Соловьев Дмитрий. Чистильщик

   Но все равно, даже почти игрушечный «маузер» ХСП калибра 7,65 мм, весивший вместе с глушителем семьсот граммов, да пара ножей, привычно прикрепленных к предплечьям, тянули на дно, как пудовая гиря. Ботинки снимать Крысолов не стал – как ни двужилен он был, но марш-бросок босиком по снежку представлял слабо, особенно после своего моржового заплыва через Волгу не в самом узком месте. Да и босой человек, бегущий по снегу, всегда привлекает внимание.
   Задание было практически провалено. Уничтожить всех предателей одним махом не удалось – трое не явились на встречу, и Крысолов поднял на воздух хибару на окраине Саратова с теми, кто прибыл. Из тех, что не явились, Крысолов успел ликвидировать только одного – опера местного уголовного розыска. Но игра шла уже на грани провала – Крысолова засекли, и приметы его разошлись по всем постам. Началась облава. Единственный путь лежал через Волгу, но мосты контролировались. Пришлось плыть.
   Прогноз погоды, услышанный Крысоловом еще днем, не обещал ничего хорошего – понижение температуры до минус одиннадцати, шквальный ветер и метель. Ограниченная видимость, с одной стороны, была на руку Крысолову, с другой – мешала и ему вовремя увидеть опасность.
   Уже на середине необычайно высокая волна захлестнула пловца. Отфыркавшись, Крысолов энергичным гребком поднялся над водой. И сразу же нырнул, уходя в стылую глубину – на него шел буксир. «Черт, – подумал Крысолов, – откуда он взялся? Навигация-то вроде закончилась». По голеням жестко скребанул форштевень, и Крысолов нырнул еще глубже, яростно загребая руками, чтобы не попасть под винты. Его мотнуло несколько раз, потянуло к поверхности, но он удержался на глубине до тех пор, пока болтанка не прекратилась. Вынырнул, с жадностью вдохнул воздух. Мелкая снежная крошка тотчас же больно секанула его по глазам.
   На берег он выбрался совершенно обессиленный. Неимоверно трудно было ломать полусантиметровый лед на мелководье и передвигать ноги. Болела, казалось, каждая мельчайшая клеточка тела, перед глазами мелькали огненные круги. Но Крысолов стянул с себя всю одежду и тщательно отжал из нее воду, пока она не превратилась в лед. Конечно, влага в ткани еще осталась, и она замерзнет, сделав одежду фанерно-жесткой, но, по крайней мере, не ломкой.
   Срочно нужно было найти какое-то временное убежище, хотя бы на пару часов, чтобы восстановить температурный баланс. Отстегнув от пояса фляжку – единственное, что осталось у него от продуктового НЗ, Крысолов трясущимися руками отвинтил крышку и припал одеревеневшими губами к горлышку. Спирт, ледяными комочками скользнув по глотке, зажег пожар в пищеводе и желудке. «А ведь я хотел выбросить и флягу, – подумал Крысолов. – Что бы я сейчас без нее делал?» Чувствуя, как его охватывает крупная дрожь, Крысолов поспешно оделся и побежал на неверных ногах прочь от берега.
   Укрытие от ветра и снега Крысолов нашел только через два часа. Запершись в каморке заброшенного коровника, Крысолов разжег на бетонном полу костер из обломков кормушек для коров и сухого навоза, смешанного с сеном. Досками закрыл окно с выбитым стеклом, оставив щели для выхода дыма, разделся и повесил одежду над огнем на шест. Хлебнул еще спирту, растерся остатками. Тепло огня благодатно разлилось по бедрам, плечам и груди, спина и ягодицы все еще мерзли. Крысолов стал медленно поворачиваться, стараясь вобрать кожей как можно больше тепла, зная, что ему предстоит еще двухсоткилометровый – как минимум – марш-бросок.
 

Орехово, Карельский перешеек. Среда, 8.07. 12:30

 
   Брат Самэ вернулся из небытия, длившегося месяц, измотанным, словно все это время непрерывно бегал марш-броски и проходил полосу препятствий. Самэ открыл глаза, и мир поразил его своей новизной и яркостью. В уши хлынули тысячи звуков, ранее не слышанных, оглушив и смяв чувства, перебивая ощущения.
