Страница:
– Ты хочешь меня, – повторила она. – И может, получишь. Сегодня.
Будь проклято это "может"! Но я ничего не сказал.
– Ты хочешь меня? – прошептала она.
– Ты сама знаешь.
– Очень? Сильно?
В эту секунду я ненавидел ее. После всего дозволенного, после того, куда мы зашли, она превосходно владела собой. Она, казалось, старалась подцепить меня на крючок, что-то выманить у меня. Мне хотелось ударить ее.
– Что ты способен сделать ради меня? – спросила она.
– Все что угодно, – ответил я, ненавидя ее.
– Это слишком широкое понятие.
– Именно это я и готов совершить.
– Правда?
– Попробуй.
– Хорошо. – Она говорила совсем тихо, и голос ее словно существовал сам по себе, не имея с ней ничего общего. – Попробую.
Я ждал. Прошло три или четыре секунды, но они показались мне вечностью. Затем чужим, незнакомым голосом она сказала:
– Меня шантажирует одна женщина.
Я молчал, ждал, что она скажет еще. Но продолжения не последовало.
– И это все? – Я почувствовал облегчение, проблемы не существовало. – Я ее арестую в один момент, она и не сообразит, в чем дело.
– Я не хочу, чтобы она попала в тюрьму.
– Почему? – Облегчение исчезло. Я снова испытывал злость. Если она еще будет тянуть, я просто возьму ее силой.
– Потому что она будет болтать.
– Не будет. Я лишу ее этой возможности.
– Нет, будет. То, что она может сказать, так или иначе обнаружится, а я именно этого не хочу.
– А какая тебе разница, если это неправда?
– Ты что, дурак? – В ее голосе появилась резкая нота. – Разумеется, это правда. Поэтому-то я ее и боюсь.
– А что ей известно про тебя?
– Чтобы помочь мне, совсем необязательно это знать.
– Что же, по-твоему, я должен сделать?
Я спросил это автоматически, испытывая лишь волнение и ни о чем не думая, как вдруг понял. Заряд попал в точку. Я почувствовал реакцию. Так реагирует преступник, когда судья читает слова: "...приговаривается к смертной казни". Теперь я знал, что испытывает подсудимый, стоя перед судьей в черной мантии.
Должно быть, на моем лице отразились все эти переживания. Она чуть приметно улыбнулась.
– Что же, по-твоему, я должен сделать? – Я услышал, что почти кричу, и мне стало стыдно. Нельзя показывать свой страх.
Она не сводила с меня глаз и улыбалась.
– Что? – повторил я.
Но я уже знал.
Она улыбалась.
– Нет, – стараясь говорить твердо, сказал я. – Ни за что.
Она продолжала смотреть на меня. Ее лицо было по-прежнему непроницаемо-спокойным, и я понял, что впервые вижу его по-настоящему.
– Ни за что.
– Ты сказал: "Все что угодно".
– Но не это.
– Она злая женщина.
– Нет.
– Мир станет без нее лучше.
– Меня мало волнует мир.
– Боишься?
– Не боюсь. Но попасть на электрический стул у меня нет никакого желания.
Ее лицо выразило отвращение.
– Герой! Отважный воин! Извините меня, полковник, но я думала, что ради меня вы готовы на любой подвиг. Прошу меня извинить.
– Ради тебя я готов ее арестовать.
– Скажите, какой храбрец! Он ее арестует ради меня. При помощи пистолета и полицейского знака. Он не боится арестовать старую женщину. Он это сделает ради меня. Какой герой!
Ее слова разили меня как пули.
Я чувствовал, что терпение мое иссякает.
– Послушай, я солдат и полицейский. Но это еще не значит, что я убийца.
Она посмотрела на меня.
– Отвезите-ка меня домой.
Черта с два, подумал я. Губернатор Ада Даллас, вы заслужили, чтобы вас изнасиловали по всем правилам.
– Ничего не выйдет, – спокойно возразила она, наверное, прочитав на лице мои мысли. – Попробуй, и я тебя убью.
Я расхохотался.
– Думаешь, не сумею? – тем же ровным тоном спросила она.
– Совершенно справедливо, думаю, что не сумеете. И не вздумайте пробовать, миссис Даллас.
– Ладно, – переменила она тон. – Может, тебе и удастся овладеть мною силой. Надеешься получить от этого удовольствие?
– Может, и нет.
Она была права. Как я ни был зол, я все равно не мог овладеть ею силой. Если, конечно, она сама не заставит меня это сделать.
На мгновенье мне пришла в голову мысль пригрозить ей, что я, если она не согласится, привлеку ее к ответственности за намерение совершить убийство. Но не успел я об этом подумать, как сразу же понял всю нелепость этой затеи.
Будь она проклята за то, что пообещала и обманула!
Я включил зажигание, дал задний ход и выехал на коричневую колею в желтой траве. Теперь поездка будет совсем другой. Без "сейчас". Останется только "никогда"!
А ведь удача была у меня в руках, я держал ее, а теперь потерял навсегда.
Машина запрыгала по кочкам.
Мне было тяжело дышать, сердце вырывалось из груди.
Нет. Ни за что. Я не совершу убийства. Я убивал во время войны, но это совсем другое, это как в футболе, только противника надо убивать. И ты даже не знаешь, погиб он или нет. Это не преднамеренное убийство. Никогда я его не совершу.
– Она правда очень плохая женщина, – вдруг подала голос сидящая рядом Ада. – Очень плохая.
Я вздрогнул. Она словно читала мои мысли.
– Нет, – сказал я как можно тверже. – Замолчи.
Она ничего не ответила. Я взглянул на нее. Ее грудь колыхалась в такт прыжкам машины. Она поймала мой взгляд, и я тотчас отвернулся.
Спустя минуту она сказала:
– Никто никогда не узнает.
– Узнают всегда.
– Так говорят на уроках в воскресной школе.
Я не ответил. Машина ударилась о камень, подняв тучу пыли.
– Она даже не из Луизианы. Никто не узнает, что она была здесь. Никто ее и искать не будет.
– Не хочу.
– Даже если ее найдут, то никогда не узнают, кто она. У нее нет с нами ничего общего.
– Нет.
Я остановил машину у въезда на шоссе. Руки у меня дрожали, а сердце выскакивало из груди. В желудке я ощущал болезненную пустоту.
А я-то считал себя решительным человеком. Но ни у кого, кроме профессиональных убийц, не хватает решимости совершить убийство. Конечно, другое дело, когда ты в форме. Меня даже пугало само слово. И вдруг я понял, что это возможно, что я мог бы убить человека, и мне стало страшно.
