Страница:
– Думаешь, я тебя браконьерствовать позвал? Вот еще!
Пашка достал из бардачка машины несколько распечатанных на принтере листков бумаги с печатями.
– Это выданное моей конторе разрешение от областного Охоткомитета на… – Козырь зачитал по бумаге: – На «проведение исследования возможности создания охотничьего хозяйства» на полигоне. Где оно тут… Вот, пункт четвертый: «…в том числе контрольного отстрела дичи в сроки, не предусмотренные правилами охоты». А это – договора, поручающие означенный отстрел Кравцову Л.С. и Ермакову П.Ф. О том, что контрольно отстрелянную дичь нельзя жарить, – ни слова. Теперь твоя совесть чиста? Тогда пошли стрелять.
И они пошли.
…Первый вальдшнеп появился, когда солнце только коснулось вершин деревьев. Летел вдоль поросшей мелколесьем просеки, тихонько посвистывая. Как говорят охотники: «цвикал» – призывал самку. Летел низко, медленно, Кравцов хорошо мог рассмотреть его.
И – залюбовался.
Кулик был красив – пестрое оперение казалось красным в лучах заходящего солнца, головка с очень длинным клювом поворачивалась вправо-влево: не откликнется ли подруга на негромкий призыв?
Кравцов не выстрелил: Даже не поднял ружье. Вальдшнеп протянул дальше – вправо от Кравцова, туда, где шагах в тридцати стоял Пашка-Козырь. Там грохнул выстрел, за ним второй. Неудачные – судя по тому, как ругался Пашка.
– Ты что, уснул, Кравцов?! – кричал он сквозь кусты. – Почему без выстрела дичь пропускаешь?! Я ведь не жду оттуда, твой сектор!
– Прости! – крикнул в ответ Кравцов. – Больно уж красивый! Пусть живет – на племя!
– Кончай гринписовские штучки! Я Наташке дичь обещал! Она на завтра шикарный ужин планирует!
На этом попреки прекратились – Козырь боялся распугать других вальдшнепов.
Кравцов внял дружеской критике – и занял позицию, всерьез готовый к стрельбе. Стоял он так, что от подлетающих слева птиц его прикрывало деревце, невысокое, но достаточно густое, – а летящие справа все равно будут напуганы выстрелами Паши…
Охота на тяге такова, что все время приходится смотреть вверх – порой вальдшнепы появляются неожиданно, без предупреждающего цвиканья. И предмет, видневшийся сквозь листву деревца-укрытия, Кравцов не увидел. Не взглянул в ту сторону почти до самого конца охоты.
Предмет, прикрепленный к коре на уровне его глаз, был невелик. И для леса казался совершенно чужим и инородным.
Именно чуждость и зацепила взгляд, когда Кравцов уже закончил стрельбу и перестал вглядываться в наливающееся темнотой небо. Краски дня погасли, но темнеющий на стволе нарост показался слишком правильной формы.
Протянув руку сквозь ветви, он вытащил воткнутый в ствол нож – небольшой, складной, с несколькими лезвиями. Хмыкнув, Кравцов сунул находку в карман. Все равно нет шансов, что бывший владелец безделушки вспомнит, где ее утратил. Осин на полигоне много…
На обратном пути – ехали уже в темноте, с включенными фарами – Козырь говорил, как тут все переменится, когда он получит полигон в долгосрочную аренду: появятся фазаны, другая специально выращенная в питомниках дичь, – но с фазанов и прочих пернатых как-то незаметно свернул на излюбленную тему: скачку за лисицей богатых английских лордов.
Кравцов не выдержал:
– Извини, Паша, но у меня назрел нескромный вопрос: каким образом владелец нескольких предприятий по производству стройматериалов – то есть ты – завел знакомства в высшем британском свете?
Козырь чуть смутился.
– Идея не только моя. Был у меня знакомый… паренек на редкость хваткий. В двадцать семь лет стал вице-директором здешнего филиала «Бритиш интерконсалтинг» – а это, я тебе скажу, должность … Хотя сам тоже из деревни, откуда-то с Севера. Вот у него завязки с англичанами имелись на самых разных уровнях…
– Был? Он что, умер от профессиональной бизнесменской болезни – от передозировки свинца, осложненной контрольным выстрелом?
– Да нет… Там что-то странное вышло. Родом он из старообрядческой семьи, хоть сам неверующий, и… Не знаю: может, гены взыграли, может, перетрудился и умом поехал… В общем, плюнул на карьеру, на все остальное, – и уехал на Север. Живет полным отшельником в какой-то вымершей деревушке. Совсем один, лишь с женой и приемным ребенком. Подвел он меня крепко, проект завис на несколько месяцев. Но сейчас дело пошло на лад. Вот-вот будут подписаны бумаги о передаче «Графской Славянки» англо-русскому СП. А то ведь сам знаешь наши власти – как собака на сене. Сами за шестьдесят лет не восстановили и другим не дают…
Кравцов молчал, задумавшись. Что-то в последних словах Козыря было не так. Что-то не стыковалось с ранее сказанными… Но что? Он не мог понять и злился – и на себя, и на Пашку, облагодетельствовавшего здешним курортом. И на все непонятности минувших нескольких дней.
Пашка не замечал его настроения и рассказывал о практикуемой среди коллег-бизнесменов охоте, от которой его с души воротит. Кравцов почти не слушал. И только когда Козырь свернул на новорусскую коллективную рыбалку, на которую как-то черт дернул его поехать (море спиртного, взвод блядей, из всех снастей – ящик динамита) – тогда Кравцов перебил:
– Подожди, Паша, потом опять забуду. Ты ведь мне так и не рассказал про Динамита. Как он погиб?
– Точно, ты ведь и не знаешь… Это через два года после твоего отъезда стряслось…
(В восемьдесят восьмом году Кравцов-отец получил повышение – был переведен в аппарат Минспецмонтажстроя. Последующие пять лет семья провела в Москве.)
– Там история долгая и мрачная, – сказал Козырь. – А мы уже подъезжаем… Завтра расскажу, не забуду. Только прошу – при Наташке ни слова. Ее та трагедия тоже зацепила.
Через пару минут он высадил Кравцова у вагончика.
– Ну ладно, заступай дрыхнуть на пост. Или сочинять будешь? А мне, возможно, еще прогуляться по деревне придется…
При последних словах Паша нахмурился.
– Что за прогулки? Помощь не нужна?
