Сам сатанист Суриков скорчился на стуле напротив майора. На вид было служителю Тьмы лет семнадцать, на деле – не исполнилось и шестнадцати.
Майор вздохнул.
Взял в руки вилку.
– Так кто конкретно отломил средний зубец?
– Да говорю же… – забормотал пойманный дьволопоклонник, – папаша пьяный пиво открывал, ну и…
Майор снова вздохнул. Папаша то был или нет, пьяный или трезвый – дела, по большому счету, не меняло. Оставшиеся зубцы не соответствовали ранам на шеях убитых. Раны были расставлены шире – даже на вид.
Мельничук брезгливо отложил сатанинские книжонки, глянул на исписанные полудетским почерком листки. Пробежал глазами одну страничку виршей. Орфографических ошибок сатанист Суриков вроде не допускал, но знаки препинания игнорировал.
Нет Сатаны.
И не может быть
Ибо мир нуждается в Создателе
Но не в Разрушителе
Ибо нужен плотник
Чтоб построить дом
А разрушит его время
Нужен садовник
Чтоб посадить дерево
Но погибнет само оно
И поразятся бесплодием ветви его
И вода стечет на землю с вершин
И горячее остынет
А твердое рассыплется
Ибо к Хаосу стремится природа
И нет Сатаны.
– Послушай, Суриков, а фамилия Больцман тебе ничего не говорит? – задушевно поинтересовался майор у служителя Тьмы. – Или, может, ты термин “энтропия” где-нибудь слышал?
Майор заканчивал юрфак, но на досуге почитывал книжки из разных областей знания.
С Больцманом сатанист знаком не был, хотя имел нехорошие подозрения о его национальной принадлежности. А про энтропию, естественно, слышал. Но слегка подзабыл: то ли это редко практикуемое половое извращение, то ли агрегатное состояние мозга после приема новейших синтетиков… Короче, Суриков был мыслителем-самородком.
Майор вздохнул в третий раз и стал набирать номер Галочки – капитана Галины Старопановой, курировавшей таких вот нелегких подростков.
… Сбагрив с рук сатаниста, майор вышел в коридор управления. Было тошно. Опять пустышка. А штабель трупов растет. И тут судьба доказала, что с интуицией у майора все пока в порядке – и недаром он предчувствовал, что скоро опять столкнется с притихшим вроде “Хантером”.
Посланницей судьбы была женщина лет тридцати, в отличие от большинства посетителей сего заведения не спешащая поскорее покинуть его стены. Посланница стояла с выписанным пропуском на выход и пыталась что-то втолковать скучающему старлею Нелидову. Отнюдь не прислушивавшийся к их разговору Мельничук уловил знакомую фамилию и насторожился…
Больше всего сейчас он напоминал учуявшего дичь сеттера.
Сорокапятилетнего, изрядно облысевшего сеттера.
Но не утратившего чутье.
И хватку.
Глава 11.
Так кто же вел его этим странным путем?
Исподволь, незаметно, от развилки к развилке?
В общем, после громогласного пророчества Клементины, ответ на этот вопрос Ваня себе уже представлял. Смутно, но представлял.
Некие люди (назовем их пока так) хотят, чтобы он встал на их сторону в где-то идущей и невидимой миру схватке. Невидимой – но страшной и жестокой. Почему Ваню хотят призвать под одно из знамен, за какие-такие боевые или морально-волевые качества – это уже другой вопрос. Но – хотят. И представители тех людей – Адель и Дэн.
Однако есть некая шероховатость во всем этом построении. Почему так все запутано? Знаки, пророчества, блестяще спланированные случайности?
Если цель ясна и честна, то почему бы не прийти и не сказать прямо: слушай, парень, тут один нехороший богатый человек по прозвищу Царь хочет стать еще богаче и гоняет через именуемый Вратами горный перевал караваны с дурью. С дурью, от которой вполне законопослушные граждане приобретают привычку днем спать, а ночью рыскать в поисках кровушки. И пора, парень, заканчивать с этим безобразием. А кроме нас – некому. Но у нас в команде не хватает хорошего пулеметчика…
Никто не пришел.
Никто так не сказал.
Значит?
Либо Битва идет на таком уровне, что любого рассказавшего о ней сразу посчитаешь психом – без каких-либо вариантов.
Либо – втемную тебя готовят к чему-то гнусному. Не успеешь оглянуться, как увязнешь по самую маковку и очутишься в подручных у того самого Царя. Караваны охранять будешь.