Ада продолжала уговаривать:
– Ее никогда не найдут. Никогда не узнают. Им и в голову не придет, что это сделали мы.
– Я не хочу попасть на электрический стул, – повторил я.
– Тебе и не придется.
Я въехал на шоссе. Белой лентой в зеленой траве оно уходило на мост, а мост, высокий и отчетливый на фоне голубого неба, пересекал реку и снова превращался в дорогу. Я нажал на газ. Мне хотелось скорее перебраться через мост.
Я посмотрел на мост – он рос в размерах! – а потом на Аду. Затем я снова взглянул на дорогу, опять на Аду, и вдруг машина сама съехала с шоссе и остановилась на обочине.
Я тут был ни при чем. Я этого не делал. Машина остановилась сама.
Грудь моя вздымалась, словно кузнечные мехи, а руки были холодными как лед. Я хотел что-то сказать, но не мог проронить ни слова.
"Это не ты, – думал я. – Нет, конечно, ты тут ни при чем".
Она улыбнулась, наклонилась ко мне. Я проглотил комок, застрявший в горле, и сумел только проговорить:
– Согласен.
Она продолжала улыбаться.
– Согласен, согласен!
Конечно, это был не я, а кто-то другой. Я только слышал, как этот другой сказал: "Ладно, сделаю".
– И ты не пожалеешь, – сказала она.
– Где? – спросил этот другой. – Когда?
– Там, где мы были, – совсем тихо ответила она. – В лесу.
– Когда? – спросил опять чужой голос.
Она перестала улыбаться и, взяв меня за руку, ответила:
– Через час.
Удар в челюсть. Ноги у меня стали ватными.
Она прижалась ко мне, прильнула к моим губам, уже не отталкивая мои руки, и я понял, что ради нее готов совершить десяток убийств.
– После, – прошептала она мне на ухо. – После.
Она отодвинулась и с минуту молчала, давая мне возможность перевести дыхание. Затем она сказала, тщательно подбирая слова:
– А теперь слушай. Обычно я встречаюсь с ней на шоссе у рекламного щита в трех или четырех милях отсюда. Она влезает в машину, я отдаю ей деньги и везу ее мили две к ее машине. Она уезжает, и мы не видимся до следующего раза. Сегодня я должна встретиться с ней в четыре часа. Осталось пятьдесят минут. – Она замолчала. – Что... – Она снова остановилась. – Что ты предлагаешь?
Я приказал себе думать, но не мог собраться с мыслями.
– Я... Я не знаю.
Она глубоко вздохнула.
– Что ты скажешь насчет такого плана: ты спрячешься на заднем сиденье, а когда она сядет и я поеду, ты... ты что-нибудь сделаешь.
Колесики завертелись.
– Я ничего не смогу сделать. Слишком опасно. – Небо над мостом было ослепительно синим, облака белыми и пушистыми. Я сидел в машине, замышляя убийство. – Я арестую ее, и мы отвезем ее куда-нибудь...
– Туда, где мы были сейчас.
– Пусть так. Мы отвезем ее туда.
Нам обоим трудно было досказать остальное.
– Отлично, милый, – нашлась она. – Я так и знала, что ты что-нибудь придумаешь.
В машине повисла тишина. Снаружи доносились рокот моторов, шуршанье шин. Чирикала поблизости какая-то птица, на этот раз не сойка. По зеленому полю шел человек.
– А как... Каким образом ты... Как ты это сделаешь?
– Может, мне выстрелить в нее, когда она будет брать у тебя деньги?
– Нет, это надо делать бесшумно. – Секунду она молчала. – Своим пистолетом тебе, наверное, нельзя пользоваться?
– Нельзя. Легко определить, из какого пистолета выпущена пуля. И шум от выстрела.
– А нож?
– Нож годится. Но у меня другая мысль.
Какая?
– Я просто сверну ей шею.
Я слышал, как она ахнула. Впервые она проявила свои истинные чувства. И мне сразу стало легче. Да, замышлять убийство куда легче, чем его совершить.
– Если ее найдут, не станут ли искать человека, знакомого с приемами дзюдо или с чем-то вроде этого? – спросила она.
– Может, и станут.
Мы опять замолчали.
– У меня нет ножа, – сказал я.
– У меня есть.
Она открыла свою сумку и достала небольшой нож с черной рукояткой. Я увидел на нем желтый бойскаутский знак.
– Где ты его взяла?
– Несколько месяцев назад в Капитолии побывал отряд бойскаутов. Когда они ушли, я нашла этот нож и сохранила его, сама не знаю для чего.
Я ничего не сказал. Она продолжала:
– Наверное, понимала для чего.
– Нужно что-то придумать и насчет ее машины, – сказал я. Мне явно стало лучше. Теперь это уже была обычная полицейская задача, решить которую мне предстояло, исходя из чуть других условий. – Ты знаешь, где она ее оставляет?
– Прямо на обочине. Возьмем ключи и отвезем ее куда-нибудь.
– Откуда эта женщина?
– Из Алабамы, – не сразу ответила она.
– Придется, когда стемнеет, отвезти ее машину в Алабаму. Ты будешь ехать за мной, я потом пересяду к тебе.
– Хорошо. – Она помолчала минуту. – Ты можешь снять форму?
– У меня всегда с собой спортивные брюки и рубашка.
– Тогда лучше переодеться.
Правильно. И как это мне не пришло в голову? Я понял, что все еще не хочу об этом думать. Когда ты в форме, все по-другому. Ты почти солдат или почти полицейский. А без формы ты – это ты.
Я взял с заднего сиденья рубашку и брюки, зашел за машину и переоделся.
Мы выкурили по сигарете, и Ада сказала:
– Пора.
Я включил зажигание.
Ада ехала медленно. Коричневая фигура приближалась, я мог различить лицо под шляпой. Оно было не старым, но и не молодым. Оно было никаким, и только ожидание застыло на нем. Лицо хищника. Нет. Паука. Только на этот раз, красотка, ты и не ведаешь, что тебя ждет. Нет, не ведаешь.
Мы были совсем близко, и я видел, что это злое лицо. Как сказала Ада, этой женщине не место на земле. Убив ведьму, я сделал бы миру одолжение. Старую ведьму-паука.
Тщетно я пытался вызвать в себе ненависть. Я смотрел на нее – она ходила взад и вперед на своих высоких каблуках, – на ее уродливое, застывшее в ожидании лицо, жадно обращенное к потоку машин на шоссе, вглядывающееся и не ведающее, что это мы, потому что она не могла знать моей машины, и думал: "Через полчаса ты будешь мертвой. Сейчас ты жива, но скоро умрешь. В течение секунды ты перейдешь из мира живых в мир мертвых и никогда не вернешься обратно. Никогда".
