Страница:
Ничего не меняется. Я жду секунду. Другую. Туман, машина, Рей — все остается прежним. Шутки Меридиана? Но ведь прошел дождь. И Рей — тари. Или…
Или нет? То-то на мне так быстро высохла одежда. Мгновенно все внутри скручивается в тугой жгут. Страх подобен боли и также едва переносим. Но ведь сейчас еще день, а днем Охоты не бывает! Или бывает? Или уже ночь? Спокойно,
Розали! Нужно успокоиться, обрести контроль. Знать бы еще, как это сделать.
Голова, как чужая, медленно поворачивается, и я ничего не могу поделать. Вот сейчас я и выдам себя! Стоит Охотнику посмотреть мне в глаза и все будет кончено. Я не готова…
— Что с тобой, Розали?
Великие боги, как мне выбраться отсюда? Надо же что-то делать! Хочу молиться, а в голове вертится только старое, школьное: "Пруха, Пруха, добрая старуха, помоги «переехать» диктант!" Что же делать, Великие боги?! Даяна, взываю к мудрости твоей!
— Розали, очнись, Розали!
Я гляжу ему в глаза, прямо в глаза. Но не вижу его глаз. А рука нашаривает за спиной ручку дверцы. Успеть отбежать на несколько шагов, а там этот благословенный туман укроет меня. Город Дождя защитит свою принцессу. Я рывком толкаю дверцу так, что она отлетает, порвав в клочья белесый туман, и ныряю в Город как в море. Мокрый воздух бьет в грудь, как тугой кулак. Я бегу, спотыкаюсь, снова бегу… Под ногами ровная поверхность. Ни выбоины, ни канавы, ни мокрой травы. Нигде ни следа стен или фонарных столбов. Город Дождя исчез. Его съела туча. Я замедляю бег. Останавливаюсь посреди тумана. Никаких признаков города. Охотника тоже нет, но это слабое утешение. Вокруг мутная тишина, похожая на распущенный яичный белок. Где я? В «когда» я? Что это?
Страх, ненадолго отставший на бегу, настигает меня, обнимает, обволакивает липким холодом и, теряя последние остатки достоинства, я кричу. Громко. Пронзительно. Страшно. И не слышу себя.
— Розали!
Вскрик-шепот раздается совсем близко. Я чувствую тяжелые руки на своих плечах и теплое дыхание у виска.
— Розали, что с тобой? Чего ты испугалась?
Голос встревоженный и полный грубоватой ласки. От широких, твердых ладоней по всему телу разливается тепло и ощущение надежности. Тугая пружина страха медленно разжимается.
— Рей?
Я оборачиваюсь, порывисто обнимаю темную фигуру, прижимаюсь лицом к его плечу и плачу, плачу взахлеб. А Рей смеется. И тоже обнимает меня, крепко и сильно. Я отвлеченно думаю, как такие жесткие руки могут быть такими нежными? И как я могла перепутать Рея с Охотником? Рея, такого живого, настоящего, умного, ироничного, ласкового Рея с ночным стервятником, ловцом неприкаянных душ. Где были мои глаза? В один миг я переживаю облегчение, раскаяние и бурную радость. И не замечаю когда, в какой момент его объятия перестают быть просто дружескими и утешающими…
Через минуту налетевший ветер сметает туман и я вижу, что мы стоим на широкой площади, прямоугольной, как кухонный противень. Это здесь я блуждала в тумане, навоображав бог знает чего. А фонари, действительно, не горят.
Электричество, что с него возьмешь? Наверное, опять от сырости где-то коротнуло.
— Что с тобой случилось, Розали? Что ты вдруг сорвалась с места, будто собственную смерть увидела?
— Почти.
Я уже спокойна. Ситуация под контролем.
Вернее, не совсем спокойна и совсем не под контролем, но с этим я справлюсь. Мы оба немного потеряли голову, ног все кончилось. Я помню Запрет,
и пока еще не сошла с ума. Влюбиться в тари! Такое случается разве что с теми, кто совсем ошалел от одиночества. Но это все-равно, что лечить усталость и нервное напряжение героином. Именно тот случай, когда лекарство хуже болезни.
— Что происходит? Можешь, наконец, объяснить?
— Могу, — киваю я, — если сама пойму. Но пока не очень-то получается.
— Почему не сработало Правило 2? Я… Когда я сказала, что хочу домой, и ничего не изменилось, я решила… что понимаю, в чем дело.
— Что я — Охотник, — мрачно заканчивает Рей, рассматривая меня ток, словно впервые увидел.
— Извини.
— Не стоит…
— Но ты, вообще, понимаешь, что произошло?
— Понимаю, — Рей делает несколько шагов и присаживается на капот. На его, немного слишком красивом лице, привычная насмешливая полуулыбка. — Город Дождя, Розали, немного сложнее чем лифт, реагирующий на команду голосом. Ты можешь сколько угодно кричать о том, чего ты хочешь, но Город не обманется. Ты ведь уже не раз замечала, что события не подчиняются тебе, хотя, по идее, должны бы, — я невольно киваю, — Город сориентирован скорее на подсознание, чем на сознание, которое чаще всего работает на подавление желаний. Понимаешь, Розали? На самом деле ты не хочешь домой. Ты хочешь остаться со мной. На самом-то деле. Поэтому я здесь. И поэтому ты тоже здесь.
— Логично, — киваю я с крепнущим ощущением, что меня загоняют в ловушку, — но ведь это не меняет дело. Не должно менять. Я — человек. Ты — тари. Мы не можем быть вместе. Нам нельзя!
— Нельзя, — кивает Рей, — но если очень хочется, то можно. Слышала такое выражение? В Городе Дождя бесполезно бороться с собой. Сколько бы ты не думала о Запретах, о долге, о чести с совестью и о прочей ерунде, все-равно, в конечном итоге все будет так, как ты хочешь и только так. Поэтому рекомендую плюнуть на всю эту ахинею и не мучаться. Поехали. Я люблю тебя, Розали, — просто заканчивает Рей.
Наверное он прав. Хотя Даяна и Вивиан нашли бы тысячу возражений. Но я не хочу искать возражения и значит — не найду. Мои подруги намного умнее меня и обычно я им завидую. Но сейчас я не хочу быть умной. Я хочу, чтобы Рей поцеловал меня. И, по всем законам Города Дождя мое желание немедленно сбывается — он делает всего один шаг и оказывается рядом. Так близко, как бывало и раньше, но только во сне, который я старалась поскорее забыть поутру. Я закрываю глаза и прекращаю свое долгое и бессмысленное сопротивление. И моя награда — миг вознесения, от которого на темном небе вспыхивает радуга: многоцветная, яркая, осветившая город на много кварталов вокруг. И эта радуга как триумфальная арка, под которую мы входим держась за руки, так осторожно, словно ступаем по тонкому льду.
