Страница:
Мир благополучно катился в оранжевую бездну или, если угодно, взмывал к оранжевым высотам, а партия зеленых осталась существовать только в отдельных умах. Но она существовала. Это стало ясно, когда на политической арене возник Кнут Петрикссон – один из старейших, но до этого неприметных членов партии. Он заявил, что именно теперь, когда на Земле воцарилась истинная свобода, настало время решающей борьбы за чистоту человеческих идеалов. «Еще не все потеряно! Мир еще станет зеленым!» – с этими словами, которыми он закончил выступление на съезде своей возрожденной партии в Осло, Кнут Петрикссон вошел в историю. Партия пополнилась новыми членами, стала многочисленной, как никогда. И Александр Кротов вернулся, приглашенный в руководящие органы как ветеран и профессионал лично Партикссоном. Однако уже при составлении программы выявились серьезные разногласия.
Кротов по-прежнему был сторонником радикальных мер, рвался во Всемирный Совет, мечтал о новых строгих законах, убеждал в неизбежности принудительной конфискации сибров. "Да, – говорил он, – раз уж мы выпустили джинна из бутылки, надо теперь постараться вытрясти из него максимум, прежде чем загонять обратно в узкое темное горлышко. Но джинн – это не игрушка, и обращаться с ним следует осторожно. Главное – все время помнить: сам он в бутылку не полезет, загнать его туда – наша с вами задача.
А суть концепции Петрикссона как раз и состояла в утверждении, что джинн может самостоятельно вернуться в свою посудину. «Конечно, ему придется немножечко помочь, ведь джинн наш старый, ленивый и склочный. И все-таки он туда залезет!» – говорил Петрикссон и предлагал создать мир, альтернативный сеймерному – мир без сеймеров, но технически способный конкурировать с ним. Преследовались сразу две цели: обеспечение относительной безопасности хотя бы части человечества на случай той или иной сеймерной катастрофы и соревнование технологий, в ходе которого сибр-технология должна была проиграть. Вот когда оранжевый джинн вынужден будет грустно вскарабкаться по бутылке и начать впихивать свое старческое тело в узкое горлышко. А параллельно с соревнованием технологий предполагалась перестройка психики людей путем воспитания, и Петрикссон всерьез надеялся, что рано или поздно каждый собственноручно уничтожит все принадлежащие ему сибры, а от вакцинации откажется. Пока же для зеленых, то есть для создаваемого ими альтернативного мира предусматривалась возможность временного – и только временного! – использования сибров. Так, допускалось применение строительной сибр-технологии, но категорически отрицались сибр-материалы; разрешалось использование в медицине сиброкопий органов и тканей для пересадки, крови для переливания, но абсолютно исключалась вакцинация и вживление в организм оранжита. Петрикссон требовал бежать от Апельсина и сибра, а не технологии и ее продукции. Такой и стала программа партии. Кротов тоже подписался под ней, но прежде настоял на включении нескольких дополнительных пунктов с изложением своей экстремистской позиции на случай – как было оговорено – чрезвычайного положения на планете. Расплывчатая получалась формулировка.
А меж тем свобода, воцарившаяся в мире, была свободой для всех. И наряду с зелеными все большее влияние стала иметь партия оранжевых и оранжистов. У них появилась своя наука – оранжелогия, своя религия – брусилианство, своя глобальная программа – всеобщая оранжетация. Стоит ли говорить, что ненависть, возникшая между зелеными и оранжевыми была настолько лютой, что с ней не сравнилась бы никакая известная до этого национальная или религиозная нетерпимость. Частые межпартийные столкновения, если не по масштабам, то по накалу страстей, были вполне сопоставимы с отчаянными битвами первых лет Катаклизма. И самым ужасным было то, что эти «кровавые» стычки стали особо яростными именно в период наступившего всеобщего благоденствия. Возвращаться к реакции и террору никто не хотел, а примирить этих разноцветных фанатиков представлялось совершенно немыслимым. ВВедение представителей от обеих партий во Всемирный Координационный Совет (ВКС) не помогло. Положение казалось безвыходным. И все-таки выход нашелся.
История умалчивает, чья это была идея, но кто-то из членов ВКС вдруг вспомнил о полярных «радиошапках» (этот феномен так, кстати, и не получил удовлетворительного научного объяснения) и предложил воспользоваться редкой возможностью предельной изоляции одной группы людей от другой. Оранжевым достался центральный район Антарктиды, а зеленых выселили на ледовые просторы Северного приполярья. Разумеется, это не было примитивной ссылкой провинившихся, а скорее выглядело как предоставление двум большим разросшимся семьям, переругавшимся в коммуналке, отдельных квартир со всеми удобствами: ведь в сеймерном мире не существовало труднодоступных районов, да и строительство города посреди океана считалось делом в общем-то обычным, хотя и пока беспрецедентным.
Так появились на Земле Норд и Сан-Апельсин, отделенные не только друг от друга, но и ото всего остального мира глухими и, похоже, вечными, радиобарьерами. Но в ВКС понимали, что разогнать подравшихся детей по разным углам – это еще не все. Стоит на мгновение зазеваться, и вот уже один из них ухитрился обидеть другого. Так и случалось, причем чаще всего это были подлые нападки из-за угла и удары в спину.
Одним из подобных ударов стал налет оранжевых на загородный дом Кротова в Швейцарии. Все обитатели его, включая охрану, были обработаны усыпляющим газом, и экстремисты в противогазах вакцинировали Кротова, его жену и сына. Аналогичное, но безуспешное нападение было совершено на Петрикссона. После чего председатель зеленых выступил в ВКС с предложением о строжайших карательных мерах за принудительную вакцинацию. «Это удар ниже пояса, – заявил он, – мы не можем ответить оранжистам тем же – мы можем только убивать. И мы будем убивать, если ВКС не возьмет это на себя». Решение приняли: потребовалось несколько десятков смертных казней, причем каждый приговор широко освещался в прессе и по Интервидению, а также – еще двенадцать лет, в течение которых новый закон действовал как бы в профилактических целях, прежде чем страсти полностью улеглись, и человечество вновь – хотелось верить, что теперь уже навсегда, – отказалось от узаконенного убийства.
