Страница:
Действительно, через полтора года Сергей Михайлович и Вера Константиновна должны были отмечать свой серебряный юбилей. Двадцать пять лет, не одними неизбежными тревогами и переживаниями наполненные. Несмотря на интриги и сплетни, Вера Константиновна защитилась и уже много лет любимый студентами доцент на кафедре техники безопасности и охраны труда. Вырос старший сын, пока рос, радовал успехами, в прошлом году поступил в аспирантуру к сокурснику Сергея Михайловича профессору Ватулину. Женился. Женился, хоть и проявив несвойственное ему упрямство и поволновав родителей, но в конце концов на очень приличной девушке, дочери директора угольного разреза-миллионера им. 50-летия Октября. Сознаемся, сладко екало сердце в груди декана при мысли о внуках, внучатах. Ах, да что говорить, жизнь сложилась, склеилась гармоничная пара,- успехи в труде и счастье в личной жизни, и только бы радоваться, если бы... если бы не волосы. Ужасные, буйные космы (иного слова и не подберешь) на голове семнадцатилетнего Михаила. Если бы не они, разве узнал бы Сергей Михайлович на сорок восьмом году жизни, какая всеобщая взаимосвязь существует в живой природе. Когда длина волос превышает двенадцать - пятнадцать сантиметров, они начинают завиваться на концах, и этот вполне невинный переход количества в качество вызывает межреберные боли, повышенную раздражительность и быструю общую утомляемость. А упадающая на глаза и ниже носа челка дорогого сына во время обеда будет менять вкус второго и третьего, в конечном итоге прямо сказываясь на результатах пищеварительного процесса...
Впрочем, хватит злословия, счастью помешать не может ничто... Оно, это чувство всепобеждающей радости, даже в самое тяжкое ненастье может исходить даже от малой песчинки реальности - банки гусиного паштета, на глазах перерастающей в уже крупную заметную часть бытия - банку югославского вишневого компота. Да. пусть филерские наклонности, выпестованные годами плодотворной административной работы, и лишали Сергея Михайловича нечаянного в области радости, но, впрочем, избавляли от внезапности в сфере неприятного. Сознаемся. Сергей Михайлович знал, какой сюрприз ему приготовили к столу. Но в конце концов дело даже не в столь уважаемом деканом трехслойном мармеладе, а в ясном намеке, оброненном Верой Константиновной в известном телефонном разговоре:
- Сережа, а Мишенька решил сделать тебе подарок. - Сам? - спросил декан. - Сам,- соврала Вера Константиновна, и Сергей Михайлович очень обрадовался и стал вести себя глупее обычного. А когда, уже с покупкой, шел из винного домой, проходя мимо парикмахерской, даже взглянул в окно, надеясь, должно быть, стать нечаянным свидетелем долгожданного и бесконечно радостного процесса.
Итак, все уже почти сказано, мы закругляем главу, начатую выходом Сергея Михайловича из прохладного третьего корпуса Южносибирского горного института. Сергей Михайлович свернул с шумного проспекта и, сокращая путь, двинулся дворами, полный приятных предвкушений и забавных, должно быть, в его положении мечтаний. Он прошел мимо первой физматшколы, обогнул скверик и вышел к спортивной площадке, один бок которой упирался в гаражи, и за ними. за кронами тополей желтым колером просвечивал добротный дом пятьдесят третьего года постройки с башенками и вензелями, в котором жил Сергей Михайлович уже почти пятнадцать лет.
И тут мы вновь отвлечемся от равномерности движения, впрочем, вместе с Сергеем Михайловичем, рассеянно скользнем взглядом по фигурам на футбольном поле и задержимся. еще не в силах понять отчего, на одной, стремительно перемещающейся по диагонали справа налево и легко, в движении, изящным финтом оставляющей сзади одного соперника, рывком в сторону другого и точно на крик "Лысый, пас!" выдавшей пас с ходу. верхом, туда, где ловко подставленный лоб замыкает великолепный прорыв. Гол. Но что это? Нет. не филигранная техника нас потрясла, нас потряс крик, слово "лысый", внезапно подтвердившее чудовищную догадку. Захвативший наше внимание форвард действительно лыс, выбрит до синеватого блеска и нам трагически знаком, хотя... да простит читатель мой грех, но лучше поздно, чем никогда,- да, это и есть не представленный в положенном месте Миша Грачик, младший сын. ЛЫСЫЙ, ПАС
Ну. наконец ружье, любовно укрепленное на стене в первой главе, выстрелило, бутылка советского полусухого, описав искристый полукруг, въехала в борт корабля с любезным автору именем "Шизгара".
Итак, флаги подняты! Крикнем же "ура", обнимемся. прослезимся и. троекратно расцеловавшись, двинемся в путь, все дальше и дальше от родного дома. прочь от декана электромеханического факультета, все еще напрягающего в напрасной надежде дальнозоркие глаза.
Ошибки нет, откатилось яблоко от яблони на недопустимое расстояние. Правый крайний, с карими глазами, с родинкой под левым ухом, с отцовским прищуром, гладко выбрит. Выбрит впервые в жизни, но вовсе не там, где с гордостью ожидалось. Привычная схема нарушилась, активный залог обернулся пассивным, не Сергей Михайлович сделался идиотом, а его сделали. И если само качество ему по крайней мере привычно, то каково, подумать только, Вере Константиновне, чей быстрый и ловкий ум признавали даже самые отъявленные недоброжелатели, чья способность ловить момент, хитрить и добиваться своего плодила сплетни без числа в кругу ее коллег и знакомых, ах? Как она себя чувствует?
Вера Константиновна растеряна и слегка недоумевает, в ее голове не укладывается другая - впрочем, связанная с известной нам выходкой ее младшего сына,- в сущности, вздорная безделица в сравнении с ужасом, открывшимся глазам Сергея Михайловича. Отправленный Верой Константиновной в парикмахерскую и заодно в магазин, сын возмутил мать дерзким нежеланием явить ее взору свой, приведенный в соответствие с семейным эстетическим идеалом, лик. Мишка Грачик, оставив у двери бутылку заказанного подсолнечного масла, просто сбежал, гуманно предоставив мамаше гадать, что бы мог означать этот долетевший с первого этажа топот ног.
