Стерлинг Брюс. Схизматрица

   Юноши принялись прочесывать диапазоны постоянных механистских передач. Большинство передач шло л шифрованном виде, представляя собою лишь безликое попискивание кибернетических цифровых кодов.
   – Что это там? – спросил Паоло. – Фазиль, возьми пеленг!
   – Где-то близко… А, это тот маньяк.
   – Какой? – спросил Линдсей. Громадный зеленый таракан в фиолетовую крапинку, треща крыльями, пролетел мимо.
   – Тот, что из скафандра не вылезает.
   Юноши переглянулись. В глазах их Линдсей прочел то, что они вспомнили. Запах…
   – Он что-нибудь говорит? – спросил Линдсей. – Включите, пожалуйста.
   – Да он всегда говорит, – сказал Паоло. – Вернее, поет. Включит передачу и бредит…
   – Он в новом скафандре, – с тревогой сказал Линдсей. – Включите.
   Раздался голос третьего депутата:
   – ..Шершавый, как мамино лицо. Жаль, что с другом Марсом не попрощаюсь. И Карнавала тоже жаль. На несколько километров отошел – и этот свист. Думал, новый друг зовет. А нет. Просто маленькая дырочка в спине, где я баллоны приклеивал. Баллоны качают здорово, но дырка быстрее. Скоро обе кожи мои остынут.
   – Да вызовите же его! – крикнул Линдсей.
   – Я же сказал: он – в режиме передачи. Его рации, наверно, лет двести. Когда он говорит, то не может ничего слышать.
   – Не пойду назад, здесь останусь. – Голос третьего депутата слабел. – Нет воздуха – говорить нечем и слушать нечего. Надо выбраться. Молнию вот только… Если повезет, успею раздеться… – Послышался легкий треск помех. – Прощай, Солнце. Прощайте, звезды. Спасибо за…
   Свист убегающего в пространство воздуха заглушил слова, а затем снова затрещали помехи.
   Линдсей, обдумав происшествие, тихо сказал:
   – Паоло! Я был нужен для алиби?
   – Что?!
   Паоло был потрясен.
   – Вы повредили его скафандр. А затем постарались не оказаться в радиорубке, когда ему была нужна помощь.
   Паоло побледнел.
   – Клянусь, мы близко не подходили к его скафандру!
   – Почему же вас не оказалось на вахте?
   – Это Клео меня подставила! – закричал Паоло. – Действовать должен был Иан, ему выпали кости! А я должен был остаться чистым!
   Фазиль сжал его руку:
   – Паоло, заткнись.
   Некоторое время Паоло пытался перебороть его взглядом, затем обратился к Линдсею:
   – Это все Клео с Ианом. Завидуют моему везению… Фазиль встряхнул его. Паоло хлестнул брата по лицу. Вскрикнув, тот обхватил Паоло, прижав его руки к туловищу.
   – Я был не в себе, – потрясение сказал Паоло. – Я соврал. Клео любит нас всех. А это – просто несчастный случай. Несчастный случай…
   Линдсей покинул рубку. Миновав ветвэр-камеру и оранжереи, где компрессоры испускали запах свежего сена, он достиг пещеры, освещаемой сквозь газопроницаемую пленку тусклыми красными лампами. Здесь находился вход в комнату Норы, перекрытый ее личной воздуходувкой. Примерившись, во время «выдоха» Линдсей проскользнул мимо пульсирующей кишки и включил свет.
   Круглые стены комнаты покрывал фиолетовый орнамент. Нора спала.
   Ноги и руки ее были опутаны проводами. Запястья, локти, колени и щиколотки облегали браслеты. К группам мышц под обнаженной кожей было подведено множество черных электродов. Ноги и руки плавно, в унисон, двигались – вправо, влево, вперед, назад… К спине, к нервным узлам и окончаниям, прильнул длинный панцирь.
   Диптренажер. Спинномозговой краб. Вспышка воспоминаний привела Линдсея в бешенство. Толкнувшись ногой в стену, он ракетой понесся к Норе. Глаза ее слепо раскрылись навстречу его яростному крику.