Нет, этой ночью Охотники точно не придут. Души, способные зажечь радугу, им не под силу.
Эта ночь — сестра моя и сводница.
Отсекая беспричинный страх
Свет рогатой свахи переломится
На больнично-белых простынях.
Эта ночь несется шалым рокером.
Жжет язык отравленным вином.
Беззаконным, пьяным счастьем — джокером
Гиблым, как зеленое сукно.
Эта ночь святая и цыганская.
Светят плечи в сумраке густом.
И горит эмблема мусульманская
Над покровским золотым крестом.
6.
Очередной вечер в Городе Дождя, по моей классификации, следует считать не просто удачным, а супер-счастливым. Во-первых, появляются друзья. А вовторых, без приглашения, что вдвойне приятно. Значит пришли не из вежливости а по зову сердца.
Сегодня никаких витражей и люстр из богемского стекла программой не предусмотрено. Я появилась в своих апартаментах всего за час до гостей и единственное, что можно успеть в таких условиях — это помыть чашки и розетки для варенья.
Вивиан возникает в дверях внезапно, хотя я и предупреждена о визите сторожевым фенакодусом (похожим отчасти на пони, отчасти на собаку), он чует Вивиан за сорок минут до появления и принимается отчаянно крутить хвостом и стучать в дверь копытцами. Тем не менее, Вивиан всегда возникает внезапно, вместе с южным ветром и свистом флейты. Видимо, она тоже принцесса. Мы не говорим на эту тему — она под негласным запретом. Я готова зубами и когтями драться с любым, кто рискнет оспаривать мое право на Город Дождя, но боюсь, если это будет Вивиан — я уступлю без боя. Я люблю ее… Нет, не стоит об этом сейчас, когда часы на ратуше, похоже, отсчитывают мои последние деньки в Городе Дождя. А всего мгновение назад я подумала, что почти забыла об уходе. Додумать эту мысль я не успеваю. Непосредственная Вивиан огорошивает меня новостью прямо с порога:
— Представляешь, собор исчез!
— Слава богам! — вырывается у меня вместе с искренним вздохом облегчения, — терпеть не могла эту каменную дуру.
— Да брось ты! Красивый был собор. Стильный.
Я не спорю. Я с ней вообще стараюсь не спорить. Она соображает быстрее меня, и через пять минут словесного поединка я все равно буду в ауте. Тем более, что на этот раз я, кажется, знаю, почему исчез собор. Вот только не знаю хорошо это или хуже не придумаешь.
— У меня возникло мрачное подозрение, — изрекаю я, сидя верхом на стуле с полусодранной обивкой, — собор исчез после того, как случилось нечто, чего не должно было случиться. Или до того… Наверное, это важно. Нечто невозможное…
— Правило 1, - напоминает Вивиан.
— Невозможное по этическим соображениям, — поясняю я, — мне вот подумалось, кто кого опередил — я нарушила один из Запретов потому, что исчез собор, или твоя приятельница окончательно спятила и от этого… Меридиан лопнул.
— Розали, а что появилось раньше, курица или яйцо? — Вивиан не падает в обморок. Она даже не бледнеет.
— Отстань, — с облегчением смеюсь я, — на этот вопрос тебе ответит любой юный натуралист. Разумеется, яйцо. А снес его динозавр. Они появились намного раньше куриц и тоже были яйцекладущими.
Улыбка Вивиан становится еще веселее.
— Розали, это профанация проблемы, и вдобавок, довольно грубая.
Даяна появляется в самый подходящий момент, чтобы развести нас по разным углам ринга. Она проходит на середину кухни, подвигает стул, садится и сразу вносит ясность:
— Науке неизвестно, что появилось раньше, курица или яйцо, бог или черепаха, но наука точно знает что разум появился раньше, чем сдерживающие центры. Неандертальцы уже были вполне разумны, но лобных дуг у них не было, то есть в этом плане никаких запретов они попросту не знали. Город Дождя построен по той же модели и наши этические категории к нему неприменимы. Розали, первое правило социалистического общежития — никогда не прячь любовника в холодильнике. От неожиданности я давлюсь кофе и долго кашляю. И Даяна, со знанием дела стучит меня по спине. Откуда сведения — спрашивать бестактно. Скорее всего она догадалась. С логикой у нее полный порядок, даже чуть лучше. Шок от неожиданного открытия проходит быстро. Видимо — не шок и был.
— В общем, Розали, ты права, — говорит Вивиан, — если тут вообще может идти речь о правых и виноватых. Твои действия — это нормальная реакция нормального человека на ненормальную ситуацию. Женщина должна быть счастлива в любви, даже если это ведет за собой крушение мира.
— Спелись, — фыркает Даяна. Но в ее голосе я тоже не слышу особого осуждения. Я знаю ее страшную тайну. Она — романтик. Безнадежный.
В принципе, я это предвидела. Может кто-то и осудит меня, только не они. Ребенок делит людей на «хороших» и «плохих», взрослый на «своих» и «чужих», а что до того, кто прав, так наверное оба левые.
— Все это хорошо, но вопрос не в том, здороваться нам с Розали, или переходить на другую сторону улицы, здороваться будем, — задумчиво произносит Даяна, глядя куда-то мимо чашки, — но ведь Запрет-то нарушен и никуда от этого не денешься.
— И что теперь будет, — спрашиваю я, невольно подражая ее манере и, похоже, действительно кажусь невозмутимой.
Однозначного ответа нет. Но чаще всего связь человека и тари ведет за собой развоплощение.
— То есть?
— Тари утрачивает стабильность и просто перестает существовать как живой организм, и неважно, как это будет выглядеть, катастрофа или сердечный приступ, а человек чаще всего сходит с ума. Где тонко — там и рвется. Благословите ее, Великие боги! У Даяны есть редчайший дар — самую страшную правду она может сказать так, что человек не испугается.
— Почему это происходит?
— Точно неизвестно. Одна из версий — слишком сильное нервное напряжение. Любовь — это ведь, прежде всего, сильнейший стресс. В хорошем смысле слова. Видимо, в таких случаях стресс усиливается и на каком-то этапе переходит безопасную границу.
Вивиан уже давно смотрит на нас с тревогой.
— И у кого, — спрашивает она наконец, — «последствия» проявляются раньше, у человека или тари?
— Чаще всего гибнет мужчина, — так же ровно отвечает Даяна, — не зависимо от того, человек он или тари. Но бывает и наоборот.
— Так что, — перебиваю я, — это может закончиться гибелью Рея?
— Или твоей.
Я почти вижу, как за этой невозмутимой маской рвется на части ее собственное сердце — самое великодушное из всех сердец.
Слава богам, что они такие! Слава богам, что мы вместе и что идет дождь! Пока тяжелые капли с неравномерным стуком заедающего пулемета лупят по дрожащему стеклу, пока горит свет, пока я вижу их глаза: испуганные, жалеющие но без возражения понимающие и принимающие мой выбор, я знаю что в этом мире все в полном порядке. Я не одна и любая беда, откуда бы она не нагрянула, разобьется о наш тройственный союз.