"Какой инфантилизм,- все еще сердится Вера Константиновна, заливая треску белым соусом.- Мало ему было травить нас весь год, он решил и в день рождения отца отличиться. Ну, подожди, голубчик",- мстительно думает Вера Константиновна, но, увы, увы и ах, в ближайшие пару месяцев с младшим сыночком ей свидеться не придется. Футбольный матч по причине крайней принципиальности непростительно затянется и весьма усугубит еще одно отвратительное открытие, кое несчастный Сергей Михайлович вот-вот совершит (какой день, какой день) уже на пару с супругой. Нас ожидает, безо всякого преувеличения, ситуация поистине трагического свойства, так не будем же отвлекаться.
Итак. счет. Счет в момент рокового прозрения Сергея Михайловича стал 7:4. Виртуозный навес Лысого - да простятся нам дворовые замашки, но нет сил равнодушно взирать на шалопая,- с правого края на левую штангу с зимы не убранных хоккейных ворот позволил на наших глазах сократить устрашающий разрыв в мячах, до того, прямо-таки неловко сказать, выраженный соотношением 7:3. Но, безусловно, академического оптимизма насчет победы интеллекта над тактикой грубого давления сам по себе, пусть и отменный, игровой эпизод еще не вселяет, поскольку семь минус четыре - целых три. Да, пожалуй, будь игра рядовой, заурядной разминкой застоявшихся за неделю здоровых юных ног, вряд ли мы стали, зная силы партнеров, так осторожничать в своих прогнозах, но цель игры, захваченной Сергеем Михайловичем в счастливый голевой момент, не была совсем обычной. Правда, ни с первого взгляда, ни со второго, ни после психологического анализа она не кажется особенно высокой,- команда, первой пропускающая десять мячей, ставит сопернику пиво. "Жигулевское" или "Таежное", в соответствии с текущим ассортиментом и незыблемым в те давние времена прейскурантом ближайшего к месту схватки центрального универсама. Заметим, однако, к чести нашего героя Мишки Грачика, хотя именно его неожиданное поведение и придало делу меркантильный оборот, но вовсе не жажда легкой наживы привела его на футбольное поле, а характер, натура спортсмена, и пусть его первый разряд по плаванию достижение не столь уж сенсационное, но мы, более всего ценя в этом мире естественность и здоровье, не можем без удовольствия наблюдать в наши калорийные времена юношу, не утерявшего на восемнадцатом году желания разок в неделю побегать под сибирским солнышком.
Впрочем, не смея морочить читателю голову субъективными пристрастиями, автор вновь обращается к, может быть, и не столь уж симпатичным его восторженной натуре, но совершенно объективным фактам. Да, позорному разрыву в счете партнеры Мишки Грачика в значительной степени обязаны его необязательности. Весьма желанной и любезной, кстати говоря, беллетристу, поскольку непунктуальность - мать изящной словесности, а в обратном убеждает унылое "ку-ку" германской часовой кукушки.
Значит, так. Лысый, о чем. однако, в 16.00 еще никто не подозревал, опоздал. Он томил товарищей целых двадцать минут, он вызвал в их рядах нездоровый настрой и столь чуждое принципам тогдашнего нашего спорта желание личного обогащения. Однако по порядку, и вначале буквально два слова о традициях, школьных традициях и привычках, впрочем, не о всех, а лишь об одной традиции одноклассников регулярно играть в "дыр-дыр". (Говорят, игра в футбол без угловых и боковых на поле любого размера очень любима в Бразилии, где носит неожиданное для флибустьерского португальского языка церемонное название "футбол де салон", но автор, надеясь слегка подлизаться к нашим строгим российским пуристам, поклонникам крестословицы и радетелям ножного мяча, станет употреблять для этой чисто мужской игры знакомое с детства имя "дыр-дыр". Он будет себе позволять к месту и другие слова из детства, считая это лингво-страноведческой частью повествования.)
Итак, традиция, отчасти дворянская привилегия, верно, оттого так ревностно сберегаемая, начало которой положили уроки физкультуры. Все восемь футболистов были спортсменами-разрядниками, легкоатлетами или пловцами, и, конечно, честь поддержания спортивной славы первой школы не совмещалась с унижением обыкновенным уроком физкультуры, на физкультуре королям милостиво разрешался, на зависть слабым и немощным, "дыр-дыр".
Став студентами разных южносибирских вузов... увы, как, может быть, и ни скучно, но вновь нам надо возвращаться к Вере Константиновне, тревожно поглядывающей на часы за кухонной суетой, и к Сергею Михайловичу. декану электромеханического факультета, все еще чего-то ждущего у края поля под тополями, возвращаться с тяжелой необходимостью делать больно в день ангела (кхе-кхе). Но таковы исключительно несговорчивые принципы реалистической школы - сначала автор подручными художественными средствами делает больно своим героям, а затем уже прототипы или просто узнавшие знакомые черты (читай - критики) делают больно автору, комбинируя метод внушения с физиотерапией, а читатель, погруженный в такое море страданий, сопереживая и сочувствуя, рассуждая и сравнивая, обретает, конечно, свое трудное читательское счастье.
Ну, это все так, походя, лишь бы оттянуть столь мучительную для души необходимость унижения ближнего своего. Итак, из восьми бывших спортсменов, выпускников первой физико-математической школы, студентом не был только один. Михаил Грачик, сын декана электромеханического факультета, был токарем на экспериментальном заводе объединения НИИэлектромашина, а до того был учеником токаря, а еще раньше, сразу после окончания первой школы, наш герой получил два по сочинению на вступительных экзаменах физфака Новосибирского госуниверситета. Вот так. Впрочем, токарем Мишка Грачик был уже в паст перфекте (had been), вторую неделю Михаил, пребывая в роли иждивенца, делал болым Сергею Михайловичу, отцу родному, упрямым желанием повторить прошлогодний печальный опыт или попытать счастья, если взглянуть с другой стороны, в далеком (километров 300 на запад) Новосибирске.
Что касается Веры Константиновны, то ее реакцию на настойчивость сына мы при всем желании назвать однозначной и, самое главное, совпадающей с ощущением Сергея Михайловича не можем. Горный институт Веру Константиновну не прельщал, жене декана хотелось разнообразия. В самом деле, ну не достаточно ли трех шахтеров в одной семье, не суждено ли четвертому большего счастья, чем знание принципиальной разницы между квершлагом и бремсбергом. Впрочем, автор отказывается излагать на бумаге причудливые мотивы женских побуждений, желаний и мыслей.