   Он схватил ее за шею и рванул вперед, вонзив ногти под резиновый обод краба. Часть прибора отошла от спины. Кожа под ним была красной и мокрой от пота. Линдсей оторвал провод от ее левой руки и снова рванул краба. Нора вскрикнула – крепления, удерживавшие краба на спине, больно врезались в ребра.
   Краб был сорван. «Брюхо» его щетинилось мириадами полупрозрачных трубочек – оболочек тонких, как волоски, электродов. Линдсей дернул еще раз. Оболочки проводов, растянувшись, лопнули, обнажив разноцветную изоляцию.
   Упершись ногой в ее спину, он потянул. Нора забилась, отыскивая на ощупь пряжку. Пояс, который удерживал краба, просвистев в воздухе, расстегнулся. Линдсей держал прибор в руках. Краб, не отработавший до конца программу, шевелился будто живой. Раскрутив прибор за крепления, Линдсей изо всех сил ударил им по стене. Сегменты спины разошлись, пластик затрещал. Линдсей снова хлестнул им по камню. Брызнула бурая смазка, свертываясь в шарики, которые наполнили воздух. Наступив на прибор ногой, Линдсей рванул ремень – еще и еще – пока тот не подался. Из трещины в корпусе выглянули потроха – круглые, словно таблетки, биочипы в переплетении разноцветных оптических волокон.
   Линдсей еще раз, уже не так яростно, ударил по крабу. Мало-помалу бешенство улетучивалось. Стало холодно. Правая рука Лиидсея непроизвольно дергалась.
   Нора, прижавшись к стене, пыталась нащупать вешалку. Внезапная остановка нейропрограммы вызвала приступ безудержной дрожи.
   – Где другой?! – рыкнул Линдсей. – Тот, что для лица?
   – Н-не вз-зяла, – сказала Нора, стуча зубами.
   Пинком ноги Линдсей отшвырнул краба в угол.
   – Нора! Давно ты пользуешься этой штукой?
   – Каждую ночь…
   – Каждую ночь?! Господи боже…
   – Я должна держать форму.
   Дрожь ее не унималась. Сняв с вешалки пончо, она нырнула головой в ворот.
   – Но ведь это такая боль… – проговорил Линдсей. – Эта штука жжет как огонь!
   Нора пригладила на бедрах яркую ткань.
   – Ты – один из тех, – сказала она. – Из первых. Отбракованных. Перевертышей.
   – Ты – какого выпуска?
   – Пятого. Последнего.
   – А я был в первом. Иностранный отдел.
   – Так ты – даже не шейпер…
   – Я – из Цепи.
   – Считается, что никого из вас уже нет в живых. – Она сняла с рук и ног браслеты сломанного краба. – Я должна тебя убить. Ты напал на меня. Ты – изменник.
   – Когда я разбивал эту пакость, я чувствовал подлинную свободу.
   Линдсей с удивлением погладил больную руку. Да, он вправду утратил самоконтроль. Чувство протеста на какое-то мгновение пересилило разум. Вспышка настоящего, человеческого гнева прорвалась сквозь дипнавыки. Линдсей был потрясен – зато такой целостности он не чувствовал в себе уже многие годы.
   – Вот из-за таких все и рухнуло, – сказала Нора. – Вы сломали нам, остальным, жизнь. Мы, дипломаты, должны быть наверху, управлять всем и установить мир. Но программу закрыли. Объявили, что мы ненадежны. Идеологически.
   – Они хотят, чтобы все мы умерли, – сказал Линдсей. – Затем тебя и отправили сюда.
   – Меня не отправляли. Я вызвалась добровольно. – Она затянула последний шнурок пончо. – Если мне удастся вернуться, меня встретят как героиню, с почестями. И это – мой единственный шанс пробиться к власти на Кольцах.
   – Почему обязательно – там?
   – Все остальное неинтересно.
   – Деп-три погиб, – сообщил Линдсей. – Зачем ты убила его?
   – По трем причинам. – Она даже не пыталась притворяться. – Это было легко выполнить. Вас стало меньше. И третье – он был сумасшедшим. Хуже любого из вас. Слишком непредсказуемым. Слишком опасным, чтобы оставаться в живых.
