Страница:
— Дверь хорошо закрыта, — спросил Татарин. Леший иронизировать не стал
— предосторожность была старая, как мир, однако до сих пор срабатывала.
— А теперь слушай сюда и постарайся сразу же забывать, — совершенно серьезно посоветовал Рустам…
Началась эта свистопляска больше года назад. Тогда, если помнишь, без вести пропал молодой парень только что отслуживший, между прочим, в "морской пехоте". Ну пропал и пропал. Поискали, как водится, потом бросили. Жена нашла себе другого, мать он еще до армии схоронил, так что дергать «сизарей» было особо некому. Потом, уже месяца три прошло, исчезли напрочь двое его приятелей, примерно того же возраста. И тоже бесследно. Леший молчал. История была давняя, со всех сторон обсосанная, в том числе и «Сенсацией» и комментариев не требовала.
— Когда группа пацанов из области пропала, — продолжал Татарин, — никто особо не дергался. Были — сплыли, мало ли куда их черти занесли. Может быть и не в нашем районе. А три дня назад исчезли еще двое: одному уже под тридцать, серьезный парень, инженер. А другой… — Татарин сделал эффектную паузу.
— А другой — сын Великого Монгола, пацан лет пятнадцати, Тимур, — Леший сцепил руки в крепчайший замок. Разговор не нравился ему с самого начала, а сейчас просто встал поперек горла. — Милиция ищет. Гароев, говорят, частного детектива нанял.
— Верно, нанял, — кивнул Рустам, — парень со мной в контакте. Молодой, но работает неплохо. И знаешь, он обнаружил, что эти случаи не единственные, люди в городе пропадают уже года три. В основном это, конечно, те, кого особо и не ищут — бомжи, всякие ханыги, криминал ходячий, словом — группы риска. А тусуются они, между прочим, в старом монастырском комплексе, частью под землей, от милиции подальше. И пацан Монгола, Тимур, тоже был не так прост. Последние месяцы он был связан с диггерами. Ну, знаешь, теми парнями, которые лазают по всяким подземельям, тоннелям и прочим катакомбам. Говорят, что ищут то ли серебро Дмитрия Донского, то ли ход из мужского монастыря в женский, а по-моему, просто приключения на свою филейную часть.
— Я знаю, кто такие — диггеры, — перебил Леший, — что дальше?
— А дальше… — Татарин задумчиво потер подбородок, — дырки эти в подвалах, куда они лазают, засекречены почище плана минирования Кракова. Парни — фанатики, почти что закрытая секта, никого к себе не подпускают…
— Не смеши, — посоветовал Леший, — взвод солдат, прочесать всю старую часть города и можно подробную карту рисовать.
— Так то оно так, — Татарин подергал себя за кошачий ус, словно проверял, не отклеился ли ненароком, — только большая часть подземных переходов проходит под «коксохимом» и Бугаев, опять-таки, неофициально, почти на ухо, но так, чтоб слышали все, кому положено, сказал, что костьми ляжет, но никого с приборами туда не пустит. Димка Зверев ему не поверил…
Леший поежился — история было совсем свежая, его коллегу, журналиста «Новостей» Диму Зверева перед входом в редакцию неизвестная машина просто растерла задними колесами по асфальту. Город был в шоке, это ведь не Питер, где популярнейшего телеведущего в собственном подъезде грохнули, газеты выпустили некрологи на полполосы, телевидение нарыдало корыто слез, полковник милиции торжественно пообещал "найти и обезвредить" и на следующий день происшествие напрочь забыли. Велик град Петра, много там журналистов… Димка был в городе своим в доску, коренным, с половиной населения в родстве. С другой в близком знакомстве. Смерть его и сейчас была свежа в памяти, такое город вообще не умел забывать…
— Что, Бугаев правда клад Донского нашел, — недоверчиво хмыкнул Леший, — или радиоактивные отходы у себя под задницей захоронил?
— Не знаю, что он там захоронил, знаю только, что дело это темное, — ответил Татарин, глядя в глаза Лешему предельно откровенно, — темное и опасное. Но Гароев платит за него большие бабки. Это во-первых. А во-вторых, хотя может быть это как раз во-первых… мне нужен этот материал. Это — сенсация, Виктор. Большая сенсация, такие журналисту раз в жизни попадаются. И она должна быть у меня.
Леший смотрел в круглые глаза Татарина, в них плясали черти. Пожалуй, этот парень мог бы понять диггеров, как никто. Потому, что и сам был фанатиком. За свою сенсацию он мог бы убить… Во всяком случае, через свое самолюбие Татарин переступил легко, даже притоптал его сверху, чтобы не дергалось. Такими людьми можно было восхищаться, молиться на них, любить, ненавидеть, люто завидовать… Работать с ними было невероятно интересно, но вот веры им не было никакой. Потому, что за свою сенсацию Татарин мог утопить в дерьме не только союзника-подельника. И при этом без малейшей мысли о личной выгоде, просто "за идею".
Так подумал Леший, а вслух сказал другое:
— То, что на «коптилке» всякой гадости предостаточно, и то, что льют они ее, заразы, под землю, этим ты меня не удивил. Но вряд ли среди всей этой химии найдется такое соединение, от которого помирают в одночасье. Это во-первых, — заметив, что Татарин открыл было рот, протестовать, Леший вскинул ладони, — Великого Монгола понять можно — он с горя по фазе съехал. Только пацана его вряд ли найдут. Так же как и остальных. Сколько прошло времени с тех пор, как вся эта чертовщина здесь завелась? Три года? И ни слуху, ни духу? Так молчат только могилы, Рустам.
— Сколько?
Леший хмыкнул:
— А сам? У тебя штат, или где?
— Отстань, — поморщился Хакасов, — кого я туда пошлю? У меня есть две девочки, которые могут взять интервью в любом кабинете, потому, что у них ноги из ушей растут. У меня есть "политический обозреватель", которому я плачу, чтобы он из грязных сплетен лепил сенсации, а местные шишки платят, чтобы выглядеть в его статейках поприличнее. Кто из них сможет хотя бы подойти к диггерам? Мне нужен настоящий профи, — с нажимом в голосе произнес Татарин, — мне нужен ты.
"Если я такой хороший, что же ты мне, как князю новгородскому, путь показал во времена недавние" — подумал Леший, но опять ничего не сказал.
Щенка ткнешь мордочкой в собственную лужицу на полу, так иногда бывает польза, а с человеком такие номера не проходят. Ибо он — сволочь не по неведению, а по сути и убеждению.
— Так сколько ты платишь за свою сенсацию? Имей в виду, я не говорю «да».
Я подумаю…
Пока автобус-четверочка поскрипывая изношенными сочленениями добирался до города собрался и брызнул мелкий, но холодный дождик. Острые иголочки в момент искололи лицо, насыпались за ворот плаща, залили стекла очков, и Леший закрутил головой в поисках подходящего укрытия.
