Страница:
– А что ты намерен предпринять сейчас?
– Ничего. Все позади. Повторяю, ничего. Абстрактное Ничего с заглавной буквы. Поэтому я и стал телерепортером.
– Разве это так уж плохо?
– Совсем не плохо. Это как раз то, что мне сейчас требуется.
Теперь я был уверен, что не сдамся, не приму ее предложения. Вполне возможно, оно мне не под силу. Мое сопротивление оказалось успешным. Я торжествовал и в то же время испытывал чувство утраты.
– Бедный Стив!
– Нечего меня жалеть, – рассердился я. Ей явно было жаль меня.
– И тебе этого достаточно?
– А кто я такой, чтобы претендовать на большее? – Я хотел было сказать, что давно уже наполовину мертв, но вовремя остановился. – И кстати, чего хочешь ты? Ты считаешь, что должна получить сполна? Да?
– Не знаю. – Теперь она не смотрела на меня. – Но я постараюсь получить. И скрывать этого не собираюсь.
– И куда же заведут тебя твои попытки, как ты думаешь? – Наверное, я был жесток. Но это получилось помимо моей воли.
– Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: "Да, ты есть, и никакие удары судьбы не могли этому помешать. И если я причинил тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне". Я хочу сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала.
– И это все? – засмеялся я.
– Ни в коем случае. Я отплачу каждому негодяю, который когда-нибудь обидел меня или осудил. Они еще узнают, кто я и на что способна. Я раздавлю их, как вот эту медузу.
И она втерла медузу в песок.
Зашелестели на ветру листья деревьев, и на наши лица упали первые капли дождя. Ветер принес с собой дождь и запахи моря.
– Сейчас хлынет ливень, – заметил я. – Пойдем обратно.
Но ее пальцы только сильней сжали мой локоть.
– Подожди.
Капли дождя были холодными, они прыгали по лицу Ады. Где-то далеко пророкотал гром. На испещренной пунктиром линии горизонта, где смыкались темное море и небо, вспыхнул зигзаг молнии, осветившей мир на мгновенье желтым светом. Стеной полил дождь.
– Мы промокнем. – Я дрожал в одной рубашке, прилипшей холодным пластырем к телу.
Она прижалась ко мне.
– Я тебя согрею.
Я почувствовал прикосновение ее стройной спины и ощутил под руками округлость упругой груди. Блузка у нее была мокрой, и от нее тоже веяло холодом. Потом в моих объятьях она начала согреваться, наши тела соприкасались, и я почувствовал тепло.
Влажные, уже не золотые, а потемневшие от воды и разметавшиеся по ветру волосы лезли мне в лицо.
– Стив, – позвала она.
– Да? – прошептал я ей на ухо.
– Люби меня, Стив. Пожалуйста, люби меня.
Я молчал.
– Будешь любить меня, Стив?
Ее мокрая гладкая щека коснулась моей щеки.
Я опять промолчал.
– Ты не ответил, – прошептала она.
– А что я должен ответить?
– Ты хочешь сказать, что не любишь меня?
– Вовсе нет. Ничего подобного.
– А как же тогда тебя понимать? Ты хочешь сказать, что я нравлюсь тебе, как может нравиться любая проститутка? Только так и не больше? Это ты хочешь сказать?
Меня вдруг охватило чувство... вины.
– Нет, – принялся я убеждать ее, а может – себя. – Я люблю тебя так, как могу любить женщину. На большее я не способен, слишком поздно. Ты это прекрасно знаешь.
– И ты в это веришь? Или ты знаешь, что это ложь?
– Это правда.
– Нет! – не сказала, а крикнула она. – Ты просто убедил себя в этом. И я ничего не могу поделать. – Она прильнула ко мне, на мгновенье я вдруг ощутил вес ее холодного и неподвижного тела. – Ничего, – повторила она и, оттолкнув меня, резким движением высвободилась из моих объятий. Я было протянул к ней руки, но тут же опустил их.
– Пойдем, – сказала она. – Вернемся в отель.
Всю ночь гудел ветер и стучал в окна дождь. Лежа в большой старинной кровати, я смотрел на наглухо прикрытые двойными рамами окна и прислушивался к шуму ветра и дождя и к дыханию Ады, которая, я был уверен, не спала. Перед рассветом ветер стих, перестал и дождь. Утро было серым, но спокойным. Мы уехали рано, чтобы поспеть на первый паром. У конторки мы с Адой стояли порознь. Хмурая хозяйка молча подала мне счет, и так же молча я оплатил его. Беря сдачу, я заглянул ей в лицо, и мне показалось, что она улыбается.
Больше не было ничего. Ни ссор, ни объяснений, ни сцен. В отношениях людей часто наступает такой момент, когда надо на что-то решаться. Вот и в наших отношениях наступила кульминация. Я не хотел считать, что это конец, и еще раза два попытался с ней встретиться, но она держалась отчужденно, и в конце концов я смирился. После этого мы продолжали видеться на студии, криво улыбались, разговаривали ровным тоном бывших любовников – он звучит как эхо отжившего.
Впоследствии, оглядываясь назад, я порой думал, что это я толкнул ее на избранный ею путь, что, если бы я тогда вел себя по-другому, все, быть может, и сложилось бы совсем иначе. Но, поразмыслив, понимал, что обманываюсь. Возникновение Ады Даллас было неминуемым. Веди я себя по-другому, она просто возникла бы по-другому.
Она продолжала готовить выпуски местных теленовостей и делала это вполне успешно. Она очень подружилась с Хармоном, появлялась в окружении газетных репортеров и богатых рекламодателей, и сделанная ею временная уступка расчета эмоциям, казалось, наглухо умерла. Она опять стала той Адой, которая ценила людей только по тому, насколько они могли оказаться ей полезны. Если нет, идите к черту.
В течение нескольких месяцев она готовила тексты для телерепортажей, а потом сделала очередной ход. Совершенно неожиданно комментатор передачи показа мод получила дополнительные две недели отпуска к двум положенным – за особые заслуги, сказали ей. Она была искренне обрадована, но вовсе не удивлена этим необычным проявлением справедливости и, пофыркивая от удовольствия, отправилась на месяц на Бермуды. Когда она вернулась, меднолицая, в веснушках и самоуверенная, оказалось, что она уже не комментатор показа мод. Ее место заняла Ада. Экс-комментатору, неэлегантной и немолодой женщине, нечего делать на экране. Хармон подыскал ей другое место с большим жалованьем, и она не стала с ним спорить. Спустя какое-то время, разумеется.
