Страница:
– Что ж, сенатор, рад, что мы тем не менее пришли к какому-то взаимопониманию. Вам известно наше отношение к делу, но...
Когда они ушли, я сказал Сильвестру:
– А я-то думал, что вы намерены выкачать их до конца.
– По-разному можно выкачивать, Томми. Чем ты предпочитаешь получить удар: хлопушкой для мух или дубинкой?
А потом явились шерифы: Дольф Казадесус из юго-западной Луизианы, Билл Бернс из центра и Фредди Роджерс с севера. Фредди, коротышка с постоянной ухмылкой на лице, в свое время прикончил девятерых, осмелившихся в него стрелять. Его называли самым жестоким в Луизиане человеком.
Я страшно обозлился, когда и на этот раз Сильвестр не пригласил меня на переговоры. Ведь я тоже шериф. Когда они вышли, Казадесус сказал: "По крайней мере три четвертых", и все дружно закивали в знак согласия.
А однажды явился Джек Мур. Поскольку старый Джимми Моррисон на этот раз не баллотировался, Джек был единственным кандидатом, кроме меня, которого поддерживали реформисты. Джек десять лет был конгрессменом, и, по-видимому, ему суждено было остаться им навсегда. Он уже трижды баллотировался в губернаторы, его поддерживала весьма солидная организация – он умел и не будучи в Капитолии штата оказать немалые услуги нужным людям в Вашингтоне.
Он и не рассчитывал стать губернатором. Он обычно терпел поражение еще на первичных выборах. И потом весь его бизнес состоял лишь в поддержке одного из двух оставшихся кандидатов и получении хорошего куша. Дойди он до второго тура, он был бы напуган до смерти.
– Всего лишь визит вежливости, джентльмены, – сказал Джек, осклабившись. Он был в роговых очках, с венчиком рыжих волос вокруг плешивой макушки. – Хотел пожелать удачи моему достойному противнику. Никогда не смешивай политику и дружбу – вот мой девиз. Друзья до выборов, друзья после.
– Очень любезно с вашей стороны, Джек, – сказал Сильвестр. – Очень, очень любезно.
Джек продолжал болтать, мы отвечали тем же, наконец он встал. У дверей он повернулся.
– Помните, джентльмены, вы всегда можете рассчитывать на Джека Мура.
Это означало, что мы всегда можем купить его для помощи во втором туре.
Пока Сильвестр занимался подготовкой по основным направлениям, я старался организовать для себя как можно больше выступлений. Раз десять я участвовал в Адиной передаче. Поскольку я еще не был официально объявлен кандидатом и предвыборная кампания по-настоящему не начиналась, использовать телевидение на полную катушку было еще рано.
Теперь она называла себя не Ада Мэлоун, а Ада Даллас. Как-то раз я сказал в шутку:
– Черт побери, когда начнутся выборы, избиратели не будут знать, кто из Далласов баллотируется.
– А какое это имеет значение? – засмеялась она.
Политика шла своим чередом, а отношения между нами – своим. Я знал, что она понимает мою ничтожность, а зная, что она понимает, и сам считал себя ничтожеством. Я смотрел на себя, а видел лишь шляпу да гитару и слышал лишь голос, который умел немного петь, а больше говорить: "Да, Сильвестр. Понятно, Сильвестр". Но мне было, как я уже сказал, теперь легче, потому что я не лез из кожи вон. Черт знает как трудно двадцать четыре часа в сутки притворяться, будто ты что-то собой представляешь.
Одно только было смешно. Теперь, когда главное в наших отношениях было позади, когда мне незачем было притворяться, я хотел ее больше прежнего. По-другому, сам не могу определить как, но по-другому. Может, я испытывал нечто вроде вот чего: ладно, раз мне ничего другого делать не надо, я уж наверняка могу делать это, раз у меня больше ничего нет, я уж наверняка могу иметь это, и я хочу это.
Казалось, и она испытывала то же самое. Она давала мне то, что я хотел. Как будто говорила: "Ладно, получай. Не так уж много ты требуешь, получай, мне все равно".
Однажды вечером я застал ее дома. Целый день она была занята: сначала на телестудии, потом беседой с членами двух женских клубов, потом на коктейле в честь показа новых мод и бог знает где еще.
– Нелегкий выдался денек, а? – спросил я. – Для тебя, конечно.
– Пожалуй, да, – ответила она.
– Но все, надеюсь, прошло превосходно? – Не знаю, кого я пытался обмануть. Себя, наверное. И тем не менее продолжал: – Ты превосходно выглядишь после такого дня.
– Спасибо, дорогой, ты очень любезен.
Я подошел к ней и смущенно положил ей на плечо руку. Она не отодвинулась, но и не проявила заинтересованности. Моя рука лежала у нее на плече, она подняла взгляд и, улыбнувшись чуть усталой улыбкой, сказала:
– Конечно. А почему бы и нет?
Оставалось семь месяцев до первичных выборов, и мое имя было названо. Сильвестр основал бесплатную газету под названием "Свободная пресса", которая выходила два раза в неделю. В ней печаталась только наша пропаганда. Все большие газеты выступали против нас, и ему нужно было где-то отвечать.
Джек Мур, предупредивший нас, джентльменов, что мы можем на него рассчитывать, уже присоединился к нам. И сразу же после того, как мое имя было объявлено, оппозиция назвала своего человека: Арман Ленуар.
Ленуар был кандидатом от реформистов, от того, что когда-то было группой старого Сэма Джоунса, Джимми Дейвиса и Боба Кеннона, которая время от времени организовывалась и приступала к действиям. Он был заранее обречен на неудачу. Зачем они его взяли, мне так и не понятно. Он был богат, католик и не просто из Нового Орлеана, а новоорлеанец настоящих голубых кровей. Его прапрапрадед был губернатором Луизианы еще тогда, когда Луизиана не входила в Соединенные Штаты. И при всем этом они его взяли.
Рассчитывать, что его выберут, можно было только по одной причине: Ленуар был инвалидом – он служил в пехоте, остался без руки и теперь активно участвовал во всех кампаниях ветеранов войны. Они считали, что это искупает все его грехи. Частично, может, и так. Но не все. Потомку французских аристократов-католиков Нового Орлеана не стоило баллотироваться в губернаторы Луизианы.