Остановка располагалась на углу улицы Липского, в двух шагах от старой площади, где топорщились скособоченные решетки с рекламными щитами сигарет «Кемел» и страховой медицинской компании "Красный крест". По тому, что это дикое сочетание не вызывало у местных жителей даже тени недоумения, можно было судить, как далеко продвинулся город по пути реформ. С торца ближайшего здания, над входом в полуподвал, таращилась полутораметровая рыбина с наново покрашенным грязной охрой, кудреватым хвостом. Надпись, оставшаяся еще с тех, благополучных и счастливых времен, гласила "кафе-мороженое "Золотая рыбка".
Со сменой профиля аборигены мгновенно переименовали кафе в «Селедку», хотя, по ассоциации, скорее подошло бы название «Килька». Впрочем, новое имя прилипло и, как это обычно бывает с явлениями фольклора, прилипло намертво.
Леший толкнул стеклянную дверь и оказался в помещении размером… не соврать бы… с три-четыре телефонные будки. Прямо от входа глаза упирались в живописную мозаику с видом бурлящего синего моря, где тощий дед в рваной красной рубахе, босой и, судя по испитой физиономии и глазам, косившим в сторону стойки, не просыхавший с прошлой рыбалки "тянул рыбу" неводом, больше похожим на авоську-переросток. В углу под мозаикой приткнулись два столика «стоячих», с крючками для сумок, и один «сидячий», весь в отпечатках погашенных сигарет, с вазочкой для салфеток посередине. Салфеток там, понятно, отродясь не водилось, но сама вазочка, неизвестно для каких целей поставленная, была прикручена к столу здоровенным шурупом. В кафе не было ни души, если не считать откормленной полосатой кошки, спавшей прямо на прилавке. Магнитофон в углу простуженно объяснял в чем, по его мнению, заключается женское счастье. Леший заскучал. После посещения кладбища и болезненных, но отрадных мыслей о той, что умчалась по ТРАССЕ на своем мотоцикле но, как не смешно и сентиментально это звучит, осталась в сердце, "женское счастье" в комплекте с неизбежной золотозубой бабищей в фартуке с оборками, которая должна была здесь хозяйничать… Ох, не хотелось этого Лешему, не хотелось. Поэтому он не стал стучать по стойке. А отошел к окну и закурил, вдыхая дым, щурясь и наслаждаясь неспешными мыслями, теплом и одиночеством. Но продолжалось это не долго, как и все хорошее в мире.
Шевельнулась занавеска, и за стойкой возникла… к счастью не бабища, а милая стильная девочка в черной обтягивающей водолазке, с короткой каштановой стрижкой и длинными сережками-капельками, дрожавшими над покатыми плечами.
— Что-нибудь закажете? — спросила она ненавязчиво, подразумевая, что если он откажется, то она, в принципе, не обидится. Нет, подумал Леший, не откажусь. Эта девочка была хорошим знаком, судьбу обижать не годилось, поэтому он подошел ближе:
— 150 «Дикаря» и кофе, — попросил он, поглаживая кошку за ушами. Мурка терпела ласку стоически, только самый кончик хвоста чуть подрагивал, сигнализируя, что терпение киски на исходе. Девочка выполнила заказ быстро и аккуратно. Конечно, как водится, не долила и не додала, но сверх меры не наглела и Леший поблагодарил ее кривоватой, ироничной улыбкой.
— Вы и в самом деле думаете, что "женское счастье — был бы милый рядом"? — спросил он просто так, от нечего делать.
— А что вас не устраивает? — удивилась девушка.
— Банальная какая-то концепция, — поморщился Леший
— А жизнь вообще банальна…
Редактор «Гелиополя» присвистнул:
— Вот уж не ожидал встретить философа за стойкой в рюмочной.
Жил же Диоген в бочке, — не обиделась она, — как вы думаете. что в ней хранили до того, как там поселился философ?
— Филфак, исторфак? — быстро спросил Леший, поглаживая кошку.
— Филолого-исторический, — рассмеялась продавщица, — неужели это так заметно?
— Еще как, — заверил ее Леший, — ум не глупость, его не спрячешь.
— Мне, должно быть, удается, — она усмехнулась, — за последние полгода вы — единственный, от кого я услышала комплимент, за который не хочется сразу съездить по физиономии…
Беседа грозила оказаться и в самом деле приятной, девочка мыслила, а это было уже много. К тому же она скучала… Леший как раз обдумывал очередной вопрос, когда, образно выражаясь, земля вздрогнула от рева мощных моторов и в узком, длинном стекле наверху заметался свет мотоциклетных фар.
Он повернул голову. Они появились вслед за светом и ревом и затормозили прямо перед окном. Сквозь грязное стекло, в подтеках дождя, Леший смог разглядеть немногое, но заметил и отметил четкую, почти цирковую слаженность «парковки», несуетливые движения «всадников» и необычный, приземистый и широкий облик первого мотоцикла.
Дверь в распахнулась от толчка, отнюдь не деликатного, и в кафе с шумом ввалилась троица рокеров (или как их теперь называют "байкеров") с мотоциклетными шлемами подмышками. Двое сразу двинулись к «сидячему» столику, а третий шагнул к прилавку и Леший невольно посторонился. Это был коренастый, бородатый экземпляр в круглых очках, за которыми поблескивали чуть сощуренные глаза: то ли мудрые, то ли хитрые… Взгляды их встретились, и у Лешего возникло странное чувство — он знал этого молодого парня, давно, хорошо, даже мог примерно предсказать, что он будет заказывать — пива и колбасы побольше. И байкер, секунду помедлив, кивнул ему узнавающе. Леший машинально кивнул в ответ.
— Сестренка, — парень повернулся к продавщице и обнажил в улыбке ровные белые зубы, — значит так: двадцать банок пива. Сюда, — парень бросил на прилавок вместительный рюкзачок, — а нам три двойных кофе и по пять штук бутербродов с колбасой и со всем остальным, что найдется.
— Денег-то хватит, — добродушно поинтересовалась та, загружая рюкзак.
— Не извольте беспокоится, мы — ребята не бедные, — парень подмигнул и добавил, — и не жадные, ибо накопительство — пошлейший способ самоутверждения, для цивилизованного человека неприемлемый.
— Ну и денек, — рассмеялась девушка выбивая чек и бойко отсчитывая сдачу, — философ за философом…
Леший был журналистом по призванию и в свое время (пока не ушел на "вольные хлеба"), считался крепким профессионалом. Наблюдать он умел и любил и делал это удивительно неназойливо. Со второй порцией тепловатого кофе в пластиковом стаканчике он отошел к окну. Присел на подоконник. Дома, один за другим пропадали в чернильной мути, просвечивая цветными маяками окон. Тьма наползала, растекалась по улицам, распуская щупальца гигантским осьминогом, накатываясь мягким, обволакивающим брюхом, заглатывая город. Просто удивительно, отчего людям в такое время не бывает страшно. Внезапно(это всегда бывает внезапно, даже если засекать время), вспыхнули гирлянды фонарей и город вернулся, обретая четкость, а тьма съежилась по углам…
Моторы ребят стояли под фонарем, по линеечке, как кони ни королевском параде.
