Страница:
И пока еще рановато веселым "доброе утро" приветствовать Григория Сергеевича, пока Григорий вздыхает и отворачивается от света, поговорим о Михаиле. Ведь сегодня он, Лысый, отчасти разделит чувства родителей, ибо пожнет бурю от ветра, посеянного братом. Итак, какой же блистательный план родился в голове выпускника физматшколы номер один? В то чудное мгновение, когда из окна второго этажа явился Штучка, как мимолетное поэтическое виденне, вернее, мимут десять спустя, в голову Мишки неожиданно пришла блистательная идея, план вызволения бумаг, в случае удачи которого на горизонте светлым солнышком маячила прекрасная возможность сегодня же вечером с поездом N 193 в двадцать два часа пятьдесят минут покинуть индустриальный, лишенный романтики Южносибирск и отбыть в столицу сибирской науки. Итак, Лысый предполагает, а располагает, конечно же, автор, который и рад бы сузить generation gap, да муза пальчиком грозит.
Нет, нет, раз уж правда, то пусть приходит нагая, со всеми неизбежными в этом случае анатомическими подробностями. Впрочем, согласимся в одном, спора нет, за все сегодняшние свои подвиги, исходя из простой логики закона сохранения энергии, Мишке-идеалисту никак не миновать хорошей порки. Поскольку, однако, за последние лет сто ввиду разных социальных катаклизмов вышли из обихода изысканные виды рукоприкладства, там, розги, шомпола, шпицрутены, то сегодняшним вечером, через каких-нибудь полчаса Мишке Грачику без особого эстетства (флагов, барабанов и моральных переживаний) просто расквасят физиономию. Причем в мгновение ока, покуда в его юных мозгах будет формироваться вопрос "за что?", губы окажутся разбитыми, бровь рассеченной и под глазом набрякнет синяк. А когда же запоздалый вопрос наконец прозвучит, в виде занавеса явится откровенный ответ: "За все!"
Такой у нас сегодня, товарищи, именинный пирог. Ну, а что поделать, если Лысый сам направляет стопы в логово зверя, он идет. полный дурацких надежд, беспечно помахивая болоньевой сумкой, в которой польские джинсы и клетчатая рубаха румынского производства, снятые и аккуратно сложенные перед злополучным футболом, топает прямо в зудящие с самого утра лапы Игоря Альфонсовича Вальдано. Да, вот и еще одно разочарование в художественном методе, ведь, вглядываясь в магический кристалл, созерцая еще в самом начале смутные тени персонажей, автор надеялся встретиться там, на свободных просторах повествования, лишь с милыми его сердцу людьми. Но не тут-то было, тяжелый взгляд Игоря Альфонсовича требует своей доли бессмертия. Вот так, начали с порывистой, немного сумасбродной девушки с чудными глазами по имени Ирина Вальдано, а кончили ее братцем, студентом третьего курса Южносибирского филиала Омского института физической культуры. Бр-р-рр. Но иначе и быть не могло, Инь обуславливает Янь, inscription Seth Imperator immortalis требует фигуру прогресса с аэропланом в руке на обратной стороне медали.
Итак, была у человека, у Игоря Вальдано, борца-вольника, была давняя (заветная) мечта "настучать в бубен" кому-нибудь из Грачиков и вот наконец исполнилась. А зародилась мечта в коротконогом, но широкоплечем Игоре Альфонсовиче еще в пору хрустальной (заимствуя эпитет) юности, когда ему, тогда тринадцатилетнему, в порыве нежности и восторга шестнадцатилетняя сестра открылась, на кого похож наш Григорий. Знаете, если были в роду благородные рыцари и прекрасные дамы, то никаким воспитанием не помочь, где-то это непременно проявится. Ну, и на кого, вы думаете, походил Григорий? На птицу, смуглый Грач, будущий алкоголик, в семнадцать лет. представьте себе, казался донне Ирине птицей, жаворонком.
- А я на кого похож? - тут же спросил уже в те годы злонамеренный Игорек.
И сестра замялась, и в глазах ее мелькнула растерянность и жалость, и скрыть это чувство стыда от настырного взгляда не удалось. - Ты Винни-Пух.
- Потому что толстый? -обнаружив мазохистские наклонности, уточнил Игорек. - Потому что добрый,- нашлась гуманная сестра. Впрочем, куда-то нас повело не туда. Стоп машина, право руля. Значит, так, хоть и собирала вчера вечером Ирина Алексеевна вещи,. хоть и обещала уйти, но идти ей, по правде говоря, было некуда. Ее семья, включая папу. маму и брата Винни-Пуха, всегда скептически относилась к Иришиному браку и в желанном утешении с неизбежным злорадством бы отказала. Да и отец убеждал: "Он тебе не пара", и мать обещала: "Пожалеешь". И тем не менее, пока братик рос, совмещая занятия культуризмом с занятием другим, не менее интересным оздоровительным измом, девочка Ирина влюбилась в мальчика с соседней дачи, имевшего глупость в детстве катать ее на раме велосипеда, а в более зрелые годы (лет в двадцать) поить "жигулевским" пивом и целовать под соснами до изнеможения, не произнося ни слова, ломая руки, запрокидывая голову, ах ты, Боже мой, со счастливыми блестящими глазами.
Итак, любовь, вива, ура, банзай, именно она, ломая строгую логику поступательного движения, еще не раз на наших глазах будет превращать скуку порядка в безумие приключения. Но в данном случае особой веселости и бесшабашности ждать не приходится. Увы, мы не в опьяняющем надеждой начале, а в суховатом от сдержанного покашливания конце. На промежуточном финише. Через несколько часов Гриша попадет в вытрезвитель, Игорек спустя какую-то неделю с персональным делом под мышкой - на заседание комитета комсомола, у его сестры Ирины случится первый в жизни нервный срыв, а отделавшийся легче всего Михаил, Мишка, Лысый на дорожку получит в ухо.
М-да, кстати, похвальная честность неудавшегося журналиста заставляет автора заметить,- добряк Вальдано "начистил" Лысому "репу", движимый не только и не столько простоватыми мотивами провинциальной вендетты. Кроме жалости к сестре, чего он особенно и не испытывал (скорее уж презрение), при случайной встрече во дворе кукольного театра с Мишкой Грачиком Игорек имел персональный повод сорвать злость не просто на отпрыске гнусного клана Монтекки, а на представителе одной столько лет старательно, но безуспешно ассимилирующейся народности, к коей Мишка Грачик и, кстати, автор имеют честь принадлежать. (Но если последний, в жилах имея три четверти древней крови, благодаря настойчивости матери и благосклонности Провидения причислен к расе коренных обитателей сей бескрайней земли, то Грачик с невинной, простительной половинкой, увы, жертва папашиных предрассудков и упрямства, имеет в главной графе анкеты краткую запись с преобладанием гласных. Да, да, о чем, к сожалению, в его доме говорить не принято, а жаль, возможно, и не казался бы родитель уж совсем безнадежным занудой и тупицей.)