Я часто думал, почему выбор пал на него. Прежде всего за ним стояли деньги бизнесменов, а им нужен был кандидат из бизнесменов. Он и был бизнесменом и никогда прежде не занимался политикой. Он возглавлял какую-то компанию под названием "Миссисипи вэли инкорпорейтед", которая занималась экспортом товаров в Южную Америку. На этом он зарабатывал немалые деньги, в семье тоже был капитал, и он был готов на большие расходы. В городе говорили, что только за право выставить свою кандидатуру он подписал чек на 100 000 долларов.
Поскольку Джоунс, Дейвис и Кеннон сами кандидатами не были, то его, можно сказать, поддерживал весь Новый Орлеан. Но те, кто стоял за ним, не могли понять, какой минус для кандидата быть уроженцем Нового Орлеана, потому что они сами были из этого города. И хотя им не раз об этом говорили и они видели, что произошло с Чепом Моррисоном, все равно поверить по-настоящему они не могли и поддерживали его, потому что он был из одной с ними компании. Они убеждали себя, что оторванная левая рука послужит отличной рекламой, а уж их организация позаботится обо всем остальном. Они верили в то, во что им хотелось верить.
И самому Ленуару страшно хотелось стать губернатором, а пуще того – его жене. Она тоже была из французских аристократов. Когда она выходила за него замуж, денег у нее не было, зато сейчас она считалась богатой, поэтому ей хотелось быть на самом верху – насколько я понимаю, она была уверена, что там ее законное место. Ходила молва, что это она уговорила его подписать чек на 100000 долларов.
Я видел ее несколько раз. Она чем-то напоминала Аду, хотя по типу они были совсем разные. У нее были черные волосы и белая кожа, а ноги длинные, как у породистой лошади. Сразу было видно, что в ней есть порох. Наверное, именно это и напоминало мне Аду.
Забавно, что Ада, ни разу ее не видев, тотчас ее возненавидела.
– Почему? – поинтересовался я.
– Потому, – ответила Ада.
– Это не причина.
– Для меня причина.
– Нет. Ты ненавидишь ее за то, что она умная, но я не понимаю почему. Это противоестественно.
– Пусть так. Я ненавижу ее за то, что должна была любоваться ее фотографиями в газетах еще тогда, когда она носила косички. Я ненавижу ее за то, что это были ее, а не мои фото. Такое объяснение тебя удовлетворяет?
– Да, – ответил я. – Пожалуй, да.
Однажды Сильвестр привел к нам в штаб нашего кандидата в вице-губернаторы. Это был приземистый лысый человек с большим животом и очками в золотой оправе. Его смех я услышал еще за дверью, и первое, что я увидел, когда он вслед за Сильвестром вошел в комнату, был его колыхающийся живот.
Сильвестр махнул рукой, подзывая меня.
– Томми, знакомься с нашим вторым номером. Роналд Хадсон. Томми Даллас.
– Рад встрече, – сказал я. – Вице-губернатор Сильвестра – мой вице-губернатор.
– Точно. Все точно.
Он захохотал еще громче, живот его еще больше заколыхался, а глаз за линзами золотых очков совсем не было видно.
Он был подрядчиком из Лейк-Чарлза, немало заработавшим на жирных контрактах по строительству жилых домов и прокладке дорог. Бизнесмены нам были не нужны, мы не собирались делать дела, но я решил, что, по мнению Сильвестра, в избирательном бюллетене должен быть и представитель делового мира. А Хадсон в свою очередь, насколько я знаю Сильвестра, вступая с ним в сделку, должен был внести сорок или пятьдесят тысяч. Он, наверное, собирался в один прекрасный день стать губернатором. А почему бы и нет? Так поступали все.
Остальная компания подобралась давным-давно: Уорд Джонсон, который уже трудился на посту секретаря штата Луизиана и надеялся быть снова избранным; Юджин Лавлис из центральной Луизианы, работающий под провинциала и располагающий совсем неплохой группой приверженцев, – будущий начальник управления сельского хозяйства; Джон Бодро из Доналдсонвилла на юго-востоке, способный адвокат и католик (на небольшую должность это полезно), – на должность руководителя отдела общественных земель. Компания подбиралась удачная, поскольку в ней были представители всех уголков штата и самых различных организаций.
– А как с Линдером Пересом? – спросил я Сильвестра. – Нельзя ли привлечь и его на нашу сторону?
– Линдер сказал, что на этот раз он не будет участвовать. Слишком много друзей с обеих сторон. Но это не страшно. Главное, он не выступает против нас.
Верно. Линдер обладал большой силой. Хорошо, что нам не придется с ним тягаться.
Так одно шло за другим, пока однажды "Лига избирательниц Нового Орлеана" не устроила обед в честь кандидатов. Предполагалось, что мы доставим им возможность полюбоваться нами, а потом поведаем, каким образом намерены бороться за отличное управление штатом и так далее. Симпатии членов этой Лиги были давно отданы Ленуару, но Сильвестр не собирался сдавать позиции, поэтому мы с Адой отправились туда. На обеде присутствовали Ленуар с женой – она была дьявольски привлекательна – и старый Джек Мур со своей супругой. Мы все вежливо раскланялись.
И вдруг кто-то принялся знакомить меня и Аду с миссис Ленуар.
– Добрый день, – сказал я, не спуская глаз с Ады, потому что знал ее отношение к этой женщине и боялся, что она с собой не совладает.
Но она была сама вежливость. Она улыбнулась так, словно только и мечтала встретить миссис Ленуар, и протянула ей руку.
Зато миссис Ленуар показала, на что способна. Рука Ады, наверное, целую минуту висела в воздухе. Я понимаю, не минуту, но секунд пять-шесть прошло, прежде чем миссис Ленуар кончиками двух пальцев, словно к дохлой рыбе, прикоснулась к Адиной руке и тотчас же их отдернула.
Ада больше не улыбалась, но я готов присягнуть, что она решилась на вторую попытку.
– По-моему, мы уже встречались, – сказала она.
– Не помню, – отрезала миссис Ленуар.
Ада побледнела, но все еще старалась быть вежливой.
– Я училась с вашей сестрой в "Ньюкомбе".
– Вот как? – Смех миссис Ленуар был похож на звон разбитого стекла. – А каким образом вы очутились в "Ньюкомбе"?
Ада открыла рот, чтобы ответить, но миссис Ленуар уже повернулась к ней спиной и прокричала кому-то через всю комнату:
– Сильвия! Подожди меня, милочка!
И энергично заработала локтями, пробираясь через толпу женщин, запрудивших комнату.
На какую-то долю секунды на лице Ады отразилась ненависть.
– Я еще доберусь до этой ведьмы! – прошептала она.
