпивают иногда и закусывают. То есть, в церкви не нужны раздельные кабинеты, как в министерстве или какой иной конторе. Недаром сейчас храмы строят просто, как сарай, правда, с колокольней.
Кроме того, приведенный на картинке храм как будто состоит из кучи отдельных зданий, каждое из которых вроде бы само по себе, но кто–то их собрал, разновеликие и разновысокие в охапку, да так и выпустил из рук на землю, вроде дитяти, сгребшего разом в охапку все свои имеющиеся игрушки, а потом вдруг выпустил из рук. К этому я хочу прибавить, что все время утверждаю: дураков нет ни сейчас, ни в древности. Лишнюю работу никто и никогда делать не будет.
Но у людей есть одна привычка, от которой очень трудно избавляться, примерно как от курения или сверх регулярной выпивки. Эта привычка называется традицией, которую чаще всего иллюстрируют примером англичан. Ее можно назвать также подобное от подобного, а по–русски: клин вышибают клином. Ну, например, когда Фултон изобрел пароход, то он не на принципе винта назначил ему движение, хотя винт был известен еще Архимеду, а именно на принципе весел у галеры. То есть, он не мог представить себе корабль без весел, двигающих его вперед с обоих бортов. И самая большая инженерная высота, которой он достиг, это множество весел с каждого борта он заменил двумя колесами с множеством весел–лопастей на каждом. Это ему, правда, позволило машину в сто или двести человеческих сил подключить к этим колесам посредством одного и того же вала. Но, он не догадался корабль толкать как бы «в спину», а сделал точно так же, как это было и раньше, когда с двух сторон лодку движет веслами один гребец или сотня. Хотя уже были паруса, в общем–то, толкающие корабль «в спину». И надо сказать, что до винтовых пароходов инженерная мысль дошла только через 100 лет, примерно как теория относительности поломала традиционное понимание физики.
Другим примером такой инертности мышления является автомобиль. И не только в том дело, что мотор поставили впереди наподобие лошади, но и в том, что первых шоферов посадили точно так же как ямщиков, на облучке, без крыши над головой и защиты от встречного ветра. Хотя сегодня, сидя за рулем, притом, как правило, по одному в машине, мы удивляемся, как об этом не могли догадаться раньше, прямо в первом же автомобиле. И я уверен, что швейную машинку именно потому не изобрели до нашей эры, когда вовсю уже шили сапоги двумя иголками с двумя нитками, просовывая их навстречу друг другу в одно и то же отверстие, проколотое шилом, что инженеру Зингеру надо было преодолеть огромный груз традиции. То есть обходиться одной иголкой, но двумя нитками, механически заставив ту же самую иголку вытаскивать петлю другой нитки. Иначе бы швейная машинка, орудующая двумя иголками, была бы сложнее синхрофазотрона. Таких примеров можно привести еще огромную кучу.
Поэтому насчет почти идиотской архитектуры храмов я начал рассуждать именно исходя из «непреодолимой» традиции. И я не забыл, что Моисеево колено в Западной Европе более быстро преодолело эту традицию, превратив новые храмы быстренько в простой, но очень функциональный сарай. То же самое сделали на Ближнем Востоке и в Средней Азии, а вот Россия все еще не может отойти, хотя явные потуги к этому имеются. (См. рис.2).
Ясно видно, что «куча детских игрушек» здесь только обозначена, как совершенно «необходимая» дань традиции, тогда как на самом деле это уже одно здание, а не куча зданий, неизвестно зачем собранных вместе. Совершенно очевидно, что дань традиции только отмечена, как бы даже стеснительно, что пренебрегают ей по существу. Таков же точно и храм Христа Спасителя, построенный Лужковым по старым чертежам. Но чертежи–то эти всего лишь конца позапрошлого века.
Рис.2. Архангельский собор Московского Кремля.
Теперь, прежде чем перейти к сути этой традиции, отвлекусь немного в сторону от данной темы, оставаясь в рамках моей концепции о значении евреев вообще и Моисея в частности. Отвлекусь я в сторону слова «софия». В предыдущем разделе я уже отметил, что имя София – это, скорее всего, не столько имя, сколько обозначение судейского чина. Дело в том, что первейший «христианский» собор в Константинополе называется «св. Софии», а такие же соборы в Киеве, Великом Новгороде и других российских местах называются просто «Софийскими» соборами, что так и хочется «перевести» как судебные соборы. Но традиция не дает, она исподволь толкает нас к имени святой Софии.
