Страница:
Я плохо помню, как мы уничтожали труп. Я внезапно почувствовал себя очень пьяным и все дальнейшее осталось в памяти в виде обрывков.
Завертывание тела в простыню. Ужасная нелепость. Но оказалось, что так всем привычнее. И потому легче. Светка в махровом халатике с дрожащей в руке рюмкой. Неожиданное шокирующее требование Альтера отрезать для исследования голову. И быстрое согласие всех, что это абсолютно логично: стоило ли начинать эксперимент, если не доводить его до конца. монотонное нытье Ленки: «Медика среди нас нету, нету медика…» И однообразные возражения Альтера:"И наплевать, наплевать, что нету, наплевать…" Разбитая бутылка. Коньяк на полу. Кто это сделал? Гивер, забрызганный мозгами. Это, конечно, нейрохирургические опыты Альтера. «Ложечку дать? – шутит Алена. – Древние китайцы ели живой мозг. Рассказывают, вкусно.» Пятка, торчащая из воронки питания. Никто не решается подпихнуть ее внутрь, а без этого система не срабатывает. Шальное веселье в глазах Светки, пьющей коньяк из отбитого донышка бутылки. Внезапный возглас Альтера: «Нашел!» «Что ты нашел, придурок?» – это, кажется, я спрашиваю. «Закон Архимеда», – плоско шутит Алена. «Оранжит в мозге!» – кричит Альтер. Оранжит в мозгу? Чушь собачья. Ленку рвет над раковиной в ванной. От коньяка? От трупныйх дел? Или от всего сразу? «Вот вам и ответ, могут ли монстры блевать», – говорит Альтер. Или не Альтер, а я. И не говорю, а думаю. Ленки ложатся вдвоем на нашем единственном диване. Пьяная Светка якобы понимающе хмыкает: «Дерзайте, девочки». Альтер штампует в сибре подушки. Их в комнате уже десятка два. Алена нагишом сидит в постели и очень неточно льет «мартель» себе в рот. Коньяк бежит струйками по груди, животу и большим желтым пятном расползается на пододеяльнике, Альтер, непоследовательно игнорируя гору сотворенных подушек, раздевается, ложится на голый линолеум и вопрошает в пространство: «Может ли монстр простудиться? Как вы полагаете, господа?» Лужи. Осколки. Кровь. Мозги. Ртутные капли зеромассы. Грязные тряпки. Шарики оранжита. Оранжит-то откуда, Господи? Ах, да, из мозгов. Мозги набекрень. Вам свешать мозгов набекрень два килограммчика? Что? Слишком много? Предпочитаете мозги в стаканчиках? Ради Бога…
А потом снова полная ясность, до абсолютной, вакуумной прозрачности в мыслях.
Я постелил Светке в ванной, использовав саму ванну как ложе, а в качестве перины – альтеровы подушки. Потом мы вышли в кухню и закурили. Светка снова налила себе «мартеля», и я выплеснул его в окошко.
– Не пей больше, глупенькая, не надо. Ты на нас не равняйся. Мы же монстры. Мы теперь ведрами можем.
Но выпить хотелось ужасно. И мы откупорили шампанское. Я старался делать все тихо-тихо, потому что все остальные уже спали.
– Светик! – произнес я торжественно, чокаясь своей мятой кастрюлькой с ее эмалированной кружкой. – Свершилось величайшее событие. Я создал для людей универсальный сибр в безопасном исполнении.
– А трупов много будет?
– Много, – ответил я подумав. – Трупов будет изрядно.
– Плохо, – сказала Светка. Она была мрачнее тучи.
– Брось, глупышка, трупы – это мусор. О людях надо думать.
– Мусор, говоришь? А кого вы сварили сегодня в вашей адской машине? Там было мое тело. Мое! Понял? А не твое… Господи! Ну, почему я такая несчастная, Витька?
Я хорошо знал этот извечный ее вопрос, слишком хорошо, и чуть было не шепнул ей «Иди ко мне». А ей хватило этого «чуть». Она сделала шаг и прижалась к моей груди. И мне стало очень кисло. И очень сладко одновременно.
На ней был халатик, и, когда она грациознейшим движением медленно подняла длинную, стройную, тренированную ногу, распрямляя колено, дотянулась ею до выключателя и большим пальцем тихо, мягко погасила свет, я увидел, что кроме халатика, на ней нету уже ничего.
– Ты специально устроила весь этот стриптиз?
– Да, – шептала она.
– Ты специально соблазняла меня весь вечер?
– Да, – шептала она.
– Может быть, ты тоже хочешь стать монстром?
– Хочу, – шептала она.
– И ты уверена, что это так просто?
– Но ведь Ленка…
– Что Ленка? Ей это могло передаться совсем иначе. Ты пойми, это же не венерическая болезнь, это же подарок иного разума.
– И что, ты специально просил сделать такой подарок и Ленке тоже?
– Я ничего не просил. Апельсин это сам понял.
– Что он мог понять?
– Что я люблю ее.
– Что?! – Светка даже не сразу смогла ответить. – Витька, флип в три оборота, ну ты как маленький, ей богу! Что значит «люблю»? Кто это может понять? Этот твой фрукт пластмассовый? Не смеши.
А потом – совсем другим тоном:
– А меня ты любишь?
– Тебя? Не знаю… Я не умею любить двоих сразу. Наверно, раньше я любил тебя…
– Вот и отлично, Витька, полюби меня еще разочек!
Все-таки она была слишком проста. слишком.
– Я хочу тебя, Витька, – шептала она, – может быть я даже люблю тебя. Как ты считаешь, односторонней любви достаточно, чтобы сделаться монстром?
И вдруг совсем новая мысль посетила ее, осветив лицо таинственной улыбкой предвкушения.
– Слушай, – выдохнула она сладострастно, – а что, если вы вдвоем, с Альтером?
– Ой, не зли меня, Светик! Оставь свои эксприменты для борделя. Я же готов обслужить тебя только в чисто научных целях.
– Зачем ты говоришь мне гадости?
– А ты? Для меня это все не забава. Я ведь правда люблю Ленку.
– Которую из них? – съязвила Светка.
– Обеих, – с вызовом сказал я.
– Ну, и как оно?
– О, неповторимо! А если серьезно, они пока мне обе как одна.
– Она простит тебе.
– Ты змея, – сказал я ей.
– Она простит тебе, – повторила Светка.
– Но я же сам себе не прощу.
– Это слова, дурачок. И главное: в твоем положении, рано или поздно, это все равно случится. Это же эксперимент. Так лучше со мной, чем с кем-то. Ленка наверняка согласилась бы. Хочешь, я разбужу ее?
– Да ты что?!
