Страница:
Выгребши на узкий песчаный плес у стен древнего замка, Мишка поднял тело девушки на руки и понес к двум сиротливым кучкам одежды, не обращая внимание на хмыканье и посвист пацанья. Натянув лишь трусы на себя, он закутал Еленку в толстую хлопчатобумажную армейскую куртку, еще хранившую следы его крови, обнял, прижал тело девушки к себе, отогревая и хороня в ней свой страх, стыд и боль недавних дней. Снова что-то с хрустом сломалось в нем, и Мишка внезапно ощутил в себе любовь и нежность к этому человеку, к этому комку плоти, доверчиво свернувшемуся в клубок на его коленях.
– Давай-ка еще по одной, и удочки закинем, – сказал доктор Коренев, подставляя титановый стаканчик, сделанный в свое время из куска обшивки ракеты СС-20 – как и фляжка, и два других стаканчика. Без возражений Чистильщик твердой рукой заполнил оба стаканчика маслянистой жидкостью виски – на сей раз «Ballantines».
– Печально, но будем, – пробормотал он и потер лоб.
– Удочки сам знаешь куда закинуть или мне подсказать?
– Иди ты со своей рыбной ловлей. Наш курс – Полесск. Не помню, как он у немцев назывался. Тильзит и Рагнит – помню; Пиллау – тоже помню. Полесск – не помню.
– Кстати, Вадя, – осушив стаканчик и не обижаясь на предыдущие высказывания, произнес Виктор, – а кто такой Рагнит и Пиллау в наше время?
– Элементарно, Ватсон, – снова проворчал Чистильщик. – Рагнит – это Неман, а Пиллау – Балтийск. Ферштеешь?
– Я-я, натюрлихь, – мрачно отозвался Коренев. – Фердамт, нох айн маль.
– Ваккаранай нару домэтта инасай, – так же мрачно ответил Чистильщик.
Виктор озадаченно поглядел на него.
– А это по-каковски?
– По-японски, – все так же мрачно ответил Чистильщик. – Не знаешь – не говори.
– Сапасибо, Вадима-сан, – шутовски кланяясь, произнес Коренев, – просветира моя софысем неразумная гайдзина.
– Звиздеть – не мешки ворочать, – ответил Чистильщик, поднимая фляжку. – А вот кому еще по одной?!
– Легко, – отозвался Коренев. – Только ты зря в Кениг едешь. Твои давно уже адрес поменяли. Где они – даже я не знаю. Ищи их по своей сети.
– Дур-рак ты, Витька, – с чувством произнес Чистильщик, – хоть и умный. Рази ж я ради того сюда рвался? С тобой, мудозвоном, спокойно посидеть да выпить. Если б надо – я ж из Латвии на все триста шестьдесят спокойно подорвался и без твоего участия.
Тут Чистильщик соврал, и соврал крупно, но доктор Коренев это понял и просто промолчал. Не в этом ведь дело. Дружба же – это: в беде и в радости, в здравии и в болезни, в жизни и в смерти; это крепче, чем брак, как бы его не трактовали.
– Филозоф, – проворчал Виктор, словно уловив его мысли, – налей лучше полнее, а то я с засухи подохну, пока ты тут идеологические платформы к своим деяниям подводишь.
Чистильщик тормознул полноприводной «УАЗ» – специальный армейский вариант, с большим трудом купленный им в Кениге – у въездных ворот базы, но сигналить не стал, аккуратно, не пошевелив ни травинки, ни досточки, прошел на территорию биостанции и упругой походкой направился к домику директора. За последние пару дней синяки на его физиономии поджили, лишь выбитые зубы давали о себе знать редкой дергающей болью и легкой шепелявостью.
Бесцеремонно толкнув дверь веранды, он легко дотронулся до рукоятки «Глок-19», уютно устроившегося в кобуре на левом боку под тонкой кожаной курткой, но вытаскивать пистолет не стал. Кстати, на сей раз Чистильщик не оснастил оружие глушителем; почему-то он не собирался больше маскировать свои действия, избегать шума стрельбы. Но в этот раз все обошлось без инцидентов. Чистильщик застал хозяина в кухне за столом, на котором красовался литровый пузырь водки и нехитрая закусь.
Степаныч поднял мутный взгляд на Чистильщика и, трезвея на глазах, поднял брови. Тот хитро подмигнул и замысловато щелкнул пальцами.
– Вадька? – недоверчиво выдохнул он. – Ты? Но ведь два дня назад здесь…
– Я это, я. Знаю все, – ответил Чистильщик. – Девчонки успели уехать?
– Да, – мотнул головой хозяин, продолжая недоверчиво разглядывать Чистильщика, – но как же ты…
– Расслабься, Степаныч, и налей мне. А сам завязывай с бухлом. Укололи тебя, небось?
Степаныч вяло кивнул.
– Болтал, словно язык без костей?
Степаныч снова кивнул.
– Ну и слава богу, – мирно сказал Чистильщик, присаживаясь на табуретку. – Налей, не скупись.
Степаныч налил полный стакан, и Чистильщик в два приема осушил его. Крякнул, закусил зеленым лучком и закурил сигарку.
– Не казнись, старик, – проворчал он сквозь зубы. – Хотел бы ты или не хотел, но все равно сдал бы все, что знаешь. Кстати, тот дуб еще не свалился?
– Который? – озадаченно спросил Степаныч.
– Под которым мы, в свое время, заначку водки делали.
– Стоит, что ему сделается.
– Добро, – качнул головой Чистильщик и сделал знак рукой – налей, мол. Степаныч послушно набулькал полный стакан. Себе, невольно ежась от пристального взгляда Чистильщика, налил скромно, полстакана.
– А на хера тебе все это, Вадимчик? – заглотив дозу и не закусив, вдруг напористо спросил Степаныч.
– Не понял, поясни, – с такой же внезапно накатившей холодностью отозвался Чистильщик, так и не донеся стакан до рта.
– А чего тут пояснять?! – уже со злостью произнес Степапыч. – Работал ты на дядю сурового и доброго, да перестало тебе это нравиться. Могу это понять, хотя и не совсем – вон, бля, как сыр в масле катаешься, платил дядя, видать, не шибко мало, не наши крохи.
– О чем ты? – тихо прервал его Чистильщик. – Съехал, что ли, Степаныч? Знаешь же мою профессию.
– Вот именно, что знаю! И тебя знаю. Потому и говорю, что еще как-то могу понять, что тебе разонравилось. Но девки-то при чем? Если бы тебя только касалось, то хрен бы кто у меня появился, ты – в том числе. А так и меня подставил, и кучу ненужных телодвижений сделал. Только не надо о большой и чистой любви говорить, Вадя. Я ж тебя не первый год знаю и все твои аморы видел.
Чистильщик тяжело поглядел на хозяина, и тому стало неуютно под этим взглядом.