Теперь же я спрошу вас: почему это вдруг главнейшие церкви посвящены хотя и святой, но все–таки женщине, притом даже не Богородице? Мы настолько к этому привыкли, что даже не даем себе отчета, что это невыносимая глупость. Вернее даже, оскорбление самого Христа и его матушки. По–моему, если церковь все–таки христианская, то главные церкви должны быть поставлены именно ему и его матери, не говоря уже о самом господе боге. И у меня по сему выходит, что первые церкви были отнюдь не церковными храмами, а всего лишь судами. И именно для судов нужны дополнительные помещения (библиотека, совещательные комнаты, канцелярия и так далее). А сам зал заседаний суда, притом на виду заинтересованных лиц и зевак, тогда будет то, что мы сегодня имеем в храмах. И именно тогда понадобится возвышающийся над общим полом помост для судей (амвон) и даже софиты для его освещения. В результате будет: софеты (Софии) на софе, освещаемые софитами. Кроме того, выйдет, что именно женщины судили, а посему и названы эти судилища софийскими. Оно и Ренан отмечает, что первым судьей все–таки была женщина, Дебора. И ни бог, ни Христос, ни его мама тут совершенно не при чем, что доказывает близость к нам по времени матриархата, и о чем я не устаю повторять.
Впрочем, может быть и так, что при насильственном внедрении католичества судебные учреждения на Западе намеренно и постепенно преобразовывали в религиозные учреждения и в результате этого более быстрыми темпами шло функциональное их приспособление, превратив их в полнофункциональные сараи. Реформация же и Просвещение, поборов католицизм, не стало вновь превращать церкви в суды, а построило новые суды. Просвещение, оно же – интеллигентное.
Собственно и театр, я думаю, произошел из «софийских» соборов, и туда же перекочевали софиты. Ибо в судах всегда больше зевак, чем непосредственно принимающих участие и заинтересованных в исходе судебного процесса.
На Ближнем Востоке главным отличием храмов является наличие минаретов, но не только. Кроме купольных крыш, явившихся миру из–за отсутствия подходящей древесины на потолки, обращает внимание то, что эти храмы изначально предназначены для больших собраний народа, а минареты – для его созыва. Ведь часы в большом количестве возникли уже после возникновения храмов. И это, в свою очередь, говорит о том, что там никогда не было судов как таковых, а сразу и бесповоротно строили храмы – рассадники идеологии рабства. А уже это подтверждает мою теорию азиатской людоедской формации. (См. мои другие работы).
Хотя я должен высказать и другую идею. Торговое племя на то оно и торговое, чтобы начать с торговли, а не с идеологии. Восточное колено «израилево» (см. другие мои работы) просто не могло обойтись без караван–сараев (караван–дворцов), которые не что иное, как обыкновенные восточные базары. Я хотел было уже скопировать сюда какую–нибудь картинку, показывающую суть этого строительного явления, но потом подумал, что большинство россиян представляют себе Казанский вокзал в Москве. Я потому говорю о Казанском вокзале, хотя по внутреннему пространству все вокзалы одинаковы, что он сооружен по традиционной восточной, безлесной технологии, со сводчатыми потолками при значительном пролете. И если к этому вокзалу прибавить парочку минаретов, то он ничем не будет отличаться от мусульманской мечети. Я этим хочу сказать, что первоначально были караван–сараи, а потом их без лишних затрат превратили в мечети.
Караван–сараи, а особенно то, что их ныне нет или от них остались одни развалины, говорит мне о том, что торговля на Востоке получила сначала свое почти гипертрофированное развитие, а потом скукожилась, вернее, переместилась просто на улицы, так сказать, для простого народа. А на их месте и по их образу и подобию возникли ханские дворцы, в которых центральный зал превратился во внутренний дворик. И все покои выходили на него, разнообразясь лоджиями, балконами, открытыми верандами. То есть, центральное место заняли покои, а не «общий зал». С мечетями же происходило наоборот, основное внимание было уделено многочисленному собранию, то есть молельному залу, а вспомогательные помещения почти исчезли. Поэтому караван–сарай – это как бы промежуточное положение между мечетью и дворцом, где равное значение предоставлено как главному торговому залу, так и многочисленным, по бокам, помещениям для магазинчиков и складов.
