Страница:
– Сережа, Горе-злосчастье.
– Чур тебя, чур! – замахал руками неустрашимый Венедин, быстро оглядываясь и прислушиваясь к окружающим звукам. – Не, вроде нету.
– Ты не понял! Золотая фибула мэтра Марно, капитана «Святой Женевьевы».
Лис хлопнул себя по лбу.
– Господи, я и забыл! «Короче, подруга, пусть твой стаци выбирается из подвала и, уж как хочет, отберет у начальника порта золотую фибулу. Она скора всего должна быть у того на плече. Только не дай бог оставить ее себе! Пусть зашвырнет ее в море, в камин. Лучше в камин. И будет ему удача».
– «Зачем?»
– «Девонька, за этой брошкой Горе-злосчастье таскается».
– «Вы опять за свое!» – возмутилась диспетчер. – «Какое еще Горе-злосчастье?!»
– «Обыкновенное. Тебе шо, Марселя мало? Еще какие-то доказательства нужны?» – Лис, казалось, готов был разбушеваться не на шутку, но внимание его отвлек Ансельм, поднимающийся вверх по склону холма, с озадаченным видом вертя в руках деталь погибшего аэроплана. – «В общем, ладно, я все сказал. Отбой связи!» – громыхнул напоследок он, ступая навстречу ученику.
– О великий, – смиренно начал Ансельм. – Вы видели, оно рухнуло наземь и развалилось на куски!
– Да ну, не расстраивайся, всяко бывает. Значит, дерево было непросушенное, метизы некалиброванные, опять же. турецкая фурнитура. А ты шо думал, без манометра и осциллографа мы сразу ручные крылья забабахаем? Ты шо, в сказку попал?
– Но что же делать?..
– А шо делать? Дрова на костер, шелк, если целый остался, сверни. Ну а шо уж порвалось, отдай крестьянам на шаровары. И давай дуй на склады за новым материалом. Дальше ваять будем.
Последние дни я мало видел Лиса. Занятый своим делом, он пропадал на холме Геват Рам, где располагался «летный парк». Меня же император, испытывающий в связи с наплывом высоких гостей острую нехватку в переводчиках, призвал дежурным толмачом в ставку. И вот наконец настал день, которого здесь ждали все.
С утра на улицах слышалось радостное шушуканье. Отпросившись у Фридриха, я примчался к венедскому ангару и застал в нем Лиса, скорбящего над остатками очередного летающего чуда века.
– Там сегодня начнется, – спрыгивая с коня, бросил я. – Приехал Папа Римский с кардиналами, здесь константинопольский и иерусалимский патриархи, какие-то муфтии, раввины, шейхи, кто их разберет…
Лис поднял на меня безрадостный взор.
– Патологоанатом. В чем прикол-то?
– Ты не понимаешь! – возмутился я. – Такого еще не было никогда. Сегодня они соберутся вместе.
– Капитан, – тяжко вздохнул Лис, – меня занимает другое. Я, видишь ли, вырос в десяти минутах ходьбы от полка истребительной авиации и с детства помню, что вот эти штуковины способны летать. И хоть убей, я не могу понять, почему они этого делать не желают.
– Может, попробовать его магической силой поддержать? Как Ансельм камни.
– Капитан, ну ты темный, как ни разу не учился! Сравнил шелк и камень.
– Шелк, конечно, значительно легче, – произнес я, не понимая, к чему клонит мой друг.
– О Господи! Ну это же элементарно: шелк не задерживает магическую энергию, ее в него невозможно упереть. Понимаешь, в чем тут собака порылась? А деревянные крылья ломаются в том месте, где ты прикладываешь поток магически заряженных электронов. Думаю вот каменные заказать.
Идея летать под собственной могильной плитой меня отчего-то не вдохновила.
– А может, – предложил я, – соорудить что-то вроде пары небольших монгольфьеров и закрепить их на крыльях?
– Я уже думал, – отмахнулся Лис. – Но ты вообрази себе: летит эдакий страхолюдный Черный дракон, а на крыльях у него воздушные шарики. Рубь за сто даю, карезмины с места не сдвинутся, их от хохота кондратий хватит. Ладно, – Венедин пнул ногой безжизненный остов летательного аппарата, – времени рассиживаться нет. Давай, Капитан, занимайся большой политикой, а я тут с Ансельмом еще поиграю в братьев Олрайт. Будет что-то интересное, включай связь. – Он поднялся, собираясь уходить. Но вдруг, повернув ко мне лицо, спросил, словно чувствуя, что находится на пороге открытия: – Слушай, а если попробовать соорудить биплан? С четырьмя крыльями оно даже ужаснее получится!
Высокое общество смолкло. Две сотни копейщиков в полном молчании промаршировали по площади и заняли места по ее периметру. Назревавший скандал затих, так и не начавшись. Над старым городом воцарилась тишина, так что стало слышно, как за стенами цитадели где-то близ геенны огненной [36] надрывно кричит ишак.
– Досточтимые прелаты, я очень рад видеть всех вас близ этих врат. Этой редкостной удаче я обязан тому почтению, которое к каждому из вас испытывают истинно верующие в известных мне землях. Вы все стойкие и искренние носители Божьего слова. Каждый из вас почитается за мудрость, коей порой так недостает нам, земным владыкам. Я был бы рад припасть к стопам каждого из вас, ибо глубокие знания ваши – кладезь Божественной истины.
Но, увы, разбросанные в разных землях, разделенные со времен падения башни Вавилона рогатками и рвами непонимания, мы, в своем жизненном пути не посвятившие долгих лет духовному поиску и познанию чистого истока, вынуждены в звериной злобе и диком неверии каждым шагом своим отрицать слово Божье, носителем которого являетесь вы, почтенные прелаты. – Он затих, переводя дыхание и оценивая, какое впечатление оказывают его слова. – Мне горько. Мне горько и больно сознавать это, – вздохнул император. – Но трижды горько не сознавать то, – голос его загрохотал громовым раскатом, – что чистый живительный источник Веры, служить которой вы все присягали, ежедневно и ежечасно оскверняется черной завистью, глупой и нелепой враждой и мелкими страстишками слуг Божьих.