– Да нет, пройдусь по задворкам, Чака поищу, если до сих пор не вернулся. Я приехал, дверцу открыл – он выпрыгнул и был таков. Засиделся. Молодой кобель, годовалый, кровь в жилах играет. Сейчас небось породу местных жучек где-нибудь улучшает…
Он уехал, Кравцов отпер вагончик, отключил сигнализацию. Стал перекладывать лежавшие в карманах охотничьей куртки мелочи – и нащупал недавнюю находку. Складной ножичек.
Он внимательно рассмотрел трофей. Лет ножику немало – сделан еще в давние советские времена, на потертом зеленом пластике накладок выпуклая надпись: «2р. 40 к.». Два лезвия, открывалки для банок и бутылок, шило, штопор… Когда-то у юного Леньки Кравцова была похожая игрушка, подаренная отцом. Но, конечно, давным-давно потерял. А кто-то вот сохранил, сберег. Большое лезвие вполне в рабочем состоянии – от частого контакта с точилом стало вдвое уже, но идеально наточено.
Он выдвинул из рукоятки все металлические приспособления, нож лежал на ладони, как диковинное растопырившееся существо… А Кравцову все сильнее казалось, что много лет назад он владел не просто похожей безделушкой, но именно такой …
Точно, он вспомнил: на металлическом оголовке его ножа были изображены две такие же рыбки, изогнувшиеся затейливым образом, словно собирались заняться нерестом в позе «69». В принципе ничего удивительного. В те годы заводы, выпускавшие ширпотреб, изобилием ассортимента не баловали – и если уж начинали что-то штамповать, то миллионами штук. Наверняка такие ножички лежали на всех прилавках от Камчатки до Калининграда.
Странно другое – какой удивительной цепочкой совпадений вернулся предмет, крайне похожий на утерянный пятнадцать лет назад… Порывшись в памяти, Кравцов вспомнил: посеял он отцовский подарок в последнее свое лето в Спасовке. Причем вроде бы как раз на полигоне, во время сбора грибов – подосиновики под тамошними осинами росли в сезон весьма густо.
Конечно, смешно думать, что нож пятнадцать лет дожидался владельца – металлические части давно съела бы ржавчина. Но все равно совпадение интересное…
Он машинально перевернул ножичек. И замер…
На пластике рукояти оказались нацарапаны две буквы – неровные, полустертые. «Л» и нечто вроде завалившегося на бок «Y» – на самом деле незаконченное «К».
Надпись начал выцарапывать Ленька Кравцов пятнадцать лет назад.
НОЖ БЫЛ ТОТ САМЫЙ.
Кто-то его нашел, неуверенно подумал Кравцов. Кто-то, постоянно ходящий на полигон за грибами… Нашел, чтобы потерять спустя полтора десятилетия. Потерять ровнехонько под приезд былого владельца. Забыть воткнутым в кору именно того дерева, под которым означенный владелец остановился пострелять вальдшнепов…
Он поморщился.
В любую из своих книг он такую случайность вставлять бы не стал – слишком невероятная. Скорее уж другой мальчишка имел те же инициалы. А память Кравцова сыграла дурную шутку, и никаких букв на пластмассе он не выцарапывал.
Наверное, так оно все и получилось. Вспомнить обстоятельства, при которых начал украшать рукоять своей монограммой, Кравцов не смог, как ни старался. Ложная память… Он сложил лезвия, сунул нож в карман… Но где-то глубоко засела уверенность:
НОЖ ТОТ САМЫЙ.
И отдернулся.
Постоял несколько секунд, борясь с приступом рвоты, – и выскочил из вагончика.
Луна только что взошла. Старые липы отбрасывали в ее свете длинные тени – черные, уродливые, шевелящиеся. Графские развалины громоздились безмолвным призраком.
Кравцов глотал прохладный ночной воздух, стараясь дышать размеренно. Спокойно, говорил он себе, спокойно… Четыре удара сердца – один вдох. Спокойно… Сейчас я вернусь, открою холодильник – и там ничего не будет, кроме оставшихся у меня продуктов… НИЧЕГО НЕ БУДЕТ. Лишь продукты…
Собравшийся взбунтоваться желудок успокоился. Но Кравцов не спешил возвращаться и открывать холодильник. Постоял еще, выкурил сигарету. Потом решительно прошел внутрь. Взялся за ручку холодильника, потянул – и уже не отпрянул при виде громадной оскаленной пасти…
…Собачья голова стояла на его собственной одноразовой тарелке, та была маловата для толстенной шеи ротвейлера – и часть продуктов оказалась загажена капавшей кровью. Суда по всему, кошмарный подарочек подкинули совершенно свежим, только что отрубленным. Но достаточно давно. Надпись, сделанная на дверце морозилки (которую Кравцов заметил не сразу), успела засохнуть. Сделанная кровью надпись.
Неровными буквами там было выведено одно слово:
УБИРАЙСЯ
Масло на перегревшейся сковороде отчаянно чадило, но Кравцова это радовало – никаких других запахов он не чувствовал. Едва ли голова успела засмердеть, но проверять не хотелось. Это просто кусок мяса, сказал он себе, – и достал из холодильника тарелку с ее содержимым. Руки почти не дрожали.
Ошейник, залитый кровью, оставался на своем законном месте. Странно, подумал Кравцов, должен был свалиться с короткого обрубка шеи. Даже нет, судя по кровавым следам, находился он ниже раны, отделившей голову от тела… Похоже, его специально надели после … Зачем?
Кравцов чуть повернул собачью голову – и увидел на ошейнике поблескивающую сквозь спекшуюся кровь металлическую табличку. Надо думать, координаты владельца… Он счищал кровь с гладкого металла, уже зная, что там выгравировано…
Достал мобильник, но набирать длинный федеральный номер с таблички не стал – тот и так хранился в памяти трубки Кравцова.
Пашин Чак нашелся.
– Голову на плаху не положу, – сказал Кравцов. – За четыре дня стал включать-выключать уже автоматически, не запоминая. Но пришел – была включена, это точно.
Пашка подошел к единственному окошку, не закрытому ставнями. Размерами соответствуя железнодорожному окну, оно отличалось от него конструкцией. Сверху – во всю ширину – шла откидывающаяся наружу форточка, Кравцов ввиду теплых дней ее не запирал, держал открытой. Отправляясь на охоту, не запер тоже. Этим путем мог пролезть ребенок – малолетний или не особо упитанный. Или взрослый – но на редкость худой. По крайней мере Кравцов был уверен, что он-то застрянет тут всенепременно.
Козырь вернулся на кухоньку, без всякой брезгливости взял в руки голову Чака, перевернул.
