Страница:
На сей раз Крысолов путешествовал в одиночестве, ибо не знал, чем и где окончится его путь. Ему стоило немалых трудов уломать Беса остаться на попечение Рустама, несмотря на то, что парень псу вроде приглянулся, и Бес подпускал его к себе, позволял погладить, потрепать за уши, лишь слегка ворча ради приличия. Такое он позволил до этого лишь одному человеку – Мирдзе. Точнее, аномалу, к которым у пса, похоже, была большая расположенность, нежели к homo sapiens.
Так или иначе, но после продолжительной грызни – вполне в прямом смысле – Крысолову удалось уговорить Беса остаться в доме Змея. И теперь он чувствовал себя неуютно и одиноко, словно потерял какую-то часть себя. Мирдза, Змей, Бес – какая еще часть будет потеряна на этом пути? И куда ведет этот путь? Зачем он? Ведь Крысолов отчетливо сознавал, что сейчас он ехал не за Мирдзой, не чинить разборки с Синдикатом, даже не искать свое прошлое или смысл жизни. До сих пор он не знал – зачем и куда?
«Закладки»[21] и с десяток квартир в разных городах и разных странах могли обеспечить безбедное и скрытное существование Крысолова в течение всей долгой жизни аномала. Даже если денежные средства истощатся, всегда остается большая закладка – затопленные катакомбы под развалинами форта № 19 в нескольких километрах от Полесска в Восточной Пруссии, нынешней Калининградской области. Проникнуть в катакомбы можно было только обладая нечеловеческой быстротой, ловкостью и выносливостью. Тем, что в избытке было у аномалов. Несколько центнеров серебра, золота, платины и драгоценных камней в ювелирных украшениях XVIII-XIX веков. Именно этот клад и являлся основным источником средств. До девяностого года Крысолов продавал драгоценные поделки за мизерные – по отношению к их реальной стоимости – суммы ювелирам в Союзе. Потом стал небольшими партиями переправпять на зарубежные аукционы, переводя деньги на счета в Берне и Цюрихе.
Он вполне считал себя вправе распоряжаться драгоценностями, награбленными наци в Восточной Европе, по праву рисковавшего жизнью в абсолютно непроходимых (непроплываемых) для человека подводных лабиринтах, нашпигованных натяжными, нажимными и плавающими минами. Коррозия сделала свое дело, но не было никакой гарантии, что один из этих ржавых монстров все-таки не сработает, превратив тело пловца в жалкие ошметки. Кстати, на входе Крысолов проплывал мимо старых обрывков гидрокостюмов и искореженных баллонов аквалангов, словно напоминавших ему о предельной осторожности.
Возможно, где-то в глубине катакомб, соединявших форты, скрывалась и печально знаменитая Янтарная Комната, только искать ее Крысолов не стал – зачем? Если она лежит под водой – значит, так надо. Делиться с каким-либо государством своей находкой он не считал нужным. Патриотизмом и абстрактным альтруизмом он не страдает, предпочитая помогать только тем, до кого мог дотянуться, считал – и не без оснований – все фонды и благотворительные учреждения аппаратами для отмывки денег. И уж меньше всего он хотел отдавать львиную долю сокровищ прожорливым, но бесполезным аппаратам Минфина и налоговой инспекции России. А уж тем более – ярко засвечивать свои способности. Он даже слегка подновил систему минирования в тоннелях.
Крысолов собрал на берегу мелкий плавник, тонких сухих веток, плеснул в ржавую консервную банку, найденную тут же на берегу, бензина из канистры, сложил дрова над банкой «колодцем» и поджег топливо. Полыхнуло. Сырые дрова шипели, пар смешался с дымом, сухие дрова занялись сразу. Присев перед костром на теплую землю, Крысолов закурил.
На душе было муторно, и заедала грусть. Даже недавняя радость от общения с себе подобными, с существами, понимавшими и принимавшими его таким, какой он есть, улетучилась, словно легкий дымок сигареты. Все-таки тщательно вбитая, накрепко засевшая в сознании тяга к одиночеству сыграла свою роль и в жизни Крысолова, и в жизни Змея. Каковы бы ни были мотивы их почти дружеских (?) отношений, каждый из них не был особенно нужен другому. А кто вообще был нужен аномалу? Подруга? Дети? Особой уверенности в этом у Крысолова не было. И, возможно, поиски именно этого – кто? – и толкали его вперед.
Выкурив сигарку наполовину, Крысолов вернулся к «уазику», вытащил литровую бутыль домашнего вина, одну из тех трех, что сунула ему в рюкзак «на дорожку» Лиза, и кружку. Сел перед костром. Усмехнулся чему-то и выбил пробку, налил в эмалированную посудину густого терпкого напитка, отхлебнул добрый глоток и снова усмехнулся. Поднял кружку на уровень глаз, словно произнося тост.
– Что ж, хоть кто-то в этом мире произнес наконец слова: «Возвращайся, брат, я буду ждать тебя», – проворчал он, вспомнив прощальные слова Лизаветы.
Крысолов внимательно оглядел собравшихся в комнате людей – четверо мужчин и две женщины. Не считая двух аномалов из личной охраны главы Прибалтийского филиала Синдиката, контролировавшего кроме Латвии, Литвы и Эстонии еще и Польшу.
– Итак, господа-товарищи, вы по-прежнему желаете автономности своего филиала? – медленно спросил Крысолов. Сегодня он исполнял непривычную для себя роль дипломата, посредника в переговорах с региональным филиалом, возжелавшим стать самостоятельным. Крысолов имел четкие инструкции: в случае отказа подчиниться – уничтожить все руководство филиала.
От пристального взгляда не укрылась решимость людей любыми способами добиться самостоятельности. И Крысолов уже вполне представлял, что ожидает его в ближайшие пару минут. «Мать твою так, – подумал он с кривой ухмылкой, – центробежные тенденции, кажется, возобладали и здесь. Почему отваливаются только филиалы в Союзе, словно заразившись безумием сепаратизма у народов этой страны? Ведь личный состав филиалов разношерстен по национальному составу. Смешно».
Резко встал глава – плотный седоволосый мужчина, отдаленно напоминавший взбесившегося павиана. Правда, сейчас отдаленность становилась все минимальней – в глазах главы мелькали опасные чертики тщательно подавляемого бешенства, сдерживать которое мужчине становилось все труднее и труднее.