Оранжисты прекратили подрывные акции. Зеленые прекратили отстрел оранжистов. Каждый полюс зажил своей жизнью, делая вид, что другого просто не существует. Мир и покой воцарились на планете. Многие связывали эти благотворные перемены с уходом из жизни Алекса Кротова, пустившего себе пулю в лоб полгода после вакцинации, когда Моника Кротова, влюбившись в одного из оранжистских лидеров, удрала с ним в Антарктиду на строительство Сан-Апельсина. Сыну Игнату исполнилось в то время четырнадцать лет. В шестнадцать он вступил в партию, в восемнадцать стал сотрудником службы безопасности города Норда. Когда ему было двадцать, службу расформировали, и Игнат уехал в Европу учиться. Окончил исторический факультет в Оксфорде, там же – факультет теоретической сибрологии, а затем прошел ускоренный курс в Московском сибротехнологическом институте. Параллельно Кротов очень активно занимался спортом и завершил свое образование в Лэнгли, где знаменитая шпионская школа продолжала работу в качестве спортивного клуба. Настольной книгой молодого Кротова стало разоблачительное сочинение его деда – «Черная тень красного знамени», но Игнат парадоксальным образом проникся уважением не к Руди Шаму, а к прадеду – полковнику НКВД Ивану Кротову. Еще на лекциях по истории в Оксфорде воображение Игната поразила уникальная по своей завершенности и прочности сталинская политическая система. Теперь же он глубоко и детально, по многим источникам изучил принципы и методы работы бериевского аппарата, после чего окончательно укрепился в мысли, что его цель – это создание могучей, непобедимой, вездесущей, тайной полиции зеленых.
Вернувшись в Норд, Кротов прежде всего напомнил о дополнительных пунктах, внесенных в программу партии его отцом, и подчеркнул, что намерен отстаивать неуклонно именно эту линию. Петрикссон не возражал, он опасался внутрипартийных конфликтов, тем более, что Кротов пользовался колоссальной популярностью в массах как борец и страдалец за идею. Вакцинированность его зеленые рассматривали как тяжкое увечье. Но не так рассматривал ее сам Кротов. Он выдвинул тезис о том, что вакцинация не противоречит членству в партии, более того, помогает работать. «Продленная молодость, как временная уступка, позволит нам скорее покончить с оранжевой чумой!» – говорил он. Вот когда начался настоящий развал партии.
Кротов приехал в Норд не один, с ним словно тень ходил теперь повсюду некто Спайдер Китарис, друг по школе в Лэнгли. Китарис был потомком матерых контрразведчиков-профессионалов и унаследовал от них все самое худшее: беспринципность, жестокость, готовность, не думая, выполнить любой приказ. А также был он крупен необычайно, туп на редкость, и чрезвычайно охоч до женщин. Как следствие, стал принципиальным противником детей и к двадцати годам оказался уже вакцинирован, по документам случайно, а на деле, безусловно, намеренно.
За Кротовым и Китарисом потянулись многие. Что и говорить, заманчиво было продлить свою молодость, сохранив при этом идеологическую платформу зеленых. Петрикссон пытался убеждать, но – куда там! Истинных зеленых становилось все меньше. И это понятно. Их вакцинированные сверстники сохраняли абсолютное здоровье, а они как раз в те самые годы начали заметно сдавать – возраст есть возраст. Хотя Петрикссон и пытался на личном примере доказывать возможность продления молодости без всякого оранжита. Он сам прожил девяносто три года и до последних дней сохранил бодрость, активно занимался физкультурой, ездил по всему миру, много выступал, не давая себе никаких поблажек. Младшего сына Сванте Петрикссон зачал в возрасте восьмидесяти семи лет. Вообще же было у Кнута три жены, и он оставил после себя двенадцать детей: семерых сыновей и пятерых дочек. Самыми знаменитыми из них стали младшие – Шейла и Сванте.
Когда Петрикссон-отец умер, лидерство в партии захватил, разумеется, Кротов. Старшие сыновья Кнута Олаф и Гунде дрогнули перед его политическим опытом и оказались на подхвате у председателя.
А Кротов сделал Норд международным центром ностальгии по прошлому, не просто открытым городом, а городом-зазывалой. Ведь место, где не признавали сибров, требовало огромного количества рабочих рук, да еще на такие работы, включая самые грязные, о которых люди в большом мире успели давно забыть. И поначалу официантами, горничными, уборщиками, мойщиками, поварами, монтерами, прачками, проститутками, сутенерами, банщиками, ремонтниками, полицейскими, вышибалами работали в Норде только во имя идеи или от скуки – те, кто не мыслил себя в сеймерном мире. Теперь же, когда Зеленая столица стала принимать до миллиона туристов в год, обойтись в сфере обслуживания одними членами партии не получалось. И Кротов нашел остроумнейший выход: перевел туристов на самообслуживание, причем, благодаря полной компьютеризации города, была возможность вести кропотливый учет соответствия объема работы объему потребления каждого человека. Древний принцип «За все надо платить», перечеркнутый Брусиловым там, на большой земле, здесь соблюдался неукоснительно и служил одновременно экономическим рычагом и пикантной приманкой для рекламы Города прошлого. По существу, Кротов возродил товарно-денежные отношения. В эпоху, когда единственным всеобщим эквивалентом ценности стало время, он сделал человеко-часы разменной монетой – все в его городе имело цену, выраженную в них. Гость мог сначала заработать себе право на все виды развлечений, а мог отработать эту «барщину» потом, так сказать, с похмелья. Много было любителей чередовать труд и отдых: вчера ты заказывал деликатесы в ресторане, а сегодня бегаешь между столиками с подносом, вчера тебя тошнило в театре с перепою, а сегодня ты надраиваешь там пол, или сегодня отсиживаешься в камере за то, что приставал к девушке на улице, а завтра будешь в той же тюрьме коридорным надзирателем. А были еще и такие гости, которым предоставлялось право бесплатного обслуживания, впрочем всегда на строго определенную сумму, называемую исходным кредитом и начисляемую за конкретные заслуги перед партией зеленых. И вольный город Норд процветал, становясь с каждым годом все популярнее и популярнее. Ведь мир, разогнавшийся на сеймерных скоростях, менялся стремительно, как никогда, и люди, живущие сто лет в молодом теле, уставали от перемен, жаждали чего-то постоянного, жаждали встреч со своим неизменившимся прошлым, и город зеленых, вечный город, отнявший теперь это звание у Рима, давал людям то, чего они искали, и люди часто приезжали на Северный полюс умирать, подписывая контракт на все оставшиеся у них человеко-часы.