Ну, ладно, а теперь, когда все мотивы ясны и побуждения понятны, осталось лишь выяснить, как два молодых человека в какой-то момент времени оказались одновременно в отдаленном от ареалов их обитания и постоянных путей перемещения, но идеально приспособленном для антиобщественных поступков темном дворе кукольного театра.
В траурный день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета Игорь Альфонсович получил третий неуд по историческому материализму у безжалостной старушки Фаины Ефимовны Голод. (Папа Фаины Ефимовны, кстати, назвавший свою дочь не Фаей, а Руфью, герой Перекопа Хаим Бен Гольд, покуда был способен удивляться, а способен он был до последних дней сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго, никак не мог взять в толк смысл сего абсурдного (нелепого) превращения мягкого знака в букву "о". "Послушайте, гольд - это же золото, а что такое голод? Такого слова вообще нет, если вас интересует мое мнение". Увы, его мнение никого не интересовало, семантическое тождество нарушилось, в результате чего все лингвистические сложности для потомства Хаима Гольда снялись сами собой. Половина его правнуков стала Карпухиными, а вторая Янушевскими.) Итак, лишенный одним росчерком пера радостей отъезда в спортивный лагерь на живописных берегах Томи, Игорек Вальдано решает в виде компенсации предаться буйному загулу. Наличность, необходимую для должной широты и размаха, наш уездный атлет справедливо надеялся выпросить у своей жалостливой сестры. Возможно, если бы он ограничился лишь добычей червонца, все бы обошлось для наших героев, но Игорек не мог упустить случай проявить родственную заботу и интерес, чем довел и без того совершенно потерявшую голову девочку до слез, результатом же расстройства чувств явилось неосторожное и абсолютно не предназначенное для ушей братца признание. Получив, таким образом, искомый отрицательный заряд в дополнение к уже имеющемуся, Игорек с червонцем в кармане отправился в расслабленный весенним солнышком мир разряжаться.
Презрев необычное обилие игристых вин в магазинах областного центра. Игорек со своим приятелем, тоже Игорьком, но Шубиным, самбистом, уже отчисленным из Южносибирского филиала год назад за аморальное поведение, выраженное нежеланием грех искупить венцом, грех сожительства с секретаршей деканата (впрочем, автор, борясь за справедливость, повода для осуждения в этом случае не усматривает, ибо грешил, прямо скажем, Шубин не один. а вот в жертву должен был по, возможно, просто не слишком современным представлениям загса принести себя лично), так или иначе, презрев огнетушители Абрау-Дюрсо с черными этикетками, два Игорька раздобыли пару бутылок "Кавказа" (ave, цезарь, знакомое начало), забрались в уютный темный двор театра кукол и расположились на облупленных скамейках у щербатого стола.
Когда последний сосуд емкостью (0.5 литра был опустошен и мерцал под столом зеркальной зеленью, в этот критический момент рука Творца ввела в сырой кошачий двор Мишку Грачика. Надеюсь, читатель помнит, где мы находимся, мы не на Садовом кольце в столице нашей Родины, где каждый полдень у театра Образцова справляется музыкальный парад. Мы на улице Весенней в городе Южносибирске. Местный кукольный театр, фронтон которого еще лишь в воображении молодого гения обварен и окован, занимает всего-навсего, как заурядный гастроном, первый этаж обыкновенного (построенного еще до времен волюнтаризма) пятиэтажного дома. В третьем подъезде которого, в пяти минутах ходьбы от Южносибирского горного, проживал с мамой и сестрой уже знакомый нам ассистент кафедры общей электротехники, бывший руководитель ансамбля "Темп" приятель Григория Грачика Алеша Бессонов. Вот кого Миша, опасаясь позвонить и нарваться на родителей, определил на роль посредника, на роль связиста-телеграфиста, да только непредвиденное вмешательство Игорька Вальдано сделало сей отличный план неисполнимым. Потеряв в мгновение ока лицо. Мишка не решился пойти в чужой дом.
Вообще Лысый повел себя очень мужественно,- когда два бравых молодца сбежали, оставив его "жевать сопли", он открыл пальцами лишенный вентиля дворницкий кран и стал приводить себя в порядок без слез и причитаний, предчувствуя, должно быть,- куда более подходящий случай разрыдаться сегодня еще представится. Умывшись и слегка придя в себя, Мишка уже не смог (израсходовав адреналиновый НЗ) закрыть кран, поэтому, оставив прозрачную струйку растекаться в грязную лужу, бедняга, растерявший за каких-то полдня половину того, что в человеке должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя и попытался из автомата узнать телефон Алеши Бессонова, проживающего по ул. Весенняя, д. 18. Он старательно пытался, минут двадцать набирал 09 длинные гудки менялись на короткие, шум прибоя на сухое пощелкивание далеких контактов, когда ж наконец где-то между небом и землей трубку подняли, прозвучало не угрюмое "тридцать шестая", а полился бодрый позывной "Маяка". Потеряв надежду, наш герой, не решаясь при этом явить миру свидетельство своего унижения на юном лице, зашел в близлежащий, столь же мрачный, как и двор кукольного двор кафе "Весеннее" (ныне ресторана имени венгерского города-побратима, ресторана '"Шалготарьян"), уселся на скамейку и принялся созерцать пустые ящики, вдыхать аромат прелой картошки и думать о будущем.
Пока он думает, мы поинтересуемся, как дела у его брата Григория. Проспав примерно полтора часа, Гриша около девяти вечера был разбужеи телефонным звонком. Пять раз веселой капелью раскатилась по дому трель. Григорий вскинулся, повел головой, вскочил, разом перепугавшись, "сколько времени прошло? пять минут, десять, видел ли меня кто-нибудь?" - уронил на пол праздничную скатерть, выбежал в коридор, ушибся о дверь... Прости, Господи...
- Ма...- тихо произнес этот, еще плохо соображающий Робинзон Крузо.Это...- добавил он, озираясь.
Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала, душа Григория на миг отделилась от тела, метнулась по опустевшим покоям и, ужаснувшись, вернулась на место холодным кусочком льда.