Но на Востоке так и не появилось театров, на Западе же храмы, они же суды, стали одновременно и театрами, которые как и суды стали иметь самостоятельное значение, и потребовали перепланировки. Во–первых, гардероб, во–вторых, буфеты, в третьих, фойе. А от Востока им достались балконы и лоджии, они же – ложи. Таким образом, в этих сооружениях проглядывает одна и та же идея: создание города в городе, причем резко отличающемся от всех остальных жилых помещений, но с общей идеей для обоих, состоящей в том, что основное внимание уделено внутренним удобствам в ущерб внешней красоте. Живущие внутри никогда не задумывались о том, как это выглядит снаружи. Примером может служить константинопольский храм св. Софии – беспорядочное нагромождение циклопических камней.
Но историкам, воспитанным с детства в послушании административной (царской) власти никак этой простой истины не понять. Поэтому они вольно или невольно отождествили судейскую и царскую власть, назвав ее эпохой судей, в которой судьи – цари, но какие–то ненормальные, ибо «очень слабым суверенный монарх» быть не может по определению. А софет, видите ли, слаб. Но, опять таки, судья не может быть по определению «по своим полномочиям быть ограниченным», не думаю, что тогда были апелляционная и кассационная инстанции.
Повторяю уже несколько раз в своих работах простую мысль: историки пишут не историю, вообще говоря, а историю царей, что – разные вещи. Поэтому им везде подавай царские династии и завоевания царей. Иначе они не знают даже, о чем писать. Обратите внимание: 90 процентов истории – цари и войны, и только от силы 10 процентов – история и нравы народов.
Значит: софет – это судья, а никакой не царь, еврейский судья, ибо у остальных народов с судейскими функциями превосходно справлялся сам царь, произвольно, по своему усмотрению «казня и милуя». Поэтому царю никаких законов не надо, достаточно собственного настроения, а вот избранному «общим сознанием» софету законы нужны позарез, иначе запутаешься. Но о законах у меня в других работах, например о так названном мной людоедском правлении народами. Поэтому заостряюсь на семантике слова софет.
Я бы никогда не догадался, что софет слово производное, если бы тут же мне у Ренана не попалось слово «софер» — вербовщик рекрут. Конечно, никаких вербовщиков рекрут у евреев не было, так как сами рекруты им ни к чему, они сроду не воевали, кроме как сегодня с палестинцами, что, в свою очередь, является глубочайшей еврейской ошибкой. Другое дело – разбой, тут им равных давно, еще с Хазарского каганата, не найдешь. Как видите, деградирует некогда столь разумная нация. Скорее всего, софер – тот же самый софет, который решал, куда кого направить, например, прокладывать новые торговые пути. И прекращал их внутреннюю конкуренцию на уже известных путях. Суффиксы меня и надоумили, притом я очень хорошо знаю, что длинных слов без крайней необходимости никто выдумывать не станет.
Кроме софы (скорее даже соф), упомянутого низкого, широкого и мягкого («турецкого») дивана, я корня не нашел. Поэтому стал думать только о нем. Вот что у меня вышло. Диван, хотя и «низкий» – это дань уважения более поздней европейской моде, европейцы вообще в сырой Европе привыкли сидеть на бревне или на ветке дерева. Лежать тоже повыше от земли – возможны заморозки. Эпитет «широкий» более подходит не к дивану, а к ковру, ибо широкий диван – неудобен для сиденья по–европейски, некуда прислонить спину. Без лишних подробностей у меня получилось, что софа – это, в общем–то, – ковер, самое распространенное сиденье и лежанка в Аравии и Малой Азии. Впрочем, в Египте – тоже. А софер и софет это – сидящий на ковре, притом без опоры для спины, скрестив ноги по–турецки. На ковре сидят не все подряд, а только уважаемые люди, дома – глава семьи. Вокруг, на голой земле или циновке – остальные чада и домочадцы. К тому же я вспомнил, что люди, даже сегодня, не любят просто так, для интереса запоминать новые слова, они предпочитают расширять значения старых, привычных слов, придавая им необходимые оттенки в виде суффиксов, префиксов и других изощренных изобретений лингвистики.
