Страница:
Бывший регент после смещения явно сдал. Выглядел он неопрятным и желчным, старомодная прическа была изъедена сединой.
– И что же вы о ней думаете, госпожа канцлер? – поинтересовался Линдсей.
– Эротика.
Канцлер-генерал Маргарет Джулиано, перегнувшись через инкрустированную столешницу, указала на плексигласовый гермокупол. Под куполом располагалась замысловатого вида скульптура. С того момента, как Инвесторы подарили ее Линдсею, рассуждения и догадки на предмет ее содержания не иссякали.
Подарок, вырезанный из обычного льда, был покрыт сверкающим кристаллическим аммиаком. Специальные устройства поддерживали под куполом температуру в сорок градусов по шкале Кельвина. Состояла скульптура из двух приплюснутых комков, покрытых тончайшими, острыми кристаллами изморози, образующими филигранный узор. Изображение покоилось на волнистой поверхности – возможно, представлявшей некий невообразимо холодный океан. С одной стороны над поверхностью этого океана выступал еще один, совсем маленький, комок, который вполне мог бы изображать локоть.
– Обратите внимание, их здесь двое, – сказала шейпер-ученая. – Уверена, что прочие подробности происходящего тактично скрыты под водой. Точнее, под этой жидкостью.
– Они не очень похожи друг на друга, – возразил Линдсей. – Скорее уж один поедает другого. Если они вообще живые.
– А я что говорил? – проскрежетал Зигмунд Фецко.
Регент из механистов, намного старше всех шестерых, возлежал в своем кресле, совершенно измученный. Слова он выговаривал с огромным трудом, их буквально выжимал из его груди дыхательный корсет, скрытый под тяжелым пиджаком.
– На втором, – продолжал он, – какие-то впадины. Скорлупа вдавливается внутрь, это его высасывают.
Кто-то из детей Феттерлингов вбежал в комнату в погоне за убегающим волчком. Феттерлинг взглядом попросил Невилла Понпьянскула сменить тему. Ребенок убежал.
– В самом деле, замечательный брак, – сказал Понпьянскул. – Изящество Мавридесов плюс решительность Феттерлингов… Кто может устоять против такого сочетания? Кстати, по-моему, Михаила Фетгерлинг выглядит многообещающе. Какая у нее пропорция?
Такие вещи Феттерлинг знал назубок:
– Шестьдесят от Феттерлингов, тридцать от Мавридесов и десять от Гарца, по обмену. Но я присмотрел, чтобы гены Гарца были близки к ранним феттерлинговским. Никаких нам этих новых Гарца! Пока не выдержат проверки на прочность.
– Молодая Аделаида Гарца – просто восхитительна, – возразила Маргарет Джулиано. – Одна из лучших моих студенток. Сверхспособные просто удивляют, регент. Настоящий квантовый скачок!
Она огладила изящными, в мелких морщинках, руками лацканы усыпанной медалями мантии.
– В самом деле? – спросил Росс. – Я некогда был женат на Аделаиде-старшей.
– Что же случилось с Аделаидой? – осведомился Понпьянскул.
– Увяла, – пожал плечами Росс.
По комнате точно пробежал холодок. Линдсей решил сменить тему.
– Мы хотим пристроить еще одну веранду. Эта нужна Hope под кабинет.
– Ей нужно так много места? – спросил Понпьянскул.
– Работа такая, – кивнул Линдсей. – А здесь – самый лучший район. Уэйкфилдовский Дзайбацу проверил его на подслушивающую аппаратуру. Иначе пришлось бы вызывать техников и переворачивать все вверх дном…
– Строим в кредит? – спросил Росс.
– Конечно, – улыбнулся Линдсей.
– Теперь в ГТ все и все делают в кредит, – сказал Росс. – Не понимаю я этого.
– Ну, конечно, – сказал Феттерлинг. – Ты-то, Росс, за восемь десятков лет ничего в своей берлоге не поменял. В этих крысиных норах, что на осевой, и повернуться негде. Вот мы, Феттерлинги… Жених только что доставил нам проект и спецификации нового комплекса пузырей.
– Хлипкое дерьмо… – хмыкнул Росс. – Нет, в ГТ все одно теперь слишком тесно. Слишком много этих «молодых акул». Дела, конечно, выглядят неплохо, но – нутром чую – назревает крах. Если что, я сматываю удочки и отправляюсь к кометчикам. А то давненько мне не приходилось пытать удачу.
Понпьянскул глянул Линдсею, всеми морщинками век выразив снисходительное пренебрежение к непрестанному хвастовству Росса своей удачей. Лет сто назад Россу крупно повезло с шахтами, и до сих пор он никому не позволяет об этом забыть. Других постоянно подзуживает, а сам рискует разве что в выборе и ношении этих своих странноватых жилетов…
– У меня есть кандидат в лигу, – сказал Феттерлинг. – Благовоспитан, учтив. Карл Зенер.
– Этот драматург? – осведомилась Маргарет Джулиано. – Мне его вещи не нравятся.
– Иными словами, он не за разрядку, – пояснил Феттерлинг. – И не гармонирует с твоим пацифизмом. Мавридес! Вы, несомненно, его знаете.
– Знаком, – отвечал Линдсей.
– Зенер – фашист, – сказал Понпьянскул. Новый предмет разговора прямо-таки гальванизировал престарелого доктора; он живо подался вперед, скрестив перед собою руки. – Он – человек Филипа Константина. Много лет проживал в Республике. В этом рассаднике шейперов-милитантов.
– Успокойся, Невилл, – нахмурился Феттерлинг. – Уж я-то Цепь знаю, сам оттуда… То, что там проделал Константин, следовало сделать еще сто лет назад.
– В смысле – заселить свой сельскохозяйственный мирок вышедшими в тираж наемниками?
– Привести еще один мир в сообщество шейперов!
– Это попросту культурный геноцид… – Понпьянскул совсем недавно прошел омоложение; все его худощавое тело трепетало от, неестественного прилива энергии. Линдсей не спрашивал, какой техникой он пользуется; кожа сделалась гладкой, но какой-то не слишком живой, приобрела своеобразный смуглый оттенок, не встречающийся в природе. Костяшки пальцев были морщинистые, как спущенные воздушные шарики. – Орбитальную республику следовало бы оставить как есть, в качестве музея. Это было бы самым верным решением. Разнообразие необходимо, и нет ничего страшного в том, что не каждая образующаяся у нас общественная структура оказывается жизнеспособной.
– Невилл, – веско сказал Зигмунд Фецко, – ты разговариваешь как ребенок.
Понпьянскул откинулся на спинку кресла:
– Признаюсь, после последнего омоложения я перечитывал свои старые речи.
– За которые тебя вычистили, – заметил Феттерлинг.
