Уоррингтон Фреда. Янтарная Цитадель

   Амитрия бросила на нее колкий взгляд.
   – Милочка… все мы в опасности.
   Когда Танфия сбежала, Руфрид отправил брата последить за ней, а сам отправился побродить по дому, поискать выхода. Все парадные двери были намертво заколочены и заперты, окна на первом этаже – слишком узки, чтобы протиснуться. Но в конце длинного, низкого перехода Руфрид заметила выходящего из оружейной Каламиса. Тот отворил боковую дверцу и выступил наружу, на склон холма. Руфрид прижался к стене, покуда княжич не затворил за собою двери, а потом направился в оружейню.
   Сморщенный старичок, восседавший на табурете у входа, при виде Руфрида подскочил и принялся втолковывать невеже, что тому ничего брать не разрешается. Но юноша попросту прошел мимо и, не обращая внимания на бессильные протесты, снял с гвоздя свой лук и колчан. Другого оружия он не желал – чужого не надобно.
   Когда Руфрид вышел наружу, в сумерки, никакого ясного плана у него не было. Вокруг стояла тишина. По правую руку громоздилась груда валунов. Юношу охватило искушение рвануть в лес со всех ног, но без товарищей это было бы глупо. Он прошелся немного вниз по склону, огляделся.
   – Застрелен при попытке к бегству, – послышался голос за его спиной.
   Из-за груды камней выступил Каламис, сжимающий самострел. Наконечник дрота смотрел Руфриду точно в сердце. На шее юноши выступил холодный пот. Палец княжеского сына давил на курок все явственней.
   Руфрид метнулся вперед, прежде чем звякнула тетива, и подсечкой сбил своего противника с ног. Самострел отлетел куда-то. Мужчины схватились, и Руфрид быстро понял, что его враг – никудышный борец. Через пару мгновений он уже вдавливал Каламиса лицом в траву, заломив противнику обе руки за спину. Каламис задыхался от боли, гнева и беспомощности.
   – Оружие у тебя славное, – прошептал Руфрид ему в ухо, – да вот драться ты не обучен. Попробуешь снова кому-то из нас угрожать – я до тебя первым доберусь. Попытаешься нас задержать – я тебя просто убью. Я уже убивал. Во второй раз будет легче.
   – Пусти! – прохрипел Каламис. – Меня ждет работа. Если ты меня убьешь, мой род отомстит тебе страшней, чем ты можешь представить!
   Руфрид вздохнул.
   – Уже боюсь.
   – Ты, остолоп! Да, ты можешь это сделать – и оставить одним человеком в лесном дозоре меньше!
   – И от кого вы обороняетесь? От дровосеков?
   Руфрид поудобнее перехватил его запястья, намереваясь выдавить правду из этого барича, но Каламис из последних сил сбросил юношу и рванулся к самострелу. Руфрид попытался удержать его за лодыжку, но какое там! Каламис покатился вниз по склону, пытаясь на ходу перезарядить самострел. Руфрид вскочил на ноги и последовал за ним.
   Лес в этом месте расступался, оставляя длинную узкую прогалину. В узкой щели неба плыли луны.
   – Скажи правду, Каламис! – крикнул Руфрид. – Чего вы все так боитесь?
   Захрустели ветви, и из лесу по левую руку, перед Руфридом, но за спиною Каламиса, выломилась бледная туша – уродливое и могучее подобие быка, о четырех острых рогах. Чтобы бегать быстро, оно было слишком тяжелым, но собственная тяжесть неотвратимо увлекала его вниз по склону, прямо на бегущего Каламиса.
   – Берегись! – гаркнул Руфрид.
   Каламис обернулся слишком поздно. Несмотря на попытку увернуться, один рог все же ударил его под ребра, легко пронзив толстое сукно камзола. Наследник вскрикнул и перегнулся пополам, зажимая ладонями рану. Бык пробежал еще несколько шагов, разрывая дерн копытами, развернулся и приготовился ударить снова.