Но когда один из моих слуг проворуется или же не проявит должного усердия в исполнении своих обязанностей, мой мажордом спешит наказать его, будь то словом, плетью или же мечом. Что же остается делать мне, Господнему мажордому, когда я вижу, как слуги Божьи, забыв всякий стыд, чинят козни как друг против друга, так и против того, кому они клялись служить?
Я призван в этот мир, чтобы править, чтобы награждать усердных и карать нерадивых. И да дарует мне Господь силы свершить это с добротой и мудростью. А потому я собрал вас здесь, в этом священном для каждого из вас месте, в этом священном для каждого из вас граде. Здесь, где и по сей день видны стены Соломонова храма, здесь, где находится Гроб Спасителя нашего, здесь, где лошадь Пророка последний раз коснулась земли, вознося его на Небеса.
Я собрал вас, чтобы сказать, что чаша терпения людского переполнена. Переполнена не водой, но человеческой кровью. И я заклинаю вас, как мажордом Господень, заклинаю, ибо слова увещевания всегда должны предшествовать мечу возмездия, войдите в эти врата, забудьте свои распри, забудьте, что одни из вас величают Того, кому посвящен этот храм, Иешуа, другие Иисусом, третьи Исой. Протяните друг другу руки и дайте каждому из вас черпнуть от чистоты и мудрости другого. Да станет ваша мудрость и чистота единой, как един Господь.
Всевышний, сотворивший этот мир за семь дней, да будет вам примером на том пути, на коий вам нынче суждено ступить. Войдите в эти врата. Они затворятся за вами, и никто под страхом смерти не посмеет нарушить вашего священного уединения. Я сам стану следить за этим и сам буду заботиться о вашем хлебе насущном, как то и обязан делать мажордом.
Спустя же неделю, в начале седьмого дня мы вновь соберемся здесь, чтобы пиром, которого доселе не было видано на свете, отпраздновать час, когда чистые ручья Вышней мудрости, подобно весенним потокам, сольются в единую прозрачную реку, способную утолить жажду всех страждущих Истины. Ступайте, – он простер руку в сторону храма – и да будет с вами милость Божья.
Копейщики, очевидно, ожидавшие этого сигнала, начали шаг за шагом сжимать полукруг, вытесняя отцов Церкви с площади.
– Прекрасно! – подперев рукой бок, кивнул Фридрих, когда площадь опустела и слушатели его вдохновенной речи оказались внутри храма. – Закрывайте ворота! Заваливайте их камнями! Да оставьте небольшую щель, чтоб можно было передавать еду. Референтарий!
– Я здесь, ваше величество.
– Записывай: в первый день еды отпустить, как военачальникам, по полной мере три раза в день, второй так же три раза, но уже три четверти от нормы. И каждый следующий день давать только половину от меры дня предыдущего.
– Будет исполнено, ваше величество. Но позвольте спросить, а ежели они вдруг все же не договорятся?
– Тем хуже для них, – пожал плечами Фридрих. – Будут сидеть взаперти, пока не найдут общий язык. А если кто-нибудь из них умрет, что ж, придется подыскать ему замену. И так до тех пор. пока они не скажут того, что я хочу услышать.
Я стоял в толпе рыцарей, понимая, что являюсь свидетелем события, по меньшей мере невообразимого где-либо еще. Пожалуй, ради этого действительно стоило задержаться, пусть даже и потеряв законно причитающийся отпуск. Сообщи мне сейчас Лис, что карезмины в спешном порядке бросили окрестности старой башни дель Поджио и мы можем в прогулочном темпе отправляться домой, я бы все равно задержался узнать, чем же закончится вся эта небывалая авантюра. Или же, кто знает, – великое деяние.
– Господин Вальтер фон Ингваринген?
Я резко повернулся. На человеке, знавшем меня по имени, поверх доспеха был надет белый льняной нарамник с алым крестом, слегка похожим на древнюю норманнскую руну.
– Мессир Сальватор де Леварье? – Я склонил голову, понимая, что поклониться в такой толпе мне не удастся. – Какими судьбами?
– Я представляю его преосвяшенное высочество магистра ордена Храма Девы Марии Горной при императоре. А вы? Я вижу, наша помощь пошла на пользу. Вы состоите при Фридрихе?
– Ну, я бы так не сказал. Я всего лишь толмач, не более того.
Де Леварье посмотрел на меня с улыбкой, в которой читалось явное недоверие.
– Конечно. Вот именно толмач нам и нужен. Мы были бы весьма вам обязаны, господин рыцарь, когда бы в память о той скромной услуге, которую орден как-то имел удовольствие вам оказать, вы бы, в свою очередь, помогли нам найти общий язык с императором. Вне лишних глаз.
Глава 30
Голос Лиса, на канале связи был полон нескрываемого торжества.
– «Капитан, оно полетело! Черт возьми, оно способно летать!»
– «Лис», – с укоризной произнес я, – «я передаю тебе эпохальное событие. Вполне возможно, с него начнется новый отсчет времени в этом мире, а ты ни на час не можешь оторваться от своих опытов».
– «Да Бог с ними, со всеми этими попами и отсчетами. Эка невидаль! Мы теперь сможем вернуться домой! Вот только надо с грузоподъемностью еще что-то придумать, а то оно больше центнера не берет».
Я тяжко вздохнул.
– «Ну ладно, чего ты там раздышался», – усмехнулся Лис. – «Видел я твое шоу. Посмотрим еще, каких результатов этот знатный диетолог добьется. Попы народ упертый, к постам привычный, объявят себя мучениками за веру и Аллах акбар. Лови потом следующих энтузиастов, желающих принять участие в этом сабантуе. Я тебе другое скажу, ты заметил, что наша-то возле императора держалась? Кстати, единственная женщина, бывшая на площади. А вот Людвига там и в помине не было».
– «Ну, после того, как она сказала жениху, что высоко ценит воинскую доблесть и будет рада лично закрепить ему золотые рыцарские шпоры, он только и занят тем, что проводит время в верховой езде, упражнениях с оружием и управлении вверенным ему отрядом. Кстати, для шестнадцатилетнего юноши он все это делает вполне неплохо».
– «Похвальное рвение. Я так прикидываю, лет через десять – пятнадцать Алене понадобится толковый полководец. Так что пусть тренируется, иначе она запросто сможет заменить его кем-нибудь другим».
Я проводил время близ императора, принимавшего в своем наскоро выстроенном дворце все новых гостей, спешащих воочию увидеть происходящее в Вечном городе.