(Однако! Что там о коммерции и коммерсантах не думай, но большой бизнес логике мышления учит кристальной. И те семь лет прошли – не зря!)
Но второй вариант не проходил. По одной маленькой причине.
Дар.
Попробуйте кого-нибудь, наделенного даром чуять ложь, – использовать втемную… Лучше и не пытаться. Безнадежно. Тут Ваня вспомнил деда. Своего родного деда по отцу. И кое-что заподозрил.
Дед всплыл в памяти центральным персонажем короткометражного фильма “Детство Ивана”. Примерно такого:
… Дед сидит на лавочке у их дома. Курит.
Он единственный в семье курит – ушел на Великую Войну мальчишкой и вернулся через четыре года мужчиной с седыми висками и неизменной папиросой во рту. Остальные Сорины, и мужчины, и женщины, табак не признают. Корни семьи – из раскольничьей старины. Минувшие десятилетия старую веру из них повыбили, последние два поколения уже полные атеисты – но отвращение к табаку осталось. И дед смолит – лишь на улице. Специально сладил себе лавочку…
Дед отнюдь не стар – пятьдесят с небольшим. Через два года его не станет. Мужчины-Сорины умирают молодыми – неприятная такая фамильная особенность…
Ване четыре года. Ваня стоит перед лавочкой и излагает замысловатый сюжет, в финале которого на Ваниных штанах появилась огромная дыра. По сюжету, понятно, Ваня в ее генезисе никак не замешан – более того, активно пытался оному появлению воспрепятствовать.
Сюжет логичен. Сюжет тесно сплетен с имевшими место фактами. Сюжет оснащен мелко-уточняющими деталями, делающими его абсолютно достоверным.
Дед не верит. Ничему. Дед не ругается, курит с улыбкой, но не верит.
Только сейчас, почти четверть века спустя, Ваня понял, что на его памяти никто и никогда деда не обманывал.
Успешно не обманывал.
Никто.
Никогда.
Похоже, дар оказался наследственным.
* * *
Телефон замяукал – и загорелое лицо деда, его статная фигура на фоне серой речной глади – подернулись дымкой и исчезли.
Звонил майор Мельничук – сказал, что им необходимо поговорить. О клубе “Хантер-хауз”. Ваня сообщил, что недавно покинул ряды сей организации – навсегда. Майор настаивал на разговоре. Правда, обеспечить его проведение силовыми методами пока не грозил… Ваня согласился осветить интересующие майора аспекты – но где-нибудь на нейтральной территории. Сошлись на не изобилующем клиентами кафе невдалеке от РУВД и назначили время – через два часа. Конец связи.
Майор, как при помощи дара убедился Ваня, не врал и никаких ловушек не готовил.
Действительно хотел поговорить.
И то приятно…
* * *
В последнее время в голову Татьяне Степадеевой мысли приходили исключительно гнусные. И не менее гнусные приходили подозрения.
Касались они ее здоровья – а подозрения такого рода куда как живучи, и никакие анализы, и никакие исследования, и никакие чудеса самой современной функциональной диагностики, и никакие гениально-чуткие пальцы кудесников старой доброй пальпации – ничто не в силах разорвать удушливые объятия этих подозрений. Есть самый реальный шанс погибнуть от самовнушенной, психосоматической асфикции. В терминах медицинской науки – синдром Лаокоона и сыновей…
Татьяна заподозрила самое страшное.
Что на самом деле она умерла.
И умерла давно.
Ей даже казалось, что она знает, где это произошло и когда.
Где: В старой гостинице, выходящей окнами на старую площадь, на вздыбленную громаду собора и бронзовых ангелов на углах его крыши, встопорщивших позеленевшие бронзовые крылья…
Когда: Давно, почти пятнадцать лет назад… В ту самую ночь. В ту самую, после которой старые стены и перекрытия гостиницы перестали существовать… Ночь была платой. Платой ей, Татьяне. Контора пошла по стопам Клеопатры, дарившей ночи отдавшим прекрасной царице тело и душу… Особенно душу.
Таня отдала душу артистично и красиво, можно даже сказать – талантливо. И муза порхала над ее пальчиками, когда обличающие строки выскакивали из старой машинки “Москва”. Муза порхала и позже – когда Первый отдел отвернулся и зажмурился – и из институтской светокопировальной поползли копии статьи-листовки. Не улетела муза (они, музы, страсть как любопытны) и когда вдохновленные читатели надиктованного Конторой опуса ставили подписи под гневным и ниспровергающим творением Тани – и попадали на карандаш.
