Молчаливый пилот вертолета, названный Аполлошей, не стал отвечать на обращенный, по видимости, к нему вопрос. Он не первый год летал с Маркелычем (заодно выполняя обязанности телохранителя и личного врача) – и знал, что на деле это приказ, ясный и недвусмысленный. И требующий немедленного исполнения.
Но сейчас произошло небывалое – пилот медлил, покрытое старыми шрамами и ожогами лицо выражало сомнение. Страшное сомнение. Пилот не стал отвечать, но очень внимательно посмотрел на Парфёнова. Тот кивнул, ничего не добавив. Бездонно-синие глаза на изрезанном морщинами загорелом лице Маркелыча глядели без тени неуверенности. Пилот пожал плечами и полез по приставной алюминиевой лесенке в кабину. Аполлоша, кстати, было прозвищем – пилот носил фамилию Саранчук.
…Летели не над извилистой лентой Кулома и не напрямик – Маркелыч предпочел зайти к Гедонью с северо-востока, дав изрядного крюка над болотистой тундрой. Рисковый мужик, презирающий любые страхи – иногда Маркелыч бывал осторожен до маниакальности. И мог выжидать долгие месяцы, делая вид, что позабыл о своих прежних планах, – выжидать, чтобы нанести стремительный и беспощадный удар.
Сейчас он выжидал пять лет. Пять лет, прошедших после экспедиции Сидельникова. Ничего за эти пять лет не произошло. Ни один Страж не появился в Гедонье – даже слепой, даже забывший все. Не появился пусть и случайно…
Все кончено.
Гедеоновой Стражи больше нет.
Нет Стражи Колодезя.
Долгое, бесконечно долгое служение Парфёна, Маркела, Викентия, Степана, – у него было много имен – подходило к концу. Точнее – входило в новую стадию.
Очень скоро он понесет миру то, что послан нести.
И возьмет с мира то, что послан взять.
Маркелыч улыбался – страшно. Синие глаза горели – еще страшнее. Казалось, достаточно этим глазам глянуть на людей – и они начнут убивать друг друга.
…Все произошло неожиданно. И быстро. Стрелки приборов сошли с ума. Саранчук терзал ручки и тумблеры. Молния ударила в вертолет. Ударила снизу – из идеально-круглого блюдечка тундрового озерца. Маркелыч взвыл. Саранчук вцепился в штурвал. Попытался перевести винт в демпфер… Вторая молния. Тут же – третья. Обломки рухнули в болотистую тундру.
Так пали эти двое – первые из сильных.
Хайле!
Их не искали – здесь. О последнем маршруте Маркелыча не знал никто. Для всех он полетел на Цильму – проведать тамошние промыслы.
… А крошечное тундровое озерцо, выплеснув всю энергию, стало на время самым обычным водоемом – правда, без рыбы и иной живности. На короткое время – до первой случившейся в округе грозы. Двадцать четыре подобных ловушки окружали по широкому периметру Гедеонов Колодезь. Их создатели понятия не имели об авиации, в том числе о боевой – но знали толк в борьбе с Драконами неба. Система ПВО опустевшего Гедонья до сих пор работала надежно…
Впрочем, к северу от Колодезя, на студеных берегах Печорской губы, тоже имелись кое-какие сюрпризы – для зверей, любящих вылезать из моря…
* * *
Синяя Курья. Перекат Ольгин Крест.
Удар. Мотор ревет бешено и впустую.
Иван глушит его, запрокидывает. Не просто срезана шпонка – винт слетел. Камень. Валун. Все, отплавались… Неизбежная на воде случайность. Весел нет. Хозяин лодки не удосужился положить, разгильдяй. Или не успел. Теперь в Парму, тихим ходом. Сплавом…
Нет!!!
Обратно нельзя, Иван знает. Тогда будет плохо. Царь он или не Царь – мальчику будет плохо. Тот урод, что покалечил Марью, шутить не станет. Пополам порву…
Порви, порви…
Но сначала догони.
Думай, Страж.
