Страница:
3
– Пенегин или Пинегин? – переспросила дежурная по справочному больницы.– Пи-не-гин, – повторил Кравцов, артикулируя каждый звук старательно, как педагог в школе для детей-олигофренов.
Новые технологии добрались и сюда. Дежурная не зашуршала бумагами – начала тыкать пальцем (одним) в клавиатуру компьютера. Вид у нее был при этом, как у ученика пресловутой школы, впервые попавшего в кабинет информатики. Взгляд бегал по клавишам в поисках нужной, затем палец быстро устремлялся вниз, словно спешил раздавить шустрое и зловредное насекомое.
Как ни странно, система сработала.
– Умер! Позавчера ночью! – расцвела радостной улыбкой дежурная.
Едва ли ее ликование относилось к смерти Пинегина, скорее к одержанной победе над чудом враждебной техники, – и все равно Кравцову стало мерзко. Он развернулся и отошел.
– Вы родственник? – спросила вслед дежурная, запоздало пытаясь натянуть скорбную мину.
Но Кравцов уже выходил.
После сумрака больничного холла первый день лета больно ударил по глазам солнцем и яркой зеленью бульвара. Кравцов зажмурился. Внутри было пусто и тошно. Только сейчас он понял, как надеялся на встречу с Пинегиным. Надеялся, что кто-то ему объяснит, что творится вокруг «Графской Славянки». А если и не объяснит, хоть будет с кем сесть и потолковать обо всем – не ожидая увидеть в глазах собеседника сомнений в твоей психической полноценности.
Увы…
…Позвонив по телефонному номеру, указанному в записях покойного Пинегина под словом АРХИВАРИУС, Кравцов не слишком рассчитывал на успех.
У него уже сложился образ ветхого старичка, проведшего жизнь среди папок одного из царскосельских архивов. Телефон рабочий – судя по тому, что в базе данных частных абонентов его нет. Архивы же по выходным не работают, надо ждать понедельника…
И все же он позвонил вскоре после ухода из больницы, почти без всякой надежды. Вернее, с призрачной тенью надежды: вдруг неведомый архивариус такой фанат своего дела, что работает и по воскресеньям?
Трубку взяли сразу.
Мощный баритон (охранник архива?) сказал:
– Слушаю.
Объяснить, кто ему нужен, Кравцову оказалось не так-то просто.
– Здравствуйте, – медленно сказал он. – Меня зовут Леонид Кравцов, и я коллега Валентина Пинегина – если вам что-то говорит эта фамилия.
Это даже не было ложью. Отчего бы и не считать коллегами двух внештатных сторожей, в самом деле?
Кравцов продолжал:
– Позавчера Валя умер в больнице. Я разбирал его бумаги и натолкнулся на этот телефон под словом «архивариус». Не могли бы вы подсказать…
– Мог бы, – прервал его объяснения баритон. – Архивариус – это я.
Кравцов удивился. С образом сухонького старичка голос никак не ассоциировался. И даже с охранником – разве что с начальником охраны, офицером-отставником. Чувствовалась в голосе привычка командовать, еще как чувствовалась… Может, «Архивариус» – просто кличка, никакого отношения к профессии не имеющая?
Но сомнения быстро развеялись.
Архивариус спросил:
– Что вас интересует? Хотите забрать результаты уже проведенных изысканий? В принципе это реально, аванс внесен. Но сделано не так уж много… Или вы предпочитаете оплатить продолжение работы?
– Да, – сказал Кравцов, надеясь, что не покупает кота в мешке, например генеалогическое древо рода Пинегиных. – Я думаю, второй вариант предпочтительнее. Но сначала хотелось бы узнать, что вы успели раскопать…
– Хорошо. Подъезжайте.
Архивариус продиктовал домашний адрес, жил он действительно в Царском Селе. Телефон, надо понимать, тоже домашний. Странно… Впервые Рябоконь допустил не то ошибку, не то небрежность, выполняя просьбу, связанную с компьютерными базами данных.
– Когда вам удобно встретиться? – спросил Кравцов, хотя больше всего ему хотелось встретиться немедленно.
– Мне всегда удобно. Я всегда дома, – сказал Архивариус.
Договорились, что подъедет Кравцов через полчаса.
Однако не сложилось. Он не успел убрать мобильник в карман – тот запиликал.
«Аделина?» – мелькнула мысль. Ошибочная мысль. Не здороваясь, заговорил Пашка. И Кравцов едва его узнал.
– Ты где?