Иные, впрочем, попали не единственно на карандаш – на только-только входящие в моду дубинки-демократизаторы тоже. Но были сами виноваты – не стоило принимать так уж всерьез полет Таниной творческой фантазии и спешить на старую площадь защищать от сноса старое историческое здание – достаточно было поставить имя и фамилию на подколотых к зажигательной прокламации белых листках… Вполне достаточно. Но они пошли – и муза испуганно упорхнула – музы не любят злобного мата, и ударов по почкам, и грубо защелкнутых на запястьях наручников.
Таня за эти перегибы не отвечала, свое дело выполнив блестяще – и получила заслуженную награду. Татьяна Степадеева стала последним в мире человеком, самым последним, переночевавшим там, где такой же бесконечной ночью писал своей кровью и умер – Он, поэт и гений, хоть малую толику страшного и прекрасного дара которого хотела Таня получить. Унаследовать в прощальную ночь…
Теперь Татьяна Степадеева подозревала самое страшное.
Что в ту ночь она умерла.
Ее нынешняя как-бы жизнь напоминала мимолетное существование растений-эфемеров короткой весной в пустыне. Весной для Татьяны и ее политического альманаха (именно ее! не единственно ночь была наградой – она получила все, о чем мечтала, и получила быстро… но так же быстро все полученное обесценилось) – весной для нее и ее издания становилось преддверие очередных выборов.
Альманах, на страницах полусотни экземпляров которого старые бойцы обменивались друг с другом воспоминаниями о минувших днях стотысячных митингов и сладостной агонии режима – альманах перед выборами оживал, как спрятавшийся глубоко в почве пустыни корень эфемера оживает от весеннего дождя – и распускался, и расцветал листками-приложениям – в каждый дом! в каждый почтовый ящик! – и вновь терзали усталые уши читателей звонкие Танины передовицы.
Этой весной дождевая туча прошла мимо. Вернее – не дошла… Туча валялась в грязном подъезде, уткнувшись головой в ржавую радиаторную батарею. Рядом валялся опустошенный «Стечкин». А хорошо знакомого кейса с двумя кодовыми замками не валялось. Кейс канул вместе с содержимым. Твердокаменные борцы на панихиде суровели лицами и клялись так не спустить и так не оставить. Акулы пера и микрофона надрывались в догадках о кейсе: миллион зеленых? два? Татьяна молчала, горько поджав губы, – она знала. Не один и не два – всего-навсего шестьсот пятьдесят тысяч – но весна прошла мимо. Эфемер не расцвел. Не-жизнь и не-смерть продолжались…
Она сидела на скамейке все того же сквера. Вокруг шумела та же площадь. Громоздился собор. Император железной рукой сдерживал танцующего на задних копытах коня. Гостиница – снесенная и вновь отстроенная – казалась той же самой. Той же самой, где почти пятнадцать лет назад она…
Где она умерла.
Татьяна вскочила.
Схватилась за воротник.
Показалось – оттуда, из прошлого, из призрачного гостиничного номера сдавила горло призрачная веревка. Таня рухнула, пытаясь бороться, пытаясь разорвать давящую горло петлю… А со стороны, метнувшимся к ней прохожим, виделось другое – Татьяна умирает.
Прохожие ошибались. Умерла она давно. И петли никакой не было.
Просто мимо шел Царь Мертвых.
И был голоден.
* * *
Медики удивлялись волне странных смертей вроде молодых и вроде здоровых. Кивали на нехороший июнь – днем жара, парит, по вечерам грозы, давление скачет – гипертоников и сердечников такая погода режет как косою.
А молодых среди них нынче… Оно и понятно: экология, стрессы, ритм жизни бешеный. К тридцати изнашиваются, как раньше к пятидесяти. Впрочем, и старых среди внезапно умерших (а точнее – переставших двигаться) хватало.
Медики кивали на погоду. Они тоже не знали, что проснулся Царь Мертвых.
И утоляет голод – как умеет.
Глава 12.
– Я ушел из “Хантера”. А карабин сдуру шарнул о камень и выкинул. Теперь, наверное, неприятности с лицензионно-разрешительной будут.
– Ерунда… – рассеянно сказал Мельничук. – Подскажу, какую бумагу сочинить для отмазки, даже штрафа не выпишут… Тут в другом вопрос. Ты Краковского Максима хорошо знаешь?
