Уильямс Верт. Ада Даллас

   – Стив, подойди ближе! Нам нужно проверить установку камер и освещения.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Я наблюдал за ними из окна кабинета. Худой и высокий Джексон прохаживался по ступенькам лестницы; хрупкий и беззащитный, он представлял собой прекрасную мишень. Но время моего алиби еще не наступило.
   Был момент, когда Джексон повернулся ко мне спиной, и я мысленно отметил меж его лопаток нужную точку. Около минуты он стоял неподвижно, словно нарочно подставлял спину, и в эту минуту я испытывал к нему такую нежность, какую испытываешь только к женщине. Потом он переменил место, мишень исчезла, и Джексон снова превратился в человека, готового отправить меня на электрический стул.

СТИВ ДЖЕКСОН

   Внезапно вспыхнули прожектора, и все передо мной запылало ослепительным желтым пламенем. Я невольно зажмурился, а когда снова открыл глаза, прожектора уже мне не мешали, и я смотрел на белые ступени лестницы.
   – Прекрасно! – заметил режиссер передачи. – Стой на этом же месте, когда мы включим камеры.
   – Сколько еще ждать? – спросил я.
   Он взглянул на часы:
   – Полчаса.
   Я подумал, что можно было бы открыть бронзовые двустворчатые двери, войти в вестибюль с высоким потолком и из будки телефона-автомата позвонить Янси в последний раз. Я взялся за ручку двери, но дверь оказалась на замке. Несколько секунд я рассматривал выбитые на бронзе и казавшиеся черными в свете прожекторов рисунки. Не попытаться ли проникнуть в здание через запасной вход? Нет, на это у меня уже не оставалось времени. Я отошел от двери и снова вступил в бледный круг света.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Открылась дверь, и в кабинет вошли два моих полицейских – Пэкстон и Бьюсан.
   – Почему задержались?
   – Простите, господин генерал, но вы приказали прибыть в семь тридцать, а сейчас только семь двадцать одна, сэр.
   – Да? Ну, хорошо. Давайте приступим к делу.
   Я вручил им несколько докладов и засадил за работу – читать бумаги вслух, проверять цифры, уточнять отдельные пункты и так далее. Я выбрал Пэкстона и Бьюсана потому, что мог положиться на них как на вполне надежных свидетелей. Преданность их не вызывала у меня ни малейших сомнений, тем более что недавно я повысил их в должностях и обещал повысить снова.
   Разумеется, я не открыл им свои планы. Не видел в том необходимости. Они оба знали, что им предстоит делать и говорить. Именно так они сделают, именно то скажут и никогда не упомянут ни о чем даже в разговоре между собой.
   А сказать они должны будут вот что: я, генерал Роберт Янси, в те минуты, когда был убит Стив Джексон, находился вместе с ними в моем кабинете.
   Сделать же они должны были вот что: забыть, что как раз в это время я на несколько минут выходил из кабинета в туалет. Только и всего.
   Все это я подготовил только за одну последнюю неделю – весьма тщательно, не спуская глаз с часов и прорепетировав пятнадцать раз.
   В нужное время я выйду в мужскую уборную. У дверей своего кабинета я прихвачу портфель с разобранным карабином. В мужской уборной, этажом выше, висит заблаговременно принесенное мною штатское пальто с перчатками в кармане и шляпа. Я войду в уборную в военной форме, а выйду в пальто и шляпе. Пользуясь лифтом, поднимусь на шестой этаж. Пройду в расположенную там кладовую, где хранятся всякие хозяйственные вещи и принадлежности; дверь кладовой я открою заранее припасенным универсальным ключом. Окно кладовой выходило на ступеньки парадной лестницы Капитолия. Я выбрал это помещение потому, что из него можно было стрелять под нужным углом, и потому, что в это время уборщицы должны находиться в другом месте. Под благовидным предлогом я получил график их работы и трижды проверил, как он соблюдается. Выяснилось, что соблюдается и что женщины в это время убирают помещение на девятнадцатом этаже. Все было проверено.
   Оказавшись в кладовой, я выну карабин из портфеля, быстро соберу его, проверю прицел и надену глушитель; потом подойду к окну, положу дуло на подоконник, тщательно прицелюсь в находящуюся почти подо мной голову Стива Джексона, нажму спуск, снова прицелюсь и снова выстрелю – для верности. Дело будет сделано.
   После этого разберу карабин, на что потребуется четыре секунды, спрячу части под находящийся там шкаф для одежды, выдвинув для этого нижний ящик, и на лифте спущусь на третий этаж. Здесь в мужской уборной сниму пальто, сойду по лестнице на этаж, где расположен мой кабинет, и когда там появятся люди, они увидят, что мы сидим и трудимся.
   Отрабатывая операцию, я никогда не тратил на нее больше восьми минут. А однажды уложился даже в шесть. Вторую часть операции – после выстрелов – я выполнял всего за три минуты.
   Разумеется, я принял меры, чтобы не оставить никаких следов. Карабин, из которого мне предстояло стрелять, я подобрал в свое время возле убитого человека, так что его баллистические данные ничем не помогли бы следствию. На мне будут перчатки. Свидетели, подтверждавшие мое алиби, были вполне надежны. Известный элемент риска, конечно, оставался. Кто-нибудь мог увидеть меня, когда я пойду в пальто и шляпе, что, несомненно, покажется подозрительным. Однако можно было засунуть пальто и шляпу в портфель и принести после всего сначала в уборную, а потом в кабинет. Это тоже рискованно, но в меньшей мере, а вообще-то совсем избежать риска я не мог.
   Вероятно, в тысячный раз я проделал мысленно то, что мне предстояло проделать в действительности: из кабинета в уборную, из уборной к лифту, лифтом на шестой этаж, кладовая, выстрелы, из кладовой опять в лифт, в лифте снять пальто и шляпу и положить их в портфель, потом возвращение в уборную на третьем этаже, оттуда по лестнице в кабинет, из которого, как потом покажут мои свидетели, я никуда не выходил.
   Да, все правильно и все должно получиться.