А вместе с удовольствиями и умиротворением приезжающие в Норд получали обязательную порцию кротовской пропаганды, их то исподволь, а то и открыто пичкали «зелеными» идеями. Ну и, разумеется, сама популярность Норда у туристов была лучшей пропагандой антисеймерной идеологии. Численность партии неуклонно росла, а сочувствующие ей плодились с еще большей скоростью. И Кротов становился все более и более знаменит, а партия его якобы сплоченнее и сплоченнее, и с каждым днем, как кричали зеленые, победа близилась.
Однако на самом деле Кротов лишь в выступлениях своих был яростен и непримирим, в вопросах же практических допускал все больше компромиссов: на Северном полюсе появилось скрытое сеймерное снабжение для сотрудников спецслужб, сеймерное оружие – для них же, размещенные вне видимости сеймеры-утилизаторы и, наконец, как последний удар по уставу и программе зеленых, – сеймерный транспорт в городе. По-настоящему же главной деятельностью председателя было создание системы негласного контроля в Норде и огромной разветвленной агентурной сети по всему миру. Об этом нигде не говорили вслух. Об этом догадывались лишь те, кто собирался всерьез бороться с Кротовым. А такие люди нашлись.
За нарушения ряда принципов, декларируемых ВКС, Кротов был выведен из его состава, а так как партия его по-прежнему признавалась официально, в Совете потребовался новый ее председатель.И от зеленых была выдвинута девятнадцатилетняя Шейла Петрикссон. Так в Норде окончательно утвердилось двоевластие. Формальным, признаваемым ВКС председателем зеленых стала Шейла, но реальной властью располагал, разумеется, Кротов. На стороне Шейлы был весь большой мир, но здесь, в Норде, ее поддерживала лишь беспомощная, существующая скорее номинально рота контроля. Крайцер же опирался на тайную полицию, организованную в соответствии с лучшими историческими образцами. Шейлу он не трогал. Присутствие оппозиции лишь повышало его популярность, и ему нравилось подчеркнуто одевать своих людей в зеленую с черным форму, символизировавшую по официальной версии зелень планеты в борьбе с черными силами космоса, породившими Апельсин. А соратники Шейлы носили традиционную бело-зеленую форму, где белый цвет был символом чистоты. И они были готовы сражаться за эту чистоту.
А далеко на юге, не делая разницы между черно-зелеными и бело-зелеными, не признавая никакой исторической перспективы за зелеными вообще, сходили с ума оранжисты. Оранжисты-фанатики, молившиеся своему Богу, рожденному на Земле. Оранжисты-ученые, бившиеся над проблемой сращения человека с Апельсином. Оранжисты-спортсмены, перестраивавшие свой организм путем предельных нагрузок. Наконец, просто оранжисты-любители: трепачи и бездельники, охотники за экзотикой и острыми ощущениями. На Южном полюсе тоже не было ограничений в удовольствиях. Точнее, именно там их действительно не было, ведь на Северном все разнообразие наслаждений исчерпывалось примитивным набором двадцатого века, не считая отдельных технических новинок. А в Городе будущего, как называли Сан-Апельсин сами оранжисты, было дозволено все. Каннибализм? Пожалуйста, во всех формах, вплоть до массовых пиршеств, конференций гурманов и соревнований по перегрызанию горла или еще чего-нибудь. Некрофилия? Ради бога – интимная, групповая, художественная, с музыкой и танцами. Любые извращения считались приличными. Появились новые: сиброфилия и оранжефилия. По концепции Тимура Сингха всем плотским желаниям человека надо было давать выход – только так и можно покончить с ними. Исключение составляли насилие и убийство – такие потребности за человеком не признавались. Насильников и убийц ожидала суровая кара – пожизненная высылка из Сан-Апельсина. На деле это означало передачу в руки всемирного правосудия и длительное тюремное заключение (в самом Сан-Апельсине ни суда ни тюрем не было). Для нового поколения, выросшего в сознании постоянного дефицита времени, привыкшего все ценности мира пересчитывать на дни жизни, отпущенные строго по норме, многолетнее вынужденное бездействие стало страшным наказанием. Многие не выдерживали в тюрьме подолгу, сходили с ума. Преступлений стало заметно меньше, а среди оранжистов – особенно мало. И это давало им весомое основание считать себя «зародышами грядущего». Другим таким основанием был их политический лидер-выдающийся ученый Педро Уайтстоун, ухитрившийся неизвестным даже ему самому образом дожить до ста пятнадцати лет. Он перекрыл биологический барьер, поставленный Апельсином, и теперь готов был к смерти в любой день, но смерть не торопилась. Брусилиане провозгласили его Сыном Божьим. Ученые пытались проникнуть в тайну феномена. Грин-блэки совершали покушения. Возникла легенда о скрываемой от народа тайне бессмертия. Так под брюхом земного шара начали разгораться свои страсти, и обитатели «подбрюшья» за толстыми боками планеты не видели страшной угрозы, нависшей сверху, с макушки, с Севера.
А в благословенной Кении, в Африканском филиале ВИСа у подножия Килиманджаро, давно сбросив со счетов и оранжевых и зеленых, высокомерно и легкомысленно похоронив политику, как явление минувшего века, Сидней Конрад и его сотрудники трудились над созданием искусственного оранжита. И так же, забыв о всех и вся, работала в Киевском институте геронтологии лаборатория Ивана Угрюмова. В конце каждого года они объявляли, что вот, еще совсем чуть-чуть, и смерть будет побеждена, и козыряли случаем Уайтстоуна, не имевшим никакого отношения к их разработкам, и погружались вновь в непролазные дебри молекулярной генетики сиброцитологии.