– Ну-у, неплохо…
Они с Максом были знакомы несколько месяцев. Знал его Ваня достаточно для того, чтобы при нужде доверить прикрывать спину – а чтобы узнать лучше, надо сходить в бой, под пули.
– Скажи, Иван… Он – обязательный человек?
– Да. Без всяких раздумий да – уж если что скажет, то сделает точно. Никаких причин для отказа от своего слова не признает… До глупого порой доходит.
– Вот и сестра его то же самое говорит… Старшая. А вчера он ее не встретил с иркутского поезда… И дома, в смысле, на съемной квартире, его нет… Даже записки не оставил. Сестра – к нам. Но для розыска оснований нет. Рано. Мысли есть светлые, Иван? У меня почему-то только темные…
Ваня промолчал. Светлых мыслей не нашлось. Макс так никогда не поступал. И не поступил бы – живой и свободный.
– Сдается мне, – сказал Мельничук, – в клубе после твоего ухода состоялись выборы капитана. И Краковский вытянул черную метку. Хотя искать его никаких причин нет и долго не будет. А когда и если появятся – дело это ко мне наверняка не попадет. Так что наш разговор насквозь неформальный…
В кармане подал голос мобильник. Наташка? Опять что-то с Полухиным? Он выдрал трубку из кармана, даже не взглянув на майора в поисках формального разрешения ответить на вызов. Наплевав на банальную вежливость и утонченную корпоративную этику. Мельничук, впрочем, не обиделся.
“Да… Я… Что же тут непонятного… Да… Ну надо же… Да нет, согласен… Когда?… Буду… До связи.”
Выключил трубку, вернул в карман. Пожал плечами с легким извинением: дела, дескать. Бизнес.
– Я хотел тебе сказать напоследок одно, Иван… – майор поднялся из-за столика. – Хорошо, конечно, что ты развязался с этими охотничками. Но… Культурный человек, нагадив пусть и по нечаянности – за собой прибирает. Всегда.
Майор ушел. Не прощаясь, не протягивая руки. Ваня остался. Мельничук опять был прав. Вампирская свистопляска не дала задуматься о том, что может произойти в “Хантере” после его ухода… Что-то произошло, и прибирать за собой придется. Потому что сейчас звонил Прохор. Еще одно простенькое, уже переставшее удивлять совпадение.
Был Прохор на редкость вежлив и тактичен, сказал, что не понимает Ваниного решения, но принимает его – и предлагает встретиться для обсуждения кое-каких вопросов о разделе имущества клуба. Например, вопроса о судьбе двух джипов…
Все это была ложь.
Раздел имущества Прохора не интересовал. Судьба джипов – еще меньше. И Ваня догадывался, что его интересует. Или кто. Но – решил все-таки встретиться.
Появилась пара вопросов.
К Прохору.
* * *
У Вани были в этот момент два желания. Но противоположенных.
Первое: чтобы Адель была с ним рядом. Всегда. Везде. Что бы ни произошло, что бы ни кончилось и ни началось, что бы ни рухнуло и вновь не восстало…
Второе: сейчас он хотел поговорить с Дэном один на один.
Может быть, как-то эта дилемма и отразилась на лице. Но едва ли – Адель и сама понимала, когда воинам надо серьезно поговорить. Только вдвоем.
– Извините меня, – сказала она коротко. – Я не люблю длинные и научные рассуждения. К тому же я много раз слышала их от Дэна – это его любимая тема. А дел у меня сегодня много. Я ухожу. Извините меня.
Адель, как всегда, не лгала – и Ваня это чувствовал.
Но одну вещь она не сказала. Самым важным для нее на сегодня делом было вновь попытаться нащупать в огромном городе Царя Мертвых – и дело это представлялось почти безнадежным. Царь оказался неимоверно силен и наглухо закрывал свой разум – открываясь на короткое время поглощения очередного подданного.
Пока подданных Царю хватало. Пока.
Но скоро он начнет убивать живых.
Царя Мертвых надо было разбудить, и они разбудили его – чтобы наречь Царя Живых и дать ему часть силы отца… Но, пробуждая, они совершили ошибку. Страшную ошибку.
Они не знали – кто есть Царь Мертвых. И кем был раньше.
Не знали всех его сил.
И – не знали его в лицо.
* * *
Итак, господа кадеты, тема занятия – физиогномика.