Сидящих на ковре – достаточно много, но все они – главные. Для царя каждый из народов изобрел специальное слова: халиф, шах, шах шахов и так далее. Ибо для него нельзя позволить себе многозначность, вдруг кто–то крикнет: царь, и сразу же несколько человек вскочат с места. Для судьи более общее слово «сидящий на ковре» вполне подходит. Оно и уважительное, и пусть вскакивают сразу все судьи, если они вдруг собрались «на совещание» в одном месте сразу от 12 колен израилевых. И, главное, слово новое выдумывать не надо, достаточно суффикса.
Затем я сразу же перешел к слову «софизм», оно же «софистика», пропуская пока «софит», но здесь надо чуть подробнее. Дело в том, что это слово сегодня чуть ли не бранное. Словарь иностранных слов прямо так и рубит: «Софизм – ложное по существу умозаключение, формально кажущееся правильным, основанное на преднамеренном, сознательном нарушении правил логики». «Ожегов» вторит: «формально кажущееся правильным, но по существу ложное заключение…». БСЭ полностью поддерживает своих младших братьев, на правах старшей сестры позволяя себе подробности: ««Логичность» связанная с хорошо замаскированной ошибкой: семиотической — за счет метафоричности нарушается однозначность мысли, появляется смещение значения терминов; логический – подмена тезиса, принятие ложных посылок за истинное, использование запрещенных правил или действий». С примером: «Что ты не терял, то имеешь. Рога ты не терял, значит у тебя – рога». То есть, софисты прямо–таки враги народа, которых стрелять надо.
И только Словарь античности поправляет свою старшую сестру, заостряя нас на историю вопроса: «Софистика – учитель мудрости, духовно–воспитательное течение. Развитие … правосознания (судебные процессы)потребовали глубокого общего и специального образования, а также владения риторическими навыками. Тесная связь между теорией и практикой. Переориентация с природы на человека, на общество, на правовые отношения. Сравнительное изучение конституций и законов различных полисов, многообразие возможных точек зрения на одну и ту же проблему. Об одной и той же вещи можно судить двояко, причем с взаимоисключающих позиций. Впервые обосновано е стественное право», из которого добавлю «выросли» права человека.
Как видите, софистика совсем не бранное слово, а очень даже почетным было во времена оны. Притом, как следует из слишком сокращенной цитаты, софистика – это на 90 процентов современная юриспруденция и юридический факультет в одном слове. Теперь я окончательно убедился, что пошел по правильному пути от «сидящего на ковре» еврейского судьи.
Беда в том, что Словарь античности приписывает это все «грекам», которых я всегда беру в кавычки не в обиду нынешним грекам, ибо «древние греки» – это евреи из Моисеева колена, жившие на Босфоре и никуда оттуда не совавшие нос. Я имею в виду, что никакой Византии не было, а был просто Византий — Царь–град – Константинополь – Стамбул. Подробности б этом у меня в других работах.
И беда в том, что традиционная история об этом всем от нас тщательно скрывает. И я думаю даже, что преднамеренно.
Сюда же, как говорится в строку, попадает Софокл с суффиксом уже «кл» – «муж правый, воспевающий воспитание права». Он не столько поэт и драматург, оказывается, сколько учитель юриспруденции. Менее известный Софрен – «поэт из Сиракуз» – с того же поля ягода. И даже Софросина – «одна из четырех богинь–добродетелей, а именно – благоразумия». Стоит ли напоминать, что имя собственное София – Софья, как города, так и женское – не может быть не принадлежащим к понятию суда или справедливости.
И вновь я хочу покритиковать наших русских «словообразователей», которые большинство русских слов «производят из греческих», несмотря на то, что они произошли из хазарских, тоже – еврейских. Ну вот, например: «sophistike – умение хитро вести прения», а «sophistes – умелец, мудрец, изобретатель». Черт ногу сломит, запутанный в этой «семантике».