Город богател и расцветал на глазах. Голова шла кругом от обилия появлявшихся, казалось, ниоткуда лавок, от продававшихся на каждом углу золотых и серебряных украшений, от тончайших узорчатых тканей, от дурманящих запахов специй и изысканных восточных сладостей. Устав от столетних войн, люди заново учились жить рядом, и император Фридрих, которого регулярно видели то рядом с султаном Аль Кемалем, то прогуливающимся верхом вместе с наместником Хорезм-шаха, то ведущим ученые беседы с толкователями Талмуда, подавал тому личный пример. А на холме Геват Рам доблестный Лис Венедин с Ансельмом и десятком помощников самозабвенно трудились над созданием летающей основы для Черного дракона.
– Фигня какая-то получается, – жаловался вечером мой друг, когда я наконец-то возвращался из императорской ставки, – если рейки делать толстые, конструкция получается слишком тяжелой. Пробую делать тоньше – ломаются под грузом. Сюда бы трубчатый металлический каркас, да где ж его взять? Как ни бьюсь, полтораста килограммов – это потолок. Честно говоря, не знаю даже, что дальше предпринимать. Все, кажется, испробовал, результат один: нас с тобой вместе дракон не поднимет. – Он прикладывался к одной из приносимых от государя бутылок драгоценного «нектара», присланного его величеству султаном, неизменно кривился, на чем свет стоит ругая эти местные сиропы и заявляя, «шабез бураков делов не будет».
Чем больше поглощал он обманчиво легкое султанское зелье, тем ярче и пространнее становились его разговоры о том, что все здесь «беспонтовое», что его «вконец задолбала эта хреновая экзотика», что пора «вертатыся до ридной хаты». Потом он начинал петь песни, читать стихи, причем постоянно требуя признать, что ничего подобного никакие соседние цивилизации создать просто не могли потому, что не могли никогда.
– Нет. ну ты послушай. – горячился он. – Ведь каково же сказано: «Там королевич мимоходом – мимоходом, ясно! – пленяет грозного царя». Он грозный там царь, а ему по фиг дым, с понтом под зонтом. А дальше вот. «Там в облаках перед народом через леса, через моря колдун несет богатыря».
– Точно. – Я хлопнул ладонью по столу, собранному Лисом из останков очередного рукокрылого аппарата.
– Ага, и тебя проняло! – Венедин погрозил указательным пальцем неведомо кому. – Потому как это классика, а тут фуфло.
– Так мы и сделаем! – не слушая друга, радостно выпалил я. .
– Как это – так? Кто это – мы? Ты о чем? – Глаза Лиса начали принимать осмысленное выражение.
– Колдун несет богатыря. Полетите вы с Ансельмом. Как раз по дороге изобразите жуткий бой Руслана с головой.
– У тебя у самого бой с головой. Причем ты, похоже, побеждаешь. Ты шо же это думаешь, я тебя здесь одного оставлю? А то я твой почерк не знаю! Тебя ж без меня враз к смертной казни приговорят.
– Не надо меня оставлять, я тоже домой хочу. Сделаем все просто и без лишнего шума. Вы с Ансельмом летите к могиле Синедриона, распугиваете карезминов, а я привожу коней, не оставлять же их здесь на добрую память. Затем можно устроить последнюю гастроль с летающими по воздуху камнями, молниями, прочей показухой в таком же роде. Потом дракон исчезает, а Ансельм остается. Причем, заметь, не просто в качестве способного ученика знаменитого венедского мага, а победителя ужасающего дракона и, понятное дело, защитника союзных императору карезминов.
Лис посмотрел на меня с показным удивлением.
– А шо, ничего. Еще, конечно, не «о великий», но уже где-то так «о грандиозный». Ну шо, прямо сейчас и ломанемся?
– Слушай, – вздохнул я. – Завтра уже должны отцов Церкви на волю выпускать. А кроме того, я слышал во дворце, что если все нормально, то как раз завтра и свадьба Алены с Людвигом. Может, чуток задержимся? Опять же, какой смысл ночью лететь, чего доброго, с курса собьемся. Да и в потемках Черный дракон смотрится не так эффектно.
– Не, ну кому шо, а курци просо. Все бы тебе на свадьбах нажираться! В конце концов не тебя женят! – возмутился Лис, видимо, пропуская мимо ушей остальные мои доводы. – В конторе-то, поди, заждались! Мы уже год лишку здесь носимся.
– Учитывая темпоральные искривления Болховитинова-Роджерса, что-то около трех месяцев, – поправил я. – И то, если мы в красном секторе спирали Литмана.
– Ну ладно. Бог с тобой, – сжалился Венедин. – Будем считать это твоим последним желанием. Но учти, если эти «папы» и «мамы» завтра выползут из церкви и начнут тереть по ушам, что им еще нужно посовещаться в комиссиях, мы плюем на все с самой высокой здешней колокольни и наконец-таки делаем всем ручкой. Потому как прежде, чем они в третьем чтении утвердят текст своей капитуляции, рак на горе свистнет.
Я молча кивнул, надеясь на лучшее.
Мне с великим трудом удалось пробиться к воротам сквозь окружавшую недостроенную цитадель толпу. Провожаемый завистливыми взглядами, я предъявил охране пропуск с императорской печатью и был пропущен внутрь крепостных стен, где в узких улочках, оттесняемая многочисленной стражей, жалась к стенам кучка избранных, тех, кому в заветный час было позволено находиться близ императорской ложи. Караульный начальник, знавший меня в лицо, молча кивнул, указывая на узкий проход меж молчаливых шеренг копейщиков.
– Император уже прибыл?
– Да, совсем недавно. Вы еще ничего не пропустили.
Государь ждал урочного часа на том самом месте, откуда неделю назад провозглашал свою, вероятно, самую важную в жизни речь. Сейчас он был бледен, пальцы, лежавшие на эфесе привешенного к поясу меча, сжимались и разжимались так, словно грозный монарх никак не мог решить, выхватывать клинок из ножен или же повременить.
Я поклонился государю, но он, похоже, не заметил моего движения, как, возможно, и меня самого. В толпе придворных, также взволнованных, негромко и нервно переговаривающихся, я увидел Хонштайна, де Леварье, с которым на днях организовал его величеству приватную встречу, и, к немалой своей радости, изрядно повзрослевшую за последние дни принцессу Альенор, Нашу маленькую Алену Мстиславишну.