– Посмотри, – сказал он. – Отрублено ровненько, как бритвой отрезано. Я знаю – когда-то знал – в Спасовке лишь одного человека, который так ловко управлялся с острыми предметами…
– Кто?
– Долгая история… Ты спрашивал про Динамита? Придется рассказать сейчас. Водка есть?
Кравцов кивнул.
– Доставай. И присядем где-нибудь…
Первый Парень – II
Козырь сказал:
– Знаешь, говорят, Наташка в пятницу после дискотеки с одним чуваком ушла…
Если Динамит был Первым Парнем, то Пашка-Козырь – вторым, никак не меньше.
Пашку никто не назвал бы красавцем – длинное и узкоплечее, но мускулистое тело венчала голова с круглым кошачьим лицом; нос-пуговку украшали очки с круглыми стеклами в тонкой проволочной оправе – и казались они у Козыря неуместными и чужеродными, как пышный бюст на сухопаром теле манекенщицы. Впрочем, обзавелся этим оптическим прибором Пашка вовсе не от излишней любви к чтению; зрение подсело в четвертом классе, после того как Козырю (тогда еще Козыренку) случайно пробили лоб камнем, изображавшим гранату в детской игре в войну… Дразнить Пашку очкариком желающих не находилось, в драке он был силен и увертлив, гибок как змея и так же опасен.
– С каким таким чуваком? – Динамит постарался, чтобы слова прозвучали столь же равнодушно, как и у Козыря.
Но Пашка, занятый, казалось, исключительно извлечением застрявшей в старой «Весне-205» кассеты (разговор происходил в заброшенном школьном саду, давно ставшем местом вечернего отдыха молодежи) – внешне безразличный Пашка изучал его реакцию незаметно, но очень внимательно. И ему послышалось, что обертоны (хотя термина такого Козырь тогда не знал) в голосе Динамита звучат совсем иначе, чем только что. Но может, он просто принял желаемое за действительное.
– С Сашком, что у фабрики живет, за Толькой-Свином. Ты должен его знать, в зеленой строевке сейчас ходит… – ответил Козырь, вынув наконец злокозненную кассету и осторожно расправляя зажеванную пленку.
Динамит наморщил лоб в попытке вспомнить – и не вспомнил, Спасовка деревня большая… Пашка стал объяснять дальше:
– Ну помнишь, фанатом был таким, все в солдатики играл в школе…
– А-а-а… – нехорошо протянул вспомнивший в конце концов Динамит. – И что он?
– Да ничего, пацаны говорили, что с Наташкой вместе с дискотеки ушел, довольно рано…
Динамит задумался. Отношения с Наташкой понемногу начинали тяготить его, эта недотрога ничего такого не позволяла, сколько можно целоваться и тискаться сквозь платье? И часто стала вскользь делать намеки о будущей семейной жизни, переводить которые в шутку становилось все труднее… Кроме того, у Динамита недавно появилась пока скрываемая подружка в Павловске, на четыре года старше, с которой можно было все… У нее он и гостил тогда, в ту ночь на субботу, не пойдя на дискотеку – а Наташка, похоже, не поверила в ночную рыбалку на Ижоре с незнакомыми ей парнями. И, надо понимать, решила отомстить, произведя эту демонстрацию… Динамит ни на секунду не усомнился в том, что «говорили пацаны» – новость идеально укладывалась в сложившуюся ситуацию и полностью соответствовала характеру Наташки.
Отчасти Динамит был благодарен малознакомому Сашку, повод для назревшего расставания подворачивался подходящий. Но вот какая закавыка: у Первого Парня девушка никак не должна уходить не пойми с кем, разбивать сердца – его прерогатива. И уж всяко не должны об этом «говорить пацаны»…
– Ноги ему поломаю – не будет на дискотеки ходить. – Он сообщил это совершенно будничным тоном, и Козырь удовлетворенно кивнул; знал: как Динамит сказал – так и сделает.
– И ее поучу для порядка…
– Может, не стоит? Женщина все-таки, – осторожно усомнился Пашка. Он сказал «женщина», а не «баба», как обычно, но Динамит не обратил внимания.
– Легонько – стоит. А то дальше хуже будет. – Динамит почти уверил себя, что никакое «дальше» им с Наташкой не светит, но в любом случае все решения должен принимать он.
Козырь не стал спорить.
…Сведения Пашки о негаданном сопернике Динамита устарели. Коллекционирование солдатиков – ручной работы, раскрашенных с исторической точностью – осталось в прошлом. Теперь восемнадцатилетний Сашок (заканчивающий техникум по специальности «Кузнечное дело») увлекался старинным холодным оружием. Не просто собирал о нем книжки, не просто срисовывал, простаивая часы у музейных витрин, хотя и это было… Но и Динамита, и Пашку-Козыря его увлечения не интересовали.
Первый парень не стал подстерегать Сашка у ночной околицы в компании рослых приятелей. Такое никак не укладывалось в его кодекс чести. Он подошел субботним утром к стоявшему на автобусной остановке Сашку (тот собирался в город, в Эрмитаже открылась индонезийская выставка, на которую, послухам, привезли интересные образцы крисов с волнистыми, извивающимися как змея лезвиями).
Динамит подошел и спокойно сказал, кивнув в сторону:
– Пошли, поговорим?
И они пошли, обогнув ограду из поставленных торчком бетонных плит, окружавшую графские развалины. Когда изгиб забора скрыл их от глаз стоявших на остановке, Динамит остановился и повернулся к Сашку. Он не собирался вызывать его на честный поединок или романно предлагать защищаться.
– Зря ты это сделал, – почти печально сказал Динамит – и ударил.
Удар был резкий, неожиданный, взрывной – один из тех ударов, за которые Динамит заслужил свое прозвище. Рот Сашка засолонел кровью от разбитых губ, он припечатался спиной к бетонной ограде и, как каучуковый мячик отскочив от нее, контратаковал. Динамит уклонился несколько даже лениво и ударил снова – в корпус.
Парни, гонявшие неподалеку по утоптанной лужайке мяч, забросили игру и пододвинулись поближе; два возвращавшихся с речки юных рыболова застыли на дорожке с удочками в руках. Вмешаться никто не пытался – раз Динамит кого-то бьет, значит, так и надо.
Сашок не был пацифистом, подставляющим другую щеку. Сашок дрался как мог и умел, но где уж ему было устоять против лучшего бойца Спасовки и окрестностей…
Динамит бил сильно и точно, но без злобы, без боевого азарта – словно торопился закончить неизбежную и неприятную работу; и сопровождал каждый удар советами-нравоучениями: от довольно мирного пожелания сидеть вечерами дома и играть в солдатики – до грубого наказа заняться извращенным сексом с собственной задницей…
Когда Сашок перестал подниматься ему навстречу, Динамит тут же остановился. Бить лежащих он считал ниже своего достоинства. Посмотрел на ворочавшееся в пыли тело, сказал спокойно (даже дыхание у него не сбилось):
– Больше так не делай.