Будем проще. Вера Константиновна хотела бы видеть младшего сына студентом Южносибирского технологического института пищевой промышленности. В этом желании, милейший читатель, однако, не следует усматривать дань сугубому практицизму середины семидесятых. Желание отдать младшего сына в обучение специальности "Холодильные машины и установки" и есть как раз то самое женское "неизвестно что", о коем автор, боясь попасть впросак, рассуждать не желает. Факты, факты - вот наше кредо. Итак, уже упомянутый нами некогда благородной и импозантной внешности научный руководитель Веры Константиновны, доктор, профессор, в отличие от своей более удачливой ученицы, после серии (совсем не обязательно связанных с известной нам персоной) склок и скандалов около восьми лет назад покинул стены горного, сменив кафедру горной механики на кафедру терморегулирующих аппаратов и холодильных установок технологического.
Да, Вера Константиновна хотела разнообразия, но по вполне объяснимым причинам вида не подавала, хотя вела себя, прямо скажем, своеобразно. С одной стороны, Сергею Михайловичу не перечила, а с другой, и желанный картбланш на войну с сыном не давала, апеллируя к опасным последствиям психологических травм, особенно в юности. Мишка же видел в мамаше как бы защитницу, только вот не вполне разобравшуюся с делом. Но если ему казался лишь женским недопониманием сути вопрос: "А нет ли здесь, в Южносибирске, чего-нибудь близкого к физике и физическим процессам?" - мы-то, слава Богу, знаем,- это и есть та самая женская надежда - "авось родимый догадается сам".
Впрочем, мы отвлеклись. Унылые законы прозы требуют от нас закончить все же разговор о "дыр-дыре", объяснить, по крайней мере, причины его принципиального характера. Догадливому читателю, знакомому с характером гордыни, пространные пояснения, возможно, уже и не нужны, достаточно, пожалуй, и легкого намека. Обыкновенно пловцы, напомним, блистательная когорта Мишки Грачика, играли против легкоатлетов и традиционно переигрывали мастеров тартана. Ну, скажем, не сто из ста, а так. семьдесят на тридцать, но и этого, согласитесь, вполне достаточно для некоторого чувства превосходства. Сознаемся, сознаемся, заелись короли голубой дорожки, возомнили Бог знает что, потеряли столь необходимое для жизни ощущение реальности. Как иначе прикажете объяснить согласие играть втроем против четверых на интерес, сопровождавшееся хамоватым предложением в столь очевидно не равных условиях дать фору в два гола, а не то даже сделать счет на заказ.
Хотя. конечно же, в эту ловушку бедняги попались. пусть 70 к 30 и можно после обеда со сладким на третье представить как 60 к 40 или даже 55 к 45, но все равно, как ни подмигивай, первое остается больше второго, и потому ах как объяснимо желание прыгунов не упустить Богом устроенный гандикап четыре против трех, а уж ответное хамство - всего лишь неадекватная реакция на очевидную нечистоту помыслов врага. А враг свое дело знал, ведомый будущим директором ресторана, а пока студентом факультета организации общественного питания Южносибирского технологического, враг жаждал сатисфакции. Сумрачные горняки, да-да, три студента, правда, шахтостроительного, а не электромеханического факультета, переминались с ноги на ногу и вместе с представителем общественного питания требовали подтверждения серьезности заявки трех студентов Южносибирского госуниверситета. Вот когда в отсутствие уволенного по собственному желанию токаря на призовом горизонте замаячило пиво.
Суровость работников материальной сферы не знала жалости ни к физикам, ни к лирикам, сила, воля плюс характер подавили технику и тактику, и к 16.50. к моменту запоздалой явки нашей уездной звезды Мишки Грачика, счет, несмотря на первый, с ходу забитый университетской братией мяч, как ни обидно признаваться, уже дошел до 6:1 в пользу волевого большинства.
Но где же был Мишка Грачик, две недели назад ставший свободным человеком, лично просивший перенести футбол с привычных 18.00 на 16.00, где он был и что сделал со своей великолепной черной головой аргентинского профессионала? Он был дома, лежал на диване и слушал музыку. Впрочем, недолго, секунд сорок - пятьдесят. Ровно столько, сколько ушло у его мамаши на путь от кухни до "детской" плюс краткий диалог, явившийся соломинкой, что сыграла дурную шутку с верблюдом. В роли верблюда оказалась, как ни прискорбно, Вера Константиновна. М-да, хоть и жаль, но приходится признавать,- был у жены декана при всех ее неоспоримых достоинствах один недостаток. От обиды она, случалось, очень редко, но, как правило, всегда не вовремя, теряла столь присущее ей, даже, скажем, отличавшее ее самообладание. С другой стороны, как не понять бедную женщину, внезапно осознавшую, как ее младший, не наделенный талантами старшего сын похож даже в мелочах на собственного папашу.
Не выдержал, хребет не выдержал, терпение, как ни горько, но лопнуло. Причем терпение у Мишки, и он... Он взбунтовался? Нет, пришел в отчаяние. Вошел к парикмахеру, сказал, спокойный: "Будьте добры..." Впрочем, оставим поэзию, намеки и словесную игру. Представим наконец жертву домостроя, окончательно расставив папу с мамой по местам, а заодно и футбол ("дыр-дыр") доведем до победного конца.
Хотя мальчик не так отчаянно красив, как старший брат, но зато отлично плавает кролем и брассом и куда более уравновешен, скажем, даже рассудителен. Если Гриша Грачик своей тонкой, несколько капризной нервной организацией обязан матушке Вере Константиновне, то педантичный Миша, безусловно, папин сын. Сейчас, однако, мы не настроены обсуждать своеобразие форм проявления наследственности и уже сказанное заметили из чисто импрессионистских целей, походя. Сейчас, в данный момент, нам бы хотелось на радость теоретикам поговорить о воспитании. Миша Грачик получил английское воспитание. Он не ночевал в изостудии и не требовал учителя музыки дополнительно на дом, он пошел в папу и не мог правильно напеть "там, где речка, речка Бирюса". Художественные наклонности материнского рода скупо проявились в нем лишь тягой к симметрии, гармонии, то есть похвальной, но несколько скучноватой аккуратностью.
Если Гриша пугал возможностью омрачить свое будущее богемными талантами и наклонностями, посему требовал непрерывной опеки и присмотра, то младшенький до поры до времени радовал и утешал своей очевидной ординарностью, умеренностью и спокойствием. "Копия я",- нет-нет да и подумывал Сергей Михайлович. Пусть внешне мальчик был вылитая мать, но казалось декану,- это его порода, это его дыхание. Итак, младшего не трогали, все детство и отрочество Михаил Грачик спокойно удовлетворял свои желания, кои долгое время счастливо гармонировали с желаниями окружающих. За него никто не боялся, в него верили. В одиннадцать лет он попросился на плавание, и его с легкой душой отдали, после восьмого захотел в физматшколу, и его благословили, он всегда был занят и никого не беспокоил в отличие от братца.