Но в день своего возвращения она влетела на студию как эльф и, бросив нам снисходительный взгляд, направилась доложить боссу о приезде, а вышла из его кабинета, едва передвигая ноги, прижимая к глазам платок и издавая носом весьма неприятные звуки. Часа через два Ада и Хармон, обменявшись многозначительными взглядами, улыбаясь, ушли вместе, и я испытал удар, поняв, что она уже давно спит с ним.
Я хладнокровно ненавидел их обоих. Глупо, разумеется, ибо мне было совершенно безразлично, что она делает, поэтому я постарался изгнать ненависть и от души посмеяться над ними. Только посмеяться.
Теперь я уже был не активным участником жизни Ады, а только зрителем. Тем не менее у меня оставалось место в партере, и я смотрел спектакль с большим любопытством, чем мне бы хотелось.
Однажды я без предупреждения и без повода вошел к ней в комнату, надеясь... Я сам не знаю, на что я надеялся.
– Привет! – поздоровался я.
– Здравствуй, Стив, – ответила она с явной отчужденностью.
– Сходим в бар?
– Большое спасибо, но я очень занята.
В эту минуту в дверях появилась голова Хармона; она ласково улыбнулась ему и, сказав: "А я уж и перестала тебя ждать", покачивая бедрами, направилась к нему. Именно это укололо меня. Я не был полностью уверен в том, что у них близкие отношения, и такая неуверенность причиняла мне острую боль.
Она быстро продвигалась вперед; ее передачи сразу стали популярными. Сначала показ мод проводился раз в неделю, потом два раза и наконец пять раз в неделю по пятнадцать минут. При прежнем комментаторе эта передача не приносила прибыль, а на Аде студия неплохо зарабатывала. Хармон оказался прав, хотя, быть может, тогда, в баре, он просто старался ей льстить. Она действительно стала королевой городского телевидения, что было примерно равнозначно чемпиону в среднем весе на своей улице. Тем не менее она обрела популярность.
Вскоре в ее передачах стали участвовать местные знаменитости, и однажды таким гостем на студии оказался Томми Даллас, поющий шериф.
Впоследствии я часто раздумывал над тем, на сколько ходов она была способна заглянуть вперед, когда пригласила его, насколько была прозорлива в отношении собственного будущего. Мне так и не удалось этого узнать.
В тот день сквозь стеклянную перегородку, отделявшую мой кабинет от приемной, я увидел, как в дверь входят, сохраняя определенный порядок: высокий, красивый седой мужчина в сером костюме, рослый, похожий на тяжеловеса молодой человек в зеленой с причудливой отделкой ковбойке и сером стетсоне, лицо у него было открытым и в то же время каким-то стертым; и четыре молодых ковбоя в таких же рубашках и шляпах, с музыкальными инструментами в руках.
Это были Сильвестр Марин, Томми Даллас и его квартет. Мне полагалось их встретить и отвести к Аде.
Поскольку я участвовал в выпуске теленовостей, мне, разумеется, было известно о них все, что могло быть известно. Сильвестр Марин, бывший сенатор штата от сент-питерского округа, играл немаловажную роль в политической жизни Луизианы, а Томми Даллас был его ставленником на должность губернатора.
Я вышел им навстречу.
– Доброе утро, сенатор, – сказал я. – Доброе утро, шериф.
– Здравствуйте... – Сенатор сделал секундную паузу, и я почувствовал, как завертелись колесики его памяти: – Стив! Как поживаете?
Он широко улыбнулся, но я сразу почувствовал, каким ледяным холодом от него веет. Почувствовал я и как меня внутри словно обожгло – такое ощущение испытываешь от стаканчика неразбавленного виски, – я даже не сразу понял, что это. Это был страх. Я слышал, что Сильвестр Марин умеет внушать страх и знает, как им пользоваться, и теперь он испробовал свое умение на мне. Мне стало стыдно, поэтому, когда пришлось в этот день разговаривать с ним, я старался, чтобы мои ответы звучали отрывисто и коротко.
– Неплохо, – отозвался я и пожал руку Томми Далласу. – Как самочувствие будущего губернатора?
Томми улыбнулся, что-то добродушно и неразборчиво промычав. Я знал многих деятелей от политики, способных произносить целые фразы, в которых не было ни капли смысла. Знал и таких, кто умел произносить слова, не складывая из них предложений. Но Томми Даллас был первым на моем жизненном пути, кто умел произносить звуки, не составляя из них слов.
Не талант, а прелесть! И не только потому, что нельзя было неправильно его понять. Нельзя было и правильно понять. В итоге: ничего.
Свою нечленораздельную речь Томми завершил тремя совершенно отчетливыми словами:
– Как жизнь, Стив?
Таков был поющий шериф сент-питерского округа, признанный идол публики, чиновник полиции, который, наверное, без чужой помощи не задержал бы и бродячей собаки, и будущий – можно было биться об заклад – губернатор штата Луизиана.
– Мисс Мэлоун сейчас придет, – сказал я сенатору, стараясь говорить отрывисто, но не совсем уж невежливо. – Прошу, джентльмены, садиться и чувствовать себя как дома.
В знак согласия Сильвестр наклонил голову, наверно, миллиметра на два. Профессиональная учтивость исчезла, не потому что я раздражал его, а потому, что с обменом любезностями было покончено. Лицо его было суровым, но не лишенным привлекательности, а небольшие морщинки сосредоточились только в уголках холодных глаз. Пока я говорил, он стоял совершенно неподвижно, затем кивнул, и его глубоко сидящие черные глаза – под глазами у него были отечные мешки – уставились на меня. Я взглянул в их черноту, и снова меня охватил страх. Что-то в нем напоминало мне Аду. Я подумал и понял: он тоже видел. Я заставил себя ответить взглядом на его взгляд, и он улыбнулся с иронической вежливостью.
В комнату вошла Ада.
– Добрый день, сенатор, – сказала она. – Добрый день, шериф. Как хорошо, что вы приехали!
Сенатор с той же насмешливо-элегантной почтительностью наклонил голову.
– Как хорошо, что вы нас пригласили!
– Нам и вправду очень приятно, дорогуша, – отозвался Томми.
С женщинами он умеет разговаривать достаточно членораздельно, подумал я.
– Очень рада, – тепло повторила она, обращаясь к Томми, и мне, хоть и не хотелось себе в этом признаваться, стало неприятно. Ее лицо сияло, в улыбке проглядывалось благоговение. Все шло как по маслу.
– Я столько раз вас слышала, шериф!
– Благодарю, мэм. – Томми оценил ситуацию и, по-видимому, наслаждался ею. – Большое вам спасибо.