– Ну и правильно, и ни к чему совсем…
– Ты змея, Светка…
Это была первая в моей жизни измена. Я лежал с любовницей на груде подушек в ярко освещенной ванной комнате, а за стеной на диване спала жена (в количестве двух), и рядом – голый на полу – храпел еще один я.
Шел только седьмой день от наступления новой эры.
Лихие планы
О главном мы едва не забыли. Но Светка проснулась от жажды, когда желтоватый мутный отсвет раннего утра забрезжил на кафельных стенах нашей «спальни», выщла в кухню, долго с наслаждением пила (проснувшись, я слышал, как она там отдувается) и вернулась ко мне.
– Витька, помоги мне, я боюсь.
В руках у нее был нож, и она держала его так, словно никогда не видела подобного устройства.
– Ты что? – спросонья соображал я туговато.
– Порежь меня, глупый. У меня духу не хватает. Забыл, что ли?
Мне стало обидно. Не она, а я должен был вспомнить о цели нашего эксперимента. Светка имела право, отдавшись, забыть про все, но я-то изменял любимой только во имя жертвы на алтарь науки. И ведь это было так. Мое наслаждение сильно горчило от стыда. Но я забылся в нем, хоть и твердил все время, что это просто надо. Светка же в своем безграничном цинизме оказалась куда последовательнее: получив максимум удовольствия, она теперь деловито перешла к оценке практических результатов.
– Не надо ладонь, – сказал я, – заживать будет долго.
И порезал ей палец.
Ничего не произошло. Вытекла кровь, побежала вниз, чертя на коже красную дорожку. Потом перестала течь, свернулась. Светка тяжело дышала. Я молчал. Я совершенно не представлял, что можно сказать в таком случае. Отрицательный результат – тоже результат. Разумеется. Но только не в такой ситуации.
Потом Светка машинально, не думая, стерла кровь. И тогда я схватил ее за палец и пригляделся. Пореза почти не было видно. Мы долго и тупо смотрели на зарубцевавшуюся кожу. Потом обнялись. Я ощутил в горле ком. Светка плакала. Мы обнялись не как два любовника – мы обнялись как два монстра, и этого уже не надо было стыдиться.
– В разбавленном виде, – сказал я.
– Что в разбавленном виде?
– Моя способность к регенерации передалась тебе в разбавленном виде.
– Это плохо?
– Не знаю. Может быть, это очень хорошо.
– Так я не буду стареть?!
– С чего ты взяла? Я еще не думал над этим.
– А ты подумай. Я считаю, что мы не будем стареть.
Ох, как легко, как небрежно, бросила она это «мы». Многовато что-то становилось «нас».
Светка оделась, села в кухне и закурила.
– Вот что, родная, – сказал я. – В ближайшие дни тебе придется обойтись без мужиков.
Она стряхнула пепел на коленку, но промолчала.
– Не стоит нам сейчас плодить монстров.
Она молчала.
– Понимаешь, я больше никому, кроме тебя, не могу довериться.
Ее молчание становилось невыносимым.
– Мы слишком многого еще не знаем сами. Мы не имеем права впутывать кого-то еще.
Она глубоко затянулась и выдохнула струю дыма мне в лицо.
– Мы слишком многого не знаем, – повторил я, – может быть, от этого умирают.
– Спасибо, – сказала Светка.
– На здоровье, – ответил я.
– И ты так уверен, романтик ты мой несчастный, что все, с кем я теперь стану спать, будут превращаться в нестареющих монстров. А что, если это передается только через сперму и источником может служить лишь мужчина? Ты-то уж точно теперь бычок-производитель. – Она улыбнулась. – Производитель монстров женского пола. Бедненький, как тебя женщины замучат!
– Перестань, – сказал я.
– А впрочем, – она меня не слышала, – почему только женщины? Наверное, и мужчины тоже. Потрясающее удобство, если так! Один только раз принять грех на душу и можно снимать с себя всякую ответственность. Остальное доделают без тебя.
– Прекрати, – сказал я.
Я еще не знал, как обстоит дело в действительности, но чувствовал, что совсем не так. Не мог быть Апельсин таким же сексуально сдвинутым, как Светка. Все должно было быть гораздо проще.
– К чему гадать? – сказал я. – Мы не врачи и не биологи. Ответы придут в свое время. А сейчас я просто прошу тебя. Ты можешь выполнить мою просьбу?
– Ну, разумеется, Господи. за кого ты меня держишь? Надо – значит надо. Обещаю надеть пояс верности, – дурашливо добавила она. – Только не тяни со звонком, когда можно будет снять. Хорошо? А то ведь я и помереть могу, два тулупа в каскаде!
– Знаешь, Светик, признаюсь честно, в больших дозах я с трудом тебя выдерживаю. Извини.
Я вошел в комнату и лег рядом с Ленкой. А может быть, рядом с Аленой. Я не мог различить их. И мне хотелось плакать.
Утром пили «Байкал», пили пиво, пили холодную воду, пили шампанское. Есть не хотелось.
– Очень может быть, – сказал Альтер, – что нам теперь есть совсем не надо – достаточно солнечной энергии в виде лучей.
Ленка смотрела на Светку подчеркнуто равнодушно и ни о чем не спрашивала. Все три женщины дружно принялись наводить марафет. Я даже не помогал. Мне было тошно от полной апатии. И делами, как уже повелось, заправлял Альтер.
Он собрал нам с Ленкой (точнее не нам, а нашим возможным будущим копиям) кое-что в дорогу: рюкзаки, набитые уменьшенными до предела безопасными сибрами; удобную и теплую одежду и обувь (если придется удирать или если дело будет зимой); оружие – на всякий случай ( не нашлось ничего лучше легкого туристского топорика и устрашающего вида ржавого мачете, привезенного мною из колхоза, где оно служило для обрубания свекольной ботвы); и, наконец, текст нашего обращения. Подумав, Альтер добавил к этому фонарик, спички, моток прочной веревки, золотую монету – вот уж полная бессмыслица! – и фляжку коньяку. Никто не мог знать, когда и где нашим копиям суждено возникнуть из небытия, но возникнув, они сразу начнут действовать – так мы настроили себя. Может быть, у них даже не будет времени на размышления. Может быть, они наломают дров. У нас не было выбора. И мы т олько верили – о, как мы верили! – что этим копиям не придется возникнуть.
Подготовка закончилась. Мы оделись и влезли в сибр без кнопки «РАБОТА». Альтер нажал «ЭКСПОНИРОВАНИЕ». Мы вышли и полюбовались своим гештальтом. Потом включили «РОСТ-», и сибр ужался до размеров, примерно, десять на десять на двадцать миллиметров.