И огромный, наконец-то, вполне справедливо устроенный мир, мир всеобщего изобилия и благоденствия спокойно катился куда-то вдаль, ломая барьер за барьером в науке и технике, переделывая Землю, покоряя космос, воспитывая детей, и бессмертный Брусилов гордился своим творением, и благодарное человечество смотрело на бессмертного Брусилова счастливыми глазами, пока не обнаружило вдруг, что сидит оно на огромной, чудовищной бочке с порохом, приготовленной миру Кротовым, и сидит давно, а теперь уже просто нельзя не услышать шипение бикфордова шнура. И первыми заметили это, конечно, зеленые, истинные зеленые, те, что с давних пор стояли на страже природы и мира. И они ударили в колокола тревожного боя. И тогда – только тогда! – зашевелились все. Уайтстоун потребовал от ВКС решительных действий. ВКС начал готовить чрезвычайное расширенное совещание. Ученые вспомнили о политике, воззвали к разуму и в который уж раз принялись убеждать всех зеленых и незеленых в бессмысленности борьбы с сибрами. Брусилов приехал в Норд.
Зашевелилась, задвигалась, забеспокоилась, почуяв запах гари, вся благополучная планета Земля. Проняло. Но, по мнению Шейлы Петрикссон, было уже поздно.
Она рассказала им все это, проиллюстрировав, что могла, новыми кадрами хроники, а потом опять села в кресло и, глядя на четверых пришельцев отчаянными изумрудными глазами, стала ждать их реакции. А они подавленно молчали. Потом Черный сказал:
– Хочу с Брусиловым поговорить.
– А я не хочу, – злобно откликнулся Станский, – с меня хватит.
Только Женька не знал, что сказать. Он тупо смотрел куда-то мимо Шейлы и думал: «Вот и утешила, красавица, объяснила, как быть. Проклятый мир».
Потом вдруг спросил:
– Где сигареты? Где мои сигареты?!
Из книги «Катехизис сеймерного мира»
Вопрос. Стало ли человечество счастливее в сеймерном мире?
Брусилов. Безусловно, стало.
Петрикссон. В результате всякого социального катаклизма какая-то часть человечества становится счастливее, а какая-то – несчастнее. Вопрос в том, каково соотношение этих частей. сеймерная революция сделала счастливее очень небольшую часть людей Земли. Это брусилиане и прочие оранжисты, кучка героев космоса да безумствующие ученые, которым всегда чем страшнее, тем интереснее. Остальные же – подавляющее большинство человечества – стали во сто крат несчастнее.
Хао Цзы-вэн. Счастливее или несчастнее бывают отдельные люди, а человечество в целом никогда не станет счастливее, чем оно было и есть.
Пинелли. Наверное, да, так как, с моей точки зрения, счастье человечества в познании мира и самих себя.
Угрюмов. Человечество стало другим. А стало ли оно счастливее, не знаю. Этот вопрос – вне науки.
Кротов. Издеваетесь, мистер Конрад?
Уайтстоун. Да. Благодаря Апельсину.
Сингх. Не просто счастливее! Человечество теперь купается в море счастья!
Комментарий.
Разноречивость ответов лишний раз подтверждает древнюю истину: никто не знает, что такое счастье. Я тоже не знаю этого и не берусь ответить на собственный вопрос. Но вместе с тем я убежден, что живу и работаю во имя счастья человечества.
5
Кротов по-прежнему был сторонником радикальных мер, рвался во Всемирный Совет, мечтал о новых строгих законах, убеждал в неизбежности принудительной конфискации сибров. "Да, – говорил он, – раз уж мы выпустили джинна из бутылки, надо теперь постараться вытрясти из него максимум, прежде чем загонять обратно в узкое темное горлышко. Но джинн – это не игрушка, и обращаться с ним следует осторожно. Главное – все время помнить: сам он в бутылку не полезет, загнать его туда – наша с вами задача.
А суть концепции Петрикссона как раз и состояла в утверждении, что джинн может самостоятельно вернуться в свою посудину. «Конечно, ему придется немножечко помочь, ведь джинн наш старый, ленивый и склочный. И все-таки он туда залезет!» – говорил Петрикссон и предлагал создать мир, альтернативный сеймерному – мир без сеймеров, но технически способный конкурировать с ним. Преследовались сразу две цели: обеспечение относительной безопасности хотя бы части человечества на случай той или иной сеймерной катастрофы и соревнование технологий, в ходе которого сибр-технология должна была проиграть. Вот когда оранжевый джинн вынужден будет грустно вскарабкаться по бутылке и начать впихивать свое старческое тело в узкое горлышко. А параллельно с соревнованием технологий предполагалась перестройка психики людей путем воспитания, и Петрикссон всерьез надеялся, что рано или поздно каждый собственноручно уничтожит все принадлежащие ему сибры, а от вакцинации откажется. Пока же для зеленых, то есть для создаваемого ими альтернативного мира предусматривалась возможность временного – и только временного! – использования сибров. Так, допускалось применение строительной сибр-технологии, но категорически отрицались сибр-материалы; разрешалось использование в медицине сиброкопий органов и тканей для пересадки, крови для переливания, но абсолютно исключалась вакцинация и вживление в организм оранжита. Петрикссон требовал бежать от Апельсина и сибра, а не технологии и ее продукции. Такой и стала программа партии. Кротов тоже подписался под ней, но прежде настоял на включении нескольких дополнительных пунктов с изложением своей экстремистской позиции на случай – как было оговорено – чрезвычайного положения на планете. Расплывчатая получалась формулировка.
А меж тем свобода, воцарившаяся в мире, была свободой для всех. И наряду с зелеными все большее влияние стала иметь партия оранжевых и оранжистов. У них появилась своя наука – оранжелогия, своя религия – брусилианство, своя глобальная программа – всеобщая оранжетация. Стоит ли говорить, что ненависть, возникшая между зелеными и оранжевыми была настолько лютой, что с ней не сравнилась бы никакая известная до этого национальная или религиозная нетерпимость. Частые межпартийные столкновения, если не по масштабам, то по накалу страстей, были вполне сопоставимы с отчаянными битвами первых лет Катаклизма. И самым ужасным было то, что эти «кровавые» стычки стали особо яростными именно в период наступившего всеобщего благоденствия. Возвращаться к реакции и террору никто не хотел, а примирить этих разноцветных фанатиков представлялось совершенно немыслимым. ВВедение представителей от обеих партий во Всемирный Координационный Совет (ВКС) не помогло. Положение казалось безвыходным. И все-таки выход нашелся.
