Страница:
– Ничего себе! – проговорил светловолосый юноша, сидевший рядом с «медведем». – Никогда такого не видел.
– Должно быть, царь очень мудр, раз придумал такую повозку, – заметила темноволосая соседка Изомиры. – Но я б лучше сидела дома, рядом с любимым. – При разговоре она вертела в пальцах изящный медальончик из белого опала.
– А я – нет. Хочу посмотреть Париону. Меня зовут Лат.
– А меня – Серения.
Молодежь вокруг Изомиры принялась переговариваться, знакомиться, рассказывать, кто откуда родом. Пытались разговорить и ее, но девушка не могла заставить себя присоединиться. Слишком давили тоска и отчаяние. И все же журчание голосов успокаивало. Кто-то завел старую песню, остальные подхватили; звучали вперемешку знакомые мелодии, и еще не слышанные. Песня убаюкала Имми, и та провалилась в полудрему, воскрешавшую перед глазами картины прошлого.
Все, что случилось после Излучинки, смазалось в памяти. Это случилось так быстро, так неумолимо, словно она стала паутинкой, лишенной веса и воли. Ее усадили в седло впереди одной из всадниц, сунули в руки узелок с вещами, не дали даже попрощаться с Линденом… даже не дали понять, насколько навсегда они расстаются. Она оцепенела тогда, не веря, что такое возможно. В ее сне уводили Линдена, а не ее саму.
Когда они покидали деревню, случилось что-то жуткое. Излучинцы бежали за ней, часть всадников повернулась встретить их. Потом слышались крики, и ужасный гам боя… а потом небо потемнело, и Изомира ощутила чужое, страшное присутствие, но конница по приказу Бейна быстро увезла ее подальше от тех мест.
С того дня ее преследовали кошмары. На расспросы ее никто не отвечал. Даже больше, чем расставание с семьей, ее тревожила судьба родных после того дня… если не их жизнь.
К тому времени, когда отряд достиг Хаверейна, Изомира осознала весь ужас ее положения. Сама она устала и натерла бедра седлом, но привычные к разъездам царские вестники останавливались лишь ради кратких привалов. Они не были к ней жестоки – всего лишь безразличны – но ее пугали уже одни их грубые манеры и тот простой факт, что они были чужаками.
Поначалу Изомира пребывала под ложным впечатлением, будто в ней есть нечто особенное, из-за чего ее избрали по царскому указу. Но когда они достигли города, там поджидали другие солдаты и кучка юношей и девушек из Хаверейна и окрестностей, набранных в рекруты, как и она сама. Тогда Имми поняла – она не особенная. Она лишь одна овца в пастве. Знание это одновременно успокаивало и пугало.
Всю жизнь о ней заботилась семья. Ни от кого – кроме Руфрида – она не слышала недоброго слова. Пусть она казалась родным чужой – слишком светлая, слишком открытая для темных сторон бытия – но они понимали и всегда защищали ее.
Сейчас ее никто не защищал. Ее даже не знал никто.
В Хаверейне рекрутов погрузили на телеги и отправили в Скальд по дороге, узкой и засыпанной кремневым боем. На ухабах телегу так трясло, что Изомире казалось, будто она рассыпается на кусочки. Кто-то из ее спутников радовался, кто-то плакал, сама же девушка замкнулась, не проронив ни слова, ни слезы. Ей казалось, что этот путь никогда не кончится.
Каждую ночь они делали привал и валились спать в разбитых у дороги палатках, но этих коротких часов никогда не хватало, чтобы отойти с дороги. Усталость глодала Изомиру изнутри. Еда была съедобная, но ее не хватало даже для Имми с ее птичьим аппетитом. В первый же вечер главный над солдатами строго предупредил всех, что попытка к бегству строго карается.
– Почему нас взяли в плен? – крикнул какой-то юноша. – Мы ничего дурного не сделали!
– Вы не пленники! – рявкнул воевода. – Вы государевы слуги, а это значит – закон и к вам относится, деревенщина вы этакая! Теперь вам жить по-новому, вот и привыкайте.
Изомира лежала на холодной земле, не смыкая глаз, и взгляд ее упирался в дальние холмы, и она думала «Вот если я встану, и пойду, и пойду, я через пару дней буду дома…» Заполночь тот юноша, что задал вопрос, попытался сбежать. Охрана поймала его и избила. Утром он вышел в кандалах, покрытый синяками и ссадинами. Это послужило уроком остальным. Но по большей части это был мирный и верный царю народ; не в их природе было противиться или спрашивать слишком о многом. Внезапно Имми пришло в голову, что солдаты-горожане это тоже знают… и презирают своих подопечных за это.
До Афтанского Рога они добрались за шесть дней. Размеры лагеря Изомиру поразили – по склону раскинулся целый палаточный городок, вместивший сотни юношей и девушек. Толпа пугала ее. К такому множеству людей она не могла привыкнуть, но выхода не было – лагерь окружала непреодолимая ограда.
Здесь всех официально записывали на службу царю. Старую одежду отняли, взамен выдали форменную – кожаные башмаки, свободные штаны и рубахи из грубой холстины тусклого буро-зеленого цвета, кожаные куртки и зеленые плащи, а еще – мешки для провизии и личных вещей. Изомира и хаверейнцы провели в лагере всего одну ночь; на заре они снова отправились в путь, уже под присмотром других воевод. Она была только рада, что хитроглазый, зловещий Бейн остался позади, и все же он был последней ниточкой к Излучинке. Теперь она уезжала все дальше в неведомое, и с каждым шагом надежда вернуться домой слабела.
К вечеру рекруты добрались до базы у подножия холмов, на которых стоял Скальд. Вот здесь и начинались серебристые рельсы, и здесь охрана начала загонять рекрутов, по сорок за раз, в конные повозки.
– Не грусти, – донесся до нее голос.
Изомира открыла глаза. Великан напротив нее нагнулся вперед; боясь, что он до нее дотронется, девушка вжалась в стенку вагона.
– Ты прости… – проговорил он. – Но у тебя такой одинокий вид. Я только…
– Оставь меня в покое, – попросила она, закутываясь в плащ поплотнее.
– Да ты не бойся! Я Беорвин, сын Атеда. А тебя как звать?
Имми не ответила, умоляя Брейиду и Антара, чтобы этот тип провалился пропадом, но он не исчез, и даже не отвел от нее пристального взгляда.
– Так как тебя звать-то? – переспросил он.
– Изомира, дочь Эйнии. Прошу, я хочу подремать.
«Медведь» будто не слышал.
– Я с Фортриновой Печатки. А ты откуда?
– Из Излучинки.
– А это где?
Изомира повернулась боком, пытаясь найти место, куда бы прислонить голову. Места не находилось. Спинка у скамьи была жесткая, а девушку рядом мотало, как флюгер.