При дальнейшем уменьшении конструкция начинала оплывать, теряя очертания, оранжит пожирал металлические и пластиковые части, а сам таял, словно кусочек сухого льда, и превращался в яркую рыжую горошину миллиметров восьми в диаметре. Каждый раз, уменьшая сибр, рисковать уничтожить его, – конечно, это было очень неудобно, и накануне я решился на очередное изменение: я попросил сибр делать остановку в самый последний момент перед началом деструкции. И вот этот предельно компактный синтезатор мы стали называть сибр-миниморум.
Дальнейший план действий был таков. Сибр-миниморум с нашим гештальтом мы вручили Светке вместе с обычным (безопасным) сибром для тиражирования этой экстремистской игрушки. Предполагалось расшвырять несколько десятков экземпляров нашей дремлющей бомбы по различным, пусть не очень приметным, посольствам и еще столько же – по всяким глухим местам, после чего Светке надлежало скрыться. Вариант надежного укрытия она придумала сама. Закончив дела в Москве за пару дней, она собиралась махнуть на Юг, в место по возможности дикое, и там под другим именем, с перекрашенными волосами и новой стрижкой жить у случайного знакомого вплоть до серьезных перемен. Все это планировалось на тот случай, если нас все-таки заставят говорить и им придется искать Светку. На что мы надеялись? На то, что наш наивный набор приемов позволит выиграть если не партию в целом, то хотя бы время? Да, и на это тоже. Но главное, мы надеялись, что сумеем молчать – ведь мы были не просто люди. И мы блефовали: в нашем «Обращении» говорилось, что это я сам, лично, разбросал огромное число сибров по только мне известным местам и даже по местам мне не известным. В таком случае ситуация выглядела безнадежной для тех, кто захотел бы помешать мне, но… Всяко могло повернуться, и в худшем случае весь груз ответственности за судьбу Вселенной свалился на Светку. Что любопытно, ее совсем не пугала такая ответственность. Более того, принять участие в серьезной и опасной игре представлялось ей чертовски заманчивым. Так, опрокинув стакан шампанского, Светка заявила:
– А если схватят, покончу с собой. Проглочу растущий сибр.
– А вот этого не надо, – испугался я. – Давай договоримся: действовать строго по инструкции. Если схватят, это еще не проигрыш. Не надо паниковать.
– Паниковать не надо, – согласилась Ленка, – но, знаете, ребята, как-то это смешно. Игры эти с правительством, шпионские страсти – детский сад какой-то. По-моему, ничего у нас не выйдет.
– Выйдет, – сказал я упрямо, – обязательно выйдет.
Черт знает откуда была у меня такая уверенность.
А когда мы уже прощались со Светкой, быть может, навсегда (как сентиментально, как пошло и вместе с тем как страшно звучало это маленькое дополнение!), и на каких-нибудь полминуты остались один на один, она шепнула мне:
– А знаешь, от чего мне будет треднее всего удержаться?
– От чего?
– От желания провести эксперимент. Я заболела твоей дурацкой сибрологией.
– Черт с тобой. Проводи свой эксперимент. Но только один, а не десять. И это должен быть человек, которому ты сможешь доверять, как самой себе. Нет, больше, чем себе. Ты поняла?
– Я поняла. Девочку Светочку лишили сладкого. Она обиделась и будет играть во взрослые игрушки.
– Лишишь тебя, как же! Сластена. Ты только про «игрушки» не забывай. Страшненькие у нас с тобой игрушечки.
Подошли Ленка, Алена и Альтер. Мы попрощались коротко и сухо. Мы боялись сказать лишнее. Мы боялись сглазить. Черт знает в какие дали мы провожали друг друга. Черт знает в какие руки отдавали мы судьбы мира. Легкомыслие. Лихачество. Молодость. Привкус отчаянной радости на губах. Любовь. Вера в завтра. Пронзительная голубизна простора. Бесконечность. Звезды. Счастье.
Валеркин дядя
С дядей Валерки Гридина знаком я был шапочно. Мы виделись, конечно, ни один раз, но хорошо я помнил только две встречи.
Классе в пятом во время весенних каникул Валерка вдруг пригласил меня прокатиться вместе с ним в Волоколамск. Во главе делегации ЦК дядя ехал туда по делам. Поездка вышла отличной. Первый раз в жизни я сидел в «чайке» с ее мягким, до нереальности бесшумным, ходом – казалось автомобиль летит над землей; и милиционеры, стоящие на перекрестках и постах ГАИ, отдавали нам честь, хотя во второй машине, кроме шофера и нас с Валеркой, никого не было; и светило солнце, и город Волоколамск казался чистым и красивым; и на заводе клееных конструкций было страшно интересно, особенно понравились нам с Валеркой пенопластовые ящики и странные алюминиевые гвозди к ним, которые мы не приминули взять на память; и на банкете нас замечательно покормили, только изысканный суп по рецепту французской кухни ни мне, ни Валерке не понравился; а в Кашине мы поговорили со старичками, видевшими самого Ленина; а в краеведческом музее запомнилась коллекция русских денег; и только на обратной дороге меня вдруг укачало в монотонно приседающей на рессорах машине, а остановиться не было никакой возможности, и я открыл окошко и перепачкал дверцу, и водитель Семен Семеныч говорил: «Ну что ж ты так, бедолага? Смотри, заставлю отмывать потом».
А второй случай был годом позже. Мне и Валерке поручили сделать небольшой плакатик для кабинета физики о тепловых явлениях в природе. А дядя Валеркин как раз приехал тогда из Японии и привез какой-то невероятный набор фломастеров – то ли сорок восемь, то ли пятьдесят шесть цветов, вот мы и поехали к дяде. Картинки получились роскошные – и я, и Валерка, оба рисовали неплохо, а вот с текстом оказалось труднее. Неинтересно было его придумывать. И мы долго сидели, сбиваясь на шутки и посторонние разговоры, а дядя заходил к нам время от времени и спрашивал: «Ну как? Вы про тягу напишите. Написали про тягу?» А про тягу мы не написали – в учебнике такого не было – и он снова заходил и говорил: «Ну, как же, тяга – это же тепловое явление. Напишите про тягу». Он был в длиннополом шелковом халате, непокорные вихри его были зачесаны по моде пятидесятых годов и то и дело спадали на лоб, а в полных губах дымилась длинная «новость» с ватным фильтром.
И вот теперь, когда мы шли к нему, мне вспомнился солнечный Волоколамск и дурацкое слово «тяга», засевшее в памяти, как алюминиевый гвоздь в пенопласте.
Валерка ни о чем не спрашивал. Этим был Валерка хорош. Мы не часто виделись с ним после школы: пути-дорожки постепенно расходились, но если нужно было помочь, Валерка помогал без лишних слов: купить ли японскую куртку в «валютке», одолжить ли на время «курсовика» шикарный микрокалькулятор, достать ли билеты в дефицитный театр. Валерка даже не удивился, что теперь мне нужен сам его дядя, лично. Он только сказал:
– Учти, если ерунда какая-нибудь, дядька долго слушать не станет. Он у меня такой.