   Брат Самэ приподнялся на жесткой постели, но головокружение уложило его обратно. Тотчас же холодная жесткая рука легла ему на лоб и глаза.
   – Все в порядке, брат. Не надо только делать пока резких движений, – услышал он тихий голос. Брат Самэ замер, расслабив мышцы. Все было новым, даже истончившиеся мышцы – в них чувствовалась нечеловеческая сила и быстрота, кости стали словно невесомыми.
   – Выпей это, – снова услышал он тот же голос и, приподняв голову, припал губами к краю фарфоровой чашки. Холодная терпкая жидкость смягчила пересохший рот и глотку и вдруг зажгла огонь в теле, стряхнув остатки сонной паутины с мозга, заряжая вялые мышцы энергией.
   Самэ взметнулся с жесткого ложа. Полуденное солнце било в окно, но почему-то не слепило глаза, даже не приходилось сильно прищуриваться. Рядом с постелью на пятках сидел наставник Торидэ, которого он видел несколько раз в додзе. Торидэ тренировал какую-то особую группу послушников, и брат Самэ несколько удивился, увидев его здесь.
   – С возвращением, – улыбнувшись, произнес наставник. – Ты как?
   – Ничего, – ответил Самэ, чувствуя, что язык плохо слушается его. – В горле першит. Нельзя ли мне выйти в коридор, наставник, напиться? – спросил он, имея в виду бачок с родниковой водой, что стоял около столика дневального.
   Торидэ рассмеялся.
   – Ты в другом корпусе, брат Самэ, не в своем. А воды – пожалуйста, – он протянул послушнику пластиковую полуторалитровую бутыль минеральной воды. – Эта вода для тебя полезней, чем обычная родниковая,
   Самэ жадно опустошил бутыль наполовину, У воды был характерный солоноватый привкус, и почему-то он лучше утолил жажду. Видимо, организм сам понимал, что ему надо. Но – почему? Почему Самэ твердо знал, что ему нужно было выпить сейчас только половину бутылки воды, тогда как раньше он выдул бы всю воду? Почему из всей пищи, находившейся на маленьком столике, он потянулся, спросив разрешение наставника и получив его, именно к соленым орешкам, наоборот, вызывавшим жажду? Почему, наконец, с ним возится наставник Торидэ, а не наставник Ирука? И еще тысяча и одно – «почему?»

Улица Планерная, Тушино. Москва. Четверг, 9.07. 15:30

 
   Вчерашние ночные приключения Крысолов вспомнил с ухмылкой и закурил. Погодка в Москве стояла жаркая, если не сказать – удушающая. А может, это была исключительно личная реакция на «сердце России».
   Отмывшись и поработав в Интернете, он решил слегка придавить на массу, благо новости были хорошие – никто не интересовался (кроме местных молодых людей, а их интерес был сугубо специфичен и особой тревоги не вызывал) двумя особами из Прибалтики, мирно обитавшими на биостанции в Белгородской области. А посему можно было бы и расслабиться, если бы не… А, черт знает – чего. Словно гвоздь в заднице. Что-то гонит вперед и – главное – неизвестно куда. Но это вовсе не исключает отдых.
   Крысолов устроился на диване и прикорнул, но не рассчитал время, когда его случайная подружка продерет ясны оченьки. Он, конечно, услышал, как она ворочается на диване и охает с похмелья. Ну не вырубать же ее снова! Пришлось принести ей холодненького питья и пройти повторный церемониал знакомства, так как события предыдущего вечера почти начисто выветрились из прекрасной блондинистой головки. Слегка подыграв девушке, Крысолов максимально достоверно разыграл сцену «ой, где был я вчера – не найду, хоть убей». И милосердно отправился за пивом.