СТИВ ДЖЕКСОН

   Я взглянул на часы: оставалось десять минут. Разочарование и гнев охватили меня. До самого конца я надеялся, что Янси испугается. Однако он отказался от сделки. Чувствуя себя одиноким, я принялся бродить в темноте по ступеням лестницы, стараясь избегать освещенных мест.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Десять минут. Еще не пора. Подожду еще две минуты. Надо сосредоточиться на том, что это всего лишь тактическая задача. И думать только о ней. Только над ее решением. Прошла еще минута. Да, это всего лишь тактическая задача, и ее решение требует строгого соблюдения разработанного графика. Остается тридцать секунд... десять... пять... четыре... три... две... одна... Время!
   Я встал. Пэкстон и Бьюсан, склонившись над бумагами, целиком погрузились в работу.
   – Схожу в уборную, – сказал я. – Сейчас вернусь.
   – Хорошо, господин генерал.
   Коридор освещался лишь одной лампочкой, тускло горевшей в дальнем конце. Я пошел в противоположном направлении, наблюдая, как удлиняется моя тень на полу. Вот и туалет.
   Открыв вторую, внутреннюю дверь, я сразу увидел на вешалке коричневое твидовое пальто и коричневую же плоскую шляпу. Снять их с крючка и натянуть лежавшие в кармане пальто перчатки было делом нескольких секунд. Я прислушался. Вокруг царила глубокая тишина. Никого, ничего!
   Осторожно ступая, я вышел из туалета, подошел к лифту и нажал черную кнопку с цифрой "6".
   Лифт загудел и пришел в движение. На указателе одна за другой зажигались цифры этажей.
   Третий...
   Четвертый...
   Я выдерживал график, и можно было считать, что дело наполовину сделано.
   Все шло как по маслу.
   Да иначе и быть не могло... Если, конечно, я не промахнусь... Да, но мог ли я промахнуться, стреляя из карабина с телескопическим прицелом? Я, кто на таком расстоянии, с таким же прицелом попадал в теннисный мяч?
   Четвертый...
   Пятый...
   А если там вдруг окажутся уборщицы... Если, если, если...
   Шестой этаж...
   Лифт остановился.
   Меня охватило чувство нереальности происходящего. И этаж был не таким, как всегда, и лифт не таким. Дверь лифта закрывалась автоматически. Я заклинил дверь заранее припасенной газетой на случай, если кто-нибудь попытается вызвать лифт. Я не мог отделаться от ощущения, что все это проделываю не я, а кто-то другой, а я лишь наблюдаю со стороны.
   И все же это был я. Уходя по коридору, я видел, как свет из открытой кабины лифта постепенно превращается в прямоугольник света, потом в узкую полоску, а потом в нить света.
   Кабина будет стоять на месте, спустить ее никто не сможет.
   Меня окружал мрак, и я шел, касаясь стены рукой и ощущая холод мрамора сквозь перчатку.
   Но вскоре глаза привыкли к темноте. В конце коридора в окне серело усыпанное звездами небо. Я стал различать двери по обе стороны коридора, медные ручки и пошел в этом направлении, поскольку нужная мне дверь находилась именно там, рядом с окном.
   Во время репетиций я много раз проделывал этот маршрут.
   Я прекрасно его запомнил.
   Вот и дверь, но она оказалась на замке.
   Как ни маловероятным казался мне такой случай, я все же не исключал его вовсе и потому захватил универсальный ключ, подходивший к любому замку в здании.
   Я вставил его в замочную скважину, послышалось скрежетание металла. Я повернул холодную ручку.
   Дверь распахнулась. Я проскользнул внутрь и прикрыл ее за собой.
   Лучом света из миниатюрного фонарика я осветил портфель. Достал части карабина и быстро его собрал. Щелкнул соединительный замок, и у меня екнуло под ложечкой. Я зарядил оружие. Все было готово.
   Я поднял карабин, провел рукой вдоль его металлического ствола, потрогал деревянное ложе, проверил запас патронов. Затем осторожно открыл окно, положил ствол на подоконник и снял затвор с предохранителя.
   Я взглянул вдоль дула на круг света шестью этажами ниже. Высокий, худой Джексон стоял там, и его седеющая голова хорошо просматривалась в прицел. Однако по бокам от него стояли еще двое; один что-то говорил, оживленно жестикулируя, другой, в кепке, молчал, держа руки в карманах. Через минуту они оставят его одного. И тогда...
   Джексон только что стоял спиной ко мне и лицом к камерам. Но тут же он повернулся к Капитолию и взглянул вверх, мне даже показалось, что он смотрит прямо на меня.
   И сразу он стал частью меня. А я им. И в то же время я словно следил за нами обоими со стороны.
   Судя по часам, оставалось две минуты.
   "А ведь я сейчас сделаю это вторично, – подумал я. – Говорят, чем больше, тем легче. Но легче ли? Не знаю. И вообще не знаю, что сейчас чувствую. Нет, это все ненастоящее. Меня тут нет, а раз так, мне нечего бояться. Я вижу все это на экране телевизора. Я вижу человека в круглой плоской шляпе, он стоит у окна на коленях и, приготовившись стрелять, держит у плеча заряженный карабин".
   Но вот я поймал в прицел голову Джексона, и все стало реальностью. И то, что меня окружало, и я сам, и он. Я должен был убить его. И не когда-нибудь, не на будущей неделе, а сейчас.
   Бледно-зеленые стрелки на черном циферблате часов показали, что остается минута. В круге света внизу человек без головного убора перестал жестикулировать, а человек в кепке вынул руки из карманов. Джексон что-то сказал им, они засмеялись и вышли из круга. Он остался один.
   Не спеша, тщательно целясь, я навел дуло карабина на его затылок.

