Уильямс Верт. Ада Даллас

   Ада молча отвернулась. Я подошел к ней, обнял и попытался повернуть к себе, но она отстранилась.
   Я понял, что сейчас ей не до меня.
   – Бедняга! – наконец сказала она. – Жалкий дурачок!

СТИВ ДЖЕКСОН

   Я позвонил Аде, договорился, что она примет меня в официальном порядке, и отправился в Капитолий.
   – Сейчас четыре часа, – сказала она, едва я закрыл за собой дверь. – Почему бы нам не пойти и чего-нибудь выпить?
   – Я предпочел бы уклониться.
   – Вот как? – Ада слегка улыбнулась, но в голосе у нее проскользнула озабоченность. – Если не ошибаюсь, тебя привело ко мне какое-то серьезное дело?
   – Вот именно.
   И я рассказал ей о причинах своего визита.
   Когда я окончил, в кабинете долго стояла тишина. Ада смотрела в окно на крыши домов, раскинувшихся под высоким безоблачным небом.
   – Стив, – заговорила она, все еще не поворачиваясь, – ты поверишь, если я скажу, что не имею к этому никакого отношения? Ты поверишь, что за день до происшествия я предложила им оставить Персонна в покое?
   – Да, поверю.
   Ада с признательностью взглянула на меня.
   – Спасибо. Так оно и было на самом деле.
   – Верю, – с трудом произнес я.
   – Почему же в таком случае ты хочешь выступить против меня? – Глаза ее блеснули в свете лампы.
   – Не против тебя лично, – только и смог ответить я.
   – Следовательно, против меня как губернатора? – Она нехотя улыбнулась. – Против моей администрации? Да?
   – Да.
   Ада покачала головой не то устало, не то печально, и мне захотелось как-то оправдаться в ее глазах.
   – Твои действия вызывают последствия, которые невозможно предугадать. Я знаю, ты не хотела, чтобы люди убивали своих жен и детей, а потом самих себя. Я знаю, ты не хотела предоставлять свободу действий маньяку в полицейской форме. И знаю, у тебя и в мыслях не было, что может произойти то, что произошло. Беда в том, что нечто подобное будет происходить и дальше.
   По губам Ады снова проскользнула улыбка, и я вдруг заметил, что она уже не молода, что годы неумолимо берут свое.
   – Стив, неужели ты думаешь, что с моим уходом что-нибудь изменится? Что воцарится благоденствие, о котором говорится в учебниках по социологии?
   – Нет, не думаю. Но уверен, что генерал Роберт Ян си не будет пользоваться такой бесконтрольностью. Если бы хозяйкой положения была ты, все могло бы идти иначе. Но ты уже ничего не в силах сделать. Ты привела в движение колеса, а остановить их не в состоянии. Единственный способ – это сломать всю машину.
   – Ты хочешь сказать: сломать Аду Даллас, не так ли? – опять улыбнулась она.
   – Я уже пытался объяснить. Не тебя лично. Но тебя как главу администрации...
   – Да, но ты можешь и без этого погубить меня в любое время. Тебе достаточно открыть рот, чтобы послать меня на электрический стул. Но ты этого не сделаешь.
   Я ничего не ответил.
   – Ты можешь погубить меня, если заговоришь и еще кое о чем, однако и на это ты не решишься. Ты будешь отчаянно пытаться помешать моему переизбранию на следующий срок, используя любую возможность, и в то же время безропотно пойдешь на казнь, но никогда не используешь то, что может мгновенно меня погубить... Стив, Стив! Таких, как ты, больше нет на свете. – Ада покачала головой, одновременно улыбаясь и плача. – Нет! – Она с силой схватила меня за руку и хотела, видимо, поцеловать, но не решилась. – Ну, что ж, давай, давай.
   Ничего не видя от душившего меня волнения, я повернулся и направился к двери.
   – Стив... – позвала Ада.
   Я остановился и взглянул на нее. В холодном свете ламп дневного освещения на щеках у Ады поблескивали влажные дорожки.
   – Возможно, ты и прав, – прошептала она.
   Одной рукой она держалась за спинку стула так крепко, что побелели суставы пальцев.
   – Ты знаешь, что я не в силах отказаться от власти.
   – Прощай.
   Ада послала мне воздушный поцелуй, и я тихо закрыл за собой дверь кабинета.