Но тут же снова заулыбалась самым сладчайшим образом и, схватив под руку какую-то даму, мило заворковала:
– Здравствуйте! Здравствуйте! Как я рада видеть вас снова!
Она прямо таяла от любви ко всему на свете.
Дня через два "Лига избирательниц" высказалась в пользу Ленуара.
Прочитав это сообщение, Сильвестр расхохотался.
– Это только прибавит нам голоса в Новом Орлеане. Я помню, как, призывая выбирать Чепа Моррисона, эти дамы появлялись в Айриш-Чэннеле и прилегающих к нему районах в меховых манто и за рулем "кадиллаков".
Он снова засмеялся, бросил газету в корзинку для бумаг и взялся за телефонную трубку.
Он ежедневно часами сидел у телефона, беседуя с нашими людьми по всему штату. У него все было под рукой. Он мог сказать, кто председатель избирательной комиссии в каждом из тридцати девяти округов, кто члены комиссии и за нас ли они или против, знал, насколько крепки наши позиции в каждом полицейском участке и благоволит ли к нам шериф. Все это он держал у себя в памяти и, сидя у телефона, управлял подготовкой к выборам. Только раз мне довелось увидеть, как он запнулся.
Он поднял телефонную трубку и, пытаясь припомнить нужное ему имя, вслух спросил самого себя:
– Как зовут нашего человека в Линкольнском округе?
И тут Ада, ни на секунду не задумываясь, ответила:
– Белфорд, Сесил Белфорд.
Сильвестр поднял глаза и долго смотрел на нее.
– Правильно, Сесил Белфорд, – подтвердил он.
Он заказал разговор и в ожидании его повернулся к Аде.
– У вас несомненные организаторские способности, моя дорогая, – прикрывая рукой телефон, сказал он.
– Просто память, – возразила Ада и, посмотрев ему в глаза, улыбнулась.
Я не знал, каковы в действительности их отношения. Ада не просто выполняла его распоряжения. Она изо всех сил старалась услужить ему, проявить сообразительность. И он принимал ее на этих условиях. Я бы не сказал, что он доверял ей, потому что он вообще никому не доверял, но, несомненно, испытывал к ней уважение. Разумеется, и она стояла целиком за него. Но за Сильвестра Марина кто бы не стоял? И она его не боялась, как боялся я и, насколько мне известно, все остальные.
Правда, под всем этим – под ее усиленными попытками стать его правой рукой и под его уважением к ней – чувствовалось, что оба они делали это чересчур старательно. Вот какое у меня было ощущение. Только зачем над этим задумываться? Вряд ли женщина способна привлечь к себе внимание Сильвестра Марина.
К тому времени у нас уже была вполне приличная, способная победить на выборах организация. Беда заключалась только в том, что Ленуар тоже подобрал себе неплохую компанию. Они порядком потрудились целых два года, собирая бывших сторонников Джоунса-Дейвиса-Кеннона, и имели в округах солидную поддержку. У Джека Мура тоже была своя небольшая группа, не настолько солидная, чтобы обеспечить ему победу, но достаточная, чтобы оказать поддержку на вторичных выборах.
– Как бы нам не сесть на мель, – однажды высказался я. – Придется дьявольски много работать во время кампании.
Сильвестр улыбнулся.
– К тому времени, когда кампания начнется, мы уже практически победим.
– Каким образом? – спросила Ада.
Он снова улыбнулся.
– Силами закона и порядка.
– Что это значит? – спросил я.
Но он лишь улыбался.
Три недели спустя все разъяснилось. Мы поехали в Батон-Руж на ежегодный съезд Ассоциации стражей порядка штата Луизиана. В эту ассоциацию входят шерифы, их помощники, начальники полицейских участков и так далее. Я открыл собрание, спел им пару песен, затем мы прослушали выступления уходящего в отставку председателя ассоциации и профессора-криминалиста из Луизианского университета, а днем и вечером присутствовали на приемах в Капитолии и в других местах. На следующий день мы слушали доклады начальника Управления ФБР Нового Орлеана и нью-йоркского специалиста по баллистике.
Во второй половине дня Сильвестр пригласил большинство шерифов на специальное заседание за закрытыми дверями в одном из банкетных залов отеля. Он говорил, а они слушали, и, когда все было кончено, я понял, что шерифы постараются обеспечить победу на выборах нам.
После заседания мы вышли в вестибюль, где нас уже ожидала группа репортеров. Один из них остановил Сильвестра:
– В чем дело, сенатор? О чем вы беседовали?
Сильвестр был в отличном настроении – таким я его еще никогда не видел.
– О самоуправлении, – ответил он очень довольным тоном, чуть не мурлыча. – Можете сообщить, что мы обсуждали возможности самоуправления.
– Самоуправление, – повторил он. – Самоуправление.
Мы с Адой сидели по обе стороны от него на черных подушках черного "империала", который плыл или, скорее, летел по шоссе в Новый Орлеан.
– Самоуправление. – С его языка стекал мед, он был проповедником, вещающим с кафедры, или чьим-то добрым стареньким папочкой, стоящим у чужого пирога.
Он закурил сигарету, и по машине медленно поплыл аромат богатства и легкой жизни. Окна в машине были наглухо задраены – работал кондиционер, хоть и стоял уже конец октября, но в тени в этот день термометр показывал тридцать выше нуля. Я смотрел в окно на теснившиеся по краю болота невысокие, с густой кроной деревья, над которыми, обжигая всех и вся вне нашего "империала", пылал огненный шар. Потом я посмотрел вперед на белую ленту шоссе, уходившую вдаль, туда, где в едином сиянии сливались солнце и бетон.
– Самоуправление. – Сильвестр сразу перестал быть чьим-то папочкой. – Шерифы смогут управлять сами или позволят управлять другим и за это будут получать деньги. Игра на скачках, автоматы, рулетка и публичные дома – все будет в их руках, если нас выберут. Они смогут управлять всем, чем захотят, если нас выберут. В своих округах они будут королями. Если нас выберут.
Наступило молчание. Потом Ада задвигалась и откинулась еще глубже на подушки "империала".
– По-моему, мы только что одержали победу, – сказала она.
– По-моему, тоже, – сказал Сильвестр.
Эти два месяца слились в марево скоростей и дорог, и в этом мареве смутно проступали какие-то места и чьи-то лица, которые вдруг, вспыхивая, как фары во тьме, неслись на меня в упор, а потом исчезали где-то позади.