Фигура спортсмена и чистый взор пожирателя научно-популярного чтива внушали твердую уверенность, а усидчивость определенно подкупала. Но вот вам, однако, суровая реальность, отраженная фотографическим методом реалистической школы,- черное оборачивается белым, Гриша Грачик - аспирант Института проблем угля, а Лысый - токарь опытно-экспериментального завода НИИэлектромашина. На что обрушить гневную филиппику? На журнал "Квант", на задачник Сканави или на автора популярной биографии Эйнштейна? Что ж, если бить, то, безусловно, писаку.
Впрочем, автор не столь уж прост, он не думает свалить фантастический идеализм младшего Грачика на феймановский курс лекций по физике. Автор хочет подчеркнуть одно,- условность (идеализм) мира его героев определялась не простой принадлежностью к upper-middle class, предполагающей, независимо от экономических и социальных трендов, обед на столе в урочное время (калорийный и вкусный), к зиме сапоги (финские новые), к весне куртку (японскую синюю) и рубль в кармане (всегда) на кинопремьеру. Условность мира наших героев двойная, тройная, многомерная, смотрите, у того же Мишки Грачика - спортсекция и физматкласс. одна спецшкола множится на другую, карьера пловца областного масштаба без срывов и травм (впрочем, и без олимпийских перспектив, от избытка настырности, благодаря хорошему росту и для собственного удовольствия) усугубляет последствия обучения физике по необщешкольному учебнику. А если уж совсем конкретно, переходя на личности, то человек, заранее знающий ответ задачи, пусть и написанный из кокетства кверху ногами или на странице 342, начинает глядеть на мир несколько самоуверенно, а если ему еще и слишком часто удается добился совпацения в третьем знаке, то последствия едва ли предсказуемы.
Итак, мальчик мечтал посвятить себя физике, молекулярной физике, если требуются подробности, он мечтал отдаться тому, о чем имел самое отдаленное представление. Более того, он попытался реализовать мечту на практике, но получил двойку по сочинению на физфаке Новосибирского государственного университета. Фантастика! - действительно, факт из ряда вон выходящий,перворазрядник по плаванию, набравший 4+3+3+4--14 баллов по физике и математике письменно и устно при проходном 14 (без сочинения), по этому самому сочинению получил два. Объяснение невероятному событию в самом сочинении Михаила Грачика на тему "Будущее физики", даже для физфака уникальном, поскольку лишь один из тридцати трех употребленных старательным абитуриентом глаголов (пытаться, касаться, считаться и даже реализоваться), обязанных отвечать на вопрос "что делать?", на этот каверзный вопрос отвечал, остальные, употребленные без мягкого знака, отказывались выполнять (наглые, скучные, несправедливые, не в духе времени) требования родной грамматики. Единственным глаголом-оппортунистом, подчинившимся властям, оказался "удивляться", употребленный в предложении-цитате, оптимистически резюмирующей взгляды Мишки Грачика на будущее физики: "Не будет конца открытиям в физике, покуда не иссякнет в человеке способность удивляться". Имелась в виду, конечно, способность за случайным подозревать закономерное, а за частным общее, но этого поэтического намека экзаменатор, очевидно, не оценил, поскольку глагол-ренегат был написан через "е". короче, экзаменатор не увидел будущего физики за флексией слова "дева".
Родители неудачника не увидели будущего физики значительно раньше, со способностью удивляться Сергей Михайлович Грачик, скажем прямо, не связывал ничего светлого, удивительное тяготило и Веру Константиновну как знамение грядущей неприятности. Нет, декан электромеханического факультета и жена его, доцент кафедры безопасности, не любили загадочного, неизвестности супруги предпочитали полную ясность, абсолютную видимость, осязаемость и обоняемость, а в мировые тайны не веририли, справедливо подозревая в их существовании чью-то выгоду. Словом, неожиданное осознание той роли, каковую отвел удивлению и прочим сопутствующим чувствам - вдохновению, восхищению и так далее - в своих жизненных планах младший сын, радости родителям не принесло. Безусловно, где-то Сергей Михайлович допустил ошибку, промашку, недоработку, то ли на породу свою слишком положился, то ли обманулся бесконфликтным отрочеством, короче, оплошал. А когда спохватился с опозданием, то решительно среагировал на выявившуюся тенденцию, с присущей ему методичностью и широтой, но каким, скажите на милость, способом мог уже вырвать, искоренить, вырубить из головы отпрыска присказку любимой всеми старшеклассниками математички первой школы Евдокии Васильевны, неизменно отчитывавшей нерадивого словами:
- С такими знаниями вам место только в горном.
О! А учительница физики, Маргарита Алексеевна, не менее уважаемая дама, легко отличавшая альфа-центавру от бетты, совсем не стесняясь, называла своих бывших учеников, не то чтобы, упаси Боже, поступивших в горный, а довольствовавшихся Южносибирским университетом, даже не позорниками, а, пардон, писунами. Пи-су-на... вы только подумайте, а теперь вообразите, ваш папа - декан второго по величине факультета этого самого одиозного горного. Не правда ли, пятно на биографии, ну а если он еще при этом не молчаливый, стыдящийся "своего падения человек, а довольно-таки навязчивый и упорный нудила, с утра до ночи пугающий проклятиями, грозящий отлучениями от родительской кормушки, обещающий несчастья, бесчестье, нищету, это в то время, как лучшие друзья уже покупают билеты до Академгородка, нет ни малейших сомнений, папаше уже ничего не добиться, пророчествуя вселенские катаклизмы, он лишь укрепил в молодом человеке твердое, вынесенное из популярной брошюры о ядерной физике убеждение: "Им, гагарам, недоступно".