Лодка скользит вниз по течению. Он опускает руку в Кулом. Бр-р-р…
Тут же переваливается за борт – не оставляя себе времени для раздумий и сомнений. И не подумав – что будет делать на берегу, если доплывет.
Скоро выясняется, что вопрос это риторический. Потому что он не доплывет. Потонет. Утопнет. Булькнется. Сгуляет к Нептуну. Или к Голому Гансу…
Тело крутит судорога, сердце объявляет ультиматум: все, ребята… шабаш… сколько можно? я останавливаюсь! еще пять ударов – и точно останавливаюсь… четыре… три… два…
Но Иван вдруг понимает – что доплывет.
Потому что на берегу появилась Адель.
Она делает все, что может – ее силы вливаются в его ослабевшие руки и ноги, сердце испуганно прикидывается дурочкой: да я что? нельзя пошутить, что ли? уже стучу, стучу…
Ноги у Адель подкашиваются, но она стоит. В ушах колокола и рев драконов. Все ее силы – у Ивана. Хочется оплыть на песок и закрыть глаза. Она стоит.
А он плывет.
Плывет к ней.
И все-таки тонет. Тупой каприз паскудницы-природы. Валун на дне, поток воды. Завихрение. Турбулентность. Короче – водоворот. Иван исчезает.
Секунда.
Вторая.
Третья.
…
Десятая.
Она – с ним.
Она тонет вместе с ним.
Она захлебывается вместе с ним.
Она задыхается – пальцы рвут воротник, забыв, что воротника нет.
Пальцы рвут шею – кровь хлещет.
Она идет к воде.
Она любила его и не спасла.
Она отдала все, что у нее было – и не спасла.
Она сделала все, что могла – и не спасла.
Сейчас она сделает, что не может.
И отдаст – что осталась.
Осталось немногое.
Ее Любовь.
И жизнь.
А не может она – плавать. Не научилась как-то. Да и зачем рожденному летать, на самом деле…
Она идет на воду.
Глаза мечут молнии.
Смерти нет. Есть Победа. И Любовь…
Ангел Гнева идет!!!
Трепещите!!!
Расступайтесь!!!
Вода трепещет…
И покорно расступается.
* * *
Она идет по мокрому песку. Справа и слева – дрожат вертикальные стены воды. На песке – рыбы. Шевелятся, раскрывают рты… И Иван. Он не шевелится.
Адель опускается на колени. Касается холодного лба.
И плачет.
Впервые за свою Вечность – плачет.
Она не умела плакать. А все оказалось просто – достаточно узнать Любовь. И попрать смерть.
Адель-Победительница, прекрасная всадница на белом коне – рыдает как девчонка.
Слезы падают и становятся сапфирами. И мешаются с рубинами – это ее кровь. Кровь из разодранного горла.
Иван открывает глаза.
* * *
Они на берегу.
Она смотрит в его глаза и видит там себя.
И смеется – очень молодо смеется.
Она молода – только что умерла и родилась.
Как ты здесь оказалась? – разлепляет губы Иван.
Она смеется, не может остановиться.
Шла… ха-ха… слышу: ха-ха… кто-то булькает… хи-хи-хи-хи…
Истерика.
Говорят, в таких случаях помогает пощечина.
Иван целует ее.
* * *
Ольгин Крест, чуть позже.
– Тебе надо спешить, Страж. Нам надо спешить. Царь близок к Вратам. Человек, похитивший мальчика – не властен над Царем. Хоть он и мертв – Царь Живых подчинил его своей воле. Цари Живых могут многое, очень многое…
Все это – правда. Значит… Гнаться за взбесившейся человекокрысой не стоит? Надо преследовать Царя? Но как? На чем?
– Я бы и рад спешить… Адель, ты, часом, левитировать не умеешь? Как ты здесь оказалась? Если умеешь – подбрось тут недалеко, до Гедонья…
– А сколько платишь? – смеется она.
– Сговоримся, шеф… Полетели?!