Мимо обрывов из красной глины, рыжего с белым скота и полей зеленого хлопка, уже чуть тронутых инеем, мы мчались в Шривпорт. Потом через весь штат на северо-восток в Монроэ с его нефтегазовыми буровыми вышками, откуда три часа пути в Александрию в самом центре штата, где высоко в небо вздымаются сосны. Спутанные коровы абердинской породы еще смотрели нам вслед с красно-коричневых холмов, а мы уже мчались на юго-запад к Лейк-Чарлзу через Бугали, где живут настоящие креолы и где на плоские долины ночью спускается такая тьма, что кажется, будто вы очутились в аду. Черные пастбища там окаймлены низкорослыми деревьями, ограды похожи на тюремные решетки, а в свете луны вдруг видится нечто, похожее на виселицу. И потом обратно на восток в Доналдсонвилл, милый белый городок на берегу широкой медленной реки, где люди говорят негромко и только по-французски.
И бесконечные потоки лиц. У меня неплохая память, но я никогда не смог бы их запомнить. Возле меня вечно крутился кто-нибудь из местных деятелей, подсказывавший, кто эти люди: начальство ли из полиции, шериф, адвокат, либо представитель исполнительной власти, либо кто-то из присяжных, либо местные выскочки, либо просто люди, которые считали нужным поздороваться со мной.
Как приятно было в конце недели очутиться в Новом Орлеане, перевести дыхание и выступить по телевизору. Теперь мы использовали телевидение на полную катушку, но все равно поездки по штату оно заменить не могло. В Луизиане обязательно нужно ездить по штату и лично встречаться с избирателями.
Ада сократила свои передачи до полутора часов в неделю; теперь она уже была достаточно важной персоной, чтобы поступать, как ей захочется. В пятницу утром у нее была репетиция – всего одна, и ее сразу же выпускали в эфир. И даже если она в своем выступлении и не говорила о политике, все равно фамилия Даллас снова была на экране.
Как-то в течение двух дней я произнес шесть речей и на следующий день должен был выступать еще раз в Драй-Пронге округа Колдуэлл в центральной Луизиане. Когда я проснулся в Бентли-отеле в Элексе, оказалось, что у меня сорван голос. Была середина недели, Ада ездила со мной, она позвонила в аптеку при отеле, и нам прислали аэрозоль и какое-то лекарство, которое мне не помогло, так что по приезде в Драй-Пронг я говорил уже шепотом.
– Что будем делать? – спросил я.
И Ада ответила, не задумываясь, как будто уже все давно продумала и решила:
– Не беспокойся. Выступлю я.
– Ты? Может, лучше позвонить Сильвестру?
– Зачем его беспокоить? Выступлю я, и все будет в порядке.
– Но может...
– Я сказала: все будет в порядке.
Мы вместе уселись на вершине лестницы, ребята сыграли "Ты и я" и пару других вещичек, затем встала Ада.
– Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам моего мужа и вашего будущего губернатора Томми Далласа.
Они захлопали, завыли, а я встал, поклонился, помахал рукой и, ткнув себе в рот, отрицательно замотал головой.
Ада улыбнулась и положила руку мне на плечо.
– Томми так натрудил за эту неделю свои голосовые связки, что они вышли из строя. Поэтому, если вы не возражаете, я выступлю сегодня вместо него и попытаюсь поведать вам то, что хотел сказать он.
Она помолчала минуту, глядя на них, стоя неподвижно и чуть улыбаясь, как будто боялась, но не очень. Потом широко улыбнулась, ослепляя их своей улыбкой.
– Не возражаете? – спросила она.
Она их взяла. Понимаете, что я хочу сказать? Это бывает с ораторами, но гораздо чаще во время выступлений в ночном клубе, когда исполнитель выходит и говорит или делает что-нибудь такое, что в ту же секунду устанавливает контакт и взаимопонимание между ним и зрительным залом. Так и Ада взяла их.
Кто-то закричал:
– Ада, говори!
Потом другой голос:
– Давай, Ада!
И вся толпа завопила:
– Ада, Ада!
Она снова улыбнулась.
– Леди и джентльмены, вы знаете, что сказал бы вам мой муж, если бы мог говорить. Он сказал бы, что пора народу Луизианы взять правление штатом в свои руки. Когда-то оно было подлинно народным. Но потом отдалилось от него, забыло о своих избирателях. Вы знаете, кого я имею в виду.
Будь я проклят, если что-нибудь понял. Наверное, она говорила о наших противниках. Но толпа закричала, заулюлюкала. И Ада повторила:
– Пора народу Луизианы взять правление в свои руки.
Она говорила двадцать минут, то и дело повторяя свой похожий на припев или на текст к рекламе рефрен: "Пора народу взять правление штатом в свои руки. Когда-то оно было у вас, но его забрали. Пора взять его в свои руки".
И слова эти сработали. Когда она закончила свою речь, толпа топала, аплодировала, свистела и кричала: "Ада! Ада! Ада!" Только кое-где были слышны голоса: "Томми! Томми Даллас!"
Позже, уже по дороге домой, за рулем сидела она, потому что у меня поднялась температура, я сказал:
– Не того Далласа мы, наверное, баллотируем. Ты бы получила куда больше голосов.
– Не говори глупостей, я просто стараюсь тебе помочь.
Она улыбнулась и похлопала меня по колену. Но я посмотрел ей в лицо, и впервые, мне показалось, понял, о чем она думает. Ей и вправду хотелось баллотироваться. Я почувствовал, как во мне шевельнулось что-то холодное.
На следующий день нам предстояли два выступления в Батон-Руже: одно – в пригороде, а другое – возле нефтеочистительных сооружений в северной части города, поэтому мы должны были добраться туда нынче же к вечеру. Было совсем темно, когда мы въехали на мост через Миссисипи. Мост уходил в никуда, и я посмотрел на темную воду. Там в ста футах под нами отражались огни Батон-Ружа, а между мостом и городом над буровыми вышками факелами горел газ.
Когда они ушли, я сказал Сильвестру:
– А я-то думал, что вы намерены выкачать их до конца.
– По-разному можно выкачивать, Томми. Чем ты предпочитаешь получить удар: хлопушкой для мух или дубинкой?
А потом явились шерифы: Дольф Казадесус из юго-западной Луизианы, Билл Бернс из центра и Фредди Роджерс с севера. Фредди, коротышка с постоянной ухмылкой на лице, в свое время прикончил девятерых, осмелившихся в него стрелять. Его называли самым жестоким в Луизиане человеком.