– В Царском, у меня тут…
– Не важно, – проговорил мертвец, отдаленно похожий голосом на Пашку-Козыря. – Бросай все. Наташка пропала. Похищена. Вместе с детьми.
4
Гном забил последний гвоздь, отошел на несколько шагов, оглядел дело своих рук.На поляне в центре Кошачьего острова лежал правильный пятиугольник, сколоченный из свежеструганых березовых брусков. Чем-то он Гному не понравился. Нисколько не жалея потраченных трудов, он подошел, несколькими сильными ударами топора отбил от конструкции одну из сторон и небрежно откинул на дрова.
Выбрал из кучи заготовленного материала другой брусок и следующие полчаса занимался тем, что пилил, строгал, приколачивал. Характерно, что уровнем, угольником, линейкой или метром Гном не пользовался, действуя исключительно по наитию. Оно не подвело, последовавший второй осмотр вполне удовлетворил вспотевшего труженика.
Конечно, куда пригодней в качестве материала оказалась бы бронза. Почему оно так, Гном понятия не имел. Но знал совершенно точно – этот металл для его целей подходит лучше. Да где ее надыбать, столько бронзы-то? Если где и валялась бесхозная (или совхозная, что в принципе то же самое), то давно перекочевала в пункты приема цветных металлов.
Никаких голосов, подобно Алексу, Гном не слышал. И был уверен, что лежавшую на поляне конструкцию придумал сам. Ну пришла вот в голову такая идея – сколотить из дерева пятиугольник. Почему бы и нет?
Он улегся в центр фигуры, широко раскинул руки и ноги. То, что надо. У клиентки конечности будут покороче – значит, все в самый раз. Он стал прилаживать к углам конструкции петли, самолично сплетенные из тоненьких полосок кожи. Почему не подойдут нейлоновые или другие веревки, Гном не задумывался. Знал точно – нужна кожа. Петель было пять – четыре поменьше для рук и ног, одна побольше и подлиннее для шеи.
Потом передохнул, повалялся на мягком мху, опростал половину пластиковой бутыли с пивом. Затем снова взялся за работу – стал копать яму под новую жаровню.
Что белеющая на поляне фигура имеет древнюю и мрачную историю и в старину именовалась пентагононом, или попросту пентагоном, – Гном, естественно, даже не подозревал.
5
В городе бушевало Трехсотлетие. Повсюду. Многие центральные площади и исторические места зарезервировали для «чистой публики», в основном понаехавшей со всей Европы. Милиционеры – понаехавшие со всей России – пускали туда коренных питерцев неохотно, придирчиво изучая штампы о прописке. Живущих на окраинах заворачивали.Питерцы не расстраивались. В конце концов, и во времена царя-плотника «людишек подлого звания» гулять по Летнему саду не допускали. Благо о наличии хлеба и зрелищ для населения нынешние власти позаботились – в местах попроще, разумеется. Пьяно-радостные толпы напоминали неспокойную воду, каждая молекула которой движется вроде и хаотично, но общий поток подчиняется строгим законам. Людские реки катились куда-то, привлеченные слухом об очередном суперзрелище, ударялись о плотины милицейских кордонов, заворачивали в новое русло и вливались в уже переполненные озера-площади, грозя подтопить окрестные дворы и скверики…
Аделина двигалась в этом потоке, как капелька ртути по дну реки – вроде так же, но сама по себе. Быть здесь не хотелось. Идти домой, в городскую квартиру, – еще меньше. Но рано или поздно придется…
Несколько раз молодые люди, пытавшиеся выловить в праздничном потоке созревших для нереста золотых рыбок, подходили к ней, заговаривали о чем-то – она смотрела сквозь них странным взглядом и шла дальше.
В одном из скверов людской водоворот прибил ее к царю Петру – на взгляд Ады, низковатому и толстоватому по сравнению с историческим прототипом. Изрядно поддавший монарх за умеренную плату фотографировался со всеми желающими…
Она вспомнила слова Кравцова, сказанные сегодня утром, когда они застряли на подъезде к вокзалу в автомобильной пробке (дорогу впереди перекрыли, кто-то из слетевшихся на торжество Первых Лиц ехал осматривать Павловский дворец-музей).