– Так где это?
Наконец он сдался. Вопросов, к ее облегчению, больше не последовало. Но всю бесконечную ночь она не могла уснуть, и шея ее отваливалась от боли.
Каждые пару часов повозка останавливалась, чтобы рекруты могли размять ноги, отдохнуть и перекусить. Раз-два в день они останавливались на перекладной, где меняли коней и кучеров, чистили отхожее место, загружали запас воды и провианта. Это были единственные часы, приносившие облегчение – когда можно было пройтись по траве, или, закутавшись в плащи, подремать пару часов. Их повозка и следующая шли цугом, но по временам впереди можно было заметить предыдущую, и среди рекрутов стало игрой делать шуточные ставки на то, когда она покажется снова. Настроение у всех было неплохое, и волей-неволей молодежь сдружилась. Изомира рада была бы присоединиться, но все ее мысли были только о Линдене. И еще больше – о Танфии.
На пятый день пути повозка остановилась на краю широкого луга, по другую сторону которого протекала речка; вокруг стояли холмы, и вдалеке уже виднелись горы. На карту Авентурии Имми не глядела со школьных лет, и имела лишь самое смутное понятие, где находится Париона, и далеко ли.
Сидя на бережку и пощипывая горбушку, она размышляла о городе. Может, там будет красиво? Может, ей там понравится, и когда закончится ее служба, она сможет послать за Танфией…
– Хочешь мой сыр?
Над ней возвышался ее нежеланный спутник, стискивая в ладони жирный белый кус.
– Что?
– Я на тебя смотрю – ты же ничего не ешь. Бери мой.
– Нет… нет, спасибо. Я сыта.
Имми торопливо встала и двинулась к повозке, где уже собирались остальные.
– Почему ты не разговариваешь со мной? – спросил Беорвин, следуя за ней.
– Оставь меня! – вскрикнула Изомира, и парень отстал, недоуменно глядя на нее.
Имми едва не разрыдалась, но сдержала слезы и постаралась сесть поближе к четверым солдатам. Когда повозка тронулась, кто-то из рекрутов в очередной раз завел разговор о Парионе – и как она прекрасна, и как величава Янтарная Цитадель, и как интересно будет их путешествие. Пересказывались немыслимые байки, в которые не верила даже Изомира, и велись бесконечные споры о природе той стройки, ради которой их собрали.
И вот тут Имми заметила, что стражники ехидно посмеиваются.
– Париона? – бросил один. – Ну, им и повезет!
Слова эти вывели Изомиру из оцепенения.
– О чем это вы? – спросила она, подняв голову.
Стражники прекратили хихикать.
– Да кто вам сказал, что все вы едете в Париону? – спросил один, загорелый и симпатичный, с каштановой, как у Линдена, шевелюрой и голубыми-голубыми глазами.
– Т-тот человек, что собирал нас. Регистат Бейн.
– Ага. И он так-таки ни словечка не приврал?
Имми почувствовала, как горят ее щеки. Она готова была скорее умереть, чем продолжать путь в душном, тесном вагоне, вдыхая запах немытых тел.
– И куда же нас тогда везут?
– Ну, это не нам говорить. Но вы будете окружены богатствами. Вас осыплет самоцветами!
И все четверо расхохотались. Изомира пониже натянула капюшон, закрыла лицо руками и попыталась заснуть.
Вечером, когда повозка остановилась на перекладной, Имми постаралась отдалиться от толпы. На холмике близ длинной деревянной платформы и кучки домов и конюшен Имми приметила рощицу и, едва выхлебав свою долю супа, побрела туда. Ей хотелось побыть одной. Вечер был прохладный и ясный. Из-за окоема проглядывала почти полная Лиственная луна. Все было почти как дома.
Несколько минут ей удалось погулять в покое. Затем она услышала чьи-то шаги и рядом появился синеглазый стражник.
– Бежать не надумала, нет?
– Нет. Нет, конечно.
– Далеко не убежишь – волки найдут, или дра’аки.
– Просто хотела подышать. Этот здоровый бородач меня в покое не оставляет.
– Беорвин-то? По мне, он просто дурачок. – Имми не сбавляла шага, и стражник пристроился рядом. – Слушай, ты извини, что я тебя расстроил. Мы просто придуривались. Надоели нам эти переезды до тошноты.
– Мне тоже. – Изомира сглотнула. – Я бы хотела оказаться дома.
– Знаю. Я, честно сказать, тоже. Будь у меня деньги, откупился бы и сидел бы дома с женой. Я Дженорн, а ты Изомира, да?
– Мог бы запомнить – столько раз помечая мое имя в этих списках. Дженорн… а куда нас везут, правда?
– Не знаю точно… но, думаю, в Нафенет.
– А где это?
– Там добывают камень. Не так шикарно, как в Парионе, вот и все.
– О.
Сейчас Имми так устала, что ей было все равно, куда они едут. Но вокруг сомкнулись деревья, желанное одиночество было ей недоступно, а в присутствии Дженорна ей было неловко.
– Ты сказал – Нафенет? – Имми подпрыгнула от неожиданности. Кто-то опередил ее, и сидел, прислонившись к стволу, полускрытый сумерками – темноволосая девушка, Серения. – Я не хочу в каменоломни!
Дженорн остановился и пожал плечами.
– Я не уверен…
– Ты же должен знать! – возмущенно воскликнула девушка.
– Да нет. Я же ничего не решаю. – Он шагнул в Серении, примирительно разводя руками. Изомира решила, что ей самое время удалиться. – Я как раз говорил Изомире, что хочу домой к жене, но у меня тоже выбора нет.
– Мы с моим милым собирались обручиться, – сообщила Серения.
– Прости, – Дженорн опустила на одно колено, упираясь в торчащий корень. – Я тебя понимаю.
– Я тоже, – прошептала Имми так тихо, что ее никто не услышал.
– А теперь у меня остался только его портрет, – пожаловалась Серения, сжимая свой медальончик. – Когда мы сможем вернуться?
– Тоже не знаю. Покажи-ка.
Девушка подняла медальон. В лунном свете засияла опаловая искра. Дженорн нагнулся очень низко, подержал медальон на кончиках пальцев: открыл, потом захлопнул и перевел дыхание. Изомира вдруг застеснялась, ощутив внезапный момент чудной близости.
– Красота какая. Дорогая штука, да?
– Да. Очень.
Изомира отвернулась, чтобы уйти, но голоса еще слышались.
– Отдай его мне, – сказал Дженорн.
– Что?
– А я смогу сделать твой путь более приятным. И позабочусь, чтобы ты не попала в Нафенет.
Голос его охрип от жадности. Изомира замерла.
– Мне все равно. Я скорей умру, чем с ним расстанусь.
– Если откажешься, я могу заставить тебя пожалеть, что ты не умерла.
Серения недоверчиво вздохнула.