Итак, шторм крепчал, волна накатывалась на волну, и тут, конечно, по всем законам развития сюжета (неотделимого от фабулы) следует написать: напряжение в семье Грачиков нарастало, отец с сыном перестали разговаривать. мать нервно смеялась в телефонную трубку, а в прихожей третий день незаведенные часы показывали половину шестого. В самом деле, но причиной тому оказался не внезапно открывшийся идеализм Михаила, даже беседовать не желавшего о горной альма-матер, большой семейный напряг (налетай, товарищи пуристы) устроил непредсказуемый брат Гриша. В тяжелейший для Отчизны час Григорий Сергеевич Грачик, в тот момент уже кавалер красного диплома, для получения коего проходивший двухмесячные сборы километрах в 150 от областного центра, нарушил присягу и ушел в самоход. (Ну, что мы и говорили, глаз да глаз, глаз да глаз за этим потомством.) Ушел он. вернее, уехал вместе со своей невестой Ириной, дочерью директора очень заметного на промышленной карте страны разреза имени 50-летия Октября, до сей славной годовщины называвшегося разрезом "Моховский". Невеста приехала навестить будущего офицера запаса, и он совершенно неожиданно для себя. не говоря уже о прочих заинтересованных лицах, уехал вместе с ней на быстроходном судне речфлота под названием "Заря".
Впрочем, хватит злословия, счастью помешать не может ничто... Оно, это чувство всепобеждающей радости, даже в самое тяжкое ненастье может исходить даже от малой песчинки реальности - банки гусиного паштета, на глазах перерастающей в уже крупную заметную часть бытия - банку югославского вишневого компота. Да. пусть филерские наклонности, выпестованные годами плодотворной административной работы, и лишали Сергея Михайловича нечаянного в области радости, но, впрочем, избавляли от внезапности в сфере неприятного. Сознаемся. Сергей Михайлович знал, какой сюрприз ему приготовили к столу. Но в конце концов дело даже не в столь уважаемом деканом трехслойном мармеладе, а в ясном намеке, оброненном Верой Константиновной в известном телефонном разговоре:
- Сережа, а Мишенька решил сделать тебе подарок. - Сам? - спросил декан. - Сам,- соврала Вера Константиновна, и Сергей Михайлович очень обрадовался и стал вести себя глупее обычного. А когда, уже с покупкой, шел из винного домой, проходя мимо парикмахерской, даже взглянул в окно, надеясь, должно быть, стать нечаянным свидетелем долгожданного и бесконечно радостного процесса.
Итак, все уже почти сказано, мы закругляем главу, начатую выходом Сергея Михайловича из прохладного третьего корпуса Южносибирского горного института. Сергей Михайлович свернул с шумного проспекта и, сокращая путь, двинулся дворами, полный приятных предвкушений и забавных, должно быть, в его положении мечтаний. Он прошел мимо первой физматшколы, обогнул скверик и вышел к спортивной площадке, один бок которой упирался в гаражи, и за ними. за кронами тополей желтым колером просвечивал добротный дом пятьдесят третьего года постройки с башенками и вензелями, в котором жил Сергей Михайлович уже почти пятнадцать лет.
И тут мы вновь отвлечемся от равномерности движения, впрочем, вместе с Сергеем Михайловичем, рассеянно скользнем взглядом по фигурам на футбольном поле и задержимся. еще не в силах понять отчего, на одной, стремительно перемещающейся по диагонали справа налево и легко, в движении, изящным финтом оставляющей сзади одного соперника, рывком в сторону другого и точно на крик "Лысый, пас!" выдавшей пас с ходу. верхом, туда, где ловко подставленный лоб замыкает великолепный прорыв. Гол. Но что это? Нет. не филигранная техника нас потрясла, нас потряс крик, слово "лысый", внезапно подтвердившее чудовищную догадку. Захвативший наше внимание форвард действительно лыс, выбрит до синеватого блеска и нам трагически знаком, хотя... да простит читатель мой грех, но лучше поздно, чем никогда,- да, это и есть не представленный в положенном месте Миша Грачик, младший сын. ЛЫСЫЙ, ПАС
Ну. наконец ружье, любовно укрепленное на стене в первой главе, выстрелило, бутылка советского полусухого, описав искристый полукруг, въехала в борт корабля с любезным автору именем "Шизгара".
Итак, флаги подняты! Крикнем же "ура", обнимемся. прослезимся и. троекратно расцеловавшись, двинемся в путь, все дальше и дальше от родного дома. прочь от декана электромеханического факультета, все еще напрягающего в напрасной надежде дальнозоркие глаза.
Ошибки нет, откатилось яблоко от яблони на недопустимое расстояние. Правый крайний, с карими глазами, с родинкой под левым ухом, с отцовским прищуром, гладко выбрит. Выбрит впервые в жизни, но вовсе не там, где с гордостью ожидалось. Привычная схема нарушилась, активный залог обернулся пассивным, не Сергей Михайлович сделался идиотом, а его сделали. И если само качество ему по крайней мере привычно, то каково, подумать только, Вере Константиновне, чей быстрый и ловкий ум признавали даже самые отъявленные недоброжелатели, чья способность ловить момент, хитрить и добиваться своего плодила сплетни без числа в кругу ее коллег и знакомых, ах? Как она себя чувствует?
Вера Константиновна растеряна и слегка недоумевает, в ее голове не укладывается другая - впрочем, связанная с известной нам выходкой ее младшего сына,- в сущности, вздорная безделица в сравнении с ужасом, открывшимся глазам Сергея Михайловича. Отправленный Верой Константиновной в парикмахерскую и заодно в магазин, сын возмутил мать дерзким нежеланием явить ее взору свой, приведенный в соответствие с семейным эстетическим идеалом, лик. Мишка Грачик, оставив у двери бутылку заказанного подсолнечного масла, просто сбежал, гуманно предоставив мамаше гадать, что бы мог означать этот долетевший с первого этажа топот ног.
"Какой инфантилизм,- все еще сердится Вера Константиновна, заливая треску белым соусом.- Мало ему было травить нас весь год, он решил и в день рождения отца отличиться. Ну, подожди, голубчик",- мстительно думает Вера Константиновна, но, увы, увы и ах, в ближайшие пару месяцев с младшим сыночком ей свидеться не придется. Футбольный матч по причине крайней принципиальности непростительно затянется и весьма усугубит еще одно отвратительное открытие, кое несчастный Сергей Михайлович вот-вот совершит (какой день, какой день) уже на пару с супругой. Нас ожидает, безо всякого преувеличения, ситуация поистине трагического свойства, так не будем же отвлекаться.
