Страница:
– Нет, – солгал я.
– С виду все как будто неплохо? – прошептала она.
– Превосходно.
– Я так рада.
Я взглянул на ее лицо, сияющее, доверчивое, благодарное, и подумал: что же такое случилось с ней, если все ее упрямство и жестокость исчезли? Хотя, конечно, я знал. Это был все тот же новоорлеанский комплекс. Тот, кто жил в этом городе долго и кому этот город был дорог, встречаясь с глазу на глаз с высшим светом Нового Орлеана, не мог устоять, тотчас же впадал в шок и не отвечал за свои поступки. Я был свидетелем тому, как два перебравшиеся с Севера миллионера разорились, стараясь быть принятыми в свете. Видел, как другие – с совершенно безупречными верительными грамотами – с разбитым сердцем уезжали из этого города, в то время как третьи совершали фантастические поступки, стараясь проникнуть в это общество. Ада не была одинока. Она разочаровала меня, но ее желание казалось вполне естественным, и пусть на веки вечные будет проклят Сильвестр Марин за то, что он ей причинил.
Сам он прибыл после одиннадцати. В темно-синем фраке, который казался более элегантным, нежели у любого из гостей, он подошел к Аде. Я как раз стоял с ней.
– Как идут дела? – спросил он, как можно холоднее ответив на мой поклон.
– По-моему, ничего, – улыбнулась Ада.
Совершенно неожиданно на нас надвинулась Хильда фон Паулюс.
– Сильвестр! Как хорошо, что вы здесь! А я уж совсем отказалась от мысли увидеть вас.
Он улыбнулся, мне показалось, с иронией.
– Как поживаете, Хильда?
– Заходите, поболтаем, – сказала она и уплыла.
– Я вижу, у вас именитые гости, – обратился Сильвестр к Аде.
– Они пришли, – сияя, подтвердила она. – Я так вам благодарна.
– Чепуха, – так же насмешливо улыбнулся он.
Совершенно верно. Интересно, почему он все-таки решил нанести ей удар?
Я, не извинившись, оставил их и отошел к буфету. Через несколько минут я увидел, как Сильвестр кланялся, представляясь генералу и баронессе фон Ольтенбург. У них, наверное, много общего, подумал я.
Танцующие заняли весь зал, и в одном углу Будэн с супругой чуть не столкнулись с четой де Нэгри. Но возле буфета, где я стоял, между двумя группами пролегла нейтральная полоса. Слева шептались и громко смеялись Карло Чеджиано, Эрни Морис, Джимми Лорейн и Дж. Дж. Конкэннон. А справа, сбившись в кружок, улыбались, обмениваясь заговорщическими взглядами и беседуя чуть ли не шепотом, доктор и миссис Стерлинг Смит, супруги Уэбстер Рейли, миссис Дороти Грант и еще три пары. Дважды взлетал, обрываясь, женский смех, после чего наступала тревожная пауза.
Я заметил, как, над чем-то рассмеявшись, они разом прекратили свой смех, когда миссис Стерлинг Смит увидела проходившую мимо под руку с Томми Далласом Аду и послала ей широкую улыбку, которая явно была предостережением для остальных.
– Дорогая! – Она сделала шаг вперед к Аде. – Какой чудесный вечер! Мы получили такое наслаждение!
– Очень рада, – сдержанно отозвалась Ада, но щеки ее порозовели от удовольствия.
– Губернатор, ваша жена просто прелесть! Я заявляю, что первая леди не имеет права быть такой красивой. Нам всем завидно.
– Ну что вы, что вы! – возразил губернатор. – Благодарю вас, вы очень любезны.
Другие члены этого кружка, обменявшись улыбками, тоже стали расточать комплименты. Раскрасневшись от счастья, Ада пошла танцевать с Томми. Когда я танцевал с ней, она прошептала:
– Баронесса! Подумай, настоящая баронесса у меня в гостях!
После перерыва и дополнительных возлияний шампанского и ромового пунша, в котором рома было больше, чем нужно, разделявшая гостей пропасть стала исчезать: конгрессмен Будэн танцевал с миссис Смит, миссис Дороти Грант оживленно беседовала с Карло Чеджиано.
– Я всегда мечтала встретить настоящего гангстера, – услышал я ее слова через несколько минут.
Затем Томми заставили под оркестр спеть "Ты и я", гости бурно аплодировали и требовали повторения.
Томми заплатил музыкантам дополнительно, и они играли до трех. Гости расходились довольные. Они заверяли, что вечер прошел чудесно.
ТОММИ ДАЛЛАС
СТИВ ДЖЕКСОН
ТОММИ ДАЛЛАС
СТИВ ДЖЕКСОН
– С виду все как будто неплохо? – прошептала она.
– Превосходно.
– Я так рада.
Я взглянул на ее лицо, сияющее, доверчивое, благодарное, и подумал: что же такое случилось с ней, если все ее упрямство и жестокость исчезли? Хотя, конечно, я знал. Это был все тот же новоорлеанский комплекс. Тот, кто жил в этом городе долго и кому этот город был дорог, встречаясь с глазу на глаз с высшим светом Нового Орлеана, не мог устоять, тотчас же впадал в шок и не отвечал за свои поступки. Я был свидетелем тому, как два перебравшиеся с Севера миллионера разорились, стараясь быть принятыми в свете. Видел, как другие – с совершенно безупречными верительными грамотами – с разбитым сердцем уезжали из этого города, в то время как третьи совершали фантастические поступки, стараясь проникнуть в это общество. Ада не была одинока. Она разочаровала меня, но ее желание казалось вполне естественным, и пусть на веки вечные будет проклят Сильвестр Марин за то, что он ей причинил.
Сам он прибыл после одиннадцати. В темно-синем фраке, который казался более элегантным, нежели у любого из гостей, он подошел к Аде. Я как раз стоял с ней.
– Как идут дела? – спросил он, как можно холоднее ответив на мой поклон.
– По-моему, ничего, – улыбнулась Ада.
Совершенно неожиданно на нас надвинулась Хильда фон Паулюс.
– Сильвестр! Как хорошо, что вы здесь! А я уж совсем отказалась от мысли увидеть вас.
Он улыбнулся, мне показалось, с иронией.
– Как поживаете, Хильда?
– Заходите, поболтаем, – сказала она и уплыла.
– Я вижу, у вас именитые гости, – обратился Сильвестр к Аде.