   Тварь заметила Руфрида – уродливая башка мотнулась в сторону юноши – но решила покончить вначале с Каламисом. Тот поднял самострел, но дрот вонзился в могучее плечо твари, только разозлив ее. Ужас, похоже, приковал Каламиса к месту. Руфрид приладил стрелу на тетиве, выцелился… но пробьет ли наконечник эту шкуру?
   Стрела промчалась низкой дугой, с явственным хрустом вонзившись точно в глазницу чудовищного быка. Ноги твари подкосились, и туша рухнула, сотрясая землю. К тому времени, когда Руфрид подбежал к нему, бык был мертв. Стрела достигла его мозга. Нечто омерзительное было в его противоестественно-бледной плоти. Ничего подобного юноша не видывал прежде. Он выдернул стрелу, покрытую кровью и слизью.
   – Нарежем на отбивные? – сухо поинтересовался он.
   Каламис отвернулся, и его стошнило.
   – Мы никогда не едим их, – выдавил он, утирая губы. – Никогда. Помоги.
   Оглядевшись, чтобы увериться в отсутствии собратьев мерзкой твари, Руфрид подставил Каламису плечо, и, поддерживая княжьего наследника, двинулся вверх по склону.
   – Что это за гнусь?
   – Наш долг – сдерживать их, – прохрипел Каламис. – Быков. Они пожирают все. Их надо прореживать.
   – Они ваши? Или дикие? Или…
   – Они принадлежат… лейхолмцам. По договору их скот не должен разбредаться по лесу, но этих тварей слишком много. Мы должны сдерживать их. – Голос Каламиса звенел от ярости. Он зажимал рану в боку, но кровь струйками стекала по пальцам.
   – Не шуми. Рану разбередишь. Неудачный тебе день выдался, а, господин Каламис? Сначала я тебя в блин раскатываю, потом – жизнь спасаю.
   Они добрались до потайной дверцы. Каламис одарил Руфрида бешеным, непрощающим взглядом, но прежде, чем с губ могли сорваться обидные слова, лицо его побледнело, и он потерял сознание, обвиснув на руках Руфрида мертвым грузом.
   Вокруг ложа собралось все семейство. Танфия, Руфрид и Линден толпились в дверях. Госпожа Амитрия перевязала его раны, и теперь бледный, но вполне живой и очень мрачный Каламис возлежал на горе подушек. По сторонам кровати стояли его мать и жена; в изножье тревожно маячили владыка Даннион и Фейлан.
   Танфия держала Руфрида под руку. Он успел нашептать ей о случившемся, и хотя он не хвастался сделанным, тем больше девушка им гордилась.
   – Он потерял немало крови, – объявила госпожа Амитрия, – но рана поверхностная. В покое она заживет скоро. Племянник., ты уже поведал родителям, как тебе удалось спастись?
   – Руфрид застрелил тварь, – неохотно выдавил Каламис.
   – Мы благодарим вас, – произнесла владычица Алорна, подняв взгляд, и Танфия обратила внимание, как бледно и напряжено ее лицо, насколько человечна княгиня под оболочкой напускной культуры. – Никаких слов не хватит, чтобы выразить нашу благодарность.
   Руфрид пожал плечами.
   – Дозволение уйти станет достаточной благодарностью, – ответила за него Танфия. – Мы бы хотели уйти с вашим благословением, а не удирать, как тати в ночи, от погони, намеренной нас задержать или убить. Мы не враги вам.
   – Я ничего не видел в лесу, – добавил Линден. – Даже и рассказывать нечего.
   Каламис нахмурился. Владыка Даннион и владычица Алорна переглянулись.
   – Это, – тяжело произнес владыка, – должен решать Каламис. Ему виднее.
   – Да в силах ли он сейчас решать? – вскричала Амитрия. – Ты целыми днями сидишь над своими фолиантами, не желая брать на себя никакой ответственности! Выгляди хотя бы за окно, посмотри, что творится за стенами! У Арана хватило хотя бы смелости действовать, пусть это и погубило его! Вы все по малодушию и лени ничего сделать не можете – ну так не мешайте же этим юнцам!