* * *

   Д. С. тщетно пытался согнать со своего жирного лица выражение довольства, когда я сообщил ему о своем согласии.
   – Очень рад, что ты решился, Стив, – напыщенно заявил он, отдуваясь и поблескивая стеклами очков. – Ты можешь сделать огромное дело, мой мальчик. Огромное!
   – Положим, я не совсем разделяю вашу точку зрения. Но, возможно, вы правы.
   Мой двусмысленный ответ на какое-то мгновение озадачил Д. С, но затем он улыбнулся.
   – Да, да, конечно. Вот именно! – воскликнул он. И я ушел.

* * *

   Ничему я так и не научился, хотя не раз считал, что постиг уже все. Оказывается, то, что тебя ежечасно, ежедневно терзает боль, этого еще не достаточно. Несмотря на то что эта боль растет, ты хватаешься за первую же возможность действовать. И вот тогда тебя ждет еще более болезненный удар, возможность действовать превращается в обязанность.
   Я не питал никаких иллюзий относительно мотивов, которыми руководствовались Д. С. и пайщики компании, владевшей нашей телевизионной станцией. Они выступали против Ады только потому, что она залезала к ним в карман и тратила их деньги бог весь на что. Если бы не это, все остальные ее дела встретили бы у них полное одобрение. Конечно, были среди пайщиков и исключения. Например, такой анахронизм, как Спенсер. И еще кое-кто, сохранившие традиции нашего народа.
   Чушь! Никаких традиций не существовало. Просто Спенсер оказался человеком, не совсем утратившим чувство порядочности. Кое-что у него осталось. И за это спасибо. В молодости я в глубине души осуждал тех, кого не мог назвать порядочными людьми. Теперь же я поздравлял себя с тем, что тот или иной из моих знакомых не оказался подлецом.
   Я уже составил для себя план действий, решив твердо придерживаться правила, сформулированного в кабинете Ады, ни одного слова, ни одного выпада против нее лично. Я буду выступать против нее как губернатора, разоблачать преступления назначенных ею чиновников и ее администрации в целом. Я буду разоблачать этого мерзавца Янси. Я ему еще покажу.
   И я приступил к делу.