– Ты хорошо подумал, прежде чем такие заявы делать? – негромко произнес Чистильщик. – Аморы ты видел, не отрицаю. Но так ли уж ты меня знаешь?
– Не зыркай так на меня, – еще больше взвинчиваясь, уже заорал Степаныч, разливая водку по стаканам и расплескивая при этом жидкость по грязной клеенке на столе. – И не ври про любовь: чувства и ты – понятия не совместимые. Иногда мне кажется, что ты просто машина в человечьем облике.
– Так-таки все ли человеческое мне чуждо? – прищурившись, с издевкой спросил Чистильщик.
– Не гони мне, Вадя, не надо, – отмахнулся Степаныч. – Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что мульки все эти любови. Особенно – для тебя.
– Аллах ибн алла, – вздохнул Чистильщик, – куда ни плюнь – одни филозофы. А что такое любовь, старичок? Ответь, не погнушайся. Хотя бы – что это такое для тебя.
– Я бы ответил, – ернически произнес Степаныч, – да вот горючее кончается, – он потряс бутылку, в которой осталось водки пальца на три.
– За это не беспокойся, – ответил Чистильщик, вытягивая из внутреннего кармана куртки поллитровую плоскую бутылку «Teachers» и ставя ее в центр стола. – Давай-ка по маленькой – и ответь.
Выпили, занюхали хлебом, хрустнули лучком. Чистильщик выжидательно поглядел на хозяина.
– Слушай, Вадя, да что ты комедию ломаешь? – после долгого молчания отозвался Степаныч. – Ну…
– Не можешь, – со вздохом произнес Чистильщик. – Даже для себя определить не можешь, а за других решаешь. Наливай уж, философ, мать твою в гроб и во все корки.
Мирдза сидела за столом у зашторенного окна и неторопливо чистила оружие, ожидая Марту с местных молодежных посиделок, чтобы в сумерках пойти с ней на их импровизированное стрельбище в карьере. Все было нудно и тягомотно. Даже стрельбы, вызывавшие по началу у Марты неподдельный восторг, стали повседневной рутиной, словно поход в магазин или мытье посуды.
Молодая женщина поглядела на часы. «Что-то эта юная засранка задерживается, – подумала она. – Будет ей сегодня трепка». На какие-то доли секунды фосфоресцирующие в темноте толстые стрелки тяжелых часов – ракетовская «Амфибия» выпуска восемьдесят первого года, подарок Вадима – заворожили, волей-неволей заставили вспомнить дни, когда проклятый и любимый Крысолов был рядом. Человек – человек ли? – без настоящего лица, имени и прошлого. Проклинаемый за разрушение покоя – и такой желанный. Мирдза словно наяву ощутила его чуткие руки на своем теле и на секунду задохнулась, как тогда, когда он ласкал ее, был рядом.
Она тряхнула головой и крепко выругалась. Выругалась еще раз, сильным ударом ладони всаживая в рукоятку пистолета снаряженный магазин, стукнула кулаком по столу, стараясь болью выбить из себя сладкие воспоминания. Однако – тщетно. Мирдза закусила губу, мотнула головой и передернула затвор пистолета, загоняя патрон в патронник. Поставила оружие на предохранитель и спрятала «маузер» в сумку. «Молнию» застегнуть не успела.
В прихожей хлопнула одна дверь, распахнулась настежь дверь комнаты, и на пороге замерла Марта, зареванная, с выпученными глазами. Задыхаясь, словно она пробежала с десяток километров, девушка немо открывала рот, силясь что-то сказать, но не могла, лишь тыкала пальцем куда-то себе за спину. Мирдза встала, подошла к сестре, поглядела на нее секунд пять, но, не услышав ни слова, довольно сильно врезала ладонью по щеке Марты. Голова девушки мотнулась, но удар словно вышиб из ее горла невидимую пробку. Она разревелась уже в голос. Продолжая тыкать пальцем за спину, Марта произнесла сквозь судорожные всхлипывания:
– Я… я Витьку Щеголева… убила! – выкрикнув это, она снова бурно зарыдала и бессильно сползла по дверному косяку на пол.
Мирдза непонимающе поглядела на нее и присела рядом.
Минут через десять, вкатив сестре еще две полновесные оплеухи, Мирдза наконец добилась от Марты сколь либо связного рассказа о происшедшем. Картинка получалась достаточно неприглядной, но весьма прозаичной. Упомянутый Витька Щеголев, он же Щеголь, был личностью и так довольно тупой и весьма непривлекательный, он еще и раскачался до состояния, о котором весьма метко заметил Задорнов: «даже уши накачаны». Эта самая накаченность еще больше уродовала его внешность, делая этого семнадцатилетнего парня вовсе отталкивающим. Но это все было бы так сяк, не будь у Щеголя старшего братца, бригадира гатчинской группировки. Подражая братцу, Витька копировал повадки «крутых» и верховодил здешней молодежью допризывного возраста.
Увидев Марту, Щеголь, само собой, подкатил к ней. Легкое отношение к деньгам, крутой мотоцикл – Витька считал, что провинциалочка должна пасть к его ногам, точнее – к нему в постель. Марта отшила его, но при этом продолжала крутиться в компании, где он верховодил. Щеголь решил, что напоролся на недотрогу и стоит провести короткую осаду, выразившуюся в катании девушки на мотоцикле, угощении сладостями и дорогим – по местным меркам, конечно, – спиртным, приглашениями съездить в Гатчину в кабак. Марта на мотоцикле каталась, а от остальных предложений со смехом отказывалась.
И Витька не выдержал. Сегодня, когда из-за дождя компания собралась на веранде у Сани Чупахина, единственный родитель которого в очередной раз загремел за мелкую кражу в тюрягу, Щеголь, подвыпив для куражу, полез лапать девушку. И ощутимо получил в морду. Удар оказался не по-женски сильным и свалил незадачливого ухажера на заплеванный пол. Компания встретила это падение смехом, который тут же смолк, едва Щеголь поднялся на ноги. Он набычился, в узких глазах мелькнули багровые огоньки бешенства. Проревев, словно бык: «Убью сучку», Витька махнул рукой толщиной с хорошее бедро. Но двигался он медленно, всяко уж намного медленней даже нетренированного аномала.
От двух ударов Марта легко ушла, а потом ей надоел этот балет. Она сильно пнула Витьку в пах, а когда он согнулся, добавила с двух сторон ладонями по ушам. Щеголь рухнул как подкошенный. Из носа и из ушей у него потекла кровь. Кто-то из парней, что был потрезвее, кинулся к нему. Но Витька не дышал и сердце у него не билось. И Марта поняла, что убила парня. Не рассчитав силы и точности удара, она не попала ладонями по ушам, а основаниями ладоней сломала височные кости, буквально вмяла их во внутрь черепа, в мозг.