– Нам не часто удается заполучить на нашу программу губернатора. Однако лиха беда начало, как говорится.
– Не стоит верить всему, что слышишь, дорогуша. Я еще не губернатор.
– Чистая формальность, – ослепительно улыбнулась Ада и переменила тему разговора: – Так что мы делаем в передаче? Репетировать не будем, а выступление строим следующим образом: я вас представлю, вы споете, затем я задам несколько вполне невинных вопросов. Потом вы снова споете. Вот и все. Согласны?
– Ты как полагаешь, Сильвестр? – спросил Томми.
На его привлекательной, чувственной, не слишком смышленой физиономии отразилось усиленное старание понять услышанное. По-видимому, это ему не удалось, потому что взгляд его заметался, как у тонущего, который тщетно надеется, что кто-нибудь бросит ему спасательный круг. Меня охватило чувство симпатии к нему, мне стало жаль его, хотелось сказать: "Давай, парень, выплывай сам. Спасательного круга нет и не будет".
Но я ничего не сказал и только услышал, как Сильвестр Марин спросил у Ады:
– А что за вопросы?
Она перечислила. Сильвестр кивнул и сказал, что все в порядке. Томми тоже кивнул и сказал, что все отлично.
Позже в студии, когда красная секундная стрелка подошла к цифре "60", оператор двинул камеру вперед для крупного плана, четверка музыкантов заиграла, а Томми Даллас запел. Он пел свою песню "Ты и я", обращаясь к Аде и завывая по-волчьи. Она сидела выпрямившись – лицо ее выражало восхищение – и не сводила с Томми глаз, лишь время от времени бросая мимолетный взгляд на Сильвестра, причем выражение ее лица чуть менялось.
Сильвестр сидел рядом со мной за стеклянной перегородкой, не выпуская из угла рта сигары, а глаза его рыскали поочередно от Ады к Томми и обратно. Тщетно я пытался разгадать его мысли.
Томми закончил свою песню, и Ада принялась задавать ему вопросы: как мог такой певец, как вы, шериф, пренебречь своим даром и отдать себя на служение обществу, как вам нравится, шериф, быть шерифом, каким образом, шериф, вы стали певцом. Затем Томми обратился к "народу", потом снова пел, и на экране появилась реклама – упитанный кролик, превозносящий до небес продукцию своего патрона.
Сильвестр, а за ним и я встали и вошли в студию.
– Все прошло изумительно, – говорила Ада, пожимая руку Томми. – Изумительно.
– Спасибо, дорогуша, – ответил Томми и, казалось, хотел еще что-то сказать, но, увидев Сильвестра, тотчас умолк.
Сильвестр внимательно – а может, оценивающе – посмотрел на Аду.
– Надеюсь, мы снова увидимся с вами, мисс Мэлоун?
– Я тоже надеюсь, сенатор.
– Значит, договорились. – Его глаза смотрели лишь оценивающе, вожделения они не выражали. – Пойдем, Томми, – повернувшись, сказал он.
И будущий губернатор Луизианы, словно на невидимом поводке, покорно последовал за одетым в отличного покроя костюм человеком с седой шевелюрой, а за ним тяжело зашагали четверо молодцов в зеленых ковбойках и серых шляпах.
Но Томми, должно быть, все-таки ухитрился кое-что сказать Аде и почти с того дня стал настойчиво за ней ухаживать.
Вот так просто это началось, и кому было тогда догадаться, что на доске сделан очередной ход! Собственно говоря, ход этот сделала сама Ада, ибо ясно, что она с совершенно определенной целью пригласила в студию Томми Далласа. Я не хочу сказать, что у нее уже был готов тщательно разработанный план и предусмотрены все дальнейшие события. Она просто знала, какой вариант ей предстоит разыграть, и неуклонно следовала ему, но в то же время чутко реагировала на любое изменение позиции. Не размениваясь, она вела атаку только в одном направлении. Но когда я гляжу в прошлое, это приглашение Томми Далласа, как и любой другой сделанный ею ход, представляется мне точкой на вычерченной в пространстве и времени кривой, похожей на траекторию снаряда. Такой циклической параболой баллистических диаграмм мне видится ее жизнь. Возможно, жизнь любого человека вычерчивается в кривую. Меня же волнует жизнь Ады, потому что только она дорога моему сердцу.
Итак, я следил – с болью, но пристально, – как Ада шла в наступление на Томми Далласа. Я видел, как она, одетая с большей тщательностью, чем всегда, менее неприступная, чем всегда (Томми не отличался душевной тонкостью), торопилась в дамскую комнату подкраситься, затем мчалась к лифту и бежала – я был уверен – на свидание с Томми. Однажды, чувствуя себя полнейшим ничтожеством, я последовал за ней и, прячась за дверью коктейль-бара, увидел их там. Даллас сидел, опираясь локтями на стол, и на его сытой, но привлекательной, хотя, быть может, и хитроватой физиономии ясно было написано желание. А напротив расположилась Ада с восторженной и выжидающей улыбкой на лице. Я быстро отошел от двери: у меня засосало под ложечкой.
Как-то я встретил их на Ройял-стрит: Даллас о чем-то рассказывал и сам же с удовольствием хохотал над своими словами, а Ада понимающе вторила ему. Она бросила на меня лишь мимолетный взгляд, сказав словно по обязанности "Привет, Стив!", и перевела взор обратно на Далласа.
Вскоре в газетах появились их фотографии: на бегах, на собраниях в его округе, на его концертах. Он еще два раза выступил по телевидению. На них обратили внимание репортеры, и в газетах высказывались предположения о том, скоро ли зазвонят колокола на свадьбе королевы телевидения и будущего губернатора?
Прочитав один из таких прогнозов, я тотчас же сообразил, что именно эту цель она и преследует. (Все понимали это давным-давно. Я же просто не знал, потому что не хотел знать.) Она хотела быть женой губернатора Луизианы. А Томми почти наверняка будет губернатором. Знакомясь с ним, она, конечно, рассчитывала со временем стать первой леди штата.
Что же, это вполне осуществимо. Год назад она была проституткой, а через год будет женой губернатора. Как предположение, это казалось невероятным. А как возможный факт – пугающе реальным.
Почему пугающе? Я поспешил оставить этот вопрос без ответа.
Возможность у нее была. Но не вполне реальная по двум причинам.