– Учту, – ответил я.
Мы пришли все втроем, но решили, что для делового разговора лечше будет, если я начну без Ленки. Поэтому Валерка остался развлекать ее в гостиной, а мы с Николаем Степановичем уединились в кабинете.
Все накануне было решено, что предисловий никаких не надо, и теперь я просто поставил сибр на стол, скопировал для наглядности мятую пятерку, используя в качестве питания окурки из пепельницы, а потом нажал кнопку «РОСТ+».
Валеркин дядя молча смотрел на сибр и курил. Молчал он долго. Потом пожевал полными губами, сделал последнюю затяжку и бросил окурок не в пепельницу, а в воронку питания, чем совершенно восхитил меня. С окурком, разумеется, ничего не произошло: в процессе роста сибр не работал.
– Его остановить можно? – спросил, наконец, Валеркин дядя.
– Можно, – сказал я и нажал кнопку «СТОП».
(К моменту визита мы уже поняли, что погорячились, и кнопка «СТОП» была восстановлена в правах).
– А если не останавливать? – спросил он.
– Остановится автоматически. Когда прочность металла окажется недостаточной, чтобы выдерживать собственный вес при данной геометрии устройства.
Это был блеф. Мы не делали таких опытов, не рискнули делать. Но мог ли я ответить: «Не знаю»? (Кстати, потом оказалось, что догадка почти верна. Максимальный размер сибра был весьма скромен: грузовик скопировать было можно, но вертолет залезал в экспо-камеру только без пропеллера).
– Страшное оружие, – сказал Валеркин дядя.
– Это не оружие, – возразил я.
– Это ты так считаешь.
– Мне бы хотелось, чтобы так считали все.
– Мне бы тоже хотелось, – сказал Валеркин дядя. – Так расскажи, что она еще может, эта твоя штуковина.
Я рассказал. Валеркин дядя выкурил подряд две сигареты.
– И ты сам это сделал?
– Сделал не сам. Придумал сам.
И я рассказал про Апельсин.
– Ты уверен, что это не совпадение? Ты уверен, в конце концов, что мысли твои были раньше, чем появилась эта машинка?
– Уверен. Я еще не сошел с ума.
Конечно, он думал о секретном оружии, и только эта версия развалилась.
– Давно это было?
– Неделю назад.
– Давно, – констатировал он. – И сколько же человек в курсе? Только честно. Ты же понимаешь, искать все равно будут всех.
«Ищите», – подумал я.
– Николай Степаныч, с нашей точки зрения это вопрос не принципиальный.
– Ну, сколько? Двадцать? Сто?
Что и говорить, Валеркин дядя умел владеть собой.
– Ну, разумеется, меньше, – ответил я чуть раздраженно.
– Один, – предположил он.
– Больше.
– Ты и жена.
Я промолчал.
– И лучший друг. Да? Или еще родители?
Я молчал, как партизан.
– Ну, ладно, конспиратор, скажи тогда, какие же вопросы вы считаете принципиальными.
– Пожалуйста, – сказал я. – Что сделают с сибром?
– Сибр будут исследовать.
– Долго его будут исследовать?
– Не знаю. Я не ученый, – сказал Валеркин дядя.
«Вряд ли это будет зависеть от ученых», – подумал я, но не сказал.
– А потом?
– Потом видно будет.
– Нет, – сказал я. – Видно должно быть уже сегодня. Сейчас.
– Какой ты быстрый! – усмехнулся он.
– Да нет, – сказал я, – я не быстрый. Мы думали целую неделю, и за это время сибр мог бы спасти от смерти миллионы людей.
– И ровно столько же, если не больше, свести в могилу.
В его словах была правда. Я еще раз восхитился, как бойко соображал этот человек.
– Но сибр нужен людям, – сказал я.
– Сибр опасен, – возразил он.
– Не настолько, насколько Вы себе представили. Просто мы привыкли думать о самом худшем. В первые полчаса мне тоже было страшно, – соврал я, – а потом мы думали об этом неделю. И я знаю: сибр нужен людям. Надо только сделать его безопасным. Это реально.
И, опережая его новые вопросы и возможное вполне естественное возмущение моим несколько ультиматитвным тоном, я передал ему наше «Обращение».
По мере того, как он читал, лицо его делалось все более мрачным, а правая рука начала странно блуждать по столу, по карманам и вокруг в поисках то ли ручки, то ли телефонной трубки, то ли – и это было бы вполне нормально – пистолета. Но Николай Степаныч был в спортивных брюках и домашней байковой рубашке, и пистолета при нем не оказалось.
Постепенно он успокоился и сказал:
– Позови-ка жену. Ей тоже полезно послушать. А Валерке передай, пусть Нина сделает нам кофе.
– Вот что, ребята, – начал Валеркин дядя, когда Ленка села в кресло и, спросив разрешения, закурила. – Вы пришли не за советом. Вы пришли поставить нас перед фактом. Позиция рискованная, но, безусловно, очень эффектная. Причем, не могу не признать: в той исключительной ситуации, в которую вы попали, у вас есть право диктовать условия. Но предупреждаю, ребята, подумайте. Хорошенько подумайте. Диктат – это очень страшная штука. И сложная. Не знаю, сдюжите ли. А все, что зависит от меня,я сделаю. Ваш вопрос будет рассмотрен на самом высоком уровне. Ждите. За вами приедут.
– Только, если можно, пусть машина будет без решеток на окнах, – грустно пошутил я.
– Принято, – сказал Валеркин дядя.
– Но это не все! – встрянула Ленка. – Мы все-таки пришли и за советом тоже. Мы решили, что делать, но мы совсем не знаем, как.
– Да, – подтвердил я, – было бы очень интересно обсудить это с вами. У вас еще есть время?
– Думаю, – сказал Валеркин дядя, – у меня теперь будет чертова гибель времени для решения именно ваших проблем.
Жена Николая Степановича принесла кофе. И мы начали обсуждать. Разумеется, порядок обсуждения задавал он. И делал это профессионально, умно. Нам с Ленкой было смешно и даже стыдно вспоминать наш детский сад за круглым столом. Многое ли могли мы предусмотреть с едва законченным высшим образованием и полным отсутствием производственного опыта? И иногда по ходу разговора нам делалось страшно – мол, не по Сеньке шапка – но это ощущение проходило, потому что уже в следующую минуту мы вновь убеждались: главное решение принято верно, и никому, ни на каком уровне, уже не сбить нас с намеченного пути.