– Ты о моем пристрастии к старине? Теперь уже и мои собственные речи – седая древность. Однако прежние проблемы так никуда и не делись. Политики сводят мир воедино, технологии же его дробят. Крохотные анклавы навроде Республики не следует трогать. Чтобы, если мы прикончим себя собственными руками, было кому собирать обломки.
– Есть Земля, – напомнил Фецко.
– Какой смысл говорить о варварах, – с этими словами Понпьянскул отхлебнул фраппе с транквилизатором.
– Будь у тебя, Понпьянскул, достаточно мужества, – заявил Росс, – ты бы отправился в Республику и занялся этим-вопросом сам.
– Могу поспорить, – хмыкнул Понпьянскул, – что соберу там просто убийственные улики.
– Чушь, – сказал Феттерлинг.
– Это что, спор? – Росс смерил обоих взглядом. – Тогда я буду судьей. Если вам, доктор, удастся найти улики, которые проймут даже мою носорожью чувствительность, мы все согласимся, что правда на вашей стороне.
– Давненько я не… – заколебался Понпьянскул.
– Испугался? – захохотал Росс. – Тогда сиди себе и делай загадочный вид. Тебе же нужен фасад загадочности, так? Иначе кто-нибудь из молодых акул схарчит тебя за завтраком – и дело с концом.
– Один раз после чистки были уже такие желающие позавтракать, – заметал Понпьянскул. – Подавились.
– Так это ж двести лет назад, – продолжал подзадоривать его Росс. – Я вспоминаю некий эпизод с – как это там было? – с бессмертием через применение кельпа.
– Что?
Понпьянскул моргнул. Постепенно воспоминания, похороненные под грудой десятилетий, пробились наверх.
– Кельп, – сказал он. – Волшебное растение из земного океана. – Он продолжал, цитируя сам себя:
– Друзья! Что изменит ваш каталитический баланс? Ответ: кельп. Чудесное растение, рожденное морем и измененное генетически, способное ныне произрастать в pane – соляном растворе, от которого прослеживается происхождение самой крови… Господи боже мой, дальше не помню.
– Он торговал пилюлями из кельпа, – поведал обществу Росс. – Устроил себе контору в какой-то надувной трущобе. Радиация там была такая – можно яичницу на переборках жарить…
– Плацебо, – сказал Понпьянскул. – В те времена Голдрейх-Тримейн был полон дикорастущих. Горняки, беженцы, прожаренные радиацией. Тогда Бутыль нас еще не защищала. А если пациент выглядел уж совсем безнадежно, я примешивал немного обезболивающего.
– Всем нам не дожить до таких лет без некоторых процедур, – сказал Линдсей.
– К черту воспоминания, Мавридес, – рыкнул Феттерлинг. – Росс, я желаю знать, на что спорю. Что я выиграю, если у Понпьянскула ничего не выйдет?
– Мой дом, – сказал Понпьянскул. – В Колесе Фицджеральда.
Феттерлинг широко раскрыл глаза:
– А что поставлю я?
– Проиграв, ты публично разоблачишь Константина и Зенера. Плюс возмещение дорожных расходов.
– Твои чудесный домик, – протянула Маргарет Джулиано. – Невилл, как же ты расстанешься с ним?
Понпьянскул пожал плечами:
– Если будущее – за Константином и его дружками, мне все равно здесь не жить.
– Не забывай, что ты лишь недавно прошел курс, – с беспокойством сказал Феттерлинг. – И действуешь с излишней поспешностью. А мне не слишком-то по нутру выгонять человека из его берлоги. Можем отложить пари, пока…
– Отложить… – проговорил Понпьянскул. – Вот в чем наше проклятие – всегда мы все откладываем на потом… И это когда молодые вгрызаются, впиваются в каждый год так, словно не было никакого «вчера»… Нет, регент, я подтверждаю пари.
Он протянул Феттерлингу руку.
– Заметано! – Ладошка Понпьянскула утонула в лапище Феттерлинга. – А вы, вчетвером, свидетели.
– Я отправляюсь с ближайшим кораблем, – сказал Понпьянскул, поднимаясь. Его зеленоватые глаза лихорадочно блестели. – Мне нужно приготовиться. Очаровательный праздник, Мавридес.
– Спасибо, сэр, – ошарашено ответил Линдсей. – Шляпа ваша, я думаю, у робота.
– Я должен поблагодарить хозяйку.
С этими словами Понпьянскул покинул веранду.
– Совсем чокнулся, – сказал Феттерлинг. – После этой новой процедуры у него крыша съехала. Впрочем, бедняга никогда не отличался стабильностью…
– Какую процедуру он проходил? – прохрипел Фецко. – На вид в нем столько энергии…
– Из непроверенных, – улыбнулся Росс. – Он не может позволить себе зарегистрированной процедуры. Я слышал, он договорился с человеком побогаче и предоставил себя для эксперимента. И они поделили расходы.
Линдсей глянул Россу. Тот спрятал лицо, поднеся ко рту канапе.
– Рискованно, – сказал Фецко. – Потому-то молодые нас еще и терпят. Мы берем их риск на себя. Расчищаем им путь. Отсеиваем негодные процедуры.., ценой своих жизней.
– Могло быть и хуже, – сказал Росс. – Он мог нарваться на один из этих кожных вирусов. Сбрасывал бы сейчас кожу не хуже змеи, хе-хе!
Из звукопоглощающего поля, заслонявшего дверной проем, выступил Паоло Мавридес:
– Нора сказала: приходите проводить Клео и мистера Феттерлинга.
– Спасибо, Паоло.
Джулиано и регент Феттерлинг направились к дверям, обсуждая на ходу строительные расходы. За ними засеменил Фецко; ноги его довольно громко жужжали. Росс придержал Линдсея за локоть:
– Минутку, Абеляр.
– Слушаю вас, гуманитар-лейтенант.
– Нет, Абеляр, я не по службе. Ты ведь не скажешь Джулиано, что это я Понпьянскула подбил?
– На незарегистрированную процедуру? Нет, не скажу. Хотя с твоей стороны это было жестоко.
Росс ухмыльнулся с глуповатым самодовольством.
– Понимаешь, несколько десятков лет назад я почти женился на Маргарет… Невилл говорил, что времена моей супружеской жизни могут теперь в любой день наступить снова… Послушай, Мавридес, мне все покоя не дает, как ты последние годы выглядишь. Ты же, между нами говоря, развалина!
Линдсей коснулся своих поседевших волос.
– Не ты первый мне об этом говоришь.
– Вопрос – не в деньгах?