Я смотрел на нее, и на мгновенье мне почудилось, что это я сам стою на дороге в ожидании смерти.
Если бы я был в форме!
Я дрожал, как дрожишь, когда не знаешь, от холода или от страха. Но день-то был теплым. Я дотронулся до ножа, достал из кобуры свой пистолет и укрылся за спинку переднего сиденья. Пистолет ледяным холодом обжигал мне руку. Машина остановилась, открылась дверца, и сквозь щель у сиденья я увидел две костлявые, обтянутые шелком чулок ноги. Я поднялся, держа в одной руке пистолет, а в другой полицейский знак, и сказал:
– Сидеть тихо!
Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.
– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!
Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:
– Ты пожалеешь, пожалеешь.
Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.
– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.
Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.
И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.
Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.
– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?
Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.
Я ткнул ее пистолетом.
– Заткнись!
Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.
Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.
Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".
И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.
Затем я взглянул на толстый черный сук и понял, что он мне напоминал все это время.
– Вылезай, – приказал я. Мне хотелось сплюнуть, но ничего не получилось. – Пошли.
– Нет. – Она захныкала и залепетала: – Прошу вас. Прошу вас, не надо. Я больше не буду. Позвольте мне уйти. Я не буду. Никогда.
Я вытянул ее из машины.
Она скрестила руки на высохшей груди.
– Честное слово, не буду. Никогда.
Я переложил пистолет в левую руку, а правой нащупал в кармане нож.
– Обещаешь? – Я достал нож и держал его за спиной.
– Да, да, обещаю. Я сделаю все, что хотите, только не убивайте.
Дай только тебе возможность добраться до телефона, подумал я, и в ту же секунду ты забудешь про свое обещание.
– Даешь слово? – спросил я.
Я снова стал ею, немолодой женщиной, которая просит, чтобы ее не убивали, чтобы ее не переселяли из мира живых в мир мертвых. И в то же время я был я, и мне предстояло отправить ее в это путешествие. Я холодел от ужаса в ожидании ножа, и я держал нож в руке. И я же наблюдал за всем этим с верхушки дерева.
"Это не я, – стучало у меня в голове. – Не я".
– Поверьте мне. Прошу вас, поверьте мне.
Это я молил, и я же ответил:
– Хорошо. Но если ты нас обманешь, мы найдем тебя, где бы ты ни спряталась. А теперь лезь обратно в машину.
Она повернулась ко мне спиной, но, когда я нажал на кнопку пружины, услыхала, как выскочило лезвие. Она начала поворачиваться, и опять я стал ею: я поворачивался, видел, понимал, но слишком поздно, слишком поздно. А другое мое "я" шагнуло вперед, сделав быстрое и точное движение рукой. И я же смотрел с дерева, но мне все было безразлично. Нож вошел туда, куда надо, с трудом, хотя я вложил в удар всю силу, она коротко вскрикнула "Ах!", как во время любовных объятий, и умерла.
Она умерла, на дереве никого не было, и я опять стал только я, я смотрел на коричневое платье, на черную рукоятку ножа с серебряным бойскаутским знаком, торчащую из-под коричневой шляпы.
Я превратился в убийцу.
Все оставалось прежним, только мне вдруг стало трудно дышать. Я прислонился к стволу дерева и посмотрел на нависающий надо мной толстый сук. Я слышал собственное прерывистое дыхание. Затем хлопнула дверца машины, и я вздрогнул. Это была Ада. Она подошла и, посмотрев на то, что лежало на земле, отвернулась. Затем она взглянула на меня.
– Дело сделано, – сказала она.
– Да, – подтвердил я и шагнул к ней.
– Сейчас? – На ее лице появился страх. – Сейчас? При ней? – Она указала на убитую. – Прямо здесь?
– Сейчас, – сказал я. – Здесь.
Меня душила ярость: это она заставила меня сделать то, что я сделал, и мне хотелось причинить ей боль, овладев ею тут же, на месте. Я схватил ее так грубо, что она даже всхлипнула.
– Прошу тебя, не здесь.
– Нет, здесь, черт возьми.
Но я не мог. Не мог здесь.
Я повел ее в лес, откуда ничего не было видно. Я впился в ее губы и прижался к ней всем телом. Она вздрогнула, застонала, но вырваться не попыталась. Я раздел ее, сняв одну вещь за другой, и, расстелив свой китель на густой траве в тени деревьев, сделал то, о чем непрерывно мечтал последние два года.
– С чего мы начнем? – спросила она и, сморщив нос, посмотрела на то, что лежало под деревом.
– Сейчас придумаем.
Я положил тело в армейский спальный мешок, что был у меня в машине, добавил туда камней, завязал, и мы вместе втащили мешок в багажник.
– Будем надеяться, что никто меня не остановит, – сказал я. – Иначе мы погибли.
Слова эти сами сорвались с языка, напугав меня. Я вовсе не думал, что мы погибнем так, как то, что лежало в спальном мешке. Я сказал это, лишь бы что-нибудь сказать. И только сказав, понял, что мы действительно можем погибнуть.
У нее в сумке мы нашли ключи, вернулись на шоссе и отыскали ее "олдсмобил". Ада, повязав голову шарфом, чтобы ее не узнали, села за руль.
Мы отправились в путь. Было пять часов, а после одиннадцати мы уже очутились возле Мобила. Ада показала мне мост над небольшой бухтой, я сбросил мешок в воду, а потом, сняв с машины номер, подъехал на ней к обрыву и пустил ее под откос. Место здесь было глубокое, и машина целиком ушла под воду.
Затем я прошагал с полмили до своего "шевроле", где меня ждала Ада.
– Все кончено, – сказал я.
Я надел форму и снова стал прежним полковником Ян-си, хоть он и превратился теперь в убийцу.
Мне хотелось бы еще раз здесь же, на месте, овладеть ею, но это было слишком опасно. Я нажал на газ и, когда мы снова очутились в Луизиане, почти у самого Батон-Ружа, остановился под сенью сельской церкви, белым силуэтом вздымающейся во тьме. Уже светало, когда мы опять тронулись в путь.
Часов в десять утра я встретил ее в коридоре с охапкой бумаг в руках. Она выглядела невозмутимой, как утренняя роза.
– Доброе утро, полковник, – сказала она.
– Доброе утро, миссис Даллас, – ответил я.
3
ТОММИ ДАЛЛАС
Будь проклято это "может"! Но я ничего не сказал.