   Невинное похмеление тихо и незаметно перешло в веселую бурную пьянку, а та в свою очередь – в не менее бурную ночь. Если говорить точнее – вечер. Оба вырубились часов в десять вечера, так как славная и симпатичная то ли Аля, то ли Ляля обладала недюжинным темпераментом и основательно заездила Крысолова, и без того усталого после дороги, бессонных четырех суток.
   Проснувшись в десять часов весьма отдохнувшим, Крысолов поразмыслил и решил, что еще одних таких суток он не переживет, и отступил. А если говорить точнее – позорно сбежал с поля боя, оставив еще спящей девушке подарок и «прости-прощай» в записке. И принялся бездумно колесить по Москве. Потом ему надоело и это. Он решил пройтись пешочком, а заодно и окунуться в какую-либо приличную лужу типа Москва-реки или прудка.
   Ноги вывели его на Химкинское водохранилище. Водица в нем оставляла желать лучшего и по цвету и по запаху, но жара угнетала. И Крысолов решился. Он спустился к воде на каком-то миниатюрном пляжике, не слишком густо заваленном телами загорающих местных жителей, и начал стаскивать через голову майку-тельник. И замер в неудобной позе, наткнувшись взглядом на небольшую группку молодежи. Закончил движение, бросил майку на жухлую траву, на «раз-два» стянул ботинки, носки и брюки и уже в одних плавках неспешно пошагал к молодым людям, прицельно вглядываясь в лицо одного из них, мужчины лет тридцати. Присел на корточки рядом с ним.
   – Жеботинский Леонид Григорьевич, если не ошибаюсь? – скорее утвердительно произнес он.
   Мужчина нехотя повернулся к нему – дескать, ходят тут всякие.
   – Ну я, – отозвался он. – А кому понадобился?
   – А щто, Леня, – прищурившись, произнес Крысолов, копируя местечково-еврейское произношение, – неужели ж мы не сдвинем, таки да, эту хренову танкетку с нашего огороду?
   В глазах мужчины мелькнуло непонимание. Потом лоб его собрался складками морщин, светлые брови сошлись на переносице. В глазах последовательно отразились испуг и узнавание. И недоумение. Три девушки и парень тревожно переводили взгляды с лица Леонида на невозмутимого Крысолова.
   – Миша? – неуверенно спросил он. – Мишка Свиридов?
   – Таки да, Леня, – усмехнулся Крысолов. – Я это, как ни крути. Живой и здоровый. Похоронили, поди?
   – Господи, Мишка! – выдохнул Леонид. – А я ж тебя всегда Третьим тостом вспоминаю. Думал, тогда под Мадагизом тебя…
   – Не случилось, Леня, не случилось. Да и потом, видать, твой Третий тост мне не раз выжить помогал.
   – А с лицом что? Пластическую сделал? Не узнать тебя!
   – Можно сказать – пластическую, – задумчиво прищу-рясь, ответил Крысолов. – Долгая история. Дай закурить.
   – Да, конечно! Держи. Ребята, – взволнованно воскликнул Леня, поворачиваясь к молодым людям, – это Мишка Свиридов, корешок мой. Если бы не он, я бы в этом Карабахе пять раз остаться мог.
   – Не преувеличивай, Леня, – махнул рукой с сигаретой Крысолов.
   – Да ну тебя, – отмахнулся Леонид. – Знакомься лучше. Это – Владик, вместе работаем. Это – Ирина и Света, тоже коллеги, а это – Оксана, сестрица моя. Помнишь, рассказывал про нее?
   – И не только рассказывал, – Крысолов подмигнул Оксане. – Но и фотку показывал. Время идет – смотри, какой красавицей выросла.
   Оксана чуть смутилась, но приветливо кивнула Крысолову.
   – Ну, как ты? Чем занимаешься? – сразу насел Леня, Крысолов отмахнулся от него.
   – Потом, Ленечка, все потом. Это мы лучше за бутылочкой обсудим. Или жена заругает? – хитро усмехнулся он.
   – Да ну, Миня, какая жена, что ты! Я все бобылем век коротаю.
   – Тем более. Я лично в водичку упасть хочу. Кто со мной?