Кравцов тогда говорил:
– Сейчас среди историков и авторов исторических романов вошло в моду уничижать Петра Первого – ровно в той же степени, в какой раньше его безмерно восхваляли. Пишут, что был он бездарен во всем, за что ни брался, – а его наследники на людях клялись, что продолжают дело великого предка, но на деле целый век лишь исправляли результаты непродуманных дилетантских реформ… Так вот, это клевета. Из всех источников следует: одно дело Петр делал виртуозно – работал на токарном станке по дереву. Родился бы он в почтенном семействе краснодеревщиков – мог бы стать известным мебельным мастером вроде Гамбса или Чипэндейла… Но на беду он родился в царской семье и был буквально впихнут на трон интригами матери под тем предлогом, что законный наследник – старший брат Петруши – умрет со дня на день. Тот, кстати, прожил еще полтора десятка лет… И пришлось Петру Алексеевичу, оставив работы по дереву в качестве хобби, всю жизнь заниматься тем, чего он совершенно не умел. Собственноручно рубил стрельцам головы, бездарно командовал войсками, плодил безмерную чиновничью армию… Если уж правителю действительно необходимо кого-то казнить – стоит иметь для таких дел палача, а не брать окровавленный топор в свои руки… А для войны неплохо завести талантливых генералов. Свою карьеру полководца Петр начал с позорного провала под Нарвой и завершил столь же позорным провалом на Пруте. Но вспоминают его единственную победу в полевом сражении – Полтаву. Победу при подавляющем численном превосходстве над изнуренным противником. Шведские пушки, кстати, в той битве не стреляли, что бы там ни писал Пушкин. Снарядов не было.
– Ты злой и завистливый, Кравцов, – сказала тогда Ала. – А Петербург? А флот?
– Не я злой – ты малоинформированная, – парировал Кравцов. – Почитай любой источник о Петербурге петровской поры. Убожество, тонущее в грязи. Мазанковые дворцы с позолоченными крышами… Потемкинская деревня, отгроханная задолго до Потемкина, чтобы пустить пыль в глаза Европе… Петербург, который мы знаем и любим, созидали Елизавета, Екатерина, Александр и Николай… Триста лет засыпают болото, выбранное Петром для столицы – и не могут засыпать, вспомни плывун, прорвавшийся в метро. А флот… Флот пережил своего создателя лишь на несколько лет. Сгнил. Потому что корабли так не строят: наспех, тяп-ляп, из сырого дерева… Один пример: Петру оч-чень хотелось иметь стопушечные корабли – совсем как в Европе. Но настоящий трехпалубный линейный корабль – а на меньшем столько орудий не поставить – по Маркизовой луже плавать не мог. Мелко. Но царь приказал: построить! Корабельные мастера – под козырек. Им это выгодно – за каждую пушку введенного в строй корабля Петр выплачивал главному корабельному мастеру по три рубля серебром. Ну построили. Небольшой, но почти стопушечный – все как у взрослых. Нарубили в бортах крошечные орудийные порты, поставили крошечные пушки-пятифунтовки. И то до сотни не дотянули – больше девяноста никак впихнуть не удалось. Назвали кораблик «Старый дуб», потому как строить предполагали из казанского дуба. Но заготовленные дубовые бревна светлейший князь Меншиков толкнул куда-то налево – построили «Дуб» из сырой сосны. Так и сгнил, ничем не прославившись. А ты говоришь: флот!
…Толстоватый «основатель Петербурга» попытался было заплетающимся языком процитировать что-то из Пушкина – замолчал вдруг на полуслове и мягко оплыл на газон.
– Да-а, не дуб – сырая сосна, – сочувственно сказала Ада, когда царя-реформатора потащили иод локотки освежиться. И вновь отдалась на волю людского течения – как усталый пловец, сберегающий силы.
…Замки на двери, деревянной лишь казавшейся, она открывала долго, пустив в ход три ключа и пластинку из ферромагнетика с записанным кодом, – покойный отец, после которого осталась эта преграда, отличался предусмотрительностью и осторожностью. Сразу внутрь не вошла – постояла у приоткрытой двери, внимательно прислушиваясь и даже принюхиваясь. После некоторых имевших место событий Аделина, приходя домой, готовилась к любым сюрпризам…
Ничего.
Мертвая тишина.
Застоявшийся воздух квартиры, где давно никто не жил.
Она шагнула внутрь. Не раздеваясь, заглянула на кухню. Прошлась по комнатам, избегая дальнюю, запертую… Никаких изменений. Все по-прежнему.
Надо было делать то, для чего она и пришла. Но Аделина медлила, молча и неподвижно стояла в прихожей. Потом, вздохнув, стала отпирать дальнюю дверь.