История умалчивает, чья это была идея, но кто-то из членов ВКС вдруг вспомнил о полярных «радиошапках» (этот феномен так, кстати, и не получил удовлетворительного научного объяснения) и предложил воспользоваться редкой возможностью предельной изоляции одной группы людей от другой. Оранжевым достался центральный район Антарктиды, а зеленых выселили на ледовые просторы Северного приполярья. Разумеется, это не было примитивной ссылкой провинившихся, а скорее выглядело как предоставление двум большим разросшимся семьям, переругавшимся в коммуналке, отдельных квартир со всеми удобствами: ведь в сеймерном мире не существовало труднодоступных районов, да и строительство города посреди океана считалось делом в общем-то обычным, хотя и пока беспрецедентным.
Так появились на Земле Норд и Сан-Апельсин, отделенные не только друг от друга, но и ото всего остального мира глухими и, похоже, вечными, радиобарьерами. Но в ВКС понимали, что разогнать подравшихся детей по разным углам – это еще не все. Стоит на мгновение зазеваться, и вот уже один из них ухитрился обидеть другого. Так и случалось, причем чаще всего это были подлые нападки из-за угла и удары в спину.
Одним из подобных ударов стал налет оранжевых на загородный дом Кротова в Швейцарии. Все обитатели его, включая охрану, были обработаны усыпляющим газом, и экстремисты в противогазах вакцинировали Кротова, его жену и сына. Аналогичное, но безуспешное нападение было совершено на Петрикссона. После чего председатель зеленых выступил в ВКС с предложением о строжайших карательных мерах за принудительную вакцинацию. «Это удар ниже пояса, – заявил он, – мы не можем ответить оранжистам тем же – мы можем только убивать. И мы будем убивать, если ВКС не возьмет это на себя». Решение приняли: потребовалось несколько десятков смертных казней, причем каждый приговор широко освещался в прессе и по Интервидению, а также – еще двенадцать лет, в течение которых новый закон действовал как бы в профилактических целях, прежде чем страсти полностью улеглись, и человечество вновь – хотелось верить, что теперь уже навсегда, – отказалось от узаконенного убийства.
Оранжисты прекратили подрывные акции. Зеленые прекратили отстрел оранжистов. Каждый полюс зажил своей жизнью, делая вид, что другого просто не существует. Мир и покой воцарились на планете. Многие связывали эти благотворные перемены с уходом из жизни Алекса Кротова, пустившего себе пулю в лоб полгода после вакцинации, когда Моника Кротова, влюбившись в одного из оранжистских лидеров, удрала с ним в Антарктиду на строительство Сан-Апельсина. Сыну Игнату исполнилось в то время четырнадцать лет. В шестнадцать он вступил в партию, в восемнадцать стал сотрудником службы безопасности города Норда. Когда ему было двадцать, службу расформировали, и Игнат уехал в Европу учиться. Окончил исторический факультет в Оксфорде, там же – факультет теоретической сибрологии, а затем прошел ускоренный курс в Московском сибротехнологическом институте. Параллельно Кротов очень активно занимался спортом и завершил свое образование в Лэнгли, где знаменитая шпионская школа продолжала работу в качестве спортивного клуба. Настольной книгой молодого Кротова стало разоблачительное сочинение его деда – «Черная тень красного знамени», но Игнат парадоксальным образом проникся уважением не к Руди Шаму, а к прадеду – полковнику НКВД Ивану Кротову. Еще на лекциях по истории в Оксфорде воображение Игната поразила уникальная по своей завершенности и прочности сталинская политическая система. Теперь же он глубоко и детально, по многим источникам изучил принципы и методы работы бериевского аппарата, после чего окончательно укрепился в мысли, что его цель – это создание могучей, непобедимой, вездесущей, тайной полиции зеленых.
Вернувшись в Норд, Кротов прежде всего напомнил о дополнительных пунктах, внесенных в программу партии его отцом, и подчеркнул, что намерен отстаивать неуклонно именно эту линию. Петрикссон не возражал, он опасался внутрипартийных конфликтов, тем более, что Кротов пользовался колоссальной популярностью в массах как борец и страдалец за идею. Вакцинированность его зеленые рассматривали как тяжкое увечье. Но не так рассматривал ее сам Кротов. Он выдвинул тезис о том, что вакцинация не противоречит членству в партии, более того, помогает работать. «Продленная молодость, как временная уступка, позволит нам скорее покончить с оранжевой чумой!» – говорил он. Вот когда начался настоящий развал партии.
Кротов приехал в Норд не один, с ним словно тень ходил теперь повсюду некто Спайдер Китарис, друг по школе в Лэнгли. Китарис был потомком матерых контрразведчиков-профессионалов и унаследовал от них все самое худшее: беспринципность, жестокость, готовность, не думая, выполнить любой приказ. А также был он крупен необычайно, туп на редкость, и чрезвычайно охоч до женщин. Как следствие, стал принципиальным противником детей и к двадцати годам оказался уже вакцинирован, по документам случайно, а на деле, безусловно, намеренно.
За Кротовым и Китарисом потянулись многие. Что и говорить, заманчиво было продлить свою молодость, сохранив при этом идеологическую платформу зеленых. Петрикссон пытался убеждать, но – куда там! Истинных зеленых становилось все меньше. И это понятно. Их вакцинированные сверстники сохраняли абсолютное здоровье, а они как раз в те самые годы начали заметно сдавать – возраст есть возраст. Хотя Петрикссон и пытался на личном примере доказывать возможность продления молодости без всякого оранжита. Он сам прожил девяносто три года и до последних дней сохранил бодрость, активно занимался физкультурой, ездил по всему миру, много выступал, не давая себе никаких поблажек. Младшего сына Сванте Петрикссон зачал в возрасте восьмидесяти семи лет. Вообще же было у Кнута три жены, и он оставил после себя двенадцать детей: семерых сыновей и пятерых дочек. Самыми знаменитыми из них стали младшие – Шейла и Сванте.
Когда Петрикссон-отец умер, лидерство в партии захватил, разумеется, Кротов. Старшие сыновья Кнута Олаф и Гунде дрогнули перед его политическим опытом и оказались на подхвате у председателя.