Итак. счет. Счет в момент рокового прозрения Сергея Михайловича стал 7:4. Виртуозный навес Лысого - да простятся нам дворовые замашки, но нет сил равнодушно взирать на шалопая,- с правого края на левую штангу с зимы не убранных хоккейных ворот позволил на наших глазах сократить устрашающий разрыв в мячах, до того, прямо-таки неловко сказать, выраженный соотношением 7:3. Но, безусловно, академического оптимизма насчет победы интеллекта над тактикой грубого давления сам по себе, пусть и отменный, игровой эпизод еще не вселяет, поскольку семь минус четыре - целых три. Да, пожалуй, будь игра рядовой, заурядной разминкой застоявшихся за неделю здоровых юных ног, вряд ли мы стали, зная силы партнеров, так осторожничать в своих прогнозах, но цель игры, захваченной Сергеем Михайловичем в счастливый голевой момент, не была совсем обычной. Правда, ни с первого взгляда, ни со второго, ни после психологического анализа она не кажется особенно высокой,- команда, первой пропускающая десять мячей, ставит сопернику пиво. "Жигулевское" или "Таежное", в соответствии с текущим ассортиментом и незыблемым в те давние времена прейскурантом ближайшего к месту схватки центрального универсама. Заметим, однако, к чести нашего героя Мишки Грачика, хотя именно его неожиданное поведение и придало делу меркантильный оборот, но вовсе не жажда легкой наживы привела его на футбольное поле, а характер, натура спортсмена, и пусть его первый разряд по плаванию достижение не столь уж сенсационное, но мы, более всего ценя в этом мире естественность и здоровье, не можем без удовольствия наблюдать в наши калорийные времена юношу, не утерявшего на восемнадцатом году желания разок в неделю побегать под сибирским солнышком.
Впрочем, не смея морочить читателю голову субъективными пристрастиями, автор вновь обращается к, может быть, и не столь уж симпатичным его восторженной натуре, но совершенно объективным фактам. Да, позорному разрыву в счете партнеры Мишки Грачика в значительной степени обязаны его необязательности. Весьма желанной и любезной, кстати говоря, беллетристу, поскольку непунктуальность - мать изящной словесности, а в обратном убеждает унылое "ку-ку" германской часовой кукушки.
Значит, так. Лысый, о чем. однако, в 16.00 еще никто не подозревал, опоздал. Он томил товарищей целых двадцать минут, он вызвал в их рядах нездоровый настрой и столь чуждое принципам тогдашнего нашего спорта желание личного обогащения. Однако по порядку, и вначале буквально два слова о традициях, школьных традициях и привычках, впрочем, не о всех, а лишь об одной традиции одноклассников регулярно играть в "дыр-дыр". (Говорят, игра в футбол без угловых и боковых на поле любого размера очень любима в Бразилии, где носит неожиданное для флибустьерского португальского языка церемонное название "футбол де салон", но автор, надеясь слегка подлизаться к нашим строгим российским пуристам, поклонникам крестословицы и радетелям ножного мяча, станет употреблять для этой чисто мужской игры знакомое с детства имя "дыр-дыр". Он будет себе позволять к месту и другие слова из детства, считая это лингво-страноведческой частью повествования.)
Итак, традиция, отчасти дворянская привилегия, верно, оттого так ревностно сберегаемая, начало которой положили уроки физкультуры. Все восемь футболистов были спортсменами-разрядниками, легкоатлетами или пловцами, и, конечно, честь поддержания спортивной славы первой школы не совмещалась с унижением обыкновенным уроком физкультуры, на физкультуре королям милостиво разрешался, на зависть слабым и немощным, "дыр-дыр".
Став студентами разных южносибирских вузов... увы, как, может быть, и ни скучно, но вновь нам надо возвращаться к Вере Константиновне, тревожно поглядывающей на часы за кухонной суетой, и к Сергею Михайловичу. декану электромеханического факультета, все еще чего-то ждущего у края поля под тополями, возвращаться с тяжелой необходимостью делать больно в день ангела (кхе-кхе). Но таковы исключительно несговорчивые принципы реалистической школы - сначала автор подручными художественными средствами делает больно своим героям, а затем уже прототипы или просто узнавшие знакомые черты (читай - критики) делают больно автору, комбинируя метод внушения с физиотерапией, а читатель, погруженный в такое море страданий, сопереживая и сочувствуя, рассуждая и сравнивая, обретает, конечно, свое трудное читательское счастье.
Ну, это все так, походя, лишь бы оттянуть столь мучительную для души необходимость унижения ближнего своего. Итак, из восьми бывших спортсменов, выпускников первой физико-математической школы, студентом не был только один. Михаил Грачик, сын декана электромеханического факультета, был токарем на экспериментальном заводе объединения НИИэлектромашина, а до того был учеником токаря, а еще раньше, сразу после окончания первой школы, наш герой получил два по сочинению на вступительных экзаменах физфака Новосибирского госуниверситета. Вот так. Впрочем, токарем Мишка Грачик был уже в паст перфекте (had been), вторую неделю Михаил, пребывая в роли иждивенца, делал болым Сергею Михайловичу, отцу родному, упрямым желанием повторить прошлогодний печальный опыт или попытать счастья, если взглянуть с другой стороны, в далеком (километров 300 на запад) Новосибирске.
Что касается Веры Константиновны, то ее реакцию на настойчивость сына мы при всем желании назвать однозначной и, самое главное, совпадающей с ощущением Сергея Михайловича не можем. Горный институт Веру Константиновну не прельщал, жене декана хотелось разнообразия. В самом деле, ну не достаточно ли трех шахтеров в одной семье, не суждено ли четвертому большего счастья, чем знание принципиальной разницы между квершлагом и бремсбергом. Впрочем, автор отказывается излагать на бумаге причудливые мотивы женских побуждений, желаний и мыслей.
Будем проще. Вера Константиновна хотела бы видеть младшего сына студентом Южносибирского технологического института пищевой промышленности. В этом желании, милейший читатель, однако, не следует усматривать дань сугубому практицизму середины семидесятых. Желание отдать младшего сына в обучение специальности "Холодильные машины и установки" и есть как раз то самое женское "неизвестно что", о коем автор, боясь попасть впросак, рассуждать не желает. Факты, факты - вот наше кредо. Итак, уже упомянутый нами некогда благородной и импозантной внешности научный руководитель Веры Константиновны, доктор, профессор, в отличие от своей более удачливой ученицы, после серии (совсем не обязательно связанных с известной нам персоной) склок и скандалов около восьми лет назад покинул стены горного, сменив кафедру горной механики на кафедру терморегулирующих аппаратов и холодильных установок технологического.