– Они пришли, – сияя, подтвердила она. – Я так вам благодарна.
– Чепуха, – так же насмешливо улыбнулся он.
Совершенно верно. Интересно, почему он все-таки решил нанести ей удар?
Я, не извинившись, оставил их и отошел к буфету. Через несколько минут я увидел, как Сильвестр кланялся, представляясь генералу и баронессе фон Ольтенбург. У них, наверное, много общего, подумал я.
Танцующие заняли весь зал, и в одном углу Будэн с супругой чуть не столкнулись с четой де Нэгри. Но возле буфета, где я стоял, между двумя группами пролегла нейтральная полоса. Слева шептались и громко смеялись Карло Чеджиано, Эрни Морис, Джимми Лорейн и Дж. Дж. Конкэннон. А справа, сбившись в кружок, улыбались, обмениваясь заговорщическими взглядами и беседуя чуть ли не шепотом, доктор и миссис Стерлинг Смит, супруги Уэбстер Рейли, миссис Дороти Грант и еще три пары. Дважды взлетал, обрываясь, женский смех, после чего наступала тревожная пауза.
Я заметил, как, над чем-то рассмеявшись, они разом прекратили свой смех, когда миссис Стерлинг Смит увидела проходившую мимо под руку с Томми Далласом Аду и послала ей широкую улыбку, которая явно была предостережением для остальных.
– Дорогая! – Она сделала шаг вперед к Аде. – Какой чудесный вечер! Мы получили такое наслаждение!
– Очень рада, – сдержанно отозвалась Ада, но щеки ее порозовели от удовольствия.
– Губернатор, ваша жена просто прелесть! Я заявляю, что первая леди не имеет права быть такой красивой. Нам всем завидно.
– Ну что вы, что вы! – возразил губернатор. – Благодарю вас, вы очень любезны.
Другие члены этого кружка, обменявшись улыбками, тоже стали расточать комплименты. Раскрасневшись от счастья, Ада пошла танцевать с Томми. Когда я танцевал с ней, она прошептала:
– Баронесса! Подумай, настоящая баронесса у меня в гостях!
После перерыва и дополнительных возлияний шампанского и ромового пунша, в котором рома было больше, чем нужно, разделявшая гостей пропасть стала исчезать: конгрессмен Будэн танцевал с миссис Смит, миссис Дороти Грант оживленно беседовала с Карло Чеджиано.
– Я всегда мечтала встретить настоящего гангстера, – услышал я ее слова через несколько минут.
Затем Томми заставили под оркестр спеть "Ты и я", гости бурно аплодировали и требовали повторения.
Томми заплатил музыкантам дополнительно, и они играли до трех. Гости расходились довольные. Они заверяли, что вечер прошел чудесно.
ТОММИ ДАЛЛАС
Наконец-то все кончилось. Я устал адски, но она сделала все, как ей хотелось. По крайней мере, мне так казалось. Непонятно было только, зачем Сильвестр собрал весь этот сброд. Некоторые из гостей мало чем отличались от гангстеров. И все же она была счастлива.
После бала, одетая в какой-то шелк цвета сливы, она уселась на краю кровати в том большом белом доме на Сент-Чарлз-авеню, который был ничуть не меньше моей официальной резиденции, и сказала:
– По-моему, вечер прошел превосходно.
– По-моему, тоже, малышка.
– Знаешь, мы одержали победу! – Голос ее звенел от удовольствия. – Теперь я буду принята в свете.
– Послушай, малышка, а разве до сих пор ты не была принята? Ведь ты жена губернатора?
– В Новом Орлеане это не имеет значения. Но теперь все в порядке.
На следующий день я вернулся в Батон-Руж. Мы решили, что я буду приезжать в Новый Орлеан на субботу и воскресенье. Ада была чертовски загружена: новые туалеты, четверо слуг, секретарь. Оставалось только надеяться, что Сильвестр по-прежнему будет щедрым.
Меня такое положение дел вполне устраивало. Пока она сидела в Новом Орлеане, ожидая, как развернутся события, я мог заняться блондинкой из департамента торговли и промышленности (с брюнеткой из общественных работ я давно расстался) и любой другой, что подвернется. Черт возьми, они должны быть только рады, что им представляется возможность оказать услугу самому губернатору.
Когда в субботу днем я появился в Новом Орлеане, Ада прочла мне список приемов из светского календаря "Таймс-Пикэн".
– Двенадцатого декабря коктейль у Стерлинга Смита. Мы должны к ним пойти. А потом рождественский бал у Блэр де Нэгри. Тоже пойдем.
Я еще никогда не видел ее такой довольной.
Но на следующей неделе лицо ее было хмурым и напряженным, и я почувствовал, что она вот-вот взорвется. Поэтому я не стал ее ни о чем расспрашивать и только к вечеру, не выдержав, сказал:
– Дорогуша, ты вроде чем-то взволнована?
– Ничем. – Голос у нее был ровным.
– Правда ничем?
– Да. – Это прозвучало как приказ, и я замолчал.
Попозже я опять спросил:
– Мы едем сегодня на коктейль? Ты вроде что-то говорила на прошлой неделе.
– Нет!
Ее голос был, как дым из вулкана, и я поспешил отпрянуть от края кратера. Но у меня вырвалось:
– Как же так?
Она рванулась ко мне, и на ее лице что-то сверкнуло, словно из дула винтовки. На секунду мне почудилось, что сейчас я паду, сраженный пулей.
– Потому что нас не пригласили. Мы не приглашены ни к де Нэгри на следующей неделе, ни к Льюинам, ни к фон Паулюсам на новогоднюю встречу, ни куда-либо еще.
Она бросилась к лестнице, спеша уйти, убежать, но снова обернулась.
– Небольшая поправка, – сказала она, и голос ее задрожал. – В сочельник мы приглашены к Будэнам, на рождество – в ресторан Карло Чеджиано, на Новый год – к Эрни Морису и в другие столь же блестящие места. Мы имеем такой успех, нашего общества так жаждут! – Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и было видно, что она дрожит от злости. Казалось, будто она в непрестанном движении, а на самом деле она не сходила с места. – Жена губернатора! И они даже не приглашают меня на свои вонючие приемы!
– Ладно, детка, не расстраивайся. Плевать на них. Еще все изменится.