Первая причина: Томми любил женщин. И это было не просто увлечение, это было призвание. Его должность обеспечивала ему деньги и свободу действий для этого занятия. Он встречался с десятками девиц, но ни одна из них не сумела его заарканить. Порой им удавалось кое-что у него выудить, потому что, хоть срок их годности истекал довольно быстро, в политике молчание считается исключительно дорогим товаром. Но если верить слухам, а я думаю, верить им можно, Томми еще ни разу по-настоящему не был под угрозой утраты собственной свободы.
Ада, конечно, ошибки не допустит. В этом я не сомневался. Она не позволит ему того, чего он так усиленно добивается, но уж наверняка постарается, чтобы Томми это понял. Надеясь, что, поняв, он не постоит ни за чем. Но женится ли он?
Вторая причина: Сильвестр Марин.
Он не разрешит Томми ни единого шага политической значимости, который лично им не будет полностью одобрен. А женитьба – это политически важное мероприятие. Одобряет ли Сильвестр желание Ады стать миссис Даллас? На его вкус, я уверен, она слишком независима. Кроме того, красивая жена, с точки зрения политики, величина опасная. Порой это качество может повредить мужу. Оно вполне понятно вызывает у избирательниц чувство ревности.
И наконец, через некоторое время Сильвестр разузнает о ней все, что можно, и в один прекрасный день ему станет известно про Мобил. Если, конечно, до сих пор неизвестно.
Разумеется, ни на какой риск он не пойдет. Томми – его козырь, и этим козырем он собирается завоевать наконец штат Луизиана.
Сильвестр уже давно подбирался к завоеванию штата. Десять лет назад он овладел сент-питерским округом, правил им, как средневековый феодал, и, сидя в нем, как в крепости, год за год осторожно расширял свои владения. Теперь он уже почти полностью контролировал жизнь и деятельность еще трех соседних округов и был самым богатым человеком в Луизиане. Источником накопления его капиталов – никто не знал точно, сколько у него миллионов, – послужили те благоприятные возможности, которыми общественная деятельность награждает самых прилежных. Сильвестр так усердно изучал право в Луизианском университете, что сразу же после окончания был допущен к адвокатской практике и начал накапливать политический капитал. С дальновидным простодушием, присущим всем великим людям, он двинулся прямо к власти, подвизаясь на первых порах на грязных подмостках скромного округа. В двадцать пять он был членом совета торговой палаты, заставив ее заключить с фиктивными компаниями – за ними в действительности стоял он сам – долгосрочные договоры на аренду земли, в которой "случайно" оказалась нефть. Затем, став членом еще нескольких общественных организаций и осуществив в течение десяти лет ряд удачных операций в масштабах округа, заставил выбрать себя в геологический совет штаба. Занимая это положение, он имел возможность осуществлять контроль над заявками на нефтяные концессии, а так как самые богатые нефтью земли чаще всего доставались некоей "Биг дил дивелопмент компани", то вскоре Сильвестр оказался миллионером.
И тут он сумел завершить то, с чего так хорошо начал: овладел полным контролем над сент-питерским округом. Поскольку деньги у него были, то это оказалось не столь уж сложным делом для такого дальновидного и изобретательного человека.
Он не пожалел денег, чтобы посадить своих людей на место шерифа, затем прокурора, потом в исполнительный комитет демократической партии и в избирательную комиссию. Его же люди проводили выборы, собирали бюллетени и подсчитывали голоса. Этим он забил последний гвоздь. Округ был в его власти.
И тогда он разрешил открыть в округе игорные заведения. Он согласился с существованием мафии, но лишь с одним четко выраженным условием: без права на монополию. Любой, у кого были деньги, мог финансировать существование игорного дома, мог его открыть, правда, по предварительной договоренности с организацией Сильвестра. Такая преданность свободному предпринимательству привела в неописуемый восторг граждан округа, которые с тех пор и превратили игорные заведения в основной источник своих доходов. А популярность Сильвестра и его людей так возросла, что они могли бы одержать победу и на никем не фальсифицированных выборах.
Но Сильвестр лишь расхохотался бы, если бы ему предложили предоставить даже такое, почти обеспеченное мероприятие, как выборы, на волю судьбы. Сильвестр никогда ничего не предоставлял судьбе. Сильвестр все делал наверняка.
Теперь, на шестом десятке лет, Сильвестр был высоким, широкоплечим мужчиной с шапкой седых волос и хорошо поставленным от природы голосом. Голос его мог воспроизвести любую эмоцию в зависимости от ситуации или, скорее, согласно тактике, ибо ситуацию всегда создавал сам Сильвестр. Один газетный редактор сравнил его с мильтоновским сатаной – "вечный мятежник, одаренный исключительными способностями, направленными на овладение полным господством".
Сильвестр никогда не раздумывал, никогда на размышлял, никогда не предполагал. В его голове был заключен сложный механизм, который безостановочно подсчитывал доходы, расходы, прибыли и коэффициенты. Сильвестр всегда был уверен.
И Аде, прежде чем договориться о чем-либо с Томми Далласом, предстояло завоевать расположение Сильвестра.
Однажды я встретился с ней в коридоре и, не удержавшись, спросил:
– Как дела с губернатором?
Она холодно взглянула на меня.
– Неплохо.
– Надеешься стать первой леди?
Ее серые глаза сверкнули.
– А что тут смешного? Если хочешь знать, он готов на мне жениться.
– При условии, что ему разрешит Сильвестр.
Ее лицо побелело от гнева, она стремительно повернулась на своих высоченных каблуках и убежала.
Удар попал в цель. Значит, Томми действительно хочет на ней жениться, но решение зависит от Сильвестра. Мне сразу стало не по себе. Я не хотел, чтобы она выходила замуж за Томми или за кого-нибудь еще. Я хотел... Я прогнал эту мысль.
Итак, решение оставалось за Сильвестром.
Я вспомнил тот оценивающий взгляд, которым он окинул ее в студии. Он знал, что произойдет между ней и Томми. Видел ли он в ней союзника или противника?
Наверняка и то и другое. Он в каждом видел и противника, и союзника. Люди были его противниками до тех пор, пока он плетью не заставлял их полностью подчиниться, а потом использовал в своих интересах. Если вообще их можно было использовать.
Теперь, оглядываясь назад, я догадываюсь, что он видел в Аде определенную статью дохода и, разумеется, был прав. Он, наверное, считал, что ее можно заставить повиноваться без особых усилий. И в этом была его единственная ошибка. Даже сейчас я не мог понять, как он допустил эту ошибку. Но это сейчас, а то было раньше. Тогда он решал, что делать с Адой. И наконец решение было принято.