   Не изъявила желания только крашенная в блондинку грудастая Света, остальные с воплями и визгами обрушились в прохладную воду.
   Вволю наплававшись и набрызгавшись, похватав друг дружку за ноги под водой, Леня, Владик и Ирина выбрались на берег. Крысолов решил лениво сплавать на другой берег, а Оксана увязалась за ним,
   – Ты хоть плавать-то нормально умеешь? – отфыркиваясь, крикнул ей Крысолов, перейдя с кроля на брасс.
   – Вас научу, – услышал он задорный ответ и подумал: «Ну-ну».
   Девушка энергично загребала руками, работала ногами, не боясь окунаться с головой, чего женщины обычно не делали, опасаясь намочить прическу. Но все равно, Крысолов легко оторвался от нее и «повис» медузой на воде, ожидая, пока девушка догонит его.
   «Обуза, – с небольшим неудовольствием подумал он, хотя девушка ему и понравилась. – Привязалась, теперь жди ее».
   Фыркая и отдуваясь, Оксана поравнялась с ним. Идея сплавать на тот берег тихо утонула в темной воде.
   – Устала? – спросил Крысолов.
   – Есть немного, – честно ответила девушка, Крысолов кивнул.
   – Я тоже, – соврал он. – Поплыли неспешно назад?
   – Ага, – ответила Оксана и сноровисто развернулась, как в бассейне у бортика.
   Она вышла из воды, слегка покачиваясь от усталости, первой, оглянулась. И Крысолов невольно залюбовался ею. Высокая, загорелая, сильные ноги чуть подрагивали устало. Стройная фигурка с узкими бедрами и небольшом грудью, перехваченная двумя узкими полосками светло-розового купальника. Длинные каштановые волосы мокрыми сосульками упали на лицо, и она отбросила их на спину стремительным и прелестным в своей грациозности движением руки. Этакая маленькая наяда. «Ну, не такая уж и маленькая, – подумал Крысолов. – Сто семьдесят девять – сто восемьдесят один. Почти с меня ростом». Он вышел из воды и развалился на траве рядом с Леней.
   – А ты все такой же, – ухмыльнувшись, произнес тот.
   – В смысле? – лениво отозвался Крысолов, прикрыв глаза.
   – Незамерзаемый и выносливый. Если бы не Оксанка – на тот берег бы махнул. Нет?
   Крысолов лениво кивнул головой.
   – И девки по-прежнему по тебе сохнут, – ткнул кулаком его в плечо Леня. Крысолов вяло махнул рукой.
   – Брось ты.
   – Ха, – ухмыльнулся Жеботинский, понизив голос, – а то я не вижу, как на тебя Светка с Оксанкой глазеют? Слава богу, хоть Ирка на мне прочно залипла, а то бы приревновал и выгнал на фиг.
   Крысолов сам прекрасно чувствовал, как в него уперлись два взгляда, – заинтересованный и заинтересованно-жадный. Последний, без сомнений, принадлежал грудастой Свете. Крысолов постарался максимально абстрагироваться от этих взглядов и расслабиться – не часто за последние годы удавалось полежать вот так на бережку и послушать мирный треп мирных людей.
   – А все-таки, Мих, – толкнул его Леня, – как жил-то?
   – По-разному, – неохотно отозвался Крысолов, на всякий случай выстраивая в уме легенду. – Воевал в основном. То там, то сям. Сказал же – все за бутылочкой.
   – Лады, – попытался покладисто отстать от него Леня, но это получилось плохо, и прозвучал второй вопрос: – А в наши края каким ветром занесло?
   – Проездом из Рио в де-Жанейро. Искал, где бы в вашей пыльной Первопрестольной искупаться, и на тебя набрел.
   – А я, Миня, от всего этого давно отошел. Работаю потихоньку в солидной конторе, безопасность обеспечиваю. Сестрицу вот замуж хочу выдать.
   – Ага, – немедленно откликнулась Оксана, – щас!
   – А что? – рассмеялся Леня. – Почти девятнадцать лет девке. Вот хоть за Миху и выдам. Глядишь, и он остепенится. А что?