Стрельчатое окно внезапно освещается бело-голубым всполохом и прямо над головой раздается треск электрического разряда. Лампочка начинает мигать но, помигав, все-таки успокаивается и продолжает ровно светить. И ко мне неожиданно, как гром среди ясного неба, как кирпич с крыши — приходит озарение:
Великие боги! Да ведь я счастлива!
Мне не хочется отпускать их в грозу и в такой ливень, но если в Городе Дождя ждать солнца, можно прождать всю оставшуюся жизнь. То есть я то не против, но друзья — люди занятые. Здесь, внутри Периметра, можно встретить кого угодно: гения, негодяя, святого, последнего мошенника, но никогда не встретишь бездельника. Трудами создан Город Дождя, трудами стоит.
Я провожаю их до дверей. Мы еще немного болтаем в прихожей, потом они выходят за порог, я машу рукой, улыбаюсь и, уже закрывая дверь, кожей, натянутыми нервами ощущаю — началось! Началась Охота…
7.
Мы греем руки над рыжим огнем.
Небо — чаша, полная звезд.
Ты говоришь,
Как несчетные тысячи лет
Лунный заяц в серебряной ступке
Толчет порошок бессмертия.
Но это так трудно понять
Мне,
Еще не уставшей от жизни.
Первая мысль — вернуть друзей. Позвать Рея. Хоть ненадолго оттянуть неизбежное. И я бы оттянула, да только больше нельзя. Лимит времени исчерпан. А вторая — хорошо, что это случилось сейчас, а не вчера, не неделю назад. Я теперь счастлива, а счастливую попробуй возьми — зубы обломаешь. Большого труда мне стоило уговорить Рея отпустить меня. Но кому, как не аборигену, знать, что Охотник и Дичь встречаются всегда один на один. Меж ними нет посредников, у них нет союзников. Только Великие боги, которые в конце концов решают, кому сегодня умирать.
Я поднимаюсь вверх по витой лестнице, которая пронзает особняк, как штопор. Она ведет на чердак. Этот путь — часть ритуала. Но у меня нет почтения к ритуалам и, видимо, поэтому я в свое время не продвинулась в магии. Я многое упускаю, потому, что уверена в бесполезности танцев и заклинаний. Продукт 20 века. Человек с урбанизированным сознанием. В этом отношении я была и остаюсь жесткой, как машина и даже Город Дождя со всеми его чудесами бессилен меня излечить. Возможно потому что я не верю, что это — болезнь.
Я поднимаюсь на чердак и прохожу узким коридором, где рыжие лисы с узкими спинами и мордами хитро скалятся со старинных гобеленов и пружинит под ногами вполне современный линолеум. Это святыня, правда, слегка оскверненная двадцатым веком. Меч висит на стене. Не тяжелый, женский, с удобной деревянной рукоятью в виде какого-то дальнего родственника крокодила. Такие мечи не точат до остроты бритвы и почти никогда не вкладывают в ножны. Его клинок не блестит в полыхающей грозе — он тускл и весь в беспощадных зарубках. Я не верю в ритуалы. Но в силу, независимо от времени живущую в каждом клинке и ждущую своего часа, я верю. Вернее, просто знаю, что она там есть. В том, что я делаю — очень мало магии, еще меньше философии и религии, но, видимо, очень много психологии. Я не снимаю меч со стены, просто подхожу и с силой обхватываю ладонями рукоять. Она шершавая и холодная, но от моей руки быстро теплеет. Я стою так минуту, ни о чем не думая, а вокруг меня течет время. Потом я поворачиваюсь и ухожу, и тощие лисы провожают меня удивленными глазами. Пусть удивляются. Я знаю, что вовсе незачем брать меч с собой. Рей пришел бы в ужас от подобной неосторожности, но я то знаю, что мой Охотник — не воин. И если боги действительно любят счастливых, то я смогу победить не поднимая оружия. А если нет — тем хуже для меня. Я не умею убивать.
Интересно, зачем мне все это нужно?
Мотыльки летят в огонь.
Никто не знает, зачем они это делают. Может быть, у них суицидные наклонности. А может они верят в обретение бессмертия через страдания. зато хорошо известно, что происходит с мотыльками, летящими в огонь.
Ждать положено стоя, и непременно в темноте. В полной темноте у неподвижной дичи преимущество перед движущимся охотником, ты услышишь его раньше, чем он обнаружит тебя. Мизерный, но все-таки шанс.
Но я сажусь в кресло, зажигаю ночник и открываю книгу.
Делай что сможешь и будь что будет.
А потом, как и положено, не задев колокольчика на двери, не потревожив мирно спящего фенакодуса, не разбудив слуг и не скрипнув дверью появляется мой Охотник. И я понимаю, что проиграла. Сражения не будет. Я не хочу с ним сражаться.
Потому что это — Вивиан.
Мир вокруг меня утрачивает аморфность и я уже не могу лепить декорации по своему желанию. И не могу исчезнуть отсюда за тридевять земель. Это называется "локальная стабилизация объекта". Первая фаза Охоты. Но даже если бы я и могла сбежать, я бы не стала этого делать. Я никогда не торопилась убегать от Вивиан. Ее тайна раскрылась просто и неожиданно. Теперь вполне объяснимы все «странности» вокруг нее. Но, почти я ужасом, я осознаю, что это ничего не меняет. Она по прежнему Вивиан. Бесконечно дорогая и близкая.
— Я рада, что ты вернулась переждать грозу, — говорю я и улыбаюсь. Мне очень легко это сделать, потому, что я говорю чистую правду.
— Почему ты не защищаешься? — спрашивает Вивиан.
— Потому, что ты не нападаешь.
— Логично, — кивает она.
— Хочешь кофе? — предлагаю я в том же легком, светском тоне. Она кивает и мы проходим на кухню. И я вижу, что она тоже безоружна.
— Не удивляйся. Не все вопросы можно решить железом. И не все нужно решать железом.
— Я догадывалась, что ты — немножко больше, чем просто человек, — отзываюсь я и это опять правда.
Пока мы неторопливо пьем кофе под аккомпанемент «Rainbow», я все пытаюсь додумать мысль, которая сейчас кажется мне очень важной, однако воображение отказывает мне напрочь. Похоже, оно тоже «локализовано».
— Ну, — сдаюсь я наконец, — как это будет происходить? Как ты будешь отнимать мою душу?
— Еще не решила. Может быть сама отдашь. Если хорошо попрошу.
— Тебе — с полным моим желанием и даже удовольствием, — отвечаю я вроде бы в шутку, но на самом деле — всерьез, — кому другому — а тебе отдам. Уверена, она будет в хороших руках.