А Кротов сделал Норд международным центром ностальгии по прошлому, не просто открытым городом, а городом-зазывалой. Ведь место, где не признавали сибров, требовало огромного количества рабочих рук, да еще на такие работы, включая самые грязные, о которых люди в большом мире успели давно забыть. И поначалу официантами, горничными, уборщиками, мойщиками, поварами, монтерами, прачками, проститутками, сутенерами, банщиками, ремонтниками, полицейскими, вышибалами работали в Норде только во имя идеи или от скуки – те, кто не мыслил себя в сеймерном мире. Теперь же, когда Зеленая столица стала принимать до миллиона туристов в год, обойтись в сфере обслуживания одними членами партии не получалось. И Кротов нашел остроумнейший выход: перевел туристов на самообслуживание, причем, благодаря полной компьютеризации города, была возможность вести кропотливый учет соответствия объема работы объему потребления каждого человека. Древний принцип «За все надо платить», перечеркнутый Брусиловым там, на большой земле, здесь соблюдался неукоснительно и служил одновременно экономическим рычагом и пикантной приманкой для рекламы Города прошлого. По существу, Кротов возродил товарно-денежные отношения. В эпоху, когда единственным всеобщим эквивалентом ценности стало время, он сделал человеко-часы разменной монетой – все в его городе имело цену, выраженную в них. Гость мог сначала заработать себе право на все виды развлечений, а мог отработать эту «барщину» потом, так сказать, с похмелья. Много было любителей чередовать труд и отдых: вчера ты заказывал деликатесы в ресторане, а сегодня бегаешь между столиками с подносом, вчера тебя тошнило в театре с перепою, а сегодня ты надраиваешь там пол, или сегодня отсиживаешься в камере за то, что приставал к девушке на улице, а завтра будешь в той же тюрьме коридорным надзирателем. А были еще и такие гости, которым предоставлялось право бесплатного обслуживания, впрочем всегда на строго определенную сумму, называемую исходным кредитом и начисляемую за конкретные заслуги перед партией зеленых. И вольный город Норд процветал, становясь с каждым годом все популярнее и популярнее. Ведь мир, разогнавшийся на сеймерных скоростях, менялся стремительно, как никогда, и люди, живущие сто лет в молодом теле, уставали от перемен, жаждали чего-то постоянного, жаждали встреч со своим неизменившимся прошлым, и город зеленых, вечный город, отнявший теперь это звание у Рима, давал людям то, чего они искали, и люди часто приезжали на Северный полюс умирать, подписывая контракт на все оставшиеся у них человеко-часы.
А вместе с удовольствиями и умиротворением приезжающие в Норд получали обязательную порцию кротовской пропаганды, их то исподволь, а то и открыто пичкали «зелеными» идеями. Ну и, разумеется, сама популярность Норда у туристов была лучшей пропагандой антисеймерной идеологии. Численность партии неуклонно росла, а сочувствующие ей плодились с еще большей скоростью. И Кротов становился все более и более знаменит, а партия его якобы сплоченнее и сплоченнее, и с каждым днем, как кричали зеленые, победа близилась.
Однако на самом деле Кротов лишь в выступлениях своих был яростен и непримирим, в вопросах же практических допускал все больше компромиссов: на Северном полюсе появилось скрытое сеймерное снабжение для сотрудников спецслужб, сеймерное оружие – для них же, размещенные вне видимости сеймеры-утилизаторы и, наконец, как последний удар по уставу и программе зеленых, – сеймерный транспорт в городе. По-настоящему же главной деятельностью председателя было создание системы негласного контроля в Норде и огромной разветвленной агентурной сети по всему миру. Об этом нигде не говорили вслух. Об этом догадывались лишь те, кто собирался всерьез бороться с Кротовым. А такие люди нашлись.
За нарушения ряда принципов, декларируемых ВКС, Кротов был выведен из его состава, а так как партия его по-прежнему признавалась официально, в Совете потребовался новый ее председатель.И от зеленых была выдвинута девятнадцатилетняя Шейла Петрикссон. Так в Норде окончательно утвердилось двоевластие. Формальным, признаваемым ВКС председателем зеленых стала Шейла, но реальной властью располагал, разумеется, Кротов. На стороне Шейлы был весь большой мир, но здесь, в Норде, ее поддерживала лишь беспомощная, существующая скорее номинально рота контроля. Крайцер же опирался на тайную полицию, организованную в соответствии с лучшими историческими образцами. Шейлу он не трогал. Присутствие оппозиции лишь повышало его популярность, и ему нравилось подчеркнуто одевать своих людей в зеленую с черным форму, символизировавшую по официальной версии зелень планеты в борьбе с черными силами космоса, породившими Апельсин. А соратники Шейлы носили традиционную бело-зеленую форму, где белый цвет был символом чистоты. И они были готовы сражаться за эту чистоту.
А далеко на юге, не делая разницы между черно-зелеными и бело-зелеными, не признавая никакой исторической перспективы за зелеными вообще, сходили с ума оранжисты. Оранжисты-фанатики, молившиеся своему Богу, рожденному на Земле. Оранжисты-ученые, бившиеся над проблемой сращения человека с Апельсином. Оранжисты-спортсмены, перестраивавшие свой организм путем предельных нагрузок. Наконец, просто оранжисты-любители: трепачи и бездельники, охотники за экзотикой и острыми ощущениями. На Южном полюсе тоже не было ограничений в удовольствиях. Точнее, именно там их действительно не было, ведь на Северном все разнообразие наслаждений исчерпывалось примитивным набором двадцатого века, не считая отдельных технических новинок. А в Городе будущего, как называли Сан-Апельсин сами оранжисты, было дозволено все. Каннибализм? Пожалуйста, во всех формах, вплоть до массовых пиршеств, конференций гурманов и соревнований по перегрызанию горла или еще чего-нибудь. Некрофилия? Ради бога – интимная, групповая, художественная, с музыкой и танцами. Любые извращения считались приличными. Появились новые: сиброфилия и оранжефилия. По концепции Тимура Сингха всем плотским желаниям человека надо было давать выход – только так и можно покончить с ними. Исключение составляли насилие и убийство – такие потребности за человеком не признавались. Насильников и убийц ожидала суровая кара – пожизненная высылка из Сан-Апельсина. На деле это означало передачу в руки всемирного правосудия и длительное тюремное заключение (в самом Сан-Апельсине ни суда ни тюрем не было). Для нового поколения, выросшего в сознании постоянного дефицита времени, привыкшего все ценности мира пересчитывать на дни жизни, отпущенные строго по норме, многолетнее вынужденное бездействие стало страшным наказанием. Многие не выдерживали в тюрьме подолгу, сходили с ума. Преступлений стало заметно меньше, а среди оранжистов – особенно мало. И это давало им весомое основание считать себя «зародышами грядущего». Другим таким основанием был их политический лидер-выдающийся ученый Педро Уайтстоун, ухитрившийся неизвестным даже ему самому образом дожить до ста пятнадцати лет. Он перекрыл биологический барьер, поставленный Апельсином, и теперь готов был к смерти в любой день, но смерть не торопилась. Брусилиане провозгласили его Сыном Божьим. Ученые пытались проникнуть в тайну феномена. Грин-блэки совершали покушения. Возникла легенда о скрываемой от народа тайне бессмертия. Так под брюхом земного шара начали разгораться свои страсти, и обитатели «подбрюшья» за толстыми боками планеты не видели страшной угрозы, нависшей сверху, с макушки, с Севера.