Да, Вера Константиновна хотела разнообразия, но по вполне объяснимым причинам вида не подавала, хотя вела себя, прямо скажем, своеобразно. С одной стороны, Сергею Михайловичу не перечила, а с другой, и желанный картбланш на войну с сыном не давала, апеллируя к опасным последствиям психологических травм, особенно в юности. Мишка же видел в мамаше как бы защитницу, только вот не вполне разобравшуюся с делом. Но если ему казался лишь женским недопониманием сути вопрос: "А нет ли здесь, в Южносибирске, чего-нибудь близкого к физике и физическим процессам?" - мы-то, слава Богу, знаем,- это и есть та самая женская надежда - "авось родимый догадается сам".
Впрочем, мы отвлеклись. Унылые законы прозы требуют от нас закончить все же разговор о "дыр-дыре", объяснить, по крайней мере, причины его принципиального характера. Догадливому читателю, знакомому с характером гордыни, пространные пояснения, возможно, уже и не нужны, достаточно, пожалуй, и легкого намека. Обыкновенно пловцы, напомним, блистательная когорта Мишки Грачика, играли против легкоатлетов и традиционно переигрывали мастеров тартана. Ну, скажем, не сто из ста, а так. семьдесят на тридцать, но и этого, согласитесь, вполне достаточно для некоторого чувства превосходства. Сознаемся, сознаемся, заелись короли голубой дорожки, возомнили Бог знает что, потеряли столь необходимое для жизни ощущение реальности. Как иначе прикажете объяснить согласие играть втроем против четверых на интерес, сопровождавшееся хамоватым предложением в столь очевидно не равных условиях дать фору в два гола, а не то даже сделать счет на заказ.
Хотя. конечно же, в эту ловушку бедняги попались. пусть 70 к 30 и можно после обеда со сладким на третье представить как 60 к 40 или даже 55 к 45, но все равно, как ни подмигивай, первое остается больше второго, и потому ах как объяснимо желание прыгунов не упустить Богом устроенный гандикап четыре против трех, а уж ответное хамство - всего лишь неадекватная реакция на очевидную нечистоту помыслов врага. А враг свое дело знал, ведомый будущим директором ресторана, а пока студентом факультета организации общественного питания Южносибирского технологического, враг жаждал сатисфакции. Сумрачные горняки, да-да, три студента, правда, шахтостроительного, а не электромеханического факультета, переминались с ноги на ногу и вместе с представителем общественного питания требовали подтверждения серьезности заявки трех студентов Южносибирского госуниверситета. Вот когда в отсутствие уволенного по собственному желанию токаря на призовом горизонте замаячило пиво.
Суровость работников материальной сферы не знала жалости ни к физикам, ни к лирикам, сила, воля плюс характер подавили технику и тактику, и к 16.50. к моменту запоздалой явки нашей уездной звезды Мишки Грачика, счет, несмотря на первый, с ходу забитый университетской братией мяч, как ни обидно признаваться, уже дошел до 6:1 в пользу волевого большинства.
Но где же был Мишка Грачик, две недели назад ставший свободным человеком, лично просивший перенести футбол с привычных 18.00 на 16.00, где он был и что сделал со своей великолепной черной головой аргентинского профессионала? Он был дома, лежал на диване и слушал музыку. Впрочем, недолго, секунд сорок - пятьдесят. Ровно столько, сколько ушло у его мамаши на путь от кухни до "детской" плюс краткий диалог, явившийся соломинкой, что сыграла дурную шутку с верблюдом. В роли верблюда оказалась, как ни прискорбно, Вера Константиновна. М-да, хоть и жаль, но приходится признавать,- был у жены декана при всех ее неоспоримых достоинствах один недостаток. От обиды она, случалось, очень редко, но, как правило, всегда не вовремя, теряла столь присущее ей, даже, скажем, отличавшее ее самообладание. С другой стороны, как не понять бедную женщину, внезапно осознавшую, как ее младший, не наделенный талантами старшего сын похож даже в мелочах на собственного папашу.
Не выдержал, хребет не выдержал, терпение, как ни горько, но лопнуло. Причем терпение у Мишки, и он... Он взбунтовался? Нет, пришел в отчаяние. Вошел к парикмахеру, сказал, спокойный: "Будьте добры..." Впрочем, оставим поэзию, намеки и словесную игру. Представим наконец жертву домостроя, окончательно расставив папу с мамой по местам, а заодно и футбол ("дыр-дыр") доведем до победного конца.
Хотя мальчик не так отчаянно красив, как старший брат, но зато отлично плавает кролем и брассом и куда более уравновешен, скажем, даже рассудителен. Если Гриша Грачик своей тонкой, несколько капризной нервной организацией обязан матушке Вере Константиновне, то педантичный Миша, безусловно, папин сын. Сейчас, однако, мы не настроены обсуждать своеобразие форм проявления наследственности и уже сказанное заметили из чисто импрессионистских целей, походя. Сейчас, в данный момент, нам бы хотелось на радость теоретикам поговорить о воспитании. Миша Грачик получил английское воспитание. Он не ночевал в изостудии и не требовал учителя музыки дополнительно на дом, он пошел в папу и не мог правильно напеть "там, где речка, речка Бирюса". Художественные наклонности материнского рода скупо проявились в нем лишь тягой к симметрии, гармонии, то есть похвальной, но несколько скучноватой аккуратностью.
Если Гриша пугал возможностью омрачить свое будущее богемными талантами и наклонностями, посему требовал непрерывной опеки и присмотра, то младшенький до поры до времени радовал и утешал своей очевидной ординарностью, умеренностью и спокойствием. "Копия я",- нет-нет да и подумывал Сергей Михайлович. Пусть внешне мальчик был вылитая мать, но казалось декану,- это его порода, это его дыхание. Итак, младшего не трогали, все детство и отрочество Михаил Грачик спокойно удовлетворял свои желания, кои долгое время счастливо гармонировали с желаниями окружающих. За него никто не боялся, в него верили. В одиннадцать лет он попросился на плавание, и его с легкой душой отдали, после восьмого захотел в физматшколу, и его благословили, он всегда был занят и никого не беспокоил в отличие от братца.
Фигура спортсмена и чистый взор пожирателя научно-популярного чтива внушали твердую уверенность, а усидчивость определенно подкупала. Но вот вам, однако, суровая реальность, отраженная фотографическим методом реалистической школы,- черное оборачивается белым, Гриша Грачик - аспирант Института проблем угля, а Лысый - токарь опытно-экспериментального завода НИИэлектромашина. На что обрушить гневную филиппику? На журнал "Квант", на задачник Сканави или на автора популярной биографии Эйнштейна? Что ж, если бить, то, безусловно, писаку.