— Боги! Ну и бардак у тебя в голове, — фыркает Вивиан, — Ты что, действительно веришь во всю эту чушь? Что Охотники забирают душу? Наивное, но чистое создание. И что мне делать с твоей душой? Хранить про запас на случай, если свою потеряю?
Я чувствую растерянность. Мир рушится. Реакция дает сбой. Здравый смысл ушел в отпуск. Я пью кофе с Охотником. Этот Охотник — Вивиан. И ей не нужна моя душа.
— Знаешь, сколько в Городе Дождя таких идиотских суеверий? — продолжает она, — я как-то из любопытства подсчитала — больше четырех тысяч! В общем-то, дело не вредное. Я и само грешу. Домового подкармливаю. Ветер высвистываю иногда. А моя соседка — та верит во все подряд: в черных кошек, в разбитые зеркала и в прочие потерянные ножики. Вот уж кто, наверное, не скучает.
— Но постой, — прерываю я, — если Охотникам не нужны души, то что же им нужно?
Вивиан внезапно становится очень серьезной:
— Мы, действительно, Охотники, — произносит она с ударением на последнем слове, — только не за некрещеными душами. Дичь у нас другая. Прежде всего — ложь. Это — самый страшный враг. Если человек солгал, неважно, насколько необходима была ложь, он уже опустил щит, закрывающий его человеческую сущность от вторжения. Следом за ложью идут: зависть, трусость, жестокость. Все они — ее родные дети. Уходящему, тому, кто стремиться вперед, кто переходит на иной уровень сознания, всех этих спутников в дорогу брать нельзя. Иначе, незаметно для себя, он может свернуть совсем в другую сторону.
Холодом и странной жутью веет от простых и спокойных слов Вивиан.
— Но если это случится, у Города Дождя не будет более страшного врага.
— Верно, — соглашается Вивиан, — но нас этот аспект беспокоит уже меньше.
— Поясни.
— Ты мыслишь как принцесса. Наследница. Для тебя в первую очередь — благо города. Для Охотников главное — безопасность самого человека. Он станет врагом Городу, но еще более страшным врагом он станет самому себе. Иногда такого человека удается вернуть. Чаще — увы… И если в нем будет достаточно силы, его влияние распространится как чума. Тогда, только тогда, Розали, древний термин «Охота» возвращается к своему изначальному значению. Тогда мы, действительно, бросаемся по следу с целью "найти и уничтожить". Но сейчас не тот случай.
— Вивиан, — перебиваю я, — объясни, что во мне не устраивает Охотников?
Почему они не отпускают меня? Я не лгу… Ну, почти. Во всяком случае вам с Даяной — никогда. Я далека от расизма, сатанизма и прочего философского мусора.
— Верно, — смеется Вивиан, — я тебе все время об этом говорю. У тебя чистая душа, но изрядно замусоренные мозги. Суеверием, фетишизмом, комплексами. На твоей дороге это бесполезный багаж. И даже попросту вредный. Это он тебя держит, а не Охотники. Брось его и иди куда хочешь. Или лети. Никто тебя держать не станет. Да и не сможет.
— Ты пришла только для этого? Для того, чтобы мне это сказать?
— Нет. Еще чтобы выпить кофе.
— Не сейчас. Вообще. В мою жизнь.
— Не смешивай божий дар с яичницей. Попытка объяснить разные явления одной причиной это тоже признак незрелости ума. У любой вещи есть больше чем одна сторона.
— Понимаю, — отвечаю я, понимая на самом деле только одно — более ясного ответа я не дождусь.
Слова и поступки Арбитра всегда были немного слишком туманны для меня.
Разумеется, когда я сотворила тари, он решил, что за мной необходимо приглядывать. Но может быть это глупое подозрение и у явления и в самом деле есть другая сторона? И Вивиан была рядом не "по долгу службы" а потому, что ей так хотелось. Или одно другому не мешает? Но, как бы не решалась эта задача — одного не сбросить со счетов: я люблю Вивиан.
— Ты уже уходишь, — пугаюсь я, глядя на полыхающую в окне грозу.
— Она сейчас кончится.
Я мгновенно возвожу могущество Охотников до управления силами природы, но почти сразу понимаю, что Вивиан просто подсчитала с какой скоростью уходит гроза.
Уже в прихожей я решаюсь спросить:
— Что же нам делать? С Реем? Ведь Даяна говорила…
В полутьме, которую разряжает лишь тусклый зеленоватый фонарь под потолком, Вивиан глядит на меня почти так же спокойно и насмешливо, как Рей.
— Ты хочешь сразу получить панацею от всех бед? У меня ее нет. У Даяны, конечно, ума палата, но тут она тебе не поможет. Ты ее слушай, это полезно, но и сама соображай. Существует тысяча причин, чтобы поступить так, и еще десять тысяч, чтобы поступить иначе. Даже Арбитр не знает, почему и как Человек выбирает пути. А уж куда они могут его завести знают только Великие боги. Я не могу сказать, какую цену тебе отмерит судьба, и никто этого не скажет. Знаю только, что цена тебе будет отмерена не по поступку, а по твоим силам и мужеству. Не иначе. Устраивает тебя такой расклад?
— Вполне.
— Тогда, счастливо!
Она прощается и исчезает за дверью, вместе с ней уходит и гроза. А старый фенакодус спит как убитый, хотя, несомненно, живой. Во сне дергает копытами. Бежит куда-то.
Я поднимаюсь к себе и с удивлением обнаруживаю, что исчезла давящая тяжесть, которая мучила меня с начала каникул.
В Городе Дождя часто идет дождь. Но мы все равно помним о солнце.
И еще одна картинка…
День, как всегда, хмурится но, похоже, не всерьез. На улицах почти светло. Дождик забавляется, швыряя в лицо редким прохожим пригоршни острых холодных иголок. Его это веселит. Нас, как ни странно, тоже.
В Городе Дождя очень легко попасть на окраину. Просто сверни с улицы, и окажешься по колено в мокрой траве. А Город отодвинется, давая простор взгляду. Сегодня он, как никогда, похож на маленький провинциальный городок, где я провела детство, на берегу некогда судоходной, но обмелевшей реки, которую теперь "воробей вброд переходит". Мы с Реем идем по утоптанной тропинке, мимо затянутого ряской озера туда, где в арке серо-зеленой листвы белеют крепостные башни и плывут в сизом небе сизые купола — почти сливаясь, почти паря.
— Разреши напомнить, та сама говорила, что Даяна еще не Римский Папа, и даже не Римская Мама, — произносит Рей.
— Она редко ошибается, — возражаю я.
— Согласен. Вероятно, она и сейчас права, но что это меняет?
— Для меня многое. Я не хочу рисковать твоей жизнью.
— А своей?
Я пожимаю плечами.