Завертывание тела в простыню. Ужасная нелепость. Но оказалось, что так всем привычнее. И потому легче. Светка в махровом халатике с дрожащей в руке рюмкой. Неожиданное шокирующее требование Альтера отрезать для исследования голову. И быстрое согласие всех, что это абсолютно логично: стоило ли начинать эксперимент, если не доводить его до конца. монотонное нытье Ленки: «Медика среди нас нету, нету медика…» И однообразные возражения Альтера:"И наплевать, наплевать, что нету, наплевать…" Разбитая бутылка. Коньяк на полу. Кто это сделал? Гивер, забрызганный мозгами. Это, конечно, нейрохирургические опыты Альтера. «Ложечку дать? – шутит Алена. – Древние китайцы ели живой мозг. Рассказывают, вкусно.» Пятка, торчащая из воронки питания. Никто не решается подпихнуть ее внутрь, а без этого система не срабатывает. Шальное веселье в глазах Светки, пьющей коньяк из отбитого донышка бутылки. Внезапный возглас Альтера: «Нашел!» «Что ты нашел, придурок?» – это, кажется, я спрашиваю. «Закон Архимеда», – плоско шутит Алена. «Оранжит в мозге!» – кричит Альтер. Оранжит в мозгу? Чушь собачья. Ленку рвет над раковиной в ванной. От коньяка? От трупныйх дел? Или от всего сразу? «Вот вам и ответ, могут ли монстры блевать», – говорит Альтер. Или не Альтер, а я. И не говорю, а думаю. Ленки ложатся вдвоем на нашем единственном диване. Пьяная Светка якобы понимающе хмыкает: «Дерзайте, девочки». Альтер штампует в сибре подушки. Их в комнате уже десятка два. Алена нагишом сидит в постели и очень неточно льет «мартель» себе в рот. Коньяк бежит струйками по груди, животу и большим желтым пятном расползается на пододеяльнике, Альтер, непоследовательно игнорируя гору сотворенных подушек, раздевается, ложится на голый линолеум и вопрошает в пространство: «Может ли монстр простудиться? Как вы полагаете, господа?» Лужи. Осколки. Кровь. Мозги. Ртутные капли зеромассы. Грязные тряпки. Шарики оранжита. Оранжит-то откуда, Господи? Ах, да, из мозгов. Мозги набекрень. Вам свешать мозгов набекрень два килограммчика? Что? Слишком много? Предпочитаете мозги в стаканчиках? Ради Бога…
А потом снова полная ясность, до абсолютной, вакуумной прозрачности в мыслях.
Я постелил Светке в ванной, использовав саму ванну как ложе, а в качестве перины – альтеровы подушки. Потом мы вышли в кухню и закурили. Светка снова налила себе «мартеля», и я выплеснул его в окошко.
– Не пей больше, глупенькая, не надо. Ты на нас не равняйся. Мы же монстры. Мы теперь ведрами можем.
Но выпить хотелось ужасно. И мы откупорили шампанское. Я старался делать все тихо-тихо, потому что все остальные уже спали.
– Светик! – произнес я торжественно, чокаясь своей мятой кастрюлькой с ее эмалированной кружкой. – Свершилось величайшее событие. Я создал для людей универсальный сибр в безопасном исполнении.
– А трупов много будет?
– Много, – ответил я подумав. – Трупов будет изрядно.
– Плохо, – сказала Светка. Она была мрачнее тучи.
– Брось, глупышка, трупы – это мусор. О людях надо думать.
– Мусор, говоришь? А кого вы сварили сегодня в вашей адской машине? Там было мое тело. Мое! Понял? А не твое… Господи! Ну, почему я такая несчастная, Витька?
Я хорошо знал этот извечный ее вопрос, слишком хорошо, и чуть было не шепнул ей «Иди ко мне». А ей хватило этого «чуть». Она сделала шаг и прижалась к моей груди. И мне стало очень кисло. И очень сладко одновременно.
На ней был халатик, и, когда она грациознейшим движением медленно подняла длинную, стройную, тренированную ногу, распрямляя колено, дотянулась ею до выключателя и большим пальцем тихо, мягко погасила свет, я увидел, что кроме халатика, на ней нету уже ничего.
– Ты специально устроила весь этот стриптиз?
– Да, – шептала она.
– Ты специально соблазняла меня весь вечер?
– Да, – шептала она.
– Может быть, ты тоже хочешь стать монстром?
– Хочу, – шептала она.
– И ты уверена, что это так просто?
– Но ведь Ленка…
– Что Ленка? Ей это могло передаться совсем иначе. Ты пойми, это же не венерическая болезнь, это же подарок иного разума.
– И что, ты специально просил сделать такой подарок и Ленке тоже?
– Я ничего не просил. Апельсин это сам понял.
– Что он мог понять?
– Что я люблю ее.
– Что?! – Светка даже не сразу смогла ответить. – Витька, флип в три оборота, ну ты как маленький, ей богу! Что значит «люблю»? Кто это может понять? Этот твой фрукт пластмассовый? Не смеши.
А потом – совсем другим тоном:
– А меня ты любишь?
– Тебя? Не знаю… Я не умею любить двоих сразу. Наверно, раньше я любил тебя…
– Вот и отлично, Витька, полюби меня еще разочек!
Все-таки она была слишком проста. слишком.
– Я хочу тебя, Витька, – шептала она, – может быть я даже люблю тебя. Как ты считаешь, односторонней любви достаточно, чтобы сделаться монстром?
И вдруг совсем новая мысль посетила ее, осветив лицо таинственной улыбкой предвкушения.
– Слушай, – выдохнула она сладострастно, – а что, если вы вдвоем, с Альтером?
– Ой, не зли меня, Светик! Оставь свои эксприменты для борделя. Я же готов обслужить тебя только в чисто научных целях.
– Зачем ты говоришь мне гадости?
– А ты? Для меня это все не забава. Я ведь правда люблю Ленку.
– Которую из них? – съязвила Светка.
– Обеих, – с вызовом сказал я.
– Ну, и как оно?
– О, неповторимо! А если серьезно, они пока мне обе как одна.
– Она простит тебе.
– Ты змея, – сказал я ей.
– Она простит тебе, – повторила Светка.
– Но я же сам себе не прощу.
– Это слова, дурачок. И главное: в твоем положении, рано или поздно, это все равно случится. Это же эксперимент. Так лучше со мной, чем с кем-то. Ленка наверняка согласилась бы. Хочешь, я разбужу ее?
– Да ты что?!
– Ну и правильно, и ни к чему совсем…
– Ты змея, Светка…
Это была первая в моей жизни измена. Я лежал с любовницей на груде подушек в ярко освещенной ванной комнате, а за стеной на диване спала жена (в количестве двух), и рядом – голый на полу – храпел еще один я.
Шел только седьмой день от наступления новой эры.