   Крысолов не отреагировал, и Леня толкнул его локтем,
   – Возьмешь за себя девку, а Миха?
   – Хоть щас, – лениво отозвался тот. – Если не утону. Пошли топиться, а то так и уснуть на солнышке недолго.
   На сей раз его поддержали только Оксана и Леня, да и тот лишь нырнул, проплыл пяток метров и вылез. Зато девушка разошлась вовсю и, видя, что приятель брата вполне доброжелательно относится ко всем ее чудачествам, заставила Крысолова исполнять роль вышки для прыжков, карабкалась ему на плечи и сигала с них, словно со стартовой тумбочки в бассейне.
   Набесившись и назагоравшись, честная компания часов около шести побрела по домам. Леня решительно заявил, что никуда не отпустит «друга Мишу», пока не треснет с ним не раз упомянутую бутылку и не выслушает рассказ о жизни. Крысолов спросил адрес и клятвенно пообещал вернуться, только подгонит машину, оставленную у станции метро «Тушинская», к дому. Он был уже сам не рад, что признал давнего приятеля, и искал возможность тихо смыться.
   Но – не тут-то было.
   – Я покажу вам, как удобнее подъехать к дому, – вдруг сказала Оксана. – Заодно и прогуляюсь чуток.
   – Ага, – кивнул Леня, – заодно и впустишь гостя в дом. Я пока пробегусь по магазинам и в контору забегу. Хоть мы и в отпуске, но – дело есть дело.
   «Увы, – подумал Крысолов, перехватив завистливо-злой взгляд Светы, брошенный на Оксану, – не выгорело сбежать. Утешает лишь одно – приятная спутница». Он неторопливо побрел по тротуару в метре от девушки. Закурил, оглядывая окрестности.
   – Вы давно знаете брата? – нарушила молчание Оксана.
   Крысолов пожал плечами.
   – Да годиков восемь, может – девять. Не виделись, правда, лет пять. И кончай «выкать», я к этому не привык.
   – А где познакомился с ним? – легко перейдя на «ты», продолжила расспрашивать девушка.
   – В милиции, – усмехнулся Крысолов. Оксана подняла брови.
   – А серьезно?
   – На полном серьезе – в отделении милиции, куда нас забрали за драку. Махались спина к спине в кабаке.
   – Ленька много про тебя рассказывал – как воевали, как ему жизнь спас. Только я тебя не таким представляла.
   – А я не таким и был. И внешне, и внутренне, – задумчиво ответил Крысолов и, поймав на себе удивленный взгляд Оксаны, пояснил-соврал с печальной улыбкой: – Рожу обожгло, пришлось полную пластику делать. А внутренне – постарел.
   – Ну уж, – отмахнулась Оксана, – ты даже младше Леньки выглядишь. Я уж думала, ты меня годков на пять-шесть всего постарше.
   – Да я и Леньки постарше буду, – рассеянно отозвался Крысолов и поспешно прикусил язык. – А ты чем занимаешься, если не секрет?
   – Да какой уж там секрет. В консерватории второй курс закончила. По классу скрипки.
   – О, – уважительно отозвался Крысолов, – значит, мне выпала честь идти рядом с будущим Паганини. Правда, в юбке, – засмеялся он.
   Оксана тонко улыбнулась.
   А потом была пьянка. Одна из тех, что так часто видел Крысолов, и которые он не любил всей душой. Приходилось тихо врать, перемешивая истину с ложью, играть на публику – Иру, Владика, Свету и Леньку. Лишь Оксана – и Крысолов чувствовал это – не верит ни единому его слову и ждет откровения, правды, Истины. Но этого Крысолов не мог ей сказать – не знал сам. Тяжко и нудно.
   К счастью, около полуночи гости разбрелись по домам, Ленька уединился с Ириной в своей комнате, предварительно кинув на диван в гостиной постель для Крысолова. Распахнув окно настежь, тот застелил узкий диван простыней, кинул на него подушку и присел на подоконник, сунув в губы сигарку. «Черт, – подумал он и грустно усмехнулся, – не хватало, чтобы в меня влюбилась юная девица, да еще – сестрица приятеля».