И ушел размеренными твердыми шагами.
…Через неделю Игоря Сорокина, больше известного под прозвищем Динамит, хоронили.
Хоронили в наглухо закрытом гробу – работники морга наотрез отказались попытаться сделать с телом что-либо, позволяющее выставить его на обозрение. Позднее в предоставленном в суд заключении экспертов говорилось, что Динамит получил девяносто три колотых и рубленых ранения.
Вполне может быть, что судмедэксперты и сбились со счета – пах, грудь, лицо Динамита, да и другие части тела были в буквальном смысле слова превращены в фарш бритвенно-отточенным клинком.
Оружие обнаружили на месте преступления. Оказалось оно великолепной боевой имитацией драгунской шпаги образца 1747 года – широкой, тяжелой, недлинной, больше похожей на меч. Шпагу сжимал в руке стоявший над кровавым месивом Сашок. Он ничего не отрицал…
Дело выглядело – для следствия – совершенно простым. И совершенно непонятным – для окружающих. Испокон веку бывал мордобой между парнями из-за девчонок, изредка шли в ход и колья, и свинчатки, и финские ножи. Не всегда такое кончалось лишь больницей, случались и смерти. Но чтобы вот так …
Мать Динамита, рыдая и срывая ногти, пыталась открыть на кладбище приколоченную крышку гроба, билась в истерике, – осторожненько оттащили, вокруг захлопотали родственницы в черном, капая в стакан остро пахнущие капли…
Наташка на похороны не пошла, вызвав легкое удивление подружек.
На поминках говорили много и хорошо – не льстили и не врали, сами были свято уверены в тот момент, что потеряли самого умного, доброго, талантливого. Друзья-приятели, чуть ли не в первый раз пьющие водку открыто, рядом и наравне со взрослыми, – сидели с мрачно-торжественными лицами, больше помалкивали. Но выйдя перекурить, собрались тесной своей кучкой, обсуждали вполголоса страшное и небывалое событие; впрочем, жизнь продолжалась и выпивка делала свое дело, на втором перекуре, слегка захмелев, повеселели, кто-то рассказал анекдот, не смешной, – но дружно похихикали, тягостное чувство невозможности и нереальности происходящего помаленьку отпускало…
Глава 5
Слабым местом версии казалось то, что ни сам Кравцов, ни уж тем более бедняга Чак никак в трагедии тринадцатилетней давности не участвовали. Да он и не поверил догадке старого друга. Обсуждал ее отвлеченно – примерно как обдумываемый поворот сюжета в романе…
– Срок он не получил, – сказал Козырь. – Угодил в психушку. Судя по всему, пожизненно, – с таким прошлым не выпускают никогда, хоть ты десять раз вылечился.
– Мог сбежать…
– В том-то и дело, что не мог, – вздохнул Пашка. – Я недавно навел о нем справки. И получил ответ: Зарицын Александр Евгеньевич скончался три года назад. В Саблино, в областной психиатрической больнице.
– Хм… Кстати, а детей у него не было?
– Мордаунт мстит за миледи? – сразу понял Козырь. – Достал из тайника отцовскую сабельку и давай рубить головы? Едва ли… Сашку девятнадцатый год тогда шел. Если и успел нагулять ребенка на стороне – тот об отце ничего помнить не может. И я не думаю, что мать про такого папашу рассказывать стала бы. Скорее сочинила бы байку про погибшего летчика-испытателя или про сложившего голову в Афгане интернационалиста…
– А ведь ты что-то недоговариваешь, друг дорогой, – понял Кравцов. – Темнишь. С чего это вдруг ты стал узнавать о судьбе Сашка столько лет спустя? Признавайся: случилось еще что-то?
– Да… – неохотно сказал Козырь. – Потому я Чака и завел – не для себя, для сыновей и Наташки…
– И что это было? Тоже голова? Надеюсь, не человеческая?
– Да нет… Машина. Новый «мерс», на который я после «Антилопы» пересел. Изуродовали его капитально. В полном смысле слова кузов изрубили. Не топором старались и не ножницами по металлу – чем-то длинным и очень острым рубили. Потому я тогда про Сашка сразу и вспомнил… Проверил – и выбросил его из головы. А сейчас засомневался. Я его мертвым не видел. И могилы – не видел. Лишь ответ на запрос. Мало ли бюрократической путаницы бывает…
Кравцов с сомнением покачал головой. Путаницы в этой стране, конечно, хватает. Но больно уж маловероятно, что сбежавшего и устроившего ампутацию собачьей головы человека – именно его и никого другого – по ошибке объявили мертвым. Впрочем, проверить недолго – Саблино не дальний свет…
Все равно Пашка что-то недоговаривает, подумал Кравцов. Роль Козыря в рассказанной им давней истории десятая – нет особых поводов для мести, А у Пашки нет причин – уже в наше время – тут же вспоминать о парне, увлекавшемся когда-то длинными и острыми предметами… Откуда тому знать, что именно разговор тет-а-тет Козыря с Динамитом стал косвенной причиной всего? Надо понимать, кое-что дорогой друг намеренно оставил за кадром. Скорее всего – тайную от Динамита любовь Сашка и Наташки Архиповой, не просто проводы с дискотеки. Односторонняя была та любовь или обоюдная – уже не важно. Дело в другом – тогда и только тогда последовавшая спустя пару лет свадьба Козыря и Наташки вполне могла стать поводом для мести, тем более что крыша у вероятного мстителя съехала. Могла стать, если бы пресловутый мститель не умер три года назад. Все укладывается в схему, кроме его смерти. Даже нежелание Козыря лишний раз напоминать Наташе о той истории…
Пашка достал из бардачка машины несколько распечатанных на принтере листков бумаги с печатями.
– Это выданное моей конторе разрешение от областного Охоткомитета на… – Козырь зачитал по бумаге: – На «проведение исследования возможности создания охотничьего хозяйства» на полигоне. Где оно тут… Вот, пункт четвертый: «…в том числе контрольного отстрела дичи в сроки, не предусмотренные правилами охоты». А это – договора, поручающие означенный отстрел Кравцову Л.С. и Ермакову П.Ф. О том, что контрольно отстрелянную дичь нельзя жарить, – ни слова. Теперь твоя совесть чиста? Тогда пошли стрелять.