Она по-прежнему оставалась единственной дамой, допущенной на церемонию, а ее будущий супруг принц Людвиг, пожалуй, единственным человеком, которого все происходящее здесь не волновало ни малейшим образом. Он глядел на свою суженую влюбленным, даже восхищенным взором так, будто именно она была главной действующей фигурой предстоящего церемониала, и, невзирая на разницу в возрасте, казался юным пажом близ гордой королевы. Альенор благосклонно улыбалась ему, изредка поворачивая к жениху свою очаровательную головку, но негромкие краткие реплики, которыми она обменивалась со всемогущим Фридрихом, похоже, занимали ее куда более, чем изящный вид стоявшего рядом принца. Император внимательно слушал девушку и порой улыбался, не разжимая губ.
Наконец настал обозначенный час, когда первый луч солнца, восходящего над Иерусалимом, коснулся запертых ворот храма. И тут же взвыла трубная медь, ударили гулкие литавры, и многотысячный рев ждущей внутри крепости и за ее стенами толпы единым оглушительным приветствием встретил четкую команду Фридриха:
– Отворите врата!
Несколько десятков полуобнаженных силачей, собранных во всех подвластных здешним монархам землях, принялись отваливать в сторону камни, вернее, скалы, которые заграждали вход в храм. Медленно разошлись в стороны огромные створки ворот. Ждавшие этого мига копейщики четким движением ударили древками о каменные плиты площади и подняли оружие на плечо, приветствуя отцов Церкви.
Они выходили по одному, по два, отвыкшие от дневного света, порядком исхудавшие, настороженные, но, по всему видать, довольные исходом дела. Над площадью висела напряженная тишина. Никто и никогда еще не проводил подобной церемонии, а потому, вероятно, никто не знал, кому следует говорить первым.
– Досточтимые святые отцы, – нарушая молчание, начал император громким, почти командным голосом. – С почтительным смирением и трепетом я жажду узреть ту вершину человеческой мудрости, которую подвиг вас достичь дух Господень. Мы все здесь ждем вашего слова.
Из молчаливой плеяды иерархов Веры не спеша, словно все еще сомневаясь в правильности своих действий, вышел седобородый старец, бывший архиепископ Афинский, а ныне Иерусалимский патриарх Иосиф. За время, предшествующее храмовому затворничеству, мне довольно часто приходилось видеть его в императорском лагере, куда он бежал, спасаясь от карезминов. Вероятно, именно этому «близкому знакомству» он и был обязан высокой роли докладчика.
– Сын мой, – начал церковный иерарх, – почитаемый всеми нами государь Священной Римской империи, покровитель Иерусалима, высокий защитник Рима и Константинополя. Дни и ночи, проведенные нами в храме Гроба Господня, увы, с неопровержимой ясностью показали, как глубоки еще пропасти, отделяющие верования друг от друга.
– Так, – тонкие, но весьма крепкие пальцы Фридриха сжались на рукояти меча. По-видимому, от патриарха Иосифа тоже не ускользнул этот жест, и он поспешил продолжить:
– Но мудрость и доброта Божья для всех нас едины, как един для всех нас свет солнца, а потому, собравшись в этом священном месте, мы приняли решение: каждый из нашей паствы будет волен славить Господа так, как велит ему обычай, и никто не повинен мешать ему в этом. Здесь же, в Святом граде, а затем и в иных великих местах мы решили возвести новый храм, именуемый храм Многих Врат. Через врата эти каждый верующий сможет ступать своим путем, ибо там всякий путь ведет к Господу. – Он замолчал, выжидающе глядя на императора.
– Ну, слава Тебе, Всевышний, свершилось! – осеняя себя крестным знаменем, выдохнул Фридрих. – Быть посему.
Отряды сигнальщиков ждали этого жеста и этих слов. Едва смолкло их эхо, как над Иерусалимом загремели на разные лады колокола, в неурочный час завели свой заунывный напев муэдзины, и вопль радости пронесся над Вечным городом, вспугивая дремлющих на крышах голубей.
– Почтеннейшие святые отцы, – с нескрываемой радостью в голосе начал государь. – Сегодня во всех концах земли не найдется невежды, не разделяющего это ликование. И только слепец нынче не узрит того благостного света, коим озарили вы жизнь всех сущих в мире народов. Нынче же я разошлю гонцов во все концы, дабы оповестить земных владык о той великой радости, свидетелями которой мы стали.
Моя же радость и вовсе безмерна. Ибо сегодня, в этот великий день, я женю своего любимого сына Людвига на племяннице русского царя очаровательной принцессе Альенор. Сегодня вес жители Иерусалима – мои гости, и да не будут они знать ни в чем отказа. Я нижайше прошу вас, ваше святейшество, и вас, досточтимый патриарх Константинопольский, свершить обряд таинства брака – первый обряд нового времени. И это будет тем более символично, что вместо обычных венчальных корон я дарую молодым венцы короля и королевы Иерусалимских.
– Чур тебя, чур! – замахал руками неустрашимый Венедин, быстро оглядываясь и прислушиваясь к окружающим звукам. – Не, вроде нету.
– Ты не понял! Золотая фибула мэтра Марно, капитана «Святой Женевьевы».
Лис хлопнул себя по лбу.
– Господи, я и забыл! «Короче, подруга, пусть твой стаци выбирается из подвала и, уж как хочет, отберет у начальника порта золотую фибулу. Она скора всего должна быть у того на плече. Только не дай бог оставить ее себе! Пусть зашвырнет ее в море, в камин. Лучше в камин. И будет ему удача».
– «Зачем?»
– «Девонька, за этой брошкой Горе-злосчастье таскается».
– «Вы опять за свое!» – возмутилась диспетчер. – «Какое еще Горе-злосчастье?!»
– «Обыкновенное. Тебе шо, Марселя мало? Еще какие-то доказательства нужны?» – Лис, казалось, готов был разбушеваться не на шутку, но внимание его отвлек Ансельм, поднимающийся вверх по склону холма, с озадаченным видом вертя в руках деталь погибшего аэроплана. – «В общем, ладно, я все сказал. Отбой связи!» – громыхнул напоследок он, ступая навстречу ученику.