Марта согнулась, и ее вывернуло. Она бросилась на крыльцо и еще успела услышать, как кто-то из девчонок прошептал ей вслед: «Ну все, не жить ни ей, ни ее сеструхе. А Краб сегодня на даче». У крыльца девушку снова согнуло в приступе рвоты. Утерев губы рукавом куртки, Марта выпрямилась и бросилась бежать сломя голову.
Мирдза несильно пошлепала сестру по щекам. Вытерла ее лицо полотенцем и встала.
– Собирай сумки и иди, выводи машину, – негромко, но жестко приказала она.
Марта кивнула и встала.
Собрать четыре сумки – все их немногочисленные вещи – было минутным делом. Марта рванулась во двор, к машине, но Мирдза ее придержала. Прислушалась. К дому на большой скорости приближались две машины.
– Пошли, – приказала молодая женщина и передала одну из своих сумок Марте. Опустила руку в тяжелую объемистую сумку, что висела на ее плече. Глухо лязгнул металл.
На крыльцо сестры вышли одновременно с визгом тормозов. Перед воротами остановились вишневая «девятка» и потертый серо-стальной «БМВ». Из машин вывалились человек шесть накачанных мальчиков и устремились к дому. Оружия в их руках не было. Пока не было.
– Иди к машине, – приказала Мирдза, цепко глядя на парней.
– Стоять! – выкрикнул передний, багроволицый квадратный низенький мужичок. Его длинные руки с огромными кистями беспокойно двигались, словно искали, за что бы ухватиться. Судя по характерной внешности, это и был Краб.
– К машине, – снова сухо произнесла Мирдза.
– Стоять, суки! – снова рявкнул Краб. – Изувечу блядей! Убью!
– Убери тачку от ворот, ублюдок, – холодно сказала Мирдза, краем глаза наблюдая за сестрой, которая послушно влезла на водительское место и завела мотор.
– Что-о?! – взревел Краб и сунул руку под куртку.
Сумка с плеча Мирдзы упала на доски крыльца, раздался глухой металлический лязг. Сопровождавшие Краба качки замерли, завороженно глядя в ствол пистолета-пулемета «Хеклер и Кох» МП-5 А-3 с толстой насадкой прибора бесшумной и беспламенной стрельбы. Но Краба уже переклинило, и он не обратил внимания на оружие, выхватил из-за пояса ТТ. Сухо прошуршала короткая очередь, отмеченная только влажными ударами пуль в тело, лязгом механизмов «Хеклер-Коха» да звоном трех гильз, упавших на бетонные плиты садовой дорожки. Сзади тихо взвизгнула Марта.
– Оружие на землю, – коротко скомандовала Мирдза. – Отгоните машины – и забудем этот инцидент, как страшный сон.
На тело Краба, получившего все три пули в грудь, она даже не взглянула. Качки, ставшие вдруг послушными и даже робкими, побросали на мокрую землю свое вооружение – пару все тех же ТТ, выкидные ножи, нунчаки.
– Но… Кореша в больницу бы надо, – несмело произнес кто-то.
Мирдза мотнула головой.
– Ему уже ничего не надо. Отгоняй машину!
Уже миновав Меньково, Мирдза почувствовала, как ее перестало противно и мелко потряхивать. Она сунула в губы сигарету и покосилась на сестру. Та сидела каменным изваянием, напряженно глядя перед собой. Двигались только руки и глаза, беспокойно бегая по дороге и зеркалам заднего обзора.
– Тормози, – устало произнесла Мирдза, – поменяемся местами.
– Разве я плохо веду? – как-то отстраненно поинтересовалась Марта, но машину остановила.
– Нет, – ответила молодая женщина, – просто впереди гонка на большой скорости по трассе. Нам надо в течение двадцати минут оказаться на дороге Колпаны-Мга. Дай бог, чтобы они еще не связались с ментами.
Мишка лениво потягивал пиво из горлышка, с нетерпением поглядывая в сторону общежития, прятавшегося-за зданием пединститута. Еленка слегка задерживалась у подруг, и он ждал ее, развалившись на скамейке в сквере и жмурясь на солнце. Перебирал в памяти события последних трех дней и все больше и больше утверждался в мнении, что сошел с ума. А если уж быть совсем точным – влюбился.
Мишка усмехнулся и подумал, что его кривая усмешка наверняка со стороны выглядит абсолютно глупо. Как и выражение лица в принципе – в эти три дня. И тут он увидел Еленку, вышедшую из-за угла и оглядывавшую сквер. Волошин одним большим глотком допил остатки пива, встал и помахал рукой, привлекая внимание девушки. Да так и замер с поднятой по-дурацки рукой – чуть сзади с боку, обгоняя Еленку, быстрым шагом направлялся в его сторону тот человек, что подстрелил его в Москве и допрашивал на берегу водохранилища. Мишка узнал его мгновенно и тотчас же понял, что и сам узнан, что человек этот заметил, как замер Мишка, узнав его. Классический сюжет: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь.
Не замедлив шага, человек сделал странное движение рукой, и Мишка заметил тусклый высверк стали в его левой руке, с тоской вспомнил о своем «Макарове», заткнутом сзади за ремень. Он опаздывал на вечность, точнее – знал, что опоздает. Волошин хотел крикнуть Еленке, чтобы не подходила, но ощутил вдруг, как чужая мощная воля сдавила его сознание, сделав все тело ватно-мягким и непослушным, руки бессильно упали вдоль тела, голос отказывался подчиняться. Слава богу, хоть ноги еще держали, иначе бы Мишка самым постыдным образом плюхнулся на задницу мимо скамейки.
Они подошли почти одновременно: Еленка и тот человек, мужчина опередил девушку на пяток шагов, и Волошин увидел в его руке, небрежно прикрытой полой легкой куртки, кургузый короткоствольный пистолет. Такой Мишка видел лишь на картинке, но все же узнал – ПСС[24]. Бесшумность выстрела в нем достигалась не с помощью глушителя, а благодаря особой конструкции боеприпасов, не выбрасывавших в канал ствола пороховых газов, а толкавших пулю поршнем, помещенным внутри гильзы. Этот же поршень перекрывал выход газов, закупоривая дульце гильзы и сохраняя в ней повышенное давление.
– Зачем ты здесь? – сумрачно спросил мужчина, и Мишка увидел на его лице несколько довольно свежих рубцов, которых не было во время предыдущей встречи, отметил шепелявость в голосе, какая бывает, если выбить передние зубы. – Или я плохо объяснил в прошлый раз?
– Миша, кто это? – спросила подошедшая Еленка, почувствовав угрозу в голосе незнакомца. – Что случилось?
Мужчина покосился на нее, но продолжал обращаться исключительно к Мишке.
– Наблюдаю странное противоречие, – холодно продолжал он. – Если ты жив, то внял моим словам. Но ты на моем пути – значит, не внял. Желаешь объясниться прежде, чем перейдем к нежелательным мерам? – он выразительно шевельнул стволом. Теперь оружие увидела и девушка. Она побледнела.