Впрочем, автор не столь уж прост, он не думает свалить фантастический идеализм младшего Грачика на феймановский курс лекций по физике. Автор хочет подчеркнуть одно,- условность (идеализм) мира его героев определялась не простой принадлежностью к upper-middle class, предполагающей, независимо от экономических и социальных трендов, обед на столе в урочное время (калорийный и вкусный), к зиме сапоги (финские новые), к весне куртку (японскую синюю) и рубль в кармане (всегда) на кинопремьеру. Условность мира наших героев двойная, тройная, многомерная, смотрите, у того же Мишки Грачика - спортсекция и физматкласс. одна спецшкола множится на другую, карьера пловца областного масштаба без срывов и травм (впрочем, и без олимпийских перспектив, от избытка настырности, благодаря хорошему росту и для собственного удовольствия) усугубляет последствия обучения физике по необщешкольному учебнику. А если уж совсем конкретно, переходя на личности, то человек, заранее знающий ответ задачи, пусть и написанный из кокетства кверху ногами или на странице 342, начинает глядеть на мир несколько самоуверенно, а если ему еще и слишком часто удается добился совпацения в третьем знаке, то последствия едва ли предсказуемы.
Итак, мальчик мечтал посвятить себя физике, молекулярной физике, если требуются подробности, он мечтал отдаться тому, о чем имел самое отдаленное представление. Более того, он попытался реализовать мечту на практике, но получил двойку по сочинению на физфаке Новосибирского государственного университета. Фантастика! - действительно, факт из ряда вон выходящий,перворазрядник по плаванию, набравший 4+3+3+4--14 баллов по физике и математике письменно и устно при проходном 14 (без сочинения), по этому самому сочинению получил два. Объяснение невероятному событию в самом сочинении Михаила Грачика на тему "Будущее физики", даже для физфака уникальном, поскольку лишь один из тридцати трех употребленных старательным абитуриентом глаголов (пытаться, касаться, считаться и даже реализоваться), обязанных отвечать на вопрос "что делать?", на этот каверзный вопрос отвечал, остальные, употребленные без мягкого знака, отказывались выполнять (наглые, скучные, несправедливые, не в духе времени) требования родной грамматики. Единственным глаголом-оппортунистом, подчинившимся властям, оказался "удивляться", употребленный в предложении-цитате, оптимистически резюмирующей взгляды Мишки Грачика на будущее физики: "Не будет конца открытиям в физике, покуда не иссякнет в человеке способность удивляться". Имелась в виду, конечно, способность за случайным подозревать закономерное, а за частным общее, но этого поэтического намека экзаменатор, очевидно, не оценил, поскольку глагол-ренегат был написан через "е". короче, экзаменатор не увидел будущего физики за флексией слова "дева".
Родители неудачника не увидели будущего физики значительно раньше, со способностью удивляться Сергей Михайлович Грачик, скажем прямо, не связывал ничего светлого, удивительное тяготило и Веру Константиновну как знамение грядущей неприятности. Нет, декан электромеханического факультета и жена его, доцент кафедры безопасности, не любили загадочного, неизвестности супруги предпочитали полную ясность, абсолютную видимость, осязаемость и обоняемость, а в мировые тайны не веририли, справедливо подозревая в их существовании чью-то выгоду. Словом, неожиданное осознание той роли, каковую отвел удивлению и прочим сопутствующим чувствам - вдохновению, восхищению и так далее - в своих жизненных планах младший сын, радости родителям не принесло. Безусловно, где-то Сергей Михайлович допустил ошибку, промашку, недоработку, то ли на породу свою слишком положился, то ли обманулся бесконфликтным отрочеством, короче, оплошал. А когда спохватился с опозданием, то решительно среагировал на выявившуюся тенденцию, с присущей ему методичностью и широтой, но каким, скажите на милость, способом мог уже вырвать, искоренить, вырубить из головы отпрыска присказку любимой всеми старшеклассниками математички первой школы Евдокии Васильевны, неизменно отчитывавшей нерадивого словами:
- С такими знаниями вам место только в горном.
О! А учительница физики, Маргарита Алексеевна, не менее уважаемая дама, легко отличавшая альфа-центавру от бетты, совсем не стесняясь, называла своих бывших учеников, не то чтобы, упаси Боже, поступивших в горный, а довольствовавшихся Южносибирским университетом, даже не позорниками, а, пардон, писунами. Пи-су-на... вы только подумайте, а теперь вообразите, ваш папа - декан второго по величине факультета этого самого одиозного горного. Не правда ли, пятно на биографии, ну а если он еще при этом не молчаливый, стыдящийся "своего падения человек, а довольно-таки навязчивый и упорный нудила, с утра до ночи пугающий проклятиями, грозящий отлучениями от родительской кормушки, обещающий несчастья, бесчестье, нищету, это в то время, как лучшие друзья уже покупают билеты до Академгородка, нет ни малейших сомнений, папаше уже ничего не добиться, пророчествуя вселенские катаклизмы, он лишь укрепил в молодом человеке твердое, вынесенное из популярной брошюры о ядерной физике убеждение: "Им, гагарам, недоступно".
Итак, шторм крепчал, волна накатывалась на волну, и тут, конечно, по всем законам развития сюжета (неотделимого от фабулы) следует написать: напряжение в семье Грачиков нарастало, отец с сыном перестали разговаривать. мать нервно смеялась в телефонную трубку, а в прихожей третий день незаведенные часы показывали половину шестого. В самом деле, но причиной тому оказался не внезапно открывшийся идеализм Михаила, даже беседовать не желавшего о горной альма-матер, большой семейный напряг (налетай, товарищи пуристы) устроил непредсказуемый брат Гриша. В тяжелейший для Отчизны час Григорий Сергеевич Грачик, в тот момент уже кавалер красного диплома, для получения коего проходивший двухмесячные сборы километрах в 150 от областного центра, нарушил присягу и ушел в самоход. (Ну, что мы и говорили, глаз да глаз, глаз да глаз за этим потомством.) Ушел он. вернее, уехал вместе со своей невестой Ириной, дочерью директора очень заметного на промышленной карте страны разреза имени 50-летия Октября, до сей славной годовщины называвшегося разрезом "Моховский". Невеста приехала навестить будущего офицера запаса, и он совершенно неожиданно для себя. не говоря уже о прочих заинтересованных лицах, уехал вместе с ней на быстроходном судне речфлота под названием "Заря".