Строгие, серьезные, приземистые, словно усталые после долгой дороги, забрызганные грязью по самый бензобак, но не «оскверненные» безвкусными лейблами. И первым, Леший даже подумал, что ошибся, но нет — первым стоял самый настоящий "Харли Дэвидсон", черный, как сапог и широкий как асфальтовый каток. Такая модель, насколько Леший разбирался в колбасных обрезках, стоила тысяч тридцать в баксах. Он хмыкнул — ребята были действительно не бедные. Девочка могла бы не беспокоиться на счет пива и бутербродов. Второй от стены стояла красная «Ява». Третий мотоцикл скрывала ночь и Леший разглядеть его не смог.
Он перевел рассеянный взгляд на дружную троицу за «сидячим» столиком.
Пожалуй, это были все-таки не байкеры. Во-первых, постарше, уже не пацаны.
Во-вторых, шлемы и джинсово-кожаная экипировка ребят была проста и серьезна — по погоде и лишена дешевого шика, свойственного «панк-хипповскому» приколу.
Худой, с тонкими чертами лица паренек смотрел на мир с легкой и немного грустной иронией. Его темные, длинные волосы было собраны в хвост на затылке, а узкая кисть с длинными пальцами обнимала гриф гитары. Третий сидел спиной, Леший отметил лишь высокий рост, поджарое, спортивное сложение и взлохмаченную стрижку. Тарелка с бутербродами была встречена взрывом энтузиазма, оголодавшие путешественники набросились на тоненькие кусочки хлеба с заветрившейся колбасой и подсохшим сыром как племя островных каннибалов на случайных белых путешественников. Лешему невольно и грустно позавидовалось, но не шикарному мотоциклу, а жажде жизни, брызжущей через край, горящим глазам, сдавленным возгласам одобрения, неудержимым улыбкам…
Впрочем, чувство было мимолетным и ушло так же внезапно, не оставив следа.
Ведь зависть — это прежде всего желание поменяться местами, а Леший ни в коем случае не хотел менять свои седые виски, огромный багаж жизненного опыта, зоркость профессионала и мучительно-сладкие воспоминания последних месяцев на хороший аппетит молодых каннибалов и "Харли Дэвидсон". Обмен был бы неравноценным. Обман а не обмен. Парни не замечали его скользящего взгляда.
Они захлебывались кофе с привкусом бумаги и какими-то невероятными впечатлениями, и были слепы и глухи ко всему вокруг. Как, вероятно, и все счастливые люди. Нет, Леший не жаждал оказаться на чужом празднике жизни.
Совсем другое дело — послушать, чему так бурно веселились ребята. Секрета в этом, как будто, не было. Леший прислушался.
… горы, старые, как Уральский хребет, — рассказывал тот, что сидел спиной, — узкая горная тропа, внизу, понятно, пропасть, а вверху, понятно, небо — голубое, как в Швейцарии. Где-то за спинами хребтов — зеленое море тайги, без конца и края. В камнях вроде ручеек журчит… Тропа сначала круто поднималась вверх, потом нырнула вниз, словом, пришлось спешиться и вести «козла» за рога. То, что шинам пришел звиздец, я не сомневался, и в душе оплакал их горькими слезами, потому. что уже понял, что занесло меня в такие места, откуда на ближайшую станцию техобслуживания не выбраться никаким способом, разве что во сне. Хорошо, запасная канистра с бензином была с собой, но хрен же ее знает, как далеко тянется эта тайга, и где там заправки. Словом, иду. Волоку «козла», сам себя в слезу вгоняю. А тишина кругом, только камешки похрустывают. И неясный такой гул вдалеке. Словно тайга гудит. Потом плеск послышался. И вышел я, братцы, к реке. Вы когда-нибудь видели Енисей в скалах? Шум, пена как у Эммы Петровны в корыте, силища… А ширина! И скалы по обе стороны, сжимают реку, как шею. А она рвется и гудит надсадно, как моя «Ява» на крутом подъеме. Рассказчик замер. Приятели его не торопили и Леший, против воли завороженный рассказом, позабыл о своем кофе. И, кажется, даже дышать позабыл. Мост там был, — тихо заговорил парень, глядя в пол, — такой, что можно и на трехосном КАМАЗе проехать. Бог его знает, кому и зачем он там понадобился, только на душе у меня, братцы, стало тихо-тихо, как в мертвый час в санатории для глухонемых. Никаких, понимаете, шлагбаумов, нет и в помине, вообще ни души, как в первый день творения. Только река гудит. И сердце прямо в ребра бухает. И туман такой полупрозрачный прямо над мостом висит. И не двигается никуда.
— Страшно? — вполголоса спросил его приятель с гитарой. Рассказчик не обиделся. Задумался.
— Не то, чтобы страшно, — ответил он наконец, — а… тонко, как первый лед по осени. А внизу — бездна. Или как в лотерее, когда четыре номера из пяти совпали, а последний и глядеть боишься. Лучше не скажешь. Словом, остановился. Гляжу. Мост хороший, заасфальтированный, быки такие…солидные, река вокруг них прямо бесится. Посередине, как положено, дорожная разметка, уже полустершаяся. А за мостом… то же самое. что и здесь. Те же горы, та же тайга, та же узкая тропка. Странно, да? А потом я увидел внизу, по другую сторону моста маленькую копошащуюся букашку. Пригляделся… братцы, это был я!
Не знаю, сколько мы простояли так, друг напротив друга. Солнце там, похоже, все время стоит в зените и не двигается, потому, что двигаться ему больше некуда. Потом меня злость взяла. И смешно стало — испугался призрака в тумане, того и гляди закричу, как тот ежик: "Лошадь!" Прыгнул я в седло, как ковбой, газанул, отжал сцепление и — 120 с места.
— А тот?
Парень вполне определенно хмыкнул и снова замолчал, правда на этот раз ненадолго.
Таранить самого себя, это, доложу я вам, ощущение. Главное, до жути реально все, шум, выхлоп, глаза безумные, и неизвестно, чем все это кончится…
Только самоубиться мне не дали. Откуда ни возьмись, словно вывалился белый «мерс» новячий, сверкающий. Тормознул прямо передо мной, меня аж ветром шатнуло. Ну и я тормознул. Даже не знаю как. Шин было жалко до смерти.
Последние ошметки из-за этого пижона загубил. А он стоит поперек дороги.
Тишина. Из автомагнитолы вполголоса так, романс старинный "не уезжай, ты мой голубчик". И стыдно мне отчего-то, будто в детстве. Когда перед праздником из стола конфеты упер. Снимаю шлем, вешаю на рога. Смотрю, что дальше будет. А дальше — открывается дверца и вылезает из «мерсюка» такой детинушка былинный косая сажень в плечах, грудь колесом, физиономия круглая, как тарелка, улыбочка ехидная, но ничего, не злая. Белобрысый такой. В пиджачке "От Кардена". В рубашке шелковой серебристой баксов за восемьдесят. Подваливает ко мне походочкой молодого медведя, уверенностью в себе от него — на три метра. Видно, что он здесь свой в доску, в отличие от меня, и все ему насквозь знакомо, и тормознул от меня не для того, чтобы выпендриться. Тоже ведь, тачкой рисковал человек. Да вроде как и не сердится он. Подошел.