– Не говори глупостей. Это все, что у меня осталось от него.
– Я заберу эту штуку, нравится тебе или нет! – злобно прошипел Дженорн. – Это мой пропуск отсюда!
– Нет! – испуганно вскрикнула девушка. – Уйди от меня!
Дженорн вцепился в медальон, упираясь свободной рукой в плечо Серении, пытаясь оборвать цепочку. Когда девушка попыталась вывернуться, стражник толкнул ее к стволу, и Серения всхлипнула.
– Прекрати! – крикнула Изомира, подбегая. – Оставь ее!
Дженорн будто не слышал, и она попыталась оттащить его. Стражник обернулся к ней, синие глаза его пылали. Кулак ударил ее в грудь, точно кувалда, и Изомира сама не поняла, как ударилась оземь с такой силой, что из нее вышибло дух. Перед глазами заметались шипящие звездочки.
Серения завизжала.
Над ними воздвиглась ревущая тень. Дженорна подняло в воздух и несколько раз тряхнуло. Лицо Беорвина исказилось, все тело содрогалось от гнева. Он метнул стражника через всю поляну; тот врезался в ствол дерева и рухнул на выпирающие из земли корни, осыпанный облетающей листвой.
Изомира кое-как поднялась на ноги, и дрожащая Серения тут же вцепилась в нее. Цепочка оставила на ее шее красную черту, но медальон оставался на месте.
– Ты в порядке? – спросила Имми.
– А ты? – выдавила Серения, стискивая ее.
Дженорн попытался встать, но Беорвин поднял его сам и со всей силы вдавил в кору, сжимая мясистой ладонью горло. Стражник побагровел, попытался прохрипеть что-то гневное, но злость его быстро истаяла в страх. Из носа капала кровь.
– Никогда больше не прикасайся к ней, – спокойно потребовал Беорвин. – Кто причинит ей вред – своими руками убью. Безродный червь!
Он отпустил Дженорна, и стражник осел на колени, хрипя и задыхаясь. Изомира смотрела на них, и в груди у нее стоял ледяной ком.
Беорвин повернулся к ней, опустив могучие руки.
– Вы простите, госпожа Изомира, – пробормотал он. – Я знаю, вы не хотите меня видеть. Но я никому вас в обиду не дам.
Изомира не знала, что сказать. Дженорн сбежал, одарив девушек на прощание злыми, горькими взглядами, и шарахнувшись от Беорвина.
– Спасибо, – прошептала она. – Только это не мне надо было помочь, а Серении. Хоть бы тебя не наказали за то, что на страдника кинулся.
– Да мне все равно.
– Он это заслужил, – бросила Серения. – Ублюдок.
– Нам ужо пора в повозку, – заметил Беорвин.
– Ладно.
Они двинулись обратно. Девушки поддерживали друг друга. Серения была ниже и стройнее, чем даже Изомира, и все же что-то в ней напоминало Танфию. Странным казалось защищать кого-то, когда всю жизнь ее берегли другие… берегли и сейчас, если вдуматься. Беорвин шел поодаль, его присутствие ненавязчиво успокаивало.
– Думаете, я дурачок, да? – грустно поинтересовался он у Имми.
– Нет, Беорвин. Ты уж точно не глуп.
– Я не такой, как этот Дженорн.
– Я знаю.
– Со мной вы ничего не бойтесь.
Готовая расплакаться, Имми погладила его по плечу – просто чтобы показать, что она поняла. Великан по-детски улыбнулся.
– Не только я, – твердо проговорила она. – Ты не можешь только за мной приглядывать, и ни за кем больше.
Он кивнул.
– Как пожелаете, госпожа Изомира.
– Кажется, ты нашла друга на всю жизнь, – насмешливо прошептала Серения. – Посидела бы со мной, с Латом, с друзьями. Не будь букой. И, Изомира…
– Да?
– Спасибо тебе. Не знаю, как бы я без тебя обошлась. Потеряй я медальон, просто умерла бы.
Больше о том случае не заговаривали. Дженорн, видно, решил не жаловаться на Беорвина, понимая, что сам не без греха. А Изомира с Серенией смолчали, чтобы не подводить Беорвина. Но когда повозка тронулась, Дженорна на ней не было – он поменялся местами с кислолицей бабой из второй повозки. Изомире следовало бы чувствовать облегчение, но вместо этого ей овладевало тихое отчаяние. Что сталось с миром, если царский солдат готов ограбить и избить своих подопечных?
А сама Имми, считавшая себя знатоком характеров, ошиблась подряд в Беорвине и Дженорне.
И все ж что-то хорошее вышли из этой истории. Она вылезла из разбитой раковины, и нашла новых друзей. Этот чудной путь без помощи не одолеешь. А в присутствии ласкового, могучего Беорвина Имми ощущала себя покойно.
Шли дни.
Ход повозок замедлялся – кони с трудом одолевали подъем. Запалили печурки, но все равно было очень холодно. Рекруты высовывались их окон, поглядывая на встающую впереди стену гор. Изомира попробовала тающую на губах снежинку. Капюшон ее засыпали огромные белые хлопья.
– Закройте, кто-нибудь, ставни, – раздраженно гаркнул старший стражник. – Замерзнем же, к лешему! Не боись, Саванные горы одолеем, покуда зима не началась.
Солнечный чертог был высок и длинен; вдоль стен тянулись стройные колонны, чьи верхушки изгибались и переплетались, словно ветви, поддерживая свод. Стены сплошь были выложены янтарной мозаикой, так что чертог блистал насыщенным, прозрачным золотом. Витраж в окне за престолом, зеленый, голубой, золотой, изображал царицу Гетиду, дарящую самоцвет Древу жизни.
Сапфирный престол представлял собою двойное сиденье с высокою спинкою, изукрашенное лазуритом, синей шпинелью и сапфирами. Царь раскинулся на сиденье свободно, опершись локтем на подлокотник и подперев подбородок ладонью. Мудрым казался он, и царственным, и неприступным в своих ниспадающих одеждах полночной синевы, с серебряным подбоем и роскошной вышивкой по рукавам и воротнику. Седые кудри удерживала платиновая корона с единственным огромным альмандином на челе. Черны и вдумчивы были его глаза, и суров лик.
Вдоль стен Солнечного чертога восседали рядами выборные советники, числом сто сорок, представлявшие народ Парионы, и парадные одеяния их красили палаты, подобно самоцветам: янтарем, лазурью, изумрудом, аметистом и гагатом. У дверей и по всему Чертогу стояла царская стража в синем с золотом. По правую руку царя встал воевода Граннен, по левую – владыка Поэль со своим помощником Дерионом. За престолом же встал Лафеом. Место царицы пустовало.
Двери Чертога были распахнуты; на пороге столпились немногочисленные подданные, осмелившиеся испросить лицезрения своего самодержца.
