Страница:
Неожиданно взгляд Розали зацепился за знакомую фигуру: широкие плечи, русые волосы… Он отдавал быстрые распоряжения людям в военной форме, а когда обернулся, Розали с изумлением узнала Глеба Мозалевского.
Охолос словно сорвался с цепи, забыв о боли, отбросив все сдерживающие факторы. Люди бесновались, празднуя страх и растерянность зажатых в кольце мэра и компании. Бросаясь на стену из щитов они пьянели от воли, пили ее жадными глотками, ничего не оставляя про запас. И оставалось этой воли ровно
30 секунд. А потом в ход пошли водометы.
Парень в синей пилотке, заметив Розали, что-то крикнул в рацию и направился к ней, «держа» глазами. Она бы могла уйти. Существовала тысяча способов. Наверное, так и нужно было поступить, но…
— Я не собираюсь бежать, — сказала она, опережая «синепилоточника», — но предупреждаю: я гражданка Срединенных Штатов Америки и за физическое, или любое другое насилие, примененное ко мне, будет отвечать весь суверенный Халибад.
Парень растерялся, но ненадолго.
В таком случае, мисс, я провожу вас к машине. Посидите там. Здесь опасно. К тому же, у шефа СНБ к вам могут быть вопросы.
— Я не обязана отвечать на вопросы Службы Национальной Безопасности, — Розали вскинула подбородок, — но я отвечу на них.
Тысячелетия, намотанные на колеса… Города-призраки на обочине…
Гончие Смерти с их вековой ненавистью… Она почти позабыла когда, в какой миг в ее плоть и кровь, в костный мозг вошел девиз: "ни шагу назад". Сила это была, или слабость, кто знает? Но ничего нельзя было изменить — в тот миг, когда сложила прозрачные крылья девушка-птица, а она не протянула ей руки, она утратила способность жалеть. Даже себя.
Спасаясь, Паша вылетел на неширокую, чисто выметенную и чуть не с шампунем вымытую улочку. Сзади послышался топот «милитерботинок». Ровные ряды палисадников и темные, глухие заборы вдоль улиц не обнадеживали, но в концеконцов, не всегда заходишь туда, где открыто. Паша уже искал забор пониже (напрасный труд, все они были одинаковыми), когда внезапно, словно из небытия, вынырнула сущность размером с кошку, в клетчатой рубахе пузырем, и колобком подкатилась под ноги. Паша с размаху грохнулся на булыжник. Очки слетели на обочину и мир расплылся цветным пятном.
Молодой, лет девятнадцати пацан в необмятом «камуфляже» прыгнул к упавшему, «пригасил» его дубинкой по затылку и, заломив за спину обмякшие руки, защелкнул легкие стальные «браслеты».
— В сушилку?
Второй «берет», подскочивший следом, бегал чуть медленнее, но соображал чуть быстрее. Перевернув Пашу он лишь глянул в широкое, бледное лицо, присвистнул и хлопнул напарника по плечу.
— Везунчик ты, Леха! Быть сержанту генералом. Это ведь тот самый кадр, которого Змей ищет.
— Серьезно? — изумился Леха.
— Зуб даю… Так что, брат, дырку для ордена сверлить не торопись, а на выпивку мы сегодня наловили.
Он рывком поднял Пашу за шиворот и поволок к машине, уже сигналившей на углу.
В кабинете мэра суверенного и независимого Халибада была сумеречная зона. Панели темного дерева, черная кожа кресел, темная полировка мебели создавали эффект «пещеры», а не слишком сильная настольная лампа, единственная, горевшая в этот час, не рассеивала мрак а, казалось, сгущала его еще больше. Окнами кабинет выходил на площадь. Сквозь толстые, двойные стекла шум сюда не долетал, но синие всполохи мигалок проникали даже сквозь толстые шторы, заставляя мужчин нервно курить.
В кабинете их было трое: Сам, тот Колобок, которого Розали видела на площади, и которому не нашлось места в «партере». Третьим был полковник милиции, начальник УВД Халибада, господин Бар. Такая вот у него была сугубо трезвая фамилия. И в городе ходили слухи, что оправдывал ее Бар чуть не на
200 процентов. Он и сейчас пребывал в том счастливом состоянии, которое в приватной беседе с начальством, если только человек — не кандидат на снятие "с треском", и по сей день именуется «рабочим».
Розали выжидательно глядела на мужчин. Страха она не испытывала. Может быть потому, что полчаса назад видела их страх, а тот, кто боится сам и не умеет этого скрыть, уже никого не напугает. Иллюзорная безопасность… Розали видела что здесь, в этом сумеречном кабинете Пузо не боялся ни охолоса ни звездно-полосатого флага. Она сделала несколько шагов и оказалась у окна.
Приоткрыла штору. Зрелище было еще то… но, Варшава, после бомбежки выглядела более впечатляюще. Подмести, вставить стекла и можно начинать по новой.
— Мисс Логан, вы, наверное, догадываетесь, зачем я… пригласил вас, — спросил Халиф. Лицо его было скрыто в тени, она видела только руки, мощные, короткопалые ладони. Трудно было беседовать с руками, хотя и говорят, что они могут выдать внутреннее состояние человека скорее, чем лицо. Во всяком случае, они не дрожали.
— Да, — кивнула она, — вполне. Хотите предложить мне покинуть Халибад в
24 часа.
Руки шевельнулись. Левая накрыла правую.
— Несколько грубо, — ответил Халиф, — но, в принципе, верно… Мы уже не в первый раз беседуем с вами и…
— Нет, — перебила Розали.
— Что "Нет"? — не понял Пузо.
— Я не уеду… по крайней мере сейчас, — добавила она, стараясь, по-возможности, смягчить резкость первоначального заявления. С Халифами можно было обходиться довольно грубо, но разговаривать с ними следовало по-возможности вежливо, — у меня есть дела, которые я не могу ни отменить ни отложить.
— Такие, как организация беспорядков в городе? — встрял Бар. Розали быстро взглянула на него но в полутьме смогла разглядеть лишь оттопыренную нижнюю губу и выставленный вперед подбородок, похожий на отваленный ковш экскаватора.
За окном мигалки, одна за другой, гасли и «бобики» покидали площадь.
Солнечный диск из золотого стал оранжевым, смотреть на него было уже не больно. Но небо еще не темнело.
— Я слушаю, — поторопил Пузо.