– Ты хочешь меня? – прошептала она.
– Ты сама знаешь.
– Очень? Сильно?
В эту секунду я ненавидел ее. После всего дозволенного, после того, куда мы зашли, она превосходно владела собой. Она, казалось, старалась подцепить меня на крючок, что-то выманить у меня. Мне хотелось ударить ее.
– Что ты способен сделать ради меня? – спросила она.
– Все что угодно, – ответил я, ненавидя ее.
– Это слишком широкое понятие.
– Именно это я и готов совершить.
– Правда?
– Попробуй.
– Хорошо. – Она говорила совсем тихо, и голос ее словно существовал сам по себе, не имея с ней ничего общего. – Попробую.
Я ждал. Прошло три или четыре секунды, но они показались мне вечностью. Затем чужим, незнакомым голосом она сказала:
– Меня шантажирует одна женщина.
Я молчал, ждал, что она скажет еще. Но продолжения не последовало.
– И это все? – Я почувствовал облегчение, проблемы не существовало. – Я ее арестую в один момент, она и не сообразит, в чем дело.
– Я не хочу, чтобы она попала в тюрьму.
– Почему? – Облегчение исчезло. Я снова испытывал злость. Если она еще будет тянуть, я просто возьму ее силой.
– Потому что она будет болтать.
– Не будет. Я лишу ее этой возможности.
– Нет, будет. То, что она может сказать, так или иначе обнаружится, а я именно этого не хочу.
– А какая тебе разница, если это неправда?
– Ты что, дурак? – В ее голосе появилась резкая нота. – Разумеется, это правда. Поэтому-то я ее и боюсь.
– А что ей известно про тебя?
– Чтобы помочь мне, совсем необязательно это знать.
– Что же, по-твоему, я должен сделать?
Я спросил это автоматически, испытывая лишь волнение и ни о чем не думая, как вдруг понял. Заряд попал в точку. Я почувствовал реакцию. Так реагирует преступник, когда судья читает слова: "...приговаривается к смертной казни". Теперь я знал, что испытывает подсудимый, стоя перед судьей в черной мантии.
Должно быть, на моем лице отразились все эти переживания. Она чуть приметно улыбнулась.
– Что же, по-твоему, я должен сделать? – Я услышал, что почти кричу, и мне стало стыдно. Нельзя показывать свой страх.
Она не сводила с меня глаз и улыбалась.
– Что? – повторил я.
Но я уже знал.
Она улыбалась.
– Нет, – стараясь говорить твердо, сказал я. – Ни за что.
Она продолжала смотреть на меня. Ее лицо было по-прежнему непроницаемо-спокойным, и я понял, что впервые вижу его по-настоящему.
– Ни за что.
– Ты сказал: "Все что угодно".
– Но не это.
– Она злая женщина.
– Нет.
– Мир станет без нее лучше.
– Меня мало волнует мир.
– Боишься?
– Не боюсь. Но попасть на электрический стул у меня нет никакого желания.
Ее лицо выразило отвращение.
– Герой! Отважный воин! Извините меня, полковник, но я думала, что ради меня вы готовы на любой подвиг. Прошу меня извинить.
– Ради тебя я готов ее арестовать.
– Скажите, какой храбрец! Он ее арестует ради меня. При помощи пистолета и полицейского знака. Он не боится арестовать старую женщину. Он это сделает ради меня. Какой герой!
Ее слова разили меня как пули.
Я чувствовал, что терпение мое иссякает.
– Послушай, я солдат и полицейский. Но это еще не значит, что я убийца.
Она посмотрела на меня.
– Отвезите-ка меня домой.
Черта с два, подумал я. Губернатор Ада Даллас, вы заслужили, чтобы вас изнасиловали по всем правилам.
– Ничего не выйдет, – спокойно возразила она, наверное, прочитав на лице мои мысли. – Попробуй, и я тебя убью.
Я расхохотался.
– Думаешь, не сумею? – тем же ровным тоном спросила она.
– Совершенно справедливо, думаю, что не сумеете. И не вздумайте пробовать, миссис Даллас.
– Ладно, – переменила она тон. – Может, тебе и удастся овладеть мною силой. Надеешься получить от этого удовольствие?
– Может, и нет.
Она была права. Как я ни был зол, я все равно не мог овладеть ею силой. Если, конечно, она сама не заставит меня это сделать.
На мгновенье мне пришла в голову мысль пригрозить ей, что я, если она не согласится, привлеку ее к ответственности за намерение совершить убийство. Но не успел я об этом подумать, как сразу же понял всю нелепость этой затеи.
Будь она проклята за то, что пообещала и обманула!
Я включил зажигание, дал задний ход и выехал на коричневую колею в желтой траве. Теперь поездка будет совсем другой. Без "сейчас". Останется только "никогда"!
А ведь удача была у меня в руках, я держал ее, а теперь потерял навсегда.
Машина запрыгала по кочкам.
Мне было тяжело дышать, сердце вырывалось из груди.
Нет. Ни за что. Я не совершу убийства. Я убивал во время войны, но это совсем другое, это как в футболе, только противника надо убивать. И ты даже не знаешь, погиб он или нет. Это не преднамеренное убийство. Никогда я его не совершу.
– Она правда очень плохая женщина, – вдруг подала голос сидящая рядом Ада. – Очень плохая.
Я вздрогнул. Она словно читала мои мысли.
– Нет, – сказал я как можно тверже. – Замолчи.
Она ничего не ответила. Я взглянул на нее. Ее грудь колыхалась в такт прыжкам машины. Она поймала мой взгляд, и я тотчас отвернулся.
Спустя минуту она сказала:
– Никто никогда не узнает.
– Узнают всегда.
– Так говорят на уроках в воскресной школе.
Я не ответил. Машина ударилась о камень, подняв тучу пыли.
– Она даже не из Луизианы. Никто не узнает, что она была здесь. Никто ее и искать не будет.
– Не хочу.
– Даже если ее найдут, то никогда не узнают, кто она. У нее нет с нами ничего общего.
– Нет.
Я остановил машину у въезда на шоссе. Руки у меня дрожали, а сердце выскакивало из груди. В желудке я ощущал болезненную пустоту.
А я-то считал себя решительным человеком. Но ни у кого, кроме профессиональных убийц, не хватает решимости совершить убийство. Конечно, другое дело, когда ты в форме. Меня даже пугало само слово. И вдруг я понял, что это возможно, что я мог бы убить человека, и мне стало страшно.
Ада продолжала уговаривать:
– Ее никогда не найдут. Никогда не узнают. Им и в голову не придет, что это сделали мы.