– Нет. – Линдсей вздохнул. – Не желаю, чтобы инспектировали мою генетику. Сейчас столько наблюдателей от Службы безопасности, а я, откровенно говоря, не совсем такой, каким выгляжу…
– Что за хрень, в таком-то возрасте?.. Слушай, Мавридес, я давно подозревал нечто в этом роде. Ведь не зря тебе не позволено иметь собственное потомство. Я тут разузнал об одном месте, очень тихом и конфиденциальном. Конечно, это стоит приличных денег, но зато не задают никаких вопросов и не заводят документации. Все делается втихую. В одном догтауне.
– Ясно. При таком риске…
– Ты же знаешь, – пожал плечами Росс, – что я не очень в ладах с остальными из моей генолинии. Они мне своей документации не дают, приходится проводить исследования самому. Может, провернем кое-что вместе?
– Я не против. Но у меня нет секретов от жены. Ей можно сказать?..
– Конечно, конечно… Значит, договорились?
– Я свяжусь с тобой.
Линдсей положил руку-протез на плечо Росса. Тот еле заметно вздрогнул.
– Береги ее получше, она же у нас совеем еще маленькая.
Фернанд взглянул ему в глаза:
– В ней – моя жизнь.
– Молодец, правильно говоришь. А ту новую пьесу мы пока отложим. Любовь важнее.
Нора чмокнула Фернанда, смазав его косметику. Тем временем молодежь, что собралась в доме, разошлась не на шутку. Танцы на потолочных петлях перешли чуть ли не в драку: молодые шейперы, визжа от смеха, пихались изо всех сил; каждый старался столкнуть соседа с танцтакелажа. Те, кто уже упали, цеплялись за других, болтаясь в половинной гравитации.
Веселые ребята, подумал Линдсей. Скоро многие из них тоже женятся; кое-кто даже сможет, подобно Фернанду, удачно совместить при этом любовь с политикой… Пешки. Пешки в династических играх старейшин, где правила определены капиталами и генетикой.
Он оглядел собравшихся, оценивая каждого из них с точностью, приобретенной за три десятка лет общения с шейперами. Часть толпы была скрыта за деревьями сада, прямоугольника буйной зелени, окруженного мозаичными плитами патио. Четверо детей Мавридесов мучили робофицианта – он, несмотря на все толчки и подножки, никак не желал ронять свой поднос с бокалами. Половинная гравитация позволила Линдсею легко подпрыгнуть вверх и взглянуть, что делается по ту сторону сада.
А там заварился нешуточный спор: человек в черном комбинезоне дискутировал с полудюжиной молодых шейперов. Беда. Подойдя к дорожке, ведущей через крышу сада, Линдсей вспрыгнул на потолок. С привычной легкостью цепляясь за рукояти и переставляя ноги из углубления в углубление, он поспешил к компании. На несколько мгновений его задержали трое детишек, промчавшихся, громко хихикая, в ту же самую сторону. Один ребенок обогнул Линдсея слева, другой – справа, а третий перебрался прямо через него. Кружева на рукаве снова оторвались.
– Да чтоб он сгорел, этот рукав, – пробормотал Линдсей, спрыгивая на пол. Правда, к этому времени не многим удалось сохранить свой костюм в целости… Он направился к спорщикам.
Взятый в осаду молодой механист был одет в элегантный атласный комбинезон с черной тесьмой и легонькой оторочкой из шейперских кружев у ворота. Линдсей узнал его: из учеников Рюмина, прибыл из гастролирующего по Системе «Кабуки Интрасолар», назвался Уэллсом.
Внешне Уэллс сильно напоминал бродягу: дерзок, коротко стриженные волосы спутаны, живой взгляд, размашистость движений говорит о привычке к невесомости. На плечах комбинезона – эмблемы в виде масок «Кабуки». И, кажется, пьян.
– Да о чем тут говорить! – громко настаивал Уэллс. – Когда Инвесторов использовали как предлог для прекращения войны – это одно. Но для тех из нас, кто знает этих пришельцев с детства, истина очевидна. Они далеко не ангелы. Все их игры с нами – только ради их собственной выгоды.
Пока что спорящие не замечали Линдсея. Он держался сзади, внимательно к ним присматриваясь. Обстановка, судя по всему, накалялась. Шейперами, окружившими Уэллса, были Африэль, Бесежная, Уорден, Парр и Ленг – его, Линдсея, выпускной класс. Лингвистика пришельцев. Они слушали механиста с вежливым презрением. Очевидно, объяснить ему, кто они такие, не удосужились, хотя докторантские мантии говорили за себя сами…
– Так, значит, по-вашему мнению, их не стоит и благодарить за разрядку? – спросил Саймон Африэль, холодный и практичный молодой милитант, уже зарекомендовавший себя в военно-научном комплексе шейперов. Однажды он поведал Линдсею, что хочет получить назначение в какую-нибудь чужую звездную систему. Да и все они к этому стремятся: среди девятнадцати известных рас чужаков, конечно же, найдется хоть одна, с которой шейперам удастся установить надежные взаимоотношения. И тогда весь мир будет у ног того дипломата, что вернется с такого задания в здравом уме.
– Да я, можно сказать, горой стою за разрядку, – заверил Уэллс. – Я просто желаю, чтобы и человечество участвовало в прибылях. Ведь – тридцать лет эти Инвесторы нас покупают и продают как хотят! А получили мы хоть что-то из их секретов? Межзвездный двигатель? Или их историю? Нет! Вместо этого они пудрят нам мозги бесполезными игрушками да весьма дорогими прогулочками к звездам. Эти чешуйчатые жулики наживаются за счет слабости и раздробленности человечества. И не один я так полагаю! Сейчас новое поколение в картелях…
– И что из этого? – спросила Бесежная, богатая девица, уже освоившая восемь языков плюс инвесторский, образцовая шейперская светская дама в платье с «боярскими» рукавами и крылатой бархатной шляпке. – В картелях большинство составляют старшие, их отношение к нам не изменилось, им так привычнее. Если бы нас не защищали Инвесторы…
– Именно так, госпожа без пяти минут докторша. – Уэллс был вовсе не так уж пьян. – Нас, желающих увидеть, что же такое Кольца в действительности, – сотни. Хватает и тех, кто безоглядно восхищается вами. К нам нелегально проникают ваши позапрошлогодние моды, ваше третьесортное искусство. Очень жаль! Мы так много можем друг другу предложить… Но Инвесторы выжимают из сложившегося положения все, что только могут. Они уже начали поддерживать поджигателей войны: положили конец перелетам «Кольца – картель», вдохновляют экономические войны… Поймите: самого факта, что я здесь, достаточно, чтобы на всю жизнь опозорить меня и даже объявить агентом Службы безопасности Колец – «микробом», как вы их называете. В картеле мне теперь пожизненный надзор обеспечен…
Африэль заметил Линдсея и громко сказал:
– Добрый вечер, господин доктор-капитан. Постаравшись принять благодушный вид, Линдсей выступил вперед.