И в этот в высшей степени иррациональный, мистический миг веселое "зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего телефона превратило высокую поэзию откровения в судорожные детские мурашки. Да кто же это, спросим мы, пока Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно окунает его в холод неприглядной реальности? Это жена Ирина Алексеевна. Бедная девочка, не перестаем мы восклицать. В чем же, кстати, призналась она своему несимпатичному братцу? А в том, что у них с Гришей не получается ребенок, в самом деле, год совместной жизни не оказался у молодых плодотворным, но если до сего дня при этом можно было предполагать у супругов понятное нежелание обременять себя, то после Иркиной глупости утешить себя уже было нечем.
- Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла, гнусный братец.
- Наверное, я,- ответила сестрица. - Долго думала? - поинтересовался подлец. - Долго,- честно созналась Ирина Алексеевна. И в самом деле, долго думала и, главное, Гришине пьянство отнесла на счет неудовлетворенности в результатах воспроизводства и вообще Бог знает чего себе насочиняла, но вот самое важное,- поборов католическое целомудрие, решилась Ирина раскрыть тайну - пойти к врачу. И так вот разом себя освободив и укрепив, стала Ирина Алексеевна разыскивать своего милого Гришу, дабы и в него вселить радость, и надо же, с первого раза угадала его местонахождение. В сказанном не следует усматривая иронию, от всего случившегося, право, голова шла кругом. так что забыла Ирина о дне рождения свекра напрочь. Кстати, это она и разбудила Григория минуту назад, но, не поверив безответным гудкам, набрала еще раз, и, Боже мой:
- Алло...- ответил родной голос. Ну, как ей тут помочь? Как выручить Григория? Да никак, часы давно уже запущены, строгий судья не позволяет крикнуть спасительное "берегись", протокол составлен, и затвор фотофиниша взведен.
- Как ты? - неуверенным, но полным надежды голосом спрашивает Гришу жена, но оптимизм и надежда, увы, останутся неразделенными, поздно, на том конце провода, нам-то доподлинно известно, только что наступил конец света.
- Я один,- отвечает Григорий. - В смысле? - теряется Иринка. - Без смысла,- отвечает Григорий. Наступает болезненная пауза. Григорий слушает, как на кухне, медленно набухая, с носика крана срываются капли. Ирина слушает его тяжелое дыхание. - Ты опять?.. - Хуже. - Что это значит?? - Это значит, я один. - В смысле? - Без смысла...
И вновь разговор повисает на неоконченной фразе, над Гришиной головой легонько вздрагивает потревоженный каким-то движением внутри дома красный пластмассовый абажур и не предвещает счастливой развязки.
- Гриша,- еле сдерживается вновь доведенная до отчаяния женщина.- Не пугай меня, Гриша, скажи что-нибудь. Гриша, Гриша...
- Не кричи,- неожиданно тихо говорит Григорий, он не слушает, его взгляд скользит по стене, натыкается на его собственную детскую акварель.Все глупо,- говорит Григорий. - О чем ты? - Ни о чем. - В смысле?
Но привычная пауза не возникает, не звучит в тишине пустой квартиры многозначительное "тик-так" старого будильника.
- Я тебя ненавижу! - кричит женщина. - Я сам себя ненавижу! - отвечает ей эхо. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, это носится и сумрачном лабиринте квартиры, Григорий открывает дверцу румынского бара и некоторое время обозревает многоцветную, уцелевшую во время кораблекрушения (светопреставления) роскошь. "Какой пассаж",- думает он, решая погибнуть с музыкой. Его рука, переломившись в составном зеркале, берет серебряную родительскую свадебную рюмку, а другая - святотатственно плещет в символ нерушимости союза Веры Константиновны и Сергея Михайловича темную струю югославского вермута.
Когда бутылка уже была на три четверти пуста, в мрачном сумраке коридора опять зазвонил телефон.
- Гришу можно? - спросил незнакомый женский голос. - Я.
- Гриша,- обрадовалась незнакомка,- скажите, но только честно, сколько вам лет?
На что ошалевший в буквальном смысле слова Григорий лишь после продолжительного раздумья ответил вопросом: - А ты кто?
Но ему сразу не открылись. Слышались какие-то голоса, шуршание, постукивание, где-то явно шла борьба за обладание трубкой, наконец сильнейший взял верх и, боясь потерять столь тяжело доставшийся контакт, захлебываясь, выпалил: - Это я, Миша. - А баба кто?
- Я не знаю, я ее попросил позвонить, думал, что подойдет отец или мать. Я не думал, что она такая дура. - Но хоть симпатичная? - Какая разница?
- Ты еще мал видеть разницу, но разница есть. - Гришка, ты что. пьян? Еще нет. - Гриш? - А?
- Ты что, один? - Представь себе. - Они пошли погулять? - Похоже, что даже поехали. - Гришка, ты же пьян!
- Я вижу, тебя не проведешь. Да. я выпил и тебе советую сделать то же самое. - Зачем?
- Чтобы легче пошло. - Что? - Тебе еще рано знать...
- Гриша, слушай, я сейчас приду. Бегом. Не уходи, пожалуйста, у меня ключа нет. Я сейчас приду.
Григорий некоторое время слушал короткие гудки, потом пожал плечами и повесил трубку.
- "Он сейчас придет",- передразнил Григорий брата и, в недоумении покачав головой, спросил у тихо вибрирующего холодильника ЗИЛ: - А на фига он. спрашивается, здесь нужен?
Вот так, уважаемый читатель. Григорий, несмотря на близкую к критической концентрацию отравляющих веществ в своем организме, еще сохранял здравый смысл и пусть своеобразную, но рассудительность. Судьба давала в руки Лысого счастливый шанс, а может быть, всего лишь продолжала потешаться над незадачливым абитуриентом. Так или иначе, но от пересечения улицы Весенней с Красноармейской до улицы Николая Островского, даже не будучи значкистом ГТО, ничего не стоит добраться за десять. максимум пятнадцать минут. Михаил добирался час. Увидев из телефонной будки готовый к отъезду автобус на площади Волкова (легендарного казака-первооткрывателя южносибирских угольных богатств). Михаил показал отличный спринт, добежал, запрыгнул в уже закрывающийся проем двери и счастливо улыбался до тех пор, пока автобус. почему-то свернувший на Дзержинского, не проехал без остановки "Старый цирк".
- Какой это номер? - спросил бедняга с изменившимся лицом.
- 51, "экспресс".- ответил ему стоявший рядом, очень вежливый и привыкший там, в промышленных джунглях правобережной части Южносибирска, к битым и бритым физиономиям молодой человек.