— Рей, ты сравниваешь несравнимое. Своей жизнью я готова рисковать по той простой причине, что моя жизнь это моя личная собственность. Могу делать с ней все, что захочу.
Или нет? То-то на мне так быстро высохла одежда. Мгновенно все внутри скручивается в тугой жгут. Страх подобен боли и также едва переносим. Но ведь сейчас еще день, а днем Охоты не бывает! Или бывает? Или уже ночь? Спокойно,
Розали! Нужно успокоиться, обрести контроль. Знать бы еще, как это сделать.
Голова, как чужая, медленно поворачивается, и я ничего не могу поделать. Вот сейчас я и выдам себя! Стоит Охотнику посмотреть мне в глаза и все будет кончено. Я не готова…
— Что с тобой, Розали?
Великие боги, как мне выбраться отсюда? Надо же что-то делать! Хочу молиться, а в голове вертится только старое, школьное: "Пруха, Пруха, добрая старуха, помоги «переехать» диктант!" Что же делать, Великие боги?! Даяна, взываю к мудрости твоей!
— Розали, очнись, Розали!
Я гляжу ему в глаза, прямо в глаза. Но не вижу его глаз. А рука нашаривает за спиной ручку дверцы. Успеть отбежать на несколько шагов, а там этот благословенный туман укроет меня. Город Дождя защитит свою принцессу. Я рывком толкаю дверцу так, что она отлетает, порвав в клочья белесый туман, и ныряю в Город как в море. Мокрый воздух бьет в грудь, как тугой кулак. Я бегу, спотыкаюсь, снова бегу… Под ногами ровная поверхность. Ни выбоины, ни канавы, ни мокрой травы. Нигде ни следа стен или фонарных столбов. Город Дождя исчез. Его съела туча. Я замедляю бег. Останавливаюсь посреди тумана. Никаких признаков города. Охотника тоже нет, но это слабое утешение. Вокруг мутная тишина, похожая на распущенный яичный белок. Где я? В «когда» я? Что это?
Страх, ненадолго отставший на бегу, настигает меня, обнимает, обволакивает липким холодом и, теряя последние остатки достоинства, я кричу. Громко. Пронзительно. Страшно. И не слышу себя.
— Розали!
Вскрик-шепот раздается совсем близко. Я чувствую тяжелые руки на своих плечах и теплое дыхание у виска.
— Розали, что с тобой? Чего ты испугалась?
Голос встревоженный и полный грубоватой ласки. От широких, твердых ладоней по всему телу разливается тепло и ощущение надежности. Тугая пружина страха медленно разжимается.
— Рей?
Я оборачиваюсь, порывисто обнимаю темную фигуру, прижимаюсь лицом к его плечу и плачу, плачу взахлеб. А Рей смеется. И тоже обнимает меня, крепко и сильно. Я отвлеченно думаю, как такие жесткие руки могут быть такими нежными? И как я могла перепутать Рея с Охотником? Рея, такого живого, настоящего, умного, ироничного, ласкового Рея с ночным стервятником, ловцом неприкаянных душ. Где были мои глаза? В один миг я переживаю облегчение, раскаяние и бурную радость. И не замечаю когда, в какой момент его объятия перестают быть просто дружескими и утешающими…
Через минуту налетевший ветер сметает туман и я вижу, что мы стоим на широкой площади, прямоугольной, как кухонный противень. Это здесь я блуждала в тумане, навоображав бог знает чего. А фонари, действительно, не горят.
Электричество, что с него возьмешь? Наверное, опять от сырости где-то коротнуло.
— Что с тобой случилось, Розали? Что ты вдруг сорвалась с места, будто собственную смерть увидела?
— Почти.
Я уже спокойна. Ситуация под контролем.
Вернее, не совсем спокойна и совсем не под контролем, но с этим я справлюсь. Мы оба немного потеряли голову, ног все кончилось. Я помню Запрет,
и пока еще не сошла с ума. Влюбиться в тари! Такое случается разве что с теми, кто совсем ошалел от одиночества. Но это все-равно, что лечить усталость и нервное напряжение героином. Именно тот случай, когда лекарство хуже болезни.
— Что происходит? Можешь, наконец, объяснить?
— Могу, — киваю я, — если сама пойму. Но пока не очень-то получается.
— Почему не сработало Правило 2? Я… Когда я сказала, что хочу домой, и ничего не изменилось, я решила… что понимаю, в чем дело.
— Что я — Охотник, — мрачно заканчивает Рей, рассматривая меня ток, словно впервые увидел.
— Извини.
— Не стоит…
— Но ты, вообще, понимаешь, что произошло?
— Понимаю, — Рей делает несколько шагов и присаживается на капот. На его, немного слишком красивом лице, привычная насмешливая полуулыбка. — Город Дождя, Розали, немного сложнее чем лифт, реагирующий на команду голосом. Ты можешь сколько угодно кричать о том, чего ты хочешь, но Город не обманется. Ты ведь уже не раз замечала, что события не подчиняются тебе, хотя, по идее, должны бы, — я невольно киваю, — Город сориентирован скорее на подсознание, чем на сознание, которое чаще всего работает на подавление желаний. Понимаешь, Розали? На самом деле ты не хочешь домой. Ты хочешь остаться со мной. На самом-то деле. Поэтому я здесь. И поэтому ты тоже здесь.
— Логично, — киваю я с крепнущим ощущением, что меня загоняют в ловушку, — но ведь это не меняет дело. Не должно менять. Я — человек. Ты — тари. Мы не можем быть вместе. Нам нельзя!
— Нельзя, — кивает Рей, — но если очень хочется, то можно. Слышала такое выражение? В Городе Дождя бесполезно бороться с собой. Сколько бы ты не думала о Запретах, о долге, о чести с совестью и о прочей ерунде, все-равно, в конечном итоге все будет так, как ты хочешь и только так. Поэтому рекомендую плюнуть на всю эту ахинею и не мучаться. Поехали. Я люблю тебя, Розали, — просто заканчивает Рей.
Наверное он прав. Хотя Даяна и Вивиан нашли бы тысячу возражений. Но я не хочу искать возражения и значит — не найду. Мои подруги намного умнее меня и обычно я им завидую. Но сейчас я не хочу быть умной. Я хочу, чтобы Рей поцеловал меня. И, по всем законам Города Дождя мое желание немедленно сбывается — он делает всего один шаг и оказывается рядом. Так близко, как бывало и раньше, но только во сне, который я старалась поскорее забыть поутру. Я закрываю глаза и прекращаю свое долгое и бессмысленное сопротивление. И моя награда — миг вознесения, от которого на темном небе вспыхивает радуга: многоцветная, яркая, осветившая город на много кварталов вокруг. И эта радуга как триумфальная арка, под которую мы входим держась за руки, так осторожно, словно ступаем по тонкому льду.
Нет, этой ночью Охотники точно не придут. Души, способные зажечь радугу, им не под силу.