– Я не умею левитировать. Я лишь могу оказаться там, где есть ты. Издалека, из очень далекого далека. Это легко – оказаться там, где тебя ждут. И откуда протягивают руку.
В Гедонье их никто не ждет. Только Царь Живых. Или маленький мальчик Андрюшка.
– Плохи дела…
Дела плохи.
На реке – ни лодки, ни катера.
– Ты не боишься Мертвых, Страж?
Он удивлен вопросом. Он хочет пошутить, что мертвые не кусаются… Но теперь Иван знает – мертвые кусают живых. И он говорит:
– Не боюсь.
– Второй раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься оживших Мертвых?
Он понимает, что это ритуал – неведомый ему. И отвечает то же самое.
– И в третий раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься своих оживших Мертвых?
Он молчит. Он не готов встретить своих Мертвых. Пока не готов. Ему нечего сказать им.
Где-то поет труба.
Совсем уже близко.
Он говорит:
– Не боюсь.
* * *
Кулом.
Береговой откос. Пять лет назад здесь пристал катер Сани. “Маша– Целка”. Теперь – моторка мертвого мужчины.
Маленький мальчик выпрыгивает на берег.
Мертвый сидит неподвижно. Он выполнил все приказы. Новых нет.
Мальчик легко идет вверх. Вверх по склону.
Сзади хриплое бульканье.
Мальчик оборачивается:
– Не знаю, дяденька… Делай, что хочешь… Только ты хорошо подумай – что же ты хочешь. Это понять не просто, дяденька…
Мальчик поднимается. И уходит.
Мужчина сидит. Думает. Или ему кажется – что думает.
Сидит долго.
Потом разувается.
Достает ружье.
Клацает зубами по дулу. Давит пальцем босой ноги на спуск. Мозги летят к небесам. Зеленые, гнилые – мозги трупа.
Не долетают и падают вниз.
Глава 11.
Кулом. Ольгин Крест.
Адель говорит слова на незнакомом языке.
Страшные слова, запретные слова – до Последнего Дня не должны звучать они. Но звучат здесь, на пустынном берегу.
Воды чуть ниже переката беззвучно раздаются. Посреди реки застывает катер. Когда-то белый с синим – сейчас к этим двум цветам обильно добавился коричневый – от ржавчины. И зеленый – от водорослей. Потоки воды изливаются из разбитых иллюминаторов, из рваных дыр в бортах. Изливаются – и иссякают. Полустертые красные буквы названия: МАША.
Катер Сани Сорина.
Корабль-призрак.
“Маша-Целка”.
“Мария Целеста”.
Иван проглатывает комок в горле.
Комок раздирает горло в кровь.
* * *
Питер – Кулом. Пять лет назад.
Сидельников не был кабинетным интеллигентом-профессором, как сначала подумал о нем Гедеон, ставший просто Гаврилычем. Не был он и маскирующимся под ученого простым мародером, любителем старых икон – как подумал о нем Гаврилыч потом. Он был и тем, и другим – одновременно.
Пожалуй, немного Сидельников старался походить на доктора Индиану Джонса – сорок семь лет, легкая проседь, очки почти без диоптрий, верховая езда, стендовая и пулевая стрельба, черный пояс, вместо знаменитого хлыста – нунчаки. Студентки млели. Аспирантки – тоже. Он, не будь дурак, – пользовался.
Серьезно занимающиеся наукой люди, заслышав его фамилию, морщились – но мимикой и ограничивались, плохого о Сидельникове не говорили. Боялись связываться – был он злопамятен, и – все знали – имел дружков-подружек среди профессуры, ходившей во власть во время первой демволны – и не до конца еще из той власти вычищенных.