Что же я такое сделала, что она так рассверкалась? – тоскливо подумала Ада при виде лежавшего на полу предмета.
На полу лежал пятиугольник – размерами и формой напоминающий тот, что сколотил Гном на Кошачьем острове. Единственным отличием стал материал – литая бронза. Пентагонон ярко сверкая, словно недавно и тщательно начищенный. Сверкал даже в скудном свете, падавшем из прихожей – шторы в комнатке были плотно задернуты. Три дня назад, когда Аделина приходила сюда в последний раз, бронза казалась значительно темнее.
Раздумывать о причинах странного явления не стоило. Да и не таким уж странным оно и было – на фоне некоторых прочих свойств сего предмета.
Аделина торопливо достала коробку со свечами, выставила пять длинных и тонких – на углы пентагонона. Свечи выглядели неустойчивыми, но вставали на абсолютно гладкую поверхность плотно, не пошатнувшись. Как будто тут же приклеивались. Затем она поставила восемь свечей поменьше на стороны – по три на две смежные, по одной – на две соседствующих с ними. Пятая сторона осталась пустой.
Ада чиркнула длинной каминной спичкой, поочередно – против часовой стрелки – зажгла свечи. Фитили вспыхивали мгновенно.
– На, жри… – произнесла она с ненавистью, но очень, очень тихо.
Затем вышла, ничуть не опасаясь возможного пожара. Знала – такого никогда не случится. Щелкнули замки на двери комнаты, чуть позже – на входной.
Пламя свечей колебалось и отклонялось, словно под действием ветра. Но ни ветра, ни даже легкого сквозняка в запертой комнате не ощущалось. Казалось, трепещущие язычки тянутся к геометрическому центру пентагонона.
Свечи были из черного воска.
Пентаграмма – I
Славик Зарубин. Весна 1994 года
Увидев впервые эту штуку, Славик расхохотался.Смех вызвала, собственно, не она, а согнувшийся под ее тяжестью Зигхаль. Вид у того был действительно на редкость комичный: за спиной рюкзак, в длинных, обезьяньих руках две кошелки; а на шее надето оно – металлический предмет пятиугольной формы и непонятного назначения.
Штуковина была большая (свисая с загривка владельца, она нижним краем била его при каждом шаге по голеням) и, судя по всему, тяжелая – лицо и шея сгорбившегося Зигхаля приобрели багрово-красный оттенок, он пошатывался и даже постанывал от натуги. Впрочем, этот индивид здоровым цветом лица и твердостью походки никогда не отличался.
Славик, стоя в дверях своего вагончика, еще смеялся, когда подошедший угнетенный труженик вскинул руку со звякнувшей кошелкой и замученно прохрипел обычное свое приветствие: «Зиг хайль!» Резкое движение нарушило хрупкое равновесие неустойчивой системы «Зигхаль – неизвестная фигулина» – инерция повела в сторону, накренила, Зигхаль нелепо взмахнул другой кошелкой и с трудом удержался на ногах.
– Зиг ха-ха-хайль! – откликнулся Славик, еще больше развеселившийся от такого бесплатного цирка. Он отступил в глубь вагончика; Зигхаль с ношей протиснулся боком и грохнул хреновину (судя по оттенку – бронзовую) на загаженный пол.
– О-о-ух! Едва допер это гуано…
Зигхаля по виду часто принимали за бомжа. Зря – в кармане у него имелся засаленный паспорт, а в паспорте штамп о прописке; имелась и однокомнатная квартира в близлежащей хрущовке (как подозревал Славик, совершенно пустая и изрядно загаженная). Зигхаля можно было бы назвать бичом, что некоторыми расшифровывается как «бывший интеллигентный человек». Одним из атавизмов интеллигентности стала манера произносить некоторые ругательства в книжно-научном варианте, режущем слух русского человека: «гуано», «кондом», «педераст»…
– Что-то давно тебя не видно… – равнодушно начал разговор Славик, не глядя на весьма заинтриговавшую его штуковину. Такому только покажи интерес – сразу заявит, что принес не сдавать на вес, а продать как вещь … Хотя и на вес, если это действительно бронза, будет стоить немало…
– Ха! Я на той неделе опять контору учредил, во!
– И сколько заплатили?
– Сквалыги попались, сто тыщ всего… Правда, с обхождением – стакан перед подписанием, стакан после – культура, блин!
Зигхаль на бумаге числился состоятельным человеком. Уставные документы по крайней мере полусотни фирмочек с очень ограниченной, просто микроскопической ответственностью, – именовали именно этого индивида своим учредителем и генеральным директором. Почти новый русский.