Эта ночь — сестра моя и сводница.
Отсекая беспричинный страх
Свет рогатой свахи переломится
На больнично-белых простынях.
Эта ночь несется шалым рокером.
Жжет язык отравленным вином.
Беззаконным, пьяным счастьем — джокером
Гиблым, как зеленое сукно.
Эта ночь святая и цыганская.
Светят плечи в сумраке густом.
И горит эмблема мусульманская
Над покровским золотым крестом.
6.
Очередной вечер в Городе Дождя, по моей классификации, следует считать не просто удачным, а супер-счастливым. Во-первых, появляются друзья. А вовторых, без приглашения, что вдвойне приятно. Значит пришли не из вежливости а по зову сердца.
Сегодня никаких витражей и люстр из богемского стекла программой не предусмотрено. Я появилась в своих апартаментах всего за час до гостей и единственное, что можно успеть в таких условиях — это помыть чашки и розетки для варенья.
Вивиан возникает в дверях внезапно, хотя я и предупреждена о визите сторожевым фенакодусом (похожим отчасти на пони, отчасти на собаку), он чует Вивиан за сорок минут до появления и принимается отчаянно крутить хвостом и стучать в дверь копытцами. Тем не менее, Вивиан всегда возникает внезапно, вместе с южным ветром и свистом флейты. Видимо, она тоже принцесса. Мы не говорим на эту тему — она под негласным запретом. Я готова зубами и когтями драться с любым, кто рискнет оспаривать мое право на Город Дождя, но боюсь, если это будет Вивиан — я уступлю без боя. Я люблю ее… Нет, не стоит об этом сейчас, когда часы на ратуше, похоже, отсчитывают мои последние деньки в Городе Дождя. А всего мгновение назад я подумала, что почти забыла об уходе. Додумать эту мысль я не успеваю. Непосредственная Вивиан огорошивает меня новостью прямо с порога:
— Представляешь, собор исчез!
— Слава богам! — вырывается у меня вместе с искренним вздохом облегчения, — терпеть не могла эту каменную дуру.
— Да брось ты! Красивый был собор. Стильный.
Я не спорю. Я с ней вообще стараюсь не спорить. Она соображает быстрее меня, и через пять минут словесного поединка я все равно буду в ауте. Тем более, что на этот раз я, кажется, знаю, почему исчез собор. Вот только не знаю хорошо это или хуже не придумаешь.
— У меня возникло мрачное подозрение, — изрекаю я, сидя верхом на стуле с полусодранной обивкой, — собор исчез после того, как случилось нечто, чего не должно было случиться. Или до того… Наверное, это важно. Нечто невозможное…
— Правило 1, - напоминает Вивиан.
— Невозможное по этическим соображениям, — поясняю я, — мне вот подумалось, кто кого опередил — я нарушила один из Запретов потому, что исчез собор, или твоя приятельница окончательно спятила и от этого… Меридиан лопнул.
— Розали, а что появилось раньше, курица или яйцо? — Вивиан не падает в обморок. Она даже не бледнеет.
— Отстань, — с облегчением смеюсь я, — на этот вопрос тебе ответит любой юный натуралист. Разумеется, яйцо. А снес его динозавр. Они появились намного раньше куриц и тоже были яйцекладущими.
Улыбка Вивиан становится еще веселее.
— Розали, это профанация проблемы, и вдобавок, довольно грубая.
Даяна появляется в самый подходящий момент, чтобы развести нас по разным углам ринга. Она проходит на середину кухни, подвигает стул, садится и сразу вносит ясность:
— Науке неизвестно, что появилось раньше, курица или яйцо, бог или черепаха, но наука точно знает что разум появился раньше, чем сдерживающие центры. Неандертальцы уже были вполне разумны, но лобных дуг у них не было, то есть в этом плане никаких запретов они попросту не знали. Город Дождя построен по той же модели и наши этические категории к нему неприменимы. Розали, первое правило социалистического общежития — никогда не прячь любовника в холодильнике. От неожиданности я давлюсь кофе и долго кашляю. И Даяна, со знанием дела стучит меня по спине. Откуда сведения — спрашивать бестактно. Скорее всего она догадалась. С логикой у нее полный порядок, даже чуть лучше. Шок от неожиданного открытия проходит быстро. Видимо — не шок и был.
— В общем, Розали, ты права, — говорит Вивиан, — если тут вообще может идти речь о правых и виноватых. Твои действия — это нормальная реакция нормального человека на ненормальную ситуацию. Женщина должна быть счастлива в любви, даже если это ведет за собой крушение мира.
— Спелись, — фыркает Даяна. Но в ее голосе я тоже не слышу особого осуждения. Я знаю ее страшную тайну. Она — романтик. Безнадежный.
В принципе, я это предвидела. Может кто-то и осудит меня, только не они. Ребенок делит людей на «хороших» и «плохих», взрослый на «своих» и «чужих», а что до того, кто прав, так наверное оба левые.
— Все это хорошо, но вопрос не в том, здороваться нам с Розали, или переходить на другую сторону улицы, здороваться будем, — задумчиво произносит Даяна, глядя куда-то мимо чашки, — но ведь Запрет-то нарушен и никуда от этого не денешься.
— И что теперь будет, — спрашиваю я, невольно подражая ее манере и, похоже, действительно кажусь невозмутимой.
Однозначного ответа нет. Но чаще всего связь человека и тари ведет за собой развоплощение.
— То есть?
— Тари утрачивает стабильность и просто перестает существовать как живой организм, и неважно, как это будет выглядеть, катастрофа или сердечный приступ, а человек чаще всего сходит с ума. Где тонко — там и рвется. Благословите ее, Великие боги! У Даяны есть редчайший дар — самую страшную правду она может сказать так, что человек не испугается.
— Почему это происходит?
— Точно неизвестно. Одна из версий — слишком сильное нервное напряжение. Любовь — это ведь, прежде всего, сильнейший стресс. В хорошем смысле слова. Видимо, в таких случаях стресс усиливается и на каком-то этапе переходит безопасную границу.
Вивиан уже давно смотрит на нас с тревогой.
— И у кого, — спрашивает она наконец, — «последствия» проявляются раньше, у человека или тари?
— Чаще всего гибнет мужчина, — так же ровно отвечает Даяна, — не зависимо от того, человек он или тари. Но бывает и наоборот.
— Так что, — перебиваю я, — это может закончиться гибелью Рея?
— Или твоей.
Я почти вижу, как за этой невозмутимой маской рвется на части ее собственное сердце — самое великодушное из всех сердец.
Слава богам, что они такие! Слава богам, что мы вместе и что идет дождь! Пока тяжелые капли с неравномерным стуком заедающего пулемета лупят по дрожащему стеклу, пока горит свет, пока я вижу их глаза: испуганные, жалеющие но без возражения понимающие и принимающие мой выбор, я знаю что в этом мире все в полном порядке. Я не одна и любая беда, откуда бы она не нагрянула, разобьется о наш тройственный союз.