— Надеюсь, вы помните о том, что не можете требовать у меня никаких объяснений? — Розали отвернулась от окна и взгляд ее снова уперся в руки. Она нашла глазами Колобка, тот был как-то слишком индифферентен.
— К сожалению, — подтвердил мэр.
— Но мы можем вежливо попросить, — бросил Бар поворачиваясь к Розали всем корпусом, — и вы нам не откажете… я думаю.
— У мисс Логан нет никаких оснований для отказа, — руки зацепили карандаш, повертели в пальцах и отложили, — если, конечно, в дружеских контактах с уголовниками и террористами из так называемого Сопротивления ее подозревают зря.
— Подозревают? — Розали слегка опешила.
— И не без основания.
Она оглянулась на голос Бара.
— Неделю назад на месте ликвидированной таможни произошла стычка мешхарских «дальнобойщиков» с этими рэкетирами из компании Берегового.
— Я знаю, и что?
— Разумеется, вы знаете, — подтвердил Бар, — вы ведь были там?
— В самом деле? — искренне удивился Халиф, — Вы не ошиблись, Бар? Что делать искусствоведу, к тому же гражданке США в сугубо наших мафиозных разборках?
Розали поймала себя на том, что ее жутко нервирует невозможность удержать в поле зрения одновременно и Бара и Пузо. Мгновенно вспомнилась сценка, подсмотренная на днях — две крысы охотились на кобру. Они работали слаженно, нападая спереди и сзади, выматывая и не давая возможности ускользнуть…
— Это была политическая акция, — огрызнулась она, — да, я была там! И не видела ни одного бандита. Там были обычные люди, мужчины, женщины и даже дети. Ваш реверанс Мешхаре лишил их средств к существованию.
— Что поделать, — мэр развел мягкими ладонями, — они хотели независимость. Они ее получили. Если бы мы не сняли таможню, здесь бы уже стоял мешхарский спецназ. По мне — пускай бы стоял, но народ Халибада выбрал свободу, — короткий смешок Пуза показался ей безмерно оскорбительным, — вам, как американке это должно быть близко.
— Как видите, мисс Логан, оснований для вашей высылки, конечно, маловато, но при большом желании наскрести можно, — добавил Бар, не дав установиться тишине, — И сегодня вы сделали все, чтобы это желание у нас возникло. Не обессудьте.
— И что? — холодно спросила Розали, сознавая что снова сорвалась на пустом месте и непоправимо хамит, — вы будите искать основания для высылки Розали Логан? Это единственная проблема Халибада? Все остальное в полном порядке?
— Нет, — криво усмехнулся Бар и глянул на девушку в упор, — Вы — не единственная заноза в заднице Халибада. Но вас легче всего выдернуть.
Розали с изумлением заглянула в круглые и наглые глаза. Обернулась. Руки Пуза были крепко сцеплены в замок. Он молчал. Просто молчал. Она отступила. На глаза попался тот самый Колобок, о котором она почти забыла. Смотревший на нее. Не на Бара, не на Халифа а на нее. И безмолвный как каменный идол. Глаза словно налились крутым кипятком и она почувствовала что по щекам бегут горячие, быстрые слезы.
Внезапно Колобок, доселе не проронивший ни слова, выступил вперед:
— Мисс Логан, вы можете идти. Никаких претензий к вам у администрации нет. Если вы решите предъявить иск за нанесенное оскорбление то это ваше право. Но от имени администрации я приношу извинение за все, что вы здесь услышали.
Розали с грустной симпатией взглянула на этого человека и, чуть помедлив, кивнула головой.
— Извинения приняты. Иска не будет.
И вышла.
И еще целых десять секунд висела томительная тишина, а потом прогремел взрыв.
— Ты что, Колобок, охренел? — рявкнул Пузо, не стесняясь полупьяного мента.
— А вас это удивляет? В этом зоопарке и святой Лука охренеет, — ответил Колобок, но так тихо, что его никто не услышал.
— Мисс Логан…
Она обернулась. Тому, кто ее остановил, было лет 25, не больше, и похож он был на телохранителя в штатском.
— Господин мэр предоставляет вам машину с водителем.
Розали ощутила за спиной бесшумное, мягкое движение и быстро повернулась: «Вольво» темно-серого, даже сизого цвета беззвучно притерлось к обочине и застыло, как сгусток ночного тумана. За зелеными, густо тонированными стеклами было не разглядеть ничего, но Розали поймала себя на мысли, что ей и не хочется туда глядеть. "Призрак убитой совы"…
— Спасибо, — она торопливо качнула головой и поспешила отойти, подсознательно ожидая, что «призрак» полетит следом, пугая ее своей бесшумной мощью. Но «Вольво» осталось на месте.
Треск и грохот постепенно стихали, пока не сошли на нет. Сирены смолкли еще раньше, и площадь перед зданием мэрии, похоже, очистилась. Последними успокоились овчарки. В стремительно наступающей тьме уже трудно было разглядеть собственные руки, но внезапно на крыше вспыхнул свет: четыре мощных прожектора залили площадь неравномерным сине-красно-фиолетовым сиянием. В витрины спешно ставили огромные куски фанеры и электрокартона, появилась техника и люди с метлами, швабрами и совками. На помосте завозились, поднимая опрокинутые колонки и протягивая провода. А площадь снова стала заполняться народом.
В темноте город изменился. Дома словно придвинулись теснее друг к другу, сжимая и без того узкие улочки. Звучала музыка. Розали узнала "Депеш Мод", поморщилась, но стерпела, это было все-таки лучше, чем Анжелика Варум, "очаровашка, в трусах ромашка", к тому же, как не верти, "на родном языке"…
В мистическом, мертвенном свете лица людей казались неестественно худыми. Скулы и носы выпирали, словно народ был изможден долгим голоданием.
Вместо глаз темнели жутковатые провалы. И все это вместе составляло вполне конкретную и законченную картинку средневекового шабаша вампиров. На фоне развалин замка, после «турнира», который закончился массовым побоищем, ассоциация напрашивалась сама.
Состав толпы тоже изменился и, пожалуй, не в лучшую сторону. Пропали дети, молодые женщины и пожилые люди. Площадь и близлежащие улицы заполнили подростки и молодые ребята раннего послеармейского возраста. Все они были либо «слегка», либо «порядком», либо просто пьяны "до белых коней", и никакого особого веселья и удовольствия на юных лицах Розали не заметила. Те, кто «догнал», были благодушны, те, кто "не успел" — досадливо оживлены. В воздухе висел острый запах пива и плотный сленг, густо приправленный инвективной лексикой. Попадались, и не так редко, глаза и вовсе оловянные.