– Ничего. Все позади. Повторяю, ничего. Абстрактное Ничего с заглавной буквы. Поэтому я и стал телерепортером.
– Разве это так уж плохо?
– Совсем не плохо. Это как раз то, что мне сейчас требуется.
Теперь я был уверен, что не сдамся, не приму ее предложения. Вполне возможно, оно мне не под силу. Мое сопротивление оказалось успешным. Я торжествовал и в то же время испытывал чувство утраты.
– Бедный Стив!
– Нечего меня жалеть, – рассердился я. Ей явно было жаль меня.
– И тебе этого достаточно?
– А кто я такой, чтобы претендовать на большее? – Я хотел было сказать, что давно уже наполовину мертв, но вовремя остановился. – И кстати, чего хочешь ты? Ты считаешь, что должна получить сполна? Да?
– Не знаю. – Теперь она не смотрела на меня. – Но я постараюсь получить. И скрывать этого не собираюсь.
– И куда же заведут тебя твои попытки, как ты думаешь? – Наверное, я был жесток. Но это получилось помимо моей воли.
– Я хочу заставить мир признать, что я существую. Я хочу заставить его сказать: "Да, ты есть, и никакие удары судьбы не могли этому помешать. И если я причинил тебе что-либо дурное, то и ты отплатила мне". Я хочу сделать так, чтобы мир не мог не признать, что я существовала.
– И это все? – засмеялся я.
– Ни в коем случае. Я отплачу каждому негодяю, который когда-нибудь обидел меня или осудил. Они еще узнают, кто я и на что способна. Я раздавлю их, как вот эту медузу.
И она втерла медузу в песок.
Зашелестели на ветру листья деревьев, и на наши лица упали первые капли дождя. Ветер принес с собой дождь и запахи моря.
– Сейчас хлынет ливень, – заметил я. – Пойдем обратно.
Но ее пальцы только сильней сжали мой локоть.
– Подожди.
Капли дождя были холодными, они прыгали по лицу Ады. Где-то далеко пророкотал гром. На испещренной пунктиром линии горизонта, где смыкались темное море и небо, вспыхнул зигзаг молнии, осветившей мир на мгновенье желтым светом. Стеной полил дождь.
– Мы промокнем. – Я дрожал в одной рубашке, прилипшей холодным пластырем к телу.
Она прижалась ко мне.
– Я тебя согрею.
Я почувствовал прикосновение ее стройной спины и ощутил под руками округлость упругой груди. Блузка у нее была мокрой, и от нее тоже веяло холодом. Потом в моих объятьях она начала согреваться, наши тела соприкасались, и я почувствовал тепло.
Влажные, уже не золотые, а потемневшие от воды и разметавшиеся по ветру волосы лезли мне в лицо.
– Стив, – позвала она.
– Да? – прошептал я ей на ухо.
– Люби меня, Стив. Пожалуйста, люби меня.
Я молчал.
– Будешь любить меня, Стив?
Ее мокрая гладкая щека коснулась моей щеки.
Я опять промолчал.
– Ты не ответил, – прошептала она.
– А что я должен ответить?
– Ты хочешь сказать, что не любишь меня?
– Вовсе нет. Ничего подобного.
– А как же тогда тебя понимать? Ты хочешь сказать, что я нравлюсь тебе, как может нравиться любая проститутка? Только так и не больше? Это ты хочешь сказать?
Меня вдруг охватило чувство... вины.
– Нет, – принялся я убеждать ее, а может – себя. – Я люблю тебя так, как могу любить женщину. На большее я не способен, слишком поздно. Ты это прекрасно знаешь.
– И ты в это веришь? Или ты знаешь, что это ложь?
– Это правда.
– Нет! – не сказала, а крикнула она. – Ты просто убедил себя в этом. И я ничего не могу поделать. – Она прильнула ко мне, на мгновенье я вдруг ощутил вес ее холодного и неподвижного тела. – Ничего, – повторила она и, оттолкнув меня, резким движением высвободилась из моих объятий. Я было протянул к ней руки, но тут же опустил их.
– Пойдем, – сказала она. – Вернемся в отель.
Всю ночь гудел ветер и стучал в окна дождь. Лежа в большой старинной кровати, я смотрел на наглухо прикрытые двойными рамами окна и прислушивался к шуму ветра и дождя и к дыханию Ады, которая, я был уверен, не спала. Перед рассветом ветер стих, перестал и дождь. Утро было серым, но спокойным. Мы уехали рано, чтобы поспеть на первый паром. У конторки мы с Адой стояли порознь. Хмурая хозяйка молча подала мне счет, и так же молча я оплатил его. Беря сдачу, я заглянул ей в лицо, и мне показалось, что она улыбается.
* * *
Все было кончено.Больше не было ничего. Ни ссор, ни объяснений, ни сцен. В отношениях людей часто наступает такой момент, когда надо на что-то решаться. Вот и в наших отношениях наступила кульминация. Я не хотел считать, что это конец, и еще раза два попытался с ней встретиться, но она держалась отчужденно, и в конце концов я смирился. После этого мы продолжали видеться на студии, криво улыбались, разговаривали ровным тоном бывших любовников – он звучит как эхо отжившего.
Впоследствии, оглядываясь назад, я порой думал, что это я толкнул ее на избранный ею путь, что, если бы я тогда вел себя по-другому, все, быть может, и сложилось бы совсем иначе. Но, поразмыслив, понимал, что обманываюсь. Возникновение Ады Даллас было неминуемым. Веди я себя по-другому, она просто возникла бы по-другому.
Она продолжала готовить выпуски местных теленовостей и делала это вполне успешно. Она очень подружилась с Хармоном, появлялась в окружении газетных репортеров и богатых рекламодателей, и сделанная ею временная уступка расчета эмоциям, казалось, наглухо умерла. Она опять стала той Адой, которая ценила людей только по тому, насколько они могли оказаться ей полезны. Если нет, идите к черту.
В течение нескольких месяцев она готовила тексты для телерепортажей, а потом сделала очередной ход. Совершенно неожиданно комментатор передачи показа мод получила дополнительные две недели отпуска к двум положенным – за особые заслуги, сказали ей. Она была искренне обрадована, но вовсе не удивлена этим необычным проявлением справедливости и, пофыркивая от удовольствия, отправилась на месяц на Бермуды. Когда она вернулась, меднолицая, в веснушках и самоуверенная, оказалось, что она уже не комментатор показа мод. Ее место заняла Ада. Экс-комментатору, неэлегантной и немолодой женщине, нечего делать на экране. Хармон подыскал ей другое место с большим жалованьем, и она не стала с ним спорить. Спустя какое-то время, разумеется.