Я страшно обозлился, когда и на этот раз Сильвестр не пригласил меня на переговоры. Ведь я тоже шериф. Когда они вышли, Казадесус сказал: "По крайней мере три четвертых", и все дружно закивали в знак согласия.
А однажды явился Джек Мур. Поскольку старый Джимми Моррисон на этот раз не баллотировался, Джек был единственным кандидатом, кроме меня, которого поддерживали реформисты. Джек десять лет был конгрессменом, и, по-видимому, ему суждено было остаться им навсегда. Он уже трижды баллотировался в губернаторы, его поддерживала весьма солидная организация – он умел и не будучи в Капитолии штата оказать немалые услуги нужным людям в Вашингтоне.
Он и не рассчитывал стать губернатором. Он обычно терпел поражение еще на первичных выборах. И потом весь его бизнес состоял лишь в поддержке одного из двух оставшихся кандидатов и получении хорошего куша. Дойди он до второго тура, он был бы напуган до смерти.
– Всего лишь визит вежливости, джентльмены, – сказал Джек, осклабившись. Он был в роговых очках, с венчиком рыжих волос вокруг плешивой макушки. – Хотел пожелать удачи моему достойному противнику. Никогда не смешивай политику и дружбу – вот мой девиз. Друзья до выборов, друзья после.
– Очень любезно с вашей стороны, Джек, – сказал Сильвестр. – Очень, очень любезно.
Джек продолжал болтать, мы отвечали тем же, наконец он встал. У дверей он повернулся.
– Помните, джентльмены, вы всегда можете рассчитывать на Джека Мура.
Это означало, что мы всегда можем купить его для помощи во втором туре.
Пока Сильвестр занимался подготовкой по основным направлениям, я старался организовать для себя как можно больше выступлений. Раз десять я участвовал в Адиной передаче. Поскольку я еще не был официально объявлен кандидатом и предвыборная кампания по-настоящему не начиналась, использовать телевидение на полную катушку было еще рано.
Теперь она называла себя не Ада Мэлоун, а Ада Даллас. Как-то раз я сказал в шутку:
– Черт побери, когда начнутся выборы, избиратели не будут знать, кто из Далласов баллотируется.
– А какое это имеет значение? – засмеялась она.
Политика шла своим чередом, а отношения между нами – своим. Я знал, что она понимает мою ничтожность, а зная, что она понимает, и сам считал себя ничтожеством. Я смотрел на себя, а видел лишь шляпу да гитару и слышал лишь голос, который умел немного петь, а больше говорить: "Да, Сильвестр. Понятно, Сильвестр". Но мне было, как я уже сказал, теперь легче, потому что я не лез из кожи вон. Черт знает как трудно двадцать четыре часа в сутки притворяться, будто ты что-то собой представляешь.
Одно только было смешно. Теперь, когда главное в наших отношениях было позади, когда мне незачем было притворяться, я хотел ее больше прежнего. По-другому, сам не могу определить как, но по-другому. Может, я испытывал нечто вроде вот чего: ладно, раз мне ничего другого делать не надо, я уж наверняка могу делать это, раз у меня больше ничего нет, я уж наверняка могу иметь это, и я хочу это.
Казалось, и она испытывала то же самое. Она давала мне то, что я хотел. Как будто говорила: "Ладно, получай. Не так уж много ты требуешь, получай, мне все равно".
Однажды вечером я застал ее дома. Целый день она была занята: сначала на телестудии, потом беседой с членами двух женских клубов, потом на коктейле в честь показа новых мод и бог знает где еще.
– Нелегкий выдался денек, а? – спросил я. – Для тебя, конечно.
– Пожалуй, да, – ответила она.
– Но все, надеюсь, прошло превосходно? – Не знаю, кого я пытался обмануть. Себя, наверное. И тем не менее продолжал: – Ты превосходно выглядишь после такого дня.
– Спасибо, дорогой, ты очень любезен.
Я подошел к ней и смущенно положил ей на плечо руку. Она не отодвинулась, но и не проявила заинтересованности. Моя рука лежала у нее на плече, она подняла взгляд и, улыбнувшись чуть усталой улыбкой, сказала:
– Конечно. А почему бы и нет?
* * *
Шофер Сильвестра три-четыре дня в неделю катал его по штату в большом черном "империале". Сильвестр мог позволить себе иметь и шофера и "империал" – он не был кандидатом. Он только владел кандидатом.Оставалось семь месяцев до первичных выборов, и мое имя было названо. Сильвестр основал бесплатную газету под названием "Свободная пресса", которая выходила два раза в неделю. В ней печаталась только наша пропаганда. Все большие газеты выступали против нас, и ему нужно было где-то отвечать.
Джек Мур, предупредивший нас, джентльменов, что мы можем на него рассчитывать, уже присоединился к нам. И сразу же после того, как мое имя было объявлено, оппозиция назвала своего человека: Арман Ленуар.
Ленуар был кандидатом от реформистов, от того, что когда-то было группой старого Сэма Джоунса, Джимми Дейвиса и Боба Кеннона, которая время от времени организовывалась и приступала к действиям. Он был заранее обречен на неудачу. Зачем они его взяли, мне так и не понятно. Он был богат, католик и не просто из Нового Орлеана, а новоорлеанец настоящих голубых кровей. Его прапрапрадед был губернатором Луизианы еще тогда, когда Луизиана не входила в Соединенные Штаты. И при всем этом они его взяли.
Рассчитывать, что его выберут, можно было только по одной причине: Ленуар был инвалидом – он служил в пехоте, остался без руки и теперь активно участвовал во всех кампаниях ветеранов войны. Они считали, что это искупает все его грехи. Частично, может, и так. Но не все. Потомку французских аристократов-католиков Нового Орлеана не стоило баллотироваться в губернаторы Луизианы.
Я часто думал, почему выбор пал на него. Прежде всего за ним стояли деньги бизнесменов, а им нужен был кандидат из бизнесменов. Он и был бизнесменом и никогда прежде не занимался политикой. Он возглавлял какую-то компанию под названием "Миссисипи вэли инкорпорейтед", которая занималась экспортом товаров в Южную Америку. На этом он зарабатывал немалые деньги, в семье тоже был капитал, и он был готов на большие расходы. В городе говорили, что только за право выставить свою кандидатуру он подписал чек на 100 000 долларов.