   Скрип двери Крысолов услышал позже, чем дуновение воздуха. Прикрыв глаза, он просканировал ауру вошедшего и лишь потом повернулся. Оксана. Девушка стояла на пороге, завернувшись в тонкую простыню. И Крысолов отметил, что ткань, обернувшая тело Оксаны, скорее не прикрывала, а подчеркивала все прелести фигуры юной девы. «Интересно, – подумал Крысолов, – это у большинства женщин генетически или благоприобретенное? Они драпируются в ткань, чтобы эффектно обнажить то, что едва скрывают, чем скрыть то, что могли бы с легкостью обнажить. Хотя не все».
   Оксана легко скинула с себя простыню и, на секунду обнажив загорелое тело с четырьмя крошечными треугольниками белой кожи, нырнула под одеяло постели Крысолова. Тот поглядел в ее блестящие глаза.
   – И это имеет смысл? – тяжело спросил он. Оксана пожала плечами.
   – А во всем должен быть смысл? – спросила девушка, и в ее голосе Крысолов почувствовал слезы. Но на глазах и лице он не увидел их.
   – Не знаю, – задумчиво произнес он. – Может быть – да. Я лишь недавно стал задумываться о смысле вещей. Жизни – в том числе.
   – Но, – девушка замялась, подыскивая слова, – я хочу быть с вами… С тобой.
   – А зачем? – грубо перебил Крысолов. – Зачем? Неужели не понятно, что я – одиночка? Что любовь и семья, и все прочие радости – не для меня? Я же заметил – ты чувствуешь, что я вру твоему брату, как сивый мерин. Я же не человек в вашем понимании этого слова.
   Девушка, опустив лицо, утерла слезы, и Крысолов почувствовал, как болезненно заныло у него в груди, кольнуло сердце. Он подсел ближе, на край дивана. Оксана прильнула к нему, обхватила его за шею, спрятав лицо на груди. Легко поглаживая ее по волосам, Крысолов тихо и напевно шептал:
   – Дурашка, ты все еще веришь в любовь с первого взгляда? Счастливая! Если бы я мог так легко влюбиться и думать, что все это навеки, что это так же неразрушимо, как горы, как русла рек, как прибрежные скалы… Но я знаю кое-кого, кто видел, как рушились горы, как реки меняли свое течение, как море рушило утесы. И все это было – все-таки – долговечнее любви. Ибо это чувство живет лишь, когда есть полное физическое и эмоциональное приятие. Но что в этом мире можно принять? Что неизменно?
   – Любовь, – прошептала Оксана. Крысолов грустно усмехнулся.
   – Если бы все так и было! Но нет ничего в этом мире, что не разлагаюсь бы, как падаль. И твоя, и моя любовь – не более, чем попытки реанимировать хладный труп. Нет ни тебя, ни меня. Есть лишь призраки, тени теней – ведь мир мертв, как и его история. Есть такая старая сказка – о любви и вечности. Хочешь ее услышать?
   – Да, – хлюпнула носом Оксана и с типично женской непоследовательностью спросила: – Ты хранишь верность одной женщине?
   Крысолов рассмеялся, но невеселый это был смех.
   – Если бы так. Но время – лучшее лекарство от любовных ран, девочка. Если бы я хранил верность той женщине, которую люблю больше жизни, то мне стоило бы стать монахом. Но я не монах. И не забыл ту женщину. Потому что она может мне дать то, что не можете вы, обычные люди. Да почему – обычные? – мотнул он головой. – Просто – люди. Вестимо, брат рассказывал тебе про мою нечеловеческую выносливость, храбрость и силу? Трудно скрыть свою анормальность, когда бок о бок живешь с человеком долгое время, да еще и в экстремальных условиях. Так вот, он почти не ошибся – я ведь не человек, мне это все можно… Или просто дано… Или полагается? Не знаю. Но для меня любовь – это больше, чем щекотание чувств или безрассудочный порыв. Это еще и сохранение вида. А когда стремление сохранить вид совпадает с этим самым порывом… Знаешь, Оксанка, у меня просто нет слов, чтобы объяснить все это. Да и зачем тебе-то знать?
