Страница:
Впервые особая расположенность фортуны к Зинаиде Васильевне Агаповой обнаружилась на пятом месяце беременности. Впрочем, грех, конечно, называть ведением несчастный случай на шахте, унесший полтора десятка жизней, в том числе и молодую и задорную жизнь отца Евгения Агапова. Но если спуститься с высот патетики до мелких сует быта, Анатолий Анатольевич Башарин отличался беззаботностью и упрямством, иначе говоря, ни на первом, ни на втором, ни тем более на пятом месяце не желал он признавать своего отцовства, ну, а уцелей он среди ужаса взрыва и пожара в очистной лаве и под давлением неоспоримых улик признай свое участие в таинстве зачатия, сделал бы он это, уже находясь в заключении, поскольку, как механик участка шахты "Капитальная", нес уголовную ответственность за случившееся несчастье. Но вот человека не стало, и вина сразу оказалась искупленной, более того вообще такова трагическая реальность (вовсе, товарищи, не художественная) жизни шахтерских городов, а все происходило именно в таком небольшом (стотысячном) городке на юге Кузбасса,- вслед за бедой неожиданно приходит, замывая пятна, обильный поток разного рода благодеяний. Даются осиротевшим семьям квартиры. пенсии, льготы, для чего, частенько задним числом оформляются браки, ибо далеко не каждый шахтер, проживший с одной женщиной не один год и наделавший детей, ставит загс в известность о своем гражданском состоянии, и это очень важно, поскольку жена имеет право требовать, а подруга нет.
Итак, не успев стать матерью-одиночкой, Зинаида Васильевна, в том далеком пятьдесят седьмом юная преподавательница экономики горного техникума, превратилась во вдову, оставившую при замужестве девичью фамилию. Но, скажем прямо, не только честь и шахтерскую пенсию даровало городское начальство Зинаиде Васильевне,- родив сына, она уже не вернулась в родной техникум, а поступила на работу в плановый отдел треста "Прокопьевскуголь", там заслужила доверие коллектива и начала восхождение по профсоюзной лестнице.
Впрочем, наше конспективное изложение со всей очевидностью неполно. Упущено, однако, по вполне понятным требованиям жанра, не описание природы, а небольшая подробность из истории молодых лет Зиночки Агаповой, а именно наличие первой, интимной, поскольку речь идет о девушках, живших в одной комнате общежития, подруги. Подругу звали Раиса, она преподавала в том же горном техникуме историю, но молодым специалистом в отличие от Зины ее сделал не Томский политехнический институт. а Ленинградский госуниверситет. Совместное проживание не только способствовало тесной дружбе, но и привело к появлению общей стыдливой тайны. Сознаемся, именно после празднования сначала 8 Марта, а затем Международного дня солидарности трудящихся в уютной двухместной комнате женского общежития Раиса Рачковская стала Пантелеевой, переселилась в отдельную квартиру и к осени, как раз к печальным событиям на шахте "Капитальная", из просто Пантелеевой превратилась в жену секретаря парткома шахты им. Вахрушева.
Ну, а где в этом всем место Анатолия Башарина? В центре, Толя учился в Ленинградском горном с Васей (именно так звали Василия Мироновича Пантелеева). Вася поманил его в родной Прокопьевск (опять эти чертовы молодые специалисты), а младшая сестра Василия - Людмила Мироновна училась в горном техникуме под классным руководством Раисы Алексеевны, дружившей с Зинаидой Васильевной, уф, все. Осталось лишь добавить,- с петербургской, хотя Раиса Алексеевна родом всего-то из Пскова, точки зрения прямодушный продукт сибирского климата и образования, верная и забавная Зина Агапова нуждалась, как бы это точнее сказать, в опеке. Иначе говоря, по мере роста Васи продвигалась и Зина. В середине шестидесятых Пантелеевы переехали в областной центр, и два года спустя свой ответственный пост заняла Зинаида Васильевна.
Впрочем, стоп. если уж о везении, то никак нельзя упустить момент появления Штучки в воспетом нами доме на улице Николая Островского. У Анатолия Башарина была сестра, на сей раз старшая, Антонина, вместе с заводом во время войны эвакуированная в Южносибирск (кстати, Толик войну встретил в пионерском лагере в Белоруссии, с восьми лет воспитывался в детдоме, а в Прокопьевск распределился не только из любви к Пантелееву, а отыскав на третьем курсе свою сестру живой и здоровой в Южбассе, далеко-далеко за Уралом). Поскольку завод был химический, Антонина Анатольевна рано вышла на пенсию и уехала к единственной дочери в Минск, но при этом не забыла племянника с невесткой. Итак, боясь впасть в совершенно воннегутовский балаган родственников, автор закругляется, заметив,- в Южносибирске Зинаида Васильевна появилась на год раньше Пантелеевых, на счет же поста поправок не будет. Да, вот только не хочется создать впечатление особой зависимости Зинаиды Васильевны от чьей-то благосклонности. Зина сама умела ковать свое счастье, а удачу привораживала, должно быть, своей бесхитростностью, удивительной простотой.
Ну-с. осведомив таким образом читателя о скромном генеалогическом древе Штучки, мы можем теперь, рассчитывая на понимание, приступать к истории осквернения "Жигулей", горечь которой и в эти последние дни мая все еще мешала Зинаиде Васильевне в полной мере радоваться удивительно теплой и ранней для юго-запада Сибири весне.
Кстати, Штучка, Евгений Анатольевич Агапов, мог бы пусть несколько путано и сбивчиво, но шаг за шагом описать таинственное происшествие со взломом. Впрочем, взлома никакого и не было, и поэтому не станем снова забегать вперед, скажем лишь,- Зинаида Васильевна не только принципиально отвергла саму возможность для сына сесть за руль своей машины, более того, она всячески оттягивала, казалось, такой неизбежный момент, как получение им прав, и вовсе не женская ревность ею руководила, а печальный опыт велосипедной юности Штучки: сломанный "Спутник" - сломанная рука, сломанный "Спорт" (соседский) - два ребра своих и так далее, в общем, двенадцать швов и 2 (два!!) сотряса за каких-нибудь пять-шесть лет, согласитесь, аргументы против механических средств передвижения более чем убедительные.