В связи с этим продолжу исследование, как же все–таки это слово перевернулось на 180 градусов у нас, русских, в свою полную противоположность, из почетного в ругательное. Дело в том, что среди прочих вопросов познания софисты изучали риторику: как точнее и понятнее выразиться. «Риторические навыки» еще помните? И если это все–таки суд, а не какая–нибудь ерунда, то перед судьей надо выражаться яснее. Но и «риторика» ведь у нас – слово ругательное, разве вы не знаете? Вы же сами, куда не попадя суете слова «риторически», «грязная риторика» (масло масляное) и так далее. Между тем, это очень хорошее слово, обозначающее правильную, доходчивую и понятную для всех речь, которой не столько научиться можно, сколько это природный дар. Хотя и поучиться не вредно. НО, разве заставишь, например, Черномырдина, изучать риторику? Он же, как матушка фонвизинского Митрофанушки может сказать: «зачем тебе география, сынок? ямщик довезет, куда надо». Вот они, не постигшие смысла риторики, и сделали ее грязным ругательством, прав–то у них и власти ведь больше, чем у «ямщиков».
Вот что пишет Словарь античности: «Судить о софистике трудно также потому, что оригинальные труды софистов почти полностью утрачены, и нам приходится опираться исключительно на произведения Платона, бывшего принципиальным противником софистов». В вольном «переводе» это звучит примерно так: положительные качества нацизма надо искать в «Майн кампф». Почитайте теперь мои другие работы о «Платоновской академии» Козимо Медичи, и о Поджо Браччолини.
За этим отступлением у меня как–то разорвалась связь со словом риторика. Словарь античности: «От софистики надо отличать так называемую «вторую софистику» времен Римской империи, …когда повысились требования к риторике». То есть, вся наука об юриспруденции из софистики ушла куда–то, заменившись чистым «лжеумствованием». Тогда я вам скажу, что никакой Римской империи, как и Византийской империи, не было. Всю эту «римскую» историю придумал Поджо Браччолини в «Платоновской» академии под командой банкира Козимо Медичи – «отца нации» и его потомков. Вот именно они своим беспардонным враньем и придали ругательный смысл софистике. Подробности – в других моих работах.
Теперь несколько слов о софите» – «осветительном приборе рассеянного света для сцены, освещающем ее сверху и спереди». Притом этот прибор на всех романских и славянских языках пишется и произносится одинаково. Думаю, что его «ноги растут» именно от ковра, на котором сидел софет, решая дела правосудия, и без хорошего освещения ему было возможно говорить неправду, кривить душой, а вот при хорошем освещении, прямо ему в лицо, как артисту на сцене – невозможно. Он ведь все–таки выборный человек. Сам Ренан подтверждает.
Перейду на родную русскую почву. Владимир Даль почему–то прячет слово «совет» в глубине «гнезда» слова «совещаться». Будто глагол у него важнее имени существительного. Это ведь не первородный глагол типа есть, пить, идти и так далее в том же роде, определяющий действие изначальное, без которого вообще невозможна любая человеческая речь. Тем более, что я отлично знаю, что первое письмо как и саму более разнообразную речь мы получили от хазар, они же евреи. И у этих хазар несомненно был софет, что не отличается по сути от совета. Не по смыслу, конечно, а по звуку. Со смыслом–то как раз и надо разобраться.
Из этого следует, что на Руси никогда не было судей, хазарские евреи просто не допустили сюда этого понятия. А звук все–таки пришел, причем практически в первозданном виде. Отчего бы это? Притом звук этот стал обозначать не понятие судьи, а понятие какого–то совокупного действия двух и более людей. И такое длиннющее слово как совещаться не могло быть в принципе изначальным, притом есть слово и советоваться. И само слово совет, которое вроде «произошло» от совещаться, – это тоже не предмет, а само действие, совещательное. Получается по русской же поговорке: слышал звон, а не знает, где он.
Более того, совет по Далю это также – умысел, замысел, воля, соизволение, конечное намерение, а также – любовь и взаимный лад. И в то же время – сходка, съезд для принятия решения по общим делам. И даже совет идти, например, к черту, или городить огород немедленно. В общем, черт ногу сломит.
Это бывает тогда, когда услышишь новое, часто кем–то произносимое слово, оно очень понравилось, и ты его суешь куда ни попадя, гордясь собою, но, не понимая смысла этого слова ни на йоту. Примерно по поговорке, что крестьяне (христиане), то и – обезьяне. Тут явно не обошлось без хазар. Но об этом у меня – в других работах.