Положил руку на плечо — меня аж к земле пригнуло, и задушевно так спрашивает:
— А ты, приятель, куда собрался?
Вопрос чисто риторический, ответа не требует. Ну я и не отвечаю, чтобы совсем идиотом не выглядеть. Но чувствую, что все равно выгляжу. А он мне:
— У тебя допуск к овладению пространством имеется?
Я ему, дурак дураком:
— Чего?
А он, еще задушевнее: Бумага такая, со штемпселем, где русским по белому написано, что тебе сюда можно… Или хочешь, чтоб ребята под мостом твои «фрагменты» собирали? Пока я подыскивал возражения, на лицо моего избавителя вдруг набежала тень. Он достал сотовый телефон и отрывисто бросил в трубку:
— Гавриш, тут у меня небольшая проблема. Не подскочишь на полминуты?
Не успел он договорить, опять-таки, не разбери-поймешь откуда вылетел второй белый «мерс», сверкая фарами. Видно, там ночь была. Затормозил.
Выходит оттуда такой же прикинутый, уверенный паренек, только в кости потоньше, в плечах поуже, темноволосый и лицо, извиняюсь, поинтеллигентнее.
Улыбнулся мне, руку подал и…
— Зачем звал, Миша?
Слушай, браток, пошукай в своем бортовом компьютере, этот тип у нас по реестру в «усопших» значится? Глянь "несчастные случаи" и «суицидников»… Я, признаюсь честно, похолодел. Желудок стал тяжелым, как камень, а колени мягкие. Потому что я, братцы, только сейчас понял, на кого меня нанесло. И сообразил, что если сейчас Гавриил меня в своем «реестре» отыщет, то придется мне садиться и ехать… прямиком на тот свет. И жаловаться ведь не на кого — сам напросился. Но тут Гавриш из машины вылез, улыбнулся ободряюще, нету, мол, тебя, можешь выдохнуть. Миша тоже заулыбался, хлопнул меня по плечу и махнул рукой: "езжай, с Богом". Я развернул «козла» — мама моя женщина! Никаких, понимаете, гор — шоссейка ровнехонькая, как скатерть. Садись и поезжай. Оглянулся я назад… Сами знаете, что бывает, когда назад оглянешься. И никаких «мерсюков», конечно, нет и в помине.
Вот и все. Завелся я и поехал. И только километров через десять, у ближайшей заправки понял, как испугался. Канистра запасная так и не понадобилась.
Пару мгновений в кафешке висела тишина с неким оттенком раздумчивости.
Потом, словно обвал в горах, грянул молодецкий хохот, так, что звякнули бутылки а кошка, не сообразив с дремы, метнулась в подсобку. Невольно улыбнулся и Леший. "Байки склепа". Фольк…
Стеклянная дверь снова противно скрипнула. Леший скосил взгляд чисто машинально, и вдруг заметил, что хохот как то сразу обрезало да и голливудские улыбки в 45 зубов попритухли. Вошедший — паренек лет двадцати, не больше, темноволосый, в американской кожаной куртке «Пилот», шагнул через порог и обежал "Золотую рыбку" быстрым, внимательным взглядом. Стряхнул с куртки капли дождя. Шагнул к стойке. И по причине высокого роста паренька и малой площади помещения одного шага ему как раз и хватило.
— Ша! — в одну восьмую голоса рявкнул бородатый, тот, кого Леший окрестил Ильей Муромцем, — отключили приборы. Закрыли глаза. Задача на сообразительность: кого принесло — серого или черного?
Мотогитарист, по аналогии — Алеша Попович, фыркнул, но глаза прижмурил, хотя и не слишком старательно. Добрынюшка, судя по движениям крутых плеч тихо похмыкивал.
— По каким приметам определяем врага? — прошипел Муромец, — отвечать быстро, не думая…
— Если купит 50 грамм коньяка, значит черный, а если банку пива — серый, — предположил Попович.
Паренек у стойки хмыкнул, мягко, словно на шарнирах развернулся к продавщице и голосом, насквозь нейтральным, попросил:
— 50 грамм коньяка и банку пива.
Добрыня заржал первым, богатыри подхватили и с грохотом отодвигая стулья выкатились из «рыбки» под мелкий дождик. Сыто заурчали моторы. Вспыхнули фары, вырывая кусок дороги прямо перед колесом. Не отдавая себе отчета, словно что-то тянуло его, Леший двинулся следом. Передвижная "богатырская застава" уже оседлала своих «коней». Внезапно Муромец обернулся, весело оскалился и отдал Лешему скаутский салют. Тяжелая машина взяла с места, как Бурушка Косматый, неспешно и мягко, но с каждым оборотам колеса набирая силу и скорость, чтобы метров через 200 превратиться в ревущую комету. Красная «Ява» пристроилась в кильватере, Попович закинул гитару за спину и узкий, стремительный «Иж-Планета-Спорт» лихо сдернул с места, оглашая ревом окрестности, глушителя на нем, конечно, не было, кто их ставит на «гончаков»? Лешего окатило выхлопом, он сморщился и заморгал. Троица уходила в темноту. Случайные парни. Совершенно пустая встреча. И тем не менее, Леший не отводил взгляда. Там, куда исчезли «богатыри» проезда не было. Кривая улица упиралась в глухой забор старого монастырского комплекса, уже лет пять, как заброшенного напрочь и занятого, в основном, бомжами, мелко-уголовным элементом и бродячими кошками. Ходили слухи, что бомжи их едят со страшной силой, но кошки там все равно селились с упорством, достойным лучшего применения.
Леший ждал, что с минуты на минуту послышится затихший, было, звук моторов, но на улочке было тихо.
— Развлекаются ребята, — негромко заметил кто-то у левого плеча. С нервами у Лешего с недавних пор было плоховато (а у какого труженика пера с ними хорошо?), он едва удержался чтобы не шагнуть в сторону. В следующую секунду он узнал голос — это был тот паренек из кафе, кому же еще? Леший скосил глаза и, как ему показалось, незаметно оглядел незнакомца. Сухое лицо с правильными чертами, как-то сразу вызывавшими симпатию, правда, немного резковатое. Тонкий, прямой нос, узкий подбородок. Такие лица бывают у людей от природы не слишком сильных, приключений не ищущих, но бесстрашных и умеющих, если надо, ответить ударом на удар. Он слегка качнулся с носков на пятки и обратно, шевельнул плечами, словно разминался. Леший поднял глаза… и неожиданно встретился с таким же изучающим взглядом. Отчего-то стало неловко и он поспешно отвернулся. Но внимательный взгляд незнакомца не отпускал. Леший чувствовал его кожей. Дождь монотонно барабанил в стекло витрины, то затихая почти, то вновь набирая силу, как заедающий пулемет из старого фильма о Гражданской войне. Становилось зябко.