На тусовке “Демориала”, посвященной какой-то всеми давно забытой дате, Сидельникову и досталась полупрозрачная папочка с несколькими ксерокопиями старых оперативных документов. Вручившая папочку дама неопределимого возраста страдала логореей и неизлечимыми дефектами речи – но главное он понял. Ему предлагали написать статью о гонениях, коим подвергались бедные верующие в годы тоталитаризма – на примере почти поголовного уничтожения малочисленной секты раскольников-гедеоновцев…
Для виду согласившись, он получил папку в безраздельное пользование. Статью Сидельников писать не собирался ни секунды, заинтересовавшись другим. Два дня назад на его электронный адрес пришло письмо-запрос из-за океана – от посредника, помогавшего Сидельникову сбывать кое-какие раритеты. Серьезные и богатые люди заинтересовались конкретной рукописью семнадцатого века – Книгой Гедеона. И были готовы заплатить за нее хорошие деньги. Вопрос был в одном – где и как искать Книгу… Полупрозрачная папочка, по странному стечению обстоятельств, давала ответ.
Сидельников, расскажи кто ему, в жизни бы не поверил, что и запрос, и папочку с ксерокопиями организовал один и тот же человек – малограмотный северный рыбак, зимой и летом ходивший в кирзачах и в ватнике с обрезанными рукавами (в кармане – спутниковый телефон и визитки с золотым тиснением). Маркелыч не хотел рисковать в главном своем деле. Четверть века назад Гедеонов Колодезь тоже казался пустым и мертвым – но Мечник на рыжем коне видел (не глазами), что осталось от группы прорыва и слышал рассказ ее чудом уцелевшего командира – Саранчука.
Сидельников, расскажи ему кто об этом – в жизни бы не поверил.
Зато другие – давно и с большой тревогой поглядывавшие на безвылазно засевшего на севере Второго Всадника – поверили сразу. И за день до отъезда спешно собранной малочисленной экспедиции к Сидельникову пришла девушка с золотыми волосами и запиской от коллеги, доцента Райзера – коллега просил взять с собой его студентку и зачесть ей поездку, как летнюю практику.
Русскоязычный И. Джонс посмотрел на кандидатку в практикантки – и сразу понял, зачем ориентированный не совсем на девушек Райзер поспешил от нее избавиться – дабы пресечь на корню любые сцены ревности от нынешнего своего томного и пухлогубого аспиранта… Посмотрел – и тут же утонул в бездонных синих глазах, напрочь забыв перезвонить коллеге.
Впрочем, Райзер не мог объявить записку подлогом, а практикантку – самозванкой.
Уже – не мог.
* * *
Кулом. Ольгин Крест. Сейчас.
– А ты?
– Этот путь закрыт для меня, Страж… Ты позовешь меня – из Гедонья. Поспеши, Страж! И… я…
Она не закончила. Впервые Адель-Лучница не закончила изрекаемую мысль. Еще один сапфир упал на прибрежный песок – на радость грядущим геологам.
Иван смотрит на Кулом. На катер. Катер застыл неподвижно, быстрая серая вода Креста обтекает его без буруна, без всплеска. Одежда Ивана еще мокра. Бр-р-р… Но если взять чуть левее, мимо водоворота… Все равно: бр-р-р!!!
Он смотрит на левую ладонь. На оружие Стражей. И идет к воде.
Крик сзади:
– Страж!!
Он оборачивается. Губы Адель-Победительницы дрожат. Бездонно-синие глаза полны слез.
– Я люблю тебя, Страж…
Воин, прошедший тысячу Битв, – Адель, посланная побеждать, – подбегает к нему – совсем как шестнадцатилетняя девчонка подбегает к восемнадцатилетнему пареньку – уходящему победить или пасть…
* * *
Время остановилось.
Звезды погасли.
Горячее остыло.
Холодное нагрелось.
Воды стекли.
Горы сравнялись с равниной.
Жидкое застыло.
Твердое рассыпалось.
Материя собралась в плотный комок.
Вселенная умерла.
И Дух не витал – не было его, и не над чем было витать.
Не было Духа.
Была Любовь.
И – Все Взорвалось!