– Нет. – Буря вдруг прошла. Она вся съежилась и села. Ноги ее не держали. – Нет. Ничего не изменится. Все кончено. Они никогда не примут меня.
Я думал, что она расплачется. Но она не заплакала, а снова затряслась от ярости.
– Ладно! Пусть поступают по-своему. Но я им еще покажу. Я им покажу! – Ее голос вновь задрожал, но теперь уже не от обиды, а от ненависти. И вдруг она сказала почти ласково, и это еще больше напугало меня: – Они получат то, что заслужили. И очень скоро, надеюсь.
И, подняв голову, не спеша пошла вверх по лестнице.
У меня похолодели руки, меня стало знобить. Господи, думал я, господи!
События развивались быстро. В канун рождества Ада отказалась от особняка на Сент-Чарлз-авеню, хотя за него было заплачено за пять месяцев вперед. А еще через десять дней Сильвестр положил передо мной большой лист отличной белой бумаги и сказал:
– Подпиши.
– Где?
Он показал. Я услышал скрип моего пера и вспомнил историю, которую рассказывали про Аллена, губернатора во времена Хьюи. Однажды в окно влетел лист с дерева, и он его тоже подписал.
– А что это? – подписав, спросил я.
– Объявление о созыве чрезвычайной сессии законодательного собрания.
– Зачем?
– Чтобы добыть деньги.
Больше он ничего не сказал.
После бала, одетая в какой-то шелк цвета сливы, она уселась на краю кровати в том большом белом доме на Сент-Чарлз-авеню, который был ничуть не меньше моей официальной резиденции, и сказала:
– По-моему, вечер прошел превосходно.
– По-моему, тоже, малышка.
– Знаешь, мы одержали победу! – Голос ее звенел от удовольствия. – Теперь я буду принята в свете.
– Послушай, малышка, а разве до сих пор ты не была принята? Ведь ты жена губернатора?
– В Новом Орлеане это не имеет значения. Но теперь все в порядке.
На следующий день я вернулся в Батон-Руж. Мы решили, что я буду приезжать в Новый Орлеан на субботу и воскресенье. Ада была чертовски загружена: новые туалеты, четверо слуг, секретарь. Оставалось только надеяться, что Сильвестр по-прежнему будет щедрым.
Меня такое положение дел вполне устраивало. Пока она сидела в Новом Орлеане, ожидая, как развернутся события, я мог заняться блондинкой из департамента торговли и промышленности (с брюнеткой из общественных работ я давно расстался) и любой другой, что подвернется. Черт возьми, они должны быть только рады, что им представляется возможность оказать услугу самому губернатору.
Когда в субботу днем я появился в Новом Орлеане, Ада прочла мне список приемов из светского календаря "Таймс-Пикэн".
– Двенадцатого декабря коктейль у Стерлинга Смита. Мы должны к ним пойти. А потом рождественский бал у Блэр де Нэгри. Тоже пойдем.
Я еще никогда не видел ее такой довольной.
Но на следующей неделе лицо ее было хмурым и напряженным, и я почувствовал, что она вот-вот взорвется. Поэтому я не стал ее ни о чем расспрашивать и только к вечеру, не выдержав, сказал:
– Дорогуша, ты вроде чем-то взволнована?
– Ничем. – Голос у нее был ровным.
– Правда ничем?
– Да. – Это прозвучало как приказ, и я замолчал.
Попозже я опять спросил:
– Мы едем сегодня на коктейль? Ты вроде что-то говорила на прошлой неделе.
– Нет!
Ее голос был, как дым из вулкана, и я поспешил отпрянуть от края кратера. Но у меня вырвалось:
– Как же так?
Она рванулась ко мне, и на ее лице что-то сверкнуло, словно из дула винтовки. На секунду мне почудилось, что сейчас я паду, сраженный пулей.
– Потому что нас не пригласили. Мы не приглашены ни к де Нэгри на следующей неделе, ни к Льюинам, ни к фон Паулюсам на новогоднюю встречу, ни куда-либо еще.
Она бросилась к лестнице, спеша уйти, убежать, но снова обернулась.
– Небольшая поправка, – сказала она, и голос ее задрожал. – В сочельник мы приглашены к Будэнам, на рождество – в ресторан Карло Чеджиано, на Новый год – к Эрни Морису и в другие столь же блестящие места. Мы имеем такой успех, нашего общества так жаждут! – Она умолкла, чтобы перевести дыхание, и было видно, что она дрожит от злости. Казалось, будто она в непрестанном движении, а на самом деле она не сходила с места. – Жена губернатора! И они даже не приглашают меня на свои вонючие приемы!
– Ладно, детка, не расстраивайся. Плевать на них. Еще все изменится.
– Нет. – Буря вдруг прошла. Она вся съежилась и села. Ноги ее не держали. – Нет. Ничего не изменится. Все кончено. Они никогда не примут меня.
Я думал, что она расплачется. Но она не заплакала, а снова затряслась от ярости.
– Ладно! Пусть поступают по-своему. Но я им еще покажу. Я им покажу! – Ее голос вновь задрожал, но теперь уже не от обиды, а от ненависти. И вдруг она сказала почти ласково, и это еще больше напугало меня: – Они получат то, что заслужили. И очень скоро, надеюсь.
И, подняв голову, не спеша пошла вверх по лестнице.
У меня похолодели руки, меня стало знобить. Господи, думал я, господи!
События развивались быстро. В канун рождества Ада отказалась от особняка на Сент-Чарлз-авеню, хотя за него было заплачено за пять месяцев вперед. А еще через десять дней Сильвестр положил передо мной большой лист отличной белой бумаги и сказал:
– Подпиши.
– Где?
Он показал. Я услышал скрип моего пера и вспомнил историю, которую рассказывали про Аллена, губернатора во времена Хьюи. Однажды в окно влетел лист с дерева, и он его тоже подписал.
– А что это? – подписав, спросил я.
– Объявление о созыве чрезвычайной сессии законодательного собрания.
– Зачем?
– Чтобы добыть деньги.
Больше он ничего не сказал.
СТИВ ДЖЕКСОН
В Капитол-хаузе, где я поселился по прибытии на чрезвычайную сессию законодательного собрания, меня не покидало ощущение, что события частично повторяются. Нет, это был не перепев прошлого, просто оно напоминало о себе. В вестибюле я подошел к телефону возле бокового входа и начал набирать номер личного телефона Ады, но остановился на четвертой цифре и набрал официальный номер, указанный в справочнике. Я попросил дворецкого передать миссис Даллас, что она может найти меня в отеле, если у нее есть желание приступить к работе, о которой мы говорили. Таким образом, она была вольна поступать, как ей вздумается.