— предосторожность была старая, как мир, однако до сих пор срабатывала.
— А теперь слушай сюда и постарайся сразу же забывать, — совершенно серьезно посоветовал Рустам…
Началась эта свистопляска больше года назад. Тогда, если помнишь, без вести пропал молодой парень только что отслуживший, между прочим, в "морской пехоте". Ну пропал и пропал. Поискали, как водится, потом бросили. Жена нашла себе другого, мать он еще до армии схоронил, так что дергать «сизарей» было особо некому. Потом, уже месяца три прошло, исчезли напрочь двое его приятелей, примерно того же возраста. И тоже бесследно. Леший молчал. История была давняя, со всех сторон обсосанная, в том числе и «Сенсацией» и комментариев не требовала.
— Когда группа пацанов из области пропала, — продолжал Татарин, — никто особо не дергался. Были — сплыли, мало ли куда их черти занесли. Может быть и не в нашем районе. А три дня назад исчезли еще двое: одному уже под тридцать, серьезный парень, инженер. А другой… — Татарин сделал эффектную паузу.
— А другой — сын Великого Монгола, пацан лет пятнадцати, Тимур, — Леший сцепил руки в крепчайший замок. Разговор не нравился ему с самого начала, а сейчас просто встал поперек горла. — Милиция ищет. Гароев, говорят, частного детектива нанял.
— Верно, нанял, — кивнул Рустам, — парень со мной в контакте. Молодой, но работает неплохо. И знаешь, он обнаружил, что эти случаи не единственные, люди в городе пропадают уже года три. В основном это, конечно, те, кого особо и не ищут — бомжи, всякие ханыги, криминал ходячий, словом — группы риска. А тусуются они, между прочим, в старом монастырском комплексе, частью под землей, от милиции подальше. И пацан Монгола, Тимур, тоже был не так прост. Последние месяцы он был связан с диггерами. Ну, знаешь, теми парнями, которые лазают по всяким подземельям, тоннелям и прочим катакомбам. Говорят, что ищут то ли серебро Дмитрия Донского, то ли ход из мужского монастыря в женский, а по-моему, просто приключения на свою филейную часть.
— Я знаю, кто такие — диггеры, — перебил Леший, — что дальше?
— А дальше… — Татарин задумчиво потер подбородок, — дырки эти в подвалах, куда они лазают, засекречены почище плана минирования Кракова. Парни — фанатики, почти что закрытая секта, никого к себе не подпускают…
— Не смеши, — посоветовал Леший, — взвод солдат, прочесать всю старую часть города и можно подробную карту рисовать.
— Так то оно так, — Татарин подергал себя за кошачий ус, словно проверял, не отклеился ли ненароком, — только большая часть подземных переходов проходит под «коксохимом» и Бугаев, опять-таки, неофициально, почти на ухо, но так, чтоб слышали все, кому положено, сказал, что костьми ляжет, но никого с приборами туда не пустит. Димка Зверев ему не поверил…
Леший поежился — история было совсем свежая, его коллегу, журналиста «Новостей» Диму Зверева перед входом в редакцию неизвестная машина просто растерла задними колесами по асфальту. Город был в шоке, это ведь не Питер, где популярнейшего телеведущего в собственном подъезде грохнули, газеты выпустили некрологи на полполосы, телевидение нарыдало корыто слез, полковник милиции торжественно пообещал "найти и обезвредить" и на следующий день происшествие напрочь забыли. Велик град Петра, много там журналистов… Димка был в городе своим в доску, коренным, с половиной населения в родстве. С другой в близком знакомстве. Смерть его и сейчас была свежа в памяти, такое город вообще не умел забывать…
— Что, Бугаев правда клад Донского нашел, — недоверчиво хмыкнул Леший, — или радиоактивные отходы у себя под задницей захоронил?
— Не знаю, что он там захоронил, знаю только, что дело это темное, — ответил Татарин, глядя в глаза Лешему предельно откровенно, — темное и опасное. Но Гароев платит за него большие бабки. Это во-первых. А во-вторых, хотя может быть это как раз во-первых… мне нужен этот материал. Это — сенсация, Виктор. Большая сенсация, такие журналисту раз в жизни попадаются. И она должна быть у меня.
Леший смотрел в круглые глаза Татарина, в них плясали черти. Пожалуй, этот парень мог бы понять диггеров, как никто. Потому, что и сам был фанатиком. За свою сенсацию он мог бы убить… Во всяком случае, через свое самолюбие Татарин переступил легко, даже притоптал его сверху, чтобы не дергалось. Такими людьми можно было восхищаться, молиться на них, любить, ненавидеть, люто завидовать… Работать с ними было невероятно интересно, но вот веры им не было никакой. Потому, что за свою сенсацию Татарин мог утопить в дерьме не только союзника-подельника. И при этом без малейшей мысли о личной выгоде, просто "за идею".
Так подумал Леший, а вслух сказал другое:
— То, что на «коптилке» всякой гадости предостаточно, и то, что льют они ее, заразы, под землю, этим ты меня не удивил. Но вряд ли среди всей этой химии найдется такое соединение, от которого помирают в одночасье. Это во-первых, — заметив, что Татарин открыл было рот, протестовать, Леший вскинул ладони, — Великого Монгола понять можно — он с горя по фазе съехал. Только пацана его вряд ли найдут. Так же как и остальных. Сколько прошло времени с тех пор, как вся эта чертовщина здесь завелась? Три года? И ни слуху, ни духу? Так молчат только могилы, Рустам.
— Сколько?
Леший хмыкнул:
— А сам? У тебя штат, или где?
— Отстань, — поморщился Хакасов, — кого я туда пошлю? У меня есть две девочки, которые могут взять интервью в любом кабинете, потому, что у них ноги из ушей растут. У меня есть "политический обозреватель", которому я плачу, чтобы он из грязных сплетен лепил сенсации, а местные шишки платят, чтобы выглядеть в его статейках поприличнее. Кто из них сможет хотя бы подойти к диггерам? Мне нужен настоящий профи, — с нажимом в голосе произнес Татарин, — мне нужен ты.
"Если я такой хороший, что же ты мне, как князю новгородскому, путь показал во времена недавние" — подумал Леший, но опять ничего не сказал.
Щенка ткнешь мордочкой в собственную лужицу на полу, так иногда бывает польза, а с человеком такие номера не проходят. Ибо он — сволочь не по неведению, а по сути и убеждению.
— Так сколько ты платишь за свою сенсацию? Имей в виду, я не говорю «да».
Я подумаю…
Пока автобус-четверочка поскрипывая изношенными сочленениями добирался до города собрался и брызнул мелкий, но холодный дождик. Острые иголочки в момент искололи лицо, насыпались за ворот плаща, залили стекла очков, и Леший закрутил головой в поисках подходящего укрытия.