Кстати, и сама Зинаида Васильевна в течение первых двух лет владения зеленым мышонком Волжского автозавода не имела прав, а получив их в семьдесят третьем, тем не менее сама за руль практически не садилась. Водил машину очень хороший друг Зинаиды Васильевны (просто везет человеку, и добавить тут нечего), с которым она всегда была не прочь разделить радость и печаль в поездке за грибами, на рыбалку, а то и просто провести уик-энд (т. е. субботу с воскресеньем) в каком-нибудь не слишком людном доме отдыха. Домик на колесах как ничто другое подходил для внеслужебных контактов, а влюбленные, трудясь в разных ведомствах, были тем не менее тесно связаны по работе, автомобильные прогулки на лоне сказочной сибирской природы (Русская Швейцария, Шорская Австралия и, кажется, Арканзас величиной в две Франции) не возбуждали излишнего любопытства и не травмировали психику, и без того неважную, жены хорошего друга, из-за разных плохо поддающихся лечению недугов частенько отдыхавшей в больнице, кою в школьные, не отягощенные душевными переживаниями годы автор звал веселым словом "крэз". Сложности, отчасти служебного, отчасти этического характера, мешали обратить дружбу в брак, но скромность и такт переживавших вторую молодость, не говоря о сочувствии к уже упомянутым трудностям, вызывали в обществе если и не одобрение, то понимание во всяком случае.
Собственно, именно нежелание травмировать чью-либо психику и удержало Зинаиду Васильевну от продолжения активных поисков похитителей, едва лишь возникла версия потери ключей, Зинаида Васильевна с не утраченной за длинную жизнь стыдливостью припомнила некоторые сопутствовавшие той возможной потере связки детали осеннего вечера. В конце концов полторы тысячи вполне подъемная сумма, с маленькой помощью друзей.
Ну, а мы при всем уважении к приличиям все же не станем искать в левом кармане дырку из правого, при всей симпатии к женщинам вообще, а к Зинаиде Васильевне в частности не поступимся хотя бы наедине сами с собой истиной. Ключи из правого кармана взял Штучка, но сделал это не в коммерческом угаре и не иной низкой страстью движимый, а от широты души и ради некоторого праздничного разнообразия бытия, к тому же в легком любовном угаре.
Впрочем, тяжкий грех им совершался не впервые, и с этой стороны как не удивиться осторожности и осмотрительности, кою проявлял Штучка месяцев, наверное, девять, поскольку впервые покататься он отважился в свой выпускной вечер, а исключительно счастливо (без жертв) кувыркнулся в специально не подготовленных для акробатики "Жигулях" уже на февральском гололеде. (Одна Зинаида Васильевна в гараж не ходила, хозяин же единственной уцелевшей связки - человек, известный Штучке, как дядя Вова,- весьма ответственный, к тому же службе отдававший душу, скажем прямо, не часто мог составить Зинаиде компанию. Зимою же, на несчастье, он вообще был послан повышать свою старательность на шесть месяцев в столицу нашей Родины, ну, тут, право слово, уж и не Штучка, тут, пожалуй, и Тимур со всей его командой не удержится от соблазна.) Итак, как уже догадывается проницательный читатель, на очереди еще одна романтическая история о механическом Россинанте, павшем во время рыцарского подвига. Так оно и есть, но до любовных сцен, слез и поцелуев никак не хочется держать читателя в заблуждении относительно нашего героя. Конечно, наш Евгений вовсе не сумасброд и не гнусный хам, а просто легкомысленный и на зависть безответственный малый, к тому ж склонный к эффектам и поэзии. Короче, актер. прирожденный лицедей и фантазер. Возможно, в чеховском девятьсот десятом ему б не миновать счастливого амплуа "характерного", но в описываемые нами времена художественные достоинства двух (трех, если посчитать и кукольный) театров областного центра: драматического и оперетты - к подобным мечтаниям не располагали. К сцене располагали, как это, может быть, и ни странно, глянцевые плакаты с пометками printed in England, журналы, буклеты, пластиночные конверты.
Да, друзья, его мечтами, во всем их простодушном и клоунском великолепии, владела гитара "Фендер Стратокастер". Впрочем, мы по привычке забегаем вперед и говорим лишнее, докончим-ка лучше о характере. Однажды автор в пору студенчества слышал, как бывший соученик Евгения по английской спецшколе после долгой борьбы с газетным косноязычием неожиданно кратко и эффектно выразил распространенное в публике мнение: Штучка - это человек, который не стесняется. Вот тут проявим образованность и ни в коем случае не спутаем форму с содержанием, ведь суть не в том, как, а суть в том, почему. По одной простой причине,- Штучке катастрофически не хватало взаимопонимания с миром, который он так страстно хотел осчастливить своим "Я", и в этом желании - украсить собой рутину будней, он был так искренен, так целенаправлен, дарил себя и такого, и этакого, и в профиль, и в фас, и наизнанку, и шиворот-навыворот, и каждое это "Я" мир, пораженный калейдоскопом перемен, оценить и полюбить как-то не успевал.