Она позвонила, и мы встретились поздно вечером. У нее был усталый, но довольный вид. Волосы ее висели прядями, однако на губах играла улыбка. Она тепло поздоровалась. В наших отношениях с тех пор, как она побывала в Новом Орлеане, ничего не изменилось.
– Жаль, что уже так поздно, – сказала она. – Мы с Сильвестром беседовали с... нашими мальчиками. – В ее голосе явно слышалась насмешка.
– Вот как? – Я заметил, что она не упомянула имени Томми Далласа.
– Сессия обещает быть очень интересной, – с вызовом сказала она.
– Отлично.
Она помедлила секунду, ожидая, наверное, что я спрошу, чем именно, и, когда я не спросил, добавила:
– Эту сессию можно будет назвать "ликвидацией долгов".
Она явно была довольна собой и, конечно, хотела объяснить почему, поэтому я спросил:
– Долгов штата?
– Нет, других.
И она объяснила...
И гроза не заставила себя ждать. В первый же день Томми обратился к объединенному заседанию обеих палат с речью, в которой потребовал от них выполнения своих обязанностей, а именно: передать в казначейство штата определенную сумму денег для покрытия расходов, вызванных увеличением пособия по безработице и тратами на благоустройство. Он говорил быстро и рассудительно, музыкантов при нем не было, песен он не пел и, закончив, поспешно удалился с трибуны, словно рад был уйти.
На следующий день администрация представила на рассмотрение палаты четыре законопроекта.
Первый предусматривал восстановление налоговых сборов с частных больниц с числом коек более ста. Объяснялось, что это касается всего лишь трех больниц в штате, причем только одной – серьезно. Но никто не сказал, что ею является больница святой Анны в Новом Орлеане, главным врачом и владельцем которой состоит доктор Стерлинг Смит.
Второй законопроект в корне пересматривал инструкции по печатному делу в штате. Он положит конец существованию единого контракта на все виды типографских работ. Теперь на каждый из них будет заключаться отдельный договор. Это сэкономит штату более миллиона долларов в год, одновременно изымет ту же сумму у фирмы, которая располагала контрактом. Ее возглавлял Блэр де Нэгри.
Согласно третьему законопроекту, устанавливался весьма ощутимый так называемый "сепарационный налог" на продукцию всех консервных заводов, экспортирующих ежегодно более чем на 100 000 долларов консервированных морепродуктов. Если этот проект будет принят, то больше всех он ударит по "Галф Кэннинг компани", которой владели Герман фон Паулюс и полковник Ричард Бартлет.
Четвертый законопроект предусматривал повышение торгового налога в штате на один процент.
Законопроекты ошеломили членов собрания. Лишь очень немногие понимали, что крылось за тремя первыми. Но их всех встревожил четвертый проект, поэтому они интуитивно не доверяли и тем трем. Проекты были переданы на рассмотрение бюджетной комиссии, а члены собрания тем временем на пятницу, субботу и воскресенье разъехались по домам.
Когда в понедельник они вернулись, бой начался. Разумеется, все единодушно выступали против увеличения торгового налога или делали вид, что выступают. Другие законопроекты привели в волнение только делегацию "реформистов" от Нового Орлеана, в которую входили представители старинных аристократических семейств. Они яростно протестовали, но их не поддержали даже "Старые кадровики", занявшие позицию нейтралитета, а на деле поддерживающие администрацию. Этот нейтралитет был вызван инстинктом осторожности: они тоже не понимали, что кроется за новыми законопроектами. Я был одним из тех немногих, кто понимал. Ада объяснила мне заранее.
Три проекта мести были разработаны Адой, и Сильвестр их поддерживал. Я не совсем понимал почему, но мне кажется, он поступал так по той же причине, по какой помешал ей осуществить ее новоорлеанскую затею.
Он хотел вернуть ее в политику. После того, что случилось с Марианн Ленуар, она забыла о своих честолюбивых намерениях. Вся ее энергия была теперь направлена только на то, чтобы занять положение в обществе. Сильвестр же хотел использовать эту энергию там, где он считал нужным, и предпринял соответствующие шаги.
И его план сработал. Теперь Ада была существом, начиненным такой злостью, с какой не могла сравниться ярость преисподней, и всем, кто был в радиусе ее действия, следовало держать глаза широко открытыми, а голову опущенной.
Как сказала Ада, это была в самом деле очень интересная сессия.
Она позвонила, и мы встретились поздно вечером. У нее был усталый, но довольный вид. Волосы ее висели прядями, однако на губах играла улыбка. Она тепло поздоровалась. В наших отношениях с тех пор, как она побывала в Новом Орлеане, ничего не изменилось.
– Жаль, что уже так поздно, – сказала она. – Мы с Сильвестром беседовали с... нашими мальчиками. – В ее голосе явно слышалась насмешка.
– Вот как? – Я заметил, что она не упомянула имени Томми Далласа.
– Сессия обещает быть очень интересной, – с вызовом сказала она.
– Отлично.
Она помедлила секунду, ожидая, наверное, что я спрошу, чем именно, и, когда я не спросил, добавила:
– Эту сессию можно будет назвать "ликвидацией долгов".
Она явно была довольна собой и, конечно, хотела объяснить почему, поэтому я спросил:
– Долгов штата?
– Нет, других.
И она объяснила...
* * *
Похоже было, что сессия действительно будет очень интересной. Члены собрания, съезжаясь в город, уже не употребляли слова "единодушие". И вся атмосфера весьма отличалась от той, что царила жарким летом. На смену ровному гулу удовлетворения пришло зловещее молчание, как перед грозой.И гроза не заставила себя ждать. В первый же день Томми обратился к объединенному заседанию обеих палат с речью, в которой потребовал от них выполнения своих обязанностей, а именно: передать в казначейство штата определенную сумму денег для покрытия расходов, вызванных увеличением пособия по безработице и тратами на благоустройство. Он говорил быстро и рассудительно, музыкантов при нем не было, песен он не пел и, закончив, поспешно удалился с трибуны, словно рад был уйти.
На следующий день администрация представила на рассмотрение палаты четыре законопроекта.