– Государь, – промолвил стоящий у трона дворцовый распорядитель, – дозвольте представить список прошений. От цеха лицедеев – о прощении Сафаендера и Элдарета и дозволении означенным возвратиться в Париону невозбранно. От цеха каменщиков – о признании призыва чернорабочих нарушающим их древлие права и привилегии. От жриц храма Нут – о вторжении по вашему приказу вооруженных людей в потаенное святилище. А также от члена цеха каменщиков, выступающего от лица подземцев – о нарушении давнего договора между человеческим родом и подземцами.
– Пусть приблизятся, – приказал царь.
Одну за одной он выслушивал жалобы. Кивал, как всегда, мудро и понимающе. Ощущал, как они дрожат, подходя к царю, дабы не восхвалить его, а укорить. И все же ни один не страшился его – такова была их вера в царскую милость.
– Я слышал вас, – ласково проговорил он, наконец. – Теперь я оглашу свою волю. Я спрошу вас – любите ли вы своего царя?
– Да, государь! – слитно откликнулся чертог.
– Верите ли, что ваш царь нерасторжимо един со страною, и тем наделен мудростью и провидением, превышающими человеческие? Верите ли, что лишь это дарует мне право царствовать в Авентурии?
– Да, государь!
– Тогда живите своею верою! – Голос его сломался, как хрустит черный алмаз. – Верьте, когда я говорю – все, что ни делается, делается ради вашего блага. Все прошения отклонены.
Послышался разочарованный шепоток.
– Но, государь…
– Кто сомневается во мне, тот усомнился в завете между царем и землей! Тот нападает на заурому! Это предатели! Разве осмелится хоть один в Солнечном чертоге объявить себя неверным Янтарной Цитадели?
Наступило потрясенное молчание. Просители испуганно и недоуменно переглядывались. Слитно хлопнули ладони стражников, смыкаясь на эфесах сабель. Граннен стоял гранитной стеною, широко расставив ноги; лицо Поэля было холодней мрамора.
– Государь, – промолвила одна из облаченных в черное жриц, косясь на Лафеома, – не выскажется ли за нас ваш посредник?
Взгляд ее встретился со взглядом царя, и Гарнелис понял – она знает правду. Знает, что он загнал собственного сына в ее храм и приказал убить там. Царь приподнял палец, и двое стражников уволокли жрицу.
– Прием окончен, – объявил Гарнелис. – Сим право на обращение к царю отменяется!
Просители покидали Чертог, озабоченно перешептываясь; советники молчали, выжидающе поглядывая на царя. Внезапно их присутствие стало для него нестерпимо. Их роль – обсуждать и советовать; по традиции самодержец подчинялся их советам, но лишь по одной традиции. Когда советники возражали против строительства Башни, он отмахнулся от них. Никакого от них проку.
– Совет также распускается, – возгласил Гарнелис. – Покуда не будет завершена Башня, заседания не возобновятся.
Сто сорок недоверчивых взглядов уперлось в него. Гарнелис встал, чтобы покинуть палату, покуда ни у кого не наберется дерзости возразить. Но смельчаков не нашлось. Все до одного встали и отдали поклон, когда царь вышел из Солнечного чертога. Никогда еще Гарнелис не чувствовал себя более одиноким, словно не по дворцу он шел, а стоял на горной вершине, и никогда еще одиночество не казалось ему более желанным.
– Государь?
Придворные отстали, когда царь свернул в сумрачный переход к палате для игры в метрарх. Рядом шел Лафеом – вкрадчивые движения, молочная кожа.
– Вам дурно?
– Мне хорошо, как никогда, – отмахнулся Гарнелис. – Давно следовало это сделать. Поэль и Граннен – вот мои советчики, хотя и в них нет особенной нужды. Только ты и Башня. В счастливый час пришел ты ко мне.
– Я знал, что понадоблюсь, государь.
– Как полагаешь, Лафеом – смогут ли они любить меня теперь, когда я вызвал в них страх?
Гарнелис широкими шагами пересек палату, направляясь к потайной двери, спустился в камеру. Бездумно ощупал болтающиеся на раме ремни, погладил тускло-бурый кристалл. В камере пахло кровью – так пахнут сахар и медь —и почему-то гарью.
– Разумеется, государь. Они любят вас, как дети – строгого отца, и тем больше уважают вас за это.
– Не хочу, чтобы они знали.
– О чем?
Царь прикоснулся к столбу. В нем боролись страсть и омерзение.
– О тех, кого я привожу сюда. Это была твоя мысль, или моя? Не припомню…
В последние три года память начала подводить Гарнелиса до странности часто. То, с чего все началось – приступы черной тоски и беспричинного ужаса – он вспоминать и не любил. Но однажды к нему, точно дух-хранитель, явился Лафеом.
Архитектор представился чародеем со Змеиных островов, скромной общины, заслужившей титул «посредников» за ту роль, что они сыграли в завершении войны Серебряных Равнин. Как объяснил Лафеом, он путешествовал по Авентурии; он явился выказать свое почтение царю; он ощутил смятение самодержца.
– Государь, – говорил тогда Лафеом, так ласково, так уверенно, – я могу провести вас через эту бурю. Только доверьтесь мне.
– Вера моего народа вашему не подлежит сомнению, – отвечал Гарнелис, но это была не вся правда. Он и сам поверил Лафеому, поверил мгновенно и безоговорочно. Они могли беседовать часами.
– Вы потеряли свой путь. Вам нужна сила, государь. Я могу показать вам, как добыть ее, как получить ответы на ваши вопросы.
– Колдовством?
– В нем нет великой тайны, государь. Во всякой вещи течет незримый ток – так учили нас элир. В дереве и травинке, в нашем рассудке, в самоцветах и простых камнях. Достаточно лишь настроиться на этот особенный ток и подчинить себе его силу.
– Это дело скорее для жриц Нут, не для меня.
– Нет, эту область вам следовало бы изучить. Иные формы сил, говорят элир, вредоносны для людского рассудка, и не должны быть призваны, но я скажу вам, государь – это ложь. Силы, именуемые гауроф, воистину темны, могучи, несмиримы. Но не вредоносны сами в себе. Элир боятся их силы. Научитесь стягивать эту силу особенным кристаллом, и она подчинится вам. Вам потребуется юноша…
– Юноша?
– Или девушка. Видите ли, гауроф питается чувствами…
Теперь Гарнелис вспоминал тот разговор с дрожью. Призвать силу, к его восторгу, оказалось легко; сложно было подчинить ее. Он искал избавления от скуки, ответов на загадки бытия, советов и превыше всего – тайны жизни вечной. Но ответы, доносившиеся из распоротых глоток его жертв, были сбивчивы, издевательски-жутки, точно вопли безумца, перекрикивающего рев бури. Гауроф вызывалось только болью. И приносило – если не сковать его – лишь ужас.