И все же мне кажется, что слово совесть тоже произошло от совет, от его нового понимания смысла в русском стиле. Дескать посоветовался, выполнять надо, а то бессовестно будет, то есть не по совету, который приняли совместно.
И вот еще что. Слово совет народом и его правителями понимается несколько по–разному. Для народа это совет, например, идти на х.., а для правителей – это совместное принятие решения, причем с уточнением: решение–то принимает царь, а выдает это дело как «всеобщее одобрение» своей властной верхушки.
Вот теперь пора переходить к «советским» советам: от верховного до деревенского. Вы заметили, что русские цари издревле имели советы: тайные и явные. И советники были у них тайные, действительные и так далее, вплоть до коллежских советников типа «станционного смотрителя» при лошадях. И это все–таки был их собственный, властный круг людей, ибо даже «постельничий» типа горничной в штанах, это уже не раб сельскохозяйственный или военный.
Советские же советы (soviet) – это почти весь народ, который «привлечен к управлению государством» как та горничная, только в юбке. Или кухарка. Но эта обширность советов совсем не говорит, что государством управляют кухарки. Это действительные власти, владельцы тех же самых рабов, делают только вид такой. Дескать, рабства у нас ныне нет, весь народ – в правительстве. А мы только «секретари» этого народа, включая «генерального». Но все решения, как и раньше, при ограниченном круге советников, принимает все тот же «служитель народа», например, тот же самый Лужков, гнобя и обманывая доверчивых своих избирателей. Я уже не говорю о нашем президенте, который точно тот же царь, что и при «царизме».
Как же все–таки трансформируются слова.
26.01.03.
Об архитектуре
Или я мало знаю об архитектуре, или архитектура не знает того, что я хочу сейчас сказать. Я немало наблюдал русские православные храмы на картинках и наяву. Почти столько же я их увидел собственными глазами и в Западной Европе, особенно в Италии, не менее чем в 50 городах и городках. На Востоке же я не был, поэтому ограничился картинками. И вот что меня удивило, особенно в русских храмах. На мой взгляд, планы русских храмов, особенно древних, выглядят нарочито нерационально с инженерной точки зрения. Периметр их стен раза в два–три больше, чем нужно для этого же объема постройки при рациональной планировке, как, например, сарая. Сарай, конечно, не храм, но до такой степени пренебрегать протяженностью стен даже для храма – слишком расточительно. Тем более что это не вызывается литургической или еще какой–то необходимостью. Вы только взгляните на рисунок Софийского собора в Киеве, приведенный на рис.1, чтобы я не тратил лишних слов.
Видите, сколько здесь «лишних» стен? И мы прекрасно знаем, что сегодня делают в церквях. Толпа народа либо стоит (православные храмы), либо сидит на лавочках (католические) и внимают одному или нескольким клирикам. У порога или сбоку основного зала стоит столик со свечками.
Рис.1. Софийский собор в Киеве (реконструкция).
Сбоку же у католиков есть одна или несколько будочек для исповеди. За попами – закуток, куда никого не пускают, с «вратами» в святая святых (алтарь), где попы переодеваются и, я думаю, выпивают иногда и закусывают. То есть, в церкви не нужны раздельные кабинеты, как в министерстве или какой иной конторе. Недаром сейчас храмы строят просто, как сарай, правда, с колокольней.
Кроме того, приведенный на картинке храм как будто состоит из кучи отдельных зданий, каждое из которых вроде бы само по себе, но кто–то их собрал, разновеликие и разновысокие в охапку, да так и выпустил из рук на землю, вроде дитяти, сгребшего разом в охапку все свои имеющиеся игрушки, а потом вдруг выпустил из рук. К этому я хочу прибавить, что все время утверждаю: дураков нет ни сейчас, ни в древности. Лишнюю работу никто и никогда делать не будет.