И они пошли.
…Первый вальдшнеп появился, когда солнце только коснулось вершин деревьев. Летел вдоль поросшей мелколесьем просеки, тихонько посвистывая. Как говорят охотники: «цвикал» – призывал самку. Летел низко, медленно, Кравцов хорошо мог рассмотреть его.
И – залюбовался.
Кулик был красив – пестрое оперение казалось красным в лучах заходящего солнца, головка с очень длинным клювом поворачивалась вправо-влево: не откликнется ли подруга на негромкий призыв?
Кравцов не выстрелил: Даже не поднял ружье. Вальдшнеп протянул дальше – вправо от Кравцова, туда, где шагах в тридцати стоял Пашка-Козырь. Там грохнул выстрел, за ним второй. Неудачные – судя по тому, как ругался Пашка.
– Ты что, уснул, Кравцов?! – кричал он сквозь кусты. – Почему без выстрела дичь пропускаешь?! Я ведь не жду оттуда, твой сектор!
– Прости! – крикнул в ответ Кравцов. – Больно уж красивый! Пусть живет – на племя!
– Кончай гринписовские штучки! Я Наташке дичь обещал! Она на завтра шикарный ужин планирует!
На этом попреки прекратились – Козырь боялся распугать других вальдшнепов.
Кравцов внял дружеской критике – и занял позицию, всерьез готовый к стрельбе. Стоял он так, что от подлетающих слева птиц его прикрывало деревце, невысокое, но достаточно густое, – а летящие справа все равно будут напуганы выстрелами Паши…
Охота на тяге такова, что все время приходится смотреть вверх – порой вальдшнепы появляются неожиданно, без предупреждающего цвиканья. И предмет, видневшийся сквозь листву деревца-укрытия, Кравцов не увидел. Не взглянул в ту сторону почти до самого конца охоты.
Предмет, прикрепленный к коре на уровне его глаз, был невелик. И для леса казался совершенно чужим и инородным.
Именно чуждость и зацепила взгляд, когда Кравцов уже закончил стрельбу и перестал вглядываться в наливающееся темнотой небо. Краски дня погасли, но темнеющий на стволе нарост показался слишком правильной формы.
Протянув руку сквозь ветви, он вытащил воткнутый в ствол нож – небольшой, складной, с несколькими лезвиями. Хмыкнув, Кравцов сунул находку в карман. Все равно нет шансов, что бывший владелец безделушки вспомнит, где ее утратил. Осин на полигоне много…
5
Тяга оказалась не особенно обильная, но трех вальдшнепов они все-таки добыли – Паша двух, Кравцов одного.На обратном пути – ехали уже в темноте, с включенными фарами – Козырь говорил, как тут все переменится, когда он получит полигон в долгосрочную аренду: появятся фазаны, другая специально выращенная в питомниках дичь, – но с фазанов и прочих пернатых как-то незаметно свернул на излюбленную тему: скачку за лисицей богатых английских лордов.
Кравцов не выдержал:
– Извини, Паша, но у меня назрел нескромный вопрос: каким образом владелец нескольких предприятий по производству стройматериалов – то есть ты – завел знакомства в высшем британском свете?
Козырь чуть смутился.
– Идея не только моя. Был у меня знакомый… паренек на редкость хваткий. В двадцать семь лет стал вице-директором здешнего филиала «Бритиш интерконсалтинг» – а это, я тебе скажу, должность … Хотя сам тоже из деревни, откуда-то с Севера. Вот у него завязки с англичанами имелись на самых разных уровнях…
– Был? Он что, умер от профессиональной бизнесменской болезни – от передозировки свинца, осложненной контрольным выстрелом?
– Да нет… Там что-то странное вышло. Родом он из старообрядческой семьи, хоть сам неверующий, и… Не знаю: может, гены взыграли, может, перетрудился и умом поехал… В общем, плюнул на карьеру, на все остальное, – и уехал на Север. Живет полным отшельником в какой-то вымершей деревушке. Совсем один, лишь с женой и приемным ребенком. Подвел он меня крепко, проект завис на несколько месяцев. Но сейчас дело пошло на лад. Вот-вот будут подписаны бумаги о передаче «Графской Славянки» англо-русскому СП. А то ведь сам знаешь наши власти – как собака на сене. Сами за шестьдесят лет не восстановили и другим не дают…
Кравцов молчал, задумавшись. Что-то в последних словах Козыря было не так. Что-то не стыковалось с ранее сказанными… Но что? Он не мог понять и злился – и на себя, и на Пашку, облагодетельствовавшего здешним курортом. И на все непонятности минувших нескольких дней.
Пашка не замечал его настроения и рассказывал о практикуемой среди коллег-бизнесменов охоте, от которой его с души воротит. Кравцов почти не слушал. И только когда Козырь свернул на новорусскую коллективную рыбалку, на которую как-то черт дернул его поехать (море спиртного, взвод блядей, из всех снастей – ящик динамита) – тогда Кравцов перебил:
– Подожди, Паша, потом опять забуду. Ты ведь мне так и не рассказал про Динамита. Как он погиб?
– Точно, ты ведь и не знаешь… Это через два года после твоего отъезда стряслось…
(В восемьдесят восьмом году Кравцов-отец получил повышение – был переведен в аппарат Минспецмонтажстроя. Последующие пять лет семья провела в Москве.)
– Там история долгая и мрачная, – сказал Козырь. – А мы уже подъезжаем… Завтра расскажу, не забуду. Только прошу – при Наташке ни слова. Ее та трагедия тоже зацепила.
Через пару минут он высадил Кравцова у вагончика.
– Ну ладно, заступай дрыхнуть на пост. Или сочинять будешь? А мне, возможно, еще прогуляться по деревне придется…
При последних словах Паша нахмурился.
– Что за прогулки? Помощь не нужна?
– Да нет, пройдусь по задворкам, Чака поищу, если до сих пор не вернулся. Я приехал, дверцу открыл – он выпрыгнул и был таков. Засиделся. Молодой кобель, годовалый, кровь в жилах играет. Сейчас небось породу местных жучек где-нибудь улучшает…
Он уехал, Кравцов отпер вагончик, отключил сигнализацию. Стал перекладывать лежавшие в карманах охотничьей куртки мелочи – и нащупал недавнюю находку. Складной ножичек.