   – Он был безвреден. – Глаза Линдсея наполнились слезами. – В отличие от нас с тобой.
   – Будь у тебя мое самообладание, ты бы не плакал. Даже если бы тебе вырывали сердце.
   – Оно уже вырвано. Как и твое.
   – Абеляр… Он был пиратом.
   – А остальные – нет?
   – Думаешь, они о нас будут плакать?
   – Нет. Они даже о своих не будут особенно плакать. Но вот отомстить они захотят. Как ты отнесешься к тому, если завтра исчезнет Иан? А месяца через два ты найдешь его кости в отстойнике какого-нибудь ферментатора? Или даже так, если уж у тебя настолько стальные нервы: как насчет тебя самой? Каков тебе покажется вкус власти, когда ты будешь блевать кровью за шлюзом?
   – Все в твоих руках, – сказала она. – Я сказала правду, как мы и договаривались. Ну а как сдержать в узде вашу компанию – твое личное дело.
   – Я в таком положении быть не желаю. Я думал, что мы достигли хоть какого-то взаимопонимания…
   Она кивнула на истекающие смазкой обломки краба:
   – Ты не спрашивал, позволения, когда напал. Увидел предмет, которого не можешь терпеть, – и уничтожил. И мы – точно так же.
   – Я хочу поговорить с Клео.
   – Это будет нарушением нашего с тобой договора, – оскорбление сказала она. – Ты должен все это делать через меня.
   – Произошло убийство, Нора. Мне нужно видеть ее.
   – Она – у себя в саду, – вздохнув, ответила Нора. – Тебе придется надеть скафандр.
   – Мой на «Консенсусе».
   – Тогда возьмешь один из Иановых. Идем.
   Она повела его через освещенную красным пещеру, потом длинной выработанной штольней, в резиденцию Иана Мавридеса.
   Пошивщик скафандров (он же – художник-график) бодрствовал и был занят делом. В свое время он не пожелал расставаться с защитным костюмом и носил его постоянно, словно стерильную среду для себя одного.
   Иан был чем-то наподобие фокусной точки семьи Мавридесов. Именно на нем сосредоточились все семейные обиды и негодование. Паоло, конечно, проболтался, но Линдсей и без этого разобрался в ситуации.
   Округлые стены пещеры Иана были украшены сложным орнаментом. Неделями расписывал он свою комнату рисунком из Г-образных линий. Чем дальше, тем мельче становились детали, тем тщательнее вписывались они в картину, тем причудливее становилось безумное, завораживающее сочетание цветов. Сложность узора была насквозь пропитана клаустрофобией. Казалось, крохотные линии шевелятся, слабо мерцая…
   Заслышав шум, Иан резко обернулся. Рука его метнулась к нарукавному карману.
   – Это мы, – сказала Нора.
   Глаза Иана под прозрачным визором сверкали от ярости.
   – А-а, – перевел он дух. – Чтоб вам сдохнуть…
   – Это ты скажешь кому-нибудь другому, – отрезал Линдсей. – И вообще, чего это ты не спишь?
   – Ну-ну. Чтобы ты вошел и расстегнул мне костюм! И заразил меня!
   – Нам нужен скафандр, Иан, – сказала Нора. – Секретарь идет в сад.
   – Да ну его в задницу! Скафандры мне еще пачкать… Взял бы да сшил себе, как деп-три.
   – О скафандрах ты заботишься здорово, – сказал Линдсей, размышляя, действительно ли Иан убил третьего депутата. Наверно, они разыгрывали эту привилегию в кости. Он снял скафандр со стойки. – Если снимешь свой, я могу не надевать этот. Что скажешь? Боишься быть битым?
   – Не испытывай судьбу, – Иан прижал кислородный баллон к ниппелю скафандра, – калека.
   Клео жила в самой большей из оранжерей, отведенной под декоративные растения. Здесь все росло медленнее, чем в хозяйственных садах, подсвечиваемых ультрафиолетом и заполненных чистым углекислым газом. Ребристые стены продолговатого помещения напоминали раковины. Флюоресцентные трубки вдоль каждого из ребер ярко светились.