Кстати, Штучка жил не только в атмосфере continues perfect tense спецшколы. В прекрасные годы отрочества Евгений, как и многие его ровесники, обучался игре на музыкальных инструментах в музыкальной школе. И тут, надо заметить, при попытке овладеть нотной грамотой впервые, пожалуй, проявились особенности его характера. Бессовестно пропуская какое-то сольфеджио, сбегая с музлитературы, совсем не интересуясь хоровым пением, он, однако, в конце первого года обучения совершенно подкупил учителя своей не по годам ловкой техникой, мы бы даже отважились сказать, культурой игры. Впрочем, неожиданный для Якова Львовича Бахмера парадокс объясняется легко. Заводной Штучка впадал в настоящий ступор при виде учебников и тетрадей, зато, подбирая мелодии песен и подражая кумирам, он мог упражняться часами, без обеда и ужина, круглые сутки, покуда у него просто не отбирали инструмент. Однако даже явная благосклонность педагога не спасла его от строгого, экзаменующего ока систематического образования, в начале третьего года Евгений Агапов, aka Штучка, покинул Южносибирскую музыкальную школу навсегда. Правда, с инструментом не расстался и прогрессировал с фантастической скоростью, но в конце концов утомленная страданиями завуча, где-то в конце десятого класса Зинаида Васильевна, привыкшая устранять все проблемы самым простым способом, не долго думая, продала некогда ею же приобретенную "Кремону". Между прочим, аналогичная участь постигла в свое время и велосипед, и магнитофон, и массу прочих славных штучек, безусловно мешавших должному усвоению инфинитивных оборотов, но и при таком неизменном раскладе Штучка, прямо скажем, не унывал, у него всегда находилось кое-что в запасе. Редкостная находчивость и даже изощренность в изыскании способов проявления индивидуальности не могла не смущать умудренную опытом достаточно продолжительной счастливой жизни Зинаиду Васильевну, поэтому, несмотря на понятную занятость, она всячески старалась привить Евгению инстинкт самосохранения. Впрочем, так ли в самом деле? Несложный метод воспитания Зинаиды Васильевны сочетал быстроту и неотвратимость действия. Все занесенное в дом, пусть даже и рукой Зинаиды Васильевны, но использованное не по назначению и не на пользу, немедленно исчезало - продавалось, а то и просто выбрасывалось. Однако в отличие от некоторых наших знакомых педагог Зинаида Васильевна была крайне непоследовательный. Да и в великой суете ее жизни как еще, кроме самого доступного способа, могла она утолить свои материнские чувства? И вновь, и снова появлялись у Штучки на столе толстые голландские шариковые ручки, на стенках японские календари, а однажды даже шведские роликовые коньки, ровно до очередного родительского собрания. Как тут не восхититься простодушному материализму Зинаиды Васильевны, и вправду, если нет причины, откуда взяться и следствию? Если прогнута крыша и сдвинут двигатель, очевидно, такому печальному итогу кое-что предшествовало.
На электромеханическом факультете Южносибирского горного института (здравствуйте, Сергей Михайлович, какая встреча) когда-то, еще за год до тех событий, о которых мы ведем речь, окончила существование весьма знаменитая, прославленная даже областным телевидением музыкальная группа, называвшаяся "Темп". Публика любила коллектив за редкий профессионализм и свой пусть и не слишком экстравагантный и оригинальный, но вполне запоминающийся стиль. На концерты, скажем, на фестивали самодеятельности Южносибирского горного ради удовольствия послушать "Темп" приходили студенты и технологического, и медицинского, и университета. Правда, и сама группа, хоть и приписанная (защищала честь) к электромеханическому факультету, единой профессиональной (общности не составляла, поскольку, помимо родного, в коллективе присутствовали и студенты шахтостроительного факультета, но и на этом интернационализм не заканчивался,- кроме студентов в группе выступали еще два десятиклассника. Одним из них и был Штучка, которого в "Темп" привел вместо отчисленного (ах, нелегкая доля студенческой самодеятельности) гитариста не кто иной, как сам Григорий Грачик, приятель, мы даже решимся на слово "друг", и одногруппник пианиста и руководителя "Темпа", знакомого нам, между прочим, уже в своем нынешнем образе ассистента кафедры общей электротехники Алеши Бессонова. Кстати, совсем уже скоро он бросит свое сторублевое жалованье, поступит в Южносибирское музыкальное училище, а работать станет в джазовой студии Южносибирской ГРЭС, пройдет еще немного времени, и уже автор на правах знакомого напишет о нем большой очерк с фотографией в популярной молодежной газете.
Итак, лишившись среди музыкального сезона гитариста, Алеша Бессонов с легкой руки Григория решился на эксперимент и не прогадал. Взяв гитариста, он спустя полгода (чуть больше) приобрел еще и замечательную певицу столь же юного возраста и огневого темперамента. Впрочем, мы опять стали бессовестно торопиться и просим нас извинить. Ну, а если по порядку, то Штучка пришел в "Темп" девятиклассником и, лишь утвердившись, в начале десятого привел на репетицию свою прекрасно владеющую голосом одноклассницу Марину. Марину с очень забавной фамилией Доктор и ласковым прозвищем Мара. Теперь, думается, нет ни малейшего смысла возвращаться куда-нибудь в шестой класс и расписывать зарождение и течение этой любви, начнем сразу с промежуточного финиша. В ту весну, когда была продана гитара (вот уж действительно поступок, в лучшем случае способствовавший нервной разрядке Зинаиды Васильевны), когда кончался десятый класс, Штучку по телевизору увидел руководитель прибывшего в наши золотоносные сибирские края в Южносибирской филармонии пересидеть какие-то столичные бури ВИА с названием, представлявшим собой деепричастный оборот "Шагая с песней". (Один знакомый автора это "шагая с песней" считал и других убеждал с горячностью принять его версию парафразом на тему "и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет".) Так или иначе, встреча с тем, что никогда и нигде нс пропадет, на которую нелепый Штучка привел и Мару. завершилась не воплощением его мечты о карьере профессионального бродяги-музыканта, а скоропалительным замужеством Марины Доктор, приглянувшейся бас-гитаристу, двухметровому. узкому и в бедрах и плечах молодцу по фамилии Сычиков, на свет появившемуся ровно на двенадцать лет раньше Мары. Благодаря неожиданному браку Мара уже как член семьи зашагала с песней по нашей большой стране. Штучка же в "слезах и печали" отклонил лестное предложение самого руководителя ансамбля, жителя Кировского района Москвы, но почему-то заслуженного артиста Марийской АССР, мечта встретила неожиданное препятствие - труп Зинаиды Васильевны, только перешагнув через который, по ее словам, мог Евгений совершить задуманное безобразие. На matricide Штучка нс решился и в результате стал студентом факультета романо-германской филологии Южносибирского госуниверситета.