Лихие планы
Приняв решение, я чувствую себя одновременно и могучим и робким. Я знаю, что призван творить добро, и меня ничто не остановит… Я намерен осчастливить все человечество.
К. Саймак
О главном мы едва не забыли. Но Светка проснулась от жажды, когда желтоватый мутный отсвет раннего утра забрезжил на кафельных стенах нашей «спальни», выщла в кухню, долго с наслаждением пила (проснувшись, я слышал, как она там отдувается) и вернулась ко мне.
– Витька, помоги мне, я боюсь.
В руках у нее был нож, и она держала его так, словно никогда не видела подобного устройства.
– Ты что? – спросонья соображал я туговато.
– Порежь меня, глупый. У меня духу не хватает. Забыл, что ли?
Мне стало обидно. Не она, а я должен был вспомнить о цели нашего эксперимента. Светка имела право, отдавшись, забыть про все, но я-то изменял любимой только во имя жертвы на алтарь науки. И ведь это было так. Мое наслаждение сильно горчило от стыда. Но я забылся в нем, хоть и твердил все время, что это просто надо. Светка же в своем безграничном цинизме оказалась куда последовательнее: получив максимум удовольствия, она теперь деловито перешла к оценке практических результатов.
– Не надо ладонь, – сказал я, – заживать будет долго.
И порезал ей палец.
Ничего не произошло. Вытекла кровь, побежала вниз, чертя на коже красную дорожку. Потом перестала течь, свернулась. Светка тяжело дышала. Я молчал. Я совершенно не представлял, что можно сказать в таком случае. Отрицательный результат – тоже результат. Разумеется. Но только не в такой ситуации.
Потом Светка машинально, не думая, стерла кровь. И тогда я схватил ее за палец и пригляделся. Пореза почти не было видно. Мы долго и тупо смотрели на зарубцевавшуюся кожу. Потом обнялись. Я ощутил в горле ком. Светка плакала. Мы обнялись не как два любовника – мы обнялись как два монстра, и этого уже не надо было стыдиться.
– В разбавленном виде, – сказал я.
– Что в разбавленном виде?
– Моя способность к регенерации передалась тебе в разбавленном виде.
– Это плохо?
– Не знаю. Может быть, это очень хорошо.
– Так я не буду стареть?!
– С чего ты взяла? Я еще не думал над этим.
– А ты подумай. Я считаю, что мы не будем стареть.
Ох, как легко, как небрежно, бросила она это «мы». Многовато что-то становилось «нас».
Светка оделась, села в кухне и закурила.
– Вот что, родная, – сказал я. – В ближайшие дни тебе придется обойтись без мужиков.
Она стряхнула пепел на коленку, но промолчала.
– Не стоит нам сейчас плодить монстров.
Она молчала.
– Понимаешь, я больше никому, кроме тебя, не могу довериться.
Ее молчание становилось невыносимым.
– Мы слишком многого еще не знаем сами. Мы не имеем права впутывать кого-то еще.
Она глубоко затянулась и выдохнула струю дыма мне в лицо.
– Мы слишком многого не знаем, – повторил я, – может быть, от этого умирают.
– Спасибо, – сказала Светка.
– На здоровье, – ответил я.
– И ты так уверен, романтик ты мой несчастный, что все, с кем я теперь стану спать, будут превращаться в нестареющих монстров. А что, если это передается только через сперму и источником может служить лишь мужчина? Ты-то уж точно теперь бычок-производитель. – Она улыбнулась. – Производитель монстров женского пола. Бедненький, как тебя женщины замучат!
– Перестань, – сказал я.
– А впрочем, – она меня не слышала, – почему только женщины? Наверное, и мужчины тоже. Потрясающее удобство, если так! Один только раз принять грех на душу и можно снимать с себя всякую ответственность. Остальное доделают без тебя.
– Прекрати, – сказал я.
Я еще не знал, как обстоит дело в действительности, но чувствовал, что совсем не так. Не мог быть Апельсин таким же сексуально сдвинутым, как Светка. Все должно было быть гораздо проще.
– К чему гадать? – сказал я. – Мы не врачи и не биологи. Ответы придут в свое время. А сейчас я просто прошу тебя. Ты можешь выполнить мою просьбу?
– Ну, разумеется, Господи. за кого ты меня держишь? Надо – значит надо. Обещаю надеть пояс верности, – дурашливо добавила она. – Только не тяни со звонком, когда можно будет снять. Хорошо? А то ведь я и помереть могу, два тулупа в каскаде!
– Знаешь, Светик, признаюсь честно, в больших дозах я с трудом тебя выдерживаю. Извини.
Я вошел в комнату и лег рядом с Ленкой. А может быть, рядом с Аленой. Я не мог различить их. И мне хотелось плакать.
Утром пили «Байкал», пили пиво, пили холодную воду, пили шампанское. Есть не хотелось.
– Очень может быть, – сказал Альтер, – что нам теперь есть совсем не надо – достаточно солнечной энергии в виде лучей.
Ленка смотрела на Светку подчеркнуто равнодушно и ни о чем не спрашивала. Все три женщины дружно принялись наводить марафет. Я даже не помогал. Мне было тошно от полной апатии. И делами, как уже повелось, заправлял Альтер.
Он собрал нам с Ленкой (точнее не нам, а нашим возможным будущим копиям) кое-что в дорогу: рюкзаки, набитые уменьшенными до предела безопасными сибрами; удобную и теплую одежду и обувь (если придется удирать или если дело будет зимой); оружие – на всякий случай ( не нашлось ничего лучше легкого туристского топорика и устрашающего вида ржавого мачете, привезенного мною из колхоза, где оно служило для обрубания свекольной ботвы); и, наконец, текст нашего обращения. Подумав, Альтер добавил к этому фонарик, спички, моток прочной веревки, золотую монету – вот уж полная бессмыслица! – и фляжку коньяку. Никто не мог знать, когда и где нашим копиям суждено возникнуть из небытия, но возникнув, они сразу начнут действовать – так мы настроили себя. Может быть, у них даже не будет времени на размышления. Может быть, они наломают дров. У нас не было выбора. И мы т олько верили – о, как мы верили! – что этим копиям не придется возникнуть.
Подготовка закончилась. Мы оделись и влезли в сибр без кнопки «РАБОТА». Альтер нажал «ЭКСПОНИРОВАНИЕ». Мы вышли и полюбовались своим гештальтом. Потом включили «РОСТ-», и сибр ужался до размеров, примерно, десять на десять на двадцать миллиметров.
При дальнейшем уменьшении конструкция начинала оплывать, теряя очертания, оранжит пожирал металлические и пластиковые части, а сам таял, словно кусочек сухого льда, и превращался в яркую рыжую горошину миллиметров восьми в диаметре. Каждый раз, уменьшая сибр, рисковать уничтожить его, – конечно, это было очень неудобно, и накануне я решился на очередное изменение: я попросил сибр делать остановку в самый последний момент перед началом деструкции. И вот этот предельно компактный синтезатор мы стали называть сибр-миниморум.