Но у людей есть одна привычка, от которой очень трудно избавляться, примерно как от курения или сверх регулярной выпивки. Эта привычка называется традицией, которую чаще всего иллюстрируют примером англичан. Ее можно назвать также подобное от подобного, а по–русски: клин вышибают клином. Ну, например, когда Фултон изобрел пароход, то он не на принципе винта назначил ему движение, хотя винт был известен еще Архимеду, а именно на принципе весел у галеры. То есть, он не мог представить себе корабль без весел, двигающих его вперед с обоих бортов. И самая большая инженерная высота, которой он достиг, это множество весел с каждого борта он заменил двумя колесами с множеством весел–лопастей на каждом. Это ему, правда, позволило машину в сто или двести человеческих сил подключить к этим колесам посредством одного и того же вала. Но, он не догадался корабль толкать как бы «в спину», а сделал точно так же, как это было и раньше, когда с двух сторон лодку движет веслами один гребец или сотня. Хотя уже были паруса, в общем–то, толкающие корабль «в спину». И надо сказать, что до винтовых пароходов инженерная мысль дошла только через 100 лет, примерно как теория относительности поломала традиционное понимание физики.
Другим примером такой инертности мышления является автомобиль. И не только в том дело, что мотор поставили впереди наподобие лошади, но и в том, что первых шоферов посадили точно так же как ямщиков, на облучке, без крыши над головой и защиты от встречного ветра. Хотя сегодня, сидя за рулем, притом, как правило, по одному в машине, мы удивляемся, как об этом не могли догадаться раньше, прямо в первом же автомобиле. И я уверен, что швейную машинку именно потому не изобрели до нашей эры, когда вовсю уже шили сапоги двумя иголками с двумя нитками, просовывая их навстречу друг другу в одно и то же отверстие, проколотое шилом, что инженеру Зингеру надо было преодолеть огромный груз традиции. То есть обходиться одной иголкой, но двумя нитками, механически заставив ту же самую иголку вытаскивать петлю другой нитки. Иначе бы швейная машинка, орудующая двумя иголками, была бы сложнее синхрофазотрона. Таких примеров можно привести еще огромную кучу.
Поэтому насчет почти идиотской архитектуры храмов я начал рассуждать именно исходя из «непреодолимой» традиции. И я не забыл, что Моисеево колено в Западной Европе более быстро преодолело эту традицию, превратив новые храмы быстренько в простой, но очень функциональный сарай. То же самое сделали на Ближнем Востоке и в Средней Азии, а вот Россия все еще не может отойти, хотя явные потуги к этому имеются. (См. рис.2).
Ясно видно, что «куча детских игрушек» здесь только обозначена, как совершенно «необходимая» дань традиции, тогда как на самом деле это уже одно здание, а не куча зданий, неизвестно зачем собранных вместе. Совершенно очевидно, что дань традиции только отмечена, как бы даже стеснительно, что пренебрегают ей по существу. Таков же точно и храм Христа Спасителя, построенный Лужковым по старым чертежам. Но чертежи–то эти всего лишь конца позапрошлого века.
Рис.2. Архангельский собор Московского Кремля.
Теперь, прежде чем перейти к сути этой традиции, отвлекусь немного в сторону от данной темы, оставаясь в рамках моей концепции о значении евреев вообще и Моисея в частности. Отвлекусь я в сторону слова «софия». В предыдущем разделе я уже отметил, что имя София – это, скорее всего, не столько имя, сколько обозначение судейского чина. Дело в том, что первейший «христианский» собор в Константинополе называется «св. Софии», а такие же соборы в Киеве, Великом Новгороде и других российских местах называются просто «Софийскими» соборами, что так и хочется «перевести» как судебные соборы. Но традиция не дает, она исподволь толкает нас к имени святой Софии.
Теперь же я спрошу вас: почему это вдруг главнейшие церкви посвящены хотя и святой, но все–таки женщине, притом даже не Богородице? Мы настолько к этому привыкли, что даже не даем себе отчета, что это невыносимая глупость. Вернее даже, оскорбление самого Христа и его матушки. По–моему, если церковь все–таки христианская, то главные церкви должны быть поставлены именно ему и его матери, не говоря уже о самом господе боге. И у меня по сему выходит, что первые церкви были отнюдь не церковными храмами, а всего лишь судами. И именно для судов нужны дополнительные помещения (библиотека, совещательные комнаты, канцелярия и так далее). А сам зал заседаний суда, притом на виду заинтересованных лиц и зевак, тогда будет то, что мы сегодня имеем в храмах. И именно тогда понадобится возвышающийся над общим полом помост для судей (амвон) и даже софиты для его освещения. В результате будет: софеты (Софии) на софе, освещаемые софитами. Кроме того, выйдет, что именно женщины судили, а посему и названы эти судилища софийскими. Оно и Ренан отмечает, что первым судьей все–таки была женщина, Дебора. И ни бог, ни Христос, ни его мама тут совершенно не при чем, что доказывает близость к нам по времени матриархата, и о чем я не устаю повторять.