Первый предусматривал восстановление налоговых сборов с частных больниц с числом коек более ста. Объяснялось, что это касается всего лишь трех больниц в штате, причем только одной – серьезно. Но никто не сказал, что ею является больница святой Анны в Новом Орлеане, главным врачом и владельцем которой состоит доктор Стерлинг Смит.
Второй законопроект в корне пересматривал инструкции по печатному делу в штате. Он положит конец существованию единого контракта на все виды типографских работ. Теперь на каждый из них будет заключаться отдельный договор. Это сэкономит штату более миллиона долларов в год, одновременно изымет ту же сумму у фирмы, которая располагала контрактом. Ее возглавлял Блэр де Нэгри.
Согласно третьему законопроекту, устанавливался весьма ощутимый так называемый "сепарационный налог" на продукцию всех консервных заводов, экспортирующих ежегодно более чем на 100 000 долларов консервированных морепродуктов. Если этот проект будет принят, то больше всех он ударит по "Галф Кэннинг компани", которой владели Герман фон Паулюс и полковник Ричард Бартлет.
Четвертый законопроект предусматривал повышение торгового налога в штате на один процент.
Законопроекты ошеломили членов собрания. Лишь очень немногие понимали, что крылось за тремя первыми. Но их всех встревожил четвертый проект, поэтому они интуитивно не доверяли и тем трем. Проекты были переданы на рассмотрение бюджетной комиссии, а члены собрания тем временем на пятницу, субботу и воскресенье разъехались по домам.
Когда в понедельник они вернулись, бой начался. Разумеется, все единодушно выступали против увеличения торгового налога или делали вид, что выступают. Другие законопроекты привели в волнение только делегацию "реформистов" от Нового Орлеана, в которую входили представители старинных аристократических семейств. Они яростно протестовали, но их не поддержали даже "Старые кадровики", занявшие позицию нейтралитета, а на деле поддерживающие администрацию. Этот нейтралитет был вызван инстинктом осторожности: они тоже не понимали, что кроется за новыми законопроектами. Я был одним из тех немногих, кто понимал. Ада объяснила мне заранее.
Три проекта мести были разработаны Адой, и Сильвестр их поддерживал. Я не совсем понимал почему, но мне кажется, он поступал так по той же причине, по какой помешал ей осуществить ее новоорлеанскую затею.
Он хотел вернуть ее в политику. После того, что случилось с Марианн Ленуар, она забыла о своих честолюбивых намерениях. Вся ее энергия была теперь направлена только на то, чтобы занять положение в обществе. Сильвестр же хотел использовать эту энергию там, где он считал нужным, и предпринял соответствующие шаги.
И его план сработал. Теперь Ада была существом, начиненным такой злостью, с какой не могла сравниться ярость преисподней, и всем, кто был в радиусе ее действия, следовало держать глаза широко открытыми, а голову опущенной.
Как сказала Ада, это была в самом деле очень интересная сессия.
ТОММИ ДАЛЛАС
– Для чего ты это делаешь? – спросил я. – Что ты намерена доказать, погубив этих четверых?
– Это ведь далеко не все, – поддакнул мне Сильвестр, но чувствовалось, что в душе он тоже горит желанием осуществить задуманное.
Мы сидели у меня в приемной вечером того дня, когда были зачитаны проекты Ады.
– Я прекрасно знаю, что это не все, – сказала Ада с ненавистью в голосе.
– Может, тебе, Томми, удастся как-нибудь убедить ее? – Сильвестр был до приторности вежлив, как всегда, когда у него появлялась новая точка зрения. – Неужели тебе трудно уговорить ее отказаться от этой вендетты?
– А вы думаете, легко? – Я почувствовал, что краснею.
Для чего он это сказал? Ему превосходно было известно, что я не имею на нее никакого влияния. Только он один мог остановить ее. Он мог бы, если бы захотел, в ту же секунду заставить ее отказаться от ее намерений. Она бы и начать не осмелилась, не дай он согласия. Для чего он это сказал? Наложи он вето, законопроекты никогда не были бы внесены. Все начиналось с него.
– Итак, мы ничего не можем сделать, – подытожил он.
Законопроекты не были одобрены, но их и не отвергли, и "мальчиков" одного за другим стали вызывать ко мне в кабинет. Первым явился Алва П. Будэн. Его черные как деготь волосы были приглажены на косой пробор, глаза за стеклами в тяжелой оправе казались по-совиному круглыми, а вид у него, когда он вошел, был такой, будто он до смерти напуган, но решил встретить ее с достоинством.
Усевшись на край стула, этот почтенный джентльмен то и дело менял положение ног, шевелил пальцами рук, а глаза его метались за стеклами очков. Секунду он смотрел на меня, потом перевел взгляд на Аду и наконец уставился в пол.
Я откашлялся.
– Мистер Будэн!
Почтенный джентльмен не отрывал глаз от пола.
– Мистер Будэн! – тихо позвала его Ада.
Он быстро взглянул на нее, она улыбнулась, и он снова опустил глаза.
– У нас... У нас небольшое затруднение, – сказал я.
Он продолжал смотреть вниз.
– Нам необходима ваша помощь... чтобы провести законопроект, – добавил я.
Он ничего не ответил, и тогда Ада все так же тихо сказала:
– Послушайте, мистер Будэн, вы нас крайне удивляете. Мы, разрешите вам заметить, весьма разочарованы. Мы считали вас своим другом.
Мистер Будэн что-то промямлил.
– Мы считали вас другом, а вы нас разочаровали, – повторила Ада ласково и печально.
Мистер Будэн опять что-то промямлил.
– Мистер Будэн, – начала Ада совсем тихо, – не найдете ли вы возможным пересмотреть свою точку зрения и проголосовать на следующей неделе за нас?
Он что-то прошептал.
– Что, мистер Будэн?
– Нет. Не могу.
– О, мистер Будэн! – Она вложила в эту реплику и обиду и вместе с тем беспокойство за него. – Как жаль, что вы так непреклонны. Ведь именно в вашем округе губернатор намеревался разместить тот центр отдыха, который был одобрен законодательным собранием летом. Но для строительства этого центра нужны деньги. А губернатор не может подписать финансовый законопроект, пока у него не будет денег.
Почтенный конгрессмен упорно глядел в пол.
– Вам понятен вопрос, мистер Будэн?
Опять бормотанье.