Но в день своего возвращения она влетела на студию как эльф и, бросив нам снисходительный взгляд, направилась доложить боссу о приезде, а вышла из его кабинета, едва передвигая ноги, прижимая к глазам платок и издавая носом весьма неприятные звуки. Часа через два Ада и Хармон, обменявшись многозначительными взглядами, улыбаясь, ушли вместе, и я испытал удар, поняв, что она уже давно спит с ним.
Я хладнокровно ненавидел их обоих. Глупо, разумеется, ибо мне было совершенно безразлично, что она делает, поэтому я постарался изгнать ненависть и от души посмеяться над ними. Только посмеяться.
Теперь я уже был не активным участником жизни Ады, а только зрителем. Тем не менее у меня оставалось место в партере, и я смотрел спектакль с большим любопытством, чем мне бы хотелось.
Однажды я без предупреждения и без повода вошел к ней в комнату, надеясь... Я сам не знаю, на что я надеялся.
– Привет! – поздоровался я.
– Здравствуй, Стив, – ответила она с явной отчужденностью.
– Сходим в бар?
– Большое спасибо, но я очень занята.
В эту минуту в дверях появилась голова Хармона; она ласково улыбнулась ему и, сказав: "А я уж и перестала тебя ждать", покачивая бедрами, направилась к нему. Именно это укололо меня. Я не был полностью уверен в том, что у них близкие отношения, и такая неуверенность причиняла мне острую боль.
Она быстро продвигалась вперед; ее передачи сразу стали популярными. Сначала показ мод проводился раз в неделю, потом два раза и наконец пять раз в неделю по пятнадцать минут. При прежнем комментаторе эта передача не приносила прибыль, а на Аде студия неплохо зарабатывала. Хармон оказался прав, хотя, быть может, тогда, в баре, он просто старался ей льстить. Она действительно стала королевой городского телевидения, что было примерно равнозначно чемпиону в среднем весе на своей улице. Тем не менее она обрела популярность.
Вскоре в ее передачах стали участвовать местные знаменитости, и однажды таким гостем на студии оказался Томми Даллас, поющий шериф.
Впоследствии я часто раздумывал над тем, на сколько ходов она была способна заглянуть вперед, когда пригласила его, насколько была прозорлива в отношении собственного будущего. Мне так и не удалось этого узнать.
В тот день сквозь стеклянную перегородку, отделявшую мой кабинет от приемной, я увидел, как в дверь входят, сохраняя определенный порядок: высокий, красивый седой мужчина в сером костюме, рослый, похожий на тяжеловеса молодой человек в зеленой с причудливой отделкой ковбойке и сером стетсоне, лицо у него было открытым и в то же время каким-то стертым; и четыре молодых ковбоя в таких же рубашках и шляпах, с музыкальными инструментами в руках.
Это были Сильвестр Марин, Томми Даллас и его квартет. Мне полагалось их встретить и отвести к Аде.
Поскольку я участвовал в выпуске теленовостей, мне, разумеется, было известно о них все, что могло быть известно. Сильвестр Марин, бывший сенатор штата от сент-питерского округа, играл немаловажную роль в политической жизни Луизианы, а Томми Даллас был его ставленником на должность губернатора.
Я вышел им навстречу.
– Доброе утро, сенатор, – сказал я. – Доброе утро, шериф.
– Здравствуйте... – Сенатор сделал секундную паузу, и я почувствовал, как завертелись колесики его памяти: – Стив! Как поживаете?
Он широко улыбнулся, но я сразу почувствовал, каким ледяным холодом от него веет. Почувствовал я и как меня внутри словно обожгло – такое ощущение испытываешь от стаканчика неразбавленного виски, – я даже не сразу понял, что это. Это был страх. Я слышал, что Сильвестр Марин умеет внушать страх и знает, как им пользоваться, и теперь он испробовал свое умение на мне. Мне стало стыдно, поэтому, когда пришлось в этот день разговаривать с ним, я старался, чтобы мои ответы звучали отрывисто и коротко.
– Неплохо, – отозвался я и пожал руку Томми Далласу. – Как самочувствие будущего губернатора?
Томми улыбнулся, что-то добродушно и неразборчиво промычав. Я знал многих деятелей от политики, способных произносить целые фразы, в которых не было ни капли смысла. Знал и таких, кто умел произносить слова, не складывая из них предложений. Но Томми Даллас был первым на моем жизненном пути, кто умел произносить звуки, не составляя из них слов.
Не талант, а прелесть! И не только потому, что нельзя было неправильно его понять. Нельзя было и правильно понять. В итоге: ничего.
Свою нечленораздельную речь Томми завершил тремя совершенно отчетливыми словами:
– Как жизнь, Стив?
Таков был поющий шериф сент-питерского округа, признанный идол публики, чиновник полиции, который, наверное, без чужой помощи не задержал бы и бродячей собаки, и будущий – можно было биться об заклад – губернатор штата Луизиана.
– Мисс Мэлоун сейчас придет, – сказал я сенатору, стараясь говорить отрывисто, но не совсем уж невежливо. – Прошу, джентльмены, садиться и чувствовать себя как дома.
В знак согласия Сильвестр наклонил голову, наверно, миллиметра на два. Профессиональная учтивость исчезла, не потому что я раздражал его, а потому, что с обменом любезностями было покончено. Лицо его было суровым, но не лишенным привлекательности, а небольшие морщинки сосредоточились только в уголках холодных глаз. Пока я говорил, он стоял совершенно неподвижно, затем кивнул, и его глубоко сидящие черные глаза – под глазами у него были отечные мешки – уставились на меня. Я взглянул в их черноту, и снова меня охватил страх. Что-то в нем напоминало мне Аду. Я подумал и понял: он тоже видел. Я заставил себя ответить взглядом на его взгляд, и он улыбнулся с иронической вежливостью.
В комнату вошла Ада.
– Добрый день, сенатор, – сказала она. – Добрый день, шериф. Как хорошо, что вы приехали!
Сенатор с той же насмешливо-элегантной почтительностью наклонил голову.
– Как хорошо, что вы нас пригласили!
– Нам и вправду очень приятно, дорогуша, – отозвался Томми.
С женщинами он умеет разговаривать достаточно членораздельно, подумал я.
– Очень рада, – тепло повторила она, обращаясь к Томми, и мне, хоть и не хотелось себе в этом признаваться, стало неприятно. Ее лицо сияло, в улыбке проглядывалось благоговение. Все шло как по маслу.
– Я столько раз вас слышала, шериф!