– Добрый вечер, господа докторанты. Добрый вечер, мистер Уэллс. Хотелось бы надеяться, что вы не обременены юношеским цинизмом. Мы живем в счастливые времена…
Уэллс явно занервничал. Все механисты жутко боялись агентов Службы безопасности Колец, не сознавая, что военно-научный комплекс столь тесно вплетается в жизнь шейперов, что к Службе безопасности, тем ли, иным ли образом, принадлежит четверть населения. Вот, например, Бесежная, Африэль и Парр, записные лидеры полувоенных молодежных организаций Голдрейх-Тримейна. У Уэллса куда больше оснований опасаться их, чем Линдсея, с большой неохотой согласившегося принять капитанский чин… Однако Уэллс был насквозь проникнут недоверием и бормотал какие-то пустопорожние вежливости, пока Линдсей не отошел от компании.
Что хуже всего – Уэллс прав. И студенты-шейперы это отлично понимали, хотя вовсе не собирались рисковать с таким трудом доставшимися докторскими степенями, публично выражая согласие с простодушным механистом. Еще бы: если желаешь получить от Совета Колец разрешение на полет к звездам, идеологически ты должен быть безупречен.
Конечно же, Инвесторы – просто рвачи. Человечеству их приход не принес ожидаемого Золотого века. Их даже и умными-то особенно не назовешь. Берут они исключительно непрошибаемой наглостью да сорочьей жадностью на все, что блестит. Слишком алчны, чтобы чего-либо стесняться, точно знают, чего хотят, и в этом их решающее преимущество.
Раздули их силу и значение свыше всякой меры, вот и все. И Линдсей тоже к этому руку приложил. Вспомнить хоть, как они с Норой выторговали за свой гиблый астероид три месяца уроков языка плюс бесплатный проезд до Совета Колец, где Линдсей, немедленно прославившись как первый друг пришельцев, сделал все, чтобы окружить их ореолом таинственности… А значит, он и сам виноват в этом мошенничестве.
Он ведь даже самих Инвесторов обманул! Его инвесторское имя и по ею пору состоит из скрежета с присвистом, означающего «Художник». И до сих пор у него есть друзья-Инвесторы – или, по крайней мере, те, кому доставляет удовольствие его общество…
Инвесторы обладают чем-то похожим на чувство юмора и, несомненно, по-садистски наслаждаются своими надувательскими сделками. И скульптура, подаренная ими и помещенная на почетном месте в его доме, вполне может оказаться всего-навсего парой кусков инопланетного говна!
Бог его знает, какому сбрендившему чужаку втюхали они ту каменную голову. И мало удивительного, что такой горячий юнец, как Уэллс, хочет правды и орет об этом на каждом углу. Не представляет себе парень последствий или же просто на них плюет – слишком еще молод, чтобы жить по лжи. Ну, положим, ложь еще малость продержится. Невзирая даже на новое, выросшее при Замирении Инвесторов поколение, так и рвущееся срывать покровы, не подозревая, что рвут-то они тот самый холст, на котором написан их мир.
Линдсей поискал жену. Она нашлась в своем кабинете, в тесном кругу своей банды заговорщиков, состоящей из профессионалов-дипломатов. Профессор-полковник Нора Мавридес раскинула над Голдрейх-Тримейном обширную паутину. Рано или поздно в ней окажутся все дипломаты столицы. Она была самой известной среди лоялистов своего класса и главным борцом за их дело.
Линдсей прикрывался своей таинственностью. Насколько ему было известно, он единственный из зарубежного отдела остался в живых. Если же уцелели где-нибудь другие дипломаты не из шейперов, то только потому, что старались не высовываться.
Ради приличия он на минуту задержался в кабинете, но безупречные манеры присутствующих, как всегда, действовали на нервы. Он прошел в курительную, где труппа фетгерлинговских «Пастушьих Лун» приобщала двоих завзятых театралов к новомодному пороку.
Линдсей сразу же окунулся в роль театрального импресарио. Эти-то верят в то, что видят: старик, немного заторможенный, без присущей прочим искры гения, однако щедрый и окруженный ореолом таинственности. Таинственность – это ведь так романтично! Доктор Абеляр Мавридес на то и рассчитывал.
Он дрейфовал от одной беседы к другой: генетическая брачная политика, интриги Службы безопасности Колец, соперничество городов, научные стычки между «сменами» города, артистические лиги, – различные нити одной и той же ткани. Блеск этой ткани, сложное изящество социальных переплетений убаюкивали его. Порою такие приступы безмятежности настораживали: может, это возраст? Дряблость, предшествующая распаду? Ему, Линдсею, уже шестьдесят один…
Свадебное гулянье подходило к концу. Актеры отправились на репетиции, расползлись по своим древним норам старейшины, и орды детей разбежались по детским садам своих генетических линий. Наконец и Линдсей с Норой смогли добраться до спальни. Нора была слегка пьяна, глаза ее блестели. Присев на краешек кровати, она завела руки за спину, расстегнула платье и потянула. Сложная «шнуровка на спине с легким шуршаньем разошлась, как паутина.
Первое омоложение понадобилось Hope двадцать лет назад, в тридцать восемь, а второе – в пятьдесят. Кожа ее спины зеркально поблескивала в розоватом свете ночника. Линдсей вынул из верхнего ящика тумбочки свой старый видеомонокль и снял с него футляр. Тем временем Нора высвободила свои изящные руки из расшитых бисером рукавов и принялась откалывать шляпку. Линдсей начал съемку.
– Ты еще не разделся? – Она обернулась. – Абеляр, что ты делаешь?
– Хочу запомнить тебя вот такой, – ответил он. – Как в этот прекрасный момент.
Со смехом Нора отшвырнула шляпку, ловко выдернула из волос украшенные драгоценными камнями заколки, и косы ее темными волнами упали на плечи. Линдсей почувствовал прилив новых сил. Отложив монокль, он выскользнул из одежд. Начали они не спеша, с ленцой. Но вату ночь Линдсей особенно чувствовал, что смертей, и это чувство подгоняло его, словно шпора. Его охватила страсть, и он любил жену с небывалым пылом, и она отвечала тем же. Жестко вбиваясь в нее напоследок, он созерцал сквозь пульс оргазма собственную железную руку на ее глянцевитом плече. Хватая ртом воздух, он слышал, как громко стучит его сердце.
Когда он отстранился, она со вздохом потянулась и рассмеялась:
– Чудесно. Как я счастлива, Абеляр!
– Я люблю тебя, жизнь моя, – ответил он.
Нора приподнялась на локте.
– Милый, у тебя все в порядке?
Глаза Линдсея жгло.