– Если центра не будет, винить будут вас, мистер Будэн. – Ее голос стал жестким. – Так что же мы решим?
Почтенный конгрессмен издал какие-то хриплые, каркающие звуки.
– Что? – Ее голос был как сталь.
– Согласен, – прокаркал почтенный мистер Будэн. – Согласен.
Мистер Будэн был первым. После него мы приняли Леона Леваля, которому нужны были деньги для осушения заболоченных земель в его округе; У. О. Блейка, который нуждался в деньгах для окружной больницы; Олто-на Уэбстера – он собирался прокладывать новые дороги для поездок фермеров на рынок в своем округе в центральной Луизиане; Джеймса Гравьера, у которого было три игорных дома в юго-западной Луизиане, и терять доход от них вовсе не входило в его намерения; и еще пятерых, которым тоже что-то было нужно или они чего-то боялись. Они все появлялись с чуть испуганным видом, изо всех сил старались казаться мужественными, а уходили просто напуганными и растерявшими всю свою храбрость.
Нам, то есть Сильвестру и Аде, для победы нужно было всего шесть голосов. Сильвестр сказал, что для гарантии хорошо бы заполучить десять. Во второй четверг все четыре законопроекта были приняты большинством не в десять, а в тридцать пять голосов.
– Наверное, поговорили между собой, – улыбнулся Сильвестр.
– Возможно, – подтвердила Ада.
Я промолчал.
Они решили, что убеждать сенат – пустая трата времени. Вместо этого в тот день, когда законопроекты должны были обсуждаться в бюджетной комиссии сената, Ада пригласила к себе нескольких сенаторов. На следующее утро комиссия поддержала проекты, а через день 27 голосами за, 10 против при двух воздержавшихся их одобрил сенат. Теперь мне оставалось только их подписать.
Ада стояла у меня за спиной, пока я рассматривал четыре лежавших у меня на письменном столе листа белой мелованной бумаги. Я слышал ее дыхание и чувствовал его жар у себя на щеке.
– Вот и все. – Она явно была довольна.
Я сделал вид, что читаю проекты.
– Подписывай, милый, – сказала она. – Чего ты тянешь?
Я взял золотое перо, преподнесенное мне сент-питерским клубом демократов, но подписать не спешил.
– Черт побери! – Она почти кричала. – Ты что, не знаешь, что там написано? Подписывай.
Я слушал, как скрипело перо, рождая на свет новые законы.
– Наконец-то! – Она улыбнулась и, собрав со стола теперь уже не законопроекты, а законы, погладила их так, словно это было лицо любимого, хотя, должен признаться, меня она ни разу так не ласкала.
– Еще что? – Я постарался сказать это насмешливо, но, по правде говоря, насмешки у меня не получилось.
– Есть одна просьба.
Она улыбнулась, поглаживая документы.
– В чем дело?
Я был похож на вконец сбитого с толку быка.
– Нужно устроить на работу одного человека.
– На работу? Кого?
– Меня.
Я посмотрел на нее: она держала бумаги и улыбалась. Я перевел взгляд на Сильвестра: губы его кривила гримаса, но улыбается он или нет, понять было трудно. Почему он не возразит ей, подумал я, но в ту же секунду понял, что они действуют заодно.
– У тебя есть свои обязанности. Ты первая леди штата. И никто не может предложить тебе большую должность, чем у тебя сейчас.
– Ты можешь, – тихо сказала она. Потом положила бумаги на стол и отдернула руку, словно говоря: "С вами покончено, законы, теперь действуйте сами". И ласковым голосом добавила: – Ты можешь назначить меня вице-губернатором.
В комнате воцарилась тишина. Я слышал, как тикают часы на столе, как где-то внизу хлопнула дверца автомашины. Я посмотрел на Аду: она не сводила с меня ласкового взгляда. Я перевел глаза на Сильвестра, но он, казалось, думал о чем-то своем. Я глотнул подступивший к горлу комок, и это прозвучало как подземный взрыв.
– У нас же есть вице-губернатор, – возразил я.
– Разве? – удивилась она.
– Это ведь далеко не все, – поддакнул мне Сильвестр, но чувствовалось, что в душе он тоже горит желанием осуществить задуманное.
Мы сидели у меня в приемной вечером того дня, когда были зачитаны проекты Ады.
– Я прекрасно знаю, что это не все, – сказала Ада с ненавистью в голосе.
– Может, тебе, Томми, удастся как-нибудь убедить ее? – Сильвестр был до приторности вежлив, как всегда, когда у него появлялась новая точка зрения. – Неужели тебе трудно уговорить ее отказаться от этой вендетты?
– А вы думаете, легко? – Я почувствовал, что краснею.
Для чего он это сказал? Ему превосходно было известно, что я не имею на нее никакого влияния. Только он один мог остановить ее. Он мог бы, если бы захотел, в ту же секунду заставить ее отказаться от ее намерений. Она бы и начать не осмелилась, не дай он согласия. Для чего он это сказал? Наложи он вето, законопроекты никогда не были бы внесены. Все начиналось с него.
– Итак, мы ничего не можем сделать, – подытожил он.
Законопроекты не были одобрены, но их и не отвергли, и "мальчиков" одного за другим стали вызывать ко мне в кабинет. Первым явился Алва П. Будэн. Его черные как деготь волосы были приглажены на косой пробор, глаза за стеклами в тяжелой оправе казались по-совиному круглыми, а вид у него, когда он вошел, был такой, будто он до смерти напуган, но решил встретить ее с достоинством.
Усевшись на край стула, этот почтенный джентльмен то и дело менял положение ног, шевелил пальцами рук, а глаза его метались за стеклами очков. Секунду он смотрел на меня, потом перевел взгляд на Аду и наконец уставился в пол.
Я откашлялся.
– Мистер Будэн!
Почтенный джентльмен не отрывал глаз от пола.
– Мистер Будэн! – тихо позвала его Ада.
Он быстро взглянул на нее, она улыбнулась, и он снова опустил глаза.
– У нас... У нас небольшое затруднение, – сказал я.
Он продолжал смотреть вниз.
– Нам необходима ваша помощь... чтобы провести законопроект, – добавил я.
Он ничего не ответил, и тогда Ада все так же тихо сказала:
– Послушайте, мистер Будэн, вы нас крайне удивляете. Мы, разрешите вам заметить, весьма разочарованы. Мы считали вас своим другом.
Мистер Будэн что-то промямлил.