– Миша, что случилось? – севшим голосом снова спросила она. Мишка натужно улыбнулся.
– Ничего страшного. Старые дела и недоразумения, связанные с ними, – он взглянул прямо в глаза мужчины, но не смог долго выдержать его взгляд. – Я готов объясниться. Но не здесь.
Мужчина секунду подумал, прищурив глаза. Потом кивнул.
– Пошли.
Чистильщик не рассчитывал, что день будет особенно хорошим, несмотря на солнечную ясную погоду и теплый южный ветерок. Но чтобы настолько похабным – даже и не думал. Он приехал в Псков в пять часов утра, до одиннадцати покемарил в машине на обочине Рижского шоссе, проверил квартиру – так, на всякий случай, заранее зная-чувствуя, что она пуста. Затем заехал в дорогой магазинчик на Октябрьском проспекте, купил пару бутылок своего любимого «Джека Дэниелса» – одну заначил, мало ли когда еще удастся похлебать этого чудного напитка – и завернул к рынку. Зачем он это сделал – Чистильщик и сам не смог бы сказать. Захотелось – и все.
На книжном лотке, среди развала всяческих «Бешеных» и «Слепых», его взгляд зацепился за незнакомую, явно польскую фамилию автора и интригующее название. Анджей Сапковский, «Ведьмак». Почему-то внутри заныло нечто, этакое интеллектуальное и сенсорно голодающее. С усмешкой вспомнил, что последний раз читал в свое удовольствие, развалившись на диване, дымя вкусной сигаркой и потягивая нечто не менее вкусное спиртное, уже с полгода назад. А то – и поболее. Потом – сплошные запарки, чтение только узкоспециальной литературы и беготня. Твою мать, так недолго шерстью обрасти, хвост отпустить и начать выть на луну. По диагонали быстро пробежал глазами книгу. Весьма и даже очень.
Купил все пять томов, которые продавец люто рекламировал, как продолжение «Ведьмака», бросил на прилавок новенькую необмятую сотню и неспешно обошел рынок. Купил полиэтиленовый пакет, чтобы не таскать стопку книг под мышкой, подошел к ларьку, где торговали болгарскими и китайскими CD-дисками, чувствуя спиной пару не слишком добрых взглядов. Приглядевшись уже к двухтомному органному Баху, не глядя – ну, почти; чумазого подростка-цыганенка он краем глаза заметил – перехватил руку воришки у самого бокового кармана, откуда он доставал деньги, расплачиваясь с книжником, и коротким поворотом кисти сломал запястье карманника. Цыганенок взвизгнул, но тотчас же потерялся в толпе. День начинал портиться. Настроение лишь слегка улучшилось после покупки двух дисков и предвкушения интересного чтения под хорошую музыку и славный напиток. Но на выходе с рынка – а он специально прошел его насквозь и вышел через вторые ворота, вььходившие на Пскову, – настроение снова испортилось.
Его ждали. Четыре крепких мужичка, с десяток цыганок и толпа цыганят от двенадцати до пятнадцати. Пацанва в бою не сила, но если амбалы завалят жертву, то стая мелких пираний дорвет ее. Ну и на ногах повиснуть могут. Да и бабы в виде отвлекающего фактора сработать могут. Сучья тактика.
– Нехорошо, дорогой, – чуть шагнул вперед усатый цыган. Волосы с проседью и цепкий взгляд выдавали в нем старшого. Не барон, но «бригадир», или как там он у них называется. – Очень нехорошо. Зачем ребенка обидел? Поймал на кармане – в милицию веди или в морду дай. А руки ломать – не хорошо. Как он теперь семье на хлеб зарабатывать будет? Плати, дорогой.
Чистильщик оценивающе поглядел на старшого. Уверен в себе, да и его бабье-щенячья команда уже охватила «глупого русака» полукольцом. Прохожие опасливо обходили место разборки стороной. Прорваться через это «оцепление» не составило бы даже для нетренированного аномала детскую задачу, но бить женщин и сопляков… «А какого черта! – вдруг озлился Чистильщик, и в нем на какой-то миг воскрес прежний Крысолов. – Даже маленький трутень – все равно трутень. Я не фашист, но геноцид в некоторых случаях вполне оправдан». Мотнул головой, чтобы избавиться от наваждения, от призрака прошлого и вновь взглянул в глаза цыгану. Его и еще с десяток он бы «взял» без труда. Но это улей, и «брать» надо было всех, а на это сил пока не хватало. Значит, надо было либо отбрехиваться, либо решать вопрос силой.
– Ничего, – жестко ответил Чистильщик, – в школу походит, хоть писать-читать научится, – он сунул в рот сигарку, закурил. И неожиданно перешел на цыганский: – А говорить о каких-нибудь претензиях я буду только с бароном. Понял?
Они опешили. В их хитрых головах мысли вдруг стали проворачиваться со скрипом, таким явным, что Чистильщик практически слышал его. Конечно, это автоматически включился, как всегда, в экстремалке, его «считыватель», но он слышал их простенькие и боязливые мыслишки. Страх двигал ими, страх и жадность.
– Ты – цыган? – наконец неуверенно спросил по-русски старшой.
Чистильщик глумливо усмехнулся.
– Бог миловал, – все так же по-цыгански и с хорошим произношением ответил он. Понимай, как хочешь. – Настроение ему они все-таки изгадили прилично. А злой аномал – втройне не человек. Нелюдь. – Тачка твоя далеко?
– Вот она, – все так же неуверенно ответил цыган, мотнув головой в сторону серебристой «Тойоты» не самой ранней модели.
– До больницы доедешь, – буркнул Чистильщик уже по-русски и встряхнул левой рукой.
Выстрела никто не услышал. Только цыган вдруг заорал и рухнул на корявый пыльный асфальт. На светло-серых широких штанах в районе колена у него расплывалось кровавое пятно. Поморщившись от ожога на запястье, Чистильщик раздвинул оторопевшую толпу цыган и зашагал к лестнице, спускавшейся с высокого берега на мост через Пскову. Вой поднялся лишь тогда, когда он уже достиг середины моста. Вытряхнул из длинного широкого рукава матерчатой куртки все еще горячую гильзу ПССа.
Широко размахнувшись, он зашвырнул ее подальше в реку – оставлять гильзу, внутри которой сохранялось адское давление пороховых газов, на суше он не рискнул. Могли расковырять дотошные пацаны и повредить себе глаза-руки; могли заинтересоваться компетентные органы – кто это у нас в уездном городе постреливает из таких экзотных машинок. Задерживаться в Пскове, конечно, Чистильщик не собирался, но все-таки не стоит создавать нездоровых сенсаций. Хотя одну он только что создал. На другом берегу, присев на сырую скамейку, Чистильщик вынул из пакета книгу и бутылку виски. Открыл первую страницу и погрузился в чтение.