– Должно быть, царь очень мудр, раз придумал такую повозку, – заметила темноволосая соседка Изомиры. – Но я б лучше сидела дома, рядом с любимым. – При разговоре она вертела в пальцах изящный медальончик из белого опала.
– А я – нет. Хочу посмотреть Париону. Меня зовут Лат.
– А меня – Серения.
Молодежь вокруг Изомиры принялась переговариваться, знакомиться, рассказывать, кто откуда родом. Пытались разговорить и ее, но девушка не могла заставить себя присоединиться. Слишком давили тоска и отчаяние. И все же журчание голосов успокаивало. Кто-то завел старую песню, остальные подхватили; звучали вперемешку знакомые мелодии, и еще не слышанные. Песня убаюкала Имми, и та провалилась в полудрему, воскрешавшую перед глазами картины прошлого.
Все, что случилось после Излучинки, смазалось в памяти. Это случилось так быстро, так неумолимо, словно она стала паутинкой, лишенной веса и воли. Ее усадили в седло впереди одной из всадниц, сунули в руки узелок с вещами, не дали даже попрощаться с Линденом… даже не дали понять, насколько навсегда они расстаются. Она оцепенела тогда, не веря, что такое возможно. В ее сне уводили Линдена, а не ее саму.
Когда они покидали деревню, случилось что-то жуткое. Излучинцы бежали за ней, часть всадников повернулась встретить их. Потом слышались крики, и ужасный гам боя… а потом небо потемнело, и Изомира ощутила чужое, страшное присутствие, но конница по приказу Бейна быстро увезла ее подальше от тех мест.
С того дня ее преследовали кошмары. На расспросы ее никто не отвечал. Даже больше, чем расставание с семьей, ее тревожила судьба родных после того дня… если не их жизнь.
К тому времени, когда отряд достиг Хаверейна, Изомира осознала весь ужас ее положения. Сама она устала и натерла бедра седлом, но привычные к разъездам царские вестники останавливались лишь ради кратких привалов. Они не были к ней жестоки – всего лишь безразличны – но ее пугали уже одни их грубые манеры и тот простой факт, что они были чужаками.
Поначалу Изомира пребывала под ложным впечатлением, будто в ней есть нечто особенное, из-за чего ее избрали по царскому указу. Но когда они достигли города, там поджидали другие солдаты и кучка юношей и девушек из Хаверейна и окрестностей, набранных в рекруты, как и она сама. Тогда Имми поняла – она не особенная. Она лишь одна овца в пастве. Знание это одновременно успокаивало и пугало.
Всю жизнь о ней заботилась семья. Ни от кого – кроме Руфрида – она не слышала недоброго слова. Пусть она казалась родным чужой – слишком светлая, слишком открытая для темных сторон бытия – но они понимали и всегда защищали ее.
Сейчас ее никто не защищал. Ее даже не знал никто.
В Хаверейне рекрутов погрузили на телеги и отправили в Скальд по дороге, узкой и засыпанной кремневым боем. На ухабах телегу так трясло, что Изомире казалось, будто она рассыпается на кусочки. Кто-то из ее спутников радовался, кто-то плакал, сама же девушка замкнулась, не проронив ни слова, ни слезы. Ей казалось, что этот путь никогда не кончится.
Каждую ночь они делали привал и валились спать в разбитых у дороги палатках, но этих коротких часов никогда не хватало, чтобы отойти с дороги. Усталость глодала Изомиру изнутри. Еда была съедобная, но ее не хватало даже для Имми с ее птичьим аппетитом. В первый же вечер главный над солдатами строго предупредил всех, что попытка к бегству строго карается.
– Почему нас взяли в плен? – крикнул какой-то юноша. – Мы ничего дурного не сделали!
– Вы не пленники! – рявкнул воевода. – Вы государевы слуги, а это значит – закон и к вам относится, деревенщина вы этакая! Теперь вам жить по-новому, вот и привыкайте.
Изомира лежала на холодной земле, не смыкая глаз, и взгляд ее упирался в дальние холмы, и она думала «Вот если я встану, и пойду, и пойду, я через пару дней буду дома…» Заполночь тот юноша, что задал вопрос, попытался сбежать. Охрана поймала его и избила. Утром он вышел в кандалах, покрытый синяками и ссадинами. Это послужило уроком остальным. Но по большей части это был мирный и верный царю народ; не в их природе было противиться или спрашивать слишком о многом. Внезапно Имми пришло в голову, что солдаты-горожане это тоже знают… и презирают своих подопечных за это.
До Афтанского Рога они добрались за шесть дней. Размеры лагеря Изомиру поразили – по склону раскинулся целый палаточный городок, вместивший сотни юношей и девушек. Толпа пугала ее. К такому множеству людей она не могла привыкнуть, но выхода не было – лагерь окружала непреодолимая ограда.
Здесь всех официально записывали на службу царю. Старую одежду отняли, взамен выдали форменную – кожаные башмаки, свободные штаны и рубахи из грубой холстины тусклого буро-зеленого цвета, кожаные куртки и зеленые плащи, а еще – мешки для провизии и личных вещей. Изомира и хаверейнцы провели в лагере всего одну ночь; на заре они снова отправились в путь, уже под присмотром других воевод. Она была только рада, что хитроглазый, зловещий Бейн остался позади, и все же он был последней ниточкой к Излучинке. Теперь она уезжала все дальше в неведомое, и с каждым шагом надежда вернуться домой слабела.
К вечеру рекруты добрались до базы у подножия холмов, на которых стоял Скальд. Вот здесь и начинались серебристые рельсы, и здесь охрана начала загонять рекрутов, по сорок за раз, в конные повозки.
– Не грусти, – донесся до нее голос.
Изомира открыла глаза. Великан напротив нее нагнулся вперед; боясь, что он до нее дотронется, девушка вжалась в стенку вагона.
– Ты прости… – проговорил он. – Но у тебя такой одинокий вид. Я только…
– Оставь меня в покое, – попросила она, закутываясь в плащ поплотнее.
– Да ты не бойся! Я Беорвин, сын Атеда. А тебя как звать?
Имми не ответила, умоляя Брейиду и Антара, чтобы этот тип провалился пропадом, но он не исчез, и даже не отвел от нее пристального взгляда.
– Так как тебя звать-то? – переспросил он.
– Изомира, дочь Эйнии. Прошу, я хочу подремать.
«Медведь» будто не слышал.
– Я с Фортриновой Печатки. А ты откуда?
– Из Излучинки.
– А это где?
Изомира повернулась боком, пытаясь найти место, куда бы прислонить голову. Места не находилось. Спинка у скамьи была жесткая, а девушку рядом мотало, как флюгер.
– Так где это?