Он внимательно рассмотрел трофей. Лет ножику немало – сделан еще в давние советские времена, на потертом зеленом пластике накладок выпуклая надпись: «2р. 40 к.». Два лезвия, открывалки для банок и бутылок, шило, штопор… Когда-то у юного Леньки Кравцова была похожая игрушка, подаренная отцом. Но, конечно, давным-давно потерял. А кто-то вот сохранил, сберег. Большое лезвие вполне в рабочем состоянии – от частого контакта с точилом стало вдвое уже, но идеально наточено.
Он выдвинул из рукоятки все металлические приспособления, нож лежал на ладони, как диковинное растопырившееся существо… А Кравцову все сильнее казалось, что много лет назад он владел не просто похожей безделушкой, но именно такой …
Точно, он вспомнил: на металлическом оголовке его ножа были изображены две такие же рыбки, изогнувшиеся затейливым образом, словно собирались заняться нерестом в позе «69». В принципе ничего удивительного. В те годы заводы, выпускавшие ширпотреб, изобилием ассортимента не баловали – и если уж начинали что-то штамповать, то миллионами штук. Наверняка такие ножички лежали на всех прилавках от Камчатки до Калининграда.
Странно другое – какой удивительной цепочкой совпадений вернулся предмет, крайне похожий на утерянный пятнадцать лет назад… Порывшись в памяти, Кравцов вспомнил: посеял он отцовский подарок в последнее свое лето в Спасовке. Причем вроде бы как раз на полигоне, во время сбора грибов – подосиновики под тамошними осинами росли в сезон весьма густо.
Конечно, смешно думать, что нож пятнадцать лет дожидался владельца – металлические части давно съела бы ржавчина. Но все равно совпадение интересное…
Он машинально перевернул ножичек. И замер…
На пластике рукояти оказались нацарапаны две буквы – неровные, полустертые. «Л» и нечто вроде завалившегося на бок «Y» – на самом деле незаконченное «К».
Надпись начал выцарапывать Ленька Кравцов пятнадцать лет назад.
НОЖ БЫЛ ТОТ САМЫЙ.
Кто-то его нашел, неуверенно подумал Кравцов. Кто-то, постоянно ходящий на полигон за грибами… Нашел, чтобы потерять спустя полтора десятилетия. Потерять ровнехонько под приезд былого владельца. Забыть воткнутым в кору именно того дерева, под которым означенный владелец остановился пострелять вальдшнепов…
Он поморщился.
В любую из своих книг он такую случайность вставлять бы не стал – слишком невероятная. Скорее уж другой мальчишка имел те же инициалы. А память Кравцова сыграла дурную шутку, и никаких букв на пластмассе он не выцарапывал.
Наверное, так оно все и получилось. Вспомнить обстоятельства, при которых начал украшать рукоять своей монограммой, Кравцов не смог, как ни старался. Ложная память… Он сложил лезвия, сунул нож в карман… Но где-то глубоко засела уверенность:
НОЖ ТОТ САМЫЙ.
6
Прекратив ломать голову над находкой, Кравцов подошел было к компьютеру, но потом решил организовать себе поздний ужин, аппетит от прогулок на свежем воздухе разыгрался не на шутку. Поставил сковороду на плитку, плеснул растительного масла, распахнул дверцу холодильника…И отдернулся.
Постоял несколько секунд, борясь с приступом рвоты, – и выскочил из вагончика.
Луна только что взошла. Старые липы отбрасывали в ее свете длинные тени – черные, уродливые, шевелящиеся. Графские развалины громоздились безмолвным призраком.
Кравцов глотал прохладный ночной воздух, стараясь дышать размеренно. Спокойно, говорил он себе, спокойно… Четыре удара сердца – один вдох. Спокойно… Сейчас я вернусь, открою холодильник – и там ничего не будет, кроме оставшихся у меня продуктов… НИЧЕГО НЕ БУДЕТ. Лишь продукты…
Собравшийся взбунтоваться желудок успокоился. Но Кравцов не спешил возвращаться и открывать холодильник. Постоял еще, выкурил сигарету. Потом решительно прошел внутрь. Взялся за ручку холодильника, потянул – и уже не отпрянул при виде громадной оскаленной пасти…
…Собачья голова стояла на его собственной одноразовой тарелке, та была маловата для толстенной шеи ротвейлера – и часть продуктов оказалась загажена капавшей кровью. Суда по всему, кошмарный подарочек подкинули совершенно свежим, только что отрубленным. Но достаточно давно. Надпись, сделанная на дверце морозилки (которую Кравцов заметил не сразу), успела засохнуть. Сделанная кровью надпись.
Неровными буквами там было выведено одно слово:
УБИРАЙСЯ
Масло на перегревшейся сковороде отчаянно чадило, но Кравцова это радовало – никаких других запахов он не чувствовал. Едва ли голова успела засмердеть, но проверять не хотелось. Это просто кусок мяса, сказал он себе, – и достал из холодильника тарелку с ее содержимым. Руки почти не дрожали.
Ошейник, залитый кровью, оставался на своем законном месте. Странно, подумал Кравцов, должен был свалиться с короткого обрубка шеи. Даже нет, судя по кровавым следам, находился он ниже раны, отделившей голову от тела… Похоже, его специально надели после … Зачем?
Кравцов чуть повернул собачью голову – и увидел на ошейнике поблескивающую сквозь спекшуюся кровь металлическую табличку. Надо думать, координаты владельца… Он счищал кровь с гладкого металла, уже зная, что там выгравировано…
Достал мобильник, но набирать длинный федеральный номер с таблички не стал – тот и так хранился в памяти трубки Кравцова.
Пашин Чак нашелся.
7
– Ты уверен, что включал сигнализацию, уезжая? – спросил Козырь. В тоне его не звучало ни малейших эмоций. И это мрачное спокойствие – в такой момент – производило впечатление куда более сильное, чем любые истеричные выплески энергии.– Голову на плаху не положу, – сказал Кравцов. – За четыре дня стал включать-выключать уже автоматически, не запоминая. Но пришел – была включена, это точно.
Пашка подошел к единственному окошку, не закрытому ставнями. Размерами соответствуя железнодорожному окну, оно отличалось от него конструкцией. Сверху – во всю ширину – шла откидывающаяся наружу форточка, Кравцов ввиду теплых дней ее не запирал, держал открытой. Отправляясь на охоту, не запер тоже. Этим путем мог пролезть ребенок – малолетний или не особо упитанный. Или взрослый – но на редкость худой. По крайней мере Кравцов был уверен, что он-то застрянет тут всенепременно.
Козырь вернулся на кухоньку, без всякой брезгливости взял в руки голову Чака, перевернул.