   Последовало краткое, болезненно-напряженное молчание.
   – Если мы можем закрывать глаза на… на лейхолмцев, – ядовито промолвил вдруг Фейлан, – не так трудно вам закрыть глаза и на троих путников!
   – Хорошо, – проговорила, наконец, владычица Алорна, – пусть идут.
   Даннион вздохнул.
   – Да, да, если Каламис не возражает. Я буду скучать по Танфии, мы великолепно провели день.
   – Все вы глупцы! – прохрипел Каламис. – В лесном дозоре от них было бы больше проку, чем от сгинувших без следа в Ардакрии! Вы хоть представляете, как тяжело убивать этих клятых быков? А Руфрид своего завалил с одной стрелы! Но коли так – пусть будет по вашему. Хотя выйдет из этого одно горе.
   – Словно нам без того горя нет? – прикрикнула на него Эсамира.
   – Мы не просто отпустим их, не так ли? – твердо произнесла Амитрия. – Мы поможем им. Всем, что в наших силах.

Глава двенадцатая.
Провидец и змей

   Когда корабль начал тонуть, Гелананфия видела во сне своего возлюбленного.
   Она очнулась в своей каюте оттого, что корабль дрогнул под напором неведомой силы. Пол мотало из стороны в сторону; кто-то молотил в дверь, но звук тонул в вое ветра и мучительном скрипе шпангоутов.
   – Вставайте, госпожа! Все на палубу! – Голос принадлежал первому помощнику.
   – Хорошо!
   Скатившись с койки, царевна кое-как натянула рубашку и штаны, надела башмаки и, на ходу затягивая пояс, выбежала из каюты.
   Палуба суденышка вздыбилась, встречая Гелананфию, потом бросилась плашмя и накренилась, едва не вышвырнув принцессу за борт. Рядом цеплялся за поручни первый помощник, на лице его застыла беспомощная гримаса. Каменно-серый океан странно бугрился, будто огромный морской змей неторопливо перетекал от волны к волне. Паруса рвались с рей, команда отчаянно пыталась развернуть корабль. Силуэты матросов среди снастей казались впечатанными в тускло мерцающее небо.
   – Что случилось? – прокричала Гелананфия.
   Первый помощник помотал головой. Глаза его были безумны.
   – Нам конец!
   Корабль опасно накренился. Палубу захлестнула волна, окатив всех холодной водой.
   – Не пора ли спускать шлюпки? – спросила царевна.
   – Это нам не поможет, госпожа!
   Потеряв терпение, Гелананфия поползла на нос в поисках капитана. В небе, точно пальцы великанской руки, громоздились угольно-черные тучи. Кораблик несло вперед все быстрей и быстрей, по одному борту море склоном уходило вверх, по другому рушилось вниз. Цепляясь за поручни, Гелананфия подняла взгляд – капитан стоял у руля. В седых волосах блестели капли, остановившийся взгляд был пуст.
   Добравшись до носа, царевна увидела, что заворожило его, и положение корабля обрело для нее новый, жуткий смысл. Корабль затягивало в неимоверный водоворот, он беспомощно соскальзывал вниз, в жерло воронки. Как ни стискивала Гелананфия поручни, сама палуба рассыпалась у нее под ногами. Маленькое торговое судно не было предназначено к таким испытаниям. Доски трескались одна за другой.
   Все быстрее крутило кораблик в водовороте, все громче становились крики матросов, падающих за борт с рей, пока, наконец, волна не обрушилась на остатки судна, одним ударом оторвав Гелананфию от поручней.
   На царевну обрушилась тьма. Гелананфия тонула, буря гремела в ушах, и вокруг поднимались к поверхности огромные пузыри, последние вздохи умирающего корабля. Беспомощно молотя руками, она не чувствовала даже страха – просто не успевала – лишь краткий миг печали по команде, принявшей смерть из-за нее. Холодная вода остановила дыхание, разрывались грудь и виски…
   Смерть она встретила в гневе.
   «Прости, отче. Я подвела тебя».