– Слушай, сопляк, – проревел глава, и глаза его налились кровью. – Слушай внимательно и передай другим, тем, кто тебя послал. Мы будем продолжать настаивать на нашем обособлении и смягчении подхода к «диким»…
– Теперь я вижу и сам, – негромко прервал его Крысолов, – что здесь нужны коренные изменения.
Мгновенно в руках Крысолова оказались два пистолета АМП. Грохот сотряс, казалось, весь дом. Специальные конические пули калибра 44 «магнум», способные пробить навылет легкий бронежилет, прошивали тонкую стену, за которой сидела охрана. Каким-то чутьем Крысолов угадывал, где находятся аномалы, и точными выстрелами уничтожал их. Буквально за пару секунд магазины были опустошены. Мгновенно перезарядив оружие, Крысолов влепил вторую серию пуль – чуть ниже. Так, чтобы пули шли под углом и, пробивая стену, поражали лежащих на полу.
Магазины снова опустели – раньше, чем рефлекторно попадавшие на пол при первых выстрелах люди подняли головы. А пистолеты уже упали на пол, и в руке Крысолова, как из воздуха, появился миниатюрный Ч3-83[22]. Оттолкнув ногой столик с кофейником и чашками, Крысолов осторожно шагнул вперед.
– Лежать, руки на затылок, – шепнул он, и этот тихий голос после тяжелого грохота крупнокалиберного пистолета возымел более эффективное и шокирующее действие, чем громкий и грубый окрик. Едва люди выполнили команду, Крысолов бесшумно скользнул к изрешеченным дверям и осторожно, на долю секунды, выглянул в соседнюю комнату. Два тела; один из аномалов слабо шевелился, и Крысолов вогнал ему пулю в голову, избавив от лишних мучений, – даже фантастическая восстанавливаемость аномалов не смогла бы помочь этому изодранному пулями крупного калибра телу.
Стремительно метнувшись в комнату, Крысолов едва не опоздал – глава филиала успел выхватить пистолет из-за пояса. И Крысолов мгновенно выстрелил навскидку. Точно между глаз. Остальные люди не шелохнулись. Они уже поняли, с кем имеют дело, первоначально введенные в заблуждение нарочитой медлительностью аномала и главное – черными контактными линзами, скрывавшими бесцветность глаз.
Плавно повернувшись на пятках, Крысолов снова открыл огонь, стараясь тратить как можно меньше патронов. На всякий случай магазин он снарядил через один патронами с мягкой пулей повышенного останавливающего действия и пулей со стальным коническим сердечником. Одна из мягких пуль, пущенная на резкое движение в углу, прошла по касательной, расплющившись о толстый лоб полного мужчины, выглядевшего за столом, как партбосс областного масштаба. Сейчас, впрочем, он выглядел скорее как свинья на бойне, которую тянут под нож мясника. Пришлось прошить лоб толстяка бронебойной.
Последний из оставшихся в живых руководитель – миловидная женщина лет тридцати пяти – забилась в угол, выставив перед собой ладони, словно они могли оградить ее от пули.
– Не-е-е-ет, – шептала-блеяла она, – не на-а-а-а-до.
Поморщившись от брезгливости – к ней, к себе, к тем, кто его послал, – Крысолов точно вогнал ей пулю в голову. Сплюнул, с отвращением оглядев сцену бойни, подобрал с пола пистолеты АМП, выйдя в прихожую, сунул их в сумку, оставленную им на вешалке, и выскользнул из квартиры. Поднялся на крышу, заполненную народом – салют в честь сорок четвертой годовщины Победы еще не отгремел. Медленно двигаясь среди кричавших людей, Крысолов, сам крича что-то невнятно-радостное, прошел по крышам и спустился вниз вместе с другими людьми уже по другой лестнице. Вышел из другого дома, стоявшего вплотную с тем, где он только что побывал.
У подъезда уже сгрудились милицейские «луноходы», толпились милиционеры, вызванные на стрельбу бдительными соседями, и зеваки. Хмыкнув что-то себе под нос, Крысолов неторопливо пошагал, смешавшись с толпой гуляющих, в сторону набережной Няриса. Остановившись на мосту, он перегнулся через перила и долго глядел в темную воду. Внезапно снова накатило омерзение – к своей работе, к людям, которых приходилось устранять, с которыми работал. Внезапно захотелось бросить сумку в воду, плюнуть на все и уйти. Просто так, уйти в никуда и не возвращаться.
«Щенок, – вдруг услышал он внутри себя голос, свой голос, но какой-то странный, с избытком лязгающего, словно танковые траки, командного металла. – Щенок! Раскис уже? Распустил нюни, как барышня кисейная? Какой ты к черту Крысолов, ты – говноед. Ты, кажется, уже забыл, что твое предназначение быть Истребителем, что ты не такой, как все. Этот мир исторг тебя, постарался максимально испоганить тебе жизнь, обрекши на одиночество и неприятие. Но оставил Предназначение – очищать его от монстров и рвущихся к власти скотов. Гордись им и радуйся, что ты вне систем и устоев этого мира».
Тряхнув головой, словго приводя себя в чувство после нокдауна, Крысолов подбросил еле слышно звякнувшую содержимым сумку и зашагал в сторону вокзала, где его ждала машина группы эвакуации. Постепенно его шаг снова стал легким и пружинистым, а осунувшееся от внезапной усталости лицо – спокойным, как всегда. Лишь веко левого глаза слегка подергивалось, но кто это заметит в лукавом прищуре глаз.
Николай Николаевич шел на встречу с региональным главой, испытывая странные смешанные чувства тревоги и отчаянной решимости. Шагавшие в трех метрах позади «близнецы» отрешенно оглядывали округу, цепко осматривали прохожих, выискивая возможную угрозу для своего шефа. Но сегодня они почему-то исполняли свои обязанности рассеянно и без должного старания.
Николай Николаевич был, пожалуй, одним из немногих кураторов, имевших личных телохранителей-аномалов. Такую роскошь могли позволить себе лишь главы региональных филиалов, да и то не все. Обычно даже главы обходились одним телохранителем, пара была уж вовсе расточительством и распылением средств. Пары, как правило, были в гомосексуальной связи, что исключало их последующие метания в поисках половины, а следовательно, – возможность предательства, какое совершил подопечный Ник-Никыча, Крысолов. Отклонения в сексуальной ориентации подростков вычислялись психологами Синдиката довольно рано, и такие мальчики воспитывались парами. Конечно, единственным их назначением была работа телохранителей, ибо в боевых операциях «близнецов» использовать было невозможно, в силу их привязанностей – сторожевой пес не сможет быть охотником.