А в благословенной Кении, в Африканском филиале ВИСа у подножия Килиманджаро, давно сбросив со счетов и оранжевых и зеленых, высокомерно и легкомысленно похоронив политику, как явление минувшего века, Сидней Конрад и его сотрудники трудились над созданием искусственного оранжита. И так же, забыв о всех и вся, работала в Киевском институте геронтологии лаборатория Ивана Угрюмова. В конце каждого года они объявляли, что вот, еще совсем чуть-чуть, и смерть будет побеждена, и козыряли случаем Уайтстоуна, не имевшим никакого отношения к их разработкам, и погружались вновь в непролазные дебри молекулярной генетики сиброцитологии.
И огромный, наконец-то, вполне справедливо устроенный мир, мир всеобщего изобилия и благоденствия спокойно катился куда-то вдаль, ломая барьер за барьером в науке и технике, переделывая Землю, покоряя космос, воспитывая детей, и бессмертный Брусилов гордился своим творением, и благодарное человечество смотрело на бессмертного Брусилова счастливыми глазами, пока не обнаружило вдруг, что сидит оно на огромной, чудовищной бочке с порохом, приготовленной миру Кротовым, и сидит давно, а теперь уже просто нельзя не услышать шипение бикфордова шнура. И первыми заметили это, конечно, зеленые, истинные зеленые, те, что с давних пор стояли на страже природы и мира. И они ударили в колокола тревожного боя. И тогда – только тогда! – зашевелились все. Уайтстоун потребовал от ВКС решительных действий. ВКС начал готовить чрезвычайное расширенное совещание. Ученые вспомнили о политике, воззвали к разуму и в который уж раз принялись убеждать всех зеленых и незеленых в бессмысленности борьбы с сибрами. Брусилов приехал в Норд.
Зашевелилась, задвигалась, забеспокоилась, почуяв запах гари, вся благополучная планета Земля. Проняло. Но, по мнению Шейлы Петрикссон, было уже поздно.
Она рассказала им все это, проиллюстрировав, что могла, новыми кадрами хроники, а потом опять села в кресло и, глядя на четверых пришельцев отчаянными изумрудными глазами, стала ждать их реакции. А они подавленно молчали. Потом Черный сказал:
– Хочу с Брусиловым поговорить.
– А я не хочу, – злобно откликнулся Станский, – с меня хватит.
Только Женька не знал, что сказать. Он тупо смотрел куда-то мимо Шейлы и думал: «Вот и утешила, красавица, объяснила, как быть. Проклятый мир».
Потом вдруг спросил:
– Где сигареты? Где мои сигареты?!
Из книги «Катехизис сеймерного мира»
Вопрос. Стало ли человечество счастливее в сеймерном мире?
Брусилов. Безусловно, стало.
Петрикссон. В результате всякого социального катаклизма какая-то часть человечества становится счастливее, а какая-то – несчастнее. Вопрос в том, каково соотношение этих частей. сеймерная революция сделала счастливее очень небольшую часть людей Земли. Это брусилиане и прочие оранжисты, кучка героев космоса да безумствующие ученые, которым всегда чем страшнее, тем интереснее. Остальные же – подавляющее большинство человечества – стали во сто крат несчастнее.
Хао Цзы-вэн. Счастливее или несчастнее бывают отдельные люди, а человечество в целом никогда не станет счастливее, чем оно было и есть.
Пинелли. Наверное, да, так как, с моей точки зрения, счастье человечества в познании мира и самих себя.
Угрюмов. Человечество стало другим. А стало ли оно счастливее, не знаю. Этот вопрос – вне науки.
Кротов. Издеваетесь, мистер Конрад?
Уайтстоун. Да. Благодаря Апельсину.
Сингх. Не просто счастливее! Человечество теперь купается в море счастья!
Комментарий.
Разноречивость ответов лишний раз подтверждает древнюю истину: никто не знает, что такое счастье. Я тоже не знаю этого и не берусь ответить на собственный вопрос. Но вместе с тем я убежден, что живу и работаю во имя счастья человечества.
5
А Брусилова у Крошки Ли не оказалось. Женька связался с ней по б-телексу, как только ушла Шейла, и Ли появилась на экране информотеки во всем великолепии. В своем служебном комбинезоне она полулежала в голубом кресле с длинной золотистой сигаретой в углу рта.
– Виктор ждет вас в «Изумрудной звезде». Это здесь, близко. От входа в «Полюс» сразу увидите.
– Ты рассказала ему? – вырвалось у Женьки.
– Да. Разумеется.
– А он?
– По-моему, даже не удивился. Вздрогнул только и тут же сказал, что никогда не верил в вашу гибель. Наврал, конечно. Все же знают, что он вас сразу похоронил. Да, а потом хотел заплакать. Но не сумел. Эти бессмертные, они разучились плакать. Мы с ним долго еще говорили. Он ведь не за вами сюда приехал. Вы знаете, да? Так что вы ему только карты путаете… Ой! А где Станский?
– Станский ушел с Шейлой, – сказал Женька. – Не хотел видеть Бруснику.
– Вот это да! – Крошка Ли поднялась, вышла из кадра и вернулась в кресло со стаканом зеленой жидкости. – Ну а вы как, ребята? Держитесь пока? Или зеленые совсем доконали?
– Шутки шутками, Ли, но что же теперь будет? – спросил Черный.
– А может быть, ничего не будет.
– Как это? – не понял он.