Наконец он сдался. Вопросов, к ее облегчению, больше не последовало. Но всю бесконечную ночь она не могла уснуть, и шея ее отваливалась от боли.
Каждые пару часов повозка останавливалась, чтобы рекруты могли размять ноги, отдохнуть и перекусить. Раз-два в день они останавливались на перекладной, где меняли коней и кучеров, чистили отхожее место, загружали запас воды и провианта. Это были единственные часы, приносившие облегчение – когда можно было пройтись по траве, или, закутавшись в плащи, подремать пару часов. Их повозка и следующая шли цугом, но по временам впереди можно было заметить предыдущую, и среди рекрутов стало игрой делать шуточные ставки на то, когда она покажется снова. Настроение у всех было неплохое, и волей-неволей молодежь сдружилась. Изомира рада была бы присоединиться, но все ее мысли были только о Линдене. И еще больше – о Танфии.
На пятый день пути повозка остановилась на краю широкого луга, по другую сторону которого протекала речка; вокруг стояли холмы, и вдалеке уже виднелись горы. На карту Авентурии Имми не глядела со школьных лет, и имела лишь самое смутное понятие, где находится Париона, и далеко ли.
Сидя на бережку и пощипывая горбушку, она размышляла о городе. Может, там будет красиво? Может, ей там понравится, и когда закончится ее служба, она сможет послать за Танфией…
– Хочешь мой сыр?
Над ней возвышался ее нежеланный спутник, стискивая в ладони жирный белый кус.
– Что?
– Я на тебя смотрю – ты же ничего не ешь. Бери мой.
– Нет… нет, спасибо. Я сыта.
Имми торопливо встала и двинулась к повозке, где уже собирались остальные.
– Почему ты не разговариваешь со мной? – спросил Беорвин, следуя за ней.
– Оставь меня! – вскрикнула Изомира, и парень отстал, недоуменно глядя на нее.
Имми едва не разрыдалась, но сдержала слезы и постаралась сесть поближе к четверым солдатам. Когда повозка тронулась, кто-то из рекрутов в очередной раз завел разговор о Парионе – и как она прекрасна, и как величава Янтарная Цитадель, и как интересно будет их путешествие. Пересказывались немыслимые байки, в которые не верила даже Изомира, и велись бесконечные споры о природе той стройки, ради которой их собрали.
И вот тут Имми заметила, что стражники ехидно посмеиваются.
– Париона? – бросил один. – Ну, им и повезет!
Слова эти вывели Изомиру из оцепенения.
– О чем это вы? – спросила она, подняв голову.
Стражники прекратили хихикать.
– Да кто вам сказал, что все вы едете в Париону? – спросил один, загорелый и симпатичный, с каштановой, как у Линдена, шевелюрой и голубыми-голубыми глазами.
– Т-тот человек, что собирал нас. Регистат Бейн.
– Ага. И он так-таки ни словечка не приврал?
Имми почувствовала, как горят ее щеки. Она готова была скорее умереть, чем продолжать путь в душном, тесном вагоне, вдыхая запах немытых тел.
– И куда же нас тогда везут?
– Ну, это не нам говорить. Но вы будете окружены богатствами. Вас осыплет самоцветами!
И все четверо расхохотались. Изомира пониже натянула капюшон, закрыла лицо руками и попыталась заснуть.
Вечером, когда повозка остановилась на перекладной, Имми постаралась отдалиться от толпы. На холмике близ длинной деревянной платформы и кучки домов и конюшен Имми приметила рощицу и, едва выхлебав свою долю супа, побрела туда. Ей хотелось побыть одной. Вечер был прохладный и ясный. Из-за окоема проглядывала почти полная Лиственная луна. Все было почти как дома.
Несколько минут ей удалось погулять в покое. Затем она услышала чьи-то шаги и рядом появился синеглазый стражник.
– Бежать не надумала, нет?
– Нет. Нет, конечно.
– Далеко не убежишь – волки найдут, или дра’аки.
– Просто хотела подышать. Этот здоровый бородач меня в покое не оставляет.
– Беорвин-то? По мне, он просто дурачок. – Имми не сбавляла шага, и стражник пристроился рядом. – Слушай, ты извини, что я тебя расстроил. Мы просто придуривались. Надоели нам эти переезды до тошноты.
– Мне тоже. – Изомира сглотнула. – Я бы хотела оказаться дома.
– Знаю. Я, честно сказать, тоже. Будь у меня деньги, откупился бы и сидел бы дома с женой. Я Дженорн, а ты Изомира, да?
– Мог бы запомнить – столько раз помечая мое имя в этих списках. Дженорн… а куда нас везут, правда?
– Не знаю точно… но, думаю, в Нафенет.
– А где это?
– Там добывают камень. Не так шикарно, как в Парионе, вот и все.
– О.
Сейчас Имми так устала, что ей было все равно, куда они едут. Но вокруг сомкнулись деревья, желанное одиночество было ей недоступно, а в присутствии Дженорна ей было неловко.
– Ты сказал – Нафенет? – Имми подпрыгнула от неожиданности. Кто-то опередил ее, и сидел, прислонившись к стволу, полускрытый сумерками – темноволосая девушка, Серения. – Я не хочу в каменоломни!
Дженорн остановился и пожал плечами.
– Я не уверен…
– Ты же должен знать! – возмущенно воскликнула девушка.
– Да нет. Я же ничего не решаю. – Он шагнул в Серении, примирительно разводя руками. Изомира решила, что ей самое время удалиться. – Я как раз говорил Изомире, что хочу домой к жене, но у меня тоже выбора нет.
– Мы с моим милым собирались обручиться, – сообщила Серения.
– Прости, – Дженорн опустила на одно колено, упираясь в торчащий корень. – Я тебя понимаю.
– Я тоже, – прошептала Имми так тихо, что ее никто не услышал.
– А теперь у меня остался только его портрет, – пожаловалась Серения, сжимая свой медальончик. – Когда мы сможем вернуться?
– Тоже не знаю. Покажи-ка.
Девушка подняла медальон. В лунном свете засияла опаловая искра. Дженорн нагнулся очень низко, подержал медальон на кончиках пальцев: открыл, потом захлопнул и перевел дыхание. Изомира вдруг застеснялась, ощутив внезапный момент чудной близости.
– Красота какая. Дорогая штука, да?
– Да. Очень.
Изомира отвернулась, чтобы уйти, но голоса еще слышались.
– Отдай его мне, – сказал Дженорн.
– Что?
– А я смогу сделать твой путь более приятным. И позабочусь, чтобы ты не попала в Нафенет.
Голос его охрип от жадности. Изомира замерла.
– Мне все равно. Я скорей умру, чем с ним расстанусь.
– Если откажешься, я могу заставить тебя пожалеть, что ты не умерла.
Серения недоверчиво вздохнула.
– Не говори глупостей. Это все, что у меня осталось от него.