Сегодня Николай Николаевич впервые за свою многолетнюю работу в Синдикате сунул за пояс брюк пистолет, девятимиллиметровый израильский «сиркис». С кобурами скрытого ношения Ник-Никыч дела никогда не имел, весь его опыт обращения с оружием – Рязанское училище ВДВ да четыре года службы в разведке Рязанской же десантной дивизии. Правда, в те времена командующим ВДВ был генерал Маргелов, и десантников гоняли всех, как Сидоровых коз, невзирая на должности и звания. Но с тех пор прошло много времени, и Ник-Никыч лишь изредка отстреливался в тире, пытался сохранить форму неплохого когда-то пистолетчика, выпуская пару раз в месяц по пять-семь магазинов из полюбившейся ему девятимиллиметровой «Ламы-Омни».
Странное недоверие и подозрительность словно пропитали воздух вокруг куратора, и ему подчас казалось, что просто нечем дышать. И эти «близнецы», и оружие в кармане, и конспиративные приемы – все это было опасной, но, в сущности, не слишком нужной игрой. По крайней мере, как вдруг показалось Николаю Николаевичу, – для него лично. Но Синдикат, дававший практически безграничную власть, отбирал у своих членов самое главное – свободу. Свободу волеизъявления, свободу чувств, ибо любые сильные привязанности карались немедленно и жестоко. За исключением, пожалуй, извращенной привязанности друг к другу «близнецов» да еще их собачьей привязанности к хозяину.
Николай Николаевич осторожно поддернул штаны, поправил рукоятку пистолета, давившую на располневший живот. «Скорее даже брюшко», – грустно подумал куратор, вспомнив бравую десантную молодость. Если бы не влетевший на учениях в купол его парашюта салага-первогодок, следствием чего были многочисленные переломы и разрыв селезенки, повлекшие за собой списание из войск по инвалидности, может быть, и не знал бы Николай Николаевич ни о каком Синдикате, был бы сейчас в больших чинах.
Куратор зло сплюнул – чего уж сейчас-то сопли разводить: «был бы, не был бы». Сейчас нужно думать о том, что будет, а остальное – ботва в бороде. Прихрамывая, но бодро взбежал по пяти ступеням на крыльцо точечной девятиэтажки, набрал код на укрепленной двери парадной, вошел в холл. «Близнецы» скользнули следом. Нога Николая Николаевича опять разнылась, но лифтом он пользоваться не стал и тяжело поднялся на пятый этаж. Открыл дверь квартиры своим ключом. Не оглянувшись на своих телохранителей, прошел в гостиную.
Борова еще не было, и Ник-Никыч устроился в самом удобном кресле, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Повинуясь его красноречивому жесту, один из «близнецов» сунулся в бар, вытащил початую бутылку «Тичерз», налил в тяжелый квадратный стакан толстого стекла и подал куратору. Вопросительно поглядел на него – не принести ли лед, но Николай Николаевич отрицательно помотал головой и пригубил виски.
К тому моменту, когда в прихожей лязгнул в массивном замке ключ и «близнецы» настороженно приподнялись, Николай Николаевич ополовинил уже второй стакан. Боров вошел в комнату, поглядел на стакан в руках Ник-Никыча и с неудовольствием крякнул.
– Не слишком ли рано вы начинаете? – язвительно спросил он.
Куратор равнодушно пожал плечами. Его снова неприятно кольнуло то, что на встречу Боров в который уже раз пришел без охраны. Что-то во всем этом было неправильное. Но что?
Однако Боров сел напротив Николая Николаевича, плеснул в стакан, услужливо поданный одним из «близнецов», изрядную порцию виски. Дружелюбно улыбнулся куратору.
– Вы по-прежнему считаете, что предателя нужно оставить в покое? – благодушно спросил Боров, слегка наклонившись вперед и тяжело взглянув в глаза куратора.
Тот снова равнодушно пожал плечами. Его вдруг охватили вялость и апатия. Бешеная гонка за ускользающей тенью шаткого равновесия практически закончена – равновесие, кажется, нарушено полностью и шансов восстановить его больше не представится.
– Да, – устало ответил он, – но вы меня, разумеется, не послушаете. И загубите все.
– А вы не разделяете мое особое мнение? – иезуитским полушепотом произнес Боров. – То, которое я высказал на Совете Глав.
– Глупо, – невыразительно ответил Ник-Никыч, но внутренне подобрался. – Если бы я действительно помогал Крысолову обезглавить Синдикат, то, скорее всего, начал бы с того, что ликвидировал его руками вас и Верховного, тем самым обезопасив себя. Но ведь вам же не понять, что он хочет только одного – покоя, и ему наплевать на мышиную возню Синдиката.
– И все-таки, если отбросить лирику и пасторальность, – где сейчас Крысолов?
– Господи, – вздохнул Николай Николаевич, – какие вы болваны! С чего вы взяли, что он отчитывается мне? И почему вы так уверены, что я сказал бы вам о том, где он, даже если бы знал?
Боров улыбнулся еще шире, словно услышал желаемое, и сунул руку по а пиджак, где куратор еще раньше заметил под складками ткани выпуклость кобуры скрытого ношения.
– Придется вам, видимо, пройти курс лечения, – пробормотал глава филиала, ухватившись за рукоять пистолета.
Николай Николаевич знал, что это означает: все сотрудники Синдиката – за исключением аномалов, и так обладавших высокой сопротивляемостью к наркотикам, – имели нечувствительность к препаратам, в простонародии именуемым «эликсиром правды». За исключением одного, изготовленного лет двадцать назад, препарата на основе вытяжки из гипофиза аномалов. Правда, после введения препарата в кровь обычного человека испытуемый жил от пяти до семи часов и умирал в страшных мучениях. Применялся препарат всего два или три раза, и в каждом случае финалом допроса с этим «эликсиром» была мучительная смерть.
Пиджак Николая Николаевича был расстегнут, и пистолет он выхватил быстрее Борова. Щелкнул предохранителем, буквально уперев ствол в жирный подбородок главы.
– Сейчас мы уйдем, – негромко и напористо произнес куратор, поднимаясь из кресла. – Мы уедем подальше, и ты не станешь нас искать – иначе мы вернемся. Я не хочу вредить вам, я всего лишь подаю в отставку. Запомни и передай другим. Мы – уходим, просто уходим.