Ну, а как же любовь? Любовь, пройдя серьезные испытания. в полном соответствии с традициями гуманизма. окрепла. Первое полученное от любимой письмо Штучка порвал вместе с конвертом, затем, сломав еще пару подвернувшихся под руку предметов и так успокоившись, спустя примерно час с огромными трудностями собрал из кусочков, как немецкую головоломку, и прочел, правда, затем гордо выбросил, о чем. конечно же. немедленно и пожалел. Письмо содержало развернутую просьбу быть добрым (какой ты есть всегда), все простить (как, ты это мог всегда) и поверить (как обычно) в светлое будущее, ведь все сделанное, если вдуматься, совершено ради любви, ибо нет ничего отвратительнее длинных волосатых рук. а есть только твои глаза, какие забыть невозможно. И как только Маринка оглядится, как только ее приметят, все переменится. и она выйдет в люди и выведет с собой Евгения, а все происшедшее забудется, как страшный сон.
В письме была среди прочих также фраза, которую Евгений не выделил, даже собрав по частям, но мы ее напишем, поскольку считаем не лишенной значения: "...не ставить же мне было крест на всей жизни, упустить, может быть, единственный в ней шанс только из-зa твоей матери".
За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы), спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара" (ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно, Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более милой, подругой. Слезы признания, даже счастливые поцелуи в подъездах (февраль, судари мои, в описываемых краях месяц весьма студеный) мы пропускаем, стремительно переходя к последнему дню февраля, двадцать восьмому. В этот день измученные ожиданием сердца влюбленных должны были соединиться. Создатель, казалось, наконец сжалился в день отлета авангарда эстрадной песни. Он устроил перезапись инструментала для программы Южносибирского телевидения, и все играющие участники группы. шестеро, должны были приехать в аэропорт прямо из студии. У вокалистов же образовался свободный день, а у Мары к тому же свободная квартира,- ее отец работал главврачом в профилактории Южносибирского химкомбината, мать там же дантистом, и в город из Соснового бора они наезжали лишь эпизодически.
Итак, еще с утра наврав матери о каких-то поздних (после четвертой пары) и важных консультациях, Евгений в двенадцатом часу отворил заветные двери и вывел железного коня. Железный беды не чувствовал, не храпел, копытами не бил. а моментально завелся, щедро кормленный антифризом. В радужном настроении, полный самых смелых надежд. Евгений тронулся в путь за Дульсинеей (ну. конечно же, Марой) в Сосновый бор, где она со вчерашнего вечера гостила у папы с мамой. Проскочив без приключений двадцать (около того) километров по пустынному в это время дня и года шоссе. Штучка нашел подругу детства (представьте себе) не на крыльце с нетерпеливым взором, а под расслабляющими струями материнского фена. В ожидании завершения "последних штрихов" Штучка свистнул из-под стекла мамашиного стола Маринкину фотографию, а затем вынес в виде расплаты беседу о смысле жизни в кабинете главврача, кстати, тезки. Евгения Романовича Доктора. Между прочим, папаша Доктор, некогда промывавший рассеченное после велосипедного падения темя Штучки, предложил нашему Евгению принять по случаю западного ветра граммульку чистого медицинского, но Евгений отказался, ощущая себя, очевидно, до некоторой степени в роли новобрачного.
Итак, после часа слуховой и обонятельной пытки Штучка был утешен нежным поцелуем в ухо, и поскольку неожиданная ласка свалилась на него во время разворота, он едва не въехал в фонарный столб задним крылом зеленого "жигуля". Однако, презрев этот нехороший знак, Евгений, совсем растерявшийся от невиданного великолепия подруги, ощущая на своем плече горячее прикосновение и запах цветочного шампуня, дал по газам и скрылся в ранних февральских сумерках. И вот уже почти доехав до города (до центра). Штучка был вынужден вместо желанного поворота влево сделать непредусмотренный поворот направо,- как оказалось, смертельно занятая на репетициях Мара, однако, успела заказать знакомой девочке-портнихе, бывшей выпускнице английской спецшколы, переехавшей на Радугу, "веселенькое", ее собственные слова, платье. Веселенькое платье, как и следовало ожидать, потребовалось слегка отпустить и приталить. Досадуя и сердясь, Штучка последовательно вылил три чашечки из вежливости непрерывно подаваемого кофе в горшок (деревянный ящик) чудовищных размеров фикуса. Напитав терпеливое растение, он нашпиговал мясистые листья повсюду валявшимися невидимками и окончательно успокоился, лишь написав на широкой поверхности листа подвернувшейся под руку синей помадой весьма выразительное слово, кое, впрочем, немедленно превратил в пароход с трубой.
Только в начале пятого Штучка выехал из Рудничного района и на серпантинном спуске к мосту через Томь попал в безобразную пробку, образовавшуюся после того, как в самом низу асфальтовой змеи, на финишной прямой встречный "магирус" положил поперек дороги не вовремя выскочивший из-за поворота вагончик ремонтного трамвая. Потрясенная несчастьем Мара предложила любимому бросить "жигуленок" в безнадежной пробке и пешком по метровым сугробам, вплавь, кувырком, через все препятствия бегом спуститься вниз, перелететь на крыльях любви мост, добежать (всего три остановки) до Советского проспекта, впрыгнуть в отходящий троллейбус и спустя каких-нибудь десять минут наконец слить губы в горячем поцелуе в тепле родительской квартиры.
- Совсем, что ли, плохая? - спросил Штучка и даже не успел пожалеть о своей несдержанности.
Право, лишь врожденная стыдливость мешает нам описать все красоты последовавшего объяснения. Один лишь перечень (прейскурант) помянутых Штучкиных грехов и пороков занял бы четверть печатного листа, но мы, несмотря на соблазн легкого заработка, отметим лишь основной. Неблагодарность, представьте себе эгоизм. Но Штучка выдержал удар, мужчина не заплакал, и тогда (в силу, мне думается, закона сохранения энергии) заплакала женщина. Разрыдалась Мара. не закончив обвинительного акта, уронила голову на грудь возлюбленного (на живот, честно говоря) и, отчаянно причитая, принялась каяться. просить прощения, скулить и вздрагивать. Отходчивый Штучка гладил повинную голову, и счастье, клянусь честью, грезилось ему совсем близко, на той, уже сверкающей огнями стороне Томи.