СТИВ ДЖЕКСОН

   Пора. Я попытался рассмотреть среди тех, кого отделяла от меня световая завеса прожекторов, одно лицо, но не нашел. Прожекторы слепили, вне их все было черным.
   – Ты готов, Стив? – спросил режиссер. Он с удовольствием занимался организацией подобных передач; любил решать тактические задачи.
   – Не совсем, – ответил я, и он засмеялся.
   Потом вместе с осветителем они вышли из круга желтого света и встали позади камер. Можно было начинать.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Я остановил перекрестие прицела на его затылке и положил палец на спусковой крючок.
   И в эту минуту у двери кладовой послышался какой-то звук. Я замер. В замке повернулся ключ. Я едва успел отпрянуть в темный угол, как в кладовую кто-то вошел. До меня донесся аромат духов, и я все понял.
   – Напрасно прячешься, – послышался спокойный голос Ады. – Я знаю, что ты здесь.
   Сердце у меня заколотилось.
   – Ну и хорошо. Только не шуми.
   – Ты все-таки решил убить его? – вполголоса, ровно, почти безучастно спросила Ада. Давно я не слышал такого спокойного тона.
   – Неужели ты думала, что я позволю отправить меня на электрический стул?
   – Ты не посмеешь даже пальцем тронуть его! – Тот же ровный тон. Она подошла ближе, и лунный свет упал на ее лицо. То, что я прочел на нем, ее внезапное появление, ее тон сразу подсказали мне причину ее прихода. По спине у меня пробежал холодок.
   Ада была готова на все. Кто хоть раз видел человека в подобном состоянии, тот раз и навсегда запомнит, что оно означало. Мне доводилось видеть солдат, которые добровольно вызывались на опасное поручение, понимая, что шансы выжить равны нулю. В таком состоянии, возможно, идут на расстрел люди, зная, что правда на их стороне.
   – Как ты меня нашла? – попытался я затянуть время.
   – А ты надеялся, что тебе удастся меня одурачить? – невозмутимо ответила Ада. – Все последние недели мои люди не спускали с тебя глаз, а сегодня вечером я сама следила за тобой. – По-прежнему спокойный голос.
   – Хорошо, хорошо, ты умная женщина. Но если это так, почему ты мешаешь мне? Речь идет о нас обоих. И нас обоих я сейчас спасу.
   Я сделал шаг к окну.
   Ада сделала то же самое.
   – Не трогай карабин!
   – Я не намерен садиться на электрический стул.
   – Ты его не тронешь! – с таким же каменным, мертвым спокойствием повторила она. – И не обязательно садиться на электрический стул. У тебя есть время спуститься к Джексону и заявить, что ты уходишь в отставку.
   – Чтобы я испугался этого ублюдка? – рассмеялся я и услышал, как ломко звучит в темноте мой смех. – А ты тоже уйдешь?
   – Да. Если уйдешь ты, уйду и я, – без запинки ответила Ада. Она, должно быть, уже давно все решила. Неужели?
   – Ты хочешь сказать, что готова бросить все ради него? – Я взглянул на ее лицо, освещенное луной. – Не верю.
   – Не только ради него.
   – А ради чего же еще?
   – Ради самой себя.
   Она глубоко вздохнула. Я снова сделал шаг к окну, и снова Ада сделала то же самое.
   – Ты совсем сошла с ума! Не знаю, что произошло с тобой, но ты стала совсем другой. Ты сошла с ума!