Тезис: Врага надо знать в лицо.
Рассмотрим на банальном примере. На всем известном примере о трех усатых мужчинах.
Итак:
Один усатый штатский изрек мысль: если Враг не сдается, его уничтожают.
Логично. Здраво. Но неполно и половинчато. Сразу встает вопрос: что делать с Врагом, который сдался? Или – только с изобразившим в своих интересах, что сдался?
Невеликого интеллектуального потенциала штатского мужчины на полное решение вопроса не хватило. Умер от перенапряжения мозговых извилин. Грубо говоря – дезертировал, оставив в умах разброд и шатание. Смутную такую неясность: не то применять к поднявшему лапы вверх Врагу высший гуманизм, не то просто высшую меру.
Разброд преодолел и неясность ликвидировал другой усатый мужчина. Заодно ликвидировал и всех врагов: и не сдавшихся, и сдавшихся, и изобразивших, что сдаются. Ликвидировал всех, кого считал врагами. Мысли вслух второй усатый мужчина изрекать не любил и властителем дум себя не считал. Зато хорошо считал врагов. Но – не знал их в лицо.
Эмпирическое знание подхватил и развил третий усатый мужчина. Этот вообще не умел почти ничего: ни изрекать умные мысли, ни считать врагов или что-либо еще, ни, естественно, знать их, врагов, в лицо. Умел только уничтожать. Что и делал – с размахом, но бессистемно, уничтожив в конце концов и самого себя вкупе с женой и любимой собакой.
Такая вот история. Достаточно грустная и кровавая.
Выводы.
Первый: Врага надо уничтожать. Всегда. Везде. Вне зависимости от положения его верхних конечностей.
Второй: Врага надо знать в лицо. Иначе за Врага можно легко принять тонкошеих мальчишек, впервые взявшихся за оружие и перепутавших цвет знамен. Или штатских, живущих на территории, объявленой Врагом своею.
Вопросы по физиогномике есть?
Замечательно. Тогда у меня есть два вопроса к господину кадету, вчера находившемуся в увольнении и не узнавшему начальника нашего корпуса, гулявшего в штатском платье с женой и дочерью. И обратившемуся (я имею в виду кадета) к упомянутой дочери с целым рядом предложений, содержащих намек на интимное развитие событий в случае согласия на означенные предложения.
Формулирую первый вопрос: Сколько увольнительных, господин кадет, ориентировочно осталось до конца вашего обучения?
Хм, цифра приблизительная, но порядок совпадает.
Второй вопрос: Сколько из означенных увольнительных вы проведете в расположении корпуса, за изучением портретов вышестоящего начальства, начиная с заместителя командира вашей роты?
Вопрос риторический, можете не отвечать.
Остальным советую: тренируйте зрительную память, господа кадеты! Особенно память на лица. Начальство, как и Врага, необходимо знать в лицо.
Занятие закончено, все свободны.
Кстати: выше голову, кадет! По достоверным слухам, дочь господина начальника корпуса весьма вами заинтересовалась…
Глава 13.
– …Связана с проблемой так называемых призраков. Мало кто относится и к этой проблеме, и даже к самому термину “призрак” с должным пониманием. Призрак в их представлении – нечто пугающее, звенящее цепями и заставляющее кровь леденеть в жилах. А заодно порой изрекающее глупые пророчества и практикующее полтергестические шуточки… Однако все эти представления не мешают людям смотреть на призраки давно умерших людей – на натянутой белой простыне или на телеэкране – и не падать в обморок с заледеневшей в жилах кровью… Кофе или чай?
Ваня улыбнулся. Последние слова Дэна резко контрастировали со всей его длинной тирадой о призраках как более общем случае упырей и вампиров. Рассуждения были интересные, но Ваниной конкретной проблемы пока не касались.
– Чай. Если можно – без сахара…
Все окружающее их казалось плодом странной ошибки. Ошибки ассистента режиссера, перепутавшего результаты кинопроб – и в результате актер, призванный сыграть роль героя-Воина, оказался в декорации для съемок эпизодов о высоколобом ученом – о книжном черве и кабинетной крысе…
Полки с книгами, стол, заваленный ими же (переплеты из потемневшей кожи), огромный глобус Бэра – не новодел, старинный, на террах-инкогнитах скалятся потемневшие чудовища, наверняка там обитающие… Карта звездного неба – ровесница глобуса. Неизвестные и непонятные Ване измерительные приборы и инструменты…
Короче, на этом фоне идеально бы выглядел ветхий седой ученый… Желательно в мантии. Впрочем, дабы исправить несоответствие, достаточно было сменить точку зрения, встав возле упомянутого глобуса и увидев Дэна на фоне другой стены: оружие, оружие, оружие… Исключительно холодное, оборонительное (несколько меньше) и наступательное (всех видов). На этом фоне Дэн смотрелся вполне органично.