– Благодарю, мэм. – Томми оценил ситуацию и, по-видимому, наслаждался ею. – Большое вам спасибо.
– Нам не часто удается заполучить на нашу программу губернатора. Однако лиха беда начало, как говорится.
– Не стоит верить всему, что слышишь, дорогуша. Я еще не губернатор.
– Чистая формальность, – ослепительно улыбнулась Ада и переменила тему разговора: – Так что мы делаем в передаче? Репетировать не будем, а выступление строим следующим образом: я вас представлю, вы споете, затем я задам несколько вполне невинных вопросов. Потом вы снова споете. Вот и все. Согласны?
– Ты как полагаешь, Сильвестр? – спросил Томми.
На его привлекательной, чувственной, не слишком смышленой физиономии отразилось усиленное старание понять услышанное. По-видимому, это ему не удалось, потому что взгляд его заметался, как у тонущего, который тщетно надеется, что кто-нибудь бросит ему спасательный круг. Меня охватило чувство симпатии к нему, мне стало жаль его, хотелось сказать: "Давай, парень, выплывай сам. Спасательного круга нет и не будет".
Но я ничего не сказал и только услышал, как Сильвестр Марин спросил у Ады:
– А что за вопросы?
Она перечислила. Сильвестр кивнул и сказал, что все в порядке. Томми тоже кивнул и сказал, что все отлично.
Позже в студии, когда красная секундная стрелка подошла к цифре "60", оператор двинул камеру вперед для крупного плана, четверка музыкантов заиграла, а Томми Даллас запел. Он пел свою песню "Ты и я", обращаясь к Аде и завывая по-волчьи. Она сидела выпрямившись – лицо ее выражало восхищение – и не сводила с Томми глаз, лишь время от времени бросая мимолетный взгляд на Сильвестра, причем выражение ее лица чуть менялось.
Сильвестр сидел рядом со мной за стеклянной перегородкой, не выпуская из угла рта сигары, а глаза его рыскали поочередно от Ады к Томми и обратно. Тщетно я пытался разгадать его мысли.
Томми закончил свою песню, и Ада принялась задавать ему вопросы: как мог такой певец, как вы, шериф, пренебречь своим даром и отдать себя на служение обществу, как вам нравится, шериф, быть шерифом, каким образом, шериф, вы стали певцом. Затем Томми обратился к "народу", потом снова пел, и на экране появилась реклама – упитанный кролик, превозносящий до небес продукцию своего патрона.
Сильвестр, а за ним и я встали и вошли в студию.
– Все прошло изумительно, – говорила Ада, пожимая руку Томми. – Изумительно.
– Спасибо, дорогуша, – ответил Томми и, казалось, хотел еще что-то сказать, но, увидев Сильвестра, тотчас умолк.
Сильвестр внимательно – а может, оценивающе – посмотрел на Аду.
– Надеюсь, мы снова увидимся с вами, мисс Мэлоун?
– Я тоже надеюсь, сенатор.
– Значит, договорились. – Его глаза смотрели лишь оценивающе, вожделения они не выражали. – Пойдем, Томми, – повернувшись, сказал он.
И будущий губернатор Луизианы, словно на невидимом поводке, покорно последовал за одетым в отличного покроя костюм человеком с седой шевелюрой, а за ним тяжело зашагали четверо молодцов в зеленых ковбойках и серых шляпах.
Но Томми, должно быть, все-таки ухитрился кое-что сказать Аде и почти с того дня стал настойчиво за ней ухаживать.
Вот так просто это началось, и кому было тогда догадаться, что на доске сделан очередной ход! Собственно говоря, ход этот сделала сама Ада, ибо ясно, что она с совершенно определенной целью пригласила в студию Томми Далласа. Я не хочу сказать, что у нее уже был готов тщательно разработанный план и предусмотрены все дальнейшие события. Она просто знала, какой вариант ей предстоит разыграть, и неуклонно следовала ему, но в то же время чутко реагировала на любое изменение позиции. Не размениваясь, она вела атаку только в одном направлении. Но когда я гляжу в прошлое, это приглашение Томми Далласа, как и любой другой сделанный ею ход, представляется мне точкой на вычерченной в пространстве и времени кривой, похожей на траекторию снаряда. Такой циклической параболой баллистических диаграмм мне видится ее жизнь. Возможно, жизнь любого человека вычерчивается в кривую. Меня же волнует жизнь Ады, потому что только она дорога моему сердцу.
Итак, я следил – с болью, но пристально, – как Ада шла в наступление на Томми Далласа. Я видел, как она, одетая с большей тщательностью, чем всегда, менее неприступная, чем всегда (Томми не отличался душевной тонкостью), торопилась в дамскую комнату подкраситься, затем мчалась к лифту и бежала – я был уверен – на свидание с Томми. Однажды, чувствуя себя полнейшим ничтожеством, я последовал за ней и, прячась за дверью коктейль-бара, увидел их там. Даллас сидел, опираясь локтями на стол, и на его сытой, но привлекательной, хотя, быть может, и хитроватой физиономии ясно было написано желание. А напротив расположилась Ада с восторженной и выжидающей улыбкой на лице. Я быстро отошел от двери: у меня засосало под ложечкой.
Как-то я встретил их на Ройял-стрит: Даллас о чем-то рассказывал и сам же с удовольствием хохотал над своими словами, а Ада понимающе вторила ему. Она бросила на меня лишь мимолетный взгляд, сказав словно по обязанности "Привет, Стив!", и перевела взор обратно на Далласа.
Вскоре в газетах появились их фотографии: на бегах, на собраниях в его округе, на его концертах. Он еще два раза выступил по телевидению. На них обратили внимание репортеры, и в газетах высказывались предположения о том, скоро ли зазвонят колокола на свадьбе королевы телевидения и будущего губернатора?
Прочитав один из таких прогнозов, я тотчас же сообразил, что именно эту цель она и преследует. (Все понимали это давным-давно. Я же просто не знал, потому что не хотел знать.) Она хотела быть женой губернатора Луизианы. А Томми почти наверняка будет губернатором. Знакомясь с ним, она, конечно, рассчитывала со временем стать первой леди штата.
Что же, это вполне осуществимо. Год назад она была проституткой, а через год будет женой губернатора. Как предположение, это казалось невероятным. А как возможный факт – пугающе реальным.
Почему пугающе? Я поспешил оставить этот вопрос без ответа.
Возможность у нее была. Но не вполне реальная по двум причинам.