Пока Лысый пробивался к шоферу, пока скреб стеклянную перегородку ЛиАЗа, пока орал в безответный затылок шофера автобазы 1454, пока тот игнорировал крики. пока Лысый психовал, пока. наконец, водитель вышел из себя... короче, выпихнутый на волю суровыми жителями Кировского района Мишка Грачик обнаружил себя на склоне холма, знакомого уже нам по похождениям Штучки и его музыкальной подруги, на серпантине, спуске к Томи, в каких-нибудь паре километров от дома, но на другом берегу. До ближайшей остановки (ах. какие бывают ужасные водители автобусов "экспресс") пришлись Лысому топать минут двадцать. И пока он добирался совершенно немыслимым маршрутом до дома, его брат наконец обрел душевный покой, иначе говоря, переместился в чудесную страну, страну дураков, где асе запросто можно и даже нужно. Итак, Гриша сидел горячей ванне и читал стихи.
- Лесорубы,- декламировал он сиреневому кафелю,- двадцать два богатыря рубят сосны в три обхвата.
Говорил он вдумчиво и после каждого нового десятка лесорубов принимал рюмочку коньяка.
- Лесорубы, тридцать шесть богатырей рубят сосны в три обхвата.
Несмотря на впечатляющую картину трудового энтузиазма, его подъема и накала, Гришу время от времени начинала бить дрожь, в надежде согреться он погружался в воду по самую макушку и продолжал отсчет на глубине, пуская живописные пузыри. Споткнувшись на сорока восьми, Григорий нашел все же способ наращивать вал, кубометры и в том же поэтическом размере.
- Лесорубы,- сказал он, возвращаясь к началу,- двадцать два богатыря рубят сосны в пять обхватов.
В общем, когда Гриша услышал наконец веселую мелодию дверного звонка, кнопку которого его младший брат уже минут пять мучил всеми известными ему способами, сосны шли семиохватные. Итак, наконец до потерявшего остатки терпения Лысого из-за двери, из глубины квартиры донеслось тяжелое шлепанье мокрых ног. Но радости этот звук бедняге не принес, а принес лишь повторение событий трехчасовой давности. С той стороны толстой тяжелой двери Гриша молча припал к глазку и долго мутным оком изучал неизвестного ему бритого субъекта со следами побоев на красном от бега и волнения лице. - Ты кто? наконец спросил он брата. - Я Миша.
- Не ври,- пребывая в creative imbecility, сказал Григорий,- ты Ухрючина, известный квартирный медвежатник. Я тебя сразу узнал. - Гриша, ну, кончай дурить, открой же... - И не подумаю...- ответил Григорий, никак не оценив неожиданную для чужого человека осведомленность о его персоне. За дверью вновь раздалось, на сей раз затихая вдали, "пух-пух" мокрых босых пяток.
- Гриша! - завопил Лысый, по неведению панически боявшийся возвращения родителей с прогулки.- Гришаааа,- и кнопка звонка под его мгновенно напрягшимся пальцем вновь соединила контакты немудреной цепи, и "три веселых гуся" вновь явили на свет скудость своей гармонической идеи. Примерно минут через пятнадцать с начала этого безобразного своим однообразием концерта с той стороны двери послышались какие-то осмысленные звуки. Утомленный навязчивостью гостя, Григорий выкрутил пробки, после чего отчаявшийся Лысый стал лупить по двери ногами и локтями.
-Скотина, пьяное животное,- кричал он на весь подъезд.
-Хорошо,- наконец подал голос и Григорий,- но, прошу заметить, вы сами меня к этому вынуждаете, - сказал он, изрядно помучившись с последним длинным словом.- Если вы сейчас же не уйдете, я позвоню сами знаете куда.
-Григорий, это я. Это я, Гришенька, ну, открой...
Наконец-то Григорий уловил звуки своего имени, прислушался, убедился "в самом деле" и прореагировал, прямо скажем, неожиданно. -Заговор, - тихо сказал он сам себе и снял телефонную трубку.
Нет Лысый, услышавший из-за двери беседу Григория с дежурным сержантом, не поверил в ее реальность. Безусловно, он принял эту выходку за очередную пьяную шутку брата, а заплакал вовсе не от страха перед людьми в серых шинелях, а от безысходности.
Григорий, в свою очередь услышав за дверью плач, тоже неверно истолковал происходящее. "Должно быть, вышел недавно, неохота снова за решетку", - рассудил Гриша и, ощущая себя отчасти виноватым в беде пусть чужого и социально чуждого ему человека, решил на прощание (на добрую память?) угостить неудачника коньяком. Пошел Гриша в ванную, слил в пластмассовый стаканчик для зубных щеток остатики коньяка и, огорчившись скудости, щедро дополнил мамашиным вечерним лосьоном "Медовый".
И вот здесь нас ждет последняя встреча с сослагательным наклонением, с wicked fortune of Григорий Грачик. Если бы пластмассовый стаканчик мог пролезть в щель, образованную дверью и косяком при неснятой цепочке, то братья бы не поменялись местами, но гуманность совсем затуманила мозги Григория Сергеевича, цепочка была снята, дверь отворена, после чего неизвестная сила повергла Гришу на пол.
Щедро умытый необычным коктйелем, Григорий пытался преследовать скрывающегося злоумышленника, но больно ушиб коленку о железную стойку перил, раздумал и сел отдохнуть, устало опустив свой тощий и мокрый зад на холодный гранит ступенек. - Далеко не уйдет,- справедливо резюмировал Гриша. И не ошибся, едва лишь Лысый скрылся в темном проеме арки, с другой стороны двора, мигая всеми пятью фарами, въехала патрульная машина. Вот и все.
Не станем из джентльменской брезгливости описывать грустную сцену общения нетрезвого, покрытого голубой гусиной кожей человека с обличенными властью людьми. Конец нам все равно известен, не будем повторяться, а посему, до свидания, Григорий Сергеевич. God bless you.
Поспешим вослед за стремительно убегающим Михаилом. На часах 22.30, до отхода сто девяносто третьего поезда остается ровно двадцать минут, автобусом ехать пятнадцать минут, но его нет, нет, нет, на такси ехать десять минут, но ни одно не останавливается, бегом бежать минут тридцать. Лысый делает глубокий вдох и начинает марафонский забег. Не удивляйся, любезный читатель. вспомни, у нашего героя нет часов, и он, конечно же, не прихватил их с журнального столика ввиду кратковременности своего визита домой. Обманутый квадратным циферблатом городских часов (22.10) у магазина "Лакомка", он потратил еще тысячу килокалорий, преодолев расстояние от Центрального универмага до вокзала за двадцать четыре минуты, вернее, он мог бы это сделать, поскольку покрыл основную дистанцию за двадцать две минуты, но вот когда повернул на проспект Ленина с Дзержинского и фосфорический блеск на четыре часа отстающего московского хронометра оповестил 18.52, сердце Лысого остановилось. Он поплелся, тяжело дыша, бритоголовый, красномордый, с синяком под глазом, самым медленным, коматозным шагом и прибыл к парадным дверям станции Южносибирск в 23.13.