ТОММИ ДАЛЛАС

   На следующий день после моего вступления в должность шерифа Сент-Питерса я послал за окружным прокурором Лэттимером. Через секретаршу он ответил, что постарается выкроить время, если я навещу его часа в три.
   Я позвонил ему по телефону.
   – Мистер Лэттимер, – очень любезно начал я, – вот о чем я все время себя спрашиваю: значит ли что-нибудь для вас выражение "нефтеносный участок "Раймонд""?
   – Не понимаю, о чем вы говорите, – крайне сухо ответил он.
   – А имя и фамилия Мария Санчез вам что-нибудь говорят? А Эйс Уилкинс? А Рикко Медина?
   Лэттимер молчал.
   – Может, какая-нибудь из этих фамилий вам все же знакома? – бодро и совсем по-дружески спросил я.
   Лэттимер продолжал молчать.
   – Так все же, возможно, вы забежите сейчас ко мне? – поинтересовался я.
   – Слушаюсь, – тихо, с ненавистью ответил Лэттимер.
   Некоторое время назад он и судья Риверо ухитрились хапнуть тысяч по семьсот пятьдесят. Это произошло после того, как созданная ими корпорация купила исключительно богатый нефтью участок "Раймонд", принадлежавший округу. Участок находился на земле вдовы Марии Санчез. У нее-то – якобы за неуплату им же придуманных налогов – Лэттимер конфисковал эту землю, а потом еще до торгов приобрел ее буквально за гроши. Эйса Уилкинса он использовал для избиения неугодных ему людей; сейчас они поссорились из-за денег, и Уилкинс был готов дать компрометирующие прокурора показания. Рикко Медина был известен как самый гнусный во всей Луизиане гангстер; я располагал полученными под присягой показаниями о его преступной связи с Лэттимером и фотоснимками, на которых Лэттимер запечатлен в момент двукратного посещения квартиры гангстера.
   Детективное агентство, о котором я уже говорил, после моего возвращения в Луизиану развило бурную деятельность, что стоило мне большей части денег, накопленных еще в годы сотрудничества с Сильвестром. Забавно, но, видимо, это был наилучший способ расходовать их. Разумеется, кое-что о Лэттимере, Уилкинсе и Медине я разузнал, еще когда работал с Сильвестром. Нужно быть глупее, чем я был в их глазах, чтобы не понять, что представляла собой эта троица. Агентство все это подтвердило.
   Лэттимер немедленно примчался ко мне, а через полчаса, когда он уходил, на моем столе лежало его заявление с просьбой об отставке. На следующий день я проделал то же самое с судьей Риверо.
   Сразу же состоялись выборы для замещения этих должностей. Поскольку председателем исполнительного комитета демократов в этом округе всегда был шериф, то в этом амплуа мне удалось выгнать всех жуликов, пробравшихся в участковые избирательные комиссии, и поставить на их место порядочных людей, способных обеспечить честный подсчет голосов. Избранными оказались два хороших человека, и даже я удивился, как дружно явились избиратели на голосование. Видимо, им надоело быть пешками в руках политиканов.
   Потом я выпустил из тюрьмы нескольких политических противников Лэттимера, им арестованных, передал миссис Санчез документы о незаконном отчуждении ее земли с тем, чтобы она могла возбудить уголовное дело, и выгнал людей Сильвестра (перекинувшихся, конечно, к Лэттимеру) со всех занимаемых ими постов. На выборных должностях кое-кто из них уцелел, но благодаря принятым мерам они уже никому и ничем не могли вредить. За какие-то несколько недель мы перешерстили весь окружной аппарат и полностью ликвидировали всякие следы его подчиненности бывшей организации Сильвестра.
   Я не переставал удивляться, как много хороших людей появилось после того, как для них распахнули двери. Меня удивила и реакция газет Нового Орлеана, положительно оценивших мои старания. "Давно ожидаемое возвращение к временам честной администрации!" – кричал заголовок одной газеты; "Шериф Даллас не в пример губернатору Даллас отвергает всякие компромиссы с политическими гангстерами!" – гласил заголовок другой.
   "Может, Сильвестр ошибался и относительно газет?" – подумал я.