– Посмотри, – сказал он. – Отрублено ровненько, как бритвой отрезано. Я знаю – когда-то знал – в Спасовке лишь одного человека, который так ловко управлялся с острыми предметами…
– Кто?
– Долгая история… Ты спрашивал про Динамита? Придется рассказать сейчас. Водка есть?
Кравцов кивнул.
– Доставай. И присядем где-нибудь…
Первый Парень – II
Динамит. Сашок. Лето 1990 года
В то лето Динамит был в расцвете своих девятнадцати лет и в зените своей славы – был, когда закадычный друг-приятель Пашка-Козырь произнес равнодушно, как бы между прочим, одну фразу.Козырь сказал:
– Знаешь, говорят, Наташка в пятницу после дискотеки с одним чуваком ушла…
Если Динамит был Первым Парнем, то Пашка-Козырь – вторым, никак не меньше.
Пашку никто не назвал бы красавцем – длинное и узкоплечее, но мускулистое тело венчала голова с круглым кошачьим лицом; нос-пуговку украшали очки с круглыми стеклами в тонкой проволочной оправе – и казались они у Козыря неуместными и чужеродными, как пышный бюст на сухопаром теле манекенщицы. Впрочем, обзавелся этим оптическим прибором Пашка вовсе не от излишней любви к чтению; зрение подсело в четвертом классе, после того как Козырю (тогда еще Козыренку) случайно пробили лоб камнем, изображавшим гранату в детской игре в войну… Дразнить Пашку очкариком желающих не находилось, в драке он был силен и увертлив, гибок как змея и так же опасен.
– С каким таким чуваком? – Динамит постарался, чтобы слова прозвучали столь же равнодушно, как и у Козыря.
Но Пашка, занятый, казалось, исключительно извлечением застрявшей в старой «Весне-205» кассеты (разговор происходил в заброшенном школьном саду, давно ставшем местом вечернего отдыха молодежи) – внешне безразличный Пашка изучал его реакцию незаметно, но очень внимательно. И ему послышалось, что обертоны (хотя термина такого Козырь тогда не знал) в голосе Динамита звучат совсем иначе, чем только что. Но может, он просто принял желаемое за действительное.
– С Сашком, что у фабрики живет, за Толькой-Свином. Ты должен его знать, в зеленой строевке сейчас ходит… – ответил Козырь, вынув наконец злокозненную кассету и осторожно расправляя зажеванную пленку.
Динамит наморщил лоб в попытке вспомнить – и не вспомнил, Спасовка деревня большая… Пашка стал объяснять дальше:
– Ну помнишь, фанатом был таким, все в солдатики играл в школе…
– А-а-а… – нехорошо протянул вспомнивший в конце концов Динамит. – И что он?
– Да ничего, пацаны говорили, что с Наташкой вместе с дискотеки ушел, довольно рано…
Динамит задумался. Отношения с Наташкой понемногу начинали тяготить его, эта недотрога ничего такого не позволяла, сколько можно целоваться и тискаться сквозь платье? И часто стала вскользь делать намеки о будущей семейной жизни, переводить которые в шутку становилось все труднее… Кроме того, у Динамита недавно появилась пока скрываемая подружка в Павловске, на четыре года старше, с которой можно было все… У нее он и гостил тогда, в ту ночь на субботу, не пойдя на дискотеку – а Наташка, похоже, не поверила в ночную рыбалку на Ижоре с незнакомыми ей парнями. И, надо понимать, решила отомстить, произведя эту демонстрацию… Динамит ни на секунду не усомнился в том, что «говорили пацаны» – новость идеально укладывалась в сложившуюся ситуацию и полностью соответствовала характеру Наташки.
Отчасти Динамит был благодарен малознакомому Сашку, повод для назревшего расставания подворачивался подходящий. Но вот какая закавыка: у Первого Парня девушка никак не должна уходить не пойми с кем, разбивать сердца – его прерогатива. И уж всяко не должны об этом «говорить пацаны»…
– Ноги ему поломаю – не будет на дискотеки ходить. – Он сообщил это совершенно будничным тоном, и Козырь удовлетворенно кивнул; знал: как Динамит сказал – так и сделает.
– И ее поучу для порядка…
– Может, не стоит? Женщина все-таки, – осторожно усомнился Пашка. Он сказал «женщина», а не «баба», как обычно, но Динамит не обратил внимания.
– Легонько – стоит. А то дальше хуже будет. – Динамит почти уверил себя, что никакое «дальше» им с Наташкой не светит, но в любом случае все решения должен принимать он.
Козырь не стал спорить.
…Сведения Пашки о негаданном сопернике Динамита устарели. Коллекционирование солдатиков – ручной работы, раскрашенных с исторической точностью – осталось в прошлом. Теперь восемнадцатилетний Сашок (заканчивающий техникум по специальности «Кузнечное дело») увлекался старинным холодным оружием. Не просто собирал о нем книжки, не просто срисовывал, простаивая часы у музейных витрин, хотя и это было… Но и Динамита, и Пашку-Козыря его увлечения не интересовали.
Первый парень не стал подстерегать Сашка у ночной околицы в компании рослых приятелей. Такое никак не укладывалось в его кодекс чести. Он подошел субботним утром к стоявшему на автобусной остановке Сашку (тот собирался в город, в Эрмитаже открылась индонезийская выставка, на которую, послухам, привезли интересные образцы крисов с волнистыми, извивающимися как змея лезвиями).
Динамит подошел и спокойно сказал, кивнув в сторону:
– Пошли, поговорим?
И они пошли, обогнув ограду из поставленных торчком бетонных плит, окружавшую графские развалины. Когда изгиб забора скрыл их от глаз стоявших на остановке, Динамит остановился и повернулся к Сашку. Он не собирался вызывать его на честный поединок или романно предлагать защищаться.
– Зря ты это сделал, – почти печально сказал Динамит – и ударил.
Удар был резкий, неожиданный, взрывной – один из тех ударов, за которые Динамит заслужил свое прозвище. Рот Сашка засолонел кровью от разбитых губ, он припечатался спиной к бетонной ограде и, как каучуковый мячик отскочив от нее, контратаковал. Динамит уклонился несколько даже лениво и ударил снова – в корпус.
Парни, гонявшие неподалеку по утоптанной лужайке мяч, забросили игру и пододвинулись поближе; два возвращавшихся с речки юных рыболова застыли на дорожке с удочками в руках. Вмешаться никто не пытался – раз Динамит кого-то бьет, значит, так и надо.