Остановка располагалась на углу улицы Липского, в двух шагах от старой площади, где топорщились скособоченные решетки с рекламными щитами сигарет «Кемел» и страховой медицинской компании "Красный крест". По тому, что это дикое сочетание не вызывало у местных жителей даже тени недоумения, можно было судить, как далеко продвинулся город по пути реформ. С торца ближайшего здания, над входом в полуподвал, таращилась полутораметровая рыбина с наново покрашенным грязной охрой, кудреватым хвостом. Надпись, оставшаяся еще с тех, благополучных и счастливых времен, гласила "кафе-мороженое "Золотая рыбка".
Со сменой профиля аборигены мгновенно переименовали кафе в «Селедку», хотя, по ассоциации, скорее подошло бы название «Килька». Впрочем, новое имя прилипло и, как это обычно бывает с явлениями фольклора, прилипло намертво.
Леший толкнул стеклянную дверь и оказался в помещении размером… не соврать бы… с три-четыре телефонные будки. Прямо от входа глаза упирались в живописную мозаику с видом бурлящего синего моря, где тощий дед в рваной красной рубахе, босой и, судя по испитой физиономии и глазам, косившим в сторону стойки, не просыхавший с прошлой рыбалки "тянул рыбу" неводом, больше похожим на авоську-переросток. В углу под мозаикой приткнулись два столика «стоячих», с крючками для сумок, и один «сидячий», весь в отпечатках погашенных сигарет, с вазочкой для салфеток посередине. Салфеток там, понятно, отродясь не водилось, но сама вазочка, неизвестно для каких целей поставленная, была прикручена к столу здоровенным шурупом. В кафе не было ни души, если не считать откормленной полосатой кошки, спавшей прямо на прилавке. Магнитофон в углу простуженно объяснял в чем, по его мнению, заключается женское счастье. Леший заскучал. После посещения кладбища и болезненных, но отрадных мыслей о той, что умчалась по ТРАССЕ на своем мотоцикле но, как не смешно и сентиментально это звучит, осталась в сердце, "женское счастье" в комплекте с неизбежной золотозубой бабищей в фартуке с оборками, которая должна была здесь хозяйничать… Ох, не хотелось этого Лешему, не хотелось. Поэтому он не стал стучать по стойке. А отошел к окну и закурил, вдыхая дым, щурясь и наслаждаясь неспешными мыслями, теплом и одиночеством. Но продолжалось это не долго, как и все хорошее в мире.
Шевельнулась занавеска, и за стойкой возникла… к счастью не бабища, а милая стильная девочка в черной обтягивающей водолазке, с короткой каштановой стрижкой и длинными сережками-капельками, дрожавшими над покатыми плечами.
— Что-нибудь закажете? — спросила она ненавязчиво, подразумевая, что если он откажется, то она, в принципе, не обидится. Нет, подумал Леший, не откажусь. Эта девочка была хорошим знаком, судьбу обижать не годилось, поэтому он подошел ближе:
— 150 «Дикаря» и кофе, — попросил он, поглаживая кошку за ушами. Мурка терпела ласку стоически, только самый кончик хвоста чуть подрагивал, сигнализируя, что терпение киски на исходе. Девочка выполнила заказ быстро и аккуратно. Конечно, как водится, не долила и не додала, но сверх меры не наглела и Леший поблагодарил ее кривоватой, ироничной улыбкой.
— Вы и в самом деле думаете, что "женское счастье — был бы милый рядом"? — спросил он просто так, от нечего делать.
— А что вас не устраивает? — удивилась девушка.
— Банальная какая-то концепция, — поморщился Леший
— А жизнь вообще банальна…
Редактор «Гелиополя» присвистнул:
— Вот уж не ожидал встретить философа за стойкой в рюмочной.
Жил же Диоген в бочке, — не обиделась она, — как вы думаете. что в ней хранили до того, как там поселился философ?
— Филфак, исторфак? — быстро спросил Леший, поглаживая кошку.
— Филолого-исторический, — рассмеялась продавщица, — неужели это так заметно?
— Еще как, — заверил ее Леший, — ум не глупость, его не спрячешь.
— Мне, должно быть, удается, — она усмехнулась, — за последние полгода вы — единственный, от кого я услышала комплимент, за который не хочется сразу съездить по физиономии…
Беседа грозила оказаться и в самом деле приятной, девочка мыслила, а это было уже много. К тому же она скучала… Леший как раз обдумывал очередной вопрос, когда, образно выражаясь, земля вздрогнула от рева мощных моторов и в узком, длинном стекле наверху заметался свет мотоциклетных фар.
Он повернул голову. Они появились вслед за светом и ревом и затормозили прямо перед окном. Сквозь грязное стекло, в подтеках дождя, Леший смог разглядеть немногое, но заметил и отметил четкую, почти цирковую слаженность «парковки», несуетливые движения «всадников» и необычный, приземистый и широкий облик первого мотоцикла.
Дверь в распахнулась от толчка, отнюдь не деликатного, и в кафе с шумом ввалилась троица рокеров (или как их теперь называют "байкеров") с мотоциклетными шлемами подмышками. Двое сразу двинулись к «сидячему» столику, а третий шагнул к прилавку и Леший невольно посторонился. Это был коренастый, бородатый экземпляр в круглых очках, за которыми поблескивали чуть сощуренные глаза: то ли мудрые, то ли хитрые… Взгляды их встретились, и у Лешего возникло странное чувство — он знал этого молодого парня, давно, хорошо, даже мог примерно предсказать, что он будет заказывать — пива и колбасы побольше. И байкер, секунду помедлив, кивнул ему узнавающе. Леший машинально кивнул в ответ.
— Сестренка, — парень повернулся к продавщице и обнажил в улыбке ровные белые зубы, — значит так: двадцать банок пива. Сюда, — парень бросил на прилавок вместительный рюкзачок, — а нам три двойных кофе и по пять штук бутербродов с колбасой и со всем остальным, что найдется.
— Денег-то хватит, — добродушно поинтересовалась та, загружая рюкзак.
— Не извольте беспокоится, мы — ребята не бедные, — парень подмигнул и добавил, — и не жадные, ибо накопительство — пошлейший способ самоутверждения, для цивилизованного человека неприемлемый.
— Ну и денек, — рассмеялась девушка выбивая чек и бойко отсчитывая сдачу, — философ за философом…
Леший был журналистом по призванию и в свое время (пока не ушел на "вольные хлеба"), считался крепким профессионалом. Наблюдать он умел и любил и делал это удивительно неназойливо. Со второй порцией тепловатого кофе в пластиковом стаканчике он отошел к окну. Присел на подоконник. Дома, один за другим пропадали в чернильной мути, просвечивая цветными маяками окон. Тьма наползала, растекалась по улицам, распуская щупальца гигантским осьминогом, накатываясь мягким, обволакивающим брюхом, заглатывая город. Просто удивительно, отчего людям в такое время не бывает страшно. Внезапно(это всегда бывает внезапно, даже если засекать время), вспыхнули гирлянды фонарей и город вернулся, обретая четкость, а тьма съежилась по углам…
Моторы ребят стояли под фонарем, по линеечке, как кони ни королевском параде.