«Дурь» в Халибаде большим злом не считала даже милиция. Ее можно было приготовить чуть ли не прямо на «поле» с помощью костерка, консервной банки и куска марли. Старики испокон веков использовали ее как средство от зубной боли. А молодые… наверное у них тоже что-нибудь болело. Душа, например.
К ней пытались цепляться, она проходила мимо не отвечая, хотя язык чесался. Но с этим зудом Розали давно научилась справляться. Тем более, что и нужно то было для этого всего-ничего: поглубже нырнуть в свои мысли. А мысли были невеселыми.
Ежу понятно, что Пузо и его присные не упустили и не отпустили ее, а "пустили погулять на коротком поводке". Ее обаятельная улыбка наверняка уже появилась во всех возможных ориентировках, а симпатичные интеллектуалы с четырьмя звездами под штатским пиджаком уже получили задание выявить связь: ЦРУ — Халибадское Сопротивление. Для мэра такая связь сейчас была бы подарком судьбы. По крайней мере, она дала бы Пузу отличную возможность эффектно повесить всех собак на мифический "международный заговор", и он этой возможности не упустит. "Медвежья услуга" — вот как называется подобный вид помощи. И Игорь, когда раскинет мозгами, вряд-ли благословит Розали Логан на новые подвиги. Если он жив. Если Паша жив. Если хоть что-нибудь уцелело после сегодняшнего "левого марша"…
Неожиданно перед глазами материализовалась сине-сиреневая тень в безрукавом тельнике, с массивным крестом на шее и плохо сфокусированным взглядом. Розали сделала шаг в сторону, чтобы обойти тень, но рядом выросла другая. Она оглянулась: подростки замкнули ее в кольцо. На первый взгляд и без учета скрытых резервов их было семеро. И все безбожно пьяны. Слишком пьяны, чтобы на них могли подействовать доводы разума. И слишком трезвы, чтобы выпустить.
Один на один она бы справилась с любым. Двое уже были проблемой. А семеро — это уже не проблема, это был гроб с музыкой.
В чем дело, ребята? — спросила Розали, и голос показался ровным и безмятежным даже ей самой. В ответ парень дохнул ей в лицо дымом дешевых сигарет и выдал пространно-философскую фразу наполовину по-английски, наполовину по фене. Синтаксис ее остался загадкой для Розали, но общий смысл она уловила — ребята испытывали острый дефицит в области общения полов и рассчитывали, что она этот дефицит восполнит. Неясно, всерьез рассчитывали, или для прикола. В обоих вариантах были свои плюсы и минусы, а в общем, это был полный абзац.
На счет реакции толпы она не обольщалась, здесь всем на все было наплевать, кроме пива и «дури»…
Неожиданно вспомнилось лицо Стража: тонкое, спокойное, с капелькой грусти в серых глазах. Таким она видела его в последний раз, в Санджапуре.
Слова, которыми он напутствовал ее в тот миг показались ей лишними: "Запомни, никто и никогда не придет на помощь побежденному… А если это случится, значит мир изменился и, возможно, достоин жить. Но я в это не верю. И никто не поверит, если у него есть хоть капелька мозгов."
Страж был прав. Как всегда. Но, упрямо дернув плечом, Розали закрыла зеркало. Как всегда…
Чья-то рука сцапала ее за запястье. Рука была сухой и теплой, но всеравно показалась ей липкой и грязной. Отработанным движением она освободилась от захвата. Парень рухнул на колени, зажимая локоть. Розали выпрямилась и обвела всю компанию быстрым, внимательным взглядом. Что бы там ни было, вряд ли эти пацаны хотели ее убить. А если и хотели… Розали глубоко сомневалась, что им это под силу.
— Развлекаетесь? — металлический голос прозвучал совсем рядом и, словно разрубил пополам шумовую завесу из пьяных воплей и ритмов "Депеш Мод". Стало тихо. Площадь отодвинулась, пропала в тумане, осталась только цепочка ярких глаз, в которых таял ошалелый хмель, сменяясь недоумением. Потом крепыш, который был здесь за главного, хрипло спросил:
— Тебе, мужик, чего?
— Не «мужик», а подполковник СНБ господин Мозалевский, — поправил голос и перед носом парня мелькнули "красные корочки", — под козырек брать не обязательно… э, нет, в руки не дам, инструкция не разрешает, — «корочки» исчезли так же быстро, как и появились, — Свободны, ребята.
Кольцо распалось на две половины, а потом вдруг стало таять стремительней и бесшумней, чем струйка дыма на ветру. И только тогда она позволила себе обернуться.
Таким мужчинам нужно запретить улыбаться в законодательном порядке, — подумала Розали с немой покорностью судьбе, — потому что это яд, которым можно отравить насмерть. И, будь я проклята, он об этом знает.
— Испугалась? — вполголоса спросил Глеб.
— Да нет, — это было отчасти правдой, — Я, вообще-то, девушка не пугливая.
О второй части правды она предпочла умолчать. О том, что испугалась сейчас, увидев его.
Площадь осталась позади. Перед ними была узкая темная улица, наглухо запертые ставни и бесконечная, безликая тишина вокруг, до самого горизонта.
Только над головой горели звезды — слишком высокие, чтобы быть хоть немного заинтересованными в том, что творилось на земле.
— О чем ты думаешь?
— О том, как высоко Пузо оценил мою скромную персону, — откровенно сказала она, — даже подполковника для меня не пожалел. Я чувствую себя польщенной…
— Ты о чем? — тихо спросил спутник.
— Только не говори, что ты оказался здесь совершенно случайно, — хмыкнула Розали.
— Хорошо, не буду. Но, между прочим, просто в порядке информации, это так и есть.
— Тогда извини, — но тон Розали был далек от просительного, как и она сама от того, чтобы поверить офицеру СНБ. Раньше считалось хорошим тоном не верить иезуитам.
Фонари не горели. Легкий ветер толкнулся в лабиринте домов, шевельнул густую листву в палисадниках и растаял, не принеся прохлады. Собаки не спали, изредка они тревожно взлаивали, но быстро смолкали, погружаясь в странное, присущее всем хорошим сторожам состояние "бдительной дремы".