* * *

   Однажды я приехал в Новый Орлеан для выступления в клубе молодых бизнесменов. Заседание состоялось в гостинице "Рузвельт". Выходя из гостиницы, я нос к носу встретился с Адой.
   – Как себя чувствует наш поющий шериф? – Она как-то странно улыбнулась. – Извини, я хотела сказать – наш бесстрашный шериф.
   – Прекрасно, госпожа губернатор, прекрасно. А ты?
   Она поняла, о чем я спрашиваю, и потому ответила:
   – Тоже не жалуюсь.
   Она постарела, на лице прорезались морщинки, появился второй подбородок. Я ненавидел ее за участие в попытке убить меня, знал, что постараюсь во что бы то ни стало положить конец ее карьере, используя то, что у меня было, и все же не мог забыть те ласки, которыми она одаривала.
   Я злился на себя за эти воспоминания и, поддаваясь чувству злости, спросил:
   – Последнее время не бывала в Мобиле?
   – Нет, – спокойно ответила она. – Не бывала.
   – И в мотель "Парадизо" не заглядывала?
   – Уже довольно давно, – тем же тоном ответила Ада.
   – А вот я, знаешь ли, побывал там недавно, – сказал я, пытаясь хоть как-нибудь задеть ее.
   – Ты уже говорил.
   – И мне удалось найти там весьма интересную картинку.
   – Да? – Ада по-прежнему держалась так, словно мои намеки совершенно на нее не действовали.
   – Да, да, с хорошенькой черноволосой девушкой по имени Мэри.
   Ада скучающе взглянула на меня, я же так и кипел весь, понимая, что мне не удалось вывести ее из равновесия.
   – Вероятно, зря я так разоткровенничался. Теперь мне придется ждать еще одной автомобильной катастрофы?
   – Не думаю. Кто, по-твоему, удержал определенных людей от поездки в Сент-Питерс, когда ты там громил всех и вся? – Она выжидающе замолчала, но я отвел взгляд. – Прощай, Томми. Желаю удачи.
   Ада повернулась и пошла. Наблюдая за ней, я впервые после возвращения в Луизиану почувствовал, что чего-то не понимаю.

4

СТИВ ДЖЕКСОН

   В отвратительном настроении я наконец приступил к работе, не переставая твердить самому себе, что губернатор Луизианы и Ада – это совсем не одно и то же. Любой чиновник – на работе одно, а дома совсем другое. И меня интересует только ее официальный статус.
   Первым делом я занялся историей об аренде некоторых нефтеносных участков, располагая на сей счет кое-какими данными. Созданная совсем недавно в штате Делавэр "Пеликен дивелопмент компани" за последнее время арендовала по очень низкой цене ряд нефтеносных участков на землях нашего штата. Моя программа передавалась по телевидению по понедельникам и пятницам. В перерыве между выступлениями я слетал в столицу штата Делавэр город Уилмингтон, проверил там документы, представленные этой фирмой при регистрации, и выяснил, что ее пайщиками являлись три чиновника геологического управления штата Луизиана, назначенные Адой, а также некие Р. Т. Янг и миссис Стелла Хьюстон. Последняя фамилия не могла не вызвать у меня улыбки.
   Возвратившись в Луизиану, я проверил еще кое-какие бумаги и обнаружил, что "Пеликен дивелопмент компани" перепродала свои права на аренду участков нескольким крупным фирмам по цене, в четыре с лишним раза превышающей сумму, уплаченную ею государству, да еще выторговала одну шестнадцатую ежегодных доходов с будущей продажи нефти.
   Я сфотографировал документы и рассказал обо всем в очередной телепередаче. Я никого ни в чем не обвинял, а просто раскрыл телезрителям суть этих махинаций.
   Администрация штата никак не реагировала на телепередачу. Газета мистера Спенсера обратилась в суд с требованием возбудить уголовное преследование против трех чиновников геологического управления штата по обвинению в использовании служебного положения, но я не сомневался, что Ада добьется прекращения дела; позже так оно и случилось. Мне не стоило труда доказать, что никаких "Р. Т. Янг" и "Стеллы Хьюстон" в природе не существует, но я и не пытался выяснить, кто скрывается за этими фиктивными именами.
   Мои разоблачения произвели кое-какой эффект, но в общем-то я ожидал большего. Через некоторое время я попытался собрать факты о мошенничестве при подсчете голосов. Но потерпел неудачу. Политиканы оказались не так глупы, чтобы использовать голоса покойников или никогда не появлявшихся на свет божий людей. Жульничество заключалось в том, что в необходимых случаях в результате каких-то манипуляций они всякий раз ухитрялись подсчитать голоса к собственной выгоде. Однако мне не удалось найти человека, который знал бы секрет этого трюка и согласился выступить с разоблачениями.
   Затем я занялся сбором материалов о том, как в округах используют человеческие пороки и слабости. Тут мне удалось преуспеть. К тому же я заснял скрытой кинокамерой многие игорные дома и дома терпимости (я называл их "заведениями позора"), писал "репортажи очевидца" из игорных домов (не рискуя живописать нравы домов терпимости) и в конце концов заставил священников и проповедников выступить с бурными требованиями покончить с этими рассадниками зла.
   Объектом моих атак стали не только подобные злачные места, но и Янси, однако в беседе с журналистами он сумел выйти сухим из воды, заявив: "Это относится к компетенции местных властей. Я могу вмешаться лишь после того, как меня попросят".
   Из этого следовало, что мои разоблачения не очень-то беспокоили Янси. Жители Луизианы настолько привыкли к существующим порядкам, что в большинстве своем безоговорочно разделяли его точку зрения.
   Как-то мне пришла в голову удачная мысль. Я взял куплет из популярной в годы войны австралийской песенки "Танцующая Матильда", переделал заключительные строки, и теперь в исполнении местного трио, записанном на пленку, они звучали следующим образом:

 
...И в портфель сгребая деньги,
Напевал Матильде так:
– Потанцуем-ка, милашка,
С этой песенкою в такт...
 

   Каждую свою телевизионную программу я заканчивал коротеньким обращением "специально для Веселого грабителя", где сообщал какой-нибудь новый факт об азартных играх или организованном пороке в нашем штате. Под звуки "Танцующей Матильды" я поднимал бутафорский портфель и некоторое время держал его перед телезрителями. Меня нельзя было привлечь за клевету, ибо ни разу фамилия Янси не прозвучала с экрана, но все понимали, кого и что я имею в виду. Жители штата хорошо знали его портфель, как и черные записные книжечки Хьюи лет двадцать пять назад.
   Телепередачи выставляли Янси в смешном свете и явно пользовались успехом. До меня стали доходить сведения, что наш бравый генерал основательно задет и начинает нервничать.
   Я радовался и горел желанием наносить ему удар за ударом.
   Но я понимал, что этого недостаточно, что исход борьбы могло бы решить лишь то, чем я владел и что никогда не осмелюсь использовать.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Джексон словно воткнул в меня нож и сейчас медленно его поворачивал, я же ничего, ровным счетом ничего не мог поделать. Больше всего на свете мне претило играть роль жертвы, а не нападающего. Вот и на войне, под огнем, я всегда думал, что если придется умереть, то лучше уж в яростной схватке, разя и сокрушая. Оказаться в положении мишени, быть связанным по рукам и ногам – для меня сущий ад, да и только.
   – Подумай, какой сукин сын этот Джексон! – сказал я Аде. – Надоел он мне. Равно как и осточертело выглядеть дураком. "Веселый грабитель", а? Даже мои подчиненные, завидев меня, начинают улыбаться в рукав. Это же расшатывает дисциплину! Я уже не могу обходить своих клиентов с портфелем. С тех пор, как он начал эти передачи с "Танцующей Матильдой", мне пришлось заменить портфель чемоданом. "Веселый грабитель"... – передразнил я Джексона. – Сволочь!
   Ада расхохоталась.
   – В чем дело? Ты что, на его стороне?
   – Не говори глупостей. Он ничего не может тебе сделать. Вспомни пословицу: "Собака лает – ветер носит".
   – Начхал я на пословицы! Он причиняет мне кучу неприятностей.
   – Терпи. Он и меня не обходит стороной, как тебе известно.
   – Черта с два! Обходит, да еще как! Он травит только меня, а ты запрещаешь даже припугнуть его.
   Ада улыбнулась и не без затаенной гордости ответила:
   – А тебе и не удастся его напугать.
   – Ты думаешь? Может, поспорим?
   – Не имею желания. Надеюсь, не такой уж ты болван, чтобы пытаться пугать его. Тронь его пальцем – и завтра об этом узнает весь штат. Поднимется крик, что это наших рук дело.
   – Как сказать. Люди привыкли уважать силу... – Я смачно ударил кулаком по своей же ладони.
   – До чего же идиот! А теперь послушай меня. Не смей даже думать об этом. Оставь его в покое. Слышишь?
   – Хорошо, хорошо. Не буду его трогать.
   "Сам-то не буду, – про себя добавил я. – Но не гарантирую, что не найдется кто-нибудь другой".
   Я вызвал к себе Рикко Медину и потолковал с ним.
   – Человек надежный и умеющий молчать, понятно? – сказал я в заключение.
   – Понятно, – кивнул Медина.