   Влажная почва, приготовленная из пустой породы, удерживалась частыми пластиковыми сетками. Как и сами шейперы, растения тоже были перестроены для безбактериального существования. Здесь росли в основном цветы – розы, маргаритки, лютики величиной с кулак.
   Постелью Клео служило нечто вроде крытой плетеной корзины, выращенной из искривленного бамбука. Она не спала, сидела за пяльцами.
   Кожа ее была смуглее, нежели у других, – загорела под оранжерейными лампами. Одета она была в белую, без рукавов, блузу, стянутую над бедрами и мелко гофрированную от пояса. Ноги и руки ее были обнажены. На груди слева красовалась вышитая эмблема, означавшая ранг.
   – Привет, дорогая, – сказала она.
   – Клео. – Нора, подплыв к «корзине», легонько чмокнула ее в щеку. – Он настоял на…
   Клео кивнула.
   – Надеюсь, ты будешь краток, – обратилась она к Линдсею. – Мой сад – не для дикорастущих.
   – Я хочу обсудить убийство третьего депутата.
   Клео убрала под сетку, стягивающую волосы, выбившийся локон. Пропорции кисти, запястья и предплечья говорили, что она старше остальных, более раннего выпуска.
   – Нонсенс, – заявила она. – Абсурдное предположение.
   – Я знаю, Клео, что его убили вы. Может, даже – ты, лично. Так что можешь быть со мной откровенна.
   – Ваш человек умер от несчастного случая. Доказательств противоположного – нет. А значит, мы ни в чем не виноваты.
   – Я хочу спасти жизни всех нас, Клео. Избавь меня, пожалуйста, от этого скучного вранья. Если Нора говорит мне правду» отчего не сделать то же самое и тебе?
   – Предметы ваших частных бесед с нашим дипломатом – не наше дело, господин секретарь. Семья Мавридесов не примет бездоказательных обвинений.
   – Ах вот оно что! – Голос Линдсея слегка приглушил визор. – Убийство человека, не принадлежащего к вашему мирку, – не преступление? И вы желаете, чтобы я присоединился к обману? Чтобы я лгал ради вашего спасения?
   – Мы – твой народ, – сказала Клео, глядя на него ясными карими глазами.
   – Вы убили моего друга.
   – Утверждение необоснованно, господин секретарь.
   – Бесполезно… – С этими словами Линдсей нагнулся, ухватил лишенный колючек розовый куст и, вырвав его с корнем, встряхнул. Воздух вокруг наполнился шариками влажного грунта. Клео болезненно сморщилась. – Гляди! Не понимаешь?
   – Я понимаю только то, что ты – варвар, – сказала Клео. – Ты уничтожил прекрасное, чтобы подчеркнуть аргумент, которого я заведомо не могу принять.
   – Да уступи же ты наконец! – взмолился Линдсей. – Во имя милосердия!
   – Это не в моих полномочиях.
   Линдсей покинул оранжерею и, едва миновав шлюз, вылез из отсыревшего скафандра.
   – Я тебя предупреждала, – сказала Нора.
   – Она же самоубийца! Зачем? Почему вы ей подчиняетесь?
   – Потому, что она нас любит.

 
   ESAIRS XII
   23.02.17

 
   – Хорошо, я объясню тебе про секс, – сказала Нора. – Дай руку.
   Линдсей подал левую. Нора, притянув ее к себе за запястье, глубоко забрала в рот его большой палец. Через несколько секунд она отпустила руку.
   – Что ты чувствовал?
   – Тепло, – сказал Линдсей. – Сырость. И некоторую не слишком приятную интимность.
   – Точно так же и секс под супрессантами. В нашей Семье есть любовь, но эротики нет. Мы – солдаты.
   – То есть вы химически кастрированы?
   – Предрассудок. Ты никогда такого не ощущал. Но по этой причине предлагаемая тобой оргия даже не подлежит обсуждению.
   – Карнавал – не оргия, – объяснил Линдсей. – Это такая церемония. Церемония общности и доверия. Она связывает группу. Это вроде как когда животные сбиваются в кучу.