Строгие, серьезные, приземистые, словно усталые после долгой дороги, забрызганные грязью по самый бензобак, но не «оскверненные» безвкусными лейблами. И первым, Леший даже подумал, что ошибся, но нет — первым стоял самый настоящий "Харли Дэвидсон", черный, как сапог и широкий как асфальтовый каток. Такая модель, насколько Леший разбирался в колбасных обрезках, стоила тысяч тридцать в баксах. Он хмыкнул — ребята были действительно не бедные. Девочка могла бы не беспокоиться на счет пива и бутербродов. Второй от стены стояла красная «Ява». Третий мотоцикл скрывала ночь и Леший разглядеть его не смог.
Он перевел рассеянный взгляд на дружную троицу за «сидячим» столиком.
Пожалуй, это были все-таки не байкеры. Во-первых, постарше, уже не пацаны.
Во-вторых, шлемы и джинсово-кожаная экипировка ребят была проста и серьезна — по погоде и лишена дешевого шика, свойственного «панк-хипповскому» приколу.
Худой, с тонкими чертами лица паренек смотрел на мир с легкой и немного грустной иронией. Его темные, длинные волосы было собраны в хвост на затылке, а узкая кисть с длинными пальцами обнимала гриф гитары. Третий сидел спиной, Леший отметил лишь высокий рост, поджарое, спортивное сложение и взлохмаченную стрижку. Тарелка с бутербродами была встречена взрывом энтузиазма, оголодавшие путешественники набросились на тоненькие кусочки хлеба с заветрившейся колбасой и подсохшим сыром как племя островных каннибалов на случайных белых путешественников. Лешему невольно и грустно позавидовалось, но не шикарному мотоциклу, а жажде жизни, брызжущей через край, горящим глазам, сдавленным возгласам одобрения, неудержимым улыбкам…
Впрочем, чувство было мимолетным и ушло так же внезапно, не оставив следа.
Ведь зависть — это прежде всего желание поменяться местами, а Леший ни в коем случае не хотел менять свои седые виски, огромный багаж жизненного опыта, зоркость профессионала и мучительно-сладкие воспоминания последних месяцев на хороший аппетит молодых каннибалов и "Харли Дэвидсон". Обмен был бы неравноценным. Обман а не обмен. Парни не замечали его скользящего взгляда.
Они захлебывались кофе с привкусом бумаги и какими-то невероятными впечатлениями, и были слепы и глухи ко всему вокруг. Как, вероятно, и все счастливые люди. Нет, Леший не жаждал оказаться на чужом празднике жизни.
Совсем другое дело — послушать, чему так бурно веселились ребята. Секрета в этом, как будто, не было. Леший прислушался.
… горы, старые, как Уральский хребет, — рассказывал тот, что сидел спиной, — узкая горная тропа, внизу, понятно, пропасть, а вверху, понятно, небо — голубое, как в Швейцарии. Где-то за спинами хребтов — зеленое море тайги, без конца и края. В камнях вроде ручеек журчит… Тропа сначала круто поднималась вверх, потом нырнула вниз, словом, пришлось спешиться и вести «козла» за рога. То, что шинам пришел звиздец, я не сомневался, и в душе оплакал их горькими слезами, потому. что уже понял, что занесло меня в такие места, откуда на ближайшую станцию техобслуживания не выбраться никаким способом, разве что во сне. Хорошо, запасная канистра с бензином была с собой, но хрен же ее знает, как далеко тянется эта тайга, и где там заправки. Словом, иду. Волоку «козла», сам себя в слезу вгоняю. А тишина кругом, только камешки похрустывают. И неясный такой гул вдалеке. Словно тайга гудит. Потом плеск послышался. И вышел я, братцы, к реке. Вы когда-нибудь видели Енисей в скалах? Шум, пена как у Эммы Петровны в корыте, силища… А ширина! И скалы по обе стороны, сжимают реку, как шею. А она рвется и гудит надсадно, как моя «Ява» на крутом подъеме. Рассказчик замер. Приятели его не торопили и Леший, против воли завороженный рассказом, позабыл о своем кофе. И, кажется, даже дышать позабыл. Мост там был, — тихо заговорил парень, глядя в пол, — такой, что можно и на трехосном КАМАЗе проехать. Бог его знает, кому и зачем он там понадобился, только на душе у меня, братцы, стало тихо-тихо, как в мертвый час в санатории для глухонемых. Никаких, понимаете, шлагбаумов, нет и в помине, вообще ни души, как в первый день творения. Только река гудит. И сердце прямо в ребра бухает. И туман такой полупрозрачный прямо над мостом висит. И не двигается никуда.
— Страшно? — вполголоса спросил его приятель с гитарой. Рассказчик не обиделся. Задумался.
— Не то, чтобы страшно, — ответил он наконец, — а… тонко, как первый лед по осени. А внизу — бездна. Или как в лотерее, когда четыре номера из пяти совпали, а последний и глядеть боишься. Лучше не скажешь. Словом, остановился. Гляжу. Мост хороший, заасфальтированный, быки такие…солидные, река вокруг них прямо бесится. Посередине, как положено, дорожная разметка, уже полустершаяся. А за мостом… то же самое. что и здесь. Те же горы, та же тайга, та же узкая тропка. Странно, да? А потом я увидел внизу, по другую сторону моста маленькую копошащуюся букашку. Пригляделся… братцы, это был я!
Не знаю, сколько мы простояли так, друг напротив друга. Солнце там, похоже, все время стоит в зените и не двигается, потому, что двигаться ему больше некуда. Потом меня злость взяла. И смешно стало — испугался призрака в тумане, того и гляди закричу, как тот ежик: "Лошадь!" Прыгнул я в седло, как ковбой, газанул, отжал сцепление и — 120 с места.
— А тот?
Парень вполне определенно хмыкнул и снова замолчал, правда на этот раз ненадолго.
Таранить самого себя, это, доложу я вам, ощущение. Главное, до жути реально все, шум, выхлоп, глаза безумные, и неизвестно, чем все это кончится…
Только самоубиться мне не дали. Откуда ни возьмись, словно вывалился белый «мерс» новячий, сверкающий. Тормознул прямо передо мной, меня аж ветром шатнуло. Ну и я тормознул. Даже не знаю как. Шин было жалко до смерти.
Последние ошметки из-за этого пижона загубил. А он стоит поперек дороги.
Тишина. Из автомагнитолы вполголоса так, романс старинный "не уезжай, ты мой голубчик". И стыдно мне отчего-то, будто в детстве. Когда перед праздником из стола конфеты упер. Снимаю шлем, вешаю на рога. Смотрю, что дальше будет. А дальше — открывается дверца и вылезает из «мерсюка» такой детинушка былинный косая сажень в плечах, грудь колесом, физиономия круглая, как тарелка, улыбочка ехидная, но ничего, не злая. Белобрысый такой. В пиджачке "От Кардена". В рубашке шелковой серебристой баксов за восемьдесят. Подваливает ко мне походочкой молодого медведя, уверенностью в себе от него — на три метра. Видно, что он здесь свой в доску, в отличие от меня, и все ему насквозь знакомо, и тормознул от меня не для того, чтобы выпендриться. Тоже ведь, тачкой рисковал человек. Да вроде как и не сердится он. Подошел.