Первая причина: Томми любил женщин. И это было не просто увлечение, это было призвание. Его должность обеспечивала ему деньги и свободу действий для этого занятия. Он встречался с десятками девиц, но ни одна из них не сумела его заарканить. Порой им удавалось кое-что у него выудить, потому что, хоть срок их годности истекал довольно быстро, в политике молчание считается исключительно дорогим товаром. Но если верить слухам, а я думаю, верить им можно, Томми еще ни разу по-настоящему не был под угрозой утраты собственной свободы.
Ада, конечно, ошибки не допустит. В этом я не сомневался. Она не позволит ему того, чего он так усиленно добивается, но уж наверняка постарается, чтобы Томми это понял. Надеясь, что, поняв, он не постоит ни за чем. Но женится ли он?
Вторая причина: Сильвестр Марин.
Он не разрешит Томми ни единого шага политической значимости, который лично им не будет полностью одобрен. А женитьба – это политически важное мероприятие. Одобряет ли Сильвестр желание Ады стать миссис Даллас? На его вкус, я уверен, она слишком независима. Кроме того, красивая жена, с точки зрения политики, величина опасная. Порой это качество может повредить мужу. Оно вполне понятно вызывает у избирательниц чувство ревности.
И наконец, через некоторое время Сильвестр разузнает о ней все, что можно, и в один прекрасный день ему станет известно про Мобил. Если, конечно, до сих пор неизвестно.
Разумеется, ни на какой риск он не пойдет. Томми – его козырь, и этим козырем он собирается завоевать наконец штат Луизиана.
Сильвестр уже давно подбирался к завоеванию штата. Десять лет назад он овладел сент-питерским округом, правил им, как средневековый феодал, и, сидя в нем, как в крепости, год за год осторожно расширял свои владения. Теперь он уже почти полностью контролировал жизнь и деятельность еще трех соседних округов и был самым богатым человеком в Луизиане. Источником накопления его капиталов – никто не знал точно, сколько у него миллионов, – послужили те благоприятные возможности, которыми общественная деятельность награждает самых прилежных. Сильвестр так усердно изучал право в Луизианском университете, что сразу же после окончания был допущен к адвокатской практике и начал накапливать политический капитал. С дальновидным простодушием, присущим всем великим людям, он двинулся прямо к власти, подвизаясь на первых порах на грязных подмостках скромного округа. В двадцать пять он был членом совета торговой палаты, заставив ее заключить с фиктивными компаниями – за ними в действительности стоял он сам – долгосрочные договоры на аренду земли, в которой "случайно" оказалась нефть. Затем, став членом еще нескольких общественных организаций и осуществив в течение десяти лет ряд удачных операций в масштабах округа, заставил выбрать себя в геологический совет штаба. Занимая это положение, он имел возможность осуществлять контроль над заявками на нефтяные концессии, а так как самые богатые нефтью земли чаще всего доставались некоей "Биг дил дивелопмент компани", то вскоре Сильвестр оказался миллионером.
И тут он сумел завершить то, с чего так хорошо начал: овладел полным контролем над сент-питерским округом. Поскольку деньги у него были, то это оказалось не столь уж сложным делом для такого дальновидного и изобретательного человека.
Он не пожалел денег, чтобы посадить своих людей на место шерифа, затем прокурора, потом в исполнительный комитет демократической партии и в избирательную комиссию. Его же люди проводили выборы, собирали бюллетени и подсчитывали голоса. Этим он забил последний гвоздь. Округ был в его власти.
И тогда он разрешил открыть в округе игорные заведения. Он согласился с существованием мафии, но лишь с одним четко выраженным условием: без права на монополию. Любой, у кого были деньги, мог финансировать существование игорного дома, мог его открыть, правда, по предварительной договоренности с организацией Сильвестра. Такая преданность свободному предпринимательству привела в неописуемый восторг граждан округа, которые с тех пор и превратили игорные заведения в основной источник своих доходов. А популярность Сильвестра и его людей так возросла, что они могли бы одержать победу и на никем не фальсифицированных выборах.
Но Сильвестр лишь расхохотался бы, если бы ему предложили предоставить даже такое, почти обеспеченное мероприятие, как выборы, на волю судьбы. Сильвестр никогда ничего не предоставлял судьбе. Сильвестр все делал наверняка.
Теперь, на шестом десятке лет, Сильвестр был высоким, широкоплечим мужчиной с шапкой седых волос и хорошо поставленным от природы голосом. Голос его мог воспроизвести любую эмоцию в зависимости от ситуации или, скорее, согласно тактике, ибо ситуацию всегда создавал сам Сильвестр. Один газетный редактор сравнил его с мильтоновским сатаной – "вечный мятежник, одаренный исключительными способностями, направленными на овладение полным господством".
Сильвестр никогда не раздумывал, никогда на размышлял, никогда не предполагал. В его голове был заключен сложный механизм, который безостановочно подсчитывал доходы, расходы, прибыли и коэффициенты. Сильвестр всегда был уверен.
И Аде, прежде чем договориться о чем-либо с Томми Далласом, предстояло завоевать расположение Сильвестра.
Однажды я встретился с ней в коридоре и, не удержавшись, спросил:
– Как дела с губернатором?
Она холодно взглянула на меня.
– Неплохо.
– Надеешься стать первой леди?
Ее серые глаза сверкнули.
– А что тут смешного? Если хочешь знать, он готов на мне жениться.
– При условии, что ему разрешит Сильвестр.
Ее лицо побелело от гнева, она стремительно повернулась на своих высоченных каблуках и убежала.
Удар попал в цель. Значит, Томми действительно хочет на ней жениться, но решение зависит от Сильвестра. Мне сразу стало не по себе. Я не хотел, чтобы она выходила замуж за Томми или за кого-нибудь еще. Я хотел... Я прогнал эту мысль.
Итак, решение оставалось за Сильвестром.
Я вспомнил тот оценивающий взгляд, которым он окинул ее в студии. Он знал, что произойдет между ней и Томми. Видел ли он в ней союзника или противника?
Наверняка и то и другое. Он в каждом видел и противника, и союзника. Люди были его противниками до тех пор, пока он плетью не заставлял их полностью подчиниться, а потом использовал в своих интересах. Если вообще их можно было использовать.
Теперь, оглядываясь назад, я догадываюсь, что он видел в Аде определенную статью дохода и, разумеется, был прав. Он, наверное, считал, что ее можно заставить повиноваться без особых усилий. И в этом была его единственная ошибка. Даже сейчас я не мог понять, как он допустил эту ошибку. Но это сейчас, а то было раньше. Тогда он решал, что делать с Адой. И наконец решение было принято.