– Я не хочу попасть на электрический стул, – повторил я.
– Тебе и не придется.
Я въехал на шоссе. Белой лентой в зеленой траве оно уходило на мост, а мост, высокий и отчетливый на фоне голубого неба, пересекал реку и снова превращался в дорогу. Я нажал на газ. Мне хотелось скорее перебраться через мост.
Я посмотрел на мост – он рос в размерах! – а потом на Аду. Затем я снова взглянул на дорогу, опять на Аду, и вдруг машина сама съехала с шоссе и остановилась на обочине.
Я тут был ни при чем. Я этого не делал. Машина остановилась сама.
Грудь моя вздымалась, словно кузнечные мехи, а руки были холодными как лед. Я хотел что-то сказать, но не мог проронить ни слова.
"Это не ты, – думал я. – Нет, конечно, ты тут ни при чем".
Она улыбнулась, наклонилась ко мне. Я проглотил комок, застрявший в горле, и сумел только проговорить:
– Согласен.
Она продолжала улыбаться.
– Согласен, согласен!
Конечно, это был не я, а кто-то другой. Я только слышал, как этот другой сказал: "Ладно, сделаю".
– И ты не пожалеешь, – сказала она.
– Где? – спросил этот другой. – Когда?
– Там, где мы были, – совсем тихо ответила она. – В лесу.
– Когда? – спросил опять чужой голос.
Она перестала улыбаться и, взяв меня за руку, ответила:
– Через час.
Удар в челюсть. Ноги у меня стали ватными.
Она прижалась ко мне, прильнула к моим губам, уже не отталкивая мои руки, и я понял, что ради нее готов совершить десяток убийств.
– После, – прошептала она мне на ухо. – После.
Она отодвинулась и с минуту молчала, давая мне возможность перевести дыхание. Затем она сказала, тщательно подбирая слова:
– А теперь слушай. Обычно я встречаюсь с ней на шоссе у рекламного щита в трех или четырех милях отсюда. Она влезает в машину, я отдаю ей деньги и везу ее мили две к ее машине. Она уезжает, и мы не видимся до следующего раза. Сегодня я должна встретиться с ней в четыре часа. Осталось пятьдесят минут. – Она замолчала. – Что... – Она снова остановилась. – Что ты предлагаешь?
Я приказал себе думать, но не мог собраться с мыслями.
– Я... Я не знаю.
Она глубоко вздохнула.
– Что ты скажешь насчет такого плана: ты спрячешься на заднем сиденье, а когда она сядет и я поеду, ты... ты что-нибудь сделаешь.
Колесики завертелись.
– Я ничего не смогу сделать. Слишком опасно. – Небо над мостом было ослепительно синим, облака белыми и пушистыми. Я сидел в машине, замышляя убийство. – Я арестую ее, и мы отвезем ее куда-нибудь...
– Туда, где мы были сейчас.
– Пусть так. Мы отвезем ее туда.
Нам обоим трудно было досказать остальное.
– Отлично, милый, – нашлась она. – Я так и знала, что ты что-нибудь придумаешь.
В машине повисла тишина. Снаружи доносились рокот моторов, шуршанье шин. Чирикала поблизости какая-то птица, на этот раз не сойка. По зеленому полю шел человек.
– А как... Каким образом ты... Как ты это сделаешь?
– Может, мне выстрелить в нее, когда она будет брать у тебя деньги?
– Нет, это надо делать бесшумно. – Секунду она молчала. – Своим пистолетом тебе, наверное, нельзя пользоваться?
– Нельзя. Легко определить, из какого пистолета выпущена пуля. И шум от выстрела.
– А нож?
– Нож годится. Но у меня другая мысль.
Какая?
– Я просто сверну ей шею.
Я слышал, как она ахнула. Впервые она проявила свои истинные чувства. И мне сразу стало легче. Да, замышлять убийство куда легче, чем его совершить.
– Если ее найдут, не станут ли искать человека, знакомого с приемами дзюдо или с чем-то вроде этого? – спросила она.
– Может, и станут.
Мы опять замолчали.
– У меня нет ножа, – сказал я.
– У меня есть.
Она открыла свою сумку и достала небольшой нож с черной рукояткой. Я увидел на нем желтый бойскаутский знак.
– Где ты его взяла?
– Несколько месяцев назад в Капитолии побывал отряд бойскаутов. Когда они ушли, я нашла этот нож и сохранила его, сама не знаю для чего.
Я ничего не сказал. Она продолжала:
– Наверное, понимала для чего.
– Нужно что-то придумать и насчет ее машины, – сказал я. Мне явно стало лучше. Теперь это уже была обычная полицейская задача, решить которую мне предстояло, исходя из чуть других условий. – Ты знаешь, где она ее оставляет?
– Прямо на обочине. Возьмем ключи и отвезем ее куда-нибудь.
– Откуда эта женщина?
– Из Алабамы, – не сразу ответила она.
– Придется, когда стемнеет, отвезти ее машину в Алабаму. Ты будешь ехать за мной, я потом пересяду к тебе.
– Хорошо. – Она помолчала минуту. – Ты можешь снять форму?
– У меня всегда с собой спортивные брюки и рубашка.
– Тогда лучше переодеться.
Правильно. И как это мне не пришло в голову? Я понял, что все еще не хочу об этом думать. Когда ты в форме, все по-другому. Ты почти солдат или почти полицейский. А без формы ты – это ты.
Я взял с заднего сиденья рубашку и брюки, зашел за машину и переоделся.
Мы выкурили по сигарете, и Ада сказала:
– Пора.
Я включил зажигание.
* * *
За целых полмили я увидел на обочине шоссе худощавую женщину в коричневом платье и коричневой шляпе. Я узнал ее в ту же секунду и сообразил, что ее мне предстоит убить.Ада ехала медленно. Коричневая фигура приближалась, я мог различить лицо под шляпой. Оно было не старым, но и не молодым. Оно было никаким, и только ожидание застыло на нем. Лицо хищника. Нет. Паука. Только на этот раз, красотка, ты и не ведаешь, что тебя ждет. Нет, не ведаешь.
Мы были совсем близко, и я видел, что это злое лицо. Как сказала Ада, этой женщине не место на земле. Убив ведьму, я сделал бы миру одолжение. Старую ведьму-паука.
Тщетно я пытался вызвать в себе ненависть. Я смотрел на нее – она ходила взад и вперед на своих высоких каблуках, – на ее уродливое, застывшее в ожидании лицо, жадно обращенное к потоку машин на шоссе, вглядывающееся и не ведающее, что это мы, потому что она не могла знать моей машины, и думал: "Через полчаса ты будешь мертвой. Сейчас ты жива, но скоро умрешь. В течение секунды ты перейдешь из мира живых в мир мертвых и никогда не вернешься обратно. Никогда".