А Женька заметил:
– Еще одно оригинальное мнение.
– Не так уж оно и оригинально, – начала объяснять Ли, – у меня вчера…
– Погодите, Ли, – перебил Черный, – Вы-то кого представляете?
– Профсоюз гетер города Норда.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно и отвечаю.
– Но это же не политическая партия. В политике-то Вы с кем? С Петрикссонами?
– Вовсе нет. Мы сами по себе. И потом, что значит, с Петрикссонами? Двое из них умерли естественной смертью. Четверо других – глубокие старики и политикой уже не занимаются. Кристина Петрикссон работает на Венере. Грета погибла в прошлом году в семнадцатой межзвездной. Мартин – предатель, переметнулся к черным. Альвар живет в Австралии, в партии состоит чисто номинально. Остается кто? Сванте? Его Кротов убрал – слишком бурную развил деятельность – причем, убрал чисто: воздушная катастрофа, несчастный случай. Шейла – единственная. Есть, конечно, еще третье поколение, но среди них, заметных фигур я не знаю. Род измельчал. А вы не знали этого?
– Откуда? – грустно сказал Черный. – Что можно узнать за один день, наивная Вы девочка!
«Девочка! – мелькнуло у Женьки. – Сто два года…» И вдруг словно бомба разорвалось у него в мозгу: почему он не подумал об этом раньше? Почему? Ведь она скоро умрет, очень скоро… Это невозможно! Сейчас, когда он только нашел ее… Сколько же ей осталось? Сколько?!
А Черный меж тем спокойно продолжал:
– Так почему Вы считаете, что ничего страшного не будет?
– Я не сказала, не будет. Я сказала, может не быть. Дело в том… Впрочем, Вы все равно не поймете. Вы же…
– Послушай, Ли, – перебил ее Женька, от волнения он говорил свистящим шепотом, – послушай, Ли… – он потерянно замолчал и, так и не решившись на главный вопрос, неожиданно для самого себя сказал совсем другое: – Что у тебя за манера? Ты нас за идиотов держишь?
– Да не за идиотов. Просто… понимаете… У меня вчера был один клиент из Африканского ВИСа…
Слово «клиент», да еще рядом со словом «вчера» больно укололо Женьку, несмотря на весь трагизм ситуации, и дальнейшее просто скользнуло мимо его ушей.
– … говорил, что они очень близки к успеху.
– Ну и что? – спросил Черный.
– Я же говорила, не поймете.
– Ладно, Рюша, – сказал Женька, – пошли к Бруснике.
– Верно, – поддержала Ли, – при встрече поговорим.
– Ты тоже там будешь? – оживился Женька.
– Виктор ждет вас в «Изумрудной звезде». Это здесь, близко. От входа в «Полюс» сразу увидите.
– Ты рассказала ему? – вырвалось у Женьки.
– Да. Разумеется.
– А он?
– По-моему, даже не удивился. Вздрогнул только и тут же сказал, что никогда не верил в вашу гибель. Наврал, конечно. Все же знают, что он вас сразу похоронил. Да, а потом хотел заплакать. Но не сумел. Эти бессмертные, они разучились плакать. Мы с ним долго еще говорили. Он ведь не за вами сюда приехал. Вы знаете, да? Так что вы ему только карты путаете… Ой! А где Станский?
– Станский ушел с Шейлой, – сказал Женька. – Не хотел видеть Бруснику.
– Вот это да! – Крошка Ли поднялась, вышла из кадра и вернулась в кресло со стаканом зеленой жидкости. – Ну а вы как, ребята? Держитесь пока? Или зеленые совсем доконали?
– Шутки шутками, Ли, но что же теперь будет? – спросил Черный.
– А может быть, ничего не будет.
– Как это? – не понял он.
А Женька заметил:
– Еще одно оригинальное мнение.
– Не так уж оно и оригинально, – начала объяснять Ли, – у меня вчера…
– Погодите, Ли, – перебил Черный, – Вы-то кого представляете?
– Профсоюз гетер города Норда.
– Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно и отвечаю.
– Но это же не политическая партия. В политике-то Вы с кем? С Петрикссонами?
– Вовсе нет. Мы сами по себе. И потом, что значит, с Петрикссонами? Двое из них умерли естественной смертью. Четверо других – глубокие старики и политикой уже не занимаются. Кристина Петрикссон работает на Венере. Грета погибла в прошлом году в семнадцатой межзвездной. Мартин – предатель, переметнулся к черным. Альвар живет в Австралии, в партии состоит чисто номинально. Остается кто? Сванте? Его Кротов убрал – слишком бурную развил деятельность – причем, убрал чисто: воздушная катастрофа, несчастный случай. Шейла – единственная. Есть, конечно, еще третье поколение, но среди них, заметных фигур я не знаю. Род измельчал. А вы не знали этого?
– Откуда? – грустно сказал Черный. – Что можно узнать за один день, наивная Вы девочка!
«Девочка! – мелькнуло у Женьки. – Сто два года…» И вдруг словно бомба разорвалось у него в мозгу: почему он не подумал об этом раньше? Почему? Ведь она скоро умрет, очень скоро… Это невозможно! Сейчас, когда он только нашел ее… Сколько же ей осталось? Сколько?!
А Черный меж тем спокойно продолжал:
– Так почему Вы считаете, что ничего страшного не будет?
– Я не сказала, не будет. Я сказала, может не быть. Дело в том… Впрочем, Вы все равно не поймете. Вы же…
– Послушай, Ли, – перебил ее Женька, от волнения он говорил свистящим шепотом, – послушай, Ли… – он потерянно замолчал и, так и не решившись на главный вопрос, неожиданно для самого себя сказал совсем другое: – Что у тебя за манера? Ты нас за идиотов держишь?
– Да не за идиотов. Просто… понимаете… У меня вчера был один клиент из Африканского ВИСа…
Слово «клиент», да еще рядом со словом «вчера» больно укололо Женьку, несмотря на весь трагизм ситуации, и дальнейшее просто скользнуло мимо его ушей.
– … говорил, что они очень близки к успеху.
– Ну и что? – спросил Черный.
– Я же говорила, не поймете.
– Ладно, Рюша, – сказал Женька, – пошли к Бруснике.
– Верно, – поддержала Ли, – при встрече поговорим.
– Ты тоже там будешь? – оживился Женька.