Нет, нет, раз уж правда, то пусть приходит нагая, со всеми неизбежными в этом случае анатомическими подробностями. Впрочем, согласимся в одном, спора нет, за все сегодняшние свои подвиги, исходя из простой логики закона сохранения энергии, Мишке-идеалисту никак не миновать хорошей порки. Поскольку, однако, за последние лет сто ввиду разных социальных катаклизмов вышли из обихода изысканные виды рукоприкладства, там, розги, шомпола, шпицрутены, то сегодняшним вечером, через каких-нибудь полчаса Мишке Грачику без особого эстетства (флагов, барабанов и моральных переживаний) просто расквасят физиономию. Причем в мгновение ока, покуда в его юных мозгах будет формироваться вопрос "за что?", губы окажутся разбитыми, бровь рассеченной и под глазом набрякнет синяк. А когда же запоздалый вопрос наконец прозвучит, в виде занавеса явится откровенный ответ: "За все!"
Такой у нас сегодня, товарищи, именинный пирог. Ну, а что поделать, если Лысый сам направляет стопы в логово зверя, он идет. полный дурацких надежд, беспечно помахивая болоньевой сумкой, в которой польские джинсы и клетчатая рубаха румынского производства, снятые и аккуратно сложенные перед злополучным футболом, топает прямо в зудящие с самого утра лапы Игоря Альфонсовича Вальдано. Да, вот и еще одно разочарование в художественном методе, ведь, вглядываясь в магический кристалл, созерцая еще в самом начале смутные тени персонажей, автор надеялся встретиться там, на свободных просторах повествования, лишь с милыми его сердцу людьми. Но не тут-то было, тяжелый взгляд Игоря Альфонсовича требует своей доли бессмертия. Вот так, начали с порывистой, немного сумасбродной девушки с чудными глазами по имени Ирина Вальдано, а кончили ее братцем, студентом третьего курса Южносибирского филиала Омского института физической культуры. Бр-р-рр. Но иначе и быть не могло, Инь обуславливает Янь, inscription Seth Imperator immortalis требует фигуру прогресса с аэропланом в руке на обратной стороне медали.
Итак, была у человека, у Игоря Вальдано, борца-вольника, была давняя (заветная) мечта "настучать в бубен" кому-нибудь из Грачиков и вот наконец исполнилась. А зародилась мечта в коротконогом, но широкоплечем Игоре Альфонсовиче еще в пору хрустальной (заимствуя эпитет) юности, когда ему, тогда тринадцатилетнему, в порыве нежности и восторга шестнадцатилетняя сестра открылась, на кого похож наш Григорий. Знаете, если были в роду благородные рыцари и прекрасные дамы, то никаким воспитанием не помочь, где-то это непременно проявится. Ну, и на кого, вы думаете, походил Григорий? На птицу, смуглый Грач, будущий алкоголик, в семнадцать лет. представьте себе, казался донне Ирине птицей, жаворонком.
- А я на кого похож? - тут же спросил уже в те годы злонамеренный Игорек.
И сестра замялась, и в глазах ее мелькнула растерянность и жалость, и скрыть это чувство стыда от настырного взгляда не удалось. - Ты Винни-Пух.
- Потому что толстый? -обнаружив мазохистские наклонности, уточнил Игорек. - Потому что добрый,- нашлась гуманная сестра. Впрочем, куда-то нас повело не туда. Стоп машина, право руля. Значит, так, хоть и собирала вчера вечером Ирина Алексеевна вещи,. хоть и обещала уйти, но идти ей, по правде говоря, было некуда. Ее семья, включая папу. маму и брата Винни-Пуха, всегда скептически относилась к Иришиному браку и в желанном утешении с неизбежным злорадством бы отказала. Да и отец убеждал: "Он тебе не пара", и мать обещала: "Пожалеешь". И тем не менее, пока братик рос, совмещая занятия культуризмом с занятием другим, не менее интересным оздоровительным измом, девочка Ирина влюбилась в мальчика с соседней дачи, имевшего глупость в детстве катать ее на раме велосипеда, а в более зрелые годы (лет в двадцать) поить "жигулевским" пивом и целовать под соснами до изнеможения, не произнося ни слова, ломая руки, запрокидывая голову, ах ты, Боже мой, со счастливыми блестящими глазами.
Итак, любовь, вива, ура, банзай, именно она, ломая строгую логику поступательного движения, еще не раз на наших глазах будет превращать скуку порядка в безумие приключения. Но в данном случае особой веселости и бесшабашности ждать не приходится. Увы, мы не в опьяняющем надеждой начале, а в суховатом от сдержанного покашливания конце. На промежуточном финише. Через несколько часов Гриша попадет в вытрезвитель, Игорек спустя какую-то неделю с персональным делом под мышкой - на заседание комитета комсомола, у его сестры Ирины случится первый в жизни нервный срыв, а отделавшийся легче всего Михаил, Мишка, Лысый на дорожку получит в ухо.
М-да, кстати, похвальная честность неудавшегося журналиста заставляет автора заметить,- добряк Вальдано "начистил" Лысому "репу", движимый не только и не столько простоватыми мотивами провинциальной вендетты. Кроме жалости к сестре, чего он особенно и не испытывал (скорее уж презрение), при случайной встрече во дворе кукольного театра с Мишкой Грачиком Игорек имел персональный повод сорвать злость не просто на отпрыске гнусного клана Монтекки, а на представителе одной столько лет старательно, но безуспешно ассимилирующейся народности, к коей Мишка Грачик и, кстати, автор имеют честь принадлежать. (Но если последний, в жилах имея три четверти древней крови, благодаря настойчивости матери и благосклонности Провидения причислен к расе коренных обитателей сей бескрайней земли, то Грачик с невинной, простительной половинкой, увы, жертва папашиных предрассудков и упрямства, имеет в главной графе анкеты краткую запись с преобладанием гласных. Да, да, о чем, к сожалению, в его доме говорить не принято, а жаль, возможно, и не казался бы родитель уж совсем безнадежным занудой и тупицей.)
Ну, ладно, а теперь, когда все мотивы ясны и побуждения понятны, осталось лишь выяснить, как два молодых человека в какой-то момент времени оказались одновременно в отдаленном от ареалов их обитания и постоянных путей перемещения, но идеально приспособленном для антиобщественных поступков темном дворе кукольного театра.