   – Ты слишком многого просишь. – А ты не понимаешь масштабов проблемы. Они же не тел ваших хотят! Они хотят вас убить. Они вас ненавидят – за эту самую вашу стерильность! Ты не знаешь, как я их уговаривал, упрашивал, убеждал… Понимаешь, тут применяются галлюциногены. На Карнавале мозг превращается в студень. Рук своих собственных не чувствуешь – не то что чьих-то там гениталий. Ты беспомощен наравне со всеми, вот в чем суть. Нет никаких игрищ, политики, чинов, обид… Самого себя – нет. А после Карнавала – словно бы наступает первый день Творения. Все улыбаются… – Линдсей, моргнув, отвел взгляд. – Все без обмана, Нора. Их вовсе не правительство объединяет, а сознание. Карнавал – это кровь, спинной мозг и пах.
   – Этот метод – не для нас, Абеляр.
   – Однако – если бы вы только могли присоединиться к нам! Один раз, всего на несколько часов! Мы избавились бы от напряженности, по-настоящему поверили бы друг другу! Нора, ведь секс – не ремесло. Это – живое, человеческое, едва ли не последнее, что у нас осталось! Да какого хрена! Что вы, в конце концов, потеряете?
   – Это может оказаться ловушкой. Вы можете подавить наше сознание наркотиками и убить нас. Риск.
   – Пусть риск! Его можно свести к минимуму. – Он взглянул ей в глаза. – Я говорю с тобой об этом на основе достигнутого нами доверия. Мы можем попробовать.
   – Мне это не нравится, – сказала Нора. – Я не люблю секс. Особенно с дикорастущими.
   – Речь идет о всей вашей генолинии, – напомнил Линдсей.
   Он извлек из-за лацкана упрятанный туда заряженный шприц и насадил на него иглу:
   – Я готов.
   Искоса взглянув на него, она достала свой шприц.
   – Тебе может не понравиться, Абеляр.
   – А что это?
   – Супрессант. С фенилксантином, для поднятия ай-кью. Ты поймешь, что мы чувствуем.
   – А у меня – неполная Карнавальная смесь, – сказал Линдсей. – Только половинная доза афродизиаков плюс мышечный релаксант. Сдается мне, ты в этом нуждаешься – с тех пор, как я сломал твоего краба. Дерганой стала.
   – Похоже, ты лучше меня знаешь, что мне нужно.
   – А ты – что мне. – Линдсей закатал рукав своей блузы. – Вот так, Нора. Сейчас ты можешь убить меня, а после сослаться на аллергическую реакцию, стресс – что угодно. – Он окинул взглядом свои аляповатые татуировки. – Но лучше не стоит.
   – Ты ведешь съемку? – с подозрением спросила Нора.
   – Я не терплю камер у себя в комнате.
   Он достал из стиренового шкафчика два эластичных жгута и один подал ей.
   Своим жгутом он туго перетянул бицепс. Она сделала то же. С закатанными рукавами, они терпеливо ждали, пока не набухнут вены. То был самый интимный их миг, и мысли об этом не давали покоя.
   Она мягко вонзила иглу в сгиб его локтя и нашла вену – прозрачная жидкость в шприце слегка зарозовела. Он сделал ей то же самое. Глядя друг другу в глаза, они надавили поршни.
   Через несколько секунд Линдсей выдернул иглу и приложил к месту укола кружок стерильного пластика, а другой такой же налепил на свою руку. Они распустили жгуты.
   – Кажется, оба живы, – сказала она.
   – Хорошая примета, – согласился Линдсей. – Пока все идет нормально.
   – О… – Она прикрыла глаза. – Действует. О, Абеляр…
   – Что ты чувствуешь?
   Он стиснул ее плечо. Кости и мышцы, подобно воску, таяли у него под рукой. Губы ее приоткрылись, глаза потемнели, дыхание стало неровным.
   – Словно плавлюсь…
   Тут и на Линдсея подействовал его фенилксантин. Он почувствовал себя властелином.