– О великий, – смиренно начал Ансельм. – Вы видели, оно рухнуло наземь и развалилось на куски!
– Да ну, не расстраивайся, всяко бывает. Значит, дерево было непросушенное, метизы некалиброванные, опять же. турецкая фурнитура. А ты шо думал, без манометра и осциллографа мы сразу ручные крылья забабахаем? Ты шо, в сказку попал?
– Но что же делать?..
– А шо делать? Дрова на костер, шелк, если целый остался, сверни. Ну а шо уж порвалось, отдай крестьянам на шаровары. И давай дуй на склады за новым материалом. Дальше ваять будем.
* * *
К нашему великому сожалению, ваяние затягивалось. Лисовские агрегаты от конструкции к конструкции становились все совершеннее, некоторым из них порой даже удавалось несколько минут удержаться в воздухе. Но все же о том, чтобы переносить на них сколь-нибудь весомый груз на сколь-нибудь дальнее расстояние, не могло быть и речи – агрегаты зависали в небе подобно своеобразным воздушным якорям, не желая ни на дюйм двигаться с места.Последние дни я мало видел Лиса. Занятый своим делом, он пропадал на холме Геват Рам, где располагался «летный парк». Меня же император, испытывающий в связи с наплывом высоких гостей острую нехватку в переводчиках, призвал дежурным толмачом в ставку. И вот наконец настал день, которого здесь ждали все.
С утра на улицах слышалось радостное шушуканье. Отпросившись у Фридриха, я примчался к венедскому ангару и застал в нем Лиса, скорбящего над остатками очередного летающего чуда века.
– Там сегодня начнется, – спрыгивая с коня, бросил я. – Приехал Папа Римский с кардиналами, здесь константинопольский и иерусалимский патриархи, какие-то муфтии, раввины, шейхи, кто их разберет…
Лис поднял на меня безрадостный взор.
– Патологоанатом. В чем прикол-то?
– Ты не понимаешь! – возмутился я. – Такого еще не было никогда. Сегодня они соберутся вместе.
– Капитан, – тяжко вздохнул Лис, – меня занимает другое. Я, видишь ли, вырос в десяти минутах ходьбы от полка истребительной авиации и с детства помню, что вот эти штуковины способны летать. И хоть убей, я не могу понять, почему они этого делать не желают.
– Может, попробовать его магической силой поддержать? Как Ансельм камни.
– Капитан, ну ты темный, как ни разу не учился! Сравнил шелк и камень.
– Шелк, конечно, значительно легче, – произнес я, не понимая, к чему клонит мой друг.
– О Господи! Ну это же элементарно: шелк не задерживает магическую энергию, ее в него невозможно упереть. Понимаешь, в чем тут собака порылась? А деревянные крылья ломаются в том месте, где ты прикладываешь поток магически заряженных электронов. Думаю вот каменные заказать.
Идея летать под собственной могильной плитой меня отчего-то не вдохновила.
– А может, – предложил я, – соорудить что-то вроде пары небольших монгольфьеров и закрепить их на крыльях?
– Я уже думал, – отмахнулся Лис. – Но ты вообрази себе: летит эдакий страхолюдный Черный дракон, а на крыльях у него воздушные шарики. Рубь за сто даю, карезмины с места не сдвинутся, их от хохота кондратий хватит. Ладно, – Венедин пнул ногой безжизненный остов летательного аппарата, – времени рассиживаться нет. Давай, Капитан, занимайся большой политикой, а я тут с Ансельмом еще поиграю в братьев Олрайт. Будет что-то интересное, включай связь. – Он поднялся, собираясь уходить. Но вдруг, повернув ко мне лицо, спросил, словно чувствуя, что находится на пороге открытия: – Слушай, а если попробовать соорудить биплан? С четырьмя крыльями оно даже ужаснее получится!
* * *
Небольшая площадь перед храмом Гроба Господня была заполнена народом. Впрочем, сказать так означает не сказать ничего. Людей, собравшихся в этот час близ огромных ворот храма, казалось, могла свести вместе только неуемная фантазия Данте, подбирающего яркие персонажи для своей «Божественной комедии». Римский понтифик, косо взирающий на константинопольского патриарха; исламские шейхи, со скрытой ненавистью оглядывающие обоих неверных шакалов; некто в черном с кудрявыми локонами страсти, свисающими по обе стороны лица; и вокруг них монахи, дервиши, раввины, в общем, нечто невообразимое, сведенное вместе непреклонной волей императора Фридриха. Гомон и негромкая словесная перебранка слышались близ разверстых врат, норовя перейти в шумный скандал, но тут над площадью радостно взвыли медные боевые трубы, на сооруженный здесь же деревянный помост неспешно поднялся сам император. Патрицианская тога с пурпурной каймой, надетая поверх золоченой кольчуги, и золотой венок триумфатора на голове придавали ему вид античного кесаря.Высокое общество смолкло. Две сотни копейщиков в полном молчании промаршировали по площади и заняли места по ее периметру. Назревавший скандал затих, так и не начавшись. Над старым городом воцарилась тишина, так что стало слышно, как за стенами цитадели где-то близ геенны огненной [36] надрывно кричит ишак.
– Досточтимые прелаты, я очень рад видеть всех вас близ этих врат. Этой редкостной удаче я обязан тому почтению, которое к каждому из вас испытывают истинно верующие в известных мне землях. Вы все стойкие и искренние носители Божьего слова. Каждый из вас почитается за мудрость, коей порой так недостает нам, земным владыкам. Я был бы рад припасть к стопам каждого из вас, ибо глубокие знания ваши – кладезь Божественной истины.
Но, увы, разбросанные в разных землях, разделенные со времен падения башни Вавилона рогатками и рвами непонимания, мы, в своем жизненном пути не посвятившие долгих лет духовному поиску и познанию чистого истока, вынуждены в звериной злобе и диком неверии каждым шагом своим отрицать слово Божье, носителем которого являетесь вы, почтенные прелаты. – Он затих, переводя дыхание и оценивая, какое впечатление оказывают его слова. – Мне горько. Мне горько и больно сознавать это, – вздохнул император. – Но трижды горько не сознавать то, – голос его загрохотал громовым раскатом, – что чистый живительный источник Веры, служить которой вы все присягали, ежедневно и ежечасно оскверняется черной завистью, глупой и нелепой враждой и мелкими страстишками слуг Божьих.