И бешеные потоки раскаленных частиц плазмы разлетались, и притягиваясь друг к другу, собирались огромными скоплениями, и звезды зажглись, и выбросили из себя потоки чуть менее горячей плазмы, не улетевшей так далеко, стиснутой петлей тяготения, и родились раскаленные шары зародышей планет, и шары эти остывали, твердея, и миллиарды оборотов вокруг звезд были мертвы, и хаотичный бесконечный калейдоскоп атомов породил наконец хитрую и сложную молекулу, способную воспроизвести себя, и процесс пошел, и все более сложные системы хитрых молекул воспроизводили себя, не зная, что уже живы, а потом вдруг узнали, но так же долго жили, не задумываясь: отчего? зачем?, а потом задумались, ломая головы, или где и в чем там еще у них бродили мысли, и исписали тысячи томов, или в чем там они запечатлевали эти мысли, и сломали тысячи копий, или что там у них вместо них было, в спорах о Большом Взрыве (что взорвалось? откуда взялось, дабы взорваться?) или об Акте Творения (кто творил? из чего? и, главное, чем занимался до Акта? одиноко мастурбировал вне времени и пространства?), и не знали, не знали, не знали, что:
Что все для них началось на пустынном берегу Кулома – когда время остановилось.
* * *
Ольгин Крест. Сейчас.
Страж поднялся с песка. И протянул руку Адель.
Музыка родившейся Вселенной рвала уши.
Он сглотнул, прогоняя наваждение.
– Скажи, Адель… Если мальчик… Если Царь погибнет – что тогда? Все закончится? Мы будем жить долго, мирно и счастливо? Чтобы умереть в один день?
Голос ее был полон печали:
– Нет, Страж… Не совсем так. Будет Битва. Явится Он – во всей силе и славе своей, и мы с тобой будем скакать у левого стремени Его, и трубы будут петь, и кровь будет остужать раскалившиеся клинки… И мы падем – вместе и рядом. В один день и час.
Она не лгала. Все так и будет.
Спасибо, Адель… За правду. Счастье бывает страшным. Но… Ладно. Никто и не планировал жить вечно, в конце концов. Битва так Битва. Лучше уж так – под трубу, чем в темном подвале… Или под капельницей.
– Иди, Страж… Иди и призови меня – оттуда. От Врат.
Голос ее был полон Любви.
И он пошел – не оглядываясь.
Лучше не оглядываться, когда впереди такой конец Пути. А позади – любящая и любимая женщина.
Страж пошел к “Марии Целесте”.
По серо-стальной воде Кулома.
Словно посуху.
* * *
Гедонье. Сейчас.
Страшное место.
Все вокруг мертво, и мертво давно – и вместе с тем нет. Бывает и так.
Маленький мальчик идет среди останков деревни. На Севере дерево сохраняется долго, особенно лиственница – условия для гниения неподходящие. Сохраняется – если не вмешается огонь.
Гедонье выжигали, старательно и целенаправленно. Но кое-что уцелело. Мальчик, он же Царь Живых, идет неторопливо… Он что-то ищет.
И скоро найдет.
Глава 12.
Кулом. Корабль-призрак.
Все повторяется.
Корабль мертвых несется вверх по реке.
Призрак стоит у штурвала – зыбкий, полупрозрачный.
Призраки в каюте – три Призрака.
Ивана Призраки не замечают.
Они о чем-то горячо спорят, призрачные губы шевелятся. Ни звука не вылетает из них. Сквозь призрачных пассажиров видна обстановка каюты – колеблющаяся, нереальная. Но такая, какой была когда-то. Если смотреть не сквозь них, напрямую – сырость, осклизлая плесень, разложение, тлен…
Страж в каюте. Он не боится Призрака-брата, но… Он сидит в каюте, на краешке полусгнившего дивана. За иллюминатором мелькают берега – быстро, гораздо быстрее, чем пять лет назад. И Призраки движутся быстрее живых.
Иван замечает странную вещь – порой призрачные слова и призрачные жесты обращены к пустому вроде месту… И он понимает – один из пассажиров “Маши-Целки” еще жив. Пока жив.
За иллюминатором мелькают неприветливые, суровые берега.
Корабль мертвых несется вверх по реке.
“Мария Целеста”.
* * *
Гедонье.
Царь Живых остановился.