Поскольку Джоунс, Дейвис и Кеннон сами кандидатами не были, то его, можно сказать, поддерживал весь Новый Орлеан. Но те, кто стоял за ним, не могли понять, какой минус для кандидата быть уроженцем Нового Орлеана, потому что они сами были из этого города. И хотя им не раз об этом говорили и они видели, что произошло с Чепом Моррисоном, все равно поверить по-настоящему они не могли и поддерживали его, потому что он был из одной с ними компании. Они убеждали себя, что оторванная левая рука послужит отличной рекламой, а уж их организация позаботится обо всем остальном. Они верили в то, во что им хотелось верить.
И самому Ленуару страшно хотелось стать губернатором, а пуще того – его жене. Она тоже была из французских аристократов. Когда она выходила за него замуж, денег у нее не было, зато сейчас она считалась богатой, поэтому ей хотелось быть на самом верху – насколько я понимаю, она была уверена, что там ее законное место. Ходила молва, что это она уговорила его подписать чек на 100000 долларов.
Я видел ее несколько раз. Она чем-то напоминала Аду, хотя по типу они были совсем разные. У нее были черные волосы и белая кожа, а ноги длинные, как у породистой лошади. Сразу было видно, что в ней есть порох. Наверное, именно это и напоминало мне Аду.
Забавно, что Ада, ни разу ее не видев, тотчас ее возненавидела.
– Почему? – поинтересовался я.
– Потому, – ответила Ада.
– Это не причина.
– Для меня причина.
– Нет. Ты ненавидишь ее за то, что она умная, но я не понимаю почему. Это противоестественно.
– Пусть так. Я ненавижу ее за то, что должна была любоваться ее фотографиями в газетах еще тогда, когда она носила косички. Я ненавижу ее за то, что это были ее, а не мои фото. Такое объяснение тебя удовлетворяет?
– Да, – ответил я. – Пожалуй, да.
* * *
Вот каким был их основной кандидат. Остальных у них хватило ума подобрать из провинции, то есть из других мест Луизианы. И им здорово повезло, когда они выставили в вице-губернаторы Уильяма Ли, бывшего спикера конгресса, кандидата от Боссиерского округа, с севера. Он был настоящим профессионалом в политике, и я не понимаю, как им удалось уговорить его – наверное, посулили ему порядочную сумму. Лучше бы он баллотировался в губернаторы, но теперь менять что-либо уже было поздно.Однажды Сильвестр привел к нам в штаб нашего кандидата в вице-губернаторы. Это был приземистый лысый человек с большим животом и очками в золотой оправе. Его смех я услышал еще за дверью, и первое, что я увидел, когда он вслед за Сильвестром вошел в комнату, был его колыхающийся живот.
Сильвестр махнул рукой, подзывая меня.
– Томми, знакомься с нашим вторым номером. Роналд Хадсон. Томми Даллас.
– Рад встрече, – сказал я. – Вице-губернатор Сильвестра – мой вице-губернатор.
– Точно. Все точно.
Он захохотал еще громче, живот его еще больше заколыхался, а глаз за линзами золотых очков совсем не было видно.
Он был подрядчиком из Лейк-Чарлза, немало заработавшим на жирных контрактах по строительству жилых домов и прокладке дорог. Бизнесмены нам были не нужны, мы не собирались делать дела, но я решил, что, по мнению Сильвестра, в избирательном бюллетене должен быть и представитель делового мира. А Хадсон в свою очередь, насколько я знаю Сильвестра, вступая с ним в сделку, должен был внести сорок или пятьдесят тысяч. Он, наверное, собирался в один прекрасный день стать губернатором. А почему бы и нет? Так поступали все.
Остальная компания подобралась давным-давно: Уорд Джонсон, который уже трудился на посту секретаря штата Луизиана и надеялся быть снова избранным; Юджин Лавлис из центральной Луизианы, работающий под провинциала и располагающий совсем неплохой группой приверженцев, – будущий начальник управления сельского хозяйства; Джон Бодро из Доналдсонвилла на юго-востоке, способный адвокат и католик (на небольшую должность это полезно), – на должность руководителя отдела общественных земель. Компания подбиралась удачная, поскольку в ней были представители всех уголков штата и самых различных организаций.
– А как с Линдером Пересом? – спросил я Сильвестра. – Нельзя ли привлечь и его на нашу сторону?
– Линдер сказал, что на этот раз он не будет участвовать. Слишком много друзей с обеих сторон. Но это не страшно. Главное, он не выступает против нас.
Верно. Линдер обладал большой силой. Хорошо, что нам не придется с ним тягаться.
Так одно шло за другим, пока однажды "Лига избирательниц Нового Орлеана" не устроила обед в честь кандидатов. Предполагалось, что мы доставим им возможность полюбоваться нами, а потом поведаем, каким образом намерены бороться за отличное управление штатом и так далее. Симпатии членов этой Лиги были давно отданы Ленуару, но Сильвестр не собирался сдавать позиции, поэтому мы с Адой отправились туда. На обеде присутствовали Ленуар с женой – она была дьявольски привлекательна – и старый Джек Мур со своей супругой. Мы все вежливо раскланялись.
И вдруг кто-то принялся знакомить меня и Аду с миссис Ленуар.
– Добрый день, – сказал я, не спуская глаз с Ады, потому что знал ее отношение к этой женщине и боялся, что она с собой не совладает.
Но она была сама вежливость. Она улыбнулась так, словно только и мечтала встретить миссис Ленуар, и протянула ей руку.
Зато миссис Ленуар показала, на что способна. Рука Ады, наверное, целую минуту висела в воздухе. Я понимаю, не минуту, но секунд пять-шесть прошло, прежде чем миссис Ленуар кончиками двух пальцев, словно к дохлой рыбе, прикоснулась к Адиной руке и тотчас же их отдернула.
Ада больше не улыбалась, но я готов присягнуть, что она решилась на вторую попытку.
– По-моему, мы уже встречались, – сказала она.
– Не помню, – отрезала миссис Ленуар.
Ада побледнела, но все еще старалась быть вежливой.
– Я училась с вашей сестрой в "Ньюкомбе".
– Вот как? – Смех миссис Ленуар был похож на звон разбитого стекла. – А каким образом вы очутились в "Ньюкомбе"?
Ада открыла рот, чтобы ответить, но миссис Ленуар уже повернулась к ней спиной и прокричала кому-то через всю комнату:
– Сильвия! Подожди меня, милочка!
И энергично заработала локтями, пробираясь через толпу женщин, запрудивших комнату.
На какую-то долю секунды на лице Ады отразилась ненависть.
– Я еще доберусь до этой ведьмы! – прошептала она.
Но тут же снова заулыбалась самым сладчайшим образом и, схватив под руку какую-то даму, мило заворковала:
– Здравствуйте! Здравствуйте! Как я рада видеть вас снова!