   – Да, – сказал он. – Зачем тебе вредить мне? Мы ведь с тобой из одной породы.
   Линдсей распустил шнуровку и снял с нее блузу, потом, вывернув наизнанку, стащил брюки. Она осталась в одних сандалиях. Одежда парила в воздухе, медленно вращаясь. Глаза ее засверкали. Он привлек Нору к себе.
   – Помоги вдохнуть, – слабо шепнула она; релаксант подействовал на легкие.
   Взявшись за подбородок, Линдсей раскрыл ее рот и прижал губы Норы к своим, нежно вдувая воздух и ощущая грудью, как расширяются ее ребра. Голова Норы безвольно запрокинулась, шейные мышцы сделались мягче воска. Обвив ее ноги своими, он продолжал дышать за нее.
   Непослушные, вялые руки обхватили его шею. На долю дюйма отведя губы от его рта, она проговорила:
   – Попробуй…
   Он попытался в нее войти. Несмотря на возбуждение, у него ничего не вышло – афродизиак еще не подействовал. Она была совершенно сухой.
   – Больно… – пожаловалась Нора.
   – Я хочу тебя, – сказал Линдсей. – Ты – моя. Моя, а не их.
   – Не говори так. – Язык ее заплетался. – Это просто эксперимент.
   – Для них – может быть. Но не для нас. – Фенилксантин придал ему уверенности – уверенности, не терпящей возражений. – Все прочие ничего не значат. Скажи только слово – и я yбью любого из них. Я люблю тебя, Нора. Скажи же, что ты любишь меня.
   – Я не могу. – Она моргнула. – Ты делаешь мне больно.
   – Тогда скажи, что веришь мне.
   – Я верю тебе. Вот, есть. Подожди немного, пусть так… – Она обхватила его ногами и покачала из стороны в сторону бедрами, теснее прижимаясь к нему. – Значит, вот это как… Секс…
   – Раньше у тебя такого не бывало?
   – Один раз, в Академии. На спор. Но тогда было не так.
   – Тебе хорошо?
   – Очень. Давай же, Абеляр…
   Но теперь в нем проснулось любопытство.
   – А тебе тоже прокручивали запись наслаждения? Мне – один раз. На занятиях по технике допроса…
   – И мне. Но там же – ничего человеческого; слепой, белый экстаз. – Кожа ее покрылась бисеринками пота. – Еще, дорогой, еще!
   – Нет, подожди. – Он вздрогнул от неожиданности – она слишком сильно сжала его запястье. – Я понял, о чем ты говорила. Глупо все это, верно? Мы ведь и так – друзья…
   – Я хочу тебя, Абеляр! Давай же, дай мне кончить!
   – Но мы же уже поняли точки зрения друг друга… И потом, я же грязный!
   – Плевала я на твою грязь! Быстрее! Ради бога, быстрее!
   Подчиняясь, он почти минуту механически работал бедрами. Закусив губу, она застонала в предвосхищении; голова ее запрокинулась. Но для него это утратило всякий смысл.
   – Я не могу продолжать, – сказал он. – Просто не понимаю, зачем.
   – Тогда дай я сама! Ну же!
   Он попробовал вызвать в памяти что-нибудь возбуждающее, однако привычный водоворот эротических образов казался сейчас абстрактным и отдаленным, словно нечто, присущее совершенно другому виду. Он вспомнил свою экс-супругу. Вот и с ней секс был чем-то подобным. Обязанностью. Актом вежливости…
   Он не двигался, предоставив биться об него ей самой. Наконец она испустила вопль отчаянного наслаждения.
   Отстранившись, она вытерла пот с лица и шеи рукавом блузки и застенчиво улыбнулась.
   Линдсей пожал плечами:
   – Я понял твою точку зрения. Действительно, пустая трата времени. Наверное, убедить в этом остальных будет трудно, но если я достучусь-таки до их здравого смысла…
   Она смерила его голодным взглядом:
   – Я ошибалась. Для нас это будет вовсе не страшным. Хотя я чувствую себя эгоисткой – ведь ты ничего не получил…
   – Но мне просто замечательно! – возразил Линдсей.