Стрельчатое окно внезапно освещается бело-голубым всполохом и прямо над головой раздается треск электрического разряда. Лампочка начинает мигать но, помигав, все-таки успокаивается и продолжает ровно светить. И ко мне неожиданно, как гром среди ясного неба, как кирпич с крыши — приходит озарение:
Великие боги! Да ведь я счастлива!
Мне не хочется отпускать их в грозу и в такой ливень, но если в Городе Дождя ждать солнца, можно прождать всю оставшуюся жизнь. То есть я то не против, но друзья — люди занятые. Здесь, внутри Периметра, можно встретить кого угодно: гения, негодяя, святого, последнего мошенника, но никогда не встретишь бездельника. Трудами создан Город Дождя, трудами стоит.
Я провожаю их до дверей. Мы еще немного болтаем в прихожей, потом они выходят за порог, я машу рукой, улыбаюсь и, уже закрывая дверь, кожей, натянутыми нервами ощущаю — началось! Началась Охота…
7.
Мы греем руки над рыжим огнем.
Небо — чаша, полная звезд.
Ты говоришь,
Как несчетные тысячи лет
Лунный заяц в серебряной ступке
Толчет порошок бессмертия.
Но это так трудно понять
Мне,
Еще не уставшей от жизни.
Первая мысль — вернуть друзей. Позвать Рея. Хоть ненадолго оттянуть неизбежное. И я бы оттянула, да только больше нельзя. Лимит времени исчерпан. А вторая — хорошо, что это случилось сейчас, а не вчера, не неделю назад. Я теперь счастлива, а счастливую попробуй возьми — зубы обломаешь. Большого труда мне стоило уговорить Рея отпустить меня. Но кому, как не аборигену, знать, что Охотник и Дичь встречаются всегда один на один. Меж ними нет посредников, у них нет союзников. Только Великие боги, которые в конце концов решают, кому сегодня умирать.
Я поднимаюсь вверх по витой лестнице, которая пронзает особняк, как штопор. Она ведет на чердак. Этот путь — часть ритуала. Но у меня нет почтения к ритуалам и, видимо, поэтому я в свое время не продвинулась в магии. Я многое упускаю, потому, что уверена в бесполезности танцев и заклинаний. Продукт 20 века. Человек с урбанизированным сознанием. В этом отношении я была и остаюсь жесткой, как машина и даже Город Дождя со всеми его чудесами бессилен меня излечить. Возможно потому что я не верю, что это — болезнь.
Я поднимаюсь на чердак и прохожу узким коридором, где рыжие лисы с узкими спинами и мордами хитро скалятся со старинных гобеленов и пружинит под ногами вполне современный линолеум. Это святыня, правда, слегка оскверненная двадцатым веком. Меч висит на стене. Не тяжелый, женский, с удобной деревянной рукоятью в виде какого-то дальнего родственника крокодила. Такие мечи не точат до остроты бритвы и почти никогда не вкладывают в ножны. Его клинок не блестит в полыхающей грозе — он тускл и весь в беспощадных зарубках. Я не верю в ритуалы. Но в силу, независимо от времени живущую в каждом клинке и ждущую своего часа, я верю. Вернее, просто знаю, что она там есть. В том, что я делаю — очень мало магии, еще меньше философии и религии, но, видимо, очень много психологии. Я не снимаю меч со стены, просто подхожу и с силой обхватываю ладонями рукоять. Она шершавая и холодная, но от моей руки быстро теплеет. Я стою так минуту, ни о чем не думая, а вокруг меня течет время. Потом я поворачиваюсь и ухожу, и тощие лисы провожают меня удивленными глазами. Пусть удивляются. Я знаю, что вовсе незачем брать меч с собой. Рей пришел бы в ужас от подобной неосторожности, но я то знаю, что мой Охотник — не воин. И если боги действительно любят счастливых, то я смогу победить не поднимая оружия. А если нет — тем хуже для меня. Я не умею убивать.
Интересно, зачем мне все это нужно?
Мотыльки летят в огонь.
Никто не знает, зачем они это делают. Может быть, у них суицидные наклонности. А может они верят в обретение бессмертия через страдания. зато хорошо известно, что происходит с мотыльками, летящими в огонь.
Ждать положено стоя, и непременно в темноте. В полной темноте у неподвижной дичи преимущество перед движущимся охотником, ты услышишь его раньше, чем он обнаружит тебя. Мизерный, но все-таки шанс.
Но я сажусь в кресло, зажигаю ночник и открываю книгу.
Делай что сможешь и будь что будет.
А потом, как и положено, не задев колокольчика на двери, не потревожив мирно спящего фенакодуса, не разбудив слуг и не скрипнув дверью появляется мой Охотник. И я понимаю, что проиграла. Сражения не будет. Я не хочу с ним сражаться.
Потому что это — Вивиан.
Мир вокруг меня утрачивает аморфность и я уже не могу лепить декорации по своему желанию. И не могу исчезнуть отсюда за тридевять земель. Это называется "локальная стабилизация объекта". Первая фаза Охоты. Но даже если бы я и могла сбежать, я бы не стала этого делать. Я никогда не торопилась убегать от Вивиан. Ее тайна раскрылась просто и неожиданно. Теперь вполне объяснимы все «странности» вокруг нее. Но, почти я ужасом, я осознаю, что это ничего не меняет. Она по прежнему Вивиан. Бесконечно дорогая и близкая.
— Я рада, что ты вернулась переждать грозу, — говорю я и улыбаюсь. Мне очень легко это сделать, потому, что я говорю чистую правду.
— Почему ты не защищаешься? — спрашивает Вивиан.
— Потому, что ты не нападаешь.
— Логично, — кивает она.
— Хочешь кофе? — предлагаю я в том же легком, светском тоне. Она кивает и мы проходим на кухню. И я вижу, что она тоже безоружна.
— Не удивляйся. Не все вопросы можно решить железом. И не все нужно решать железом.
— Я догадывалась, что ты — немножко больше, чем просто человек, — отзываюсь я и это опять правда.
Пока мы неторопливо пьем кофе под аккомпанемент «Rainbow», я все пытаюсь додумать мысль, которая сейчас кажется мне очень важной, однако воображение отказывает мне напрочь. Похоже, оно тоже «локализовано».
— Ну, — сдаюсь я наконец, — как это будет происходить? Как ты будешь отнимать мою душу?
— Еще не решила. Может быть сама отдашь. Если хорошо попрошу.
— Тебе — с полным моим желанием и даже удовольствием, — отвечаю я вроде бы в шутку, но на самом деле — всерьез, — кому другому — а тебе отдам. Уверена, она будет в хороших руках.