Вот тут бы и поставишь точку. Закончить энизод. Но, увы, за секунду-другую до того, как повисший над капотом Штучкиного "жигуля" серой коростой грязи поросший кузов МАЗа вздрогнул, извещая о долгожданной, с самого низа идущей волне движения, проказник златокудрый Лель не удержал губы в положении "умильно", ощерился негодник самым прегадким образом. Миг, едва заметная игра мускулов, вокруг коей и разговор заводить бы не стоило, да волей-неволей придется, ибо без упоминания о сей черной тучке, паучком пробежавшей по лазури, возможно просто оскорбительное для моего героя толкование некоторых странностей его физиологических реакций.
Итак, не успев стать матерью-одиночкой, Зинаида Васильевна, в том далеком пятьдесят седьмом юная преподавательница экономики горного техникума, превратилась во вдову, оставившую при замужестве девичью фамилию. Но, скажем прямо, не только честь и шахтерскую пенсию даровало городское начальство Зинаиде Васильевне,- родив сына, она уже не вернулась в родной техникум, а поступила на работу в плановый отдел треста "Прокопьевскуголь", там заслужила доверие коллектива и начала восхождение по профсоюзной лестнице.
Впрочем, наше конспективное изложение со всей очевидностью неполно. Упущено, однако, по вполне понятным требованиям жанра, не описание природы, а небольшая подробность из истории молодых лет Зиночки Агаповой, а именно наличие первой, интимной, поскольку речь идет о девушках, живших в одной комнате общежития, подруги. Подругу звали Раиса, она преподавала в том же горном техникуме историю, но молодым специалистом в отличие от Зины ее сделал не Томский политехнический институт. а Ленинградский госуниверситет. Совместное проживание не только способствовало тесной дружбе, но и привело к появлению общей стыдливой тайны. Сознаемся, именно после празднования сначала 8 Марта, а затем Международного дня солидарности трудящихся в уютной двухместной комнате женского общежития Раиса Рачковская стала Пантелеевой, переселилась в отдельную квартиру и к осени, как раз к печальным событиям на шахте "Капитальная", из просто Пантелеевой превратилась в жену секретаря парткома шахты им. Вахрушева.
Ну, а где в этом всем место Анатолия Башарина? В центре, Толя учился в Ленинградском горном с Васей (именно так звали Василия Мироновича Пантелеева). Вася поманил его в родной Прокопьевск (опять эти чертовы молодые специалисты), а младшая сестра Василия - Людмила Мироновна училась в горном техникуме под классным руководством Раисы Алексеевны, дружившей с Зинаидой Васильевной, уф, все. Осталось лишь добавить,- с петербургской, хотя Раиса Алексеевна родом всего-то из Пскова, точки зрения прямодушный продукт сибирского климата и образования, верная и забавная Зина Агапова нуждалась, как бы это точнее сказать, в опеке. Иначе говоря, по мере роста Васи продвигалась и Зина. В середине шестидесятых Пантелеевы переехали в областной центр, и два года спустя свой ответственный пост заняла Зинаида Васильевна.
Впрочем, стоп. если уж о везении, то никак нельзя упустить момент появления Штучки в воспетом нами доме на улице Николая Островского. У Анатолия Башарина была сестра, на сей раз старшая, Антонина, вместе с заводом во время войны эвакуированная в Южносибирск (кстати, Толик войну встретил в пионерском лагере в Белоруссии, с восьми лет воспитывался в детдоме, а в Прокопьевск распределился не только из любви к Пантелееву, а отыскав на третьем курсе свою сестру живой и здоровой в Южбассе, далеко-далеко за Уралом). Поскольку завод был химический, Антонина Анатольевна рано вышла на пенсию и уехала к единственной дочери в Минск, но при этом не забыла племянника с невесткой. Итак, боясь впасть в совершенно воннегутовский балаган родственников, автор закругляется, заметив,- в Южносибирске Зинаида Васильевна появилась на год раньше Пантелеевых, на счет же поста поправок не будет. Да, вот только не хочется создать впечатление особой зависимости Зинаиды Васильевны от чьей-то благосклонности. Зина сама умела ковать свое счастье, а удачу привораживала, должно быть, своей бесхитростностью, удивительной простотой.
Ну-с. осведомив таким образом читателя о скромном генеалогическом древе Штучки, мы можем теперь, рассчитывая на понимание, приступать к истории осквернения "Жигулей", горечь которой и в эти последние дни мая все еще мешала Зинаиде Васильевне в полной мере радоваться удивительно теплой и ранней для юго-запада Сибири весне.
Кстати, Штучка, Евгений Анатольевич Агапов, мог бы пусть несколько путано и сбивчиво, но шаг за шагом описать таинственное происшествие со взломом. Впрочем, взлома никакого и не было, и поэтому не станем снова забегать вперед, скажем лишь,- Зинаида Васильевна не только принципиально отвергла саму возможность для сына сесть за руль своей машины, более того, она всячески оттягивала, казалось, такой неизбежный момент, как получение им прав, и вовсе не женская ревность ею руководила, а печальный опыт велосипедной юности Штучки: сломанный "Спутник" - сломанная рука, сломанный "Спорт" (соседский) - два ребра своих и так далее, в общем, двенадцать швов и 2 (два!!) сотряса за каких-нибудь пять-шесть лет, согласитесь, аргументы против механических средств передвижения более чем убедительные.