Она прямо таяла от любви ко всему на свете.
Дня через два "Лига избирательниц" высказалась в пользу Ленуара.
Прочитав это сообщение, Сильвестр расхохотался.
– Это только прибавит нам голоса в Новом Орлеане. Я помню, как, призывая выбирать Чепа Моррисона, эти дамы появлялись в Айриш-Чэннеле и прилегающих к нему районах в меховых манто и за рулем "кадиллаков".
Он снова засмеялся, бросил газету в корзинку для бумаг и взялся за телефонную трубку.
Он ежедневно часами сидел у телефона, беседуя с нашими людьми по всему штату. У него все было под рукой. Он мог сказать, кто председатель избирательной комиссии в каждом из тридцати девяти округов, кто члены комиссии и за нас ли они или против, знал, насколько крепки наши позиции в каждом полицейском участке и благоволит ли к нам шериф. Все это он держал у себя в памяти и, сидя у телефона, управлял подготовкой к выборам. Только раз мне довелось увидеть, как он запнулся.
Он поднял телефонную трубку и, пытаясь припомнить нужное ему имя, вслух спросил самого себя:
– Как зовут нашего человека в Линкольнском округе?
И тут Ада, ни на секунду не задумываясь, ответила:
– Белфорд, Сесил Белфорд.
Сильвестр поднял глаза и долго смотрел на нее.
– Правильно, Сесил Белфорд, – подтвердил он.
Он заказал разговор и в ожидании его повернулся к Аде.
– У вас несомненные организаторские способности, моя дорогая, – прикрывая рукой телефон, сказал он.
– Просто память, – возразила Ада и, посмотрев ему в глаза, улыбнулась.
Я не знал, каковы в действительности их отношения. Ада не просто выполняла его распоряжения. Она изо всех сил старалась услужить ему, проявить сообразительность. И он принимал ее на этих условиях. Я бы не сказал, что он доверял ей, потому что он вообще никому не доверял, но, несомненно, испытывал к ней уважение. Разумеется, и она стояла целиком за него. Но за Сильвестра Марина кто бы не стоял? И она его не боялась, как боялся я и, насколько мне известно, все остальные.
Правда, под всем этим – под ее усиленными попытками стать его правой рукой и под его уважением к ней – чувствовалось, что оба они делали это чересчур старательно. Вот какое у меня было ощущение. Только зачем над этим задумываться? Вряд ли женщина способна привлечь к себе внимание Сильвестра Марина.
К тому времени у нас уже была вполне приличная, способная победить на выборах организация. Беда заключалась только в том, что Ленуар тоже подобрал себе неплохую компанию. Они порядком потрудились целых два года, собирая бывших сторонников Джоунса-Дейвиса-Кеннона, и имели в округах солидную поддержку. У Джека Мура тоже была своя небольшая группа, не настолько солидная, чтобы обеспечить ему победу, но достаточная, чтобы оказать поддержку на вторичных выборах.
– Как бы нам не сесть на мель, – однажды высказался я. – Придется дьявольски много работать во время кампании.
Сильвестр улыбнулся.
– К тому времени, когда кампания начнется, мы уже практически победим.
– Каким образом? – спросила Ада.
Он снова улыбнулся.
– Силами закона и порядка.
– Что это значит? – спросил я.
Но он лишь улыбался.
Три недели спустя все разъяснилось. Мы поехали в Батон-Руж на ежегодный съезд Ассоциации стражей порядка штата Луизиана. В эту ассоциацию входят шерифы, их помощники, начальники полицейских участков и так далее. Я открыл собрание, спел им пару песен, затем мы прослушали выступления уходящего в отставку председателя ассоциации и профессора-криминалиста из Луизианского университета, а днем и вечером присутствовали на приемах в Капитолии и в других местах. На следующий день мы слушали доклады начальника Управления ФБР Нового Орлеана и нью-йоркского специалиста по баллистике.
Во второй половине дня Сильвестр пригласил большинство шерифов на специальное заседание за закрытыми дверями в одном из банкетных залов отеля. Он говорил, а они слушали, и, когда все было кончено, я понял, что шерифы постараются обеспечить победу на выборах нам.
После заседания мы вышли в вестибюль, где нас уже ожидала группа репортеров. Один из них остановил Сильвестра:
– В чем дело, сенатор? О чем вы беседовали?
Сильвестр был в отличном настроении – таким я его еще никогда не видел.
– О самоуправлении, – ответил он очень довольным тоном, чуть не мурлыча. – Можете сообщить, что мы обсуждали возможности самоуправления.
– Самоуправление, – повторил он. – Самоуправление.
Мы с Адой сидели по обе стороны от него на черных подушках черного "империала", который плыл или, скорее, летел по шоссе в Новый Орлеан.
– Самоуправление. – С его языка стекал мед, он был проповедником, вещающим с кафедры, или чьим-то добрым стареньким папочкой, стоящим у чужого пирога.
Он закурил сигарету, и по машине медленно поплыл аромат богатства и легкой жизни. Окна в машине были наглухо задраены – работал кондиционер, хоть и стоял уже конец октября, но в тени в этот день термометр показывал тридцать выше нуля. Я смотрел в окно на теснившиеся по краю болота невысокие, с густой кроной деревья, над которыми, обжигая всех и вся вне нашего "империала", пылал огненный шар. Потом я посмотрел вперед на белую ленту шоссе, уходившую вдаль, туда, где в едином сиянии сливались солнце и бетон.
– Самоуправление. – Сильвестр сразу перестал быть чьим-то папочкой. – Шерифы смогут управлять сами или позволят управлять другим и за это будут получать деньги. Игра на скачках, автоматы, рулетка и публичные дома – все будет в их руках, если нас выберут. Они смогут управлять всем, чем захотят, если нас выберут. В своих округах они будут королями. Если нас выберут.
Наступило молчание. Потом Ада задвигалась и откинулась еще глубже на подушки "империала".
– По-моему, мы только что одержали победу, – сказала она.
– По-моему, тоже, – сказал Сильвестр.