Они шли рядом, но не касаясь друг друга. Глеб чувствовал ее неостывшее напряжение и наперечет знал все ее невеселые мысли. И мог бы поделиться своими…
…Если кто-то, пусть даже с чужой подачи, вскидывает к небу кулак и кричит "Смерть!", он должен быть готов к тому, что она ответит. За убеждения всегда приходилось платить, и платы "презренным металлом" судьба не брала…
Громада Шлосс-Адлера, казалось, не приближается совсем, но это только казалось. Горожане знали, что стоит миновать городскую окраину, выйти на узкую тропу и сделать несколько шагов, выбираясь из гряды камней и зарослей лавра, и замок заслонит небо, возникнув как будто из небытия. Место, где пересекались оси координат, то, которое обозначали цифрой «0». Нервный узел десятка миров. Место, где не бывает тишины. Где всегда ветер, который говорит на разные голоса. Глеб Мозалевский слышал ветер. Не единожды. Почему именно ему удалось прикоснуться к чуду, которого напрасно домогались святые и праведники? А уж он то прекрасно знал, что наказан отнюдь не без вины. И то, что он собирался сделать сейчас, было чем угодно, только не раскаянием…
В кармане джинсов, чуть мешая при ходьбе, лежала плоская темная шкатулка, которую Кузя принес, обернув полой. Смотрел при этом Кузя нехорошо, как на больного, и к тому же, заразного. И руку отдернул, как от крапивы.
— Хранители будут недовольны, — предостерег он. Глеб кивнул, и сунул коробочку в карман. На мнение подданных своей империи ему, с недавних пор, было глубоко наплевать. Ему было нечего хранить, стало быть и хранители были без надобности.
Апокалипсис предрешен. И если так, то не все ли равно, когда… но, если можно — не прямо сейчас. Слишком далеко были звезды. Слишком близко была эта удивительная женщина. Он помнил ее. Оказывается, он очень хорошо запомнил ее походку — каблуки изменили ее, но не сильно. Светлые, почти белые волосы — это потом они стали рыжими. И ее неповторимые глаза. Неповторенные. Каждая женщина, каждая девушка на земле глядела на мужчин глазами Евы, а ЭТИ глаза были только одни. Иногда они согревали нежностью, иногда обжигали холодом, но всегда были невыносимо упрямы. В тот день было именно так. И когда, мгновением позже, она услышала "приговор, не знающий изъятия", в них, казалось, дрогнуло пламя. Он ждал — так не ждал даже этот белобрысый, который был с ней рядом. Но губы, на которых погасла улыбка, так и не разомкнулись для просьбы и покаяния.
Вот тогда он впервые восстал…
Он помнил этот день, словно вчерашний. Возможно, он был единственным, кто так хорошо его помнил. Все знали о "Проклятии Евы" — быть смертной и рожать в муках". Но и люди и нелюди забыли о проклятии Лилит: не знать ни смерти, ни воскресения, ни покоя. Помнить, тосковать, искать… вечно. Не в семижды семи ли раз был тяжелее ее приговор? Но она выслушала его спокойно и снисхождения не просила. Впрочем, так же поступила и Ева. Это потом род человеческий измельчал.
Он ушел в свои мысли так глубоко, что почти позабыл, где находится. Но вопрос, заданный вполголоса, вернул его сразу, словно и не было этих глубин.
Насколько я понимаю, ты здесь большая шишка?
Глеб, почти против воли, улыбнулся.
Можно сказать и так.
Игорь и остальные «рыцари»… Они неплохие ребята, — она неловко помолчала, — Хотелось бы что-нибудь для них сделать. Хотя бы в рамках закона.
М-гм, — он кивнул. Помолчал. Тишина стояла такая, что стук ее каблуков по асфальту слышен был на два квартала. Сам Глеб ступал совершенно бесшумно.
Я обещаю даже больше, — наконец ответил он, — я сделаю для них все, что могу в рамках моей совести и офицерской чести. А это несколько шире рамок закона. Устроит тебя такой расклад?
Более чем, — кивнула Розали и заметно повеселела.
Имени Паши она так и не назвала. Запомнила, видно, их утреннюю стычку. Понадеялась, что подполковник СНБ Глеб Мозалевский и сам вспомнит Пашу и включит его в круг тех, о ком просила позаботиться мисс Розали Логан.
Что ж. Он помнил о нем.
Внезапно позади что-то бабахнуло с громким треском исполинской хлопушки, и над крышами, среди неподвижных звезд, расцвела желтая огненная роза. Второй хлопок последовал без задержки, и вслед ему — третий. В черном небе вспыхнули фонтаны света — белый и алый.
Она остановилась. Это было очень кстати, потому, что до козерожьей гостиницы оставалось ровным счетом два квартала, а он все еще ничего не решил. Видел бы его сейчас белобрысый…
Хорошо, что в темноте Розали не заметила его кривой усмешки. Не годится женщине смотреть на такое. Хотя эта — видела всякое. Но, все равно — не годится.
— Глеб?
Да? — он обернулся с готовностью, которая удивила бы его, пожалуй, возьми он труд задуматься. Впрочем, ему не было нужды думать. Он знал.
Почему ты всегда один?
Лицо Розали, ее медные волосы во вспышках салюта казались нарисованными акварелью прямо в сухом, горячем воздухе. Серо-рыжие глаза смотрели с напряженным вниманием, и в них дробились отсветы догорающей розы.
Ты уже спрашивала об этом, — произнес он, — тогда…
Она не стала уточнять когда. В тот вечер, когда в прокуренном баре, сотрясающемся от ритмов «попсы» он узнал ее глаза… Или в другой. На берегу прозрачной реки. В месте еще не воздвигнутых Врат.
И что ты ответил?
Неожиданно с кошачьим воплем распахнулась старая форточка, и на тихую улицу выплеснулась волна бьющейся о стены музыки и страстного, обжигающего голоса. Знаменитейший хит Черной Уитней… "Я буду любить тебя вечно"…
Но это было не важно. А важным оказалось то, что Розали от неожиданности вздрогнула, отступила назад, каблук подвернулся, он подхватил ее, спасая от падения и от травмы и его опалило огнем рыжих волос.
В Эдеме не выжимали сок из винограда, — беспечно рассмеялась она и вдруг вздрогнула, — откуда это?
Наверное, из какого-нибудь фильма, — беспечно солгал он, волевым усилием зажимая бешеное сердце.
Праздничный фейерверк наконец отгрохотал и город снова погрузился в темноту, только огромные звезды смотрели с небес, да шпиль Шлосс-Адлера даже в этой непроглядной темноте умудрялся выглядеть еще более черным.