Берег р. Неман между г. Советском и г. Неманом, Калининградская обл. Российская Федерация. Понедельник, 3.08. 20:00 (время местное)
– Давай-ка еще по одной, и удочки закинем, – сказал доктор Коренев, подставляя титановый стаканчик, сделанный в свое время из куска обшивки ракеты СС-20 – как и фляжка, и два других стаканчика. Без возражений Чистильщик твердой рукой заполнил оба стаканчика маслянистой жидкостью виски – на сей раз «Ballantines».
– Печально, но будем, – пробормотал он и потер лоб.
– Удочки сам знаешь куда закинуть или мне подсказать?
– Иди ты со своей рыбной ловлей. Наш курс – Полесск. Не помню, как он у немцев назывался. Тильзит и Рагнит – помню; Пиллау – тоже помню. Полесск – не помню.
– Кстати, Вадя, – осушив стаканчик и не обижаясь на предыдущие высказывания, произнес Виктор, – а кто такой Рагнит и Пиллау в наше время?
– Элементарно, Ватсон, – снова проворчал Чистильщик. – Рагнит – это Неман, а Пиллау – Балтийск. Ферштеешь?
– Я-я, натюрлихь, – мрачно отозвался Коренев. – Фердамт, нох айн маль.
– Ваккаранай нару домэтта инасай, – так же мрачно ответил Чистильщик.
Виктор озадаченно поглядел на него.
– А это по-каковски?
– По-японски, – все так же мрачно ответил Чистильщик. – Не знаешь – не говори.
– Сапасибо, Вадима-сан, – шутовски кланяясь, произнес Коренев, – просветира моя софысем неразумная гайдзина.
– Звиздеть – не мешки ворочать, – ответил Чистильщик, поднимая фляжку. – А вот кому еще по одной?!
– Легко, – отозвался Коренев. – Только ты зря в Кениг едешь. Твои давно уже адрес поменяли. Где они – даже я не знаю. Ищи их по своей сети.
– Дур-рак ты, Витька, – с чувством произнес Чистильщик, – хоть и умный. Рази ж я ради того сюда рвался? С тобой, мудозвоном, спокойно посидеть да выпить. Если б надо – я ж из Латвии на все триста шестьдесят спокойно подорвался и без твоего участия.
Тут Чистильщик соврал, и соврал крупно, но доктор Коренев это понял и просто промолчал. Не в этом ведь дело. Дружба же – это: в беде и в радости, в здравии и в болезни, в жизни и в смерти; это крепче, чем брак, как бы его не трактовали.
– Филозоф, – проворчал Виктор, словно уловив его мысли, – налей лучше полнее, а то я с засухи подохну, пока ты тут идеологические платформы к своим деяниям подводишь.
Биологическая станция СПбГУ «Лес на Ворскле», Борисовка. Белгородская обл. Среда, 5.08. 12:10
Чистильщик тормознул полноприводной «УАЗ» – специальный армейский вариант, с большим трудом купленный им в Кениге – у въездных ворот базы, но сигналить не стал, аккуратно, не пошевелив ни травинки, ни досточки, прошел на территорию биостанции и упругой походкой направился к домику директора. За последние пару дней синяки на его физиономии поджили, лишь выбитые зубы давали о себе знать редкой дергающей болью и легкой шепелявостью.
Бесцеремонно толкнув дверь веранды, он легко дотронулся до рукоятки «Глок-19», уютно устроившегося в кобуре на левом боку под тонкой кожаной курткой, но вытаскивать пистолет не стал. Кстати, на сей раз Чистильщик не оснастил оружие глушителем; почему-то он не собирался больше маскировать свои действия, избегать шума стрельбы. Но в этот раз все обошлось без инцидентов. Чистильщик застал хозяина в кухне за столом, на котором красовался литровый пузырь водки и нехитрая закусь.
Степаныч поднял мутный взгляд на Чистильщика и, трезвея на глазах, поднял брови. Тот хитро подмигнул и замысловато щелкнул пальцами.
– Вадька? – недоверчиво выдохнул он. – Ты? Но ведь два дня назад здесь…
– Я это, я. Знаю все, – ответил Чистильщик. – Девчонки успели уехать?
– Да, – мотнул головой хозяин, продолжая недоверчиво разглядывать Чистильщика, – но как же ты…
– Расслабься, Степаныч, и налей мне. А сам завязывай с бухлом. Укололи тебя, небось?
Степаныч вяло кивнул.
– Болтал, словно язык без костей?
Степаныч снова кивнул.
– Ну и слава богу, – мирно сказал Чистильщик, присаживаясь на табуретку. – Налей, не скупись.
Степаныч налил полный стакан, и Чистильщик в два приема осушил его. Крякнул, закусил зеленым лучком и закурил сигарку.
– Не казнись, старик, – проворчал он сквозь зубы. – Хотел бы ты или не хотел, но все равно сдал бы все, что знаешь. Кстати, тот дуб еще не свалился?
– Который? – озадаченно спросил Степаныч.
– Под которым мы, в свое время, заначку водки делали.
– Стоит, что ему сделается.
– Добро, – качнул головой Чистильщик и сделал знак рукой – налей, мол. Степаныч послушно набулькал полный стакан. Себе, невольно ежась от пристального взгляда Чистильщика, налил скромно, полстакана.
– А на хера тебе все это, Вадимчик? – заглотив дозу и не закусив, вдруг напористо спросил Степаныч.
– Не понял, поясни, – с такой же внезапно накатившей холодностью отозвался Чистильщик, так и не донеся стакан до рта.
– А чего тут пояснять?! – уже со злостью произнес Степапыч. – Работал ты на дядю сурового и доброго, да перестало тебе это нравиться. Могу это понять, хотя и не совсем – вон, бля, как сыр в масле катаешься, платил дядя, видать, не шибко мало, не наши крохи.
– О чем ты? – тихо прервал его Чистильщик. – Съехал, что ли, Степаныч? Знаешь же мою профессию.
– Вот именно, что знаю! И тебя знаю. Потому и говорю, что еще как-то могу понять, что тебе разонравилось. Но девки-то при чем? Если бы тебя только касалось, то хрен бы кто у меня появился, ты – в том числе. А так и меня подставил, и кучу ненужных телодвижений сделал. Только не надо о большой и чистой любви говорить, Вадя. Я ж тебя не первый год знаю и все твои аморы видел.
Чистильщик тяжело поглядел на хозяина, и тому стало неуютно под этим взглядом.
– Ты хорошо подумал, прежде чем такие заявы делать? – негромко произнес Чистильщик. – Аморы ты видел, не отрицаю. Но так ли уж ты меня знаешь?
– Не зыркай так на меня, – еще больше взвинчиваясь, уже заорал Степаныч, разливая водку по стаканам и расплескивая при этом жидкость по грязной клеенке на столе. – И не ври про любовь: чувства и ты – понятия не совместимые. Иногда мне кажется, что ты просто машина в человечьем облике.