Кстати, и сама Зинаида Васильевна в течение первых двух лет владения зеленым мышонком Волжского автозавода не имела прав, а получив их в семьдесят третьем, тем не менее сама за руль практически не садилась. Водил машину очень хороший друг Зинаиды Васильевны (просто везет человеку, и добавить тут нечего), с которым она всегда была не прочь разделить радость и печаль в поездке за грибами, на рыбалку, а то и просто провести уик-энд (т. е. субботу с воскресеньем) в каком-нибудь не слишком людном доме отдыха. Домик на колесах как ничто другое подходил для внеслужебных контактов, а влюбленные, трудясь в разных ведомствах, были тем не менее тесно связаны по работе, автомобильные прогулки на лоне сказочной сибирской природы (Русская Швейцария, Шорская Австралия и, кажется, Арканзас величиной в две Франции) не возбуждали излишнего любопытства и не травмировали психику, и без того неважную, жены хорошего друга, из-за разных плохо поддающихся лечению недугов частенько отдыхавшей в больнице, кою в школьные, не отягощенные душевными переживаниями годы автор звал веселым словом "крэз". Сложности, отчасти служебного, отчасти этического характера, мешали обратить дружбу в брак, но скромность и такт переживавших вторую молодость, не говоря о сочувствии к уже упомянутым трудностям, вызывали в обществе если и не одобрение, то понимание во всяком случае.
Собственно, именно нежелание травмировать чью-либо психику и удержало Зинаиду Васильевну от продолжения активных поисков похитителей, едва лишь возникла версия потери ключей, Зинаида Васильевна с не утраченной за длинную жизнь стыдливостью припомнила некоторые сопутствовавшие той возможной потере связки детали осеннего вечера. В конце концов полторы тысячи вполне подъемная сумма, с маленькой помощью друзей.
Ну, а мы при всем уважении к приличиям все же не станем искать в левом кармане дырку из правого, при всей симпатии к женщинам вообще, а к Зинаиде Васильевне в частности не поступимся хотя бы наедине сами с собой истиной. Ключи из правого кармана взял Штучка, но сделал это не в коммерческом угаре и не иной низкой страстью движимый, а от широты души и ради некоторого праздничного разнообразия бытия, к тому же в легком любовном угаре.
Впрочем, тяжкий грех им совершался не впервые, и с этой стороны как не удивиться осторожности и осмотрительности, кою проявлял Штучка месяцев, наверное, девять, поскольку впервые покататься он отважился в свой выпускной вечер, а исключительно счастливо (без жертв) кувыркнулся в специально не подготовленных для акробатики "Жигулях" уже на февральском гололеде. (Одна Зинаида Васильевна в гараж не ходила, хозяин же единственной уцелевшей связки - человек, известный Штучке, как дядя Вова,- весьма ответственный, к тому же службе отдававший душу, скажем прямо, не часто мог составить Зинаиде компанию. Зимою же, на несчастье, он вообще был послан повышать свою старательность на шесть месяцев в столицу нашей Родины, ну, тут, право слово, уж и не Штучка, тут, пожалуй, и Тимур со всей его командой не удержится от соблазна.) Итак, как уже догадывается проницательный читатель, на очереди еще одна романтическая история о механическом Россинанте, павшем во время рыцарского подвига. Так оно и есть, но до любовных сцен, слез и поцелуев никак не хочется держать читателя в заблуждении относительно нашего героя. Конечно, наш Евгений вовсе не сумасброд и не гнусный хам, а просто легкомысленный и на зависть безответственный малый, к тому ж склонный к эффектам и поэзии. Короче, актер. прирожденный лицедей и фантазер. Возможно, в чеховском девятьсот десятом ему б не миновать счастливого амплуа "характерного", но в описываемые нами времена художественные достоинства двух (трех, если посчитать и кукольный) театров областного центра: драматического и оперетты - к подобным мечтаниям не располагали. К сцене располагали, как это, может быть, и ни странно, глянцевые плакаты с пометками printed in England, журналы, буклеты, пластиночные конверты.
Да, друзья, его мечтами, во всем их простодушном и клоунском великолепии, владела гитара "Фендер Стратокастер". Впрочем, мы по привычке забегаем вперед и говорим лишнее, докончим-ка лучше о характере. Однажды автор в пору студенчества слышал, как бывший соученик Евгения по английской спецшколе после долгой борьбы с газетным косноязычием неожиданно кратко и эффектно выразил распространенное в публике мнение: Штучка - это человек, который не стесняется. Вот тут проявим образованность и ни в коем случае не спутаем форму с содержанием, ведь суть не в том, как, а суть в том, почему. По одной простой причине,- Штучке катастрофически не хватало взаимопонимания с миром, который он так страстно хотел осчастливить своим "Я", и в этом желании - украсить собой рутину будней, он был так искренен, так целенаправлен, дарил себя и такого, и этакого, и в профиль, и в фас, и наизнанку, и шиворот-навыворот, и каждое это "Я" мир, пораженный калейдоскопом перемен, оценить и полюбить как-то не успевал.
Кстати, Штучка жил не только в атмосфере continues perfect tense спецшколы. В прекрасные годы отрочества Евгений, как и многие его ровесники, обучался игре на музыкальных инструментах в музыкальной школе. И тут, надо заметить, при попытке овладеть нотной грамотой впервые, пожалуй, проявились особенности его характера. Бессовестно пропуская какое-то сольфеджио, сбегая с музлитературы, совсем не интересуясь хоровым пением, он, однако, в конце первого года обучения совершенно подкупил учителя своей не по годам ловкой техникой, мы бы даже отважились сказать, культурой игры. Впрочем, неожиданный для Якова Львовича Бахмера парадокс объясняется легко. Заводной Штучка впадал в настоящий ступор при виде учебников и тетрадей, зато, подбирая мелодии песен и подражая кумирам, он мог упражняться часами, без обеда и ужина, круглые сутки, покуда у него просто не отбирали инструмент. Однако даже явная благосклонность педагога не спасла его от строгого, экзаменующего ока систематического образования, в начале третьего года Евгений Агапов, aka Штучка, покинул Южносибирскую музыкальную школу навсегда. Правда, с инструментом не расстался и прогрессировал с фантастической скоростью, но в конце концов утомленная страданиями завуча, где-то в конце десятого класса Зинаида Васильевна, привыкшая устранять все проблемы самым простым способом, не долго думая, продала некогда ею же приобретенную "Кремону". Между прочим, аналогичная участь постигла в свое время и велосипед, и магнитофон, и массу прочих славных штучек, безусловно мешавших должному усвоению инфинитивных оборотов, но и при таком неизменном раскладе Штучка, прямо скажем, не унывал, у него всегда находилось кое-что в запасе. Редкостная находчивость и даже изощренность в изыскании способов проявления индивидуальности не могла не смущать умудренную опытом достаточно продолжительной счастливой жизни Зинаиду Васильевну, поэтому, несмотря на понятную занятость, она всячески старалась привить Евгению инстинкт самосохранения. Впрочем, так ли в самом деле? Несложный метод воспитания Зинаиды Васильевны сочетал быстроту и неотвратимость действия. Все занесенное в дом, пусть даже и рукой Зинаиды Васильевны, но использованное не по назначению и не на пользу, немедленно исчезало - продавалось, а то и просто выбрасывалось. Однако в отличие от некоторых наших знакомых педагог Зинаида Васильевна была крайне непоследовательный. Да и в великой суете ее жизни как еще, кроме самого доступного способа, могла она утолить свои материнские чувства? И вновь, и снова появлялись у Штучки на столе толстые голландские шариковые ручки, на стенках японские календари, а однажды даже шведские роликовые коньки, ровно до очередного родительского собрания. Как тут не восхититься простодушному материализму Зинаиды Васильевны, и вправду, если нет причины, откуда взяться и следствию? Если прогнута крыша и сдвинут двигатель, очевидно, такому печальному итогу кое-что предшествовало.