Так что же ты ответил, — напомнила Розали.
Охолос словно сорвался с цепи, забыв о боли, отбросив все сдерживающие факторы. Люди бесновались, празднуя страх и растерянность зажатых в кольце мэра и компании. Бросаясь на стену из щитов они пьянели от воли, пили ее жадными глотками, ничего не оставляя про запас. И оставалось этой воли ровно
30 секунд. А потом в ход пошли водометы.
Парень в синей пилотке, заметив Розали, что-то крикнул в рацию и направился к ней, «держа» глазами. Она бы могла уйти. Существовала тысяча способов. Наверное, так и нужно было поступить, но…
— Я не собираюсь бежать, — сказала она, опережая «синепилоточника», — но предупреждаю: я гражданка Срединенных Штатов Америки и за физическое, или любое другое насилие, примененное ко мне, будет отвечать весь суверенный Халибад.
Парень растерялся, но ненадолго.
В таком случае, мисс, я провожу вас к машине. Посидите там. Здесь опасно. К тому же, у шефа СНБ к вам могут быть вопросы.
— Я не обязана отвечать на вопросы Службы Национальной Безопасности, — Розали вскинула подбородок, — но я отвечу на них.
Тысячелетия, намотанные на колеса… Города-призраки на обочине…
Гончие Смерти с их вековой ненавистью… Она почти позабыла когда, в какой миг в ее плоть и кровь, в костный мозг вошел девиз: "ни шагу назад". Сила это была, или слабость, кто знает? Но ничего нельзя было изменить — в тот миг, когда сложила прозрачные крылья девушка-птица, а она не протянула ей руки, она утратила способность жалеть. Даже себя.
Спасаясь, Паша вылетел на неширокую, чисто выметенную и чуть не с шампунем вымытую улочку. Сзади послышался топот «милитерботинок». Ровные ряды палисадников и темные, глухие заборы вдоль улиц не обнадеживали, но в концеконцов, не всегда заходишь туда, где открыто. Паша уже искал забор пониже (напрасный труд, все они были одинаковыми), когда внезапно, словно из небытия, вынырнула сущность размером с кошку, в клетчатой рубахе пузырем, и колобком подкатилась под ноги. Паша с размаху грохнулся на булыжник. Очки слетели на обочину и мир расплылся цветным пятном.
Молодой, лет девятнадцати пацан в необмятом «камуфляже» прыгнул к упавшему, «пригасил» его дубинкой по затылку и, заломив за спину обмякшие руки, защелкнул легкие стальные «браслеты».
— В сушилку?
Второй «берет», подскочивший следом, бегал чуть медленнее, но соображал чуть быстрее. Перевернув Пашу он лишь глянул в широкое, бледное лицо, присвистнул и хлопнул напарника по плечу.
— Везунчик ты, Леха! Быть сержанту генералом. Это ведь тот самый кадр, которого Змей ищет.
— Серьезно? — изумился Леха.
— Зуб даю… Так что, брат, дырку для ордена сверлить не торопись, а на выпивку мы сегодня наловили.
Он рывком поднял Пашу за шиворот и поволок к машине, уже сигналившей на углу.
В кабинете мэра суверенного и независимого Халибада была сумеречная зона. Панели темного дерева, черная кожа кресел, темная полировка мебели создавали эффект «пещеры», а не слишком сильная настольная лампа, единственная, горевшая в этот час, не рассеивала мрак а, казалось, сгущала его еще больше. Окнами кабинет выходил на площадь. Сквозь толстые, двойные стекла шум сюда не долетал, но синие всполохи мигалок проникали даже сквозь толстые шторы, заставляя мужчин нервно курить.
В кабинете их было трое: Сам, тот Колобок, которого Розали видела на площади, и которому не нашлось места в «партере». Третьим был полковник милиции, начальник УВД Халибада, господин Бар. Такая вот у него была сугубо трезвая фамилия. И в городе ходили слухи, что оправдывал ее Бар чуть не на
200 процентов. Он и сейчас пребывал в том счастливом состоянии, которое в приватной беседе с начальством, если только человек — не кандидат на снятие "с треском", и по сей день именуется «рабочим».
Розали выжидательно глядела на мужчин. Страха она не испытывала. Может быть потому, что полчаса назад видела их страх, а тот, кто боится сам и не умеет этого скрыть, уже никого не напугает. Иллюзорная безопасность… Розали видела что здесь, в этом сумеречном кабинете Пузо не боялся ни охолоса ни звездно-полосатого флага. Она сделала несколько шагов и оказалась у окна.
Приоткрыла штору. Зрелище было еще то… но, Варшава, после бомбежки выглядела более впечатляюще. Подмести, вставить стекла и можно начинать по новой.
— Мисс Логан, вы, наверное, догадываетесь, зачем я… пригласил вас, — спросил Халиф. Лицо его было скрыто в тени, она видела только руки, мощные, короткопалые ладони. Трудно было беседовать с руками, хотя и говорят, что они могут выдать внутреннее состояние человека скорее, чем лицо. Во всяком случае, они не дрожали.
— Да, — кивнула она, — вполне. Хотите предложить мне покинуть Халибад в
24 часа.
Руки шевельнулись. Левая накрыла правую.
— Несколько грубо, — ответил Халиф, — но, в принципе, верно… Мы уже не в первый раз беседуем с вами и…
— Нет, — перебила Розали.
— Что "Нет"? — не понял Пузо.
— Я не уеду… по крайней мере сейчас, — добавила она, стараясь, по-возможности, смягчить резкость первоначального заявления. С Халифами можно было обходиться довольно грубо, но разговаривать с ними следовало по-возможности вежливо, — у меня есть дела, которые я не могу ни отменить ни отложить.
— Такие, как организация беспорядков в городе? — встрял Бар. Розали быстро взглянула на него но в полутьме смогла разглядеть лишь оттопыренную нижнюю губу и выставленный вперед подбородок, похожий на отваленный ковш экскаватора.
За окном мигалки, одна за другой, гасли и «бобики» покидали площадь.
Солнечный диск из золотого стал оранжевым, смотреть на него было уже не больно. Но небо еще не темнело.
— Я слушаю, — поторопил Пузо.
— Надеюсь, вы помните о том, что не можете требовать у меня никаких объяснений? — Розали отвернулась от окна и взгляд ее снова уперся в руки. Она нашла глазами Колобка, тот был как-то слишком индифферентен.