* * *
Наконец вся подготовительная и организационная работа осталась позади. Началась предвыборная кампания. Теперь мы были в пути. Мы катались по штату: Сильвестр в черном "империале" с шофером за рулем, мы с Адой – в трехлетней давности "понтиаке" с новым мотором от "кадиллака", а мои музыканты – в новом "олдсмобиле". Если бы я сам сел в новый "олд", это могло бы мне повредить, а вот ребята должны были ездить как раз в новом. Такова политика. Мы носились по широким шоссе, проложенным Хьюи и его преемниками, стирали шины на залитых асфальтом дорогах, построенных местными властями, и вздымали огромные клубы коричневой пыли на тех грязных, засыпанных гравием проселках, на честь прокладки которых никто не претендовал.Эти два месяца слились в марево скоростей и дорог, и в этом мареве смутно проступали какие-то места и чьи-то лица, которые вдруг, вспыхивая, как фары во тьме, неслись на меня в упор, а потом исчезали где-то позади.
Мимо обрывов из красной глины, рыжего с белым скота и полей зеленого хлопка, уже чуть тронутых инеем, мы мчались в Шривпорт. Потом через весь штат на северо-восток в Монроэ с его нефтегазовыми буровыми вышками, откуда три часа пути в Александрию в самом центре штата, где высоко в небо вздымаются сосны. Спутанные коровы абердинской породы еще смотрели нам вслед с красно-коричневых холмов, а мы уже мчались на юго-запад к Лейк-Чарлзу через Бугали, где живут настоящие креолы и где на плоские долины ночью спускается такая тьма, что кажется, будто вы очутились в аду. Черные пастбища там окаймлены низкорослыми деревьями, ограды похожи на тюремные решетки, а в свете луны вдруг видится нечто, похожее на виселицу. И потом обратно на восток в Доналдсонвилл, милый белый городок на берегу широкой медленной реки, где люди говорят негромко и только по-французски.
И бесконечные потоки лиц. У меня неплохая память, но я никогда не смог бы их запомнить. Возле меня вечно крутился кто-нибудь из местных деятелей, подсказывавший, кто эти люди: начальство ли из полиции, шериф, адвокат, либо представитель исполнительной власти, либо кто-то из присяжных, либо местные выскочки, либо просто люди, которые считали нужным поздороваться со мной.
Как приятно было в конце недели очутиться в Новом Орлеане, перевести дыхание и выступить по телевизору. Теперь мы использовали телевидение на полную катушку, но все равно поездки по штату оно заменить не могло. В Луизиане обязательно нужно ездить по штату и лично встречаться с избирателями.
Ада сократила свои передачи до полутора часов в неделю; теперь она уже была достаточно важной персоной, чтобы поступать, как ей захочется. В пятницу утром у нее была репетиция – всего одна, и ее сразу же выпускали в эфир. И даже если она в своем выступлении и не говорила о политике, все равно фамилия Даллас снова была на экране.
Как-то в течение двух дней я произнес шесть речей и на следующий день должен был выступать еще раз в Драй-Пронге округа Колдуэлл в центральной Луизиане. Когда я проснулся в Бентли-отеле в Элексе, оказалось, что у меня сорван голос. Была середина недели, Ада ездила со мной, она позвонила в аптеку при отеле, и нам прислали аэрозоль и какое-то лекарство, которое мне не помогло, так что по приезде в Драй-Пронг я говорил уже шепотом.
– Что будем делать? – спросил я.
И Ада ответила, не задумываясь, как будто уже все давно продумала и решила:
– Не беспокойся. Выступлю я.
– Ты? Может, лучше позвонить Сильвестру?
– Зачем его беспокоить? Выступлю я, и все будет в порядке.
– Но может...
– Я сказала: все будет в порядке.
Мы вместе уселись на вершине лестницы, ребята сыграли "Ты и я" и пару других вещичек, затем встала Ада.
– Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам моего мужа и вашего будущего губернатора Томми Далласа.
Они захлопали, завыли, а я встал, поклонился, помахал рукой и, ткнув себе в рот, отрицательно замотал головой.
Ада улыбнулась и положила руку мне на плечо.
– Томми так натрудил за эту неделю свои голосовые связки, что они вышли из строя. Поэтому, если вы не возражаете, я выступлю сегодня вместо него и попытаюсь поведать вам то, что хотел сказать он.
Она помолчала минуту, глядя на них, стоя неподвижно и чуть улыбаясь, как будто боялась, но не очень. Потом широко улыбнулась, ослепляя их своей улыбкой.
– Не возражаете? – спросила она.
Она их взяла. Понимаете, что я хочу сказать? Это бывает с ораторами, но гораздо чаще во время выступлений в ночном клубе, когда исполнитель выходит и говорит или делает что-нибудь такое, что в ту же секунду устанавливает контакт и взаимопонимание между ним и зрительным залом. Так и Ада взяла их.
Кто-то закричал:
– Ада, говори!
Потом другой голос:
– Давай, Ада!
И вся толпа завопила:
– Ада, Ада!
Она снова улыбнулась.
– Леди и джентльмены, вы знаете, что сказал бы вам мой муж, если бы мог говорить. Он сказал бы, что пора народу Луизианы взять правление штатом в свои руки. Когда-то оно было подлинно народным. Но потом отдалилось от него, забыло о своих избирателях. Вы знаете, кого я имею в виду.
Будь я проклят, если что-нибудь понял. Наверное, она говорила о наших противниках. Но толпа закричала, заулюлюкала. И Ада повторила:
– Пора народу Луизианы взять правление в свои руки.
Она говорила двадцать минут, то и дело повторяя свой похожий на припев или на текст к рекламе рефрен: "Пора народу взять правление штатом в свои руки. Когда-то оно было у вас, но его забрали. Пора взять его в свои руки".
И слова эти сработали. Когда она закончила свою речь, толпа топала, аплодировала, свистела и кричала: "Ада! Ада! Ада!" Только кое-где были слышны голоса: "Томми! Томми Даллас!"
Позже, уже по дороге домой, за рулем сидела она, потому что у меня поднялась температура, я сказал:
– Не того Далласа мы, наверное, баллотируем. Ты бы получила куда больше голосов.
– Не говори глупостей, я просто стараюсь тебе помочь.
Она улыбнулась и похлопала меня по колену. Но я посмотрел ей в лицо, и впервые, мне показалось, понял, о чем она думает. Ей и вправду хотелось баллотироваться. Я почувствовал, как во мне шевельнулось что-то холодное.
На следующий день нам предстояли два выступления в Батон-Руже: одно – в пригороде, а другое – возле нефтеочистительных сооружений в северной части города, поэтому мы должны были добраться туда нынче же к вечеру. Было совсем темно, когда мы въехали на мост через Миссисипи. Мост уходил в никуда, и я посмотрел на темную воду. Там в ста футах под нами отражались огни Батон-Ружа, а между мостом и городом над буровыми вышками факелами горел газ.