Но когда один из моих слуг проворуется или же не проявит должного усердия в исполнении своих обязанностей, мой мажордом спешит наказать его, будь то словом, плетью или же мечом. Что же остается делать мне, Господнему мажордому, когда я вижу, как слуги Божьи, забыв всякий стыд, чинят козни как друг против друга, так и против того, кому они клялись служить?
Я призван в этот мир, чтобы править, чтобы награждать усердных и карать нерадивых. И да дарует мне Господь силы свершить это с добротой и мудростью. А потому я собрал вас здесь, в этом священном для каждого из вас месте, в этом священном для каждого из вас граде. Здесь, где и по сей день видны стены Соломонова храма, здесь, где находится Гроб Спасителя нашего, здесь, где лошадь Пророка последний раз коснулась земли, вознося его на Небеса.
Я собрал вас, чтобы сказать, что чаша терпения людского переполнена. Переполнена не водой, но человеческой кровью. И я заклинаю вас, как мажордом Господень, заклинаю, ибо слова увещевания всегда должны предшествовать мечу возмездия, войдите в эти врата, забудьте свои распри, забудьте, что одни из вас величают Того, кому посвящен этот храм, Иешуа, другие Иисусом, третьи Исой. Протяните друг другу руки и дайте каждому из вас черпнуть от чистоты и мудрости другого. Да станет ваша мудрость и чистота единой, как един Господь.
Всевышний, сотворивший этот мир за семь дней, да будет вам примером на том пути, на коий вам нынче суждено ступить. Войдите в эти врата. Они затворятся за вами, и никто под страхом смерти не посмеет нарушить вашего священного уединения. Я сам стану следить за этим и сам буду заботиться о вашем хлебе насущном, как то и обязан делать мажордом.
Спустя же неделю, в начале седьмого дня мы вновь соберемся здесь, чтобы пиром, которого доселе не было видано на свете, отпраздновать час, когда чистые ручья Вышней мудрости, подобно весенним потокам, сольются в единую прозрачную реку, способную утолить жажду всех страждущих Истины. Ступайте, – он простер руку в сторону храма – и да будет с вами милость Божья.
Копейщики, очевидно, ожидавшие этого сигнала, начали шаг за шагом сжимать полукруг, вытесняя отцов Церкви с площади.
– Прекрасно! – подперев рукой бок, кивнул Фридрих, когда площадь опустела и слушатели его вдохновенной речи оказались внутри храма. – Закрывайте ворота! Заваливайте их камнями! Да оставьте небольшую щель, чтоб можно было передавать еду. Референтарий!
– Я здесь, ваше величество.
– Записывай: в первый день еды отпустить, как военачальникам, по полной мере три раза в день, второй так же три раза, но уже три четверти от нормы. И каждый следующий день давать только половину от меры дня предыдущего.
– Будет исполнено, ваше величество. Но позвольте спросить, а ежели они вдруг все же не договорятся?
– Тем хуже для них, – пожал плечами Фридрих. – Будут сидеть взаперти, пока не найдут общий язык. А если кто-нибудь из них умрет, что ж, придется подыскать ему замену. И так до тех пор. пока они не скажут того, что я хочу услышать.
Я стоял в толпе рыцарей, понимая, что являюсь свидетелем события, по меньшей мере невообразимого где-либо еще. Пожалуй, ради этого действительно стоило задержаться, пусть даже и потеряв законно причитающийся отпуск. Сообщи мне сейчас Лис, что карезмины в спешном порядке бросили окрестности старой башни дель Поджио и мы можем в прогулочном темпе отправляться домой, я бы все равно задержался узнать, чем же закончится вся эта небывалая авантюра. Или же, кто знает, – великое деяние.
– Господин Вальтер фон Ингваринген?
Я резко повернулся. На человеке, знавшем меня по имени, поверх доспеха был надет белый льняной нарамник с алым крестом, слегка похожим на древнюю норманнскую руну.
– Мессир Сальватор де Леварье? – Я склонил голову, понимая, что поклониться в такой толпе мне не удастся. – Какими судьбами?
– Я представляю его преосвяшенное высочество магистра ордена Храма Девы Марии Горной при императоре. А вы? Я вижу, наша помощь пошла на пользу. Вы состоите при Фридрихе?
– Ну, я бы так не сказал. Я всего лишь толмач, не более того.
Де Леварье посмотрел на меня с улыбкой, в которой читалось явное недоверие.
– Конечно. Вот именно толмач нам и нужен. Мы были бы весьма вам обязаны, господин рыцарь, когда бы в память о той скромной услуге, которую орден как-то имел удовольствие вам оказать, вы бы, в свою очередь, помогли нам найти общий язык с императором. Вне лишних глаз.
Глава 30
И познаете истину, и истина сделает вас свободными.
Евангелие от Иоанна, 8, 32
Голос Лиса, на канале связи был полон нескрываемого торжества.
– «Капитан, оно полетело! Черт возьми, оно способно летать!»
– «Лис», – с укоризной произнес я, – «я передаю тебе эпохальное событие. Вполне возможно, с него начнется новый отсчет времени в этом мире, а ты ни на час не можешь оторваться от своих опытов».
– «Да Бог с ними, со всеми этими попами и отсчетами. Эка невидаль! Мы теперь сможем вернуться домой! Вот только надо с грузоподъемностью еще что-то придумать, а то оно больше центнера не берет».
Я тяжко вздохнул.
– «Ну ладно, чего ты там раздышался», – усмехнулся Лис. – «Видел я твое шоу. Посмотрим еще, каких результатов этот знатный диетолог добьется. Попы народ упертый, к постам привычный, объявят себя мучениками за веру и Аллах акбар. Лови потом следующих энтузиастов, желающих принять участие в этом сабантуе. Я тебе другое скажу, ты заметил, что наша-то возле императора держалась? Кстати, единственная женщина, бывшая на площади. А вот Людвига там и в помине не было».
– «Ну, после того, как она сказала жениху, что высоко ценит воинскую доблесть и будет рада лично закрепить ему золотые рыцарские шпоры, он только и занят тем, что проводит время в верховой езде, упражнениях с оружием и управлении вверенным ему отрядом. Кстати, для шестнадцатилетнего юноши он все это делает вполне неплохо».