СТИВ ДЖЕКСОН

   Я свернул с Ройял-стрит на свою улицу – узкий коридор между рядами приземистых мрачных домов. На следующем квартале улица оканчивалась тупиком и освещалась только падающим из окон светом: оба уличных фонаря не горели. Едва я свернул за угол, как по бокам у меня выросли двое неизвестных и чей-то хриплый голос прошептал:
   – Тебе велено кое-что передать. Тебе велено передать, что ты слишком много болтаешь.
   Вспыхнуло что-то красное, и я погрузился во мрак.
   Пришел я в себя уже в больничной палате. За правым ухом, не переставая, тупо ныло, местами горело лицо, все тело пронизывала боль. С минуту я лежал, собираясь с мыслями и вспоминая. Я пришел к выводу, что надо мной основательно потрудились.
   Около койки появилась сиделка в белом, спросила о моем самочувствии и сказала, что, как только я найду возможным, меня навестят журналисты. Я ответил, что нахожу это возможным уже сейчас, и сиделка, получив разрешение врача, впустила ко мне журналистов, которым я и рассказал, как и что произошло.
   Потом я уснул. Когда проснулся, сиделка принесла специальный дневной выпуск вечерней газеты.
   Набранный крупным шрифтом, ее заголовок сообщал: "Зверское избиение телевизионного комментатора".
   В заметке говорилось: "Комментатор телевидения Стив Джексон, ведущий кампанию против применения насилия в политической жизни штата, вчера вечером сам стал жертвой насилия".
   Несколько дней назад почти такая же мысль пришла мне в голову.
   Потом я, по-видимому, опять уснул, а когда очнулся, в комнате было темно, белели только простыни на постели. Снизу доносился приглушенный гул уличного движения, приглушенный, потому что я проснулся где-то между полночью и рассветом. Черное небо за окном было усеяно, как и до моего прибытия в больницу, и до моего появления на свет божий, белыми точками звезд, удаленных от нас на миллионы световых лет. Нет, они были не такими, как прежде. Они менялись ежедневно, ежечасно, ежесекундно, и эти изменения аккуратно фиксировались в астрономических таблицах. При наличии таких таблиц, если умеешь ими пользоваться, можно, ориентируясь по звездам, управлять судном или самолетом.
   Не знаю почему, но я вдруг вспомнил, что бедняга Томми Даллас побывал в больнице тоже с помощью Ады. Хотя я-то, пожалуй, оказался здесь не в результате прямого ее участия, а скорее по инициативе Янси. Возможно, Ада об этом ничего и не знала. Однако разве она и Янси не были чем-то единым? Значит, и она виновата.
   Кстати, мы с ней тоже кое в чем были едины.
   Небо светлело, но так медленно, что мне казалось, будто я смотрю замедленный фильм, на одной десятой скорости. Я мог бы ускорить движение, чувствовал я, или, наоборот, остановить пленку, мог бы перекрутить ее, куда хочу, вперед или назад.
   Но я не стал ускорять или замедлять свой фильм. Я предоставил ему возможность идти, как он хотел, и небо совсем побледнело, а звезды исчезли прежде, чем меня сморил сон.
   На третий день, когда уже после двенадцати я лежал, погруженный в залитое солнцем бездумье, на пороге палаты появилась сиделка и сообщила, что ко мне пришла миссис Киснерос.
   – Пригласите ее, – сказал я и почувствовал, что сердце у меня встрепенулось, как у рыбака при виде рыбы на крючке.