Я смотрел на нее, и на мгновенье мне почудилось, что это я сам стою на дороге в ожидании смерти.
Если бы я был в форме!
Я дрожал, как дрожишь, когда не знаешь, от холода или от страха. Но день-то был теплым. Я дотронулся до ножа, достал из кобуры свой пистолет и укрылся за спинку переднего сиденья. Пистолет ледяным холодом обжигал мне руку. Машина остановилась, открылась дверца, и сквозь щель у сиденья я увидел две костлявые, обтянутые шелком чулок ноги. Я поднялся, держа в одной руке пистолет, а в другой полицейский знак, и сказал:
– Сидеть тихо!
Женщина крякнула, как утка, и ее злое уродливое лицо налилось темной, как свекла, краской.
– Ты пожалеешь! – крикнула она Аде. – Подожди, ты еще пожалеешь, черт бы тебя побрал!
Она даже не обернулась ко мне, увидев пистолет и знак. Не сводя с Ады безумного взгляда, она не переставала повторять, словно утратив разум:
– Ты пожалеешь, пожалеешь.
Ада не спеша ехала по шоссе. Солнце озаряло своими лучами зеленые плантации хлопка на коричневых полях. Мы миновали приземистый белый дом, одна сторона которого была освещена солнцем, а другая оставалась в тени. Во дворе стояли мужчина и женщина и чему-то смеялись. Наша пассажирка продолжала хныкать.
– Молчать! – приказал я, ткнув пистолетом в жилистую шею.
Она смотрела теперь только перед собой, бормоча все те же слова. Я взглянул на ее жилистую шею, куда мне предстояло нанести удар, потом перевел взгляд на зеркало заднего обзора и увидел длинные черные фермы моста, сходящиеся вместе по мере того, как мы удалялись.
И снова мы очутились на той же дороге, колеи которой уходили в лес.
Я следил за лицом, которое было так близко от моего пистолета, и видел, что выражение этого лица менялось. Сначала на нем было написано удивление, потом появился испуг, означавший, что она начала о чем-то догадываться.
– Не хочу сюда. Не хочу. Куда вы меня везете?
Затем она стала кричать, и лицо ее снова изменилось – она поняла, что ее ждет.
Я ткнул ее пистолетом.
– Заткнись!
Но она знала, что терять ей нечего. Она продолжала кричать, и мне пришлось ребром левой ладони нанести ей удар по горлу. Она тяжело осела на сиденье.
Она пришла в себя, когда мы уже проехали полпути. Тогда она стала молить, не громко, не настойчиво, плачущим голосом:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Голос не менялся, он был ровным и лишь повторял:
– Не надо. Прошу вас, не надо.
Клянусь, я не хотел этого, я был вынужден. Мне хотелось сказать ей об этом, объяснить, чтобы она поняла. Но я ничего не сказал. Без формы я чувствовал себя голым.
Мы с ней словно слились в единое целое. Мои руки держали пистолет, и я же ощущал прикосновение дула, я же молил: "Прошу вас, не надо".
И в то же время я был я. Мы снова очутились на полянке, только день уже клонился к вечеру. Сквозь вершины деревьев еще проглядывало голубое небо с белыми, похожими на вату облаками, все так же шептались листья и покрикивали сойки. Деревья не пропускали солнечных лучей, и под их сенью было прохладно. В такой день приятно лежать в траве или кататься на лодке, подумал я.
Затем я взглянул на толстый черный сук и понял, что он мне напоминал все это время.
– Вылезай, – приказал я. Мне хотелось сплюнуть, но ничего не получилось. – Пошли.
– Нет. – Она захныкала и залепетала: – Прошу вас. Прошу вас, не надо. Я больше не буду. Позвольте мне уйти. Я не буду. Никогда.
Я вытянул ее из машины.
Она скрестила руки на высохшей груди.
– Честное слово, не буду. Никогда.
Я переложил пистолет в левую руку, а правой нащупал в кармане нож.
– Обещаешь? – Я достал нож и держал его за спиной.
– Да, да, обещаю. Я сделаю все, что хотите, только не убивайте.
Дай только тебе возможность добраться до телефона, подумал я, и в ту же секунду ты забудешь про свое обещание.
– Даешь слово? – спросил я.
Я снова стал ею, немолодой женщиной, которая просит, чтобы ее не убивали, чтобы ее не переселяли из мира живых в мир мертвых. И в то же время я был я, и мне предстояло отправить ее в это путешествие. Я холодел от ужаса в ожидании ножа, и я держал нож в руке. И я же наблюдал за всем этим с верхушки дерева.
"Это не я, – стучало у меня в голове. – Не я".
– Поверьте мне. Прошу вас, поверьте мне.
Это я молил, и я же ответил:
– Хорошо. Но если ты нас обманешь, мы найдем тебя, где бы ты ни спряталась. А теперь лезь обратно в машину.
Она повернулась ко мне спиной, но, когда я нажал на кнопку пружины, услыхала, как выскочило лезвие. Она начала поворачиваться, и опять я стал ею: я поворачивался, видел, понимал, но слишком поздно, слишком поздно. А другое мое "я" шагнуло вперед, сделав быстрое и точное движение рукой. И я же смотрел с дерева, но мне все было безразлично. Нож вошел туда, куда надо, с трудом, хотя я вложил в удар всю силу, она коротко вскрикнула "Ах!", как во время любовных объятий, и умерла.
Она умерла, на дереве никого не было, и я опять стал только я, я смотрел на коричневое платье, на черную рукоятку ножа с серебряным бойскаутским знаком, торчащую из-под коричневой шляпы.
Я превратился в убийцу.
Все оставалось прежним, только мне вдруг стало трудно дышать. Я прислонился к стволу дерева и посмотрел на нависающий надо мной толстый сук. Я слышал собственное прерывистое дыхание. Затем хлопнула дверца машины, и я вздрогнул. Это была Ада. Она подошла и, посмотрев на то, что лежало на земле, отвернулась. Затем она взглянула на меня.
– Дело сделано, – сказала она.
– Да, – подтвердил я и шагнул к ней.
– Сейчас? – На ее лице появился страх. – Сейчас? При ней? – Она указала на убитую. – Прямо здесь?
– Сейчас, – сказал я. – Здесь.
Меня душила ярость: это она заставила меня сделать то, что я сделал, и мне хотелось причинить ей боль, овладев ею тут же, на месте. Я схватил ее так грубо, что она даже всхлипнула.