– Мы? – язвительно переспросил Боров, и куратор услышал за своей спиной характерный щелчок выброшенного из пружинных ножен ножа. И все понял – и странную беспечность Борова, и причину своего беспокойства, и прохладное отношение к своим обязанностям «близнецов». Тупое, как пьяный мордобой в темном переулке, предательство. Боров как-то сумел переманить (перекупить?) его телохранителей. Четко зная, что аномалов ему не опередить, Николай Николаевич все-таки не хотел уходить один. Ствол его пистолета по-прежнему был направлен в лицо Борова.
Но он опоздал, опоздал на целую вечность. Палец только начал нажимать на спусковой крючок, взводя курок, а в воздухе уже тонко свистнуло узкое обоюдоострое лезвие брошенного ножа. Жгучая боль пронзила все тело бывшего куратора, растекаясь откуда-то из основания черепа. А тело вдруг стало деревянным, точнее – словно большим мешком, набитым опилками. Пистолет выпал из одеревеневших непослушных пальцев, ноги подогнулись, и Николай Николаевич мягко осел обратно в кресло.
Нож перебил спинной мозг в месте его прикрепления к головному. Сквозь розово-серую пелену перед глазами Николай Николаевич успел увидеть довольную улыбку на – все-таки – испуганном лице Борова и подумать: «Жаль, не увижу эту рожу, когда придет Крысолов… Крысолов… Удачи тебе, парень…»
Мирдза, лениво развалившись на травке, с улыбкой глядела на прыгающую на волейбольной площадке молодежь. Ее немного раздражали взгляды парней, глазеющих на Марту, как всегда резвившуюся в миниатюрном купальнике. Раздражали и их взгляды, регулярно пробегающие по ее телу, словно ощупывая его. Но не натягивать же паранджу, когда телу хочется отдохнуть от одежды, насладиться солнечными лучами и теплым ветром.
Хотя нельзя не сказать, что Марта весьма эффективно использует это глазение в целях победы своей команды, – мальчики противника, глядя на ее фигурку и пуская слюни, пропускали одну ее подачу за другой. Однако же и ее команда начинала пускать слюни, едва происходила смена номеров и Марта выходила к сетке, а молодые люди начинали пялиться на ее практически голую попку.
Минимальные трусики, прикрывавшие лишь узкой черной полоской ложбинку между бронзово-загорелых ягодиц, делали свое черное дело не менее эффективно, чем два крошечных треугольничка, едва прикрывавшие соски. Так что эффект, направленный на противника, с лихвой компенсировался воздействием на своих. Если бы не присутствие Мирдзы, команда Марты могла бы и продуть. Правда, первый тайм противник продул вообще всухую, на одних крученых Марты, но во втором собрался и проиграл лишь со счетом 13:15.
А в начале третьего один из парней в команде Марты подвернул ногу. Девушка попросила перерыв и повернулась к Мирдзе.
– Поможешь? – крикнула она.
Мирдза усмехнулась – теперь у ребят не было ни малейшего шанса. Она встала, потянулась, продемонстрировав себя во всем великолепии, завязала волосы в хвост и вышла на площадку. По вытянувшимся лицам противника увидела, что не ошиблась, и подхватила мяч.
– Подача наша? – спросила она у сестры.
– Ага, – ответила та и покосилась на лица молодых людей. Фыркнула.
– Подаю! – крикнула Мирдза и подбросила мяч к жаркому голубому небу.
Закадрить в ночном клубе подружку было для Крысолова делом нескольких минут. Особенно просто, учитывая прицельное внимание к полуодетой, точнее – полураздетой – девушке со стороны пары мальчиков качкового вида. Девушка не была местной ночной бабочкой – это Крысолов установил легко, с минутку потолкавшись рядом с ней на танцевальной площадке и наскоро просканировав сознание. А посему спокойно согласился на предложение амбалов «выйти поговорить».
Легко разоружив их и оставив отдыхать в глубокой отключке на унитазах и спустив часть деталей неухоженных пистолетов ТТ в унитаз, а остальные – в мусорный контейнер на кухне, куда спокойно вошел, предъявив липовое удостоверение сотрудника МВД, Крысолов вернулся в зал и подсел к девушке. Непринужденный треп, пара коктейлей – и теплое знакомство было завязано. Девушка была в приличном градусе подпития, а посему не особенно обратила внимания на не слишком презентабельный «УАЗ», особенно – после тех коктейлей, что угостил ее Крысолов. Обычнейший С2НзОН в «Маргарите» сделал свое черное дело.
Буквально дотащив на руках хихикающую девушку, Крысолов помог ей открыть дверь квартиры, внес ее в комнату, уложил на диван и стремительно осмотрел всю квартиру. Никого – ни в кухне, ни в санузле, ни во второй комнате. Коротко и точно нажал кончиком среднего пальца за ухом девушки, надежно вырубив до утра, и перенес ее в спальню, положил на кровать, укрыл одеялом и огляделся дотошнее. Телефон в квартире был, что облегчало жизнь. Среди вещей не обнаружилось таких, что были девушке не в пору, – значит, здесь она жила одна.
Вышел в ванную комнату и врубил душ на полную мощность, горячей воды, правда, не было, да и не нужно. Поглядел на себя в зеркало, качнул головой и сплюнул в раковину. Процесс метаморфоз закончился буквально три-четыре дня назад, и Крысолов в очередной раз с трудом привыкал к своему новому лицу. Черные волосы, брови и усы, отпущенные в дороге, наскоро сбритая щетина; квадратный подбородок с ямочкой посередине, тонкий нос с широкой, словно неоднократно сломанной переносицей, узковатые глаза, прижатые к черепу уши. Общее в лицах было только одно – бесцветные глаза и хищное выражение. То, что почему-то нравилось в принципе большинству женщин.
Крысолов усмехнулся, мгновенно – на «раз-два» – разделся и шагнул в обшарпанную ванну под тугие холодные струи. Кряхтя и фыркая, он с полчаса нежился под душем, соскабливая жесткую щетину, смывая дорожную пыль и усталость.
7. КРАЙ СВЕТА
Крысолов греб немеющими руками. К счастью, течение здесь было не очень сильным, но с другой стороны из-за волгоградской плотины река была широкой, и плыть предстояло долго. Все тяжелое снаряжение он выбросил, едва войдя в обжигающую холодом воду и взломав тонкий прибрежный ледок. Зашвырнул на глубину плоский ранец с патронами, пластитом и продуктовым НЗ, бросил туда же и новенький пистолет-пулемет «Хеклер-Кох» МП-5 А-2 с боекомплектом.