Это была воронка. Очень большая воронка, вмятина в земле.
Внизу, в центре, были Врата.
Он остановился на краю.
Царь Живых.
Андрюша.
* * *
Кулом. Береговой откос.
Пять лет назад здесь пристал катер. “Маша– Целка”.
Теперь – все повторяется. Иван выпрыгивает на песок. Дальше пути его и Призраков расходятся.
Рядом – моторка грязного мужчины. В ней – труп в последней стадии разложения. Страж не обращает внимания, бежит по откосу вверх.
Песок не осыпается под ногами.
* * *
Гедонье.
Крохотную фигурку на краю огромной воронки он видит издалека.
Воронка поросла густой и зеленой травой – для мерзлоты редкость.
Врата Страж видит чуть позже.
* * *
Гедонье.
У них одинаковые глаза – у Царя Живых и Стража. Серые. Как сталь клинка. Как вода Кулома. Взгляды скрещиваются. Кажется – слышен звон столкнувшегося булата. И – далекий зов трубы.
Рука.
Узкая и сильная ладонь у него на плече.
Адель.
Он не один.
Впереди самое страшное – но он не один.
* * *
Врата не потрясали воображение. Спасибо Голливуду и его порталам, и телепортам, и звездным вратам, и внепространственным проходам, и подпространственным туннелям, и надпространственным калиткам, и гиперпространственным форточкам. И лично Стивену Спилбергу – есть и за океаном порядочные люди.
В общем, Врата как Врата.
Двухмерные и мерцательно-переливающееся. Довольно большие – даже водитель-первогодок на бэтээре легко въедет. Только, такое впечатление, БТР за этими воротами не сильно поможет. И БМП, и алюминиево-смешная БМД, и средний танк, и даже танк тяжелый – не помогут.
Звуки из-за ворот доносились вроде даже и не слишком угрожающие. Деловито-уверенные. Словно непредставимых размеров Звери жили там своей звериной жизнью – без надрыва, без яростного рычания и дикого воя. Но совсем не хотелось оказаться вовне – среди источников этих звуков. Еще меньше хотелось пустить Зверей внутрь, сюда…
А перед воротами был алтарь. Простой куб из матово-черного камня. На алтаре лежал Царь Живых. Он не двигался – безвестные создатели снабдили алтарь невидимыми, но эффективными путами. Но говорить Царь мог.
И говорил.
Страшны были слова его…
* * *
Голос Царя гремит и сотрясает все вокруг. Четырехлетний ребенок не может издавать такие звуки – но издает.
– Ты пытаешься оспорить Предреченное, глупый Страж? Кто ты? – вопрошу я тебя, и не сможешь ты ответить. Ибо не знаешь имя свое! Ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв! Ты – мертвый сын давно мертвых отцов! И не тебе спорить с Предреченным! Выйдут Звери, и будет им дано вести войну со святыми и победить их! И люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть бежит их! И приидет царствие мое! Я, Царь Живых, отворил Врата, и никто не сможет затворить их!
Оружие Стражей чуть подрагивает на левой ладони. Царь продолжает вещать. И слова его – не просто слова. Алтарь начинает дергаться и раскачиваться. Невидимые путы готовы лопнуть. Звуки из-за ворот становятся громче. Равнодушие из них уходит – слышится торжество. Но, может, это лишь кажется…
Адель бледна и напряжена. Руки ее выполняют пассы – быстрые, перетекающие из одного в другой, неразличимые глазом.
Царь Живых смолкает.
И закрывает глаза.
Алтарь перестает раскачиваться. Из-за ворот рычание – разочарованное.
Адель отирает холодный пот со лба. Видно, насколько нелегко ей дались последние минуты.
– Убей его, Страж, – в голосе усталость, ничего больше.
Иван медлит. Потому что не может понять – лгал Царь или нет. Дар молчит. Молчит, словно и нет его. Так же было у гадалки. У мадам Клементины.
Врата колеблются. Незваное и страшное готово прорвать тонкую мерцающую завесу.
Надо решать.
И он решает.