— К сожалению, — подтвердил мэр.
— Но мы можем вежливо попросить, — бросил Бар поворачиваясь к Розали всем корпусом, — и вы нам не откажете… я думаю.
— У мисс Логан нет никаких оснований для отказа, — руки зацепили карандаш, повертели в пальцах и отложили, — если, конечно, в дружеских контактах с уголовниками и террористами из так называемого Сопротивления ее подозревают зря.
— Подозревают? — Розали слегка опешила.
— И не без основания.
Она оглянулась на голос Бара.
— Неделю назад на месте ликвидированной таможни произошла стычка мешхарских «дальнобойщиков» с этими рэкетирами из компании Берегового.
— Я знаю, и что?
— Разумеется, вы знаете, — подтвердил Бар, — вы ведь были там?
— В самом деле? — искренне удивился Халиф, — Вы не ошиблись, Бар? Что делать искусствоведу, к тому же гражданке США в сугубо наших мафиозных разборках?
Розали поймала себя на том, что ее жутко нервирует невозможность удержать в поле зрения одновременно и Бара и Пузо. Мгновенно вспомнилась сценка, подсмотренная на днях — две крысы охотились на кобру. Они работали слаженно, нападая спереди и сзади, выматывая и не давая возможности ускользнуть…
— Это была политическая акция, — огрызнулась она, — да, я была там! И не видела ни одного бандита. Там были обычные люди, мужчины, женщины и даже дети. Ваш реверанс Мешхаре лишил их средств к существованию.
— Что поделать, — мэр развел мягкими ладонями, — они хотели независимость. Они ее получили. Если бы мы не сняли таможню, здесь бы уже стоял мешхарский спецназ. По мне — пускай бы стоял, но народ Халибада выбрал свободу, — короткий смешок Пуза показался ей безмерно оскорбительным, — вам, как американке это должно быть близко.
— Как видите, мисс Логан, оснований для вашей высылки, конечно, маловато, но при большом желании наскрести можно, — добавил Бар, не дав установиться тишине, — И сегодня вы сделали все, чтобы это желание у нас возникло. Не обессудьте.
— И что? — холодно спросила Розали, сознавая что снова сорвалась на пустом месте и непоправимо хамит, — вы будите искать основания для высылки Розали Логан? Это единственная проблема Халибада? Все остальное в полном порядке?
— Нет, — криво усмехнулся Бар и глянул на девушку в упор, — Вы — не единственная заноза в заднице Халибада. Но вас легче всего выдернуть.
Розали с изумлением заглянула в круглые и наглые глаза. Обернулась. Руки Пуза были крепко сцеплены в замок. Он молчал. Просто молчал. Она отступила. На глаза попался тот самый Колобок, о котором она почти забыла. Смотревший на нее. Не на Бара, не на Халифа а на нее. И безмолвный как каменный идол. Глаза словно налились крутым кипятком и она почувствовала что по щекам бегут горячие, быстрые слезы.
Внезапно Колобок, доселе не проронивший ни слова, выступил вперед:
— Мисс Логан, вы можете идти. Никаких претензий к вам у администрации нет. Если вы решите предъявить иск за нанесенное оскорбление то это ваше право. Но от имени администрации я приношу извинение за все, что вы здесь услышали.
Розали с грустной симпатией взглянула на этого человека и, чуть помедлив, кивнула головой.
— Извинения приняты. Иска не будет.
И вышла.
И еще целых десять секунд висела томительная тишина, а потом прогремел взрыв.
— Ты что, Колобок, охренел? — рявкнул Пузо, не стесняясь полупьяного мента.
— А вас это удивляет? В этом зоопарке и святой Лука охренеет, — ответил Колобок, но так тихо, что его никто не услышал.
— Мисс Логан…
Она обернулась. Тому, кто ее остановил, было лет 25, не больше, и похож он был на телохранителя в штатском.
— Господин мэр предоставляет вам машину с водителем.
Розали ощутила за спиной бесшумное, мягкое движение и быстро повернулась: «Вольво» темно-серого, даже сизого цвета беззвучно притерлось к обочине и застыло, как сгусток ночного тумана. За зелеными, густо тонированными стеклами было не разглядеть ничего, но Розали поймала себя на мысли, что ей и не хочется туда глядеть. "Призрак убитой совы"…
— Спасибо, — она торопливо качнула головой и поспешила отойти, подсознательно ожидая, что «призрак» полетит следом, пугая ее своей бесшумной мощью. Но «Вольво» осталось на месте.
Треск и грохот постепенно стихали, пока не сошли на нет. Сирены смолкли еще раньше, и площадь перед зданием мэрии, похоже, очистилась. Последними успокоились овчарки. В стремительно наступающей тьме уже трудно было разглядеть собственные руки, но внезапно на крыше вспыхнул свет: четыре мощных прожектора залили площадь неравномерным сине-красно-фиолетовым сиянием. В витрины спешно ставили огромные куски фанеры и электрокартона, появилась техника и люди с метлами, швабрами и совками. На помосте завозились, поднимая опрокинутые колонки и протягивая провода. А площадь снова стала заполняться народом.
В темноте город изменился. Дома словно придвинулись теснее друг к другу, сжимая и без того узкие улочки. Звучала музыка. Розали узнала "Депеш Мод", поморщилась, но стерпела, это было все-таки лучше, чем Анжелика Варум, "очаровашка, в трусах ромашка", к тому же, как не верти, "на родном языке"…
В мистическом, мертвенном свете лица людей казались неестественно худыми. Скулы и носы выпирали, словно народ был изможден долгим голоданием.
Вместо глаз темнели жутковатые провалы. И все это вместе составляло вполне конкретную и законченную картинку средневекового шабаша вампиров. На фоне развалин замка, после «турнира», который закончился массовым побоищем, ассоциация напрашивалась сама.
Состав толпы тоже изменился и, пожалуй, не в лучшую сторону. Пропали дети, молодые женщины и пожилые люди. Площадь и близлежащие улицы заполнили подростки и молодые ребята раннего послеармейского возраста. Все они были либо «слегка», либо «порядком», либо просто пьяны "до белых коней", и никакого особого веселья и удовольствия на юных лицах Розали не заметила. Те, кто «догнал», были благодушны, те, кто "не успел" — досадливо оживлены. В воздухе висел острый запах пива и плотный сленг, густо приправленный инвективной лексикой. Попадались, и не так редко, глаза и вовсе оловянные.