   В бездне показалось отцовское лицо, мертвенно-бледное, глаза закрыты… «Боги, и ты?! О нет. Он нас обоих убил, родного сына, родную внучку…».
   Прошла вечность.
   Перед Гелананфией плыл сияющий зеленый диск. Голова и легкие ее все еще горели мукой, но боль казалась далекой. Душу царевны связывала с умирающим телом лишь готовая порваться нить.
   Зеленый свет близился, оставаясь все таким же загадочным… покуда не разрешился вдруг самоцветом: грани огромного смарагда роняли лучи света в черную воду. А самоцвет покоился на лбу огромного змея, явившегося словно из ночных кошмаров.
   Гигантская голова поднырнула под тело принцессы, поднялась – подталкивая ее к поверхности!
   Жадное течение еще пыталось затянуть ее в глубину, но змей упорно выталкивал бессильное тело Гелананфии к воздуху, и прочь от водоворота.
   Вокруг замерцали огни. Тьма исполнилась танцующими самоцветами. Царевну несло, и вокруг, в изумрудной бездне, она ясно видела змеев. Их была целая дюжина. Блистали самоцветы на продолговатых треугольных головах, и гибкие тела – каждое своего оттенка, льдисто-зеленый, бирюзовый, темно-синий, цвета морской волны, – сплетались в струистом танце.
   Очнулась Гелананфия на берегу. Встающее солнце уже прогрело белый песок. Принцесса чувствовала себя похожей на выброшенного бурей кита. Намокшую одежду заплели водоросли.
   Стоило ей пошевелиться, как все тело сотряс кашель. Она попыталась встать, сморщившись, когда солнце ударило ей в глаза. Обоженную солью кожу покрывал песок… но она была жива.
   Сосцы Нефетер, подумалось ей. Я жива. Боги…
   Она поспешно оглянулась в поисках членов команды. Но берег был пуст.
   Гелананфия прикрыла глаза. Они стали ее друзьями, эти матросы, хотя она не могла даже открыть им свое настоящее имя, или причину своей поездки на Змеиные острова. Она наняла их, а они доверились ей… и погибли через это.
   «Хороша же я принцесса, – подумалось ей, – валяюсь тут, как дохлая рыбина».
   В мозгу ее всплыло странное воспоминание.
   «Морские змеи… Или они мне привиделись?»
   – Кто ты? – донесся до нее голос. – Как ты сюда попала?
   Гелананфия открыла глаза. Над ней стоял худенький бледнокожий человечек в белом плаще с вышитыми по кайме серебряными полумесяцами. Лицо его показалось ей знакомым.
   – Меня смыло с корабля, – прохрипела она. – Где я?
   – На Кетне, – ответил мужчина. – Крупнейшем из Змеиных островов.
   И в этот миг она узнала его.
   – Рафроем, – проговорила Гелананфия. – Не узнаешь меня?
   – Боги, – прошептал мужчина, не сводя с нее глаз.
   – Я Гелананфия.
   Он на миг прикрыл ладонью рот, потом опустил руку.
   – Царевна Гелананфия!
   – Она самая.
   Едва не плачущая от облегчения. С трудом поднявшись на ноги и не выказывая своего смятения, царевна оглядела господина Рафроема. Он был посредником. Сдружились они лет десять тому обратно, когда чародей задержался по делам в Янтарной Цитадели. Уже тогда царевна была и выше его, и шире в плечах, так что священный ужас девушки умерялся тем фактом, что она могла ухватить чародея за плечи, поднять и закрутить так же легко, как своего братишку. Хотя она никогда не осмеливалась…
   Гелананфия грустно улыбнулась.
   – Это я. Неужели я так изменилась за десять лет?
   – Ты еще подросла. А не узнал я тебя из-за песка и водорослей. Милая моя… ваше высочество… как вы здесь очутились?
   – Не надо титулов. Достанет и «милой». Сюда направлялся мой корабль. Я ехала за вашей помощью. Самая я выжила чудом, но остальные… похоже, что повезло мне одной.