   – Не думаю. – Теперь она стояла между мной и окном, почти загораживая его от меня.
   – Ну, а я ни от чего не хочу отказываться и никому не позволю заниматься болтовней, которая может погубить меня. Не мешай. Я сделаю то, что решил.
   – Ничего ты не сделаешь. – Ровный и вместе с тем твердый тон.
   – Он сейчас начнет передачу. Уйди!
   – Ни за что!
   В свете луны, ярко освещавшем ее с головы до ног, я увидел, как она подняла руку с блеснувшим в ней маленьким пистолетом того типа, что некоторые женщины носят в сумочке. Значительно позже, анализируя все детали, я припомнил, что, несмотря на ненависть к ней за то, что она мне мешала, загораживая его собой, во мне возникло и мимолетное острое чувство жалости к ней. Каким мужеством нужно было обладать, подумал я тогда, чтобы с крохотным, почти игрушечным пистолетом, которым она, наверно, и пользоваться-то не умела, выступить против профессионального солдата, вооруженного карабином!
   – Отдай карабин! – потребовала Ада.
   – Ты не оставляешь мне выбора, – ответил я.
   Я опустил карабин, словно намереваясь отдать оружие, и с силой ударил прикладом по ее руке. Она вскрикнула от боли, ее пистолет отлетел в сторону, ударился о стену и со стуком упал на пол.
   Ада отшатнулась, держась за руку, а я в два прыжка очутился у окна и увидел внизу в круге света одинокую фигуру Джексона, готового начать, а может, уже начавшего передачу.
   Я поднял карабин. Ада бросилась на меня, повиснув всем телом, а потом вцепилась мне в лицо, заставив на несколько мгновений потерять равновесие.
   – Нет, ты этого не сделаешь!
   Несмотря на то что я причинил ей боль, в ее голосе не слышалось гнева, лишь твердая решимость во что бы то ни стало помешать мне.
   Теперь я знал, как поступить. Подскочив к Аде, я ударил ее левой рукой в подбородок. Я умышленно нанес удар не в полную силу, желая только оглушить ее. Она упала. Тяжело, со стуком.
   Я снова подошел к окну, нагнулся, положил карабин на подоконник и стал целиться в Джексона. Поглощенный этим занятием, я все же заметил, что Ада зашевелилась и стала подниматься. "Торопись! – сказал я себе. – Ты ударил ее недостаточно сильно..." Голова Джексона уже оказалась в перекрестии прицела, когда Ада снова кинулась на меня. Карабин уперся ей в грудь, я потянул его к себе и непроизвольно нажал спуск.
   Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Пуля попала в Аду. Словно от внезапного толчка, она повалилась на низкий подоконник, пальцы ее бессильно царапнули по дереву, и она исчезла за окном.
   Мне показалось, что время вдруг остановилось. Последнее, что я увидел, – ее ноги, мелькнувшие в черном проеме окна. И все.
   "Она сделала это умышленно, – мелькнуло у меня. – Она понимала, что только так может помешать мне убить его, и сознательно пошла на это"
   Ада даже не вскрикнула. Видимо, она была уже мертва, когда падала из окна.
   Я не мог сдвинуться с места, словно она пригвоздила меня.
   Снизу донесся глухой удар.
   Я выбежал из комнаты, к...