«Дурь» в Халибаде большим злом не считала даже милиция. Ее можно было приготовить чуть ли не прямо на «поле» с помощью костерка, консервной банки и куска марли. Старики испокон веков использовали ее как средство от зубной боли. А молодые… наверное у них тоже что-нибудь болело. Душа, например.
К ней пытались цепляться, она проходила мимо не отвечая, хотя язык чесался. Но с этим зудом Розали давно научилась справляться. Тем более, что и нужно то было для этого всего-ничего: поглубже нырнуть в свои мысли. А мысли были невеселыми.
Ежу понятно, что Пузо и его присные не упустили и не отпустили ее, а "пустили погулять на коротком поводке". Ее обаятельная улыбка наверняка уже появилась во всех возможных ориентировках, а симпатичные интеллектуалы с четырьмя звездами под штатским пиджаком уже получили задание выявить связь: ЦРУ — Халибадское Сопротивление. Для мэра такая связь сейчас была бы подарком судьбы. По крайней мере, она дала бы Пузу отличную возможность эффектно повесить всех собак на мифический "международный заговор", и он этой возможности не упустит. "Медвежья услуга" — вот как называется подобный вид помощи. И Игорь, когда раскинет мозгами, вряд-ли благословит Розали Логан на новые подвиги. Если он жив. Если Паша жив. Если хоть что-нибудь уцелело после сегодняшнего "левого марша"…
Неожиданно перед глазами материализовалась сине-сиреневая тень в безрукавом тельнике, с массивным крестом на шее и плохо сфокусированным взглядом. Розали сделала шаг в сторону, чтобы обойти тень, но рядом выросла другая. Она оглянулась: подростки замкнули ее в кольцо. На первый взгляд и без учета скрытых резервов их было семеро. И все безбожно пьяны. Слишком пьяны, чтобы на них могли подействовать доводы разума. И слишком трезвы, чтобы выпустить.
Один на один она бы справилась с любым. Двое уже были проблемой. А семеро — это уже не проблема, это был гроб с музыкой.
В чем дело, ребята? — спросила Розали, и голос показался ровным и безмятежным даже ей самой. В ответ парень дохнул ей в лицо дымом дешевых сигарет и выдал пространно-философскую фразу наполовину по-английски, наполовину по фене. Синтаксис ее остался загадкой для Розали, но общий смысл она уловила — ребята испытывали острый дефицит в области общения полов и рассчитывали, что она этот дефицит восполнит. Неясно, всерьез рассчитывали, или для прикола. В обоих вариантах были свои плюсы и минусы, а в общем, это был полный абзац.
На счет реакции толпы она не обольщалась, здесь всем на все было наплевать, кроме пива и «дури»…
Неожиданно вспомнилось лицо Стража: тонкое, спокойное, с капелькой грусти в серых глазах. Таким она видела его в последний раз, в Санджапуре.
Слова, которыми он напутствовал ее в тот миг показались ей лишними: "Запомни, никто и никогда не придет на помощь побежденному… А если это случится, значит мир изменился и, возможно, достоин жить. Но я в это не верю. И никто не поверит, если у него есть хоть капелька мозгов."
Страж был прав. Как всегда. Но, упрямо дернув плечом, Розали закрыла зеркало. Как всегда…
Чья-то рука сцапала ее за запястье. Рука была сухой и теплой, но всеравно показалась ей липкой и грязной. Отработанным движением она освободилась от захвата. Парень рухнул на колени, зажимая локоть. Розали выпрямилась и обвела всю компанию быстрым, внимательным взглядом. Что бы там ни было, вряд ли эти пацаны хотели ее убить. А если и хотели… Розали глубоко сомневалась, что им это под силу.
— Развлекаетесь? — металлический голос прозвучал совсем рядом и, словно разрубил пополам шумовую завесу из пьяных воплей и ритмов "Депеш Мод". Стало тихо. Площадь отодвинулась, пропала в тумане, осталась только цепочка ярких глаз, в которых таял ошалелый хмель, сменяясь недоумением. Потом крепыш, который был здесь за главного, хрипло спросил:
— Тебе, мужик, чего?
— Не «мужик», а подполковник СНБ господин Мозалевский, — поправил голос и перед носом парня мелькнули "красные корочки", — под козырек брать не обязательно… э, нет, в руки не дам, инструкция не разрешает, — «корочки» исчезли так же быстро, как и появились, — Свободны, ребята.
Кольцо распалось на две половины, а потом вдруг стало таять стремительней и бесшумней, чем струйка дыма на ветру. И только тогда она позволила себе обернуться.
Таким мужчинам нужно запретить улыбаться в законодательном порядке, — подумала Розали с немой покорностью судьбе, — потому что это яд, которым можно отравить насмерть. И, будь я проклята, он об этом знает.
— Испугалась? — вполголоса спросил Глеб.
— Да нет, — это было отчасти правдой, — Я, вообще-то, девушка не пугливая.
О второй части правды она предпочла умолчать. О том, что испугалась сейчас, увидев его.
Площадь осталась позади. Перед ними была узкая темная улица, наглухо запертые ставни и бесконечная, безликая тишина вокруг, до самого горизонта.
Только над головой горели звезды — слишком высокие, чтобы быть хоть немного заинтересованными в том, что творилось на земле.
— О чем ты думаешь?
— О том, как высоко Пузо оценил мою скромную персону, — откровенно сказала она, — даже подполковника для меня не пожалел. Я чувствую себя польщенной…
— Ты о чем? — тихо спросил спутник.
— Только не говори, что ты оказался здесь совершенно случайно, — хмыкнула Розали.
— Хорошо, не буду. Но, между прочим, просто в порядке информации, это так и есть.
— Тогда извини, — но тон Розали был далек от просительного, как и она сама от того, чтобы поверить офицеру СНБ. Раньше считалось хорошим тоном не верить иезуитам.
Фонари не горели. Легкий ветер толкнулся в лабиринте домов, шевельнул густую листву в палисадниках и растаял, не принеся прохлады. Собаки не спали, изредка они тревожно взлаивали, но быстро смолкали, погружаясь в странное, присущее всем хорошим сторожам состояние "бдительной дремы".