   – Увы, – вздохнул Рафроем. – Ты потеряла кого-то…
   – Из близких? Нет, – тихо ответила царевна. – Я путешествовала одна. Остальные – это нанятая мною команда. Я едва знала их, но это были добрые люди. Нас поглотил водоворот.
   – Эти воды остаются предательски непредсказуемыми. Три луны вызывают безумные приливы и течения…
   – Ты, конечно, прав, но я не намерена обсуждать научные обоснования смерти, господин мой посредник! Вижу, ты вовсе не изменился.
   – Прости, – Чародей смущенно опустил голову. – Ты, верно, едва держишься на ногах. Я провожу тебя в Коллегию. Сможешь идти?
   – Смогу. – Все тело царевны ныло, но менее всего она желала, чтобы ее тащили на носилках. – Я, похоже, прочней корабля.
   Рафроем провел ее по пляжу, через белые дюны и рощу древовидных папоротников, где странные птицы распевали в густой листве. Тропа завершалась на поляне, где теснились белые домики. Вокруг них петлял в мшистых берегах ручеек, стремясь к близкому морю. Сладостно жаркий воздух был полон влаги. Переходя ручей по хрупкому деревянному мостик, Гелананфия заметила под ногами сидящую на камне сапфирно-синюю лягушку. Никогда прежде жизнь не казалась ей такой прекрасной.
   В начале пути она сожалела, что ее возлюбленный не мог отправиться с ней. Сейчас она была только рада, что поехала одна – каким бы безнадежным не казалось ее будущее, она не могла и помыслить о том, чтобы потерять его.
   – Мне повезло, – заметила она, – что ты проходил по берегу. Или это не совпадение?
   Рафроем пожал плечами.
   – Я часто здесь брожу. С недавних пор у берегов стали появляться морские змеи, и я высматривал их. Зрелище величественное, но издревле предвещавщее несчастья.
   Гелананфия замерла.
   – Морские змеи! Боги, я думала, мне привиделось! Они спасли меня. И принесли сюда!
   Рафроем воззрился на нее, воздев брови в сдержанном удивлении.
   – Не зря говорят, что змеям ведомо больше, чем может узнать человек. – Он поклонился. – Добро пожаловать на Змеиные острова, ваше высочество, и в Коллегию посредников.
   – Я сильно изменилась? – спросила Гелананфия, когда Рафроем вел ее длинными, прохладными галереями к гостевым палатам. – Только честно.
   Посредник рассмеялся.
   – Мне помнится рослая, неуклюжая девчонка семнадцати лет, несносная и вредная по временам, но добрая сердцем. Она оплакивала свой рост и внешность, и поверяла мне свои страхи – что никогда не найдет себе мужчину по росту, или такого, что сочтет ее привлекательной. Сейчас я вижу женщину, ставшую из неуклюжей – сильной и ловкой, из несносной – уверенной. С твоей внешностью все и прежде было в порядке; теперь же ты – под тонким слоем песка и морской травы – стала настоящей красавицей.
   – Льстец.
   – Ничуть. Кстати, нашла ли ты себе мужчину по росту?
   Гелананфия опустила глаза.
   – Да. Но он низкого роду, и мне он не достанется.
   – А. Твой отец остается непоколебим?
   – До конца, – прошептала она.
   – У нас нет прислуги, нет помощников, – заметил Рафроем, проводя ее в просторную комнату с выбеленными стенами и изразцовым полом. – Все делаем сами. Извини, коли наши удобства уступают роскоши Янтарной цитадели, но мы живем просто.
   – Не извиняйся, – откликнулась Гелананфия. – Ты знаешь, я не выношу церемоний. Покажи мне койку и бутыль зеленого вина, и я буду вполне довольна.
   Чародей усмехнулся.
   – После твоих испытаний следует отдохнуть.
   – Рано. Я пришла задать вопрос и получить ответ. Только одолжи мне сухую накидку, если найдется мне по росту, и я буду готова.