Рука поднимается.
Левая рука.
И – одновременно с этим подъемом – оружие стражей удлиняется. Превращается в сверкающий меч, направленный острием вниз.
Меч срывается и падает.
Неотвратимо.
Безжалостно.
Ничто и никто не может остановить руку Стража, когда в ней оружие его.
Меч летит вниз.
В сердце Царя.
Глава 13.
Гедонье. Пять лет назад.
Адель застонала. Застонала от боли. Не будь это так больно – даже для нее – она бы по достоинству оценила старую выдумку Гедеона-Гавриила. Старец, казалось, предусмотрел все – в том числе и возможность того, что перенести оружие Стражей – запасное оружие Стражей – или даже стать его хранителем придется кому-либо, не способному ни увидеть, ни взять в руки Меч Господень.
Футляром, контейнером, сейфом для Меча служила Книга Гедеона. Но – несъемным футляром. Семь печатей запечатывали Книгу – и никто на земле не мог открыть ее. Никто на земле, и под землей, и на небе, и под небом – не мог…
Снаружи, сверху – голоса. Крик Сидельникова – в катакомбы под Гедоньем доморощенный доктор Джонс не полез. Печати жгли руку небесным огнем, Адель застонала от боли.
Взяв Книгу, она пошла назад.
И вверх.
* * *
Адель застонала.
Меч глубоко увяз в камне алтаря – по самое перекрестье. Рядом с Царем Живых.
Страж не может промахнуться, и никто не может остановить руку его. Никто, кроме Стража. Правая рука Ивана до сих пор сжимала запястье левой…
Он медленно, по одному, разогнул скрюченные пальцы. Поработал кистью, восстанавливая кровообращение.
За Вратами – торжествующий рев.
Царь Живых, сын Царя Мертвых, не открыл глаза. Лежал с мертвенно-спящим лицом. И был похож на самого обыкновенного четырехлетнего мальчика.
Мальчика Андрюшу.
* * *
Все изменилось.
Все не так стало вокруг.
Зеленая трава почернела и съежилась. Вокруг – кольцом, стеной встали кусты с багровыми листьями. Небо покраснело, и, кроме солнца, появилась на нем луна. Луна была как кровь.
Вокруг воронки и Врат плескалось море – стеклянное море, смешанное с огнем. Волны нависли, готовые поглотить. Врата ходили ходуном.
– Убей его, – мертвым голосом сказала Адель. – Убей, ибо сейчас станет поздно. Если хочешь, Страж – убей первым ударом меня, а вторым – Царя. Я согласна заплатить такую цену.
Она не лгала.
– Я прошу: оставь меня одного, – сказал Иван. – Ненадолго. Я должен все решить сам.
Адель исчезла.
* * *
Ничего решить он не успел.
Ветви кустов не трещали, листья не шуршали. Кусты даже не раздвигались беззвучно. Человек прошел сквозь них. Или наоборот – ветви и листья прошли сквозь приближающегося к Ивану человека.
Был он высок и статен, и одежды его сверкали. Умиротворенное лицо его… Лицо его вызывало желание преклонить колени – не больше и не меньше.
Иван остался стоять.
– Трудный выбор? – спросил человек, не тратя время на приветствия. – Но никто его за тебя не сделает, Страж. Очень тяжело порой выбирать… Мой совет – выбирай всегда меньшее Зло…
Голос человека был благозвучным. И, как и лицо, – умиротворенным. Но – ни лжи, ни истины в его словах не было. Дар молчал.
А не пошел бы ты со своими советами… обратно в кусты. Иван подумал это про себя, не решаясь произнести вслух. Но человек, очевидно, владел даром телепатии.
– Я уйду. Но выбор останется. Надеюсь – ты не ошибешься. Не хочется терять этот мир, слишком много вложил я в него…
И он исчез. Растаял в кустах.
От торжествующего и яростного воя за воротами у Ивана заложило уши. А не взять ли меч и не прогуляться туда? – подумал Иван. Так ли страшны эти Звери, как все о них толкуют?