Положил руку на плечо — меня аж к земле пригнуло, и задушевно так спрашивает:
— А ты, приятель, куда собрался?
Вопрос чисто риторический, ответа не требует. Ну я и не отвечаю, чтобы совсем идиотом не выглядеть. Но чувствую, что все равно выгляжу. А он мне:
— У тебя допуск к овладению пространством имеется?
Я ему, дурак дураком:
— Чего?
А он, еще задушевнее: Бумага такая, со штемпселем, где русским по белому написано, что тебе сюда можно… Или хочешь, чтоб ребята под мостом твои «фрагменты» собирали? Пока я подыскивал возражения, на лицо моего избавителя вдруг набежала тень. Он достал сотовый телефон и отрывисто бросил в трубку:
— Гавриш, тут у меня небольшая проблема. Не подскочишь на полминуты?
Не успел он договорить, опять-таки, не разбери-поймешь откуда вылетел второй белый «мерс», сверкая фарами. Видно, там ночь была. Затормозил.
Выходит оттуда такой же прикинутый, уверенный паренек, только в кости потоньше, в плечах поуже, темноволосый и лицо, извиняюсь, поинтеллигентнее.
Улыбнулся мне, руку подал и…
— Зачем звал, Миша?
Слушай, браток, пошукай в своем бортовом компьютере, этот тип у нас по реестру в «усопших» значится? Глянь "несчастные случаи" и «суицидников»… Я, признаюсь честно, похолодел. Желудок стал тяжелым, как камень, а колени мягкие. Потому что я, братцы, только сейчас понял, на кого меня нанесло. И сообразил, что если сейчас Гавриил меня в своем «реестре» отыщет, то придется мне садиться и ехать… прямиком на тот свет. И жаловаться ведь не на кого — сам напросился. Но тут Гавриш из машины вылез, улыбнулся ободряюще, нету, мол, тебя, можешь выдохнуть. Миша тоже заулыбался, хлопнул меня по плечу и махнул рукой: "езжай, с Богом". Я развернул «козла» — мама моя женщина! Никаких, понимаете, гор — шоссейка ровнехонькая, как скатерть. Садись и поезжай. Оглянулся я назад… Сами знаете, что бывает, когда назад оглянешься. И никаких «мерсюков», конечно, нет и в помине.
Вот и все. Завелся я и поехал. И только километров через десять, у ближайшей заправки понял, как испугался. Канистра запасная так и не понадобилась.
Пару мгновений в кафешке висела тишина с неким оттенком раздумчивости.
Потом, словно обвал в горах, грянул молодецкий хохот, так, что звякнули бутылки а кошка, не сообразив с дремы, метнулась в подсобку. Невольно улыбнулся и Леший. "Байки склепа". Фольк…
Стеклянная дверь снова противно скрипнула. Леший скосил взгляд чисто машинально, и вдруг заметил, что хохот как то сразу обрезало да и голливудские улыбки в 45 зубов попритухли. Вошедший — паренек лет двадцати, не больше, темноволосый, в американской кожаной куртке «Пилот», шагнул через порог и обежал "Золотую рыбку" быстрым, внимательным взглядом. Стряхнул с куртки капли дождя. Шагнул к стойке. И по причине высокого роста паренька и малой площади помещения одного шага ему как раз и хватило.
— Ша! — в одну восьмую голоса рявкнул бородатый, тот, кого Леший окрестил Ильей Муромцем, — отключили приборы. Закрыли глаза. Задача на сообразительность: кого принесло — серого или черного?
Мотогитарист, по аналогии — Алеша Попович, фыркнул, но глаза прижмурил, хотя и не слишком старательно. Добрынюшка, судя по движениям крутых плеч тихо похмыкивал.
— По каким приметам определяем врага? — прошипел Муромец, — отвечать быстро, не думая…
— Если купит 50 грамм коньяка, значит черный, а если банку пива — серый, — предположил Попович.
Паренек у стойки хмыкнул, мягко, словно на шарнирах развернулся к продавщице и голосом, насквозь нейтральным, попросил:
— 50 грамм коньяка и банку пива.
Добрыня заржал первым, богатыри подхватили и с грохотом отодвигая стулья выкатились из «рыбки» под мелкий дождик. Сыто заурчали моторы. Вспыхнули фары, вырывая кусок дороги прямо перед колесом. Не отдавая себе отчета, словно что-то тянуло его, Леший двинулся следом. Передвижная "богатырская застава" уже оседлала своих «коней». Внезапно Муромец обернулся, весело оскалился и отдал Лешему скаутский салют. Тяжелая машина взяла с места, как Бурушка Косматый, неспешно и мягко, но с каждым оборотам колеса набирая силу и скорость, чтобы метров через 200 превратиться в ревущую комету. Красная «Ява» пристроилась в кильватере, Попович закинул гитару за спину и узкий, стремительный «Иж-Планета-Спорт» лихо сдернул с места, оглашая ревом окрестности, глушителя на нем, конечно, не было, кто их ставит на «гончаков»? Лешего окатило выхлопом, он сморщился и заморгал. Троица уходила в темноту. Случайные парни. Совершенно пустая встреча. И тем не менее, Леший не отводил взгляда. Там, куда исчезли «богатыри» проезда не было. Кривая улица упиралась в глухой забор старого монастырского комплекса, уже лет пять, как заброшенного напрочь и занятого, в основном, бомжами, мелко-уголовным элементом и бродячими кошками. Ходили слухи, что бомжи их едят со страшной силой, но кошки там все равно селились с упорством, достойным лучшего применения.
Леший ждал, что с минуты на минуту послышится затихший, было, звук моторов, но на улочке было тихо.
— Развлекаются ребята, — негромко заметил кто-то у левого плеча. С нервами у Лешего с недавних пор было плоховато (а у какого труженика пера с ними хорошо?), он едва удержался чтобы не шагнуть в сторону. В следующую секунду он узнал голос — это был тот паренек из кафе, кому же еще? Леший скосил глаза и, как ему показалось, незаметно оглядел незнакомца. Сухое лицо с правильными чертами, как-то сразу вызывавшими симпатию, правда, немного резковатое. Тонкий, прямой нос, узкий подбородок. Такие лица бывают у людей от природы не слишком сильных, приключений не ищущих, но бесстрашных и умеющих, если надо, ответить ударом на удар. Он слегка качнулся с носков на пятки и обратно, шевельнул плечами, словно разминался. Леший поднял глаза… и неожиданно встретился с таким же изучающим взглядом. Отчего-то стало неловко и он поспешно отвернулся. Но внимательный взгляд незнакомца не отпускал. Леший чувствовал его кожей. Дождь монотонно барабанил в стекло витрины, то затихая почти, то вновь набирая силу, как заедающий пулемет из старого фильма о Гражданской войне. Становилось зябко.