СТИВ ДЖЕКСОН

   Я только что прочитал первые фразы написанного заранее текста, как футах в тридцати – пятидесяти от меня упало что-то тяжелое. "Вот оно! – подумал я. – Все-таки они пытаются разделаться со мной..."
   И вдруг я увидел впереди себя нечто белое и бесформенное и сразу узнал ее. Напрасно я старался внушить себе, что ошибаюсь, что этого не может быть. Я увидел золотистые волосы и с ужасающей отчетливостью понял: это она, Ада.
   Я склонился над ней; к нам уже спешили люди.

РОБЕРТ ЯНСИ

   Кабина лифта оказалась на месте, и я спустился на свой этаж. Никого не встретив, я забежал в уборную, повесил пальто и шляпу и тщательно вымыл руки. Взглянув в зеркало, я обнаружил на щеках несколько кровоточащих царапин. Четыре на одной щеке, три на другой.
   Я умылся, но царапины не смывались, они вспухли, стали краснее и безобразнее.
   Положение осложнялось.
   Если я попытаюсь бежать, меня схватят.
   Если заметят царапины и произведут анализ мельчайших частичек кожи, оставшихся у Ады под ногтями, – моя песенка спета.
   Оставалось ждать. Ждать, надеясь, что никому в голову не придет производить такой анализ.
   Однако и отсиживаться в кабинете я не мог. По долгу службы я должен был пойти туда. Но если я пойду, меня схватят.
   Все же я вошел в кабинет, стараясь при входе отвернуть лицо. В ящике у меня был йод, я попытался замазать царапины, но ничего не получилось.
   Я сидел за столом, опустив голову.
   Я не мог выйти, не мог сидеть на месте! Что делать? Что делать, черт побери?
   Сидеть, ждать и надеяться.
   Пэкстон заметил мои царапины, подбежал ко мне и заорал. Именно заорал:
   – Господин генерал, что с вами?
   – Ничего особенного. Упал и ударился о батарею отопления.
   Возможно, мне удалось бы выкрутиться, кое-какие шансы сохранялись, если бы в кабинет без стука не ворвался этот сукин сын Джексон. Если бы только он сначала постучал и дал мне возможность спрятаться! Так нет, влетел в кабинет и уставился прямо в лицо.
   Глаза его широко раскрылись, и я понял, что все кончено.