В траурный день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета Игорь Альфонсович получил третий неуд по историческому материализму у безжалостной старушки Фаины Ефимовны Голод. (Папа Фаины Ефимовны, кстати, назвавший свою дочь не Фаей, а Руфью, герой Перекопа Хаим Бен Гольд, покуда был способен удивляться, а способен он был до последних дней сентября тысяча девятьсот шестьдесят второго, никак не мог взять в толк смысл сего абсурдного (нелепого) превращения мягкого знака в букву "о". "Послушайте, гольд - это же золото, а что такое голод? Такого слова вообще нет, если вас интересует мое мнение". Увы, его мнение никого не интересовало, семантическое тождество нарушилось, в результате чего все лингвистические сложности для потомства Хаима Гольда снялись сами собой. Половина его правнуков стала Карпухиными, а вторая Янушевскими.) Итак, лишенный одним росчерком пера радостей отъезда в спортивный лагерь на живописных берегах Томи, Игорек Вальдано решает в виде компенсации предаться буйному загулу. Наличность, необходимую для должной широты и размаха, наш уездный атлет справедливо надеялся выпросить у своей жалостливой сестры. Возможно, если бы он ограничился лишь добычей червонца, все бы обошлось для наших героев, но Игорек не мог упустить случай проявить родственную заботу и интерес, чем довел и без того совершенно потерявшую голову девочку до слез, результатом же расстройства чувств явилось неосторожное и абсолютно не предназначенное для ушей братца признание. Получив, таким образом, искомый отрицательный заряд в дополнение к уже имеющемуся, Игорек с червонцем в кармане отправился в расслабленный весенним солнышком мир разряжаться.
Презрев необычное обилие игристых вин в магазинах областного центра. Игорек со своим приятелем, тоже Игорьком, но Шубиным, самбистом, уже отчисленным из Южносибирского филиала год назад за аморальное поведение, выраженное нежеланием грех искупить венцом, грех сожительства с секретаршей деканата (впрочем, автор, борясь за справедливость, повода для осуждения в этом случае не усматривает, ибо грешил, прямо скажем, Шубин не один. а вот в жертву должен был по, возможно, просто не слишком современным представлениям загса принести себя лично), так или иначе, презрев огнетушители Абрау-Дюрсо с черными этикетками, два Игорька раздобыли пару бутылок "Кавказа" (ave, цезарь, знакомое начало), забрались в уютный темный двор театра кукол и расположились на облупленных скамейках у щербатого стола.
Когда последний сосуд емкостью (0.5 литра был опустошен и мерцал под столом зеркальной зеленью, в этот критический момент рука Творца ввела в сырой кошачий двор Мишку Грачика. Надеюсь, читатель помнит, где мы находимся, мы не на Садовом кольце в столице нашей Родины, где каждый полдень у театра Образцова справляется музыкальный парад. Мы на улице Весенней в городе Южносибирске. Местный кукольный театр, фронтон которого еще лишь в воображении молодого гения обварен и окован, занимает всего-навсего, как заурядный гастроном, первый этаж обыкновенного (построенного еще до времен волюнтаризма) пятиэтажного дома. В третьем подъезде которого, в пяти минутах ходьбы от Южносибирского горного, проживал с мамой и сестрой уже знакомый нам ассистент кафедры общей электротехники, бывший руководитель ансамбля "Темп" приятель Григория Грачика Алеша Бессонов. Вот кого Миша, опасаясь позвонить и нарваться на родителей, определил на роль посредника, на роль связиста-телеграфиста, да только непредвиденное вмешательство Игорька Вальдано сделало сей отличный план неисполнимым. Потеряв в мгновение ока лицо. Мишка не решился пойти в чужой дом.
Вообще Лысый повел себя очень мужественно,- когда два бравых молодца сбежали, оставив его "жевать сопли", он открыл пальцами лишенный вентиля дворницкий кран и стал приводить себя в порядок без слез и причитаний, предчувствуя, должно быть,- куда более подходящий случай разрыдаться сегодня еще представится. Умывшись и слегка придя в себя, Мишка уже не смог (израсходовав адреналиновый НЗ) закрыть кран, поэтому, оставив прозрачную струйку растекаться в грязную лужу, бедняга, растерявший за каких-то полдня половину того, что в человеке должно быть прекрасно, вышел на улицу Весенняя и попытался из автомата узнать телефон Алеши Бессонова, проживающего по ул. Весенняя, д. 18. Он старательно пытался, минут двадцать набирал 09 длинные гудки менялись на короткие, шум прибоя на сухое пощелкивание далеких контактов, когда ж наконец где-то между небом и землей трубку подняли, прозвучало не угрюмое "тридцать шестая", а полился бодрый позывной "Маяка". Потеряв надежду, наш герой, не решаясь при этом явить миру свидетельство своего унижения на юном лице, зашел в близлежащий, столь же мрачный, как и двор кукольного двор кафе "Весеннее" (ныне ресторана имени венгерского города-побратима, ресторана '"Шалготарьян"), уселся на скамейку и принялся созерцать пустые ящики, вдыхать аромат прелой картошки и думать о будущем.
Пока он думает, мы поинтересуемся, как дела у его брата Григория. Проспав примерно полтора часа, Гриша около девяти вечера был разбужеи телефонным звонком. Пять раз веселой капелью раскатилась по дому трель. Григорий вскинулся, повел головой, вскочил, разом перепугавшись, "сколько времени прошло? пять минут, десять, видел ли меня кто-нибудь?" - уронил на пол праздничную скатерть, выбежал в коридор, ушибся о дверь... Прости, Господи...
- Ма...- тихо произнес этот, еще плохо соображающий Робинзон Крузо.Это...- добавил он, озираясь.
Ничто не отозвалось в ответ, квартира безмолвствовала, душа Григория на миг отделилась от тела, метнулась по опустевшим покоям и, ужаснувшись, вернулась на место холодным кусочком льда.
И в этот в высшей степени иррациональный, мистический миг веселое "зз-зз-ззз-ззз" неожиданно снова ожившего телефона превратило высокую поэзию откровения в судорожные детские мурашки. Да кто же это, спросим мы, пока Григорий снимает трубку, так настойчиво и бесцеремонно окунает его в холод неприглядной реальности? Это жена Ирина Алексеевна. Бедная девочка, не перестаем мы восклицать. В чем же, кстати, призналась она своему несимпатичному братцу? А в том, что у них с Гришей не получается ребенок, в самом деле, год совместной жизни не оказался у молодых плодотворным, но если до сего дня при этом можно было предполагать у супругов понятное нежелание обременять себя, то после Иркиной глупости утешить себя уже было нечем.