– И что же вы о ней думаете, госпожа канцлер? – поинтересовался Линдсей.
– Эротика.
Канцлер-генерал Маргарет Джулиано, перегнувшись через инкрустированную столешницу, указала на плексигласовый гермокупол. Под куполом располагалась замысловатого вида скульптура. С того момента, как Инвесторы подарили ее Линдсею, рассуждения и догадки на предмет ее содержания не иссякали.
Подарок, вырезанный из обычного льда, был покрыт сверкающим кристаллическим аммиаком. Специальные устройства поддерживали под куполом температуру в сорок градусов по шкале Кельвина. Состояла скульптура из двух приплюснутых комков, покрытых тончайшими, острыми кристаллами изморози, образующими филигранный узор. Изображение покоилось на волнистой поверхности – возможно, представлявшей некий невообразимо холодный океан. С одной стороны над поверхностью этого океана выступал еще один, совсем маленький, комок, который вполне мог бы изображать локоть.
– Обратите внимание, их здесь двое, – сказала шейпер-ученая. – Уверена, что прочие подробности происходящего тактично скрыты под водой. Точнее, под этой жидкостью.
– Они не очень похожи друг на друга, – возразил Линдсей. – Скорее уж один поедает другого. Если они вообще живые.
– А я что говорил? – проскрежетал Зигмунд Фецко.
Регент из механистов, намного старше всех шестерых, возлежал в своем кресле, совершенно измученный. Слова он выговаривал с огромным трудом, их буквально выжимал из его груди дыхательный корсет, скрытый под тяжелым пиджаком.
– На втором, – продолжал он, – какие-то впадины. Скорлупа вдавливается внутрь, это его высасывают.
Кто-то из детей Феттерлингов вбежал в комнату в погоне за убегающим волчком. Феттерлинг взглядом попросил Невилла Понпьянскула сменить тему. Ребенок убежал.
– В самом деле, замечательный брак, – сказал Понпьянскул. – Изящество Мавридесов плюс решительность Феттерлингов… Кто может устоять против такого сочетания? Кстати, по-моему, Михаила Фетгерлинг выглядит многообещающе. Какая у нее пропорция?
Такие вещи Феттерлинг знал назубок:
– Шестьдесят от Феттерлингов, тридцать от Мавридесов и десять от Гарца, по обмену. Но я присмотрел, чтобы гены Гарца были близки к ранним феттерлинговским. Никаких нам этих новых Гарца! Пока не выдержат проверки на прочность.
– Молодая Аделаида Гарца – просто восхитительна, – возразила Маргарет Джулиано. – Одна из лучших моих студенток. Сверхспособные просто удивляют, регент. Настоящий квантовый скачок!
Она огладила изящными, в мелких морщинках, руками лацканы усыпанной медалями мантии.
– В самом деле? – спросил Росс. – Я некогда был женат на Аделаиде-старшей.
– Что же случилось с Аделаидой? – осведомился Понпьянскул.
– Увяла, – пожал плечами Росс.
По комнате точно пробежал холодок. Линдсей решил сменить тему.
– Мы хотим пристроить еще одну веранду. Эта нужна Hope под кабинет.
– Ей нужно так много места? – спросил Понпьянскул.
– Работа такая, – кивнул Линдсей. – А здесь – самый лучший район. Уэйкфилдовский Дзайбацу проверил его на подслушивающую аппаратуру. Иначе пришлось бы вызывать техников и переворачивать все вверх дном…
– Строим в кредит? – спросил Росс.
– Конечно, – улыбнулся Линдсей.
– Теперь в ГТ все и все делают в кредит, – сказал Росс. – Не понимаю я этого.
– Ну, конечно, – сказал Феттерлинг. – Ты-то, Росс, за восемь десятков лет ничего в своей берлоге не поменял. В этих крысиных норах, что на осевой, и повернуться негде. Вот мы, Феттерлинги… Жених только что доставил нам проект и спецификации нового комплекса пузырей.
– Хлипкое дерьмо… – хмыкнул Росс. – Нет, в ГТ все одно теперь слишком тесно. Слишком много этих «молодых акул». Дела, конечно, выглядят неплохо, но – нутром чую – назревает крах. Если что, я сматываю удочки и отправляюсь к кометчикам. А то давненько мне не приходилось пытать удачу.
Понпьянскул глянул Линдсею, всеми морщинками век выразив снисходительное пренебрежение к непрестанному хвастовству Росса своей удачей. Лет сто назад Россу крупно повезло с шахтами, и до сих пор он никому не позволяет об этом забыть. Других постоянно подзуживает, а сам рискует разве что в выборе и ношении этих своих странноватых жилетов…
– У меня есть кандидат в лигу, – сказал Феттерлинг. – Благовоспитан, учтив. Карл Зенер.
– Этот драматург? – осведомилась Маргарет Джулиано. – Мне его вещи не нравятся.
– Иными словами, он не за разрядку, – пояснил Феттерлинг. – И не гармонирует с твоим пацифизмом. Мавридес! Вы, несомненно, его знаете.
– Знаком, – отвечал Линдсей.
– Зенер – фашист, – сказал Понпьянскул. Новый предмет разговора прямо-таки гальванизировал престарелого доктора; он живо подался вперед, скрестив перед собою руки. – Он – человек Филипа Константина. Много лет проживал в Республике. В этом рассаднике шейперов-милитантов.
– Успокойся, Невилл, – нахмурился Феттерлинг. – Уж я-то Цепь знаю, сам оттуда… То, что там проделал Константин, следовало сделать еще сто лет назад.
– В смысле – заселить свой сельскохозяйственный мирок вышедшими в тираж наемниками?
– Привести еще один мир в сообщество шейперов!
– Это попросту культурный геноцид… – Понпьянскул совсем недавно прошел омоложение; все его худощавое тело трепетало от, неестественного прилива энергии. Линдсей не спрашивал, какой техникой он пользуется; кожа сделалась гладкой, но какой-то не слишком живой, приобрела своеобразный смуглый оттенок, не встречающийся в природе. Костяшки пальцев были морщинистые, как спущенные воздушные шарики. – Орбитальную республику следовало бы оставить как есть, в качестве музея. Это было бы самым верным решением. Разнообразие необходимо, и нет ничего страшного в том, что не каждая образующаяся у нас общественная структура оказывается жизнеспособной.
– Невилл, – веско сказал Зигмунд Фецко, – ты разговариваешь как ребенок.
Понпьянскул откинулся на спинку кресла:
– Признаюсь, после последнего омоложения я перечитывал свои старые речи.
– За которые тебя вычистили, – заметил Феттерлинг.
– Ты о моем пристрастии к старине? Теперь уже и мои собственные речи – седая древность. Однако прежние проблемы так никуда и не делись. Политики сводят мир воедино, технологии же его дробят. Крохотные анклавы навроде Республики не следует трогать. Чтобы, если мы прикончим себя собственными руками, было кому собирать обломки.