– Мы считали вас другом, а вы нас разочаровали, – повторила Ада ласково и печально.
Мистер Будэн опять что-то промямлил.
– Мистер Будэн, – начала Ада совсем тихо, – не найдете ли вы возможным пересмотреть свою точку зрения и проголосовать на следующей неделе за нас?
Он что-то прошептал.
– Что, мистер Будэн?
– Нет. Не могу.
– О, мистер Будэн! – Она вложила в эту реплику и обиду и вместе с тем беспокойство за него. – Как жаль, что вы так непреклонны. Ведь именно в вашем округе губернатор намеревался разместить тот центр отдыха, который был одобрен законодательным собранием летом. Но для строительства этого центра нужны деньги. А губернатор не может подписать финансовый законопроект, пока у него не будет денег.
Почтенный конгрессмен упорно глядел в пол.
– Вам понятен вопрос, мистер Будэн?
Опять бормотанье.
– Если центра не будет, винить будут вас, мистер Будэн. – Ее голос стал жестким. – Так что же мы решим?
Почтенный конгрессмен издал какие-то хриплые, каркающие звуки.
– Что? – Ее голос был как сталь.
– Согласен, – прокаркал почтенный мистер Будэн. – Согласен.
Мистер Будэн был первым. После него мы приняли Леона Леваля, которому нужны были деньги для осушения заболоченных земель в его округе; У. О. Блейка, который нуждался в деньгах для окружной больницы; Олто-на Уэбстера – он собирался прокладывать новые дороги для поездок фермеров на рынок в своем округе в центральной Луизиане; Джеймса Гравьера, у которого было три игорных дома в юго-западной Луизиане, и терять доход от них вовсе не входило в его намерения; и еще пятерых, которым тоже что-то было нужно или они чего-то боялись. Они все появлялись с чуть испуганным видом, изо всех сил старались казаться мужественными, а уходили просто напуганными и растерявшими всю свою храбрость.
Нам, то есть Сильвестру и Аде, для победы нужно было всего шесть голосов. Сильвестр сказал, что для гарантии хорошо бы заполучить десять. Во второй четверг все четыре законопроекта были приняты большинством не в десять, а в тридцать пять голосов.
– Наверное, поговорили между собой, – улыбнулся Сильвестр.
– Возможно, – подтвердила Ада.
Я промолчал.
Они решили, что убеждать сенат – пустая трата времени. Вместо этого в тот день, когда законопроекты должны были обсуждаться в бюджетной комиссии сената, Ада пригласила к себе нескольких сенаторов. На следующее утро комиссия поддержала проекты, а через день 27 голосами за, 10 против при двух воздержавшихся их одобрил сенат. Теперь мне оставалось только их подписать.
Ада стояла у меня за спиной, пока я рассматривал четыре лежавших у меня на письменном столе листа белой мелованной бумаги. Я слышал ее дыхание и чувствовал его жар у себя на щеке.
– Вот и все. – Она явно была довольна.
Я сделал вид, что читаю проекты.
– Подписывай, милый, – сказала она. – Чего ты тянешь?
Я взял золотое перо, преподнесенное мне сент-питерским клубом демократов, но подписать не спешил.
– Черт побери! – Она почти кричала. – Ты что, не знаешь, что там написано? Подписывай.
Я слушал, как скрипело перо, рождая на свет новые законы.
– Наконец-то! – Она улыбнулась и, собрав со стола теперь уже не законопроекты, а законы, погладила их так, словно это было лицо любимого, хотя, должен признаться, меня она ни разу так не ласкала.
– Еще что? – Я постарался сказать это насмешливо, но, по правде говоря, насмешки у меня не получилось.
– Есть одна просьба.
Она улыбнулась, поглаживая документы.
– В чем дело?
Я был похож на вконец сбитого с толку быка.
– Нужно устроить на работу одного человека.
– На работу? Кого?
– Меня.
Я посмотрел на нее: она держала бумаги и улыбалась. Я перевел взгляд на Сильвестра: губы его кривила гримаса, но улыбается он или нет, понять было трудно. Почему он не возразит ей, подумал я, но в ту же секунду понял, что они действуют заодно.
– У тебя есть свои обязанности. Ты первая леди штата. И никто не может предложить тебе большую должность, чем у тебя сейчас.
– Ты можешь, – тихо сказала она. Потом положила бумаги на стол и отдернула руку, словно говоря: "С вами покончено, законы, теперь действуйте сами". И ласковым голосом добавила: – Ты можешь назначить меня вице-губернатором.
В комнате воцарилась тишина. Я слышал, как тикают часы на столе, как где-то внизу хлопнула дверца автомашины. Я посмотрел на Аду: она не сводила с меня ласкового взгляда. Я перевел глаза на Сильвестра, но он, казалось, думал о чем-то своем. Я глотнул подступивший к горлу комок, и это прозвучало как подземный взрыв.
– У нас же есть вице-губернатор, – возразил я.
– Разве? – удивилась она.
СТИВ ДЖЕКСОН
До конца сессии я еще дважды виделся с Адой. Второй раз – как раз после роспуска собрания. Ее акты мести были приняты и подписаны, она торжествовала, была счастлива и снова с головой ушла в политику. Если моя догадка была верной, то Сильвестр добился именно того, чего хотел: затянувшиеся угрызения совести (если они вообще существовали) были ликвидированы, и она вернулась к активной деятельности.
Газеты, разумеется, повели атаку на новые законы. Население по-настоящему волновал только торговый налог, но с ним быстро смирились, потому что он оплачивал появление новых памятников. Зато в течение последующих трех месяцев "Галф Кэннинг компани" во главе с Германом фон Паулюсом и полковником Бартлетом переехала в Галф-порт, штат Миссисипи. Американский банк, не надеясь на оплату, предъявил счет в 300 000 долларов "Де Нэгри принтинг". Больница святой Анны, здание которой заняли какие-то медицинские учреждения, продала свое оборудование далласскому госпиталю.
Быстрота, с какой Ада нанесла ответный удар, потрясла высший свет Нового Орлеана, который она так долго ненавидела и желала и который платил ей таким откровенным презрением. Когда впервые прояснилось истинное назначение ее актов мести, возмущенным репликам на новоорлеанских коктейлях не было конца. Но после проведения их в жизнь возмущение сменилось осторожным шепотом. "Ради бога, не напускайте ее на нас", – говорили мужья своим женам, и жены по мере возможности делали вид, что ничего не произошло.