   Баюкая девушку на руках, Крысолов вдруг почему-то увидел себя, укачивающего Оксану на руках, но уже окровавленную, полумертвую, шепчущую последние слова. И он разобрал их – посиневшие губы прошептали «люблю». Стряхнув энергичным движением головы видение, Крысолов крепче прижал к себе девушку, словно попытавшись оградить от страшного финала короткой жизни, спасти. Но при этом зная, что ничего не волен изменить.
   – Я обещал тебе сказку Мертвых Миров? – прошептал он. – Так слушай и не пугайся. Все мы когда-нибудь заходим за Черту.
 

Сказка Первая. Безумие лейтенанта Прэстона

 
   Вечерний снег окутал своей пеленой Город, притушил сине-оранжевое световое марево над ним, сделал его чуть живее. Голые деревья ждали, что снег укроет их, но хлопья были сухими и не липли на их тонкие обнаженные ветви. Лишь ели благодарно поникли мохнатыми лапами под тяжестью микросугробов на своих колючих зеленых плечах.
   Я стоял на платформе и бездумно курил, прикуривая одну сигарету от другой. Ждал электричку на Город. Причем вся бессмысленность ожидания была мне ясна, как божий день, – последняя электричка ушла в Город два часа назад, следовательно, первая будет часа через два с половиной, а то и три. И можно было провести эти часы в тепле и уюте, благо до дома – двадцать минут ходьбы. Но я стоял и курил, не в силах забыть монолог лейтенанта.
   Темный полузаброшенный парк, засыпанный снегом, похорошел, в нем появилась какая-то несвойственная ему уютность и покойность. Аллеи слегка осветились тем странным внутренним свечением, которое присуще лишь свежевыпавшему снегу. Хлопья невесомо падали нам на плечи, застревали в волосах, холодно, равнодушно и мягко ласкали наши лица.
   Снег поскрипывал под подошвами высоких ботинок лейтенанта. Я старался ступать тише, чтобы скрип снега не заглушал слов Прэстона, часть из которых я все равно не слышал, – лейтенант говорил тихо, часто – куда-то в сторону, а тут еще и моя глухота на одно ухо. И как я ни подстраивался, лейтенант все равно оказывался с моей левой, глухой стороны. Эта игра в «услышь ближнего» держала меня в напряжении, утомляла. Содержание речей лейтенанта тоже оставляло желать лучшего. Лейтенант Прэстон положительно был безумен. Но крайне любопытным и последовательным безумием.
   Что-то неразборчиво пробормотав, лейтенант повернулся ко мне всем корпусом, словно штурмовое орудие «Элефант». Темные его глаза уставились мне в лицо, как стволы спаренных «эрликонов». Я поежился от такого взгляда.
   – История мертва, мой друг, – отчетливо произнес лейтенант и странно усмехнулся. – Мы дохлебываем остатки былого величия, доедаем былую непрерывность, сами производя лишь перфорированную субстанцию, которую именуем то «время», то «история». Истории более нет, ибо нет времени и нет реперных фактов, на коих историческое исследование может базироваться.
   Он сделал паузу и закурил. «Возможно, – подумал я, – но что же осталось? И что куда девалось?»
   – История мертва, – повторил он. – Ибо богов упразднили, а герои вымерли. Где Геркулес и Персей? Где Уллис и Леонид Спартанский? Где Александр, Цезарь, Брут, Иешуа, Пилат? Атилла, наконец? Где они все? Мы помним их рассудочно, помним Ричарда Плантагенета, Тэмучжина, псевдоистеричку Жанну, Спинозу, Леонардо, Рафаэля. Почему-то помним Гете, Амадеуса, Фридриха Прусского, дуэт Бонапарт-Кутузов, Вольтера и князя Рымникского, Ницше, Брусилова, Гумилева-старшего, Танака, полковника Тиббетса и Гессе, Брехта. Но как помним? Для чего?