   Рафроем принес ей не только накидку, но и полотенце, и кувшин горячего взвара с пчелиным и хмельным медами. Когда он вернулся, через четверть часа, Гелананфия успела смыть с лица песок и переоделась – накидка пришлась ей чуть ниже коленей. Сойдет, решила она, оглядывая себя – зеркалами посредники не пользовались. Темно-золотые волосы царевна расчесала и стянула в мокрую, тяжело свисающую косу.
   – Взвар, как вижу, пришелся тебе по вкусу, – заметил Рафроем, указывая на пустой кувшин.
   – Целительный бальзам. Переезжай в Париону и можешь торговать им с царского дозволения. Сколотишь состояние! Вот только вам деньги не нужны.
   – Не нужны. Ты и вправду желаешь поговорить с нами немедля?
   Царевна вздохнула. Свидание со смертью в пучине высосало из нее все силы, но это сейчас волновало ее менее всего.
   – Да. Мне не будет покою, покуда я не услышу ответа. Я выгляжу пристойно?
   – Вполне. Во всяком случае, наш бальзам придал твоим щекам более живой оттенок. Я сообщил коллегам о твоем прибытии. Тебя ждут.
   Он провел ее в зал собраний, круглую палату со светлыми стенами. Мозаика на полу посреди зала изображала три луны, заплетенные ветвями и усыпанные самоцветами. Мозаику кругом обрамляла скамья, на которой уже восседали шестеро старших посредников – двое мужчин и четыре женщины.
   Седьмое место занял Рафроем. Встав, посредники поклонились царевне – скорей уважительно, чем подобострастно. Гарнелис не был их царем. Посредники веками подчинялись только собственной власти.
   Рядом с хрупкими, изящными и молчаливыми посредниками Гелананфия ощущала себя крикливой великаншей. Поэтому она молча взирала на них, покуда не встретилась взглядом с Рафроемом.
   – Полагаю, мой вопрос уже отвечен, – проговорила она как могла негромко, и все же по залу загуляло эхо. – И все ж приступим.
   – Для нас большая честь – принять ее высочество царевну Гелананфию, – начал Рафроем, – явившуюся с посольством от своего царственного деда, царя Гарнелиса. Предлагаю сесть.
   Гелананфия опустилась на скамью по одну сторону круга, семеро посредников – по другую.
   – Прежде чем вы продолжите свои догадки, – спокойно произнесла она, – позвольте поправить. Не царь послал меня. Я пришла от лица своего родителя, царевича Галеманта. Увы, ныне мнится мне, что жизнь моего отца в опасности, и хуже того – что он погиб. – Послышались вздохи изумления, но царевна твердо продолжала: – Во время битвы на Серебряных равнинах вы заслужили титул посредников и доверие всей Авентурии. Надеюсь, что это доверие оправдано ныне.
   – Присно и вовек, – ответил Рафроем, и шестеро посредников повторили его слова эхом.
   – Я пришла задать вопрос, от которого зависит будущее Авентурии.
   – Мы ответим на него, насколько можем.
   – Ко двору моего деда явился некий Лафеом. Царь сделал его своим… товарищем, наперсником, советником. Не могу сказать в точности, кем он является ныне для моего деда, но занимает он пост главного архитектора. По совету этого человека начато строительство измышленного им великого памятника. Последствия этого решения ужасны, однако Гарнелис словно бы не видит этого, и отказывается выслушивать близких.
   Суть в том, что оный Лафеом, склонивший моего деда к сему губительному начинанию, называет себя посредником. Обликом и повадкой он схож с посредниками; Гарнелис верит ему, а Гарнелис мудр. Он не желает слышать и слова против Лафеома. Но я… Я не знаю, что и думать.
   Скажите – ведом ли вам такой посредник? Посылал ли за ним мой дед, или сами вы отправили его к нашему двору по некоей причине?
   Посредники переглянулись, мрачно покачивая головами. В зале словно бы потемнело.
   – Нет, – откликнулся, наконец, Рафроем. – Имя это нам неведомо. Из тех немногих посредников, что путешествуют ныне по Девяти царствам, никто не носит подобного имени, и я не вижу причин нашим товарищам называться чужим именем. Никто из нас не покидал острова на протяжении последних пяти лет, и никто не отправлялся в Янтарную цитадель.