- Ну, и кто ж виноват? - спросил, не без умысла, гнусный братец.
- Наверное, я,- ответила сестрица. - Долго думала? - поинтересовался подлец. - Долго,- честно созналась Ирина Алексеевна. И в самом деле, долго думала и, главное, Гришине пьянство отнесла на счет неудовлетворенности в результатах воспроизводства и вообще Бог знает чего себе насочиняла, но вот самое важное,- поборов католическое целомудрие, решилась Ирина раскрыть тайну - пойти к врачу. И так вот разом себя освободив и укрепив, стала Ирина Алексеевна разыскивать своего милого Гришу, дабы и в него вселить радость, и надо же, с первого раза угадала его местонахождение. В сказанном не следует усматривая иронию, от всего случившегося, право, голова шла кругом. так что забыла Ирина о дне рождения свекра напрочь. Кстати, это она и разбудила Григория минуту назад, но, не поверив безответным гудкам, набрала еще раз, и, Боже мой:
- Алло...- ответил родной голос. Ну, как ей тут помочь? Как выручить Григория? Да никак, часы давно уже запущены, строгий судья не позволяет крикнуть спасительное "берегись", протокол составлен, и затвор фотофиниша взведен.
- Как ты? - неуверенным, но полным надежды голосом спрашивает Гришу жена, но оптимизм и надежда, увы, останутся неразделенными, поздно, на том конце провода, нам-то доподлинно известно, только что наступил конец света.
- Я один,- отвечает Григорий. - В смысле? - теряется Иринка. - Без смысла,- отвечает Григорий. Наступает болезненная пауза. Григорий слушает, как на кухне, медленно набухая, с носика крана срываются капли. Ирина слушает его тяжелое дыхание. - Ты опять?.. - Хуже. - Что это значит?? - Это значит, я один. - В смысле? - Без смысла...
И вновь разговор повисает на неоконченной фразе, над Гришиной головой легонько вздрагивает потревоженный каким-то движением внутри дома красный пластмассовый абажур и не предвещает счастливой развязки.
- Гриша,- еле сдерживается вновь доведенная до отчаяния женщина.- Не пугай меня, Гриша, скажи что-нибудь. Гриша, Гриша...
- Не кричи,- неожиданно тихо говорит Григорий, он не слушает, его взгляд скользит по стене, натыкается на его собственную детскую акварель.Все глупо,- говорит Григорий. - О чем ты? - Ни о чем. - В смысле?
Но привычная пауза не возникает, не звучит в тишине пустой квартиры многозначительное "тик-так" старого будильника.
- Я тебя ненавижу! - кричит женщина. - Я сам себя ненавижу! - отвечает ей эхо. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, это носится и сумрачном лабиринте квартиры, Григорий открывает дверцу румынского бара и некоторое время обозревает многоцветную, уцелевшую во время кораблекрушения (светопреставления) роскошь. "Какой пассаж",- думает он, решая погибнуть с музыкой. Его рука, переломившись в составном зеркале, берет серебряную родительскую свадебную рюмку, а другая - святотатственно плещет в символ нерушимости союза Веры Константиновны и Сергея Михайловича темную струю югославского вермута.
Когда бутылка уже была на три четверти пуста, в мрачном сумраке коридора опять зазвонил телефон.
- Гришу можно? - спросил незнакомый женский голос. - Я.
- Гриша,- обрадовалась незнакомка,- скажите, но только честно, сколько вам лет?
На что ошалевший в буквальном смысле слова Григорий лишь после продолжительного раздумья ответил вопросом: - А ты кто?
Но ему сразу не открылись. Слышались какие-то голоса, шуршание, постукивание, где-то явно шла борьба за обладание трубкой, наконец сильнейший взял верх и, боясь потерять столь тяжело доставшийся контакт, захлебываясь, выпалил: - Это я, Миша. - А баба кто?
- Я не знаю, я ее попросил позвонить, думал, что подойдет отец или мать. Я не думал, что она такая дура. - Но хоть симпатичная? - Какая разница?
- Ты еще мал видеть разницу, но разница есть. - Гришка, ты что. пьян? Еще нет. - Гриш? - А?
- Ты что, один? - Представь себе. - Они пошли погулять? - Похоже, что даже поехали. - Гришка, ты же пьян!
- Я вижу, тебя не проведешь. Да. я выпил и тебе советую сделать то же самое. - Зачем?
- Чтобы легче пошло. - Что? - Тебе еще рано знать...
- Гриша, слушай, я сейчас приду. Бегом. Не уходи, пожалуйста, у меня ключа нет. Я сейчас приду.
Григорий некоторое время слушал короткие гудки, потом пожал плечами и повесил трубку.
- "Он сейчас придет",- передразнил Григорий брата и, в недоумении покачав головой, спросил у тихо вибрирующего холодильника ЗИЛ: - А на фига он. спрашивается, здесь нужен?
Вот так, уважаемый читатель. Григорий, несмотря на близкую к критической концентрацию отравляющих веществ в своем организме, еще сохранял здравый смысл и пусть своеобразную, но рассудительность. Судьба давала в руки Лысого счастливый шанс, а может быть, всего лишь продолжала потешаться над незадачливым абитуриентом. Так или иначе, но от пересечения улицы Весенней с Красноармейской до улицы Николая Островского, даже не будучи значкистом ГТО, ничего не стоит добраться за десять. максимум пятнадцать минут. Михаил добирался час. Увидев из телефонной будки готовый к отъезду автобус на площади Волкова (легендарного казака-первооткрывателя южносибирских угольных богатств). Михаил показал отличный спринт, добежал, запрыгнул в уже закрывающийся проем двери и счастливо улыбался до тех пор, пока автобус. почему-то свернувший на Дзержинского, не проехал без остановки "Старый цирк".
- Какой это номер? - спросил бедняга с изменившимся лицом.
- 51, "экспресс".- ответил ему стоявший рядом, очень вежливый и привыкший там, в промышленных джунглях правобережной части Южносибирска, к битым и бритым физиономиям молодой человек.
Пока Лысый пробивался к шоферу, пока скреб стеклянную перегородку ЛиАЗа, пока орал в безответный затылок шофера автобазы 1454, пока тот игнорировал крики. пока Лысый психовал, пока. наконец, водитель вышел из себя... короче, выпихнутый на волю суровыми жителями Кировского района Мишка Грачик обнаружил себя на склоне холма, знакомого уже нам по похождениям Штучки и его музыкальной подруги, на серпантине, спуске к Томи, в каких-нибудь паре километров от дома, но на другом берегу. До ближайшей остановки (ах. какие бывают ужасные водители автобусов "экспресс") пришлись Лысому топать минут двадцать. И пока он добирался совершенно немыслимым маршрутом до дома, его брат наконец обрел душевный покой, иначе говоря, переместился в чудесную страну, страну дураков, где асе запросто можно и даже нужно. Итак, Гриша сидел горячей ванне и читал стихи.