Дальнейший план действий был таков. Сибр-миниморум с нашим гештальтом мы вручили Светке вместе с обычным (безопасным) сибром для тиражирования этой экстремистской игрушки. Предполагалось расшвырять несколько десятков экземпляров нашей дремлющей бомбы по различным, пусть не очень приметным, посольствам и еще столько же – по всяким глухим местам, после чего Светке надлежало скрыться. Вариант надежного укрытия она придумала сама. Закончив дела в Москве за пару дней, она собиралась махнуть на Юг, в место по возможности дикое, и там под другим именем, с перекрашенными волосами и новой стрижкой жить у случайного знакомого вплоть до серьезных перемен. Все это планировалось на тот случай, если нас все-таки заставят говорить и им придется искать Светку. На что мы надеялись? На то, что наш наивный набор приемов позволит выиграть если не партию в целом, то хотя бы время? Да, и на это тоже. Но главное, мы надеялись, что сумеем молчать – ведь мы были не просто люди. И мы блефовали: в нашем «Обращении» говорилось, что это я сам, лично, разбросал огромное число сибров по только мне известным местам и даже по местам мне не известным. В таком случае ситуация выглядела безнадежной для тех, кто захотел бы помешать мне, но… Всяко могло повернуться, и в худшем случае весь груз ответственности за судьбу Вселенной свалился на Светку. Что любопытно, ее совсем не пугала такая ответственность. Более того, принять участие в серьезной и опасной игре представлялось ей чертовски заманчивым. Так, опрокинув стакан шампанского, Светка заявила:
– А если схватят, покончу с собой. Проглочу растущий сибр.
– А вот этого не надо, – испугался я. – Давай договоримся: действовать строго по инструкции. Если схватят, это еще не проигрыш. Не надо паниковать.
– Паниковать не надо, – согласилась Ленка, – но, знаете, ребята, как-то это смешно. Игры эти с правительством, шпионские страсти – детский сад какой-то. По-моему, ничего у нас не выйдет.
– Выйдет, – сказал я упрямо, – обязательно выйдет.
Черт знает откуда была у меня такая уверенность.
А когда мы уже прощались со Светкой, быть может, навсегда (как сентиментально, как пошло и вместе с тем как страшно звучало это маленькое дополнение!), и на каких-нибудь полминуты остались один на один, она шепнула мне:
– А знаешь, от чего мне будет треднее всего удержаться?
– От чего?
– От желания провести эксперимент. Я заболела твоей дурацкой сибрологией.
– Черт с тобой. Проводи свой эксперимент. Но только один, а не десять. И это должен быть человек, которому ты сможешь доверять, как самой себе. Нет, больше, чем себе. Ты поняла?
– Я поняла. Девочку Светочку лишили сладкого. Она обиделась и будет играть во взрослые игрушки.
– Лишишь тебя, как же! Сластена. Ты только про «игрушки» не забывай. Страшненькие у нас с тобой игрушечки.
Подошли Ленка, Алена и Альтер. Мы попрощались коротко и сухо. Мы боялись сказать лишнее. Мы боялись сглазить. Черт знает в какие дали мы провожали друг друга. Черт знает в какие руки отдавали мы судьбы мира. Легкомыслие. Лихачество. Молодость. Привкус отчаянной радости на губах. Любовь. Вера в завтра. Пронзительная голубизна простора. Бесконечность. Звезды. Счастье.
Валеркин дядя
Все это ему не нравилось, но он дал свое согласие, если можно назвать согласием, когда в момент переговоров на заднем дворе вашей усадьбы собирают пулемет, а в самый разгар спора под окнами маршируют десять солдат с примкнутыми штыками.
А. Азимов
С дядей Валерки Гридина знаком я был шапочно. Мы виделись, конечно, ни один раз, но хорошо я помнил только две встречи.
Классе в пятом во время весенних каникул Валерка вдруг пригласил меня прокатиться вместе с ним в Волоколамск. Во главе делегации ЦК дядя ехал туда по делам. Поездка вышла отличной. Первый раз в жизни я сидел в «чайке» с ее мягким, до нереальности бесшумным, ходом – казалось автомобиль летит над землей; и милиционеры, стоящие на перекрестках и постах ГАИ, отдавали нам честь, хотя во второй машине, кроме шофера и нас с Валеркой, никого не было; и светило солнце, и город Волоколамск казался чистым и красивым; и на заводе клееных конструкций было страшно интересно, особенно понравились нам с Валеркой пенопластовые ящики и странные алюминиевые гвозди к ним, которые мы не приминули взять на память; и на банкете нас замечательно покормили, только изысканный суп по рецепту французской кухни ни мне, ни Валерке не понравился; а в Кашине мы поговорили со старичками, видевшими самого Ленина; а в краеведческом музее запомнилась коллекция русских денег; и только на обратной дороге меня вдруг укачало в монотонно приседающей на рессорах машине, а остановиться не было никакой возможности, и я открыл окошко и перепачкал дверцу, и водитель Семен Семеныч говорил: «Ну что ж ты так, бедолага? Смотри, заставлю отмывать потом».
А второй случай был годом позже. Мне и Валерке поручили сделать небольшой плакатик для кабинета физики о тепловых явлениях в природе. А дядя Валеркин как раз приехал тогда из Японии и привез какой-то невероятный набор фломастеров – то ли сорок восемь, то ли пятьдесят шесть цветов, вот мы и поехали к дяде. Картинки получились роскошные – и я, и Валерка, оба рисовали неплохо, а вот с текстом оказалось труднее. Неинтересно было его придумывать. И мы долго сидели, сбиваясь на шутки и посторонние разговоры, а дядя заходил к нам время от времени и спрашивал: «Ну как? Вы про тягу напишите. Написали про тягу?» А про тягу мы не написали – в учебнике такого не было – и он снова заходил и говорил: «Ну, как же, тяга – это же тепловое явление. Напишите про тягу». Он был в длиннополом шелковом халате, непокорные вихри его были зачесаны по моде пятидесятых годов и то и дело спадали на лоб, а в полных губах дымилась длинная «новость» с ватным фильтром.
И вот теперь, когда мы шли к нему, мне вспомнился солнечный Волоколамск и дурацкое слово «тяга», засевшее в памяти, как алюминиевый гвоздь в пенопласте.