   Сиделка в белой шапочке на голове вышла, и сразу же в узком дверном проеме выросла фигура женщины в темном вязаном платье, с черными волосами, ниспадавшими на плечи, в темных очках и на высоких каблуках. Конечно, это была Ада Даллас.
   Она прикрыла дверь, не отрывая от нее руки, и остановилась, не сводя с меня взгляда. Ее темные очки мешали мне видеть, что выражал этот взгляд.
   – Привет, Стив! – прошептала наконец она.
   – Здравствуй!
   Она все еще не двигалась, словно примерзнув к месту.
   – Должна ли я объяснять тебе? – по-прежнему шепотом спросила она, и я увидел, как на белой шее у нее начала пульсировать синяя жилка.
   – Нет. Не должна.
   – Я убью его! Я...
   – Ты не сделаешь этого.
   – Я проучу его!
   – И этого ты не сделаешь. Ни убить, ни проучить, ни просто остановить его ты не в состоянии. И в следующий раз он подыщет другого исполнителя.
   – Следующего раза вообще не будет. – Лицо Ады под черным париком казалось мертвенно-бледным.
   – Не будет? Ты же знаешь, что будет.
   – Клянусь, я собственными руками задушу того, кто тронет тебя хоть пальцем.
   – Что ты, собственно, волнуешься? В конце концов, кто я такой? Это может произойти с каждым.
   – Как тебе сказать? – Ада устало вздохнула, и я увидел, как поднялась и опустилась прикрытая черным платьем грудь. – В сущности, то, что творится у нас, происходит повсюду. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. За исключением...
   – За исключением Янси, танков, маленького бакалейщика?
   – Хватит терзать меня, Стив... Так вот, везде одно и то же, разница только в масштабах.
   – Да, но масштабы тоже имеют значение.
   – Я постараюсь...
   – Теперь ты ничего не сделаешь, как ни старайся, – резко оборвал я.
   Она молчала. Ее судорожное дыхание наполнило комнату.
   – И все же попытаюсь. Но я пришла сюда не затем, чтобы ссориться. Я пришла узнать, как ты... чем я могу тебе помочь.
   Ада подошла к койке, села, сняла очки и положила мне на лоб мягкую прохладную руку. Я закрыл глаза и погрузился в блаженное оцепенение, наслаждаясь теплом ее присутствия, ароматом ее духов, ее ласковым прикосновением.
   Мы не шевелились и не произносили ни слова.

* * *

   На следующей неделе после того, как я вышел из больницы, руководство телевизионной станции вручило мне револьвер и разрешение на него. По правде говоря, я не собирался пускать оружие в ход, но сама эта история послужила хорошей рекламой. Как только она получила огласку, число зрителей, которые регулярно смотрели мою программу, резко увеличилось.
   Выступая по телевидению впервые после болезни, я ощущал непривычную тяжесть в заднем кармане брюк и какую-то неловкость и сумел побороть ее лишь перед самым концом передачи.
   – Сам по себе тот факт, что головорезы избили комментатора телевидения, еще не важен, – говорил я в заключение. – Важно другое, а именно: оказывается, у нас могут изуродовать всякого, кто осмелится критиковать администрацию штата.
   Дело идет к установлению диктатуры. Мы значительно ближе к ней, чем Германия в 1933 году. Итоги выборов у нас фальсифицируются в угоду покупателям-заказчикам; избирателей терроризируют и вынуждают голосовать по подсказке; отдельные личности, пользующиеся благосклонностью администрации штата, буквально распухают от прибылей. Движение, которое началось как крестовый поход против коррупции, само превратилось в циничную и продажную силу.