– Так-таки все ли человеческое мне чуждо? – прищурившись, с издевкой спросил Чистильщик.
– Не гони мне, Вадя, не надо, – отмахнулся Степаныч. – Уж кто-кто, а ты-то должен знать, что мульки все эти любови. Особенно – для тебя.
– Аллах ибн алла, – вздохнул Чистильщик, – куда ни плюнь – одни филозофы. А что такое любовь, старичок? Ответь, не погнушайся. Хотя бы – что это такое для тебя.
– Я бы ответил, – ернически произнес Степаныч, – да вот горючее кончается, – он потряс бутылку, в которой осталось водки пальца на три.
– За это не беспокойся, – ответил Чистильщик, вытягивая из внутреннего кармана куртки поллитровую плоскую бутылку «Teachers» и ставя ее в центр стола. – Давай-ка по маленькой – и ответь.
Выпили, занюхали хлебом, хрустнули лучком. Чистильщик выжидательно поглядел на хозяина.
– Слушай, Вадя, да что ты комедию ломаешь? – после долгого молчания отозвался Степаныч. – Ну…
– Не можешь, – со вздохом произнес Чистильщик. – Даже для себя определить не можешь, а за других решаешь. Наливай уж, философ, мать твою в гроб и во все корки.
Улица Пионерская, поселок Прибытково, Гатчинский р-н. Ленинградская обл. Среда, 5.08.17:30
Мирдза сидела за столом у зашторенного окна и неторопливо чистила оружие, ожидая Марту с местных молодежных посиделок, чтобы в сумерках пойти с ней на их импровизированное стрельбище в карьере. Все было нудно и тягомотно. Даже стрельбы, вызывавшие по началу у Марты неподдельный восторг, стали повседневной рутиной, словно поход в магазин или мытье посуды.
Молодая женщина поглядела на часы. «Что-то эта юная засранка задерживается, – подумала она. – Будет ей сегодня трепка». На какие-то доли секунды фосфоресцирующие в темноте толстые стрелки тяжелых часов – ракетовская «Амфибия» выпуска восемьдесят первого года, подарок Вадима – заворожили, волей-неволей заставили вспомнить дни, когда проклятый и любимый Крысолов был рядом. Человек – человек ли? – без настоящего лица, имени и прошлого. Проклинаемый за разрушение покоя – и такой желанный. Мирдза словно наяву ощутила его чуткие руки на своем теле и на секунду задохнулась, как тогда, когда он ласкал ее, был рядом.
Она тряхнула головой и крепко выругалась. Выругалась еще раз, сильным ударом ладони всаживая в рукоятку пистолета снаряженный магазин, стукнула кулаком по столу, стараясь болью выбить из себя сладкие воспоминания. Однако – тщетно. Мирдза закусила губу, мотнула головой и передернула затвор пистолета, загоняя патрон в патронник. Поставила оружие на предохранитель и спрятала «маузер» в сумку. «Молнию» застегнуть не успела.
В прихожей хлопнула одна дверь, распахнулась настежь дверь комнаты, и на пороге замерла Марта, зареванная, с выпученными глазами. Задыхаясь, словно она пробежала с десяток километров, девушка немо открывала рот, силясь что-то сказать, но не могла, лишь тыкала пальцем куда-то себе за спину. Мирдза встала, подошла к сестре, поглядела на нее секунд пять, но, не услышав ни слова, довольно сильно врезала ладонью по щеке Марты. Голова девушки мотнулась, но удар словно вышиб из ее горла невидимую пробку. Она разревелась уже в голос. Продолжая тыкать пальцем за спину, Марта произнесла сквозь судорожные всхлипывания:
– Я… я Витьку Щеголева… убила! – выкрикнув это, она снова бурно зарыдала и бессильно сползла по дверному косяку на пол.
Мирдза непонимающе поглядела на нее и присела рядом.
Минут через десять, вкатив сестре еще две полновесные оплеухи, Мирдза наконец добилась от Марты сколь либо связного рассказа о происшедшем. Картинка получалась достаточно неприглядной, но весьма прозаичной. Упомянутый Витька Щеголев, он же Щеголь, был личностью и так довольно тупой и весьма непривлекательный, он еще и раскачался до состояния, о котором весьма метко заметил Задорнов: «даже уши накачаны». Эта самая накаченность еще больше уродовала его внешность, делая этого семнадцатилетнего парня вовсе отталкивающим. Но это все было бы так сяк, не будь у Щеголя старшего братца, бригадира гатчинской группировки. Подражая братцу, Витька копировал повадки «крутых» и верховодил здешней молодежью допризывного возраста.
Увидев Марту, Щеголь, само собой, подкатил к ней. Легкое отношение к деньгам, крутой мотоцикл – Витька считал, что провинциалочка должна пасть к его ногам, точнее – к нему в постель. Марта отшила его, но при этом продолжала крутиться в компании, где он верховодил. Щеголь решил, что напоролся на недотрогу и стоит провести короткую осаду, выразившуюся в катании девушки на мотоцикле, угощении сладостями и дорогим – по местным меркам, конечно, – спиртным, приглашениями съездить в Гатчину в кабак. Марта на мотоцикле каталась, а от остальных предложений со смехом отказывалась.
И Витька не выдержал. Сегодня, когда из-за дождя компания собралась на веранде у Сани Чупахина, единственный родитель которого в очередной раз загремел за мелкую кражу в тюрягу, Щеголь, подвыпив для куражу, полез лапать девушку. И ощутимо получил в морду. Удар оказался не по-женски сильным и свалил незадачливого ухажера на заплеванный пол. Компания встретила это падение смехом, который тут же смолк, едва Щеголь поднялся на ноги. Он набычился, в узких глазах мелькнули багровые огоньки бешенства. Проревев, словно бык: «Убью сучку», Витька махнул рукой толщиной с хорошее бедро. Но двигался он медленно, всяко уж намного медленней даже нетренированного аномала.
От двух ударов Марта легко ушла, а потом ей надоел этот балет. Она сильно пнула Витьку в пах, а когда он согнулся, добавила с двух сторон ладонями по ушам. Щеголь рухнул как подкошенный. Из носа и из ушей у него потекла кровь. Кто-то из парней, что был потрезвее, кинулся к нему. Но Витька не дышал и сердце у него не билось. И Марта поняла, что убила парня. Не рассчитав силы и точности удара, она не попала ладонями по ушам, а основаниями ладоней сломала височные кости, буквально вмяла их во внутрь черепа, в мозг.
Марта согнулась, и ее вывернуло. Она бросилась на крыльцо и еще успела услышать, как кто-то из девчонок прошептал ей вслед: «Ну все, не жить ни ей, ни ее сеструхе. А Краб сегодня на даче». У крыльца девушку снова согнуло в приступе рвоты. Утерев губы рукавом куртки, Марта выпрямилась и бросилась бежать сломя голову.