– Есть Земля, – напомнил Фецко.
– Какой смысл говорить о варварах, – с этими словами Понпьянскул отхлебнул фраппе с транквилизатором.
– Будь у тебя, Понпьянскул, достаточно мужества, – заявил Росс, – ты бы отправился в Республику и занялся этим-вопросом сам.
– Могу поспорить, – хмыкнул Понпьянскул, – что соберу там просто убийственные улики.
– Чушь, – сказал Феттерлинг.
– Это что, спор? – Росс смерил обоих взглядом. – Тогда я буду судьей. Если вам, доктор, удастся найти улики, которые проймут даже мою носорожью чувствительность, мы все согласимся, что правда на вашей стороне.
– Давненько я не… – заколебался Понпьянскул.
– Испугался? – захохотал Росс. – Тогда сиди себе и делай загадочный вид. Тебе же нужен фасад загадочности, так? Иначе кто-нибудь из молодых акул схарчит тебя за завтраком – и дело с концом.
– Один раз после чистки были уже такие желающие позавтракать, – заметал Понпьянскул. – Подавились.
– Так это ж двести лет назад, – продолжал подзадоривать его Росс. – Я вспоминаю некий эпизод с – как это там было? – с бессмертием через применение кельпа.
– Что?
Понпьянскул моргнул. Постепенно воспоминания, похороненные под грудой десятилетий, пробились наверх.
– Кельп, – сказал он. – Волшебное растение из земного океана. – Он продолжал, цитируя сам себя:
– Друзья! Что изменит ваш каталитический баланс? Ответ: кельп. Чудесное растение, рожденное морем и измененное генетически, способное ныне произрастать в pane – соляном растворе, от которого прослеживается происхождение самой крови… Господи боже мой, дальше не помню.
– Он торговал пилюлями из кельпа, – поведал обществу Росс. – Устроил себе контору в какой-то надувной трущобе. Радиация там была такая – можно яичницу на переборках жарить…
– Плацебо, – сказал Понпьянскул. – В те времена Голдрейх-Тримейн был полон дикорастущих. Горняки, беженцы, прожаренные радиацией. Тогда Бутыль нас еще не защищала. А если пациент выглядел уж совсем безнадежно, я примешивал немного обезболивающего.
– Всем нам не дожить до таких лет без некоторых процедур, – сказал Линдсей.
– К черту воспоминания, Мавридес, – рыкнул Феттерлинг. – Росс, я желаю знать, на что спорю. Что я выиграю, если у Понпьянскула ничего не выйдет?
– Мой дом, – сказал Понпьянскул. – В Колесе Фицджеральда.
Феттерлинг широко раскрыл глаза:
– А что поставлю я?
– Проиграв, ты публично разоблачишь Константина и Зенера. Плюс возмещение дорожных расходов.
– Твои чудесный домик, – протянула Маргарет Джулиано. – Невилл, как же ты расстанешься с ним?
Понпьянскул пожал плечами:
– Если будущее – за Константином и его дружками, мне все равно здесь не жить.
– Не забывай, что ты лишь недавно прошел курс, – с беспокойством сказал Феттерлинг. – И действуешь с излишней поспешностью. А мне не слишком-то по нутру выгонять человека из его берлоги. Можем отложить пари, пока…
– Отложить… – проговорил Понпьянскул. – Вот в чем наше проклятие – всегда мы все откладываем на потом… И это когда молодые вгрызаются, впиваются в каждый год так, словно не было никакого «вчера»… Нет, регент, я подтверждаю пари.
Он протянул Феттерлингу руку.
– Заметано! – Ладошка Понпьянскула утонула в лапище Феттерлинга. – А вы, вчетвером, свидетели.
– Я отправляюсь с ближайшим кораблем, – сказал Понпьянскул, поднимаясь. Его зеленоватые глаза лихорадочно блестели. – Мне нужно приготовиться. Очаровательный праздник, Мавридес.
– Спасибо, сэр, – ошарашено ответил Линдсей. – Шляпа ваша, я думаю, у робота.
– Я должен поблагодарить хозяйку.
С этими словами Понпьянскул покинул веранду.
– Совсем чокнулся, – сказал Феттерлинг. – После этой новой процедуры у него крыша съехала. Впрочем, бедняга никогда не отличался стабильностью…
– Какую процедуру он проходил? – прохрипел Фецко. – На вид в нем столько энергии…
– Из непроверенных, – улыбнулся Росс. – Он не может позволить себе зарегистрированной процедуры. Я слышал, он договорился с человеком побогаче и предоставил себя для эксперимента. И они поделили расходы.
Линдсей глянул Россу. Тот спрятал лицо, поднеся ко рту канапе.
– Рискованно, – сказал Фецко. – Потому-то молодые нас еще и терпят. Мы берем их риск на себя. Расчищаем им путь. Отсеиваем негодные процедуры.., ценой своих жизней.
– Могло быть и хуже, – сказал Росс. – Он мог нарваться на один из этих кожных вирусов. Сбрасывал бы сейчас кожу не хуже змеи, хе-хе!
Из звукопоглощающего поля, заслонявшего дверной проем, выступил Паоло Мавридес:
– Нора сказала: приходите проводить Клео и мистера Феттерлинга.
– Спасибо, Паоло.
Джулиано и регент Феттерлинг направились к дверям, обсуждая на ходу строительные расходы. За ними засеменил Фецко; ноги его довольно громко жужжали. Росс придержал Линдсея за локоть:
– Минутку, Абеляр.
– Слушаю вас, гуманитар-лейтенант.
– Нет, Абеляр, я не по службе. Ты ведь не скажешь Джулиано, что это я Понпьянскула подбил?
– На незарегистрированную процедуру? Нет, не скажу. Хотя с твоей стороны это было жестоко.
Росс ухмыльнулся с глуповатым самодовольством.
– Понимаешь, несколько десятков лет назад я почти женился на Маргарет… Невилл говорил, что времена моей супружеской жизни могут теперь в любой день наступить снова… Послушай, Мавридес, мне все покоя не дает, как ты последние годы выглядишь. Ты же, между нами говоря, развалина!
Линдсей коснулся своих поседевших волос.
– Не ты первый мне об этом говоришь.
– Вопрос – не в деньгах?
– Нет. – Линдсей вздохнул. – Не желаю, чтобы инспектировали мою генетику. Сейчас столько наблюдателей от Службы безопасности, а я, откровенно говоря, не совсем такой, каким выгляжу…
– Что за хрень, в таком-то возрасте?.. Слушай, Мавридес, я давно подозревал нечто в этом роде. Ведь не зря тебе не позволено иметь собственное потомство. Я тут разузнал об одном месте, очень тихом и конфиденциальном. Конечно, это стоит приличных денег, но зато не задают никаких вопросов и не заводят документации. Все делается втихую. В одном догтауне.