СТИВ ДЖЕКСОН

   Все это я вспоминал, пока ехал в Батон-Руж, а передо мной под мрачным дождливым небом, нависшим над зеленой долиной, разворачивалась темная лента шоссе.
   По специальному решению законодательного собрания Аду хоронили на территории Капитолия. Ее могила оказалась всего в нескольких футах от бронзовой статуи Хьюи Лонга. В черном были стоявшие на ступенях белой лестницы священнослужители и те, кто понесет гроб, а собравшаяся на зеленой лужайке безразличная к соблюдению ритуала толпа была разодета в самые пестрые тона.
   В сочной зеленой траве уже темнел аккуратный овал могилы с горкой земли у изножья. Возле него, явно гордясь своей работой, красовались два могильщика. Завтра могилу укроют дерном, а потом положат плиту из белого камня, и туристы, прочитав надпись, по пути в Капитолий, будут говорить друг другу: "Ада Даллас? Та самая, помните?" И уезжая в Новый Орлеан на фиесту, ради чего, собственно, они и являлись в Луизиану, может, да, а может, и нет, еще раз взглянут на могилу.
   На похоронах присутствовало много священников – представителей различных вероисповеданий, хор и мы – те, кому предстояло нести гроб туда, куда обычно несут гробы. Стоя вместе с остальными, я увидел в толпе лицо Томми Далласа. Он постарел, посуровел, словно с него сняли прозрачный чехол. Он кивнул мне и пошевелил губами, видимо, говоря: "Привет, Стив!"
   Пел хор, священники читали молитвы и проповеди, но я ничего не слышал. Я смотрел на серебряный гроб и жалел, что он закрыт и я не могу в последний раз увидеть Аду.
   Я заставил себя прислушаться к тому, что говорит очередной священник – не знаю, уж какую церковь он представлял, – и услыхал:
   – ...ее благородная и бескорыстная преданность народу Луизианы...
   Вот это да!
   – ...выполняя свой гражданский долг, она не только не жалела своих сил и энергии, но и пожертвовала своей жизнью...
   Ну и ну!
   – ...эта великая женщина...
   А вот это факт, только вовсе не в том смысле, в каком говорил священник.
   Я больше не слушал панихиду. Я снова спустился на парашюте памяти в тот день, куда мне хотелось попасть. В тот день, когда море из синего стало темным, когда дул ветер и лил дождь.
   "Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: "Да, ты есть, и никакие удары судьбы не смогли этому помешать. И если я причинял тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне сполна"".
   Да, это правда, подумал я.
   "Я хочу заставить мир признать, что я существовала, и сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала".
   Не сможет, сказал я ей.
   "Я отплачу каждому негодяю. Каждому, кто когда-либо обидел меня или осудил. Я всем им отплачу. Я хочу, чтобы они знали, кто я и на что я способна. Я раздавлю их, как вот эту медузу".
   Ты почти сумела это сделать.
   Что она сумела сделать?
   Почти все.
   Она сумела сделать почти все, что хотела, она наметила себе цель и неуклонно шла к ней, но не поняла, что сама же может стать жертвой на пути осуществления своих замыслов.
   Она оставила свой след на земле. Начав с нуля, с ничего, но, сообразив, что удача идет к ней в руки, она заставила мир признать, что существовала. Счастливый случай вывел ее на орбиту, а на землю она упала вовсе не потому, что ее покинуло счастье. Нет, просто она отдала свою жизнь ради меня.
   В этом и была ее ошибка. В том, что она любила меня. До самого конца в ней оставалось нечто человеческое, чего она не сумела вытравить из себя. Отсюда и ее обреченность. И – если верить религии – в этом ее спасение.
   Она была личностью. При всей ее безнравственности и коррупции, при том, что за ее спиной стояли темные силы, она была человеком незаурядным, хотя незаурядность эта, наверное, целиком состояла из ее жизнеспособности. Но и жизнеспособность не существует вечно, и она превращается в ничто.
   Большой ценой заплатила она за признание, с тем чтобы в конце жизни отказаться от него. Кто знает, может, в один прекрасный день она поняла, чего все это стоит.
   Я очнулся. Панихида уже кончилась; могильщики бросали на могилу последние лопаты земли.
   Притихшая, словно парализованная, толпа постояла еще немного на зеленой лужайке под тусклым небом, потом – сперва медленно, затем все быстрее – начала расходиться.
   Я постоял еще немного. Пошел дождь. Кто-то тронул меня за плечо.
   Это был Томми Даллас.
   – Стив!
   Меня удивило такое обращение – мы же, в сущности, едва были знакомы.
   – Да?
   – У вас найдется минута? Мне надо поговорить с вами.
   – Только не сейчас, – сказал я.
   Он посмотрел мне прямо в глаза, и я невольно обратил внимание на его осунувшееся лицо.
   – Что ж... Впереди еще много времени.
   "Смотря для чего, – про себя возразил я. – Будущее становится прошлым, пока ловишь уходящую из крана воду, которая и есть настоящее".
   – Правильно. Времени еще много.
   Томми ушел. По-видимому, понял, что надо уйти. Я спросил себя: чувствовал ли он что-нибудь к Аде раньше и чувствует ли что-нибудь сейчас? Трудно сказать.
   Падали последние комья земли – уходили минуты, часы, годы.
   Я повернулся и стал спускаться с лестницы.

ТОММИ ДАЛЛАС

   Мне было жаль Аду. Да, да, жаль. Я больше не считал ее виновной в злосчастной аварии, едва не стоившей мне жизни. Может, она и не хотела этого, может, вообще не знала. Во всяком случае, теперь это уже не имело значения, тем более что все кончилось для меня благополучно.
   Это сделало меня свободным человеком. Кстати, нечто подобное – такое же чувство освобождения – я ощутил снова после смерти Ады. Конечно, мне было жаль, что порвалась еще одна ниточка (я даже не подозревал о ее существовании), связывавшая меня с прошлым, но все же я опять пережил это ощущение свободы. Правда, вместе с тем я что-то и утратил, потерял какую-то частицу самого себя. Не знаю уж почему, но именно это чувство примешивалось ко всем остальным.