Мирдза несильно пошлепала сестру по щекам. Вытерла ее лицо полотенцем и встала.
– Собирай сумки и иди, выводи машину, – негромко, но жестко приказала она.
Марта кивнула и встала.
Собрать четыре сумки – все их немногочисленные вещи – было минутным делом. Марта рванулась во двор, к машине, но Мирдза ее придержала. Прислушалась. К дому на большой скорости приближались две машины.
– Пошли, – приказала молодая женщина и передала одну из своих сумок Марте. Опустила руку в тяжелую объемистую сумку, что висела на ее плече. Глухо лязгнул металл.
На крыльцо сестры вышли одновременно с визгом тормозов. Перед воротами остановились вишневая «девятка» и потертый серо-стальной «БМВ». Из машин вывалились человек шесть накачанных мальчиков и устремились к дому. Оружия в их руках не было. Пока не было.
– Иди к машине, – приказала Мирдза, цепко глядя на парней.
– Стоять! – выкрикнул передний, багроволицый квадратный низенький мужичок. Его длинные руки с огромными кистями беспокойно двигались, словно искали, за что бы ухватиться. Судя по характерной внешности, это и был Краб.
– К машине, – снова сухо произнесла Мирдза.
– Стоять, суки! – снова рявкнул Краб. – Изувечу блядей! Убью!
– Убери тачку от ворот, ублюдок, – холодно сказала Мирдза, краем глаза наблюдая за сестрой, которая послушно влезла на водительское место и завела мотор.
– Что-о?! – взревел Краб и сунул руку под куртку.
Сумка с плеча Мирдзы упала на доски крыльца, раздался глухой металлический лязг. Сопровождавшие Краба качки замерли, завороженно глядя в ствол пистолета-пулемета «Хеклер и Кох» МП-5 А-3 с толстой насадкой прибора бесшумной и беспламенной стрельбы. Но Краба уже переклинило, и он не обратил внимания на оружие, выхватил из-за пояса ТТ. Сухо прошуршала короткая очередь, отмеченная только влажными ударами пуль в тело, лязгом механизмов «Хеклер-Коха» да звоном трех гильз, упавших на бетонные плиты садовой дорожки. Сзади тихо взвизгнула Марта.
– Оружие на землю, – коротко скомандовала Мирдза. – Отгоните машины – и забудем этот инцидент, как страшный сон.
На тело Краба, получившего все три пули в грудь, она даже не взглянула. Качки, ставшие вдруг послушными и даже робкими, побросали на мокрую землю свое вооружение – пару все тех же ТТ, выкидные ножи, нунчаки.
– Но… Кореша в больницу бы надо, – несмело произнес кто-то.
Мирдза мотнула головой.
– Ему уже ничего не надо. Отгоняй машину!
Уже миновав Меньково, Мирдза почувствовала, как ее перестало противно и мелко потряхивать. Она сунула в губы сигарету и покосилась на сестру. Та сидела каменным изваянием, напряженно глядя перед собой. Двигались только руки и глаза, беспокойно бегая по дороге и зеркалам заднего обзора.
– Тормози, – устало произнесла Мирдза, – поменяемся местами.
– Разве я плохо веду? – как-то отстраненно поинтересовалась Марта, но машину остановила.
– Нет, – ответила молодая женщина, – просто впереди гонка на большой скорости по трассе. Нам надо в течение двадцати минут оказаться на дороге Колпаны-Мга. Дай бог, чтобы они еще не связались с ментами.
Сквер перед центральным корпусом пединститута, Псков. Пятница, 7.08.16:00
Мишка лениво потягивал пиво из горлышка, с нетерпением поглядывая в сторону общежития, прятавшегося-за зданием пединститута. Еленка слегка задерживалась у подруг, и он ждал ее, развалившись на скамейке в сквере и жмурясь на солнце. Перебирал в памяти события последних трех дней и все больше и больше утверждался в мнении, что сошел с ума. А если уж быть совсем точным – влюбился.
Мишка усмехнулся и подумал, что его кривая усмешка наверняка со стороны выглядит абсолютно глупо. Как и выражение лица в принципе – в эти три дня. И тут он увидел Еленку, вышедшую из-за угла и оглядывавшую сквер. Волошин одним большим глотком допил остатки пива, встал и помахал рукой, привлекая внимание девушки. Да так и замер с поднятой по-дурацки рукой – чуть сзади с боку, обгоняя Еленку, быстрым шагом направлялся в его сторону тот человек, что подстрелил его в Москве и допрашивал на берегу водохранилища. Мишка узнал его мгновенно и тотчас же понял, что и сам узнан, что человек этот заметил, как замер Мишка, узнав его. Классический сюжет: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь.
Не замедлив шага, человек сделал странное движение рукой, и Мишка заметил тусклый высверк стали в его левой руке, с тоской вспомнил о своем «Макарове», заткнутом сзади за ремень. Он опаздывал на вечность, точнее – знал, что опоздает. Волошин хотел крикнуть Еленке, чтобы не подходила, но ощутил вдруг, как чужая мощная воля сдавила его сознание, сделав все тело ватно-мягким и непослушным, руки бессильно упали вдоль тела, голос отказывался подчиняться. Слава богу, хоть ноги еще держали, иначе бы Мишка самым постыдным образом плюхнулся на задницу мимо скамейки.
Они подошли почти одновременно: Еленка и тот человек, мужчина опередил девушку на пяток шагов, и Волошин увидел в его руке, небрежно прикрытой полой легкой куртки, кургузый короткоствольный пистолет. Такой Мишка видел лишь на картинке, но все же узнал – ПСС[24]. Бесшумность выстрела в нем достигалась не с помощью глушителя, а благодаря особой конструкции боеприпасов, не выбрасывавших в канал ствола пороховых газов, а толкавших пулю поршнем, помещенным внутри гильзы. Этот же поршень перекрывал выход газов, закупоривая дульце гильзы и сохраняя в ней повышенное давление.
– Зачем ты здесь? – сумрачно спросил мужчина, и Мишка увидел на его лице несколько довольно свежих рубцов, которых не было во время предыдущей встречи, отметил шепелявость в голосе, какая бывает, если выбить передние зубы. – Или я плохо объяснил в прошлый раз?
– Миша, кто это? – спросила подошедшая Еленка, почувствовав угрозу в голосе незнакомца. – Что случилось?
Мужчина покосился на нее, но продолжал обращаться исключительно к Мишке.
– Наблюдаю странное противоречие, – холодно продолжал он. – Если ты жив, то внял моим словам. Но ты на моем пути – значит, не внял. Желаешь объясниться прежде, чем перейдем к нежелательным мерам? – он выразительно шевельнул стволом. Теперь оружие увидела и девушка. Она побледнела.