На электромеханическом факультете Южносибирского горного института (здравствуйте, Сергей Михайлович, какая встреча) когда-то, еще за год до тех событий, о которых мы ведем речь, окончила существование весьма знаменитая, прославленная даже областным телевидением музыкальная группа, называвшаяся "Темп". Публика любила коллектив за редкий профессионализм и свой пусть и не слишком экстравагантный и оригинальный, но вполне запоминающийся стиль. На концерты, скажем, на фестивали самодеятельности Южносибирского горного ради удовольствия послушать "Темп" приходили студенты и технологического, и медицинского, и университета. Правда, и сама группа, хоть и приписанная (защищала честь) к электромеханическому факультету, единой профессиональной (общности не составляла, поскольку, помимо родного, в коллективе присутствовали и студенты шахтостроительного факультета, но и на этом интернационализм не заканчивался,- кроме студентов в группе выступали еще два десятиклассника. Одним из них и был Штучка, которого в "Темп" привел вместо отчисленного (ах, нелегкая доля студенческой самодеятельности) гитариста не кто иной, как сам Григорий Грачик, приятель, мы даже решимся на слово "друг", и одногруппник пианиста и руководителя "Темпа", знакомого нам, между прочим, уже в своем нынешнем образе ассистента кафедры общей электротехники Алеши Бессонова. Кстати, совсем уже скоро он бросит свое сторублевое жалованье, поступит в Южносибирское музыкальное училище, а работать станет в джазовой студии Южносибирской ГРЭС, пройдет еще немного времени, и уже автор на правах знакомого напишет о нем большой очерк с фотографией в популярной молодежной газете.
Итак, лишившись среди музыкального сезона гитариста, Алеша Бессонов с легкой руки Григория решился на эксперимент и не прогадал. Взяв гитариста, он спустя полгода (чуть больше) приобрел еще и замечательную певицу столь же юного возраста и огневого темперамента. Впрочем, мы опять стали бессовестно торопиться и просим нас извинить. Ну, а если по порядку, то Штучка пришел в "Темп" девятиклассником и, лишь утвердившись, в начале десятого привел на репетицию свою прекрасно владеющую голосом одноклассницу Марину. Марину с очень забавной фамилией Доктор и ласковым прозвищем Мара. Теперь, думается, нет ни малейшего смысла возвращаться куда-нибудь в шестой класс и расписывать зарождение и течение этой любви, начнем сразу с промежуточного финиша. В ту весну, когда была продана гитара (вот уж действительно поступок, в лучшем случае способствовавший нервной разрядке Зинаиды Васильевны), когда кончался десятый класс, Штучку по телевизору увидел руководитель прибывшего в наши золотоносные сибирские края в Южносибирской филармонии пересидеть какие-то столичные бури ВИА с названием, представлявшим собой деепричастный оборот "Шагая с песней". (Один знакомый автора это "шагая с песней" считал и других убеждал с горячностью принять его версию парафразом на тему "и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет".) Так или иначе, встреча с тем, что никогда и нигде нс пропадет, на которую нелепый Штучка привел и Мару. завершилась не воплощением его мечты о карьере профессионального бродяги-музыканта, а скоропалительным замужеством Марины Доктор, приглянувшейся бас-гитаристу, двухметровому. узкому и в бедрах и плечах молодцу по фамилии Сычиков, на свет появившемуся ровно на двенадцать лет раньше Мары. Благодаря неожиданному браку Мара уже как член семьи зашагала с песней по нашей большой стране. Штучка же в "слезах и печали" отклонил лестное предложение самого руководителя ансамбля, жителя Кировского района Москвы, но почему-то заслуженного артиста Марийской АССР, мечта встретила неожиданное препятствие - труп Зинаиды Васильевны, только перешагнув через который, по ее словам, мог Евгений совершить задуманное безобразие. На matricide Штучка нс решился и в результате стал студентом факультета романо-германской филологии Южносибирского госуниверситета.
Ну, а как же любовь? Любовь, пройдя серьезные испытания. в полном соответствии с традициями гуманизма. окрепла. Первое полученное от любимой письмо Штучка порвал вместе с конвертом, затем, сломав еще пару подвернувшихся под руку предметов и так успокоившись, спустя примерно час с огромными трудностями собрал из кусочков, как немецкую головоломку, и прочел, правда, затем гордо выбросил, о чем. конечно же. немедленно и пожалел. Письмо содержало развернутую просьбу быть добрым (какой ты есть всегда), все простить (как, ты это мог всегда) и поверить (как обычно) в светлое будущее, ведь все сделанное, если вдуматься, совершено ради любви, ибо нет ничего отвратительнее длинных волосатых рук. а есть только твои глаза, какие забыть невозможно. И как только Маринка оглядится, как только ее приметят, все переменится. и она выйдет в люди и выведет с собой Евгения, а все происшедшее забудется, как страшный сон.