– Я заберу эту штуку, нравится тебе или нет! – злобно прошипел Дженорн. – Это мой пропуск отсюда!
– Нет! – испуганно вскрикнула девушка. – Уйди от меня!
Дженорн вцепился в медальон, упираясь свободной рукой в плечо Серении, пытаясь оборвать цепочку. Когда девушка попыталась вывернуться, стражник толкнул ее к стволу, и Серения всхлипнула.
– Прекрати! – крикнула Изомира, подбегая. – Оставь ее!
Дженорн будто не слышал, и она попыталась оттащить его. Стражник обернулся к ней, синие глаза его пылали. Кулак ударил ее в грудь, точно кувалда, и Изомира сама не поняла, как ударилась оземь с такой силой, что из нее вышибло дух. Перед глазами заметались шипящие звездочки.
Серения завизжала.
Над ними воздвиглась ревущая тень. Дженорна подняло в воздух и несколько раз тряхнуло. Лицо Беорвина исказилось, все тело содрогалось от гнева. Он метнул стражника через всю поляну; тот врезался в ствол дерева и рухнул на выпирающие из земли корни, осыпанный облетающей листвой.
Изомира кое-как поднялась на ноги, и дрожащая Серения тут же вцепилась в нее. Цепочка оставила на ее шее красную черту, но медальон оставался на месте.
– Ты в порядке? – спросила Имми.
– А ты? – выдавила Серения, стискивая ее.
Дженорн попытался встать, но Беорвин поднял его сам и со всей силы вдавил в кору, сжимая мясистой ладонью горло. Стражник побагровел, попытался прохрипеть что-то гневное, но злость его быстро истаяла в страх. Из носа капала кровь.
– Никогда больше не прикасайся к ней, – спокойно потребовал Беорвин. – Кто причинит ей вред – своими руками убью. Безродный червь!
Он отпустил Дженорна, и стражник осел на колени, хрипя и задыхаясь. Изомира смотрела на них, и в груди у нее стоял ледяной ком.
Беорвин повернулся к ней, опустив могучие руки.
– Вы простите, госпожа Изомира, – пробормотал он. – Я знаю, вы не хотите меня видеть. Но я никому вас в обиду не дам.
Изомира не знала, что сказать. Дженорн сбежал, одарив девушек на прощание злыми, горькими взглядами, и шарахнувшись от Беорвина.
– Спасибо, – прошептала она. – Только это не мне надо было помочь, а Серении. Хоть бы тебя не наказали за то, что на страдника кинулся.
– Да мне все равно.
– Он это заслужил, – бросила Серения. – Ублюдок.
– Нам ужо пора в повозку, – заметил Беорвин.
– Ладно.
Они двинулись обратно. Девушки поддерживали друг друга. Серения была ниже и стройнее, чем даже Изомира, и все же что-то в ней напоминало Танфию. Странным казалось защищать кого-то, когда всю жизнь ее берегли другие… берегли и сейчас, если вдуматься. Беорвин шел поодаль, его присутствие ненавязчиво успокаивало.
– Думаете, я дурачок, да? – грустно поинтересовался он у Имми.
– Нет, Беорвин. Ты уж точно не глуп.
– Я не такой, как этот Дженорн.
– Я знаю.
– Со мной вы ничего не бойтесь.
Готовая расплакаться, Имми погладила его по плечу – просто чтобы показать, что она поняла. Великан по-детски улыбнулся.
– Не только я, – твердо проговорила она. – Ты не можешь только за мной приглядывать, и ни за кем больше.
Он кивнул.
– Как пожелаете, госпожа Изомира.
– Кажется, ты нашла друга на всю жизнь, – насмешливо прошептала Серения. – Посидела бы со мной, с Латом, с друзьями. Не будь букой. И, Изомира…
– Да?
– Спасибо тебе. Не знаю, как бы я без тебя обошлась. Потеряй я медальон, просто умерла бы.
Больше о том случае не заговаривали. Дженорн, видно, решил не жаловаться на Беорвина, понимая, что сам не без греха. А Изомира с Серенией смолчали, чтобы не подводить Беорвина. Но когда повозка тронулась, Дженорна на ней не было – он поменялся местами с кислолицей бабой из второй повозки. Изомире следовало бы чувствовать облегчение, но вместо этого ей овладевало тихое отчаяние. Что сталось с миром, если царский солдат готов ограбить и избить своих подопечных?
А сама Имми, считавшая себя знатоком характеров, ошиблась подряд в Беорвине и Дженорне.
И все ж что-то хорошее вышли из этой истории. Она вылезла из разбитой раковины, и нашла новых друзей. Этот чудной путь без помощи не одолеешь. А в присутствии ласкового, могучего Беорвина Имми ощущала себя покойно.
Шли дни.
Ход повозок замедлялся – кони с трудом одолевали подъем. Запалили печурки, но все равно было очень холодно. Рекруты высовывались их окон, поглядывая на встающую впереди стену гор. Изомира попробовала тающую на губах снежинку. Капюшон ее засыпали огромные белые хлопья.
– Закройте, кто-нибудь, ставни, – раздраженно гаркнул старший стражник. – Замерзнем же, к лешему! Не боись, Саванные горы одолеем, покуда зима не началась.
Солнечный чертог был высок и длинен; вдоль стен тянулись стройные колонны, чьи верхушки изгибались и переплетались, словно ветви, поддерживая свод. Стены сплошь были выложены янтарной мозаикой, так что чертог блистал насыщенным, прозрачным золотом. Витраж в окне за престолом, зеленый, голубой, золотой, изображал царицу Гетиду, дарящую самоцвет Древу жизни.
Сапфирный престол представлял собою двойное сиденье с высокою спинкою, изукрашенное лазуритом, синей шпинелью и сапфирами. Царь раскинулся на сиденье свободно, опершись локтем на подлокотник и подперев подбородок ладонью. Мудрым казался он, и царственным, и неприступным в своих ниспадающих одеждах полночной синевы, с серебряным подбоем и роскошной вышивкой по рукавам и воротнику. Седые кудри удерживала платиновая корона с единственным огромным альмандином на челе. Черны и вдумчивы были его глаза, и суров лик.
Вдоль стен Солнечного чертога восседали рядами выборные советники, числом сто сорок, представлявшие народ Парионы, и парадные одеяния их красили палаты, подобно самоцветам: янтарем, лазурью, изумрудом, аметистом и гагатом. У дверей и по всему Чертогу стояла царская стража в синем с золотом. По правую руку царя встал воевода Граннен, по левую – владыка Поэль со своим помощником Дерионом. За престолом же встал Лафеом. Место царицы пустовало.
Двери Чертога были распахнуты; на пороге столпились немногочисленные подданные, осмелившиеся испросить лицезрения своего самодержца.