– «Похвальное рвение. Я так прикидываю, лет через десять – пятнадцать Алене понадобится толковый полководец. Так что пусть тренируется, иначе она запросто сможет заменить его кем-нибудь другим».
* * *
Всю следующую неделю Иерусалим напоминал лагерь под Яффой. Вернее, несколько лагерей, соединенных в один. Восточные балахонистые одеяния мирно соседствовали с нарядами европейцев, многоязыкая речь, смешиваясь на улицах, постепенно начинала обретать черты единого целого. Уже не редкость было наблюдать на иерусалимском Шуке арабского торговца, вовсю спорящего с тюрингским сержантом. Причем обе стороны, говоря по большей части на родном языке, умудрялись непостижимым образом понимать друг друга.Я проводил время близ императора, принимавшего в своем наскоро выстроенном дворце все новых гостей, спешащих воочию увидеть происходящее в Вечном городе.
Город богател и расцветал на глазах. Голова шла кругом от обилия появлявшихся, казалось, ниоткуда лавок, от продававшихся на каждом углу золотых и серебряных украшений, от тончайших узорчатых тканей, от дурманящих запахов специй и изысканных восточных сладостей. Устав от столетних войн, люди заново учились жить рядом, и император Фридрих, которого регулярно видели то рядом с султаном Аль Кемалем, то прогуливающимся верхом вместе с наместником Хорезм-шаха, то ведущим ученые беседы с толкователями Талмуда, подавал тому личный пример. А на холме Геват Рам доблестный Лис Венедин с Ансельмом и десятком помощников самозабвенно трудились над созданием летающей основы для Черного дракона.
– Фигня какая-то получается, – жаловался вечером мой друг, когда я наконец-то возвращался из императорской ставки, – если рейки делать толстые, конструкция получается слишком тяжелой. Пробую делать тоньше – ломаются под грузом. Сюда бы трубчатый металлический каркас, да где ж его взять? Как ни бьюсь, полтораста килограммов – это потолок. Честно говоря, не знаю даже, что дальше предпринимать. Все, кажется, испробовал, результат один: нас с тобой вместе дракон не поднимет. – Он прикладывался к одной из приносимых от государя бутылок драгоценного «нектара», присланного его величеству султаном, неизменно кривился, на чем свет стоит ругая эти местные сиропы и заявляя, «шабез бураков делов не будет».
Чем больше поглощал он обманчиво легкое султанское зелье, тем ярче и пространнее становились его разговоры о том, что все здесь «беспонтовое», что его «вконец задолбала эта хреновая экзотика», что пора «вертатыся до ридной хаты». Потом он начинал петь песни, читать стихи, причем постоянно требуя признать, что ничего подобного никакие соседние цивилизации создать просто не могли потому, что не могли никогда.
– Нет. ну ты послушай. – горячился он. – Ведь каково же сказано: «Там королевич мимоходом – мимоходом, ясно! – пленяет грозного царя». Он грозный там царь, а ему по фиг дым, с понтом под зонтом. А дальше вот. «Там в облаках перед народом через леса, через моря колдун несет богатыря».
– Точно. – Я хлопнул ладонью по столу, собранному Лисом из останков очередного рукокрылого аппарата.
– Ага, и тебя проняло! – Венедин погрозил указательным пальцем неведомо кому. – Потому как это классика, а тут фуфло.
– Так мы и сделаем! – не слушая друга, радостно выпалил я. .
– Как это – так? Кто это – мы? Ты о чем? – Глаза Лиса начали принимать осмысленное выражение.
– Колдун несет богатыря. Полетите вы с Ансельмом. Как раз по дороге изобразите жуткий бой Руслана с головой.
– У тебя у самого бой с головой. Причем ты, похоже, побеждаешь. Ты шо же это думаешь, я тебя здесь одного оставлю? А то я твой почерк не знаю! Тебя ж без меня враз к смертной казни приговорят.
– Не надо меня оставлять, я тоже домой хочу. Сделаем все просто и без лишнего шума. Вы с Ансельмом летите к могиле Синедриона, распугиваете карезминов, а я привожу коней, не оставлять же их здесь на добрую память. Затем можно устроить последнюю гастроль с летающими по воздуху камнями, молниями, прочей показухой в таком же роде. Потом дракон исчезает, а Ансельм остается. Причем, заметь, не просто в качестве способного ученика знаменитого венедского мага, а победителя ужасающего дракона и, понятное дело, защитника союзных императору карезминов.
Лис посмотрел на меня с показным удивлением.
– А шо, ничего. Еще, конечно, не «о великий», но уже где-то так «о грандиозный». Ну шо, прямо сейчас и ломанемся?
– Слушай, – вздохнул я. – Завтра уже должны отцов Церкви на волю выпускать. А кроме того, я слышал во дворце, что если все нормально, то как раз завтра и свадьба Алены с Людвигом. Может, чуток задержимся? Опять же, какой смысл ночью лететь, чего доброго, с курса собьемся. Да и в потемках Черный дракон смотрится не так эффектно.
– Не, ну кому шо, а курци просо. Все бы тебе на свадьбах нажираться! В конце концов не тебя женят! – возмутился Лис, видимо, пропуская мимо ушей остальные мои доводы. – В конторе-то, поди, заждались! Мы уже год лишку здесь носимся.
– Учитывая темпоральные искривления Болховитинова-Роджерса, что-то около трех месяцев, – поправил я. – И то, если мы в красном секторе спирали Литмана.
– Ну ладно. Бог с тобой, – сжалился Венедин. – Будем считать это твоим последним желанием. Но учти, если эти «папы» и «мамы» завтра выползут из церкви и начнут тереть по ушам, что им еще нужно посовещаться в комиссиях, мы плюем на все с самой высокой здешней колокольни и наконец-таки делаем всем ручкой. Потому как прежде, чем они в третьем чтении утвердят текст своей капитуляции, рак на горе свистнет.
Я молча кивнул, надеясь на лучшее.