Так или иначе, но после продолжительной грызни – вполне в прямом смысле – Крысолову удалось уговорить Беса остаться в доме Змея. И теперь он чувствовал себя неуютно и одиноко, словно потерял какую-то часть себя. Мирдза, Змей, Бес – какая еще часть будет потеряна на этом пути? И куда ведет этот путь? Зачем он? Ведь Крысолов отчетливо сознавал, что сейчас он ехал не за Мирдзой, не чинить разборки с Синдикатом, даже не искать свое прошлое или смысл жизни. До сих пор он не знал – зачем и куда?
«Закладки»[21] и с десяток квартир в разных городах и разных странах могли обеспечить безбедное и скрытное существование Крысолова в течение всей долгой жизни аномала. Даже если денежные средства истощатся, всегда остается большая закладка – затопленные катакомбы под развалинами форта № 19 в нескольких километрах от Полесска в Восточной Пруссии, нынешней Калининградской области. Проникнуть в катакомбы можно было только обладая нечеловеческой быстротой, ловкостью и выносливостью. Тем, что в избытке было у аномалов. Несколько центнеров серебра, золота, платины и драгоценных камней в ювелирных украшениях XVIII-XIX веков. Именно этот клад и являлся основным источником средств. До девяностого года Крысолов продавал драгоценные поделки за мизерные – по отношению к их реальной стоимости – суммы ювелирам в Союзе. Потом стал небольшими партиями переправпять на зарубежные аукционы, переводя деньги на счета в Берне и Цюрихе.
Он вполне считал себя вправе распоряжаться драгоценностями, награбленными наци в Восточной Европе, по праву рисковавшего жизнью в абсолютно непроходимых (непроплываемых) для человека подводных лабиринтах, нашпигованных натяжными, нажимными и плавающими минами. Коррозия сделала свое дело, но не было никакой гарантии, что один из этих ржавых монстров все-таки не сработает, превратив тело пловца в жалкие ошметки. Кстати, на входе Крысолов проплывал мимо старых обрывков гидрокостюмов и искореженных баллонов аквалангов, словно напоминавших ему о предельной осторожности.
Возможно, где-то в глубине катакомб, соединявших форты, скрывалась и печально знаменитая Янтарная Комната, только искать ее Крысолов не стал – зачем? Если она лежит под водой – значит, так надо. Делиться с каким-либо государством своей находкой он не считал нужным. Патриотизмом и абстрактным альтруизмом он не страдает, предпочитая помогать только тем, до кого мог дотянуться, считал – и не без оснований – все фонды и благотворительные учреждения аппаратами для отмывки денег. И уж меньше всего он хотел отдавать львиную долю сокровищ прожорливым, но бесполезным аппаратам Минфина и налоговой инспекции России. А уж тем более – ярко засвечивать свои способности. Он даже слегка подновил систему минирования в тоннелях.
Крысолов собрал на берегу мелкий плавник, тонких сухих веток, плеснул в ржавую консервную банку, найденную тут же на берегу, бензина из канистры, сложил дрова над банкой «колодцем» и поджег топливо. Полыхнуло. Сырые дрова шипели, пар смешался с дымом, сухие дрова занялись сразу. Присев перед костром на теплую землю, Крысолов закурил.
На душе было муторно, и заедала грусть. Даже недавняя радость от общения с себе подобными, с существами, понимавшими и принимавшими его таким, какой он есть, улетучилась, словно легкий дымок сигареты. Все-таки тщательно вбитая, накрепко засевшая в сознании тяга к одиночеству сыграла свою роль и в жизни Крысолова, и в жизни Змея. Каковы бы ни были мотивы их почти дружеских (?) отношений, каждый из них не был особенно нужен другому. А кто вообще был нужен аномалу? Подруга? Дети? Особой уверенности в этом у Крысолова не было. И, возможно, поиски именно этого – кто? – и толкали его вперед.
Выкурив сигарку наполовину, Крысолов вернулся к «уазику», вытащил литровую бутыль домашнего вина, одну из тех трех, что сунула ему в рюкзак «на дорожку» Лиза, и кружку. Сел перед костром. Усмехнулся чему-то и выбил пробку, налил в эмалированную посудину густого терпкого напитка, отхлебнул добрый глоток и снова усмехнулся. Поднял кружку на уровень глаз, словно произнося тост.
– Что ж, хоть кто-то в этом мире произнес наконец слова: «Возвращайся, брат, я буду ждать тебя», – проворчал он, вспомнив прощальные слова Лизаветы.
Чужая память
Проспект Ленина, Вильнюс. Литовская ССР. 9.05.89 г. 21:00 (время местное)
Крысолов внимательно оглядел собравшихся в комнате людей – четверо мужчин и две женщины. Не считая двух аномалов из личной охраны главы Прибалтийского филиала Синдиката, контролировавшего кроме Латвии, Литвы и Эстонии еще и Польшу.
– Итак, господа-товарищи, вы по-прежнему желаете автономности своего филиала? – медленно спросил Крысолов. Сегодня он исполнял непривычную для себя роль дипломата, посредника в переговорах с региональным филиалом, возжелавшим стать самостоятельным. Крысолов имел четкие инструкции: в случае отказа подчиниться – уничтожить все руководство филиала.
От пристального взгляда не укрылась решимость людей любыми способами добиться самостоятельности. И Крысолов уже вполне представлял, что ожидает его в ближайшие пару минут. «Мать твою так, – подумал он с кривой ухмылкой, – центробежные тенденции, кажется, возобладали и здесь. Почему отваливаются только филиалы в Союзе, словно заразившись безумием сепаратизма у народов этой страны? Ведь личный состав филиалов разношерстен по национальному составу. Смешно».
Резко встал глава – плотный седоволосый мужчина, отдаленно напоминавший взбесившегося павиана. Правда, сейчас отдаленность становилась все минимальней – в глазах главы мелькали опасные чертики тщательно подавляемого бешенства, сдерживать которое мужчине становилось все труднее и труднее.
– Слушай, сопляк, – проревел глава, и глаза его налились кровью. – Слушай внимательно и передай другим, тем, кто тебя послал. Мы будем продолжать настаивать на нашем обособлении и смягчении подхода к «диким»…
– Теперь я вижу и сам, – негромко прервал его Крысолов, – что здесь нужны коренные изменения.