Ну да, все правильно, на «Льдинку», если дружки помогли, как раз до вчера ему той сотни и хватило… А сегодня начал шустрить на опохмелку… Где же он надыбал эту штуку и что она, собственно, такое?
А Зигхаль тем временем вываливал на весы содержимое рюкзака, уже рассортированное: медь, латунь, алюминий. Сплющенные мотки трансформаторной проволоки, старые латунные вентили, мятая крышка от кастрюли – обычный джентльменский набор. Славик привычно проверял кучки металла магнитом, гонял гирьку по рейке и с ловкостью пианиста-виртуоза брал аккорды на видавшем виды калькуляторе. И столь же привычно обсчитывал, немного, процентов на десять – в итоге это лишь компенсировало ухищрения иных его клиентов, умудряющихся шпиговать сдаваемый утиль начинкой, и близко не лежавшей от цветных металлов…
– Банки! – тоном мажордома Букингемского дворца гордо объявил Зигхаль, водружая на весы громыхнувшие кошелки.
– Банки не берем, – проникновенно и сочувственно сказал Славик. – Если хочешь, возьму как лом четвертой категории…
Тут Зигхаль должен был обреченно махнуть рукой – эх, бери, дескать, не тащить же обратно… Но не махнул, аккуратно снял кошелки, поставил к стенке у себя за спиной и нагнулся за хреновиной.
Вот так, значит. Банки как лом тебя уже не устраивают… И куда же ты с ними пойдешь, любезный? К Филе небось… Ну, Филя… Придется…
Мысль Славик до конца не додумал – бронзовая штука, представлявшая по форме правильный пятиугольник, на весы не помещалась, пришлось подгладывать доску. Лежа в горизонтальной плоскости, она напомнила Славику символ ушедшей эпохи – пятиугольник с буквами СССР внутри – знак так называемого качества. Нельзя сказать, что меченные подобным клеймом товары были заветной мечтой рядового советского потребителя. Славик, как многие другие, предпочитал в те времена вещи, украшенные не знаком качества, а простой и непритязательной надписью «Made in …».
Пентаграмма, – вспомнил Славик иностранное слово. (Он ошибся – пентаграмма представляет собой самую обычную пятиконечную звезду, нарисованную так, как рисуют ее детишки – пятью пересекающимися линиями. Принесенная Зигхайлем фигура именовалась по-гречески Пентагоном, или просто Пентагон.) Но Славик не разбирался в таких тонкостях: пять углов – значит пентаграмма. И точка.
Пять сторон пентаграммы были толстыми, в руку толщиной, и тоже пятиугольными в сечении. Славик по привычке поднес к ним мощный магнит – черного металла внутри не обнаружилось, наоборот, на какую-то долю секунды ему показалось, что штука отталкивает приближающуюся к ней руку с магнитом. Удивленно поднес еще раз – ощущение легчайшего сопротивления не появилось, видно и в самом деле почудилось…
– Ну ладно, сначала приятное, потом полезное. – Славик разорвал непочатую пачку «Беломора» и вручил Зигхалю папиросу.
Обычная его присказка и обычное, почти ритуальное, действие. Слева от входа у него висело коряво написанное на фанерке объявление (с почерком у Славика было не очень): «Каждому клиенту „Беломорина" бесплатно!» Не то чтобы оно так уж привлекало желающих избавиться от излишков цветного металла, оно скорее позволяло мгновенно определить статус новых клиентов – к взявшим папиросу Славик тут же начинал обращаться на «ты» и держался благодушно и покровительственно, как белый торговец, благодетельствующий неразумных дикарей огненной водой и отборными стеклянными бусами в обмен на какие-то там захудалые слоновые бивни и золотой песок. Иногда дармовой канцероген брали граждане, вполне прилично одетые и держащиеся преувеличенно высокомерно: дескать, вот, обнаружили чисто случайно дома пару килограммов латуни и решили занести по дороге на презентацию в Доме Кино… Таких Славик не любил особенно и старался ткнуть носом в дерьмо с мстительно-злорадным удовольствием…
Зигхаль жадно затянулся в ожидании расчета. Славик ждал, что он, по обыкновению, начнет хвастливо рассказывать, где и как он раздобыл эту увесистую геометрическую фигуру – и снова, как с банками, ошибся. Зигхаль молчал.