Хотя нет… Нет! Органично Дэн выглядел везде – а расхожий штамп о том, что Воинам чужды науки, разорвите и выбросьте.
Воинам подвластно любое оружие.
* * *
Вопрос к вам, господа с чистой совестью и белоснежными одеждами, на которых никто и никогда не увидит самого крохотного пятнышка крови.
Кто вам говорит, что я рассказываю про оружие?
Рассказываю со сладострастием свихнувшегося на смертоносном железе маньяка? Рассказываю на уровне детальной порнографии?
Все говорят?
Вы не любите оружие…
Понимаю…
Когда скрещиваются два взгляда: ваш – добрый, из-под очков – и немигающий, бездонно-черный взгляд оружейного дула – тогда происходит переоценка многих ценностей. И всегда – не в вашу пользу.
Вы боитесь оружия.
И не желаете слышать и представлять, как движение пальца преодолевает сопротивление пружины, и поворачивается барабан, и хищный клюв курка поднимается – чтобы, сорвавшись, устремиться вперед и вниз невидимым глазу ударом, и этот удар рождает взрыв – тоже невидимый глазу, и уставшая ждать пуля со сладкой болью дефлорации выдирается из шейки гильзы, и нарезки ствола врезаются в ее мягкое свинцовое тело, разрывая тонкие латунные одежды, и пуле больно, но она скользит, вращаясь и сминая себя – быстрее, быстрее, еще быстрее – все десять дюймов ствола быстрее – и на долю секунды вокруг вспыхивает прекрасный и сияющий мир – лишь на долю секунды! – но она, пуля, успевает познать его за короткое мгновение своего полета – и долетев до конца траектории и своей жизни, разлетается сладостным взрывом-оргазмом – разлетается в стороны кусочками свинца, и каплями ртути, и осколками кости, и брызгами мозга…
Вы правы. Неэстетично все это как-то…
Да я и сам к оружию – не очень…
Нужно, конечно, кто бы спорил.
Но – мертво, и нечего заниматься реанимацией и фетишизацией.
Да и железо – не главное.
Главное оружие Воина – его мозг. Остальное – придатки. Рабочие инструменты. Периферийные устройства…
Главное – иметь сердце Воина, и душу Воина, и разум Воина.
О том и рассказ.
* * *
Дэн продолжал:
– Ныне забытый фантаст Ефремов написал замечательный рассказ. Замечательный не художественными достоинствами, их там нет, а идеей. Идеей, позволяющей понять суть призраков и привидений. Сюжет рассказа прост: в силу ряда наложившихся факторов, физических и химических, в некоей пещере сто миллионов лет назад образовался природный аналог фотоаппарата. Образовался – и сделал снимок. По еще более странной случайности не просто пейзаж окрестных гор – но цветной портрет остановившегося у входа в пещеру динозавра. Ефремов был серьезным ученым, и с научной точки зрения такой фотоснимок вполне реален. Вот и весь сюжет. И весь он, целиком и полностью – ключ к пониманию проблемы призраков и привидений, и, соответственно – вампиров-вурдалаков-упырей… Можно представить и даже рассчитать природные не фотоаппараты, но проекторы, даже видеоплейеры… Где носителем воспроизводимой информации является мозг человека, вернее его воспоминания либо представления… Там, где нет людей – не бывает и призраков. Иные природные воспроизводящие аппараты гораздо совершеннее придуманных людьми – изображения голографические, даже осязаемые. Наличествует и обонятельная компонента… Призраки могут быть, кстати, как умерших, так и живых – зафиксированы многочисленные случаи якобы появления отнюдь еще не умерших людей за сотни и тысячи километров от их реального местоположения… Возможны и случаи воспроизведения неодушевленных объектов. Природному аппарату все равно, что считывать из мозга – и появляются так похожие на настоящие оазисы в пустыне… Или “Летучие Голландцы” в океане. Или НЛО в ночном небе. Все это призраки и привидения. Но сильнее всего пугают людей изображения умерших…