Мгновенно в руках Крысолова оказались два пистолета АМП. Грохот сотряс, казалось, весь дом. Специальные конические пули калибра 44 «магнум», способные пробить навылет легкий бронежилет, прошивали тонкую стену, за которой сидела охрана. Каким-то чутьем Крысолов угадывал, где находятся аномалы, и точными выстрелами уничтожал их. Буквально за пару секунд магазины были опустошены. Мгновенно перезарядив оружие, Крысолов влепил вторую серию пуль – чуть ниже. Так, чтобы пули шли под углом и, пробивая стену, поражали лежащих на полу.
Магазины снова опустели – раньше, чем рефлекторно попадавшие на пол при первых выстрелах люди подняли головы. А пистолеты уже упали на пол, и в руке Крысолова, как из воздуха, появился миниатюрный Ч3-83[22]. Оттолкнув ногой столик с кофейником и чашками, Крысолов осторожно шагнул вперед.
– Лежать, руки на затылок, – шепнул он, и этот тихий голос после тяжелого грохота крупнокалиберного пистолета возымел более эффективное и шокирующее действие, чем громкий и грубый окрик. Едва люди выполнили команду, Крысолов бесшумно скользнул к изрешеченным дверям и осторожно, на долю секунды, выглянул в соседнюю комнату. Два тела; один из аномалов слабо шевелился, и Крысолов вогнал ему пулю в голову, избавив от лишних мучений, – даже фантастическая восстанавливаемость аномалов не смогла бы помочь этому изодранному пулями крупного калибра телу.
Стремительно метнувшись в комнату, Крысолов едва не опоздал – глава филиала успел выхватить пистолет из-за пояса. И Крысолов мгновенно выстрелил навскидку. Точно между глаз. Остальные люди не шелохнулись. Они уже поняли, с кем имеют дело, первоначально введенные в заблуждение нарочитой медлительностью аномала и главное – черными контактными линзами, скрывавшими бесцветность глаз.
Плавно повернувшись на пятках, Крысолов снова открыл огонь, стараясь тратить как можно меньше патронов. На всякий случай магазин он снарядил через один патронами с мягкой пулей повышенного останавливающего действия и пулей со стальным коническим сердечником. Одна из мягких пуль, пущенная на резкое движение в углу, прошла по касательной, расплющившись о толстый лоб полного мужчины, выглядевшего за столом, как партбосс областного масштаба. Сейчас, впрочем, он выглядел скорее как свинья на бойне, которую тянут под нож мясника. Пришлось прошить лоб толстяка бронебойной.
Последний из оставшихся в живых руководитель – миловидная женщина лет тридцати пяти – забилась в угол, выставив перед собой ладони, словно они могли оградить ее от пули.
– Не-е-е-ет, – шептала-блеяла она, – не на-а-а-а-до.
Поморщившись от брезгливости – к ней, к себе, к тем, кто его послал, – Крысолов точно вогнал ей пулю в голову. Сплюнул, с отвращением оглядев сцену бойни, подобрал с пола пистолеты АМП, выйдя в прихожую, сунул их в сумку, оставленную им на вешалке, и выскользнул из квартиры. Поднялся на крышу, заполненную народом – салют в честь сорок четвертой годовщины Победы еще не отгремел. Медленно двигаясь среди кричавших людей, Крысолов, сам крича что-то невнятно-радостное, прошел по крышам и спустился вниз вместе с другими людьми уже по другой лестнице. Вышел из другого дома, стоявшего вплотную с тем, где он только что побывал.
У подъезда уже сгрудились милицейские «луноходы», толпились милиционеры, вызванные на стрельбу бдительными соседями, и зеваки. Хмыкнув что-то себе под нос, Крысолов неторопливо пошагал, смешавшись с толпой гуляющих, в сторону набережной Няриса. Остановившись на мосту, он перегнулся через перила и долго глядел в темную воду. Внезапно снова накатило омерзение – к своей работе, к людям, которых приходилось устранять, с которыми работал. Внезапно захотелось бросить сумку в воду, плюнуть на все и уйти. Просто так, уйти в никуда и не возвращаться.
«Щенок, – вдруг услышал он внутри себя голос, свой голос, но какой-то странный, с избытком лязгающего, словно танковые траки, командного металла. – Щенок! Раскис уже? Распустил нюни, как барышня кисейная? Какой ты к черту Крысолов, ты – говноед. Ты, кажется, уже забыл, что твое предназначение быть Истребителем, что ты не такой, как все. Этот мир исторг тебя, постарался максимально испоганить тебе жизнь, обрекши на одиночество и неприятие. Но оставил Предназначение – очищать его от монстров и рвущихся к власти скотов. Гордись им и радуйся, что ты вне систем и устоев этого мира».
Тряхнув головой, словго приводя себя в чувство после нокдауна, Крысолов подбросил еле слышно звякнувшую содержимым сумку и зашагал в сторону вокзала, где его ждала машина группы эвакуации. Постепенно его шаг снова стал легким и пружинистым, а осунувшееся от внезапной усталости лицо – спокойным, как всегда. Лишь веко левого глаза слегка подергивалось, но кто это заметит в лукавом прищуре глаз.
Улица Железноводская, ВО, Санкт-Петербург. Понедельник, 6,07. 13:50
Николай Николаевич шел на встречу с региональным главой, испытывая странные смешанные чувства тревоги и отчаянной решимости. Шагавшие в трех метрах позади «близнецы» отрешенно оглядывали округу, цепко осматривали прохожих, выискивая возможную угрозу для своего шефа. Но сегодня они почему-то исполняли свои обязанности рассеянно и без должного старания.
Николай Николаевич был, пожалуй, одним из немногих кураторов, имевших личных телохранителей-аномалов. Такую роскошь могли позволить себе лишь главы региональных филиалов, да и то не все. Обычно даже главы обходились одним телохранителем, пара была уж вовсе расточительством и распылением средств. Пары, как правило, были в гомосексуальной связи, что исключало их последующие метания в поисках половины, а следовательно, – возможность предательства, какое совершил подопечный Ник-Никыча, Крысолов. Отклонения в сексуальной ориентации подростков вычислялись психологами Синдиката довольно рано, и такие мальчики воспитывались парами. Конечно, единственным их назначением была работа телохранителей, ибо в боевых операциях «близнецов» использовать было невозможно, в силу их привязанностей – сторожевой пес не сможет быть охотником.