– Прошу тебя, не здесь.
– Нет, здесь, черт возьми.
Но я не мог. Не мог здесь.
Я повел ее в лес, откуда ничего не было видно. Я впился в ее губы и прижался к ней всем телом. Она вздрогнула, застонала, но вырваться не попыталась. Я раздел ее, сняв одну вещь за другой, и, расстелив свой китель на густой траве в тени деревьев, сделал то, о чем непрерывно мечтал последние два года.
* * *
Косые лучи солнца пробивались сквозь ветви деревьев, и тени стали совсем длинными. Мне было холодно, в ногах я ощущал слабость. Она же совсем не выглядела усталой и была сама энергия.– С чего мы начнем? – спросила она и, сморщив нос, посмотрела на то, что лежало под деревом.
– Сейчас придумаем.
Я положил тело в армейский спальный мешок, что был у меня в машине, добавил туда камней, завязал, и мы вместе втащили мешок в багажник.
– Будем надеяться, что никто меня не остановит, – сказал я. – Иначе мы погибли.
Слова эти сами сорвались с языка, напугав меня. Я вовсе не думал, что мы погибнем так, как то, что лежало в спальном мешке. Я сказал это, лишь бы что-нибудь сказать. И только сказав, понял, что мы действительно можем погибнуть.
У нее в сумке мы нашли ключи, вернулись на шоссе и отыскали ее "олдсмобил". Ада, повязав голову шарфом, чтобы ее не узнали, села за руль.
Мы отправились в путь. Было пять часов, а после одиннадцати мы уже очутились возле Мобила. Ада показала мне мост над небольшой бухтой, я сбросил мешок в воду, а потом, сняв с машины номер, подъехал на ней к обрыву и пустил ее под откос. Место здесь было глубокое, и машина целиком ушла под воду.
Затем я прошагал с полмили до своего "шевроле", где меня ждала Ада.
– Все кончено, – сказал я.
Я надел форму и снова стал прежним полковником Ян-си, хоть он и превратился теперь в убийцу.
Мне хотелось бы еще раз здесь же, на месте, овладеть ею, но это было слишком опасно. Я нажал на газ и, когда мы снова очутились в Луизиане, почти у самого Батон-Ружа, остановился под сенью сельской церкви, белым силуэтом вздымающейся во тьме. Уже светало, когда мы опять тронулись в путь.
Часов в десять утра я встретил ее в коридоре с охапкой бумаг в руках. Она выглядела невозмутимой, как утренняя роза.
– Доброе утро, полковник, – сказала она.
– Доброе утро, миссис Даллас, – ответил я.
3
ТОММИ ДАЛЛАС
С того вечера я и думать не мог ни о ком другом, кроме Ады, перестал путаться с женщинами и считал, что теперь все идет как надо.
И вдруг все изменилось.
Правда, отношения между нами и раньше не отличались постоянством. В свое время я готов был на все, лишь бы Ада стала моей женой. Но вот прошел медовый месяц, она занялась своими делами, а я опять начал таскаться по девчонкам, и в конце концов мы стали заурядной супружеской парой. Но однажды под влиянием какого-то порыва я чуть не силой овладел ею, и мы снова сблизились, словно впервые узнав друг друга.
А теперь опять все переменилось.
Отношения между супругами меняются по-разному. Либо так медленно, что перемен не замечаешь до тех пор, пока все не становится совсем по-новому, и остается только недоумевать, когда и как это произошло, – настолько это медленно и безболезненно протекало.
А бывает и так: не успеешь и глазом моргнуть, как трах-тарарах, и все летит к чертям. И лишь оглядываясь назад, в прошлое, видишь день, час, а то и минуты, про которые можно сказать: вот тогда-то это и случилось.
Поначалу наши с Адой отношения менялись медленно, а в последний раз, когда я силой овладел ею у нас в гостиной, они преобразились внезапно. И в следующий раз перемена явилась столь же неожиданной.
Произошло это после того, как Ада вернулась из Нового Орлеана – она провела там не только день, но и ночь, – куда ездила, по ее словам, на какое-то совещание.
Узнав, что она вернулась, я просунул голову в дверь ее кабинета и сказал:
– Привет, босс!
Ада оторвалась от бумаг и с улыбкой взглянула на меня.
– Привет, Томми!
Что-то в ее голосе показалось мне необычным – так бывает, передвигая стрелку на шкале радиоприемника, на мгновенье поймаешь какое-то важное сообщение. Но я прогнал мелькнувшее у меня подозрение. Просто она много работает и утомлена. Надо сказать, чтобы не забывала о себе.
– Как там этот город? – спросил я.
– Да все такой же, – безучастно отозвалась Ада и опять вяло улыбнулась.
– Ну, а твои малолетние преступники?
– Напрасно ты так говоришь, – с укором сказала Ада. – "Лига молодежи штата Луизиана" делает много хорошего.
– Ха!
Ада снова улыбнулась, но промолчала.
– Не слишком ли ты утомляешь себя? Надо поменьше работать.
– Не получается. – Она опять улыбнулась.
Меня неотступно преследовала какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Я вернулся к себе в кабинет, просмотрел почту, потом взялся за бумаги дорожного департамента, но, не в состоянии вникнуть в содержание, отложил их и вынул из верхнего ящика стола журнал "Вэрайети".
И только уже на третьей странице, где описывались альковные развлечения голливудских звезд, я наконец сообразил, что меня беспокоит.
В Новом Орлеане Ада с кем-то переспала.
Кишки у меня скрутило, дыханье участилось.
Черт бы ее побрал!
"Но позволь, – тут же остановил я себя, – ты ведь ничего не знаешь, зачем же высасывать из пальца всякую чепуху?"
Но это одна из тех вещей, что сразу становятся заметны.
Это только догадки. Наверняка ты же не знаешь. Ничего не знаешь.
Я принялся убеждать себя, что ничего не произошло, и в конце концов поверил в это. Почти...
Потом я повел Аду вниз в кафе обедать. Как и утром, она выглядела усталой и рассеянной, словно ее мысли витали где-то далеко-далеко.
А вечером, когда я попытался приласкать ее, она сказала:
– Только не сегодня, дорогой!
Я думал, что она сразу же уснет, едва коснувшись подушки, – такой она казалась утомленной. Однако часа через два, ложась в постель, я по ее дыханию понял, что она не спит.
– Ада! – позвал я.
– Да?
– Дать тебе снотворное?
– Нет.