— Боги! Ну и бардак у тебя в голове, — фыркает Вивиан, — Ты что, действительно веришь во всю эту чушь? Что Охотники забирают душу? Наивное, но чистое создание. И что мне делать с твоей душой? Хранить про запас на случай, если свою потеряю?
Я чувствую растерянность. Мир рушится. Реакция дает сбой. Здравый смысл ушел в отпуск. Я пью кофе с Охотником. Этот Охотник — Вивиан. И ей не нужна моя душа.
— Знаешь, сколько в Городе Дождя таких идиотских суеверий? — продолжает она, — я как-то из любопытства подсчитала — больше четырех тысяч! В общем-то, дело не вредное. Я и само грешу. Домового подкармливаю. Ветер высвистываю иногда. А моя соседка — та верит во все подряд: в черных кошек, в разбитые зеркала и в прочие потерянные ножики. Вот уж кто, наверное, не скучает.
— Но постой, — прерываю я, — если Охотникам не нужны души, то что же им нужно?
Вивиан внезапно становится очень серьезной:
— Мы, действительно, Охотники, — произносит она с ударением на последнем слове, — только не за некрещеными душами. Дичь у нас другая. Прежде всего — ложь. Это — самый страшный враг. Если человек солгал, неважно, насколько необходима была ложь, он уже опустил щит, закрывающий его человеческую сущность от вторжения. Следом за ложью идут: зависть, трусость, жестокость. Все они — ее родные дети. Уходящему, тому, кто стремиться вперед, кто переходит на иной уровень сознания, всех этих спутников в дорогу брать нельзя. Иначе, незаметно для себя, он может свернуть совсем в другую сторону.
Холодом и странной жутью веет от простых и спокойных слов Вивиан.
— Но если это случится, у Города Дождя не будет более страшного врага.
— Верно, — соглашается Вивиан, — но нас этот аспект беспокоит уже меньше.
— Поясни.
— Ты мыслишь как принцесса. Наследница. Для тебя в первую очередь — благо города. Для Охотников главное — безопасность самого человека. Он станет врагом Городу, но еще более страшным врагом он станет самому себе. Иногда такого человека удается вернуть. Чаще — увы… И если в нем будет достаточно силы, его влияние распространится как чума. Тогда, только тогда, Розали, древний термин «Охота» возвращается к своему изначальному значению. Тогда мы, действительно, бросаемся по следу с целью "найти и уничтожить". Но сейчас не тот случай.
— Вивиан, — перебиваю я, — объясни, что во мне не устраивает Охотников?
Почему они не отпускают меня? Я не лгу… Ну, почти. Во всяком случае вам с Даяной — никогда. Я далека от расизма, сатанизма и прочего философского мусора.
— Верно, — смеется Вивиан, — я тебе все время об этом говорю. У тебя чистая душа, но изрядно замусоренные мозги. Суеверием, фетишизмом, комплексами. На твоей дороге это бесполезный багаж. И даже попросту вредный. Это он тебя держит, а не Охотники. Брось его и иди куда хочешь. Или лети. Никто тебя держать не станет. Да и не сможет.
— Ты пришла только для этого? Для того, чтобы мне это сказать?
— Нет. Еще чтобы выпить кофе.
— Не сейчас. Вообще. В мою жизнь.
— Не смешивай божий дар с яичницей. Попытка объяснить разные явления одной причиной это тоже признак незрелости ума. У любой вещи есть больше чем одна сторона.
— Понимаю, — отвечаю я, понимая на самом деле только одно — более ясного ответа я не дождусь.
Слова и поступки Арбитра всегда были немного слишком туманны для меня.
Разумеется, когда я сотворила тари, он решил, что за мной необходимо приглядывать. Но может быть это глупое подозрение и у явления и в самом деле есть другая сторона? И Вивиан была рядом не "по долгу службы" а потому, что ей так хотелось. Или одно другому не мешает? Но, как бы не решалась эта задача — одного не сбросить со счетов: я люблю Вивиан.
— Ты уже уходишь, — пугаюсь я, глядя на полыхающую в окне грозу.
— Она сейчас кончится.
Я мгновенно возвожу могущество Охотников до управления силами природы, но почти сразу понимаю, что Вивиан просто подсчитала с какой скоростью уходит гроза.
Уже в прихожей я решаюсь спросить:
— Что же нам делать? С Реем? Ведь Даяна говорила…
В полутьме, которую разряжает лишь тусклый зеленоватый фонарь под потолком, Вивиан глядит на меня почти так же спокойно и насмешливо, как Рей.
— Ты хочешь сразу получить панацею от всех бед? У меня ее нет. У Даяны, конечно, ума палата, но тут она тебе не поможет. Ты ее слушай, это полезно, но и сама соображай. Существует тысяча причин, чтобы поступить так, и еще десять тысяч, чтобы поступить иначе. Даже Арбитр не знает, почему и как Человек выбирает пути. А уж куда они могут его завести знают только Великие боги. Я не могу сказать, какую цену тебе отмерит судьба, и никто этого не скажет. Знаю только, что цена тебе будет отмерена не по поступку, а по твоим силам и мужеству. Не иначе. Устраивает тебя такой расклад?
— Вполне.
— Тогда, счастливо!
Она прощается и исчезает за дверью, вместе с ней уходит и гроза. А старый фенакодус спит как убитый, хотя, несомненно, живой. Во сне дергает копытами. Бежит куда-то.
Я поднимаюсь к себе и с удивлением обнаруживаю, что исчезла давящая тяжесть, которая мучила меня с начала каникул.
В Городе Дождя часто идет дождь. Но мы все равно помним о солнце.
И еще одна картинка…
День, как всегда, хмурится но, похоже, не всерьез. На улицах почти светло. Дождик забавляется, швыряя в лицо редким прохожим пригоршни острых холодных иголок. Его это веселит. Нас, как ни странно, тоже.
В Городе Дождя очень легко попасть на окраину. Просто сверни с улицы, и окажешься по колено в мокрой траве. А Город отодвинется, давая простор взгляду. Сегодня он, как никогда, похож на маленький провинциальный городок, где я провела детство, на берегу некогда судоходной, но обмелевшей реки, которую теперь "воробей вброд переходит". Мы с Реем идем по утоптанной тропинке, мимо затянутого ряской озера туда, где в арке серо-зеленой листвы белеют крепостные башни и плывут в сизом небе сизые купола — почти сливаясь, почти паря.
— Разреши напомнить, та сама говорила, что Даяна еще не Римский Папа, и даже не Римская Мама, — произносит Рей.
— Она редко ошибается, — возражаю я.
— Согласен. Вероятно, она и сейчас права, но что это меняет?
— Для меня многое. Я не хочу рисковать твоей жизнью.
— А своей?
Я пожимаю плечами.
— Рей, ты сравниваешь несравнимое. Своей жизнью я готова рисковать по той простой причине, что моя жизнь это моя личная собственность. Могу делать с ней все, что захочу.