Валерка ни о чем не спрашивал. Этим был Валерка хорош. Мы не часто виделись с ним после школы: пути-дорожки постепенно расходились, но если нужно было помочь, Валерка помогал без лишних слов: купить ли японскую куртку в «валютке», одолжить ли на время «курсовика» шикарный микрокалькулятор, достать ли билеты в дефицитный театр. Валерка даже не удивился, что теперь мне нужен сам его дядя, лично. Он только сказал:
– Учти, если ерунда какая-нибудь, дядька долго слушать не станет. Он у меня такой.
– Учту, – ответил я.
Мы пришли все втроем, но решили, что для делового разговора лечше будет, если я начну без Ленки. Поэтому Валерка остался развлекать ее в гостиной, а мы с Николаем Степановичем уединились в кабинете.
Все накануне было решено, что предисловий никаких не надо, и теперь я просто поставил сибр на стол, скопировал для наглядности мятую пятерку, используя в качестве питания окурки из пепельницы, а потом нажал кнопку «РОСТ+».
Валеркин дядя молча смотрел на сибр и курил. Молчал он долго. Потом пожевал полными губами, сделал последнюю затяжку и бросил окурок не в пепельницу, а в воронку питания, чем совершенно восхитил меня. С окурком, разумеется, ничего не произошло: в процессе роста сибр не работал.
– Его остановить можно? – спросил, наконец, Валеркин дядя.
– Можно, – сказал я и нажал кнопку «СТОП».
(К моменту визита мы уже поняли, что погорячились, и кнопка «СТОП» была восстановлена в правах).
– А если не останавливать? – спросил он.
– Остановится автоматически. Когда прочность металла окажется недостаточной, чтобы выдерживать собственный вес при данной геометрии устройства.
Это был блеф. Мы не делали таких опытов, не рискнули делать. Но мог ли я ответить: «Не знаю»? (Кстати, потом оказалось, что догадка почти верна. Максимальный размер сибра был весьма скромен: грузовик скопировать было можно, но вертолет залезал в экспо-камеру только без пропеллера).
– Страшное оружие, – сказал Валеркин дядя.
– Это не оружие, – возразил я.
– Это ты так считаешь.
– Мне бы хотелось, чтобы так считали все.
– Мне бы тоже хотелось, – сказал Валеркин дядя. – Так расскажи, что она еще может, эта твоя штуковина.
Я рассказал. Валеркин дядя выкурил подряд две сигареты.
– И ты сам это сделал?
– Сделал не сам. Придумал сам.
И я рассказал про Апельсин.
– Ты уверен, что это не совпадение? Ты уверен, в конце концов, что мысли твои были раньше, чем появилась эта машинка?
– Уверен. Я еще не сошел с ума.
Конечно, он думал о секретном оружии, и только эта версия развалилась.
– Давно это было?
– Неделю назад.
– Давно, – констатировал он. – И сколько же человек в курсе? Только честно. Ты же понимаешь, искать все равно будут всех.
«Ищите», – подумал я.
– Николай Степаныч, с нашей точки зрения это вопрос не принципиальный.
– Ну, сколько? Двадцать? Сто?
Что и говорить, Валеркин дядя умел владеть собой.
– Ну, разумеется, меньше, – ответил я чуть раздраженно.
– Один, – предположил он.
– Больше.
– Ты и жена.
Я промолчал.
– И лучший друг. Да? Или еще родители?
Я молчал, как партизан.
– Ну, ладно, конспиратор, скажи тогда, какие же вопросы вы считаете принципиальными.
– Пожалуйста, – сказал я. – Что сделают с сибром?
– Сибр будут исследовать.
– Долго его будут исследовать?
– Не знаю. Я не ученый, – сказал Валеркин дядя.
«Вряд ли это будет зависеть от ученых», – подумал я, но не сказал.
– А потом?
– Потом видно будет.
– Нет, – сказал я. – Видно должно быть уже сегодня. Сейчас.
– Какой ты быстрый! – усмехнулся он.
– Да нет, – сказал я, – я не быстрый. Мы думали целую неделю, и за это время сибр мог бы спасти от смерти миллионы людей.
– И ровно столько же, если не больше, свести в могилу.
В его словах была правда. Я еще раз восхитился, как бойко соображал этот человек.
– Но сибр нужен людям, – сказал я.
– Сибр опасен, – возразил он.
– Не настолько, насколько Вы себе представили. Просто мы привыкли думать о самом худшем. В первые полчаса мне тоже было страшно, – соврал я, – а потом мы думали об этом неделю. И я знаю: сибр нужен людям. Надо только сделать его безопасным. Это реально.
И, опережая его новые вопросы и возможное вполне естественное возмущение моим несколько ультиматитвным тоном, я передал ему наше «Обращение».
По мере того, как он читал, лицо его делалось все более мрачным, а правая рука начала странно блуждать по столу, по карманам и вокруг в поисках то ли ручки, то ли телефонной трубки, то ли – и это было бы вполне нормально – пистолета. Но Николай Степаныч был в спортивных брюках и домашней байковой рубашке, и пистолета при нем не оказалось.
Постепенно он успокоился и сказал:
– Позови-ка жену. Ей тоже полезно послушать. А Валерке передай, пусть Нина сделает нам кофе.
– Вот что, ребята, – начал Валеркин дядя, когда Ленка села в кресло и, спросив разрешения, закурила. – Вы пришли не за советом. Вы пришли поставить нас перед фактом. Позиция рискованная, но, безусловно, очень эффектная. Причем, не могу не признать: в той исключительной ситуации, в которую вы попали, у вас есть право диктовать условия. Но предупреждаю, ребята, подумайте. Хорошенько подумайте. Диктат – это очень страшная штука. И сложная. Не знаю, сдюжите ли. А все, что зависит от меня,я сделаю. Ваш вопрос будет рассмотрен на самом высоком уровне. Ждите. За вами приедут.
– Только, если можно, пусть машина будет без решеток на окнах, – грустно пошутил я.
– Принято, – сказал Валеркин дядя.
– Но это не все! – встрянула Ленка. – Мы все-таки пришли и за советом тоже. Мы решили, что делать, но мы совсем не знаем, как.
– Да, – подтвердил я, – было бы очень интересно обсудить это с вами. У вас еще есть время?
– Думаю, – сказал Валеркин дядя, – у меня теперь будет чертова гибель времени для решения именно ваших проблем.
Жена Николая Степановича принесла кофе. И мы начали обсуждать. Разумеется, порядок обсуждения задавал он. И делал это профессионально, умно. Нам с Ленкой было смешно и даже стыдно вспоминать наш детский сад за круглым столом. Многое ли могли мы предусмотреть с едва законченным высшим образованием и полным отсутствием производственного опыта? И иногда по ходу разговора нам делалось страшно – мол, не по Сеньке шапка – но это ощущение проходило, потому что уже в следующую минуту мы вновь убеждались: главное решение принято верно, и никому, ни на каком уровне, уже не сбить нас с намеченного пути.