Ничего, сейчас ты у меня заговоришь, голуба, подумал Славик. Не в радость, когда разозленные люди рыщут по всем окрестным пунктам и разыскивают латунные причиндалы с могилки любимого дедушки. Почему-то пентаграмма казалась Славику похоронным аксессуаром, хотя ему ничего подобного на кладбищах видеть не приходилось…
Он неторопливо отсчитал самые мятые и грязные бумажки за принесенное в рюкзаке, демонстративно игнорируя лежавшую на весах пентаграмму; отдал Зигхалю и прямо, в лоб, спросил:
– Откуда это?
Тот начал что-то мямлить о свалке возле Южного рынка – Славик с каменным лицом убрал перехваченную резинкой пачечку купюр обратно в ящик колченогого стола. Встревоженный Зигхаль резко сменил пластинку:
– Да вот, поминки справляли третьего дня по Сергеичу. Помнишь, пропал такой? По суду мертвым ровно год назад признали… Мы с ним корешами были, вот мне вдова на поминках… как другу, значит… на память… в кладовке у него лежала…
Начал свое объяснение происхождения штуки Зигхаль довольно бойко, но чем дальше, тем речь его становилась сбивчивей; наконец он смущенно замолчал, словно сам недоумевая, как сей предмет оказался в кладовке пропавшего Сергеича.
«Врет, – убежденно подумал Славик. – Как пить дать врет. Ничего ему вдова не дарила. Напилась хозяйка в лежку, а он в кладовке пошарился, чем бы на опохмелку прибарахлиться…»
Но, в общем, истории появления у Зигхаля штуковины Славик поверил. С Сергеичем он был незнаком, тот ни разу не заглядывал в вагончик; но про его исчезновение знал понаслышке…
– Тяжелая больно, похоже, свинцом внутри залита, – сказал Славик без всякого уже азарта, лишь из привычки поторговаться (свинец был значительно дешевле бронзы).
Но Зигхаль, стреляный воробей, не первый год зарабатывал на выпивку визитами в вагончик. Не говоря ни слова, он наклонился, поднял валяющуюся под ногами железку и с размаху ударил по пентаграмме – в вагончике раздался протяжный не то гул, не то звон. Звон – чистый, как у камертона, – казалось, продолжался где-то в области ультразвука уже после того, как уши перестали что-либо слышать – Славик передернулся, почувствовав, как спинной мозг заколебался в унисон со штуковиной и продолжает вибрировать до сих пор. И опять возникли мысли о кладбище…
– Во-о! – Зигхаль торжествующе посмотрел на него. – Малиновый звон, а? Какой там свинец, небось еще и серебра подмешали для звука-то…
И он снова замахнулся железкой. Славик остановил его резким жестом и стал рассчитываться. Через минуту Зигхаль торопливо удалился в сторону станции с пустым, сморщенным рюкзаком за спиной и бренчащими кошелками в руках, а Славик Зарубин стал полноправным владельцем штуковины.
* * *
И где же покойный (или таки живой?) Сергеич разжился деталькой-то? И частью чего она, собственно, была?Славик, поднатужившись, снял с весов и прислонил к стене пентаграмму. Порылся в углу среди всякого барахла, извлек пилу-болгарку (диск старый… долго корячиться придется…) и стал примериваться, как побыстрее распилить громоздкую штуковину, чтобы успеть к «Полю чудес», любимой своей передаче. Постоял, сжимая болгарку в руках и еще раз, гораздо подробнее, чем при Зигхале, осматривая непонятное приобретение.
Пентаграмма стояла у стены, тускло отсвечивая старой бронзой. Никаких надписей, рисунков или заводских клейм на ней Славик не заметил.
Не было на пентаграмме и следов крепления к ней других деталей. Ничего похожего на сварные швы в местах соединения сторон – конструкция явно отливалась целиком и не являлась частью чего-то большего, выглядела законченной, самодостаточной, даже совершенной. Более того, несмотря на внешнюю простоту, она была красива …
Славик понял это, понял и то, что не хочет разрезать штуковину – и выключил вхолостую вращавшуюся болгарку.
Несколько раз на нынешней работе у него уже возникало такое чувство – и он припрятывал, а порой и уносил домой предметы абсолютно непонятного назначения, про которые понимал только одно – разрезать и отправлять их в переплавку нельзя. В результате в невеликой трешке-распашонке Славика образовалась коллекция предметов, напоминающих на первый взгляд трофеи, вынесенные из какой-нибудь Зоны алчным сталкером, хватающим все попавшее под руку.