– Ясно. При таком риске…
– Ты же знаешь, – пожал плечами Росс, – что я не очень в ладах с остальными из моей генолинии. Они мне своей документации не дают, приходится проводить исследования самому. Может, провернем кое-что вместе?
– Я не против. Но у меня нет секретов от жены. Ей можно сказать?..
– Конечно, конечно… Значит, договорились?
– Я свяжусь с тобой.
Линдсей положил руку-протез на плечо Росса. Тот еле заметно вздрогнул.
* * *
Новобрачным удалось добраться лишь до беседки, где они застряли в толпе поздравляющих. Линдсей, приобняв Клео, придержал левой рукой за предплечье Фернанда Феттерлинга:– Береги ее получше, она же у нас совеем еще маленькая.
Фернанд взглянул ему в глаза:
– В ней – моя жизнь.
– Молодец, правильно говоришь. А ту новую пьесу мы пока отложим. Любовь важнее.
Нора чмокнула Фернанда, смазав его косметику. Тем временем молодежь, что собралась в доме, разошлась не на шутку. Танцы на потолочных петлях перешли чуть ли не в драку: молодые шейперы, визжа от смеха, пихались изо всех сил; каждый старался столкнуть соседа с танцтакелажа. Те, кто уже упали, цеплялись за других, болтаясь в половинной гравитации.
Веселые ребята, подумал Линдсей. Скоро многие из них тоже женятся; кое-кто даже сможет, подобно Фернанду, удачно совместить при этом любовь с политикой… Пешки. Пешки в династических играх старейшин, где правила определены капиталами и генетикой.
Он оглядел собравшихся, оценивая каждого из них с точностью, приобретенной за три десятка лет общения с шейперами. Часть толпы была скрыта за деревьями сада, прямоугольника буйной зелени, окруженного мозаичными плитами патио. Четверо детей Мавридесов мучили робофицианта – он, несмотря на все толчки и подножки, никак не желал ронять свой поднос с бокалами. Половинная гравитация позволила Линдсею легко подпрыгнуть вверх и взглянуть, что делается по ту сторону сада.
А там заварился нешуточный спор: человек в черном комбинезоне дискутировал с полудюжиной молодых шейперов. Беда. Подойдя к дорожке, ведущей через крышу сада, Линдсей вспрыгнул на потолок. С привычной легкостью цепляясь за рукояти и переставляя ноги из углубления в углубление, он поспешил к компании. На несколько мгновений его задержали трое детишек, промчавшихся, громко хихикая, в ту же самую сторону. Один ребенок обогнул Линдсея слева, другой – справа, а третий перебрался прямо через него. Кружева на рукаве снова оторвались.
– Да чтоб он сгорел, этот рукав, – пробормотал Линдсей, спрыгивая на пол. Правда, к этому времени не многим удалось сохранить свой костюм в целости… Он направился к спорщикам.
Взятый в осаду молодой механист был одет в элегантный атласный комбинезон с черной тесьмой и легонькой оторочкой из шейперских кружев у ворота. Линдсей узнал его: из учеников Рюмина, прибыл из гастролирующего по Системе «Кабуки Интрасолар», назвался Уэллсом.
Внешне Уэллс сильно напоминал бродягу: дерзок, коротко стриженные волосы спутаны, живой взгляд, размашистость движений говорит о привычке к невесомости. На плечах комбинезона – эмблемы в виде масок «Кабуки». И, кажется, пьян.
– Да о чем тут говорить! – громко настаивал Уэллс. – Когда Инвесторов использовали как предлог для прекращения войны – это одно. Но для тех из нас, кто знает этих пришельцев с детства, истина очевидна. Они далеко не ангелы. Все их игры с нами – только ради их собственной выгоды.
Пока что спорящие не замечали Линдсея. Он держался сзади, внимательно к ним присматриваясь. Обстановка, судя по всему, накалялась. Шейперами, окружившими Уэллса, были Африэль, Бесежная, Уорден, Парр и Ленг – его, Линдсея, выпускной класс. Лингвистика пришельцев. Они слушали механиста с вежливым презрением. Очевидно, объяснить ему, кто они такие, не удосужились, хотя докторантские мантии говорили за себя сами…
– Так, значит, по-вашему мнению, их не стоит и благодарить за разрядку? – спросил Саймон Африэль, холодный и практичный молодой милитант, уже зарекомендовавший себя в военно-научном комплексе шейперов. Однажды он поведал Линдсею, что хочет получить назначение в какую-нибудь чужую звездную систему. Да и все они к этому стремятся: среди девятнадцати известных рас чужаков, конечно же, найдется хоть одна, с которой шейперам удастся установить надежные взаимоотношения. И тогда весь мир будет у ног того дипломата, что вернется с такого задания в здравом уме.
– Да я, можно сказать, горой стою за разрядку, – заверил Уэллс. – Я просто желаю, чтобы и человечество участвовало в прибылях. Ведь – тридцать лет эти Инвесторы нас покупают и продают как хотят! А получили мы хоть что-то из их секретов? Межзвездный двигатель? Или их историю? Нет! Вместо этого они пудрят нам мозги бесполезными игрушками да весьма дорогими прогулочками к звездам. Эти чешуйчатые жулики наживаются за счет слабости и раздробленности человечества. И не один я так полагаю! Сейчас новое поколение в картелях…
– И что из этого? – спросила Бесежная, богатая девица, уже освоившая восемь языков плюс инвесторский, образцовая шейперская светская дама в платье с «боярскими» рукавами и крылатой бархатной шляпке. – В картелях большинство составляют старшие, их отношение к нам не изменилось, им так привычнее. Если бы нас не защищали Инвесторы…
– Именно так, госпожа без пяти минут докторша. – Уэллс был вовсе не так уж пьян. – Нас, желающих увидеть, что же такое Кольца в действительности, – сотни. Хватает и тех, кто безоглядно восхищается вами. К нам нелегально проникают ваши позапрошлогодние моды, ваше третьесортное искусство. Очень жаль! Мы так много можем друг другу предложить… Но Инвесторы выжимают из сложившегося положения все, что только могут. Они уже начали поддерживать поджигателей войны: положили конец перелетам «Кольца – картель», вдохновляют экономические войны… Поймите: самого факта, что я здесь, достаточно, чтобы на всю жизнь опозорить меня и даже объявить агентом Службы безопасности Колец – «микробом», как вы их называете. В картеле мне теперь пожизненный надзор обеспечен…
Африэль заметил Линдсея и громко сказал:
– Добрый вечер, господин доктор-капитан. Постаравшись принять благодушный вид, Линдсей выступил вперед.