Сама Ада в корне переменилась. В Батон-Руже сразу нашлись подхалимы, которые начали угождать ей не менее, чем Сильвестру. По Луизиане со скоростью ветра в рисовом поле пронесся слух: Ады Даллас следует бояться.
Чаще, чем раньше, вспоминал я про Мобил. Мне казалось чудом, что никто до сих пор о нем не разнюхал. Чем больше ходов она делала, тем больше фигур приводилось в движение, и она наживала все новых и новых врагов. Кто-нибудь из них в свое время уничтожит ее. Тем не менее она шла вперед и наживала врагов.
Через несколько недель после окончания чрезвычайной сессии она вдруг стала учредителем так называемой "Лиги молодежи штата Луизиана". Было объяснено, что по просьбе лидеров этой Лиги она выступит с речью у них на организационном собрании. В действительности же идея организации этой Лиги целиком принадлежала ей. В Лигу принимали юношей и девушек в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет, а в качестве основного лозунга было выдвинуто требование разрешить голосование с восемнадцати лет. Ада, по-видимому, серьезно изучила уставы таких организаций: если эта Лига молодежи не полностью копировала гитлерюгенд, то, во всяком случае, очень напоминала фашистские молодежные организации в Италии и Аргентине.
В один из апрельских дней сам по себе, а не по долгу службы, я присутствовал на первом массовом митинге Лиги на Джексон-сквер. Основной контингент присутствующих составляли возбужденные вихрастые подростки, а то и явные подонки, хотя на подмостках крутились вполне трезвые и интеллигентные люди – по-видимому, теоретики этого движения. Я понял, что именно такая толпа и была ей нужна: яростные, несдержанные молодчики, отчаянно нуждавшиеся в эмоциональной подстежке, до боли жаждущие возбуждений, насилия и одновременно воинской дисциплины.
Какой-то восемнадцатилетний юнец в роговых очках представил Аду, она, улыбаясь, поднялась на подмостки, подошла к микрофону и заговорила. Быть может, я так стоял, быть может, сыграл свою роль резонанс, но на мгновенье ее облаченная в белое фигура, увенчанная шлемом золотистых волос, и усиленный микрофоном голос стали существовать порознь, каждый сам по себе. Голос доносился из какого-то другого измерения. Он возникал из ниоткуда и обволакивал нас, как пар. И вместе с тем он казался чистым, приятным и искренним.
Она произносила самые банальные слова:
– Именно с вами мы должны считаться больше, чем с кем-либо другим. Ибо вы – будущее, и будущее принадлежит вам. И вы должны сами завоевать его, потому что никто не отдаст его вам добровольно.
Газеты, разумеется, повели атаку на новые законы. Население по-настоящему волновал только торговый налог, но с ним быстро смирились, потому что он оплачивал появление новых памятников. Зато в течение последующих трех месяцев "Галф Кэннинг компани" во главе с Германом фон Паулюсом и полковником Бартлетом переехала в Галф-порт, штат Миссисипи. Американский банк, не надеясь на оплату, предъявил счет в 300 000 долларов "Де Нэгри принтинг". Больница святой Анны, здание которой заняли какие-то медицинские учреждения, продала свое оборудование далласскому госпиталю.
Быстрота, с какой Ада нанесла ответный удар, потрясла высший свет Нового Орлеана, который она так долго ненавидела и желала и который платил ей таким откровенным презрением. Когда впервые прояснилось истинное назначение ее актов мести, возмущенным репликам на новоорлеанских коктейлях не было конца. Но после проведения их в жизнь возмущение сменилось осторожным шепотом. "Ради бога, не напускайте ее на нас", – говорили мужья своим женам, и жены по мере возможности делали вид, что ничего не произошло.
Сама Ада в корне переменилась. В Батон-Руже сразу нашлись подхалимы, которые начали угождать ей не менее, чем Сильвестру. По Луизиане со скоростью ветра в рисовом поле пронесся слух: Ады Даллас следует бояться.
Чаще, чем раньше, вспоминал я про Мобил. Мне казалось чудом, что никто до сих пор о нем не разнюхал. Чем больше ходов она делала, тем больше фигур приводилось в движение, и она наживала все новых и новых врагов. Кто-нибудь из них в свое время уничтожит ее. Тем не менее она шла вперед и наживала врагов.
Через несколько недель после окончания чрезвычайной сессии она вдруг стала учредителем так называемой "Лиги молодежи штата Луизиана". Было объяснено, что по просьбе лидеров этой Лиги она выступит с речью у них на организационном собрании. В действительности же идея организации этой Лиги целиком принадлежала ей. В Лигу принимали юношей и девушек в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет, а в качестве основного лозунга было выдвинуто требование разрешить голосование с восемнадцати лет. Ада, по-видимому, серьезно изучила уставы таких организаций: если эта Лига молодежи не полностью копировала гитлерюгенд, то, во всяком случае, очень напоминала фашистские молодежные организации в Италии и Аргентине.
В один из апрельских дней сам по себе, а не по долгу службы, я присутствовал на первом массовом митинге Лиги на Джексон-сквер. Основной контингент присутствующих составляли возбужденные вихрастые подростки, а то и явные подонки, хотя на подмостках крутились вполне трезвые и интеллигентные люди – по-видимому, теоретики этого движения. Я понял, что именно такая толпа и была ей нужна: яростные, несдержанные молодчики, отчаянно нуждавшиеся в эмоциональной подстежке, до боли жаждущие возбуждений, насилия и одновременно воинской дисциплины.
Какой-то восемнадцатилетний юнец в роговых очках представил Аду, она, улыбаясь, поднялась на подмостки, подошла к микрофону и заговорила. Быть может, я так стоял, быть может, сыграл свою роль резонанс, но на мгновенье ее облаченная в белое фигура, увенчанная шлемом золотистых волос, и усиленный микрофоном голос стали существовать порознь, каждый сам по себе. Голос доносился из какого-то другого измерения. Он возникал из ниоткуда и обволакивал нас, как пар. И вместе с тем он казался чистым, приятным и искренним.
Она произносила самые банальные слова:
– Именно с вами мы должны считаться больше, чем с кем-либо другим. Ибо вы – будущее, и будущее принадлежит вам. И вы должны сами завоевать его, потому что никто не отдаст его вам добровольно.