Впрочем, может быть и так, что при насильственном внедрении католичества судебные учреждения на Западе намеренно и постепенно преобразовывали в религиозные учреждения и в результате этого более быстрыми темпами шло функциональное их приспособление, превратив их в полнофункциональные сараи. Реформация же и Просвещение, поборов католицизм, не стало вновь превращать церкви в суды, а построило новые суды. Просвещение, оно же – интеллигентное.
Собственно и театр, я думаю, произошел из «софийских» соборов, и туда же перекочевали софиты. Ибо в судах всегда больше зевак, чем непосредственно принимающих участие и заинтересованных в исходе судебного процесса.
На Ближнем Востоке главным отличием храмов является наличие минаретов, но не только. Кроме купольных крыш, явившихся миру из–за отсутствия подходящей древесины на потолки, обращает внимание то, что эти храмы изначально предназначены для больших собраний народа, а минареты – для его созыва. Ведь часы в большом количестве возникли уже после возникновения храмов. И это, в свою очередь, говорит о том, что там никогда не было судов как таковых, а сразу и бесповоротно строили храмы – рассадники идеологии рабства. А уже это подтверждает мою теорию азиатской людоедской формации. (См. мои другие работы).
Хотя я должен высказать и другую идею. Торговое племя на то оно и торговое, чтобы начать с торговли, а не с идеологии. Восточное колено «израилево» (см. другие мои работы) просто не могло обойтись без караван–сараев (караван–дворцов), которые не что иное, как обыкновенные восточные базары. Я хотел было уже скопировать сюда какую–нибудь картинку, показывающую суть этого строительного явления, но потом подумал, что большинство россиян представляют себе Казанский вокзал в Москве. Я потому говорю о Казанском вокзале, хотя по внутреннему пространству все вокзалы одинаковы, что он сооружен по традиционной восточной, безлесной технологии, со сводчатыми потолками при значительном пролете. И если к этому вокзалу прибавить парочку минаретов, то он ничем не будет отличаться от мусульманской мечети. Я этим хочу сказать, что первоначально были караван–сараи, а потом их без лишних затрат превратили в мечети.
Караван–сараи, а особенно то, что их ныне нет или от них остались одни развалины, говорит мне о том, что торговля на Востоке получила сначала свое почти гипертрофированное развитие, а потом скукожилась, вернее, переместилась просто на улицы, так сказать, для простого народа. А на их месте и по их образу и подобию возникли ханские дворцы, в которых центральный зал превратился во внутренний дворик. И все покои выходили на него, разнообразясь лоджиями, балконами, открытыми верандами. То есть, центральное место заняли покои, а не «общий зал». С мечетями же происходило наоборот, основное внимание было уделено многочисленному собранию, то есть молельному залу, а вспомогательные помещения почти исчезли. Поэтому караван–сарай – это как бы промежуточное положение между мечетью и дворцом, где равное значение предоставлено как главному торговому залу, так и многочисленным, по бокам, помещениям для магазинчиков и складов.
Но на Востоке так и не появилось театров, на Западе же храмы, они же суды, стали одновременно и театрами, которые как и суды стали иметь самостоятельное значение, и потребовали перепланировки. Во–первых, гардероб, во–вторых, буфеты, в третьих, фойе. А от Востока им достались балконы и лоджии, они же – ложи. Таким образом, в этих сооружениях проглядывает одна и та же идея: создание города в городе, причем резко отличающемся от всех остальных жилых помещений, но с общей идеей для обоих, состоящей в том, что основное внимание уделено внутренним удобствам в ущерб внешней красоте. Живущие внутри никогда не задумывались о том, как это выглядит снаружи. Примером может служить константинопольский храм св. Софии – беспорядочное нагромождение циклопических камней.