– Добрый вечер, господа докторанты. Добрый вечер, мистер Уэллс. Хотелось бы надеяться, что вы не обременены юношеским цинизмом. Мы живем в счастливые времена…
Уэллс явно занервничал. Все механисты жутко боялись агентов Службы безопасности Колец, не сознавая, что военно-научный комплекс столь тесно вплетается в жизнь шейперов, что к Службе безопасности, тем ли, иным ли образом, принадлежит четверть населения. Вот, например, Бесежная, Африэль и Парр, записные лидеры полувоенных молодежных организаций Голдрейх-Тримейна. У Уэллса куда больше оснований опасаться их, чем Линдсея, с большой неохотой согласившегося принять капитанский чин… Однако Уэллс был насквозь проникнут недоверием и бормотал какие-то пустопорожние вежливости, пока Линдсей не отошел от компании.
Что хуже всего – Уэллс прав. И студенты-шейперы это отлично понимали, хотя вовсе не собирались рисковать с таким трудом доставшимися докторскими степенями, публично выражая согласие с простодушным механистом. Еще бы: если желаешь получить от Совета Колец разрешение на полет к звездам, идеологически ты должен быть безупречен.
Конечно же, Инвесторы – просто рвачи. Человечеству их приход не принес ожидаемого Золотого века. Их даже и умными-то особенно не назовешь. Берут они исключительно непрошибаемой наглостью да сорочьей жадностью на все, что блестит. Слишком алчны, чтобы чего-либо стесняться, точно знают, чего хотят, и в этом их решающее преимущество.
Раздули их силу и значение свыше всякой меры, вот и все. И Линдсей тоже к этому руку приложил. Вспомнить хоть, как они с Норой выторговали за свой гиблый астероид три месяца уроков языка плюс бесплатный проезд до Совета Колец, где Линдсей, немедленно прославившись как первый друг пришельцев, сделал все, чтобы окружить их ореолом таинственности… А значит, он и сам виноват в этом мошенничестве.
Он ведь даже самих Инвесторов обманул! Его инвесторское имя и по ею пору состоит из скрежета с присвистом, означающего «Художник». И до сих пор у него есть друзья-Инвесторы – или, по крайней мере, те, кому доставляет удовольствие его общество…
Инвесторы обладают чем-то похожим на чувство юмора и, несомненно, по-садистски наслаждаются своими надувательскими сделками. И скульптура, подаренная ими и помещенная на почетном месте в его доме, вполне может оказаться всего-навсего парой кусков инопланетного говна!
Бог его знает, какому сбрендившему чужаку втюхали они ту каменную голову. И мало удивительного, что такой горячий юнец, как Уэллс, хочет правды и орет об этом на каждом углу. Не представляет себе парень последствий или же просто на них плюет – слишком еще молод, чтобы жить по лжи. Ну, положим, ложь еще малость продержится. Невзирая даже на новое, выросшее при Замирении Инвесторов поколение, так и рвущееся срывать покровы, не подозревая, что рвут-то они тот самый холст, на котором написан их мир.
Линдсей поискал жену. Она нашлась в своем кабинете, в тесном кругу своей банды заговорщиков, состоящей из профессионалов-дипломатов. Профессор-полковник Нора Мавридес раскинула над Голдрейх-Тримейном обширную паутину. Рано или поздно в ней окажутся все дипломаты столицы. Она была самой известной среди лоялистов своего класса и главным борцом за их дело.
Линдсей прикрывался своей таинственностью. Насколько ему было известно, он единственный из зарубежного отдела остался в живых. Если же уцелели где-нибудь другие дипломаты не из шейперов, то только потому, что старались не высовываться.
Ради приличия он на минуту задержался в кабинете, но безупречные манеры присутствующих, как всегда, действовали на нервы. Он прошел в курительную, где труппа фетгерлинговских «Пастушьих Лун» приобщала двоих завзятых театралов к новомодному пороку.
Линдсей сразу же окунулся в роль театрального импресарио. Эти-то верят в то, что видят: старик, немного заторможенный, без присущей прочим искры гения, однако щедрый и окруженный ореолом таинственности. Таинственность – это ведь так романтично! Доктор Абеляр Мавридес на то и рассчитывал.
Он дрейфовал от одной беседы к другой: генетическая брачная политика, интриги Службы безопасности Колец, соперничество городов, научные стычки между «сменами» города, артистические лиги, – различные нити одной и той же ткани. Блеск этой ткани, сложное изящество социальных переплетений убаюкивали его. Порою такие приступы безмятежности настораживали: может, это возраст? Дряблость, предшествующая распаду? Ему, Линдсею, уже шестьдесят один…
Свадебное гулянье подходило к концу. Актеры отправились на репетиции, расползлись по своим древним норам старейшины, и орды детей разбежались по детским садам своих генетических линий. Наконец и Линдсей с Норой смогли добраться до спальни. Нора была слегка пьяна, глаза ее блестели. Присев на краешек кровати, она завела руки за спину, расстегнула платье и потянула. Сложная «шнуровка на спине с легким шуршаньем разошлась, как паутина.
Первое омоложение понадобилось Hope двадцать лет назад, в тридцать восемь, а второе – в пятьдесят. Кожа ее спины зеркально поблескивала в розоватом свете ночника. Линдсей вынул из верхнего ящика тумбочки свой старый видеомонокль и снял с него футляр. Тем временем Нора высвободила свои изящные руки из расшитых бисером рукавов и принялась откалывать шляпку. Линдсей начал съемку.
– Ты еще не разделся? – Она обернулась. – Абеляр, что ты делаешь?
– Хочу запомнить тебя вот такой, – ответил он. – Как в этот прекрасный момент.
Со смехом Нора отшвырнула шляпку, ловко выдернула из волос украшенные драгоценными камнями заколки, и косы ее темными волнами упали на плечи. Линдсей почувствовал прилив новых сил. Отложив монокль, он выскользнул из одежд. Начали они не спеша, с ленцой. Но вату ночь Линдсей особенно чувствовал, что смертей, и это чувство подгоняло его, словно шпора. Его охватила страсть, и он любил жену с небывалым пылом, и она отвечала тем же. Жестко вбиваясь в нее напоследок, он созерцал сквозь пульс оргазма собственную железную руку на ее глянцевитом плече. Хватая ртом воздух, он слышал, как громко стучит его сердце.
Когда он отстранился, она со вздохом потянулась и рассмеялась:
– Чудесно. Как я счастлива, Абеляр!
– Я люблю тебя, жизнь моя, – ответил он.
Нора приподнялась на локте.
– Милый, у тебя все в порядке?
Глаза Линдсея жгло.