Сашок не был пацифистом, подставляющим другую щеку. Сашок дрался как мог и умел, но где уж ему было устоять против лучшего бойца Спасовки и окрестностей…
Динамит бил сильно и точно, но без злобы, без боевого азарта – словно торопился закончить неизбежную и неприятную работу; и сопровождал каждый удар советами-нравоучениями: от довольно мирного пожелания сидеть вечерами дома и играть в солдатики – до грубого наказа заняться извращенным сексом с собственной задницей…
Когда Сашок перестал подниматься ему навстречу, Динамит тут же остановился. Бить лежащих он считал ниже своего достоинства. Посмотрел на ворочавшееся в пыли тело, сказал спокойно (даже дыхание у него не сбилось):
– Больше так не делай.
И ушел размеренными твердыми шагами.
…Через неделю Игоря Сорокина, больше известного под прозвищем Динамит, хоронили.
Хоронили в наглухо закрытом гробу – работники морга наотрез отказались попытаться сделать с телом что-либо, позволяющее выставить его на обозрение. Позднее в предоставленном в суд заключении экспертов говорилось, что Динамит получил девяносто три колотых и рубленых ранения.
Вполне может быть, что судмедэксперты и сбились со счета – пах, грудь, лицо Динамита, да и другие части тела были в буквальном смысле слова превращены в фарш бритвенно-отточенным клинком.
Оружие обнаружили на месте преступления. Оказалось оно великолепной боевой имитацией драгунской шпаги образца 1747 года – широкой, тяжелой, недлинной, больше похожей на меч. Шпагу сжимал в руке стоявший над кровавым месивом Сашок. Он ничего не отрицал…
Дело выглядело – для следствия – совершенно простым. И совершенно непонятным – для окружающих. Испокон веку бывал мордобой между парнями из-за девчонок, изредка шли в ход и колья, и свинчатки, и финские ножи. Не всегда такое кончалось лишь больницей, случались и смерти. Но чтобы вот так …
Мать Динамита, рыдая и срывая ногти, пыталась открыть на кладбище приколоченную крышку гроба, билась в истерике, – осторожненько оттащили, вокруг захлопотали родственницы в черном, капая в стакан остро пахнущие капли…
Наташка на похороны не пошла, вызвав легкое удивление подружек.
На поминках говорили много и хорошо – не льстили и не врали, сами были свято уверены в тот момент, что потеряли самого умного, доброго, талантливого. Друзья-приятели, чуть ли не в первый раз пьющие водку открыто, рядом и наравне со взрослыми, – сидели с мрачно-торжественными лицами, больше помалкивали. Но выйдя перекурить, собрались тесной своей кучкой, обсуждали вполголоса страшное и небывалое событие; впрочем, жизнь продолжалась и выпивка делала свое дело, на втором перекуре, слегка захмелев, повеселели, кто-то рассказал анекдот, не смешной, – но дружно похихикали, тягостное чувство невозможности и нереальности происходящего помаленьку отпускало…
Глава 5
30 мая, пятница, ночь
1
– Ты думаешь – это он? Сашок? Вернулся? – спросил Кравцов с большим сомнением. – Я так понимаю, что вышку он получить не мог, тогда уже мораторий действовал. Отсидел свое или сбежал… А теперь вернулся, чтобы мстить всем, кто имел хоть какое-то отношении к той истории?Слабым местом версии казалось то, что ни сам Кравцов, ни уж тем более бедняга Чак никак в трагедии тринадцатилетней давности не участвовали. Да он и не поверил догадке старого друга. Обсуждал ее отвлеченно – примерно как обдумываемый поворот сюжета в романе…
– Срок он не получил, – сказал Козырь. – Угодил в психушку. Судя по всему, пожизненно, – с таким прошлым не выпускают никогда, хоть ты десять раз вылечился.
– Мог сбежать…
– В том-то и дело, что не мог, – вздохнул Пашка. – Я недавно навел о нем справки. И получил ответ: Зарицын Александр Евгеньевич скончался три года назад. В Саблино, в областной психиатрической больнице.
– Хм… Кстати, а детей у него не было?
– Мордаунт мстит за миледи? – сразу понял Козырь. – Достал из тайника отцовскую сабельку и давай рубить головы? Едва ли… Сашку девятнадцатый год тогда шел. Если и успел нагулять ребенка на стороне – тот об отце ничего помнить не может. И я не думаю, что мать про такого папашу рассказывать стала бы. Скорее сочинила бы байку про погибшего летчика-испытателя или про сложившего голову в Афгане интернационалиста…
– А ведь ты что-то недоговариваешь, друг дорогой, – понял Кравцов. – Темнишь. С чего это вдруг ты стал узнавать о судьбе Сашка столько лет спустя? Признавайся: случилось еще что-то?
– Да… – неохотно сказал Козырь. – Потому я Чака и завел – не для себя, для сыновей и Наташки…
– И что это было? Тоже голова? Надеюсь, не человеческая?
– Да нет… Машина. Новый «мерс», на который я после «Антилопы» пересел. Изуродовали его капитально. В полном смысле слова кузов изрубили. Не топором старались и не ножницами по металлу – чем-то длинным и очень острым рубили. Потому я тогда про Сашка сразу и вспомнил… Проверил – и выбросил его из головы. А сейчас засомневался. Я его мертвым не видел. И могилы – не видел. Лишь ответ на запрос. Мало ли бюрократической путаницы бывает…
Кравцов с сомнением покачал головой. Путаницы в этой стране, конечно, хватает. Но больно уж маловероятно, что сбежавшего и устроившего ампутацию собачьей головы человека – именно его и никого другого – по ошибке объявили мертвым. Впрочем, проверить недолго – Саблино не дальний свет…
Все равно Пашка что-то недоговаривает, подумал Кравцов. Роль Козыря в рассказанной им давней истории десятая – нет особых поводов для мести, А у Пашки нет причин – уже в наше время – тут же вспоминать о парне, увлекавшемся когда-то длинными и острыми предметами… Откуда тому знать, что именно разговор тет-а-тет Козыря с Динамитом стал косвенной причиной всего? Надо понимать, кое-что дорогой друг намеренно оставил за кадром. Скорее всего – тайную от Динамита любовь Сашка и Наташки Архиповой, не просто проводы с дискотеки. Односторонняя была та любовь или обоюдная – уже не важно. Дело в другом – тогда и только тогда последовавшая спустя пару лет свадьба Козыря и Наташки вполне могла стать поводом для мести, тем более что крыша у вероятного мстителя съехала. Могла стать, если бы пресловутый мститель не умер три года назад. Все укладывается в схему, кроме его смерти. Даже нежелание Козыря лишний раз напоминать Наташе о той истории…