Сегодня Николай Николаевич впервые за свою многолетнюю работу в Синдикате сунул за пояс брюк пистолет, девятимиллиметровый израильский «сиркис». С кобурами скрытого ношения Ник-Никыч дела никогда не имел, весь его опыт обращения с оружием – Рязанское училище ВДВ да четыре года службы в разведке Рязанской же десантной дивизии. Правда, в те времена командующим ВДВ был генерал Маргелов, и десантников гоняли всех, как Сидоровых коз, невзирая на должности и звания. Но с тех пор прошло много времени, и Ник-Никыч лишь изредка отстреливался в тире, пытался сохранить форму неплохого когда-то пистолетчика, выпуская пару раз в месяц по пять-семь магазинов из полюбившейся ему девятимиллиметровой «Ламы-Омни».
Странное недоверие и подозрительность словно пропитали воздух вокруг куратора, и ему подчас казалось, что просто нечем дышать. И эти «близнецы», и оружие в кармане, и конспиративные приемы – все это было опасной, но, в сущности, не слишком нужной игрой. По крайней мере, как вдруг показалось Николаю Николаевичу, – для него лично. Но Синдикат, дававший практически безграничную власть, отбирал у своих членов самое главное – свободу. Свободу волеизъявления, свободу чувств, ибо любые сильные привязанности карались немедленно и жестоко. За исключением, пожалуй, извращенной привязанности друг к другу «близнецов» да еще их собачьей привязанности к хозяину.
Николай Николаевич осторожно поддернул штаны, поправил рукоятку пистолета, давившую на располневший живот. «Скорее даже брюшко», – грустно подумал куратор, вспомнив бравую десантную молодость. Если бы не влетевший на учениях в купол его парашюта салага-первогодок, следствием чего были многочисленные переломы и разрыв селезенки, повлекшие за собой списание из войск по инвалидности, может быть, и не знал бы Николай Николаевич ни о каком Синдикате, был бы сейчас в больших чинах.
Куратор зло сплюнул – чего уж сейчас-то сопли разводить: «был бы, не был бы». Сейчас нужно думать о том, что будет, а остальное – ботва в бороде. Прихрамывая, но бодро взбежал по пяти ступеням на крыльцо точечной девятиэтажки, набрал код на укрепленной двери парадной, вошел в холл. «Близнецы» скользнули следом. Нога Николая Николаевича опять разнылась, но лифтом он пользоваться не стал и тяжело поднялся на пятый этаж. Открыл дверь квартиры своим ключом. Не оглянувшись на своих телохранителей, прошел в гостиную.
Борова еще не было, и Ник-Никыч устроился в самом удобном кресле, вытянув ноги и откинувшись на спинку. Повинуясь его красноречивому жесту, один из «близнецов» сунулся в бар, вытащил початую бутылку «Тичерз», налил в тяжелый квадратный стакан толстого стекла и подал куратору. Вопросительно поглядел на него – не принести ли лед, но Николай Николаевич отрицательно помотал головой и пригубил виски.
К тому моменту, когда в прихожей лязгнул в массивном замке ключ и «близнецы» настороженно приподнялись, Николай Николаевич ополовинил уже второй стакан. Боров вошел в комнату, поглядел на стакан в руках Ник-Никыча и с неудовольствием крякнул.
– Не слишком ли рано вы начинаете? – язвительно спросил он.
Куратор равнодушно пожал плечами. Его снова неприятно кольнуло то, что на встречу Боров в который уже раз пришел без охраны. Что-то во всем этом было неправильное. Но что?
Однако Боров сел напротив Николая Николаевича, плеснул в стакан, услужливо поданный одним из «близнецов», изрядную порцию виски. Дружелюбно улыбнулся куратору.
– Вы по-прежнему считаете, что предателя нужно оставить в покое? – благодушно спросил Боров, слегка наклонившись вперед и тяжело взглянув в глаза куратора.
Тот снова равнодушно пожал плечами. Его вдруг охватили вялость и апатия. Бешеная гонка за ускользающей тенью шаткого равновесия практически закончена – равновесие, кажется, нарушено полностью и шансов восстановить его больше не представится.
– Да, – устало ответил он, – но вы меня, разумеется, не послушаете. И загубите все.
– А вы не разделяете мое особое мнение? – иезуитским полушепотом произнес Боров. – То, которое я высказал на Совете Глав.
– Глупо, – невыразительно ответил Ник-Никыч, но внутренне подобрался. – Если бы я действительно помогал Крысолову обезглавить Синдикат, то, скорее всего, начал бы с того, что ликвидировал его руками вас и Верховного, тем самым обезопасив себя. Но ведь вам же не понять, что он хочет только одного – покоя, и ему наплевать на мышиную возню Синдиката.
– И все-таки, если отбросить лирику и пасторальность, – где сейчас Крысолов?
– Господи, – вздохнул Николай Николаевич, – какие вы болваны! С чего вы взяли, что он отчитывается мне? И почему вы так уверены, что я сказал бы вам о том, где он, даже если бы знал?
Боров улыбнулся еще шире, словно услышал желаемое, и сунул руку по а пиджак, где куратор еще раньше заметил под складками ткани выпуклость кобуры скрытого ношения.
– Придется вам, видимо, пройти курс лечения, – пробормотал глава филиала, ухватившись за рукоять пистолета.
Николай Николаевич знал, что это означает: все сотрудники Синдиката – за исключением аномалов, и так обладавших высокой сопротивляемостью к наркотикам, – имели нечувствительность к препаратам, в простонародии именуемым «эликсиром правды». За исключением одного, изготовленного лет двадцать назад, препарата на основе вытяжки из гипофиза аномалов. Правда, после введения препарата в кровь обычного человека испытуемый жил от пяти до семи часов и умирал в страшных мучениях. Применялся препарат всего два или три раза, и в каждом случае финалом допроса с этим «эликсиром» была мучительная смерть.
Пиджак Николая Николаевича был расстегнут, и пистолет он выхватил быстрее Борова. Щелкнул предохранителем, буквально уперев ствол в жирный подбородок главы.
– Сейчас мы уйдем, – негромко и напористо произнес куратор, поднимаясь из кресла. – Мы уедем подальше, и ты не станешь нас искать – иначе мы вернемся. Я не хочу вредить вам, я всего лишь подаю в отставку. Запомни и передай другим. Мы – уходим, просто уходим.
– Мы? – язвительно переспросил Боров, и куратор услышал за своей спиной характерный щелчок выброшенного из пружинных ножен ножа. И все понял – и странную беспечность Борова, и причину своего беспокойства, и прохладное отношение к своим обязанностям «близнецов». Тупое, как пьяный мордобой в темном переулке, предательство. Боров как-то сумел переманить (перекупить?) его телохранителей. Четко зная, что аномалов ему не опередить, Николай Николаевич все-таки не хотел уходить один. Ствол его пистолета по-прежнему был направлен в лицо Борова.