   – Ты говорил, что любишь меня.
   – Это говорил не я, а гормоны… Конечно, я глубоко тебя уважаю, по-товарищески… Извини, что у меня вырвались те слова. Прости меня. Я совсем не то имел в виду, честное слово.
   – Не то… – повторила она, надевая блузу.
   – Не обижайся. Тебе нужно было узнать, что это такое. И я тебе очень благодарен. Теперь я совершенно новыми глазами смотрю на мир. Любовь.., это понятие не имеет смысла. Может быть, для других, в другие времена…
   – Но не для нас?!
   – Нет. Я чувствую себя так неудобно… Свести переговоры к сексуальным стереотипам… Ты, без сомнения, нашла это оскорбительным. И неприемлемым.
   – Меня тошнит, – сказала она.

 
   ESAIRS XII
   24.02.17

 
   – Ну как? Теперь порядок? – спросил президент, морща нос-пуговку. – Не будешь больше про иссушение наших жизненных соков?
   – Никак нет, сэр, – отвечал Линдсей с дрожью. – Теперь мне лучше.
   – Вот и хорошо. Дип-два, развяжи его.
   Та распустила веревки, которыми Линдсей был распят на стене пещеры.
   – Я избавился от этого, – сказал Линдсей. – Теперь я все понимаю, но когда супрессанты начали действовать, все стало кристально ясным.
   – Тебе, может, и стало кристально ясным, но тут и женатые люди есть. – Сенатор-один крепко взял за руку дела-первого.
   – Извините, – сказал Линдсей, растирая занемевшие руки. – Вот на таких штуках они все там сидят. Только Нора теперь бросила. Я и не знал, что так далеко зашло. Они просто не знают жалости. Они не испытывают благопристойного стыда и смущения, сопутствующих сексу. Они меж собой связаны точно и аккуратно, как шестерни. Мы должны совратить их.
   Линдсей оглядел присутствующих. Сенатор-три с коротко стриженной головой-тыквой; судья-три, преспокойно ковыряющий ногтем в зубах…
   – Будет нелегко, – сказал он.
   – Хватит, госсек. – Президент разгладил одну из красных пластиковых лент открытого рукава. – Хватит уже рассусоливать. Эти выблядки кончили депа-три.
   – Но доказательства – где доказательства?
   – Ты отлично знаешь, что убили они. Мы все знаем. Ты их покрывал, секретарь, и, наверно, правильно делал, но увяз по самые уши. Убивать их – дело не наше. Если бы мы их хотели убить, не снимали бы с корабля пушку.
   – Но это же – наша победа. Победа для всех. Мы избавились от оружия массового уничтожения. После этого уже нет ничего невозможного!
   – Мы должны уничтожить угрозу. Нас для этого наняли. За это нам механисты должны заплатить. Пока ты там болтал до потери пульса, мы провели разведку. Картографировали туннели. Мы достаточно разобрались в машинах, чтобы их сломать. Мы разгромим этот астероид и уйдем к картелям. К роскошной жизни!
   – А их оставите на развалинах?
   Спикер парламента ухмыльнулась:
   – У них останется наша пушка. Нам она больше не понадобится.
   Судья-два погладила ногу Линдсея:
   – Все нормально. Опомниться не успеешь, как мы будем в картеле Фемиды развлекаться в каком-нибудь бардаке. В таком-то прикиде – да мехи все повырубятся от зависти!
   Она приподняла двумя пальцами плечо своего пластикового платья. Двое сенаторов захихикали.
   – И когда?.. – спросил Линдсей.
   – Узнаешь. А пока что болтай поменьше.
   – А если кто-нибудь из них захочет бежать с нами? – спросил Линдсей.
   – Возьмешь ее с собой, – сказал президент.

 
   ESAIRS XII
   01.03.17

 
   Линдсей плыл сквозь темноту, волоча за собой нагруженный контейнер. Достигнув цели, он постучал по камню:
   – Фазиль! Паоло!
   Каменная заслонка заскрипела. В неверном мерцании свечи он увидел Паоло. Высунувшись в туннель по пояс, юноша склонился к Линдсею.