   – Это все, что я хотела знать. – Усталость настигла Гелананфию. Закружилась голова, и царевна едва не упала. Рафроем поспешил поддержать ее. – Я знала! – выдохнула она. – Едва войдя сюда и завидев вас, я знала – Лафеом самозванец. Он похож на вас, но… все ж не похож! И я не понимаю, как не видит этого дед!
   – Не береди прошлого. Тебе нужно отдохнуть.
   – Нет… нет, я в порядке. Мне нуден воздух.
   Когда Рафроем выводил царевну из зала, остальные посредники вновь встали и отвесили поклон.
   – Ты точно не хочешь пойти к себе в комнату?
   – Пока нет. Нам надо поговорить наедине. Может быть, в саду?
   – Хорошо.
   Он провел ее по мшистым лужайкам позади Коллегии, и они двинулись вдоль ручья. Над головами перекрикивались хохлатые птахи. Во влажном воздухе пахло прелой листвой. После нескольких вдохов Гелананфия немного пришла в себя.
   – В садах так покойно, – заметил Рафроем.
   – Здесь прекрасно, – согласилась царевна. – Этот сад исцеляет душу. Скажи, ты родился здесь?
   – На Змеиных островах, в роду посредников.
   – Это… одиноко – быть чародеем?
   – Ничуть. Не более, чем самодержцем Авентурии.
   Ручей тек из лесу. Они шли против течения, пока не наткнулись на водопад, и стояли там, молча глядя, как вода рушится в серебряный пруд, окаймленный блестящими на солнце камнями.
   Наконец, Гелананфия заговорила:
   – Странно – я всегда была ближе к деду, чем к отцу. В отцовском сердце всегда была пугавшая меня гранитная жилка. Чем старше я становилась, тем больше он волновался о том, кто же возьмет в жены такую здоровенную дурнушку, и кто будет мне достойной парой и подобающим соправителем…
   – Нашел он кого-нибудь?
   – О да. Вполне подходящего молодого княжича. Наш брак скрепил бы союз Девяти царств, и царь из него вышел бы удачный. Загвоздка была только одна – мы с ним друг друга ненавидели. Замуж идти я отказалась. Так что отец меня годами недолюбливал. А я обходила его стороной, и все больше занималась войском.
   – А твой загадочный возлюбленный?
   – Не знаю, что с ним стало. Долгая история. Я пытаюсь свыкнуться с мыслью, что могу никогда его больше не встретить.
   – Значит, ты одинока?
   Гелананфия рассмеялась.
   – Рафроем, надеюсь, это не предложение! Я же тебя раздавлю!
   Чародей отвернулся, сдерживая улыбку.
   – Ни в коем разе, заверяю тебя.
   – В общем, Галемант по большей части на меня злился. А Гарнелис был так добр и ласков. Когда я не могла разговаривать с отцом, я всегда приходила к нему. Поэтому так тяжело видеть эту перемену.
   Рафроем нахмурился.
   – А в чем она выражается?
   – Гарнелис – добрый царь. Я бы сказала, слишком добрый. Он всегда слишком волновался из-за своей ответственности; бабушка говорила, что он слишком мягкосердечен. С этого все и началось. Я заметила это, когда вернулась в Цитадель три года назад. Он стал замкнут, вспыльчив. Рассудок его оставался все так же остер, и врачи не находили в нем никакого изъяна, так что болезнь тут причиной быть не может.
   – Быть может, эта хворь поражает душу.
   Лицо царевны отвердело.
   – Если так, я не могу найти в себе жалости к нему. Он стал отвратительно относиться к бабушке – оскорблять, игнорировать. Отец говорил, что мрак в его душе не мог появиться ниоткуда, что эта язва уже была в нем. По его словам, сердечная теплота Гарнелиса изначально нарушалась приступами черной меланхолии и минутами жестокости, и так было, сколько отец его помнил.