Но он опоздал, опоздал на целую вечность. Палец только начал нажимать на спусковой крючок, взводя курок, а в воздухе уже тонко свистнуло узкое обоюдоострое лезвие брошенного ножа. Жгучая боль пронзила все тело бывшего куратора, растекаясь откуда-то из основания черепа. А тело вдруг стало деревянным, точнее – словно большим мешком, набитым опилками. Пистолет выпал из одеревеневших непослушных пальцев, ноги подогнулись, и Николай Николаевич мягко осел обратно в кресло.
Нож перебил спинной мозг в месте его прикрепления к головному. Сквозь розово-серую пелену перед глазами Николай Николаевич успел увидеть довольную улыбку на – все-таки – испуганном лице Борова и подумать: «Жаль, не увижу эту рожу, когда придет Крысолов… Крысолов… Удачи тебе, парень…»
Биостанция СПбГУ «Лес на Ворскле», Борисовка. Белгородская область. Понедельник, 6.07. 17:00
Мирдза, лениво развалившись на травке, с улыбкой глядела на прыгающую на волейбольной площадке молодежь. Ее немного раздражали взгляды парней, глазеющих на Марту, как всегда резвившуюся в миниатюрном купальнике. Раздражали и их взгляды, регулярно пробегающие по ее телу, словно ощупывая его. Но не натягивать же паранджу, когда телу хочется отдохнуть от одежды, насладиться солнечными лучами и теплым ветром.
Хотя нельзя не сказать, что Марта весьма эффективно использует это глазение в целях победы своей команды, – мальчики противника, глядя на ее фигурку и пуская слюни, пропускали одну ее подачу за другой. Однако же и ее команда начинала пускать слюни, едва происходила смена номеров и Марта выходила к сетке, а молодые люди начинали пялиться на ее практически голую попку.
Минимальные трусики, прикрывавшие лишь узкой черной полоской ложбинку между бронзово-загорелых ягодиц, делали свое черное дело не менее эффективно, чем два крошечных треугольничка, едва прикрывавшие соски. Так что эффект, направленный на противника, с лихвой компенсировался воздействием на своих. Если бы не присутствие Мирдзы, команда Марты могла бы и продуть. Правда, первый тайм противник продул вообще всухую, на одних крученых Марты, но во втором собрался и проиграл лишь со счетом 13:15.
А в начале третьего один из парней в команде Марты подвернул ногу. Девушка попросила перерыв и повернулась к Мирдзе.
– Поможешь? – крикнула она.
Мирдза усмехнулась – теперь у ребят не было ни малейшего шанса. Она встала, потянулась, продемонстрировав себя во всем великолепии, завязала волосы в хвост и вышла на площадку. По вытянувшимся лицам противника увидела, что не ошиблась, и подхватила мяч.
– Подача наша? – спросила она у сестры.
– Ага, – ответила та и покосилась на лица молодых людей. Фыркнула.
– Подаю! – крикнула Мирдза и подбросила мяч к жаркому голубому небу.
Улица Кировоградская, Чертаново. Москва. Среда, 8.07. 3:15
Закадрить в ночном клубе подружку было для Крысолова делом нескольких минут. Особенно просто, учитывая прицельное внимание к полуодетой, точнее – полураздетой – девушке со стороны пары мальчиков качкового вида. Девушка не была местной ночной бабочкой – это Крысолов установил легко, с минутку потолкавшись рядом с ней на танцевальной площадке и наскоро просканировав сознание. А посему спокойно согласился на предложение амбалов «выйти поговорить».
Легко разоружив их и оставив отдыхать в глубокой отключке на унитазах и спустив часть деталей неухоженных пистолетов ТТ в унитаз, а остальные – в мусорный контейнер на кухне, куда спокойно вошел, предъявив липовое удостоверение сотрудника МВД, Крысолов вернулся в зал и подсел к девушке. Непринужденный треп, пара коктейлей – и теплое знакомство было завязано. Девушка была в приличном градусе подпития, а посему не особенно обратила внимания на не слишком презентабельный «УАЗ», особенно – после тех коктейлей, что угостил ее Крысолов. Обычнейший С2НзОН в «Маргарите» сделал свое черное дело.
Буквально дотащив на руках хихикающую девушку, Крысолов помог ей открыть дверь квартиры, внес ее в комнату, уложил на диван и стремительно осмотрел всю квартиру. Никого – ни в кухне, ни в санузле, ни во второй комнате. Коротко и точно нажал кончиком среднего пальца за ухом девушки, надежно вырубив до утра, и перенес ее в спальню, положил на кровать, укрыл одеялом и огляделся дотошнее. Телефон в квартире был, что облегчало жизнь. Среди вещей не обнаружилось таких, что были девушке не в пору, – значит, здесь она жила одна.
Вышел в ванную комнату и врубил душ на полную мощность, горячей воды, правда, не было, да и не нужно. Поглядел на себя в зеркало, качнул головой и сплюнул в раковину. Процесс метаморфоз закончился буквально три-четыре дня назад, и Крысолов в очередной раз с трудом привыкал к своему новому лицу. Черные волосы, брови и усы, отпущенные в дороге, наскоро сбритая щетина; квадратный подбородок с ямочкой посередине, тонкий нос с широкой, словно неоднократно сломанной переносицей, узковатые глаза, прижатые к черепу уши. Общее в лицах было только одно – бесцветные глаза и хищное выражение. То, что почему-то нравилось в принципе большинству женщин.
Крысолов усмехнулся, мгновенно – на «раз-два» – разделся и шагнул в обшарпанную ванну под тугие холодные струи. Кряхтя и фыркая, он с полчаса нежился под душем, соскабливая жесткую щетину, смывая дорожную пыль и усталость.
7. КРАЙ СВЕТА
Чужая память.
Волгоградское водохранилище, р. Волга между населенными пунктами Приволжское и Ахмат. Саратовская область. Воскресенье, 2.12.90 г. 1:05
Крысолов греб немеющими руками. К счастью, течение здесь было не очень сильным, но с другой стороны из-за волгоградской плотины река была широкой, и плыть предстояло долго. Все тяжелое снаряжение он выбросил, едва войдя в обжигающую холодом воду и взломав тонкий прибрежный ледок. Зашвырнул на глубину плоский ранец с патронами, пластитом и продуктовым НЗ, бросил туда же и новенький пистолет-пулемет «Хеклер-Кох» МП-5 А-2 с боекомплектом.