В письме была среди прочих также фраза, которую Евгений не выделил, даже собрав по частям, но мы ее напишем, поскольку считаем не лишенной значения: "...не ставить же мне было крест на всей жизни, упустить, может быть, единственный в ней шанс только из-зa твоей матери".
За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы), спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара" (ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно, Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более милой, подругой. Слезы признания, даже счастливые поцелуи в подъездах (февраль, судари мои, в описываемых краях месяц весьма студеный) мы пропускаем, стремительно переходя к последнему дню февраля, двадцать восьмому. В этот день измученные ожиданием сердца влюбленных должны были соединиться. Создатель, казалось, наконец сжалился в день отлета авангарда эстрадной песни. Он устроил перезапись инструментала для программы Южносибирского телевидения, и все играющие участники группы. шестеро, должны были приехать в аэропорт прямо из студии. У вокалистов же образовался свободный день, а у Мары к тому же свободная квартира,- ее отец работал главврачом в профилактории Южносибирского химкомбината, мать там же дантистом, и в город из Соснового бора они наезжали лишь эпизодически.
Итак, еще с утра наврав матери о каких-то поздних (после четвертой пары) и важных консультациях, Евгений в двенадцатом часу отворил заветные двери и вывел железного коня. Железный беды не чувствовал, не храпел, копытами не бил. а моментально завелся, щедро кормленный антифризом. В радужном настроении, полный самых смелых надежд. Евгений тронулся в путь за Дульсинеей (ну. конечно же, Марой) в Сосновый бор, где она со вчерашнего вечера гостила у папы с мамой. Проскочив без приключений двадцать (около того) километров по пустынному в это время дня и года шоссе. Штучка нашел подругу детства (представьте себе) не на крыльце с нетерпеливым взором, а под расслабляющими струями материнского фена. В ожидании завершения "последних штрихов" Штучка свистнул из-под стекла мамашиного стола Маринкину фотографию, а затем вынес в виде расплаты беседу о смысле жизни в кабинете главврача, кстати, тезки. Евгения Романовича Доктора. Между прочим, папаша Доктор, некогда промывавший рассеченное после велосипедного падения темя Штучки, предложил нашему Евгению принять по случаю западного ветра граммульку чистого медицинского, но Евгений отказался, ощущая себя, очевидно, до некоторой степени в роли новобрачного.
Итак, после часа слуховой и обонятельной пытки Штучка был утешен нежным поцелуем в ухо, и поскольку неожиданная ласка свалилась на него во время разворота, он едва не въехал в фонарный столб задним крылом зеленого "жигуля". Однако, презрев этот нехороший знак, Евгений, совсем растерявшийся от невиданного великолепия подруги, ощущая на своем плече горячее прикосновение и запах цветочного шампуня, дал по газам и скрылся в ранних февральских сумерках. И вот уже почти доехав до города (до центра). Штучка был вынужден вместо желанного поворота влево сделать непредусмотренный поворот направо,- как оказалось, смертельно занятая на репетициях Мара, однако, успела заказать знакомой девочке-портнихе, бывшей выпускнице английской спецшколы, переехавшей на Радугу, "веселенькое", ее собственные слова, платье. Веселенькое платье, как и следовало ожидать, потребовалось слегка отпустить и приталить. Досадуя и сердясь, Штучка последовательно вылил три чашечки из вежливости непрерывно подаваемого кофе в горшок (деревянный ящик) чудовищных размеров фикуса. Напитав терпеливое растение, он нашпиговал мясистые листья повсюду валявшимися невидимками и окончательно успокоился, лишь написав на широкой поверхности листа подвернувшейся под руку синей помадой весьма выразительное слово, кое, впрочем, немедленно превратил в пароход с трубой.
Только в начале пятого Штучка выехал из Рудничного района и на серпантинном спуске к мосту через Томь попал в безобразную пробку, образовавшуюся после того, как в самом низу асфальтовой змеи, на финишной прямой встречный "магирус" положил поперек дороги не вовремя выскочивший из-за поворота вагончик ремонтного трамвая. Потрясенная несчастьем Мара предложила любимому бросить "жигуленок" в безнадежной пробке и пешком по метровым сугробам, вплавь, кувырком, через все препятствия бегом спуститься вниз, перелететь на крыльях любви мост, добежать (всего три остановки) до Советского проспекта, впрыгнуть в отходящий троллейбус и спустя каких-нибудь десять минут наконец слить губы в горячем поцелуе в тепле родительской квартиры.
- Совсем, что ли, плохая? - спросил Штучка и даже не успел пожалеть о своей несдержанности.
Право, лишь врожденная стыдливость мешает нам описать все красоты последовавшего объяснения. Один лишь перечень (прейскурант) помянутых Штучкиных грехов и пороков занял бы четверть печатного листа, но мы, несмотря на соблазн легкого заработка, отметим лишь основной. Неблагодарность, представьте себе эгоизм. Но Штучка выдержал удар, мужчина не заплакал, и тогда (в силу, мне думается, закона сохранения энергии) заплакала женщина. Разрыдалась Мара. не закончив обвинительного акта, уронила голову на грудь возлюбленного (на живот, честно говоря) и, отчаянно причитая, принялась каяться. просить прощения, скулить и вздрагивать. Отходчивый Штучка гладил повинную голову, и счастье, клянусь честью, грезилось ему совсем близко, на той, уже сверкающей огнями стороне Томи.
Вот тут бы и поставишь точку. Закончить энизод. Но, увы, за секунду-другую до того, как повисший над капотом Штучкиного "жигуля" серой коростой грязи поросший кузов МАЗа вздрогнул, извещая о долгожданной, с самого низа идущей волне движения, проказник златокудрый Лель не удержал губы в положении "умильно", ощерился негодник самым прегадким образом. Миг, едва заметная игра мускулов, вокруг коей и разговор заводить бы не стоило, да волей-неволей придется, ибо без упоминания о сей черной тучке, паучком пробежавшей по лазури, возможно просто оскорбительное для моего героя толкование некоторых странностей его физиологических реакций.