* * *
Утро следующего дня в Иерусалиме ожидали так, как, вероятно, не ожидали ни одно другое за всю его тысячелетнюю историю. Еще с ночи к воротам цитадели тянулись толпы зевак, надеющихся краем глаза увидеть предстоящее зрелище и услышать хоть единое слово из того, что должно было быть сказано нынче затворниками храма.Мне с великим трудом удалось пробиться к воротам сквозь окружавшую недостроенную цитадель толпу. Провожаемый завистливыми взглядами, я предъявил охране пропуск с императорской печатью и был пропущен внутрь крепостных стен, где в узких улочках, оттесняемая многочисленной стражей, жалась к стенам кучка избранных, тех, кому в заветный час было позволено находиться близ императорской ложи. Караульный начальник, знавший меня в лицо, молча кивнул, указывая на узкий проход меж молчаливых шеренг копейщиков.
– Император уже прибыл?
– Да, совсем недавно. Вы еще ничего не пропустили.
Государь ждал урочного часа на том самом месте, откуда неделю назад провозглашал свою, вероятно, самую важную в жизни речь. Сейчас он был бледен, пальцы, лежавшие на эфесе привешенного к поясу меча, сжимались и разжимались так, словно грозный монарх никак не мог решить, выхватывать клинок из ножен или же повременить.
Я поклонился государю, но он, похоже, не заметил моего движения, как, возможно, и меня самого. В толпе придворных, также взволнованных, негромко и нервно переговаривающихся, я увидел Хонштайна, де Леварье, с которым на днях организовал его величеству приватную встречу, и, к немалой своей радости, изрядно повзрослевшую за последние дни принцессу Альенор, Нашу маленькую Алену Мстиславишну.
Она по-прежнему оставалась единственной дамой, допущенной на церемонию, а ее будущий супруг принц Людвиг, пожалуй, единственным человеком, которого все происходящее здесь не волновало ни малейшим образом. Он глядел на свою суженую влюбленным, даже восхищенным взором так, будто именно она была главной действующей фигурой предстоящего церемониала, и, невзирая на разницу в возрасте, казался юным пажом близ гордой королевы. Альенор благосклонно улыбалась ему, изредка поворачивая к жениху свою очаровательную головку, но негромкие краткие реплики, которыми она обменивалась со всемогущим Фридрихом, похоже, занимали ее куда более, чем изящный вид стоявшего рядом принца. Император внимательно слушал девушку и порой улыбался, не разжимая губ.
Наконец настал обозначенный час, когда первый луч солнца, восходящего над Иерусалимом, коснулся запертых ворот храма. И тут же взвыла трубная медь, ударили гулкие литавры, и многотысячный рев ждущей внутри крепости и за ее стенами толпы единым оглушительным приветствием встретил четкую команду Фридриха:
– Отворите врата!
Несколько десятков полуобнаженных силачей, собранных во всех подвластных здешним монархам землях, принялись отваливать в сторону камни, вернее, скалы, которые заграждали вход в храм. Медленно разошлись в стороны огромные створки ворот. Ждавшие этого мига копейщики четким движением ударили древками о каменные плиты площади и подняли оружие на плечо, приветствуя отцов Церкви.
Они выходили по одному, по два, отвыкшие от дневного света, порядком исхудавшие, настороженные, но, по всему видать, довольные исходом дела. Над площадью висела напряженная тишина. Никто и никогда еще не проводил подобной церемонии, а потому, вероятно, никто не знал, кому следует говорить первым.
– Досточтимые святые отцы, – нарушая молчание, начал император громким, почти командным голосом. – С почтительным смирением и трепетом я жажду узреть ту вершину человеческой мудрости, которую подвиг вас достичь дух Господень. Мы все здесь ждем вашего слова.
Из молчаливой плеяды иерархов Веры не спеша, словно все еще сомневаясь в правильности своих действий, вышел седобородый старец, бывший архиепископ Афинский, а ныне Иерусалимский патриарх Иосиф. За время, предшествующее храмовому затворничеству, мне довольно часто приходилось видеть его в императорском лагере, куда он бежал, спасаясь от карезминов. Вероятно, именно этому «близкому знакомству» он и был обязан высокой роли докладчика.
– Сын мой, – начал церковный иерарх, – почитаемый всеми нами государь Священной Римской империи, покровитель Иерусалима, высокий защитник Рима и Константинополя. Дни и ночи, проведенные нами в храме Гроба Господня, увы, с неопровержимой ясностью показали, как глубоки еще пропасти, отделяющие верования друг от друга.
– Так, – тонкие, но весьма крепкие пальцы Фридриха сжались на рукояти меча. По-видимому, от патриарха Иосифа тоже не ускользнул этот жест, и он поспешил продолжить:
– Но мудрость и доброта Божья для всех нас едины, как един для всех нас свет солнца, а потому, собравшись в этом священном месте, мы приняли решение: каждый из нашей паствы будет волен славить Господа так, как велит ему обычай, и никто не повинен мешать ему в этом. Здесь же, в Святом граде, а затем и в иных великих местах мы решили возвести новый храм, именуемый храм Многих Врат. Через врата эти каждый верующий сможет ступать своим путем, ибо там всякий путь ведет к Господу. – Он замолчал, выжидающе глядя на императора.
– Ну, слава Тебе, Всевышний, свершилось! – осеняя себя крестным знаменем, выдохнул Фридрих. – Быть посему.
Отряды сигнальщиков ждали этого жеста и этих слов. Едва смолкло их эхо, как над Иерусалимом загремели на разные лады колокола, в неурочный час завели свой заунывный напев муэдзины, и вопль радости пронесся над Вечным городом, вспугивая дремлющих на крышах голубей.
– Почтеннейшие святые отцы, – с нескрываемой радостью в голосе начал государь. – Сегодня во всех концах земли не найдется невежды, не разделяющего это ликование. И только слепец нынче не узрит того благостного света, коим озарили вы жизнь всех сущих в мире народов. Нынче же я разошлю гонцов во все концы, дабы оповестить земных владык о той великой радости, свидетелями которой мы стали.
Моя же радость и вовсе безмерна. Ибо сегодня, в этот великий день, я женю своего любимого сына Людвига на племяннице русского царя очаровательной принцессе Альенор. Сегодня вес жители Иерусалима – мои гости, и да не будут они знать ни в чем отказа. Я нижайше прошу вас, ваше святейшество, и вас, досточтимый патриарх Константинопольский, свершить обряд таинства брака – первый обряд нового времени. И это будет тем более символично, что вместо обычных венчальных корон я дарую молодым венцы короля и королевы Иерусалимских.