– Государь, – промолвил стоящий у трона дворцовый распорядитель, – дозвольте представить список прошений. От цеха лицедеев – о прощении Сафаендера и Элдарета и дозволении означенным возвратиться в Париону невозбранно. От цеха каменщиков – о признании призыва чернорабочих нарушающим их древлие права и привилегии. От жриц храма Нут – о вторжении по вашему приказу вооруженных людей в потаенное святилище. А также от члена цеха каменщиков, выступающего от лица подземцев – о нарушении давнего договора между человеческим родом и подземцами.
– Пусть приблизятся, – приказал царь.
Одну за одной он выслушивал жалобы. Кивал, как всегда, мудро и понимающе. Ощущал, как они дрожат, подходя к царю, дабы не восхвалить его, а укорить. И все же ни один не страшился его – такова была их вера в царскую милость.
– Я слышал вас, – ласково проговорил он, наконец. – Теперь я оглашу свою волю. Я спрошу вас – любите ли вы своего царя?
– Да, государь! – слитно откликнулся чертог.
– Верите ли, что ваш царь нерасторжимо един со страною, и тем наделен мудростью и провидением, превышающими человеческие? Верите ли, что лишь это дарует мне право царствовать в Авентурии?
– Да, государь!
– Тогда живите своею верою! – Голос его сломался, как хрустит черный алмаз. – Верьте, когда я говорю – все, что ни делается, делается ради вашего блага. Все прошения отклонены.
Послышался разочарованный шепоток.
– Но, государь…
– Кто сомневается во мне, тот усомнился в завете между царем и землей! Тот нападает на заурому! Это предатели! Разве осмелится хоть один в Солнечном чертоге объявить себя неверным Янтарной Цитадели?
Наступило потрясенное молчание. Просители испуганно и недоуменно переглядывались. Слитно хлопнули ладони стражников, смыкаясь на эфесах сабель. Граннен стоял гранитной стеною, широко расставив ноги; лицо Поэля было холодней мрамора.
– Государь, – промолвила одна из облаченных в черное жриц, косясь на Лафеома, – не выскажется ли за нас ваш посредник?
Взгляд ее встретился со взглядом царя, и Гарнелис понял – она знает правду. Знает, что он загнал собственного сына в ее храм и приказал убить там. Царь приподнял палец, и двое стражников уволокли жрицу.
– Прием окончен, – объявил Гарнелис. – Сим право на обращение к царю отменяется!
Просители покидали Чертог, озабоченно перешептываясь; советники молчали, выжидающе поглядывая на царя. Внезапно их присутствие стало для него нестерпимо. Их роль – обсуждать и советовать; по традиции самодержец подчинялся их советам, но лишь по одной традиции. Когда советники возражали против строительства Башни, он отмахнулся от них. Никакого от них проку.
– Совет также распускается, – возгласил Гарнелис. – Покуда не будет завершена Башня, заседания не возобновятся.
Сто сорок недоверчивых взглядов уперлось в него. Гарнелис встал, чтобы покинуть палату, покуда ни у кого не наберется дерзости возразить. Но смельчаков не нашлось. Все до одного встали и отдали поклон, когда царь вышел из Солнечного чертога. Никогда еще Гарнелис не чувствовал себя более одиноким, словно не по дворцу он шел, а стоял на горной вершине, и никогда еще одиночество не казалось ему более желанным.
– Государь?
Придворные отстали, когда царь свернул в сумрачный переход к палате для игры в метрарх. Рядом шел Лафеом – вкрадчивые движения, молочная кожа.
– Вам дурно?
– Мне хорошо, как никогда, – отмахнулся Гарнелис. – Давно следовало это сделать. Поэль и Граннен – вот мои советчики, хотя и в них нет особенной нужды. Только ты и Башня. В счастливый час пришел ты ко мне.
– Я знал, что понадоблюсь, государь.
– Как полагаешь, Лафеом – смогут ли они любить меня теперь, когда я вызвал в них страх?
Гарнелис широкими шагами пересек палату, направляясь к потайной двери, спустился в камеру. Бездумно ощупал болтающиеся на раме ремни, погладил тускло-бурый кристалл. В камере пахло кровью – так пахнут сахар и медь —и почему-то гарью.
– Разумеется, государь. Они любят вас, как дети – строгого отца, и тем больше уважают вас за это.
– Не хочу, чтобы они знали.
– О чем?
Царь прикоснулся к столбу. В нем боролись страсть и омерзение.
– О тех, кого я привожу сюда. Это была твоя мысль, или моя? Не припомню…
В последние три года память начала подводить Гарнелиса до странности часто. То, с чего все началось – приступы черной тоски и беспричинного ужаса – он вспоминать и не любил. Но однажды к нему, точно дух-хранитель, явился Лафеом.
Архитектор представился чародеем со Змеиных островов, скромной общины, заслужившей титул «посредников» за ту роль, что они сыграли в завершении войны Серебряных Равнин. Как объяснил Лафеом, он путешествовал по Авентурии; он явился выказать свое почтение царю; он ощутил смятение самодержца.
– Государь, – говорил тогда Лафеом, так ласково, так уверенно, – я могу провести вас через эту бурю. Только доверьтесь мне.
– Вера моего народа вашему не подлежит сомнению, – отвечал Гарнелис, но это была не вся правда. Он и сам поверил Лафеому, поверил мгновенно и безоговорочно. Они могли беседовать часами.
– Вы потеряли свой путь. Вам нужна сила, государь. Я могу показать вам, как добыть ее, как получить ответы на ваши вопросы.
– Колдовством?
– В нем нет великой тайны, государь. Во всякой вещи течет незримый ток – так учили нас элир. В дереве и травинке, в нашем рассудке, в самоцветах и простых камнях. Достаточно лишь настроиться на этот особенный ток и подчинить себе его силу.
– Это дело скорее для жриц Нут, не для меня.
– Нет, эту область вам следовало бы изучить. Иные формы сил, говорят элир, вредоносны для людского рассудка, и не должны быть призваны, но я скажу вам, государь – это ложь. Силы, именуемые гауроф, воистину темны, могучи, несмиримы. Но не вредоносны сами в себе. Элир боятся их силы. Научитесь стягивать эту силу особенным кристаллом, и она подчинится вам. Вам потребуется юноша…
– Юноша?
– Или девушка. Видите ли, гауроф питается чувствами…
Теперь Гарнелис вспоминал тот разговор с дрожью. Призвать силу, к его восторгу, оказалось легко; сложно было подчинить ее. Он искал избавления от скуки, ответов на загадки бытия, советов и превыше всего – тайны жизни вечной. Но ответы, доносившиеся из распоротых глоток его жертв, были сбивчивы, издевательски-жутки, точно вопли безумца, перекрикивающего рев бури. Гауроф вызывалось только болью. И приносило – если не сковать его – лишь ужас.