Они шли рядом, но не касаясь друг друга. Глеб чувствовал ее неостывшее напряжение и наперечет знал все ее невеселые мысли. И мог бы поделиться своими…
…Если кто-то, пусть даже с чужой подачи, вскидывает к небу кулак и кричит "Смерть!", он должен быть готов к тому, что она ответит. За убеждения всегда приходилось платить, и платы "презренным металлом" судьба не брала…
Громада Шлосс-Адлера, казалось, не приближается совсем, но это только казалось. Горожане знали, что стоит миновать городскую окраину, выйти на узкую тропу и сделать несколько шагов, выбираясь из гряды камней и зарослей лавра, и замок заслонит небо, возникнув как будто из небытия. Место, где пересекались оси координат, то, которое обозначали цифрой «0». Нервный узел десятка миров. Место, где не бывает тишины. Где всегда ветер, который говорит на разные голоса. Глеб Мозалевский слышал ветер. Не единожды. Почему именно ему удалось прикоснуться к чуду, которого напрасно домогались святые и праведники? А уж он то прекрасно знал, что наказан отнюдь не без вины. И то, что он собирался сделать сейчас, было чем угодно, только не раскаянием…
В кармане джинсов, чуть мешая при ходьбе, лежала плоская темная шкатулка, которую Кузя принес, обернув полой. Смотрел при этом Кузя нехорошо, как на больного, и к тому же, заразного. И руку отдернул, как от крапивы.
— Хранители будут недовольны, — предостерег он. Глеб кивнул, и сунул коробочку в карман. На мнение подданных своей империи ему, с недавних пор, было глубоко наплевать. Ему было нечего хранить, стало быть и хранители были без надобности.
Апокалипсис предрешен. И если так, то не все ли равно, когда… но, если можно — не прямо сейчас. Слишком далеко были звезды. Слишком близко была эта удивительная женщина. Он помнил ее. Оказывается, он очень хорошо запомнил ее походку — каблуки изменили ее, но не сильно. Светлые, почти белые волосы — это потом они стали рыжими. И ее неповторимые глаза. Неповторенные. Каждая женщина, каждая девушка на земле глядела на мужчин глазами Евы, а ЭТИ глаза были только одни. Иногда они согревали нежностью, иногда обжигали холодом, но всегда были невыносимо упрямы. В тот день было именно так. И когда, мгновением позже, она услышала "приговор, не знающий изъятия", в них, казалось, дрогнуло пламя. Он ждал — так не ждал даже этот белобрысый, который был с ней рядом. Но губы, на которых погасла улыбка, так и не разомкнулись для просьбы и покаяния.
Вот тогда он впервые восстал…
Он помнил этот день, словно вчерашний. Возможно, он был единственным, кто так хорошо его помнил. Все знали о "Проклятии Евы" — быть смертной и рожать в муках". Но и люди и нелюди забыли о проклятии Лилит: не знать ни смерти, ни воскресения, ни покоя. Помнить, тосковать, искать… вечно. Не в семижды семи ли раз был тяжелее ее приговор? Но она выслушала его спокойно и снисхождения не просила. Впрочем, так же поступила и Ева. Это потом род человеческий измельчал.
Он ушел в свои мысли так глубоко, что почти позабыл, где находится. Но вопрос, заданный вполголоса, вернул его сразу, словно и не было этих глубин.
Насколько я понимаю, ты здесь большая шишка?
Глеб, почти против воли, улыбнулся.
Можно сказать и так.
Игорь и остальные «рыцари»… Они неплохие ребята, — она неловко помолчала, — Хотелось бы что-нибудь для них сделать. Хотя бы в рамках закона.
М-гм, — он кивнул. Помолчал. Тишина стояла такая, что стук ее каблуков по асфальту слышен был на два квартала. Сам Глеб ступал совершенно бесшумно.
Я обещаю даже больше, — наконец ответил он, — я сделаю для них все, что могу в рамках моей совести и офицерской чести. А это несколько шире рамок закона. Устроит тебя такой расклад?
Более чем, — кивнула Розали и заметно повеселела.
Имени Паши она так и не назвала. Запомнила, видно, их утреннюю стычку. Понадеялась, что подполковник СНБ Глеб Мозалевский и сам вспомнит Пашу и включит его в круг тех, о ком просила позаботиться мисс Розали Логан.
Что ж. Он помнил о нем.
Внезапно позади что-то бабахнуло с громким треском исполинской хлопушки, и над крышами, среди неподвижных звезд, расцвела желтая огненная роза. Второй хлопок последовал без задержки, и вслед ему — третий. В черном небе вспыхнули фонтаны света — белый и алый.
Она остановилась. Это было очень кстати, потому, что до козерожьей гостиницы оставалось ровным счетом два квартала, а он все еще ничего не решил. Видел бы его сейчас белобрысый…
Хорошо, что в темноте Розали не заметила его кривой усмешки. Не годится женщине смотреть на такое. Хотя эта — видела всякое. Но, все равно — не годится.
— Глеб?
Да? — он обернулся с готовностью, которая удивила бы его, пожалуй, возьми он труд задуматься. Впрочем, ему не было нужды думать. Он знал.
Почему ты всегда один?
Лицо Розали, ее медные волосы во вспышках салюта казались нарисованными акварелью прямо в сухом, горячем воздухе. Серо-рыжие глаза смотрели с напряженным вниманием, и в них дробились отсветы догорающей розы.
Ты уже спрашивала об этом, — произнес он, — тогда…
Она не стала уточнять когда. В тот вечер, когда в прокуренном баре, сотрясающемся от ритмов «попсы» он узнал ее глаза… Или в другой. На берегу прозрачной реки. В месте еще не воздвигнутых Врат.
И что ты ответил?
Неожиданно с кошачьим воплем распахнулась старая форточка, и на тихую улицу выплеснулась волна бьющейся о стены музыки и страстного, обжигающего голоса. Знаменитейший хит Черной Уитней… "Я буду любить тебя вечно"…
Но это было не важно. А важным оказалось то, что Розали от неожиданности вздрогнула, отступила назад, каблук подвернулся, он подхватил ее, спасая от падения и от травмы и его опалило огнем рыжих волос.
В Эдеме не выжимали сок из винограда, — беспечно рассмеялась она и вдруг вздрогнула, — откуда это?
Наверное, из какого-нибудь фильма, — беспечно солгал он, волевым усилием зажимая бешеное сердце.
Праздничный фейерверк наконец отгрохотал и город снова погрузился в темноту, только огромные звезды смотрели с небес, да шпиль Шлосс-Адлера даже в этой непроглядной темноте умудрялся выглядеть еще более черным.
Так что же ты ответил, — напомнила Розали.