– Миша, что случилось? – севшим голосом снова спросила она. Мишка натужно улыбнулся.
– Ничего страшного. Старые дела и недоразумения, связанные с ними, – он взглянул прямо в глаза мужчины, но не смог долго выдержать его взгляд. – Я готов объясниться. Но не здесь.
Мужчина секунду подумал, прищурив глаза. Потом кивнул.
– Пошли.
Чистильщик не рассчитывал, что день будет особенно хорошим, несмотря на солнечную ясную погоду и теплый южный ветерок. Но чтобы настолько похабным – даже и не думал. Он приехал в Псков в пять часов утра, до одиннадцати покемарил в машине на обочине Рижского шоссе, проверил квартиру – так, на всякий случай, заранее зная-чувствуя, что она пуста. Затем заехал в дорогой магазинчик на Октябрьском проспекте, купил пару бутылок своего любимого «Джека Дэниелса» – одну заначил, мало ли когда еще удастся похлебать этого чудного напитка – и завернул к рынку. Зачем он это сделал – Чистильщик и сам не смог бы сказать. Захотелось – и все.
На книжном лотке, среди развала всяческих «Бешеных» и «Слепых», его взгляд зацепился за незнакомую, явно польскую фамилию автора и интригующее название. Анджей Сапковский, «Ведьмак». Почему-то внутри заныло нечто, этакое интеллектуальное и сенсорно голодающее. С усмешкой вспомнил, что последний раз читал в свое удовольствие, развалившись на диване, дымя вкусной сигаркой и потягивая нечто не менее вкусное спиртное, уже с полгода назад. А то – и поболее. Потом – сплошные запарки, чтение только узкоспециальной литературы и беготня. Твою мать, так недолго шерстью обрасти, хвост отпустить и начать выть на луну. По диагонали быстро пробежал глазами книгу. Весьма и даже очень.
Купил все пять томов, которые продавец люто рекламировал, как продолжение «Ведьмака», бросил на прилавок новенькую необмятую сотню и неспешно обошел рынок. Купил полиэтиленовый пакет, чтобы не таскать стопку книг под мышкой, подошел к ларьку, где торговали болгарскими и китайскими CD-дисками, чувствуя спиной пару не слишком добрых взглядов. Приглядевшись уже к двухтомному органному Баху, не глядя – ну, почти; чумазого подростка-цыганенка он краем глаза заметил – перехватил руку воришки у самого бокового кармана, откуда он доставал деньги, расплачиваясь с книжником, и коротким поворотом кисти сломал запястье карманника. Цыганенок взвизгнул, но тотчас же потерялся в толпе. День начинал портиться. Настроение лишь слегка улучшилось после покупки двух дисков и предвкушения интересного чтения под хорошую музыку и славный напиток. Но на выходе с рынка – а он специально прошел его насквозь и вышел через вторые ворота, вььходившие на Пскову, – настроение снова испортилось.
Его ждали. Четыре крепких мужичка, с десяток цыганок и толпа цыганят от двенадцати до пятнадцати. Пацанва в бою не сила, но если амбалы завалят жертву, то стая мелких пираний дорвет ее. Ну и на ногах повиснуть могут. Да и бабы в виде отвлекающего фактора сработать могут. Сучья тактика.
– Нехорошо, дорогой, – чуть шагнул вперед усатый цыган. Волосы с проседью и цепкий взгляд выдавали в нем старшого. Не барон, но «бригадир», или как там он у них называется. – Очень нехорошо. Зачем ребенка обидел? Поймал на кармане – в милицию веди или в морду дай. А руки ломать – не хорошо. Как он теперь семье на хлеб зарабатывать будет? Плати, дорогой.
Чистильщик оценивающе поглядел на старшого. Уверен в себе, да и его бабье-щенячья команда уже охватила «глупого русака» полукольцом. Прохожие опасливо обходили место разборки стороной. Прорваться через это «оцепление» не составило бы даже для нетренированного аномала детскую задачу, но бить женщин и сопляков… «А какого черта! – вдруг озлился Чистильщик, и в нем на какой-то миг воскрес прежний Крысолов. – Даже маленький трутень – все равно трутень. Я не фашист, но геноцид в некоторых случаях вполне оправдан». Мотнул головой, чтобы избавиться от наваждения, от призрака прошлого и вновь взглянул в глаза цыгану. Его и еще с десяток он бы «взял» без труда. Но это улей, и «брать» надо было всех, а на это сил пока не хватало. Значит, надо было либо отбрехиваться, либо решать вопрос силой.
– Ничего, – жестко ответил Чистильщик, – в школу походит, хоть писать-читать научится, – он сунул в рот сигарку, закурил. И неожиданно перешел на цыганский: – А говорить о каких-нибудь претензиях я буду только с бароном. Понял?
Они опешили. В их хитрых головах мысли вдруг стали проворачиваться со скрипом, таким явным, что Чистильщик практически слышал его. Конечно, это автоматически включился, как всегда, в экстремалке, его «считыватель», но он слышал их простенькие и боязливые мыслишки. Страх двигал ими, страх и жадность.
– Ты – цыган? – наконец неуверенно спросил по-русски старшой.
Чистильщик глумливо усмехнулся.
– Бог миловал, – все так же по-цыгански и с хорошим произношением ответил он. Понимай, как хочешь. – Настроение ему они все-таки изгадили прилично. А злой аномал – втройне не человек. Нелюдь. – Тачка твоя далеко?
– Вот она, – все так же неуверенно ответил цыган, мотнув головой в сторону серебристой «Тойоты» не самой ранней модели.
– До больницы доедешь, – буркнул Чистильщик уже по-русски и встряхнул левой рукой.
Выстрела никто не услышал. Только цыган вдруг заорал и рухнул на корявый пыльный асфальт. На светло-серых широких штанах в районе колена у него расплывалось кровавое пятно. Поморщившись от ожога на запястье, Чистильщик раздвинул оторопевшую толпу цыган и зашагал к лестнице, спускавшейся с высокого берега на мост через Пскову. Вой поднялся лишь тогда, когда он уже достиг середины моста. Вытряхнул из длинного широкого рукава матерчатой куртки все еще горячую гильзу ПССа.
Широко размахнувшись, он зашвырнул ее подальше в реку – оставлять гильзу, внутри которой сохранялось адское давление пороховых газов, на суше он не рискнул. Могли расковырять дотошные пацаны и повредить себе глаза-руки; могли заинтересоваться компетентные органы – кто это у нас в уездном городе постреливает из таких экзотных машинок. Задерживаться в Пскове, конечно, Чистильщик не собирался, но все-таки не стоит создавать нездоровых сенсаций. Хотя одну он только что создал. На другом берегу, присев на сырую скамейку, Чистильщик вынул из пакета книгу и бутылку виски. Открыл первую страницу и погрузился в чтение.