На следующее утро за завтраком она сидела бледная и измученная, а мысли ее снова витали где-то далеко-далеко. Когда в полдень я заглянул к ней в кабинет, она с кем-то быстро-быстро говорила по телефону, бросив мне, что слишком занята и не может идти обедать. Больше в тот день я ее не видел. Собственно, я заранее знал, что так оно и будет.
Я не прикасался к Аде недели две, а когда наконец решился, то понял, что ничего похожего на прежнее не получится.
Я изо всех сил старался не верить себе, надеясь, что это одни лишь догадки. Но не мог с собой справиться. Я не был уверен в измене Ады, и эта неопределенность особенно мучила меня; порой мне казалось, что я готов примириться с изменой, лишь бы узнать правду. Я стал ревновать ее даже к случайным собеседникам. Стоило ей улыбнуться какому-нибудь журналисту, как у меня появлялась мысль: "Он?" Ада провожает до дверей одного из членов "Лиги молодежи штата Луизиана", а я уже спрашиваю себя: "Не он ли?" Однажды я приревновал ее к мальчишке – разносчику телеграмм. Даже Сильвестр оказался у меня под подозрением, но ненадолго – он был единственным человеком, в виновность которого я не мог заставить себя поверить. Я ненавидел всех, точнее – каждого мужчину, выходящего из кабинета Ады: молодого юрисконсульта, чиновника департамента торговли и промышленности по связи с прессой, старика адвоката, директора приютов. Но все это были догадки, догадки...
И вдруг все изменилось.
Правда, отношения между нами и раньше не отличались постоянством. В свое время я готов был на все, лишь бы Ада стала моей женой. Но вот прошел медовый месяц, она занялась своими делами, а я опять начал таскаться по девчонкам, и в конце концов мы стали заурядной супружеской парой. Но однажды под влиянием какого-то порыва я чуть не силой овладел ею, и мы снова сблизились, словно впервые узнав друг друга.
А теперь опять все переменилось.
Отношения между супругами меняются по-разному. Либо так медленно, что перемен не замечаешь до тех пор, пока все не становится совсем по-новому, и остается только недоумевать, когда и как это произошло, – настолько это медленно и безболезненно протекало.
А бывает и так: не успеешь и глазом моргнуть, как трах-тарарах, и все летит к чертям. И лишь оглядываясь назад, в прошлое, видишь день, час, а то и минуты, про которые можно сказать: вот тогда-то это и случилось.
Поначалу наши с Адой отношения менялись медленно, а в последний раз, когда я силой овладел ею у нас в гостиной, они преобразились внезапно. И в следующий раз перемена явилась столь же неожиданной.
Произошло это после того, как Ада вернулась из Нового Орлеана – она провела там не только день, но и ночь, – куда ездила, по ее словам, на какое-то совещание.
Узнав, что она вернулась, я просунул голову в дверь ее кабинета и сказал:
– Привет, босс!
Ада оторвалась от бумаг и с улыбкой взглянула на меня.
– Привет, Томми!
Что-то в ее голосе показалось мне необычным – так бывает, передвигая стрелку на шкале радиоприемника, на мгновенье поймаешь какое-то важное сообщение. Но я прогнал мелькнувшее у меня подозрение. Просто она много работает и утомлена. Надо сказать, чтобы не забывала о себе.
– Как там этот город? – спросил я.
– Да все такой же, – безучастно отозвалась Ада и опять вяло улыбнулась.
– Ну, а твои малолетние преступники?
– Напрасно ты так говоришь, – с укором сказала Ада. – "Лига молодежи штата Луизиана" делает много хорошего.
– Ха!
Ада снова улыбнулась, но промолчала.
– Не слишком ли ты утомляешь себя? Надо поменьше работать.
– Не получается. – Она опять улыбнулась.
Меня неотступно преследовала какая-то мысль, но я не мог сосредоточиться. Я вернулся к себе в кабинет, просмотрел почту, потом взялся за бумаги дорожного департамента, но, не в состоянии вникнуть в содержание, отложил их и вынул из верхнего ящика стола журнал "Вэрайети".
И только уже на третьей странице, где описывались альковные развлечения голливудских звезд, я наконец сообразил, что меня беспокоит.
В Новом Орлеане Ада с кем-то переспала.
Кишки у меня скрутило, дыханье участилось.
Черт бы ее побрал!
"Но позволь, – тут же остановил я себя, – ты ведь ничего не знаешь, зачем же высасывать из пальца всякую чепуху?"
Но это одна из тех вещей, что сразу становятся заметны.
Это только догадки. Наверняка ты же не знаешь. Ничего не знаешь.
Я принялся убеждать себя, что ничего не произошло, и в конце концов поверил в это. Почти...
Потом я повел Аду вниз в кафе обедать. Как и утром, она выглядела усталой и рассеянной, словно ее мысли витали где-то далеко-далеко.
А вечером, когда я попытался приласкать ее, она сказала:
– Только не сегодня, дорогой!
Я думал, что она сразу же уснет, едва коснувшись подушки, – такой она казалась утомленной. Однако часа через два, ложась в постель, я по ее дыханию понял, что она не спит.
– Ада! – позвал я.
– Да?
– Дать тебе снотворное?
– Нет.
На следующее утро за завтраком она сидела бледная и измученная, а мысли ее снова витали где-то далеко-далеко. Когда в полдень я заглянул к ней в кабинет, она с кем-то быстро-быстро говорила по телефону, бросив мне, что слишком занята и не может идти обедать. Больше в тот день я ее не видел. Собственно, я заранее знал, что так оно и будет.
Я не прикасался к Аде недели две, а когда наконец решился, то понял, что ничего похожего на прежнее не получится.
Я изо всех сил старался не верить себе, надеясь, что это одни лишь догадки. Но не мог с собой справиться. Я не был уверен в измене Ады, и эта неопределенность особенно мучила меня; порой мне казалось, что я готов примириться с изменой, лишь бы узнать правду. Я стал ревновать ее даже к случайным собеседникам. Стоило ей улыбнуться какому-нибудь журналисту, как у меня появлялась мысль: "Он?" Ада провожает до дверей одного из членов "Лиги молодежи штата Луизиана", а я уже спрашиваю себя: "Не он ли?" Однажды я приревновал ее к мальчишке – разносчику телеграмм. Даже Сильвестр оказался у меня под подозрением, но ненадолго – он был единственным человеком, в виновность которого я не мог заставить себя поверить. Я ненавидел всех, точнее – каждого мужчину, выходящего из кабинета Ады: молодого юрисконсульта, чиновника департамента торговли и промышленности по связи с прессой, старика адвоката, директора приютов. Но все это были догадки, догадки...