- Лесорубы,- декламировал он сиреневому кафелю,- двадцать два богатыря рубят сосны в три обхвата.
Говорил он вдумчиво и после каждого нового десятка лесорубов принимал рюмочку коньяка.
- Лесорубы, тридцать шесть богатырей рубят сосны в три обхвата.
Несмотря на впечатляющую картину трудового энтузиазма, его подъема и накала, Гришу время от времени начинала бить дрожь, в надежде согреться он погружался в воду по самую макушку и продолжал отсчет на глубине, пуская живописные пузыри. Споткнувшись на сорока восьми, Григорий нашел все же способ наращивать вал, кубометры и в том же поэтическом размере.
- Лесорубы,- сказал он, возвращаясь к началу,- двадцать два богатыря рубят сосны в пять обхватов.
В общем, когда Гриша услышал наконец веселую мелодию дверного звонка, кнопку которого его младший брат уже минут пять мучил всеми известными ему способами, сосны шли семиохватные. Итак, наконец до потерявшего остатки терпения Лысого из-за двери, из глубины квартиры донеслось тяжелое шлепанье мокрых ног. Но радости этот звук бедняге не принес, а принес лишь повторение событий трехчасовой давности. С той стороны толстой тяжелой двери Гриша молча припал к глазку и долго мутным оком изучал неизвестного ему бритого субъекта со следами побоев на красном от бега и волнения лице. - Ты кто? наконец спросил он брата. - Я Миша.
- Не ври,- пребывая в creative imbecility, сказал Григорий,- ты Ухрючина, известный квартирный медвежатник. Я тебя сразу узнал. - Гриша, ну, кончай дурить, открой же... - И не подумаю...- ответил Григорий, никак не оценив неожиданную для чужого человека осведомленность о его персоне. За дверью вновь раздалось, на сей раз затихая вдали, "пух-пух" мокрых босых пяток.
- Гриша! - завопил Лысый, по неведению панически боявшийся возвращения родителей с прогулки.- Гришаааа,- и кнопка звонка под его мгновенно напрягшимся пальцем вновь соединила контакты немудреной цепи, и "три веселых гуся" вновь явили на свет скудость своей гармонической идеи. Примерно минут через пятнадцать с начала этого безобразного своим однообразием концерта с той стороны двери послышались какие-то осмысленные звуки. Утомленный навязчивостью гостя, Григорий выкрутил пробки, после чего отчаявшийся Лысый стал лупить по двери ногами и локтями.
-Скотина, пьяное животное,- кричал он на весь подъезд.
-Хорошо,- наконец подал голос и Григорий,- но, прошу заметить, вы сами меня к этому вынуждаете, - сказал он, изрядно помучившись с последним длинным словом.- Если вы сейчас же не уйдете, я позвоню сами знаете куда.
-Григорий, это я. Это я, Гришенька, ну, открой...
Наконец-то Григорий уловил звуки своего имени, прислушался, убедился "в самом деле" и прореагировал, прямо скажем, неожиданно. -Заговор, - тихо сказал он сам себе и снял телефонную трубку.
Нет Лысый, услышавший из-за двери беседу Григория с дежурным сержантом, не поверил в ее реальность. Безусловно, он принял эту выходку за очередную пьяную шутку брата, а заплакал вовсе не от страха перед людьми в серых шинелях, а от безысходности.
Григорий, в свою очередь услышав за дверью плач, тоже неверно истолковал происходящее. "Должно быть, вышел недавно, неохота снова за решетку", - рассудил Гриша и, ощущая себя отчасти виноватым в беде пусть чужого и социально чуждого ему человека, решил на прощание (на добрую память?) угостить неудачника коньяком. Пошел Гриша в ванную, слил в пластмассовый стаканчик для зубных щеток остатики коньяка и, огорчившись скудости, щедро дополнил мамашиным вечерним лосьоном "Медовый".
И вот здесь нас ждет последняя встреча с сослагательным наклонением, с wicked fortune of Григорий Грачик. Если бы пластмассовый стаканчик мог пролезть в щель, образованную дверью и косяком при неснятой цепочке, то братья бы не поменялись местами, но гуманность совсем затуманила мозги Григория Сергеевича, цепочка была снята, дверь отворена, после чего неизвестная сила повергла Гришу на пол.
Щедро умытый необычным коктйелем, Григорий пытался преследовать скрывающегося злоумышленника, но больно ушиб коленку о железную стойку перил, раздумал и сел отдохнуть, устало опустив свой тощий и мокрый зад на холодный гранит ступенек. - Далеко не уйдет,- справедливо резюмировал Гриша. И не ошибся, едва лишь Лысый скрылся в темном проеме арки, с другой стороны двора, мигая всеми пятью фарами, въехала патрульная машина. Вот и все.
Не станем из джентльменской брезгливости описывать грустную сцену общения нетрезвого, покрытого голубой гусиной кожей человека с обличенными властью людьми. Конец нам все равно известен, не будем повторяться, а посему, до свидания, Григорий Сергеевич. God bless you.
Поспешим вослед за стремительно убегающим Михаилом. На часах 22.30, до отхода сто девяносто третьего поезда остается ровно двадцать минут, автобусом ехать пятнадцать минут, но его нет, нет, нет, на такси ехать десять минут, но ни одно не останавливается, бегом бежать минут тридцать. Лысый делает глубокий вдох и начинает марафонский забег. Не удивляйся, любезный читатель. вспомни, у нашего героя нет часов, и он, конечно же, не прихватил их с журнального столика ввиду кратковременности своего визита домой. Обманутый квадратным циферблатом городских часов (22.10) у магазина "Лакомка", он потратил еще тысячу килокалорий, преодолев расстояние от Центрального универмага до вокзала за двадцать четыре минуты, вернее, он мог бы это сделать, поскольку покрыл основную дистанцию за двадцать две минуты, но вот когда повернул на проспект Ленина с Дзержинского и фосфорический блеск на четыре часа отстающего московского хронометра оповестил 18.52, сердце Лысого остановилось. Он поплелся, тяжело дыша, бритоголовый, красномордый, с синяком под глазом, самым медленным, коматозным шагом и прибыл к парадным дверям станции Южносибирск в 23.13.